Страница:
-- Ну, теперь идем к нам, нас ждет накрытый стол.-- И видя удивление на лице Рушана, с улыбкой пояснила:-- Да, да, накрытый стол. Я была уверена, что буду отмечать Новый год с тобой, ты моя сознательная и давно избранная жертва. Не жалеешь?-- Наслаждаясь его смущением, добавила: -- А чтобы тебя не мучили угрызения совести или сожаление, скажу -- я точно знаю: в новогодних планах Давыдычевой тебе места нет. Она на днях мне звонила, и мы с ней целый час болтали. Правда, я ей не сказала о ссоре со Славиком, а что мне хотелось, выведала. Представляю, как она сейчас бесится, тебя ведь еще никто не уводил. Но жизнь -- борьба, как нас учат в школе. Ты не осуждаешь меня, Рушан?-- И, приблизившись к нему, вдруг обхватила его голову прохладными руками и одарила жарким поцелуем...
Резниковы жили в десяти минутах ходьбы от школы, и они, свернув с Карла Либкнехта на Орджоникидзе, поспешили вниз к вокзалу, где напротив "Железки" высился заметный особняк за высоким глухим забором. Стояла поистине новогодняя ночь -- с легким морозцем, мягко падающим снегом, и Светланка всю дорогу озоровала, сталкивала его в сугробы, бросалась снежками, пыталась лепить снежную бабу. Целовались почти у каждого дерева, и Рушану всякий раз приходилось опускать в снег завернутые в газету ее лаковые "шпильки". На катке, во дворе "Железки", горела огнем наряженная елка, и стайки подростков в ярких спортивных костюмах мирно катались вокруг нее на коньках, для этой картины явно не хватало музыки, но радостный смех, визг, ошалелые от предчувствия близящегося праздника возгласы слышались издалека...
Ту давнюю прогулку в новогоднюю ночь он прокручивал в памяти потом сотни раз, припоминая все новые и новые подробности. Говорят, что иногда прожитые годы проносятся перед человеком в считанные секунды,-- может и так, но Рушану со временем та пятнадцатиминутная дорога представляется прогулкой длиною в целую жизнь.
Он шел как в бреду, иногда невпопад отвечая Светланке, не до конца понимая, что все эти ласковые слова, жаркие поцелуи, обрушившиеся на него вдруг, адресованы ему... Он никогда не думал, что от этого так может кружиться голова, биться сердце. Порою ему казалось: не сон ли это --надменная Светланка, недоступная Леди, о которой вздыхали многие, рядом с ним?
Она открыла дверь своим ключом и пригласила в дом. В прихожей, заметив его растерянность, одобряюще сказала:
-- Не бойся. Мы одни. Родители в гостях, вернутся завтра утром. Семейная традиция -- встречать Новый год у деда. Проходи,-- и она распахнула застекленную белую дверь в зал.
За спиной щелкнул выключатель, и перед ним вспыхнула тяжелая люстра под высоким потолком, прямо над наряженной елкой. Казалось, тысячи хрустальных солнц струили с потолка на нее осколки своих лучей -- это волшебное ощущение, которое он почувствовал в первый миг, надолго врезалось ему в память.
Удивительно, как в считанные минуты Рушан разглядел весь зал, его убранство, с тяжелыми, на восточный манер, коврами на стенах, громоздкими напольными часами в корпусе из потемневшего красного дерева, чей неслышный ход определял, наверное, долгие годы ритм этого дома, с книжными шкафами, блиставшими золотыми корешками редких и незнакомых ему книг, сервантом между окнами, где на хрустальных бокалах, фужерах отражались огни люстры и отсвет легких елочных игрушек и матово поблескивало тусклое серебро чайного сервиза. Чуть поодаль елки под белой крахмальной скатертью сервированный стол, заставленный салатами, закусками. Но Рушану прежде всего бросились в глаза две высокие вазы: одна с крупными золотистыми мандаринами, другая с красным алма-атинским апортом,-- с тех пор у Рушана Новый год ассоциируется с запахом яблок.
В те же минуты он ощутил уют, тепло и надежность этого дома и был рад, что не ошибся в представлениях о жизни Леди, чувствовалось, что она, как редкий экзотический цветок, росла в любви и заботе. В ту пору считалось хорошим тоном бывать в доме у девушки, с которой встречаешься,-- старые, милые традиции их провинциального городка, и Рушан понимал, что настал и его час, ведь в особняк на улице 1905 года его никогда не приглашали, и этот фактор играл в ту ночь немаловажную роль. Все навалилось на него стремительно, неожиданно, поистине -- новогодний сюрприз. Не успел он осмотреться, обвыкнуться, как Светланка вдруг сказала с досадой:
-- Простор зала и этот огромный стол гнетут меня. Ты не возражаешь, если мы переберемся в мою комнату?..
Рушан, еще до сих пор не осознавая, что с ними творится, в прострации лишь кивнул головой и привстал с кресла. Ее комната, довольно большая, выходящая окном во двор, оказалась напротив зала, и в приоткрытую дверь хорошо виднелась в темноте высокой комнаты светящаяся мерцающими гирляндами наряженная елка. Между книжными шкафами, занимавшими стену напротив окна, располагался уютный уголок с двумя глубокими кожаными креслами и низким столиком, обтянутым зеленым сукном. К изголовью одного из старинных кресел склонился стеклянный абажур диковинного бронзового торшера. Рушан вмиг представил Светланку, забравшуюся с ногами в просторное кресло с книжкой в руках и даже укутанную тяжелым шотландским пледом, он как раз покрывал ее низкую деревянную кровать. Но что-то инстинктивно насторожило Рушана: подняв тревожный взгляд от ее ложа с двумя туго взбитыми подушками, он сразу увидел на стене приколотую кнопками большую фотографию улыбающегося Мещерякова. Он так растерялся, что не мог отвести он него взгляда, и Светланка, вошедшая в комнату со скатертью в руке, застала его в замешательстве.
-- Это маман, ее происки. Где-то откопала любимого Славика. Видимо, решила новогодний сюрприз мне устроить,-- прокомментировала она и, тут же сдернув фотографию, разорвала ее на клочки. Потом, взяв Рушана за плечи, озорно, в своей лукавой манере, сказала:-- Жаль, у тебя нет подходящего фотопортрета, а то я бы организовала ответный сюрприз...
Она умело разрядила грозовую атмосферу: Рушан ни на минуту не усомнился, что все так и есть,-- Леди отличалась искренностью и прямотой, и в этом было ее очарование. Они часто общались, хорошо знали друг друга, возможно, и сегодняшний выбор Светланки не был минутным капризом.
