Страница:
– Ступай эво, где пни чернеются, – шепнул Жила, помогая мне утвердиться на бесчувственных ногах и любезно подталкивая в раненое плечо. – Да не вздумай убечь: тут Корчалиного люду – как комаров: тьма повсюду.
Эти кочки раздражали меня – и так колени не ходят, противно покалывая от застоявшейся крови, так тут еще почва неровно кочевряжится под ногами. Нет, все-таки сыро: штаны опять намокли от теплой влаги, туманившейся в воздухе между деревьями. Похоже, Корчала создала себе заказной микроклимат.
Совершенно прозаическая старуха поднялась с колен метрах в десяти, завидев меня. Она была приземистая и плотная в кости, но не толсто-добродушная, как Клуха, а какая-то злобно-крестьянистая, как свекровь из драмы Островского. Оправляя желтыми пальцами длинные пряди седовато-черных волос, стекавших по жабьим щекам, старуха недоверчиво глянула на меня, приобнажая десны. Она стояла, тяжело опираясь на прогнивший пень, колоритно торчавший из моховой плесени.
– Короче так, любезная Корчала! – устало начал я, присаживаясь на кочку. – У меня есть сапоги, которые спрятаны в надежном месте. Никто, кроме меня, их не найдет по определению. Я согласен сотрудничать с вами при условии, что мне гарантируется стабильная зарплата, укороченный рабочий день и эксклюзивное право самостоятельно пользоваться сапогами в свободное от работы время. Вот мои условия, не подлежащие изменению. Предлагаю немедленно приступить к составлению контракта. Да… если можно, предложите мне чашечку горячего кофе: чрезвычайно устал в дороге.
Старуха слегка округлила сумасшедшие глаза и покосилась на пень, в который упиралась короткими руками. Я тоже непроизвольно перевел взгляд на гнилую колоду – и… задумался. Даже нижнюю губу выпятил под напором эмоций и головой покачал удрученно. Никакого пня там не было – желтоглазая старуха с длинными грязными волосами упиралась ладонями не в прогнившие края колоды, а в… костлявые, горбатые плечи другой старухи, еще более старой и отвратительной. Вторая старуха только прикидывалась пеньком: на самом деле это была самая настоящая Корчала – только не каменисто-серая, как среди валунов в Дымном урочище, а черно-слизистая, как прогнившее дерево.
– Отдавай сапог! – проскрипела вдруг первая, длинноволосая старуха – словно кто-то открыл дверцу холодильника. Склонив голову, она приблизила ухо туда, где недвижно темнел бугристый череп Корчалы, – словно прислушиваясь. – Отдавай, отдавай сапог! – снова проскрежетала она, обращаясь ко мне. Если не ошибаюсь, эта длинноволосая пенсионерка работала на Корчалу в качестве медиума: передавала окружающим мысли высокопоставленной старухи, и наоборот.
– Советую обращаться со мной повежливее, – сказал я, покачиваясь на своей кочке. – А то я умру от оскорбленного самолюбия, и никто не узнает, где лежат сапоги. (Я даже улыбнулся своей наглости: впрочем, из Корчалы можно теперь веревки вить – все равно никто, кроме меня, ей не поможет.)
Старуха-медиум снова склонилась к Корчале, то округляя, то суживая совиные глазки.
– Узнала тебя, Берубой! По Семарглову перстню узнала тебя! – проскрипела она без малейшей интонации. – Корчала признала тебя, Траянов сын, огненный вук Берубой!
Я цинично улыбнулся. Тоже мне телепатка: мало того, что почему-то не может проникнуть в мои мысли и узнать, куда я спрятал сапоги. Плюс к тому спутала меня с Берубоем. С этим гнусным мажором – у которого серьга в ухе! С ловким почтальоном, умудрившимся сбежать от моего сотрудника Травеня… Я покосился на перстень, по-прежнему блестевший на пальце. Я уж и забыл про это колечко, конфискованное у Берубоя. Что ж… пусть Корчала принимает меня за другого. Это даже выгодно – тем более, что мое настоящее имя теперь засекречено Стожаром.
– Корчала чует силу твою, Берубой! Корчала чует гордыню помыслов в тебе! Само ты мог Чурилин сапог покрасть! Ты – человек велий, человек необыкий, ты служка божичев! – настаивал тем временем туберкулезный старушечий голос. – Корчала привечает тебя, о Берубой! Корчала не желит смерти тебе! Не желит смерти! И ты не умышляй на Корчалу злого, не умышляй!
– Ну ладно, ладно, так и быть. – Я послушно вздохнул: – Так и быть, уговорила. Сегодня не буду тебя убивать. И это правильно, что ты не желаешь мне зла. Ясное дело: я в гроб, а сапоги так и останутся в тайнике! Тут я с тобой согласен.
– Ты невежда, Берубой. Невежда! – взвизгнула волосатая старуха, потрясая седыми космами. – Ведай теперь, что само един сапог у тебя есть! Само един! А другой – у Чурилы остался, как прежде!
Я совсем обиделся. Прекрасно помню, как просовывал в землистую нору возле Чурилиного тотема оба сапога – один за другим. Разве что… ну конечно! Гнусный Куруяд все-таки обманул меня. Чует сердце: в каждой из двух пар был… только один настоящий сапог, а другой – фальшивый!