Высокие напольные часы известили глухим боем, что до Нового года осталось всего четверть часа, и Светланка попросила его помочь. Вдвоем они быстро перенесли закуски, фрукты с праздничного стола в зале в ее комнату, и без пяти она зажгла на столе свечи в тяжелом, под стать торшеру, бронзовом шандале. Показав глазами на шампанское, волнуясь, сказала:
-- Вот так я задумала неделю назад и рада, что моя мечта сбылась. С Новым годом, Рушан!
Они сдвинули бокалы, и звон хрусталя слился с боем старинных часов в темном зале.
Та новогодняя ночь, как и дорога к дому Резниковых, спустя многие годы воспринимается как огромная и важная часть его жизни, и в воспоминаниях ни разу ему не удалось пробыть со Светланкой целиком -- от порога до порога, хотя он знает, что провел там шесть часов. И все равно, чтобы описать эту встречу, понадобится целый роман, и ни в какой телесериал не уложиться, ибо год за годом всплывают в памяти вдруг забытые слова, их оттенки, краски, жесты, взгляды, шумы, шорохи, запахи, мелодии. Хотя заставь его однажды записать хронологию новогодней ночи в доме Резниковой, он бы не смог. Как же так, если пронес в сердце это волшебное свидание через всю жизнь -- вроде не вяжется? Но это и есть тайна, магия чувств, не всякому она открывается, не открылась и ему, хотя Рушан почувствовал, вкусил дыхание любви. Кто-то, более жесткий, наверное, сказал бы: вкусил и отравился. Пусть и так. Или не так. Или совсем иначе.
Как-то давно в одной компании зашел разговор о любви, в котором Рушан не принимал участия, но когда возвращались домой, товарищ, видимо, еще не остывший от горячего спора, полюбопытствовал:
-- А как выглядела твоя первая любовь?
Рушан, вмиг вспомнив девушку с улицы 1905 года, ответил без раздумий:
-- Красивая. Очень красивая.
-- Это не ответ, слишком обще,-- рассмеялся приятель,-- какие у нее были плечи, грудь, ноги?
Видя, что Рушан надолго замолк, тот решил, что Дасаев обиделся, но он не отвечал по иной причине. Он действительно не мог сказать, какие у нее ноги или грудь. Правда, он помнил ее глаза, большие, карие, с влажной поволокой; мог еще сказать о трогательной родинке на правой щеке, чуть выше уголка хорошо очерченного рта, чувственных губ. Он мог бы долго рассказывать, как она сердилась, каким задумчивым бывал у нее взгляд, как она хмурила брови, как загадочно улыбалась, но... грудь -- этого он не мог вспомнить, как и тот вечер целиком в особняке напротив "Железки"-- это тоже осталось одним из таинств любви.
Каждый человек ждет от Нового года удач, радости, исполнения давних желаний, тем более в молодые годы, в восемнадцать лет, на пороге взрослой жизни. И так случилось, что к единственному празднику, в котором есть привкус волшебства и с которым люди связывают надежды, они оба оказались, по выражению самой Светланки, отверженными. Да, да, отверженными в любви, хотя, по выражению Стаина, бытовавшему в их городе, они принадлежали к "выдающимся" в своем поколении ребятам -- знакомства, дружбы и с Рушаном, и со Светланкой искали многие, опять же по Стаину "сочли бы за честь". Нет, не был случаен в тот день выбор Резниковой, и не нашлось бы парня, отказавшегося провести новогодний вечер с Леди, попасть в ее очаровательный плен.
Возможно, одного не учла девушка, что Дасаев, кумир болельщиков не только Татарки, безнадежно влюбленный в Давыдычеву, никогда не слышал таких волнующих слов, не ощущал на себе нежные взгляды, не смущался по-девичьи от ее ласковых и горячих рук, не задыхался от сладких губ. А уж самому Дасаеву и на миг не могла прийти мысль, что слова, поцелуи, объятия, так долго вызревавшие в душе девушки, предназначались совсем другому, да хранить их было невозможно, разрывалось от тоски и горечи одиночества девичье сердце в праздник, суливший другим счастье и любовь. Вот тут он и подвернулся под руку -- заметный, печальный, одинокий... Наверное, роман с ним уж наверняка сразу вызовет разговоры и ее перестанут жалеть. Может, все было и не совсем так, ведь здесь все просчитать невозможно -- это не высшая математика, но такие мотивы неожиданно оказанного Рушану внимания не исключались.
Скорее всего слова, жесты, улыбки Светланки можно было соотнести, с криком в горах после долгого и обильного снегопада, или с ударом кочерги в летку кипящего мартена, в обоих случаях рождалась лавина -- снега или горячего, брызжущего огнем металла, удержать которую никому не удавалось,--подобное произошло и с Рушаном. Копившуюся годами в его душе страсть, нежность, любовь, не имевшую выхода, тоже прорвало в ту ночь, и Светланка, сама раненная, услышала то, что жаждала услышать ее изболевшаяся душа, проще, встретились два сердца, открытых для любви. Конечно, они были пьяны не от бутылки шампанского, которую, кажется, и не опорожнили до конца. Их пьянили нежность слов, искренность взглядов, жестов, чистота помыслов, неожиданно открывшееся родство душ.
Наверное, тому способствовала и музыка. В ту новогоднюю ночь в комнате, освещенной лишь жарко оплывавшими свечами, звучала разная музыка, но чаще минорная, она большое соответствовала настроению, их любимый Элвис Пресли в тот вечер не понадобился. Запомнилась и главная мелодия той ночи, та давняя зима оказалась звездным часом легендарного, рано ушедшего из жизни Батыра Закирова с его знаменитым "Арабским танго". Под щемящую грусть танго они танцевали в зале у светящейся огнем елки, и, казалось, сама богиня любви Афродита осеняла их крестным знамением, и не было, наверное, в ту ночь влюбленных более счастливых, чем они.
Все способствовало тому, чтобы их отношения развивались стремительно, по нарастающей, и обстановка праздника окружала их долго, как по специальному сценарию. Начинались школьные каникулы, а это значит две недели подряд новогодние балы в "Железке", в "ОДО", в "Большевике" под джаз-оркестр братьев Лариных, вечера в каждой школе. Они жили в атмосфере праздника, музыки, веселья почти весь январь, потому что выпали три-четыре дня рождения, на которые их пригласили вместе, дважды были званы и на вечеринку к Стаину. Они виделись каждый день и проводили по много часов вместе. Иногда среди дня раздавался звонок в общежитии, и Светланка говорила с волнением в голосе: приходи, я соскучилась. Отбросив дипломную работу в сторону, Рушан спешил в особняк за зеленым дощатым забором. Кстати, первый в жизни номер телефона, которым он пользовался,-- Резниковой, он помнит его до сих пор: 3-32.