Итак, я отнюдь не обладаю полным комплектом волшебных лаптей. Выдернув из кочки брусничную веточку, я досадливо прикусил передними зубами хрумкий зеленый листик. Сволочь кащейная. Теперь опять хитрить, опять выискивать недостающий экземпляр божественной обуви…
– Корчале не надобен сапог, о Берубой! Корчале не надобен! – усердствовала между тем старуха-медиум, хрипло подвывая в конце каждой фразы. – Иной Корчалин помысел: не буди сапог у Чурилы, и ладно! Само у Чурилы да не буди! Ты же своим сапогом владей, однако Чуриле не отдавай! Не отдавай Чуриле!
Похрустывая старыми костями, я привстал с кочки. В задумчивости прошелся из стороны в сторону, поводя плечами, чтобы согнать кровососущих существ с насиженных мест. Хрипя и подвывая, старуха излагала, как это ни странно, удивительно заманчивый план действий: сквозь бесконечные повторения, зловещие пришептывания и потрясания волосами до меня постепенно доходил смысл ее предложения. Мой сапог остается у меня при условии, что я буду трепетно хранить его от Чурилиных слуг и не допущу возвращения обуви первоначальному владельцу. Все логично: Мокоши (а значит, и Корчале) нужно, чтобы реактивные лапти не облегчали Чуриле жизнь. Старухам все равно, где они находятся – лишь бы не на ногах у восточного миссионера-полубога. Мой сапог спрятан в тайнике – и это, с точки зрения Корчалы, очень неплохо: остается только убить меня, и никто в целом свете не сыщет его… Но проблема в том, что таким образом будет удален от Чурилы только один из двух ботинок. Второй сапог по-прежнему будет носить Чурилу по воздуху – пусть с меньшей скоростью, но все же достаточно эффективно. Судя по всему, Берубой (за которого меня здесь принимают) очень непростая личность, уважаемая и сильная. Поэтому, доверив первый сапог Берубою, Корчала почему-то рассчитывает, что Берубой сумеет не только сберечь свою волшебную обувь от злодейского Чурилы, но и… раздобыть второй лапоть! Итак, старая карга выдвигает единственное условие: из чувства благодарности Берубой (то есть, в настоящем случае, я) обязуется найти второй сапог и принести его Корчале в качестве ее доли в прибыли предприятия.
– Корчала научит тебя летать на твоем сапоге! Корчала сподобит тебя божку летучему, поднебесному! – Старуха-медиум перестала причитать, опасаясь, видимо, сорвать голос. Ее речь стала жестче, содержательней и лаконичнее. – На едином сапоге по ветру ходить тяжко, заботливо! В двух-то сапогах по небу равно по земле ходить, а в едином-то сапоге зело натужней! Умение надобно! Не ухитришься ты, Берубой, на одном сапоге летать! Тут ловкость нужна! Корчала преподаст тебе умение! Корчала скажет заветное искусство! Однако – принеси Корчале другой сапог, ненайденный! На едином-то сапоге, по ветру перетекая, полети, о Берубой, к Чуриле! Отыми у него и второй сапог! Отыми и Корчале снеси!
Внимательно слушая, я слегка откинул голову назад, прикрыл веки и выпустил тонкую струйку сигаретного дыма к потолку. За долгие годы мафиозной жизни у меня выработалось профессиональное чутье. Оно не обманывало и на этот раз: надо соглашаться. Старуха говорила дело.
– О'кей, подруга, – сказал я, стряхивая пепел в бруснику и окончательно входя в образ крутого и авторитетного Берубоя. – Итак, мы договорились: ты передаешь мне инструкцию по пользованию одним сапогом, а я нахожу для тебя сапог номер два. Ты права: нам незачем воевать. Проще мирно уладить вопрос о сферах влияния и не соваться в чужие дела, не так ли? – Голливудским жестом я сбросил пылинку с модных бежевых брюк и улыбнулся. – Все, что мне нужно от тебя, это три гривны чистым золотом, два надежных головореза для особых поручений и…
Волосатая старуха-медиум перебила меня, нервно тряхнув подбородком и разметав по плечам немытые космы.
– Корчала хочет верить тебе, Берубой! Она хочет крепости над тобой, Берубой! Ты поклянешься Корчале на верность, о Берубой! Да принесешь Корчале обещанный сапог немедля и в срок, да не исхитришься обманом на Корчалу! Прими на себя крепость, о Берубой! Прими змеицу крепостную, и обретешь взамен знание полетное!
Резким, хлестким движением пальцев старуха-переводчица выдернула откуда-то из-под Корчалиного пня тоненькую скользкую полоску, похожую на растянутый сгусток светлой слизи. Далеко отставив дрожащую руку, она едва удерживала в ороговевших пальцах маленькую подвижную змейку, злобно подрагивающую чешуйчатым хвостиком. Не сморгнув желтым глазом, бабка потянулась змейкой в моем направлении.
– Нацепи змеицу на жерлье, о Берубой! Не убоиси ея, о Берубой! Коли пребудеши верным Корчале, не прочуеши никакого зла, ни боли, ни томления! Если же предашь Корчалу, если уговор забудешь… – старушечий шепот пресекся приступом глухого кашля, – …если неверен будешь слову своему – удавит тебя змеица сия!
Стараясь не бледнеть лицом, я вежливо отклонил от лица протянутое пресмыкающееся.
– Нет, бабушка, так мы не договаривались. – Я невольно потрогал свою шею пальцем и усмехнулся. – Никаких змей. Придется вам поверить мне на слово. Что-то не хочется надевать на себя всяких гадов подколодных. Мне это по-человечески неприятно…
Стало еще неприятнее, когда откуда-то сбоку, из клочьев тумана, не спеша выступил огромный силуэт кого-то весьма внушительного: в глухой броне и с тяжелым топором под мышкой. Силуэт ничего не говорил и не делал угрожающих жестов – он просто присутствовал. Он олицетворял собой новый аргумент слепоглухонемой Корчалы, и я понял мысль жрицы-телепатки без помощи пожилой переводчицы.