В ту пору многое для него оказалось впервые. В начале февраля, опять же впервые, в их город приехал на гастроли Государственный эстрадный оркестр Азербайджана под управлением Рауфа Гаджиева. Красочные, яркие афиши, фотографии оркестра, певцов, танцовщиков, известного в ту пору конферансье Льва Шимелова, самого композитора Гаджиева украшали людные места их не избалованного артистами города. Казалось, на концерт ни за что не попасть. Выручил Стаин,-- достал для него билеты, да еще на первый ряд. А уж он сам ходил на все четыре программы, перезнакомился со всеми оркестрантами.
Сегодня, хочет он того или нет, "роман" с Резниковой представляется ему сплошным праздником, так вышло, так случилось. И как же не праздник?! Они сидят в первом ряду концертного зала "ОДО", а перед ними на эстраде в четыре яруса полукругом высится едва ли не до самого потолка огромный оркестр. Продуманное освещение, мерцающие в темноте пюпитры, серебро труб, черные фраки и ослепительные парчовые жилеты оркестрантов, золотые зевы саксофонов, а на самой верхотуре блеск меди и перламутровых, огненных боков множества барабанов ударника. Многочисленные занавеси, меняющиеся в каждом отделении, хорошо продуманные задники, появляющиеся с каждым новым исполнителем, настоящие театральные декорации в концертной программе,-- то, к чему пришли звезды мировой эстрады много лет спустя.
Фантастика? Да, пожалуй, при нынешнем упрощении всего и вся, и профессионально оркестр Рауфа Гаджиева, и еще несколько, которые он позже узнал, например, оркестр Орбеляна из Армении, Гобискери из Тбилиси, Лундстрема из Москвы, Вайнштейна из Ленинграда, любой из джазов Кролла, вряд ли в мастерстве уступали столь обласканным артистам Поля Мориа.
"Что имеем -- не храним, потерявши -- плачем"-- это о нас, о нашей стране, и не только о канувших в Лету первоклассных оркестрах.
Это было так давно, что еще не существовало знаменитого вокального квартета "Гайя", уже много лет назад распавшегося. А Теймур Мирзоев, Рауф Бабаев, Левка Елисаветский, Ариф Гаджиев просто пели вместе, и в ту пору, наверное, Лева даже не помышлял, что когда-то покинет воспеваемый им в песнях любимый Баку. Кто теперь помнит лирический тенор Октая Агаева, ведущего певца и любимца оркестра?
Но Рушану не забыть, как Михаил Винницкий, подойдя к краю рампы и чуть склонившись в зал, глядя прямо на Светланку, повторил рефрен грустной песни: "Придешь ли ты?", а она инстинктивно прижалась к Рушану, хотя, наверное, ее волновало, что ее, единственную, он выделил из партера...
Так катилась последняя студенческая зима Дасаева, и он был наконец-то счастлив. В марте у него начиналась двухнедельная преддипломная практика, и он еще с лета знал, что проведет ее дома, в Мартуке. Впрочем, в город он должен был вернуться через неделю,-- в составе сборной Казахской железной дороги по боксу он уезжал в Москву на первенство "Локомотива".
Уезжая, он договорился, что Светланка каждый день будет выносить к вечернему поезду письмо,-- тогда в каждом пассажирском составе имелся почтовый вагон, и особо нетерпеливые пользовались им. Жаль, до наших дней не дожила подобная форма связи, вот выиграли бы влюбленные!
Помнится влажный март, капель, оседающие на глазах сугробы, и он, стерегущий на улице почтальоншу. Еще увидя ее издали, он бежал ей навстречу, чтобы хоть на минутку раньше получить долгожданное письмо. Но... увы...
Как рассказать минувшую весну,
Забытую, далекую, иную,
Твое лицо, прильнувшее к окну,
И жизнь свою, и молодость былую?
Как та весна, которой не вернуть...
Коричневые, голые деревья.
И полных вод особенная муть.
И радость птиц, меняющих кочевья.
Весенний холод. Серость. Облака.
И ком земли, из-под копыт летящий.
И этот темный глаз коренника,
Испуганный, и влажный, и косящий.
О, помню, помню!.. Рявкнул паровоз.
Запахло мятой, копотью и дымом.
Тем запахом, волнующим до слез,
Единственным, родным, неповторимым.
А он, как условились, исправно бегал к ночному поезду. Бросив письмо в щель сонного вагона, смотрел, как паровоз сыпал в морозную ночь, в темноту стылого неба искры. Ночь, пустынный перрон, безлюдные улицы, светящиеся окна медленно отходящего скорого -- о чем он только не думал в эти поздние часы!
Накануне возвращения в город, на сборы, он уже по привычке дожидался почтальоншу, и она, завидев его, издалека махнула белым конвертиком -- как он помчался навстречу! Долгожданный конверт вблизи оказался бланком телеграммы: "Локомотив" срочно требовал его под свои знамена, отъезд намечался на три дня раньше. Наверное, хорошо, что до отбытия в Москву в городе у него оказалось несколько часов -- из разговора со Светланкой по телефону он узнал, что она все-таки собралась замуж за Мещерякова.
Так внезапно начавшийся роман столь же внезапно оборвался.
"Есть радость ясная вначале -- обида темная в конце"...-- но это опять поэзия.
Сегодня Дасаеву хотелось бы запоздало принести многим людям извинения за нечаянно нанесенные обиды, попросить прощения и у тех ребят, с кем встречался на ринге на том первенстве "Локомотива", где он стал чемпионом. За две недели во Дворце спорта железнодорожников он заработал злую кличку --Лютый, к его радости, так и оставшуюся в Москве. Не мог же он тогда объяснить каждому, что у него душа болит, жаль, если у кого-то осталось впечатление, что он патологически жесток.
Вернулись они домой уже в апреле, когда в их краях царила весна и ожил Бродвей. В ту пору телевидение еще не стало повсеместным, но в городе знали об успехе земляков на первенстве "Локомотива", тогда, как ни странно, был силен местный патриотизм. "Роман" с Резниковой, внезапно начавшийся и так же неожиданно для самого Рушана оборвавшийся, остался незамеченным, отодвинулся на второй план, никто ему не сочувствовал, не обсуждал. Скорее всего для всех "роман" этот остался как каприз Резниковой, дальновидный предлог, чтобы вернуть Мещерякова. А может, оттого, что отношения Светланки с будущим врачом давно все воспринимали всерьез, равно как и его отношения с Давыдычевой. Вообще всем казалось, что ничего не произошло, хотя его сердце, почувствовавшее дыхание любви, щемило от боли. Как максималист, он ощущал себя еще и предателем по отношению к Тамаре, в общем, запутался вконец, и однажды по пути в общежитие, задумавшись, вновь оказался у окон дома на улице 1905 года.
Нигде в мире, наверное, не существовало такого отсчета времени: "пятилетку за три года", "год за два", хотя в первом случае термин из идеологического ряда, во втором из уголовного,-- для советского человека суть ясна. Нечто подобное происходило в ту весну и со временем у Рушана и его друзей: они жили такой насыщенной жизнью, с каждодневными открытиями, что можно было иной день зачесть за месяц. Они открывали мир, себя, упивались новыми, дотоле неизведанными чувствами, и все в ту пору случалось впервые.
Тамара, учившаяся классом ниже, чем Светланка, неожиданно стала встречаться с одноклассником Резниковой, Наилем Сафиным. Наиль -- тихий, болезненный, домашний мальчик, вдруг стал провожать Тамару из школы, о чем тут же не преминули доложить Рушану. Но теперь, после "романа" с Резниковой, он считал себя не вправе вмешиваться, как делал до сих пор, да и Наиля всерьез воспринимать было смешно, тут, наверное, как и в случае с Резниковой, была какая-то уловка.
Вообще события разворачивались с калейдоскопической быстротой. Одно он успел заметить, что Светланка очень тактично избегала компаний, где он мог появиться, да и он почему-то боялся такой встречи. Настроения особого гулять не было, и он усиленно занимался дипломом и готовился к первенству города по боксу, финал которого, по традиции, много лет подряд приурочивался ко дню открытия парка. Не было соревнования, которое бы так жаждали выиграть боксеры, как это. Можно стать чемпионом республики, призером первенства СССР, выиграть Спартакиаду народов СССР, стать чемпионом любого знаменитого спортивного общества, будь то "Спартак" или "Динамо", но город признавал только своих чемпионов -- вот кого знали, любили, почитали! Они становились кумирами на все долгое лето, а администрация парка вручала каждому победителю жетон, дающий право бесплатного входа на танцы на весь сезон. Для них оркестр мог повторить полюбившуюся мелодию, а строгие вахтеры дружелюбно улыбались, когда обладатель жетона, пропуская подружку вперед, говорил: "Эта девушка со мной..."
В ту весну случилось много всяких событий, радостных и грустных, нужных и ненужных. Однажды среди дня он вынужден был ввязаться в драку в центре города, и в этот момент прямо на них вышли Тамара с Наилем. Говорят, оцепенев от страха, она вымолвила Сафину: "И этот бандит еще пытался за мной ухаживать..." Он потом долго старался не попадаться ей на глаза.
А дело было так. В конце апреля выпала Пасха, и из-за нового батюшки, оказавшегося не в пример своему предшественнику не только молодым и красивым, но и деятельным, приход в городе ожил, и впервые религиозный праздник отмечался заметно. В то воскресенье Рушан зашел в библиотеку в "Железке" и собирался подняться вверх по Орджоникидзе на Бродвей, как подвернулись ему на улице братья Дроголовы, или, как их называли, "дроголята", отчаянные жиганы с "Москвы", где он жил в общежитии. Разумеется, они друг друга хорошо знали. "Дроголята" уже с утра "христосовались" с друзьями и знакомыми и пребывали в добром настроении. Узнав о намерении Рушана, и они решили прошвырнуться по Бродвею -- праздник все-таки!
Дело шло к Первомаю, яркое солнце, зелень, кругом распахнуты настежь окна, цветут сирень, акация, поистине божий день.
Тут нужно оговориться или, точнее, провести параллель между аристократией и уголовным миром. Да, да, прямую параллель: если аристократом можно быть только по крови, то и в уголовной среде, в высших ее сферах, та же ситуация, только мало кому известная, даже юристам, ибо их подготовка оторвана от жизни, как никакая другая профессия. Редко даже сверхотчаянному парню со стороны удается подняться в блатном мире до самых высот, здесь авторитетами становятся по рождению, по крови, остальных презрительно называют "парчук", и нет им абсолютного доверия, если у них даже несколько судимостей.
Два старших брата "дроголят", не раз сидевшие, были широко известны в городе. И младшие "дроголята", выросшие под ореолом "знаменитых" братьев-жиганов, знали свое положение и пуще всего берегли "репутацию", говоря на жаргоне, не "бакланили" по пустякам.
Обсуждая вчерашний футбольный матч, где Стаин забил "Локомотиву" три безответных мяча, отчего Татарку лихорадило всю ночь, они поднимались вверх по Орджоникидзе, мимо тех деревьев, у которых в новогоднюю ночь Рушан целовался со Светланкой. Дасаев издали заметил, что навстречу им спускаются вниз к вокзалу четверо рослых парней, постарше их. По шумному разговору, жестикуляции, громкому смеху ощущалось, что они уже "разговелись", отметили Пасху. Узкий тротуар не позволял разминуться, если не уступить друг другу, но, кроме Рушана, ни с той, ни с другой стороны никто не подумал сделать такую попытку, больше того, кто-то зацепил плечом одного из Дроголовых, и тут в секунду произошла цепная реакция. Увидев сверкнувшие злым блеском глаза "дроголенка", толкнувший презрительно выпалил:
-- Что, козел, уставился, не можешь старшему дорогу уступить?
Скажи тот что угодно, без слова "козел", наверняка обошлось бы без стычки, но в том-то и беда, что подобное блатные "кронпринцы" не могли оставить безнаказанно. Видимо, пытаясь замять назревавший скандал, Дроголов на всякий случай переспросил:
-- Повтори, я не расслышал?
И тот, явно уже подогреваемый подвыпившими дружками, повторил, педалируя на слове "козел".
Не только для другого брата Дроголова, но и для Рушана стало ясно, что оскорбительный ответ -- сигнал боевой трубы, такого унижения, да еще прилюдно, "дроголята" снести не могли. И в ту же минуту, когда они, не сговариваясь, кинулись на обидчиков, появились на углу Тамара с Наилем. Драка с тротуара переметнулась на дорогу, и тут здоровенные парни, имевшие численный перевес, уверенные, что вмиг проучат зарвавшихся мальчишек, были позорно и жестоко биты. У одного из "дроголят" оказался легкий, незаметный плексигласовый кастет, и от его удара никто не мог устоять на ногах. Все произошло стремительно, в несколько минут, и собравшиеся на тротуарах, перекрестках зеваки вряд ли заметили тонкую полоску изощренного кастета, но Рушан понял, отчего такой страшной силы удар, от которого уже не поднимались.