– Только не надо демонстрировать мне, какие бывают в природе толстые и злобные ублюдки с топорами, – нервно рассмеялся я, отворачиваясь от неприятной фигуры в тумане. – Я не боюсь твоих палачей, Корчала. Ты не убьешь меня, потому что я – очень способный работник. Никто, кроме меня, не украдет у Чурилы второй сапог…
– Внемли, о Берубой! – взревела желтоглазая старуха, наклоняясь ко мне и настойчиво тыкая в лицо серебристой змейкой. – Зацепи змеицу на жерлье, и будеши ты Мокоши верный воин, избранный из сотен! Обрети немедля спомощь Мокошину, власти ее и злато ея! Не трепещи, гордый Берубой! Эва змеица – на пользу тебе будет! Скажи именье свое, поклянись именьем своим на службу Мокоши – и надень змеицу сребряну! Ну, клянись! Клянись именем Берубоевым!
«…Именем Берубоевым» – услышал я. И вдруг понял, что ничем не рискую. Твердо ухватив пальцами за скользко-чешуйчатую шейку серебряного червяка, я выдернул змейку из бабушкиных когтей. Маленькая гадючка внимательно смотрела на меня золотистыми глазками, то и дело широко разевая аккуратную пасть с крошечными зубками. Поймав другой рукой увиливавший хвостик, я осторожно, как драгоценное ожерелье, приложил холодное тельце змеи к своей шее, обогнул вокруг и – вставил кончик хвоста в жадную пасть.
– Я, Берубой, обещаюсь быть Мокоши рабом и верным воином! – гулко повторил я вслед за длинноволосой старухой слова рабской клятвы. Тихо щелкнули сцепившиеся зубки – и ледянистая змейка непривычно плотно охватила шею. Легкая конвульсия электрической волной пробежала по змеиному тельцу – и я почувствовал, что животное у меня на шее замерло, отяжелело, налилось чистым серебром… Я посмотрел на гниловато-черную физиономию Корчалы, гнусно видневшуюся сквозь пелену болотного конденсата, – и понял, как действует эта серебряная вещица. Если раб начинает хитрить и замышлять против госпожи недоброе, змейка просто и со знанием дела примется все глубже и туже заглатывать кончик собственного хвоста, превращаясь из изящного ювелирного украшения в обыкновенную удавку. Дешево и мило…
Однако – ощутив на шее змеистое прикосновение, я почти не пожалел об этом. В конце концов, я ведь поклялся не собственным именем… Старуха убеждена, что я – Берубой, и это просто замечательно. Пусть наказывает Берубоя, если хочет! А я – человек свободный, безымянный! Вот только узнаю сейчас, как летать на сапоге, и – ищи вора в поле…
– Бери плеть во едину руку и стрелу во руку другую! – Старуха-медиум убедилась в том, что змейка уже охватила шею нового раба, заметно расслабилась и принялась надиктовывать низким голосом правила пользования летучим сапогом. – Како вдариши плетию по сапогу, немедля кликни: «Чур меня ввысь!» – и прыгай к солнцу! На стрелу же опирайся, ибо в едином-то сапоге не потечешь свободно по воздухам, а по истечении равного времени срок придет тебе падати оземь. Како потягнет тебя вниз, снову плетию хлещи сапог и клич заговорный вспоминай! Так и ступай – перво вверх, после вниз: сапог плетью погоняй, а на стрелу опирайся! Однако – берегись, да не проймет тебя вражья стрела, како птицу полетную!
Прикрыв на мгновение корявый рот, старуха глянула на меня исподлобья – сквозь жидкие пряди волос. Оторвавшись руками от корчалистого пня, она сделала осторожный шаг вперед, слегка пригибаясь к земле и вытягивая шею снизу вверх. Будь я проклят: в латунных глазках мелькнула насмешка…
– И помни: коли изменишь Корчале, не продохнуть тебе на земле более трех дней! На третью ночь… удавит тебя змеица! Змеичка-сребряничка… А-хх-ха-ха!
Я тронулся к выходу, оставляя даму-медиум наедине с ее немудрящей старческой радостью (еще бы! – самого Берубоя удалось поработить!). Металлическая цепочка на шее так леденила грудь, что приутихла даже горячая пульсация боли в нефункциональном плече. Кстати говоря, необходимо бы обратиться в местную поликлинику – пускай хоть кровь остановят, что ли… Течет ведь, однако.
– Сокольнику велит Корчала порану твою излечити! – словно прочитав мои мысли, прохрипела вослед милая старушка, улучив момент между приступами астматического смеха. – Сокольника отдает Корчала тебе в услуги, да повелеваешь ему! А ныне ступай! Сыщи сапог Корчале, сыщи-и! А-х-ха-хха-кха!
– Будь здорова, не кашляй, – хмуро сказал я, прощаясь. – Говорят, детский «Панадол» очень помогает, когда грудная жаба давит. Три-четыре упаковки в один прием – и хворь как рукой. Ну, пока, моя старушка. Жди меня, и я вернусь.
Глава восьмая.
Потрогав зачем-то мертвую змейку на шее, я стал удаляться – а Сокольник, радостно перескакивая кочки, уже бежал навстречу. Он был без доспеха, в огромной – до колен – белой рубахе, клубившейся на бегу. Рубаха была чистая и сухая – я с ожесточением покосился на свои боевые подштанники, испятнанные кровью и глиной.
– Жила сказал, будя ты теперь десятник? – вопросительно улыбнулся он, подбегая. – Будя ты теперь мне вожак? Верно ли, Берубойко?
– Абсолютно, – произнес я голосом десятника, медленно привыкая к новому званию, а заодно и к новому имени. Определенная деталь метнулась в глаза: череп воинственного подростка был, оказывается, гладко выбрит. Теперь, в отсутствие шлема, он загорал в солнечных лучах. Любопытно: это придавало парню тайное сходство со средневековым запорожцем или даже с неонацистским скинхедом.
– О-ох!.. – Сокольник вдруг едва не поскользнулся, отшатнувшись от моей змейки, взблеснувшей на груди. – Ты что… крепость Корчалину принял?! На себя?! Ты… да ты же раб теперь, ты же…
– Сделай легкий вдох, – посоветовал я и тут же удивился:
Сокольник, немедля подавив на лице следы эмоций, затих на полуслове, напрягся – и шумно вдохнул обеими ноздрями. Парниша честно выполнял мой приказ. – потому что я был десятник, а он – простой солдат. – Теперь слегка взмахни руками и представь, что ты – птичка, – продолжал я, любопытствуя, как далеко зайдет Сокольник в добровольном акте послушания. – Маленькая и зеленая птичка. На большой и желтой тропической ветке. Ме-едленно, очень медленно выдохни через нос…
Сокольник стал выдыхать через нос, а я понял, что именно такой подчиненный мне и нужен.
– Еще раз взмахни руками… – мой голос дрогнул, – и попытайся больше не дышать. Если можешь, останови сердце.
Осознав, что сердце Сокольника скоро остановится, я поспешно скомандовал «вольно». И тут же вспомнил кое-что важное: в изгрызенном плече по-прежнему полыхало и болезненно кипело.
– Рядовой Сокольник! У меня плечо побаливает. Надо бы излечить.
Рядовой радостно закивал и побежал куда-то вбок. Вскоре он вернулся, удерживая в руках нечто мягкое и желеобразное, завернутое в совершенно кровавую марлю и сочившееся алыми каплями.
– Эво – калинов сок! – возбужденно доложил он, с размаху плюхая сгусток лечебной слизи в бруснику.
Я брезгливо склонился над красноватой кашицей, расплесканной по густому мху. Среди сочной калиновой мякоти розовато попадались крошечные кусочки непромолотых косточек. – от снадобья шел горячий горьковатый пар.
– Калинов сок – вышнее лечение для пораны! – гордо продолжал Сокольник. – Зараз я тебе в плечо-то вмажу, и в срок заживешь по-новому, безбольно!
– Я тебе вмажу, смотри у меня! – угрожающе насупился я и подозрительно попросил инструкцию. Что, если данное средство не отрекомендовано Минздравом и может нанести вред организму? Аллергические высыпания на коже, головокружение, сонливость, задержка месячных – кому это нужно? Мне это не нужно. Мне нужна инструкция.
Инструкции, повторяю, не было. Пришлось довериться природной умелости рядового Сокольника и подставить ему опаленное тело. Вязкая горячая кашица въедливо набилась внутрь раны, нестерпимо и радостно выжигая болезнетворные бактерии. В плече защекотало сразу в пяти местах: «Эх, раззудись плечо», – вспомнил я древнюю богатырскую речевку и прижал челюсти друг к другу.
Калиновое желе обладало удивительным свойством: будучи вмазанным в тело, оно немедленно начинало загустевать, схватывая края раны на манер густого резинового клея. Я физически ощутил, как прихлынула к залепленной ране свежая кровь… «Новое лекарство „Калинов Сок“ – рекомендации лучших медиков Европы! Спрашивайте в аптеках вашего города!» Ядовитая пульсация в плече превратилась в яростное игольчатое покалывание – но покалывало как-то по-доброму, по-русски, с надеждой на лучшее. Умиленно посмотрев на лысый череп Сокольника, склоненного над моей раной (он обматывал плечо куском тряпки, пропитанной алым соком), я подумал, что, вернувшись в родной XX век, открою, пожалуй, собственное дело. Буду калиновым соком торговать – лечить крупных мафиози, изувеченных в контексте управления страной.
– Ну и вот, ну и добро! – удовлетворенно сказал Сокольник, затягивая узел и откидываясь чуть назад. – Теперво погоды две-три погодить – и попутно можно дивов бить, како встарь бывало!
Я скромно усмехнулся. Вспомнил, как готовно занялась от моего факела мохнатая мартышка в Куруядовом подземелье… А по кочкам уже приближался десятник Жила – слегка сутулясь и рефлекторно, хваткой законченного боевика, удерживая в пальцах правой руки рукоять меча, бившегося на бедре с каждым шагом.
– Добро здравити се, – негромко сказал он, наклонив свою голову, по-прежнему охваченную помятым шлемом. – Поклон тебе, десятник Берубой.
– И ты держись, десятник Жила, – ответил я, благодарно вспоминая шильце, вовремя выпавшее из недобрых пальцев.
– Не взогневай, десятник Берубой! – Охотничьи глаза Жилы непривычно сжались. – Не дает тебе Корчала лошадей… Мол, все на дело уведены… Не плачь: однако сребро тебе послала.
Я почувствовал в ладони бодрящий холодок тяжелого металла – веский продолговатый слиточек.