Кто-то, явно им симпатизирующий, крикнул: "Атас! милиция!"-- и они исчезли в соседнем дворе. Все время драки Рушан видел испуганное лицо Тамары, а на него кидался парень крепкого сложения, и ему никак не удавалось отправить его в нокаут, хотя раз за разом сбивал того с ног. Дасаев избегал ближнего боя, где был силен, не хотел накануне праздника заработать синяк.
Резниковы жили в десяти минутах ходьбы от школы, и они, свернув с Карла Либкнехта на Орджоникидзе, поспешили вниз к вокзалу, где напротив "Железки" высился заметный особняк за высоким глухим забором. Стояла поистине новогодняя ночь -- с легким морозцем, мягко падающим снегом, и Светланка всю дорогу озоровала, сталкивала его в сугробы, бросалась снежками, пыталась лепить снежную бабу. Целовались почти у каждого дерева, и Рушану всякий раз приходилось опускать в снег завернутые в газету ее лаковые "шпильки". На катке, во дворе "Железки", горела огнем наряженная елка, и стайки подростков в ярких спортивных костюмах мирно катались вокруг нее на коньках, для этой картины явно не хватало музыки, но радостный смех, визг, ошалелые от предчувствия близящегося праздника возгласы слышались издалека...
Ту давнюю прогулку в новогоднюю ночь он прокручивал в памяти потом сотни раз, припоминая все новые и новые подробности. Говорят, что иногда прожитые годы проносятся перед человеком в считанные секунды,-- может и так, но Рушану со временем та пятнадцатиминутная дорога представляется прогулкой длиною в целую жизнь.
Он шел как в бреду, иногда невпопад отвечая Светланке, не до конца понимая, что все эти ласковые слова, жаркие поцелуи, обрушившиеся на него вдруг, адресованы ему... Он никогда не думал, что от этого так может кружиться голова, биться сердце. Порою ему казалось: не сон ли это --надменная Светланка, недоступная Леди, о которой вздыхали многие, рядом с ним?
Она открыла дверь своим ключом и пригласила в дом. В прихожей, заметив его растерянность, одобряюще сказала:
-- Не бойся. Мы одни. Родители в гостях, вернутся завтра утром. Семейная традиция -- встречать Новый год у деда. Проходи,-- и она распахнула застекленную белую дверь в зал.
За спиной щелкнул выключатель, и перед ним вспыхнула тяжелая люстра под высоким потолком, прямо над наряженной елкой. Казалось, тысячи хрустальных солнц струили с потолка на нее осколки своих лучей -- это волшебное ощущение, которое он почувствовал в первый миг, надолго врезалось ему в память.
Удивительно, как в считанные минуты Рушан разглядел весь зал, его убранство, с тяжелыми, на восточный манер, коврами на стенах, громоздкими напольными часами в корпусе из потемневшего красного дерева, чей неслышный ход определял, наверное, долгие годы ритм этого дома, с книжными шкафами, блиставшими золотыми корешками редких и незнакомых ему книг, сервантом между окнами, где на хрустальных бокалах, фужерах отражались огни люстры и отсвет легких елочных игрушек и матово поблескивало тусклое серебро чайного сервиза. Чуть поодаль елки под белой крахмальной скатертью сервированный стол, заставленный салатами, закусками. Но Рушану прежде всего бросились в глаза две высокие вазы: одна с крупными золотистыми мандаринами, другая с красным алма-атинским апортом,-- с тех пор у Рушана Новый год ассоциируется с запахом яблок.
В те же минуты он ощутил уют, тепло и надежность этого дома и был рад, что не ошибся в представлениях о жизни Леди, чувствовалось, что она, как редкий экзотический цветок, росла в любви и заботе. В ту пору считалось хорошим тоном бывать в доме у девушки, с которой встречаешься,-- старые, милые традиции их провинциального городка, и Рушан понимал, что настал и его час, ведь в особняк на улице 1905 года его никогда не приглашали, и этот фактор играл в ту ночь немаловажную роль. Все навалилось на него стремительно, неожиданно, поистине -- новогодний сюрприз. Не успел он осмотреться, обвыкнуться, как Светланка вдруг сказала с досадой:
-- Простор зала и этот огромный стол гнетут меня. Ты не возражаешь, если мы переберемся в мою комнату?..
Рушан, еще до сих пор не осознавая, что с ними творится, в прострации лишь кивнул головой и привстал с кресла. Ее комната, довольно большая, выходящая окном во двор, оказалась напротив зала, и в приоткрытую дверь хорошо виднелась в темноте высокой комнаты светящаяся мерцающими гирляндами наряженная елка. Между книжными шкафами, занимавшими стену напротив окна, располагался уютный уголок с двумя глубокими кожаными креслами и низким столиком, обтянутым зеленым сукном. К изголовью одного из старинных кресел склонился стеклянный абажур диковинного бронзового торшера. Рушан вмиг представил Светланку, забравшуюся с ногами в просторное кресло с книжкой в руках и даже укутанную тяжелым шотландским пледом, он как раз покрывал ее низкую деревянную кровать. Но что-то инстинктивно насторожило Рушана: подняв тревожный взгляд от ее ложа с двумя туго взбитыми подушками, он сразу увидел на стене приколотую кнопками большую фотографию улыбающегося Мещерякова. Он так растерялся, что не мог отвести он него взгляда, и Светланка, вошедшая в комнату со скатертью в руке, застала его в замешательстве.
-- Это маман, ее происки. Где-то откопала любимого Славика. Видимо, решила новогодний сюрприз мне устроить,-- прокомментировала она и, тут же сдернув фотографию, разорвала ее на клочки. Потом, взяв Рушана за плечи, озорно, в своей лукавой манере, сказала:-- Жаль, у тебя нет подходящего фотопортрета, а то я бы организовала ответный сюрприз...
Она умело разрядила грозовую атмосферу: Рушан ни на минуту не усомнился, что все так и есть,-- Леди отличалась искренностью и прямотой, и в этом было ее очарование. Они часто общались, хорошо знали друг друга, возможно, и сегодняшний выбор Светланки не был минутным капризом.
Высокие напольные часы известили глухим боем, что до Нового года осталось всего четверть часа, и Светланка попросила его помочь. Вдвоем они быстро перенесли закуски, фрукты с праздничного стола в зале в ее комнату, и без пяти она зажгла на столе свечи в тяжелом, под стать торшеру, бронзовом шандале. Показав глазами на шампанское, волнуясь, сказала:
-- Вот так я задумала неделю назад и рада, что моя мечта сбылась. С Новым годом, Рушан!