– Это тебе на пишу и храну, – пояснил Жила и вдруг добавил: – Сокольничка моего пожалуй, добрый десятник! Не тоскай его на кровь, а? Малек еще…
Я внимательно посмотрел на Жилу. Тяжко сдавил челюсти, напряг выражение лица и слегка запрокинул голову к небу. В республиканском небе высоко стояло республиканское солнце. Вот таких, простых наших мальчиков приходится гнать на войну, в мерзлый окоп, под дуло сепаратистов. А все потому, что в далекой столице в теплых квартирах и длинных лимузинах водятся гнусные ястребы, подлые представители военщины. Партия войны, зловещая национал-патриотическая хунта требует крови. А я, простой полевой командир, должен посылать этих шестнадцатилетних вперед, под пули, снаряды и базуки. Но – значит, так надо. Таков приказ, а я присягал президенту.
– Ну-ну, десятник Жила! – Я предостерегающе положил руку на левый погон боевого коллеги. – Это не я посылаю мальчиков на дело. Это все указ президента.
И, резко обернувшись к молодому синеглазому бойцу в белоснежной рубашке, строго скомандовал: «Рядовой Сокольник, смирно! С левой ноги на правую марш!» – рядовой троллея в путь, и я последовал за ним.
Следуя, я все думал, кого напоминает мне этот бритый пацан. Когда мы прошли километра полтора, я понял. Белая футболка сидела на нем совсем по-западному, мешковато свисая почти до колен – еще минута, и появятся цветные пляжные трусы, роликовые коньки и бейсбольная кепка козырьком на затылок. Кроме того, парень был замечательно туп и послушен – как и подобает молодому североамериканцу из какого-нибудь бойскаутского клуба в городке Озаркс, штат Арканзоу. Даже бритый затылок не мешал ассоциациям: передо мной вовсе не рядовой Сокольник, а волонтер американской армии Джим Скольник! Еще вчера он был пацифистом и рассекал серфингом волну, а сегодня президент сказал: «Россия», и Джим пришел в Россию. Джим взял с собой любимую песету группы «Ганз'н'Роузис», надел пятнистые высокие ботинки и пришел в Россию. Демократия есть демократия. Президент имеет право сказать все, что хочет. Сказал: Гаити, и мы идем по Гаити. А теперь сказано: деревня Санда, и мишн скоро будет аккомплишд [77].
Ну а если мой подчиненный – это Джим Скольник, то я, разумеется, никакой не Берубой и не Мокошин десятник, а чернокожий сержант Барри Бой, третий год службы в войсках быстрого реагирования, послужной список отличный, семьянин, трое девочек-близнецов, жена в Филадельфии. Я злой, но справедливый. Я постоянно ору на подчиненных и всегда спасаю их от верной гибели. В детстве мне пожал руку президент Никсон, и с тех пор я не могу забыть его улыбку. Втайне я люблю животных и проповеди Билли Грема, но стесняюсь говорить об этом. Потому что я – солдат самой большой демократии в мире и мои круглые очки интересно смотрятся на закопченной негритянской физиономии.
– Хэй, мэ-эн! – Втянувшись в роль, я протяжно и вызывающе окликнул молодого синеглазого новобранца, неловко тащившего свою М-16 на взмокшей от пота спине. – I said, move it, move it! What a hell are you thinking of yourself, private? I've spit all my life over youh! What's your name, butthead? [78]
Новобранец сбился с верной поступи и испуганно посмотрел на сержанта Барри. Он так уважал своего командира, что не понял ни слова.
– Как ваше щенячье имя? – перевел я собственный вопрос тем знаменито-гнусавым голосом, которым в Москве переводят американские фирмы про войну во Вьетнаме. – Я спросил, как ваше чертово имя, рядовой?
– Соко… Сокольник, – недоуменно выдавил рядовой.
– Shit! – взревел я и тут же перевел: – Черт побери! Как вы отвечаете, рядовой?! Вы должны говорить мне «сэр»! Вы должны отвечать: «Мое дерьмовое имя – Скольник, сэр»! Повторите!
– Скольник, сэр! – Судя по лицу рядового, он очень сожалел, что так поздно узнал, как правильно обращаться к любимому начальству, и старался впредь вести себя намного умнее.
– Вот так лучше! – Я выпятил нижнюю губу и презрительно посмотрел на лысый череп Джима Скольника. – Итак, тебя определили в мою роту. Это скверно, потому что ты дерьмовый солдат. Ты никто. Понял?
Джим кивнул.
– I said, SHIT!! (Да побери же вас черт, рядовой!) – Скольник присел от страха и старался не смотреть на выкатившиеся глаза чернокожего сержанта, который аж посветлел от бешенства. – What's the damn way you answer me, private?! You gonna eat your balls next time you answer me that way!! (Вы отвечаете мне не по уставу. Никогда больше не допускайте этой ошибки.) You gonna tell me «Yo, Sir!» and keep your damn nodding for ya mum! (Вы должны отвечать мне «да, сэр!», а не кивать головой.)
– Йо, сэр! – гаркнул Джим Скольник, жмурясь от страха,
– Выньте жвачку изо рта! – У Скольника не было жвачки, но он умудрился ее вынуть. – Теперь слушайте приказ. Пока мы доберемся до этой туземной дыры под названием Санда, я хочу узнать определенные детали. Отвечайте на вопросы быстро и не сутультесь. Вы солдат демократии, а не кусок бычьего дерьма! Вам приходилось раньше встречаться с этим… с Куруядом?
Эти кочки раздражали меня – и так колени не ходят, противно покалывая от застоявшейся крови, так тут еще почва неровно кочевряжится под ногами. Нет, все-таки сыро: штаны опять намокли от теплой влаги, туманившейся в воздухе между деревьями. Похоже, Корчала создала себе заказной микроклимат.
Совершенно прозаическая старуха поднялась с колен метрах в десяти, завидев меня. Она была приземистая и плотная в кости, но не толсто-добродушная, как Клуха, а какая-то злобно-крестьянистая, как свекровь из драмы Островского. Оправляя желтыми пальцами длинные пряди седовато-черных волос, стекавших по жабьим щекам, старуха недоверчиво глянула на меня, приобнажая десны. Она стояла, тяжело опираясь на прогнивший пень, колоритно торчавший из моховой плесени.
– Короче так, любезная Корчала! – устало начал я, присаживаясь на кочку. – У меня есть сапоги, которые спрятаны в надежном месте. Никто, кроме меня, их не найдет по определению. Я согласен сотрудничать с вами при условии, что мне гарантируется стабильная зарплата, укороченный рабочий день и эксклюзивное право самостоятельно пользоваться сапогами в свободное от работы время. Вот мои условия, не подлежащие изменению. Предлагаю немедленно приступить к составлению контракта. Да… если можно, предложите мне чашечку горячего кофе: чрезвычайно устал в дороге.
Старуха слегка округлила сумасшедшие глаза и покосилась на пень, в который упиралась короткими руками. Я тоже непроизвольно перевел взгляд на гнилую колоду – и… задумался. Даже нижнюю губу выпятил под напором эмоций и головой покачал удрученно. Никакого пня там не было – желтоглазая старуха с длинными грязными волосами упиралась ладонями не в прогнившие края колоды, а в… костлявые, горбатые плечи другой старухи, еще более старой и отвратительной. Вторая старуха только прикидывалась пеньком: на самом деле это была самая настоящая Корчала – только не каменисто-серая, как среди валунов в Дымном урочище, а черно-слизистая, как прогнившее дерево.
– Отдавай сапог! – проскрипела вдруг первая, длинноволосая старуха – словно кто-то открыл дверцу холодильника. Склонив голову, она приблизила ухо туда, где недвижно темнел бугристый череп Корчалы, – словно прислушиваясь. – Отдавай, отдавай сапог! – снова проскрежетала она, обращаясь ко мне. Если не ошибаюсь, эта длинноволосая пенсионерка работала на Корчалу в качестве медиума: передавала окружающим мысли высокопоставленной старухи, и наоборот.
– Советую обращаться со мной повежливее, – сказал я, покачиваясь на своей кочке. – А то я умру от оскорбленного самолюбия, и никто не узнает, где лежат сапоги. (Я даже улыбнулся своей наглости: впрочем, из Корчалы можно теперь веревки вить – все равно никто, кроме меня, ей не поможет.)
Старуха-медиум снова склонилась к Корчале, то округляя, то суживая совиные глазки.
– Узнала тебя, Берубой! По Семарглову перстню узнала тебя! – проскрипела она без малейшей интонации. – Корчала признала тебя, Траянов сын, огненный вук Берубой!
Я цинично улыбнулся. Тоже мне телепатка: мало того, что почему-то не может проникнуть в мои мысли и узнать, куда я спрятал сапоги. Плюс к тому спутала меня с Берубоем. С этим гнусным мажором – у которого серьга в ухе! С ловким почтальоном, умудрившимся сбежать от моего сотрудника Травеня… Я покосился на перстень, по-прежнему блестевший на пальце. Я уж и забыл про это колечко, конфискованное у Берубоя. Что ж… пусть Корчала принимает меня за другого. Это даже выгодно – тем более, что мое настоящее имя теперь засекречено Стожаром.
– Корчала чует силу твою, Берубой! Корчала чует гордыню помыслов в тебе! Само ты мог Чурилин сапог покрасть! Ты – человек велий, человек необыкий, ты служка божичев! – настаивал тем временем туберкулезный старушечий голос. – Корчала привечает тебя, о Берубой! Корчала не желит смерти тебе! Не желит смерти! И ты не умышляй на Корчалу злого, не умышляй!
– Ну ладно, ладно, так и быть. – Я послушно вздохнул: – Так и быть, уговорила. Сегодня не буду тебя убивать. И это правильно, что ты не желаешь мне зла. Ясное дело: я в гроб, а сапоги так и останутся в тайнике! Тут я с тобой согласен.
– Ты невежда, Берубой. Невежда! – взвизгнула волосатая старуха, потрясая седыми космами. – Ведай теперь, что само един сапог у тебя есть! Само един! А другой – у Чурилы остался, как прежде!
Я совсем обиделся. Прекрасно помню, как просовывал в землистую нору возле Чурилиного тотема оба сапога – один за другим. Разве что… ну конечно! Гнусный Куруяд все-таки обманул меня. Чует сердце: в каждой из двух пар был… только один настоящий сапог, а другой – фальшивый!
Итак, я отнюдь не обладаю полным комплектом волшебных лаптей. Выдернув из кочки брусничную веточку, я досадливо прикусил передними зубами хрумкий зеленый листик. Сволочь кащейная. Теперь опять хитрить, опять выискивать недостающий экземпляр божественной обуви…
– Корчале не надобен сапог, о Берубой! Корчале не надобен! – усердствовала между тем старуха-медиум, хрипло подвывая в конце каждой фразы. – Иной Корчалин помысел: не буди сапог у Чурилы, и ладно! Само у Чурилы да не буди! Ты же своим сапогом владей, однако Чуриле не отдавай! Не отдавай Чуриле!