Они сдвинули бокалы, и звон хрусталя слился с боем старинных часов в темном зале.
Та новогодняя ночь, как и дорога к дому Резниковых, спустя многие годы воспринимается как огромная и важная часть его жизни, и в воспоминаниях ни разу ему не удалось пробыть со Светланкой целиком -- от порога до порога, хотя он знает, что провел там шесть часов. И все равно, чтобы описать эту встречу, понадобится целый роман, и ни в какой телесериал не уложиться, ибо год за годом всплывают в памяти вдруг забытые слова, их оттенки, краски, жесты, взгляды, шумы, шорохи, запахи, мелодии. Хотя заставь его однажды записать хронологию новогодней ночи в доме Резниковой, он бы не смог. Как же так, если пронес в сердце это волшебное свидание через всю жизнь -- вроде не вяжется? Но это и есть тайна, магия чувств, не всякому она открывается, не открылась и ему, хотя Рушан почувствовал, вкусил дыхание любви. Кто-то, более жесткий, наверное, сказал бы: вкусил и отравился. Пусть и так. Или не так. Или совсем иначе.
Как-то давно в одной компании зашел разговор о любви, в котором Рушан не принимал участия, но когда возвращались домой, товарищ, видимо, еще не остывший от горячего спора, полюбопытствовал:
-- А как выглядела твоя первая любовь?
Рушан, вмиг вспомнив девушку с улицы 1905 года, ответил без раздумий:
-- Красивая. Очень красивая.
-- Это не ответ, слишком обще,-- рассмеялся приятель,-- какие у нее были плечи, грудь, ноги?
Видя, что Рушан надолго замолк, тот решил, что Дасаев обиделся, но он не отвечал по иной причине. Он действительно не мог сказать, какие у нее ноги или грудь. Правда, он помнил ее глаза, большие, карие, с влажной поволокой; мог еще сказать о трогательной родинке на правой щеке, чуть выше уголка хорошо очерченного рта, чувственных губ. Он мог бы долго рассказывать, как она сердилась, каким задумчивым бывал у нее взгляд, как она хмурила брови, как загадочно улыбалась, но... грудь -- этого он не мог вспомнить, как и тот вечер целиком в особняке напротив "Железки"-- это тоже осталось одним из таинств любви.
Каждый человек ждет от Нового года удач, радости, исполнения давних желаний, тем более в молодые годы, в восемнадцать лет, на пороге взрослой жизни. И так случилось, что к единственному празднику, в котором есть привкус волшебства и с которым люди связывают надежды, они оба оказались, по выражению самой Светланки, отверженными. Да, да, отверженными в любви, хотя, по выражению Стаина, бытовавшему в их городе, они принадлежали к "выдающимся" в своем поколении ребятам -- знакомства, дружбы и с Рушаном, и со Светланкой искали многие, опять же по Стаину "сочли бы за честь". Нет, не был случаен в тот день выбор Резниковой, и не нашлось бы парня, отказавшегося провести новогодний вечер с Леди, попасть в ее очаровательный плен.
Возможно, одного не учла девушка, что Дасаев, кумир болельщиков не только Татарки, безнадежно влюбленный в Давыдычеву, никогда не слышал таких волнующих слов, не ощущал на себе нежные взгляды, не смущался по-девичьи от ее ласковых и горячих рук, не задыхался от сладких губ. А уж самому Дасаеву и на миг не могла прийти мысль, что слова, поцелуи, объятия, так долго вызревавшие в душе девушки, предназначались совсем другому, да хранить их было невозможно, разрывалось от тоски и горечи одиночества девичье сердце в праздник, суливший другим счастье и любовь. Вот тут он и подвернулся под руку -- заметный, печальный, одинокий... Наверное, роман с ним уж наверняка сразу вызовет разговоры и ее перестанут жалеть. Может, все было и не совсем так, ведь здесь все просчитать невозможно -- это не высшая математика, но такие мотивы неожиданно оказанного Рушану внимания не исключались.
Скорее всего слова, жесты, улыбки Светланки можно было соотнести, с криком в горах после долгого и обильного снегопада, или с ударом кочерги в летку кипящего мартена, в обоих случаях рождалась лавина -- снега или горячего, брызжущего огнем металла, удержать которую никому не удавалось,--подобное произошло и с Рушаном. Копившуюся годами в его душе страсть, нежность, любовь, не имевшую выхода, тоже прорвало в ту ночь, и Светланка, сама раненная, услышала то, что жаждала услышать ее изболевшаяся душа, проще, встретились два сердца, открытых для любви. Конечно, они были пьяны не от бутылки шампанского, которую, кажется, и не опорожнили до конца. Их пьянили нежность слов, искренность взглядов, жестов, чистота помыслов, неожиданно открывшееся родство душ.
Наверное, тому способствовала и музыка. В ту новогоднюю ночь в комнате, освещенной лишь жарко оплывавшими свечами, звучала разная музыка, но чаще минорная, она большое соответствовала настроению, их любимый Элвис Пресли в тот вечер не понадобился. Запомнилась и главная мелодия той ночи, та давняя зима оказалась звездным часом легендарного, рано ушедшего из жизни Батыра Закирова с его знаменитым "Арабским танго". Под щемящую грусть танго они танцевали в зале у светящейся огнем елки, и, казалось, сама богиня любви Афродита осеняла их крестным знамением, и не было, наверное, в ту ночь влюбленных более счастливых, чем они.
Все способствовало тому, чтобы их отношения развивались стремительно, по нарастающей, и обстановка праздника окружала их долго, как по специальному сценарию. Начинались школьные каникулы, а это значит две недели подряд новогодние балы в "Железке", в "ОДО", в "Большевике" под джаз-оркестр братьев Лариных, вечера в каждой школе. Они жили в атмосфере праздника, музыки, веселья почти весь январь, потому что выпали три-четыре дня рождения, на которые их пригласили вместе, дважды были званы и на вечеринку к Стаину. Они виделись каждый день и проводили по много часов вместе. Иногда среди дня раздавался звонок в общежитии, и Светланка говорила с волнением в голосе: приходи, я соскучилась. Отбросив дипломную работу в сторону, Рушан спешил в особняк за зеленым дощатым забором. Кстати, первый в жизни номер телефона, которым он пользовался,-- Резниковой, он помнит его до сих пор: 3-32.
В ту пору многое для него оказалось впервые. В начале февраля, опять же впервые, в их город приехал на гастроли Государственный эстрадный оркестр Азербайджана под управлением Рауфа Гаджиева. Красочные, яркие афиши, фотографии оркестра, певцов, танцовщиков, известного в ту пору конферансье Льва Шимелова, самого композитора Гаджиева украшали людные места их не избалованного артистами города. Казалось, на концерт ни за что не попасть. Выручил Стаин,-- достал для него билеты, да еще на первый ряд. А уж он сам ходил на все четыре программы, перезнакомился со всеми оркестрантами.