Похрустывая старыми костями, я привстал с кочки. В задумчивости прошелся из стороны в сторону, поводя плечами, чтобы согнать кровососущих существ с насиженных мест. Хрипя и подвывая, старуха излагала, как это ни странно, удивительно заманчивый план действий: сквозь бесконечные повторения, зловещие пришептывания и потрясания волосами до меня постепенно доходил смысл ее предложения. Мой сапог остается у меня при условии, что я буду трепетно хранить его от Чурилиных слуг и не допущу возвращения обуви первоначальному владельцу. Все логично: Мокоши (а значит, и Корчале) нужно, чтобы реактивные лапти не облегчали Чуриле жизнь. Старухам все равно, где они находятся – лишь бы не на ногах у восточного миссионера-полубога. Мой сапог спрятан в тайнике – и это, с точки зрения Корчалы, очень неплохо: остается только убить меня, и никто в целом свете не сыщет его… Но проблема в том, что таким образом будет удален от Чурилы только один из двух ботинок. Второй сапог по-прежнему будет носить Чурилу по воздуху – пусть с меньшей скоростью, но все же достаточно эффективно. Судя по всему, Берубой (за которого меня здесь принимают) очень непростая личность, уважаемая и сильная. Поэтому, доверив первый сапог Берубою, Корчала почему-то рассчитывает, что Берубой сумеет не только сберечь свою волшебную обувь от злодейского Чурилы, но и… раздобыть второй лапоть! Итак, старая карга выдвигает единственное условие: из чувства благодарности Берубой (то есть, в настоящем случае, я) обязуется найти второй сапог и принести его Корчале в качестве ее доли в прибыли предприятия.
– Корчала научит тебя летать на твоем сапоге! Корчала сподобит тебя божку летучему, поднебесному! – Старуха-медиум перестала причитать, опасаясь, видимо, сорвать голос. Ее речь стала жестче, содержательней и лаконичнее. – На едином сапоге по ветру ходить тяжко, заботливо! В двух-то сапогах по небу равно по земле ходить, а в едином-то сапоге зело натужней! Умение надобно! Не ухитришься ты, Берубой, на одном сапоге летать! Тут ловкость нужна! Корчала преподаст тебе умение! Корчала скажет заветное искусство! Однако – принеси Корчале другой сапог, ненайденный! На едином-то сапоге, по ветру перетекая, полети, о Берубой, к Чуриле! Отыми у него и второй сапог! Отыми и Корчале снеси!
Внимательно слушая, я слегка откинул голову назад, прикрыл веки и выпустил тонкую струйку сигаретного дыма к потолку. За долгие годы мафиозной жизни у меня выработалось профессиональное чутье. Оно не обманывало и на этот раз: надо соглашаться. Старуха говорила дело.
– О'кей, подруга, – сказал я, стряхивая пепел в бруснику и окончательно входя в образ крутого и авторитетного Берубоя. – Итак, мы договорились: ты передаешь мне инструкцию по пользованию одним сапогом, а я нахожу для тебя сапог номер два. Ты права: нам незачем воевать. Проще мирно уладить вопрос о сферах влияния и не соваться в чужие дела, не так ли? – Голливудским жестом я сбросил пылинку с модных бежевых брюк и улыбнулся. – Все, что мне нужно от тебя, это три гривны чистым золотом, два надежных головореза для особых поручений и…
Волосатая старуха-медиум перебила меня, нервно тряхнув подбородком и разметав по плечам немытые космы.
– Корчала хочет верить тебе, Берубой! Она хочет крепости над тобой, Берубой! Ты поклянешься Корчале на верность, о Берубой! Да принесешь Корчале обещанный сапог немедля и в срок, да не исхитришься обманом на Корчалу! Прими на себя крепость, о Берубой! Прими змеицу крепостную, и обретешь взамен знание полетное!
Резким, хлестким движением пальцев старуха-переводчица выдернула откуда-то из-под Корчалиного пня тоненькую скользкую полоску, похожую на растянутый сгусток светлой слизи. Далеко отставив дрожащую руку, она едва удерживала в ороговевших пальцах маленькую подвижную змейку, злобно подрагивающую чешуйчатым хвостиком. Не сморгнув желтым глазом, бабка потянулась змейкой в моем направлении.
– Нацепи змеицу на жерлье, о Берубой! Не убоиси ея, о Берубой! Коли пребудеши верным Корчале, не прочуеши никакого зла, ни боли, ни томления! Если же предашь Корчалу, если уговор забудешь… – старушечий шепот пресекся приступом глухого кашля, – …если неверен будешь слову своему – удавит тебя змеица сия!
Стараясь не бледнеть лицом, я вежливо отклонил от лица протянутое пресмыкающееся.
– Нет, бабушка, так мы не договаривались. – Я невольно потрогал свою шею пальцем и усмехнулся. – Никаких змей. Придется вам поверить мне на слово. Что-то не хочется надевать на себя всяких гадов подколодных. Мне это по-человечески неприятно…
Стало еще неприятнее, когда откуда-то сбоку, из клочьев тумана, не спеша выступил огромный силуэт кого-то весьма внушительного: в глухой броне и с тяжелым топором под мышкой. Силуэт ничего не говорил и не делал угрожающих жестов – он просто присутствовал. Он олицетворял собой новый аргумент слепоглухонемой Корчалы, и я понял мысль жрицы-телепатки без помощи пожилой переводчицы.
– Только не надо демонстрировать мне, какие бывают в природе толстые и злобные ублюдки с топорами, – нервно рассмеялся я, отворачиваясь от неприятной фигуры в тумане. – Я не боюсь твоих палачей, Корчала. Ты не убьешь меня, потому что я – очень способный работник. Никто, кроме меня, не украдет у Чурилы второй сапог…
– Внемли, о Берубой! – взревела желтоглазая старуха, наклоняясь ко мне и настойчиво тыкая в лицо серебристой змейкой. – Зацепи змеицу на жерлье, и будеши ты Мокоши верный воин, избранный из сотен! Обрети немедля спомощь Мокошину, власти ее и злато ея! Не трепещи, гордый Берубой! Эва змеица – на пользу тебе будет! Скажи именье свое, поклянись именьем своим на службу Мокоши – и надень змеицу сребряну! Ну, клянись! Клянись именем Берубоевым!