Сегодня, хочет он того или нет, "роман" с Резниковой представляется ему сплошным праздником, так вышло, так случилось. И как же не праздник?! Они сидят в первом ряду концертного зала "ОДО", а перед ними на эстраде в четыре яруса полукругом высится едва ли не до самого потолка огромный оркестр. Продуманное освещение, мерцающие в темноте пюпитры, серебро труб, черные фраки и ослепительные парчовые жилеты оркестрантов, золотые зевы саксофонов, а на самой верхотуре блеск меди и перламутровых, огненных боков множества барабанов ударника. Многочисленные занавеси, меняющиеся в каждом отделении, хорошо продуманные задники, появляющиеся с каждым новым исполнителем, настоящие театральные декорации в концертной программе,-- то, к чему пришли звезды мировой эстрады много лет спустя.
Фантастика? Да, пожалуй, при нынешнем упрощении всего и вся, и профессионально оркестр Рауфа Гаджиева, и еще несколько, которые он позже узнал, например, оркестр Орбеляна из Армении, Гобискери из Тбилиси, Лундстрема из Москвы, Вайнштейна из Ленинграда, любой из джазов Кролла, вряд ли в мастерстве уступали столь обласканным артистам Поля Мориа.
"Что имеем -- не храним, потерявши -- плачем"-- это о нас, о нашей стране, и не только о канувших в Лету первоклассных оркестрах.
Это было так давно, что еще не существовало знаменитого вокального квартета "Гайя", уже много лет назад распавшегося. А Теймур Мирзоев, Рауф Бабаев, Левка Елисаветский, Ариф Гаджиев просто пели вместе, и в ту пору, наверное, Лева даже не помышлял, что когда-то покинет воспеваемый им в песнях любимый Баку. Кто теперь помнит лирический тенор Октая Агаева, ведущего певца и любимца оркестра?
Но Рушану не забыть, как Михаил Винницкий, подойдя к краю рампы и чуть склонившись в зал, глядя прямо на Светланку, повторил рефрен грустной песни: "Придешь ли ты?", а она инстинктивно прижалась к Рушану, хотя, наверное, ее волновало, что ее, единственную, он выделил из партера...
Так катилась последняя студенческая зима Дасаева, и он был наконец-то счастлив. В марте у него начиналась двухнедельная преддипломная практика, и он еще с лета знал, что проведет ее дома, в Мартуке. Впрочем, в город он должен был вернуться через неделю,-- в составе сборной Казахской железной дороги по боксу он уезжал в Москву на первенство "Локомотива".
Уезжая, он договорился, что Светланка каждый день будет выносить к вечернему поезду письмо,-- тогда в каждом пассажирском составе имелся почтовый вагон, и особо нетерпеливые пользовались им. Жаль, до наших дней не дожила подобная форма связи, вот выиграли бы влюбленные!
Помнится влажный март, капель, оседающие на глазах сугробы, и он, стерегущий на улице почтальоншу. Еще увидя ее издали, он бежал ей навстречу, чтобы хоть на минутку раньше получить долгожданное письмо. Но... увы...
Как рассказать минувшую весну,
Забытую, далекую, иную,
Твое лицо, прильнувшее к окну,
И жизнь свою, и молодость былую?
Как та весна, которой не вернуть...
Коричневые, голые деревья.
И полных вод особенная муть.
И радость птиц, меняющих кочевья.
Весенний холод. Серость. Облака.
И ком земли, из-под копыт летящий.
И этот темный глаз коренника,
Испуганный, и влажный, и косящий.
О, помню, помню!.. Рявкнул паровоз.
Запахло мятой, копотью и дымом.
Тем запахом, волнующим до слез,
Единственным, родным, неповторимым.
А он, как условились, исправно бегал к ночному поезду. Бросив письмо в щель сонного вагона, смотрел, как паровоз сыпал в морозную ночь, в темноту стылого неба искры. Ночь, пустынный перрон, безлюдные улицы, светящиеся окна медленно отходящего скорого -- о чем он только не думал в эти поздние часы!
Накануне возвращения в город, на сборы, он уже по привычке дожидался почтальоншу, и она, завидев его, издалека махнула белым конвертиком -- как он помчался навстречу! Долгожданный конверт вблизи оказался бланком телеграммы: "Локомотив" срочно требовал его под свои знамена, отъезд намечался на три дня раньше. Наверное, хорошо, что до отбытия в Москву в городе у него оказалось несколько часов -- из разговора со Светланкой по телефону он узнал, что она все-таки собралась замуж за Мещерякова.
Так внезапно начавшийся роман столь же внезапно оборвался.
"Есть радость ясная вначале -- обида темная в конце"...-- но это опять поэзия.
Сегодня Дасаеву хотелось бы запоздало принести многим людям извинения за нечаянно нанесенные обиды, попросить прощения и у тех ребят, с кем встречался на ринге на том первенстве "Локомотива", где он стал чемпионом. За две недели во Дворце спорта железнодорожников он заработал злую кличку --Лютый, к его радости, так и оставшуюся в Москве. Не мог же он тогда объяснить каждому, что у него душа болит, жаль, если у кого-то осталось впечатление, что он патологически жесток.
Вернулись они домой уже в апреле, когда в их краях царила весна и ожил Бродвей. В ту пору телевидение еще не стало повсеместным, но в городе знали об успехе земляков на первенстве "Локомотива", тогда, как ни странно, был силен местный патриотизм. "Роман" с Резниковой, внезапно начавшийся и так же неожиданно для самого Рушана оборвавшийся, остался незамеченным, отодвинулся на второй план, никто ему не сочувствовал, не обсуждал. Скорее всего для всех "роман" этот остался как каприз Резниковой, дальновидный предлог, чтобы вернуть Мещерякова. А может, оттого, что отношения Светланки с будущим врачом давно все воспринимали всерьез, равно как и его отношения с Давыдычевой. Вообще всем казалось, что ничего не произошло, хотя его сердце, почувствовавшее дыхание любви, щемило от боли. Как максималист, он ощущал себя еще и предателем по отношению к Тамаре, в общем, запутался вконец, и однажды по пути в общежитие, задумавшись, вновь оказался у окон дома на улице 1905 года.
Нигде в мире, наверное, не существовало такого отсчета времени: "пятилетку за три года", "год за два", хотя в первом случае термин из идеологического ряда, во втором из уголовного,-- для советского человека суть ясна. Нечто подобное происходило в ту весну и со временем у Рушана и его друзей: они жили такой насыщенной жизнью, с каждодневными открытиями, что можно было иной день зачесть за месяц. Они открывали мир, себя, упивались новыми, дотоле неизведанными чувствами, и все в ту пору случалось впервые.
Тамара, учившаяся классом ниже, чем Светланка, неожиданно стала встречаться с одноклассником Резниковой, Наилем Сафиным. Наиль -- тихий, болезненный, домашний мальчик, вдруг стал провожать Тамару из школы, о чем тут же не преминули доложить Рушану. Но теперь, после "романа" с Резниковой, он считал себя не вправе вмешиваться, как делал до сих пор, да и Наиля всерьез воспринимать было смешно, тут, наверное, как и в случае с Резниковой, была какая-то уловка.
Вообще события разворачивались с калейдоскопической быстротой. Одно он успел заметить, что Светланка очень тактично избегала компаний, где он мог появиться, да и он почему-то боялся такой встречи. Настроения особого гулять не было, и он усиленно занимался дипломом и готовился к первенству города по боксу, финал которого, по традиции, много лет подряд приурочивался ко дню открытия парка. Не было соревнования, которое бы так жаждали выиграть боксеры, как это. Можно стать чемпионом республики, призером первенства СССР, выиграть Спартакиаду народов СССР, стать чемпионом любого знаменитого спортивного общества, будь то "Спартак" или "Динамо", но город признавал только своих чемпионов -- вот кого знали, любили, почитали! Они становились кумирами на все долгое лето, а администрация парка вручала каждому победителю жетон, дающий право бесплатного входа на танцы на весь сезон. Для них оркестр мог повторить полюбившуюся мелодию, а строгие вахтеры дружелюбно улыбались, когда обладатель жетона, пропуская подружку вперед, говорил: "Эта девушка со мной..."
В ту весну случилось много всяких событий, радостных и грустных, нужных и ненужных. Однажды среди дня он вынужден был ввязаться в драку в центре города, и в этот момент прямо на них вышли Тамара с Наилем. Говорят, оцепенев от страха, она вымолвила Сафину: "И этот бандит еще пытался за мной ухаживать..." Он потом долго старался не попадаться ей на глаза.
А дело было так. В конце апреля выпала Пасха, и из-за нового батюшки, оказавшегося не в пример своему предшественнику не только молодым и красивым, но и деятельным, приход в городе ожил, и впервые религиозный праздник отмечался заметно. В то воскресенье Рушан зашел в библиотеку в "Железке" и собирался подняться вверх по Орджоникидзе на Бродвей, как подвернулись ему на улице братья Дроголовы, или, как их называли, "дроголята", отчаянные жиганы с "Москвы", где он жил в общежитии. Разумеется, они друг друга хорошо знали. "Дроголята" уже с утра "христосовались" с друзьями и знакомыми и пребывали в добром настроении. Узнав о намерении Рушана, и они решили прошвырнуться по Бродвею -- праздник все-таки!
Дело шло к Первомаю, яркое солнце, зелень, кругом распахнуты настежь окна, цветут сирень, акация, поистине божий день.
Тут нужно оговориться или, точнее, провести параллель между аристократией и уголовным миром. Да, да, прямую параллель: если аристократом можно быть только по крови, то и в уголовной среде, в высших ее сферах, та же ситуация, только мало кому известная, даже юристам, ибо их подготовка оторвана от жизни, как никакая другая профессия. Редко даже сверхотчаянному парню со стороны удается подняться в блатном мире до самых высот, здесь авторитетами становятся по рождению, по крови, остальных презрительно называют "парчук", и нет им абсолютного доверия, если у них даже несколько судимостей.
Два старших брата "дроголят", не раз сидевшие, были широко известны в городе. И младшие "дроголята", выросшие под ореолом "знаменитых" братьев-жиганов, знали свое положение и пуще всего берегли "репутацию", говоря на жаргоне, не "бакланили" по пустякам.
Обсуждая вчерашний футбольный матч, где Стаин забил "Локомотиву" три безответных мяча, отчего Татарку лихорадило всю ночь, они поднимались вверх по Орджоникидзе, мимо тех деревьев, у которых в новогоднюю ночь Рушан целовался со Светланкой. Дасаев издали заметил, что навстречу им спускаются вниз к вокзалу четверо рослых парней, постарше их. По шумному разговору, жестикуляции, громкому смеху ощущалось, что они уже "разговелись", отметили Пасху. Узкий тротуар не позволял разминуться, если не уступить друг другу, но, кроме Рушана, ни с той, ни с другой стороны никто не подумал сделать такую попытку, больше того, кто-то зацепил плечом одного из Дроголовых, и тут в секунду произошла цепная реакция. Увидев сверкнувшие злым блеском глаза "дроголенка", толкнувший презрительно выпалил:
-- Что, козел, уставился, не можешь старшему дорогу уступить?
Скажи тот что угодно, без слова "козел", наверняка обошлось бы без стычки, но в том-то и беда, что подобное блатные "кронпринцы" не могли оставить безнаказанно. Видимо, пытаясь замять назревавший скандал, Дроголов на всякий случай переспросил:
-- Повтори, я не расслышал?
И тот, явно уже подогреваемый подвыпившими дружками, повторил, педалируя на слове "козел".
Не только для другого брата Дроголова, но и для Рушана стало ясно, что оскорбительный ответ -- сигнал боевой трубы, такого унижения, да еще прилюдно, "дроголята" снести не могли. И в ту же минуту, когда они, не сговариваясь, кинулись на обидчиков, появились на углу Тамара с Наилем. Драка с тротуара переметнулась на дорогу, и тут здоровенные парни, имевшие численный перевес, уверенные, что вмиг проучат зарвавшихся мальчишек, были позорно и жестоко биты. У одного из "дроголят" оказался легкий, незаметный плексигласовый кастет, и от его удара никто не мог устоять на ногах. Все произошло стремительно, в несколько минут, и собравшиеся на тротуарах, перекрестках зеваки вряд ли заметили тонкую полоску изощренного кастета, но Рушан понял, отчего такой страшной силы удар, от которого уже не поднимались.
Кто-то, явно им симпатизирующий, крикнул: "Атас! милиция!"-- и они исчезли в соседнем дворе. Все время драки Рушан видел испуганное лицо Тамары, а на него кидался парень крепкого сложения, и ему никак не удавалось отправить его в нокаут, хотя раз за разом сбивал того с ног. Дасаев избегал ближнего боя, где был силен, не хотел накануне праздника заработать синяк.