«…Именем Берубоевым» – услышал я. И вдруг понял, что ничем не рискую. Твердо ухватив пальцами за скользко-чешуйчатую шейку серебряного червяка, я выдернул змейку из бабушкиных когтей. Маленькая гадючка внимательно смотрела на меня золотистыми глазками, то и дело широко разевая аккуратную пасть с крошечными зубками. Поймав другой рукой увиливавший хвостик, я осторожно, как драгоценное ожерелье, приложил холодное тельце змеи к своей шее, обогнул вокруг и – вставил кончик хвоста в жадную пасть.
– Я, Берубой, обещаюсь быть Мокоши рабом и верным воином! – гулко повторил я вслед за длинноволосой старухой слова рабской клятвы. Тихо щелкнули сцепившиеся зубки – и ледянистая змейка непривычно плотно охватила шею. Легкая конвульсия электрической волной пробежала по змеиному тельцу – и я почувствовал, что животное у меня на шее замерло, отяжелело, налилось чистым серебром… Я посмотрел на гниловато-черную физиономию Корчалы, гнусно видневшуюся сквозь пелену болотного конденсата, – и понял, как действует эта серебряная вещица. Если раб начинает хитрить и замышлять против госпожи недоброе, змейка просто и со знанием дела примется все глубже и туже заглатывать кончик собственного хвоста, превращаясь из изящного ювелирного украшения в обыкновенную удавку. Дешево и мило…
Однако – ощутив на шее змеистое прикосновение, я почти не пожалел об этом. В конце концов, я ведь поклялся не собственным именем… Старуха убеждена, что я – Берубой, и это просто замечательно. Пусть наказывает Берубоя, если хочет! А я – человек свободный, безымянный! Вот только узнаю сейчас, как летать на сапоге, и – ищи вора в поле…
– Бери плеть во едину руку и стрелу во руку другую! – Старуха-медиум убедилась в том, что змейка уже охватила шею нового раба, заметно расслабилась и принялась надиктовывать низким голосом правила пользования летучим сапогом. – Како вдариши плетию по сапогу, немедля кликни: «Чур меня ввысь!» – и прыгай к солнцу! На стрелу же опирайся, ибо в едином-то сапоге не потечешь свободно по воздухам, а по истечении равного времени срок придет тебе падати оземь. Како потягнет тебя вниз, снову плетию хлещи сапог и клич заговорный вспоминай! Так и ступай – перво вверх, после вниз: сапог плетью погоняй, а на стрелу опирайся! Однако – берегись, да не проймет тебя вражья стрела, како птицу полетную!
Прикрыв на мгновение корявый рот, старуха глянула на меня исподлобья – сквозь жидкие пряди волос. Оторвавшись руками от корчалистого пня, она сделала осторожный шаг вперед, слегка пригибаясь к земле и вытягивая шею снизу вверх. Будь я проклят: в латунных глазках мелькнула насмешка…
– И помни: коли изменишь Корчале, не продохнуть тебе на земле более трех дней! На третью ночь… удавит тебя змеица! Змеичка-сребряничка… А-хх-ха-ха!
Я тронулся к выходу, оставляя даму-медиум наедине с ее немудрящей старческой радостью (еще бы! – самого Берубоя удалось поработить!). Металлическая цепочка на шее так леденила грудь, что приутихла даже горячая пульсация боли в нефункциональном плече. Кстати говоря, необходимо бы обратиться в местную поликлинику – пускай хоть кровь остановят, что ли… Течет ведь, однако.
– Сокольнику велит Корчала порану твою излечити! – словно прочитав мои мысли, прохрипела вослед милая старушка, улучив момент между приступами астматического смеха. – Сокольника отдает Корчала тебе в услуги, да повелеваешь ему! А ныне ступай! Сыщи сапог Корчале, сыщи-и! А-х-ха-хха-кха!
– Будь здорова, не кашляй, – хмуро сказал я, прощаясь. – Говорят, детский «Панадол» очень помогает, когда грудная жаба давит. Три-четыре упаковки в один прием – и хворь как рукой. Ну, пока, моя старушка. Жди меня, и я вернусь.
Глава восьмая.
И он вернется, как обещал
Хотелось как лучше, а получилось как всегда.
B.C.Черномырдин
Потрогав зачем-то мертвую змейку на шее, я стал удаляться – а Сокольник, радостно перескакивая кочки, уже бежал навстречу. Он был без доспеха, в огромной – до колен – белой рубахе, клубившейся на бегу. Рубаха была чистая и сухая – я с ожесточением покосился на свои боевые подштанники, испятнанные кровью и глиной.
– Жила сказал, будя ты теперь десятник? – вопросительно улыбнулся он, подбегая. – Будя ты теперь мне вожак? Верно ли, Берубойко?
– Абсолютно, – произнес я голосом десятника, медленно привыкая к новому званию, а заодно и к новому имени. Определенная деталь метнулась в глаза: череп воинственного подростка был, оказывается, гладко выбрит. Теперь, в отсутствие шлема, он загорал в солнечных лучах. Любопытно: это придавало парню тайное сходство со средневековым запорожцем или даже с неонацистским скинхедом.
– О-ох!.. – Сокольник вдруг едва не поскользнулся, отшатнувшись от моей змейки, взблеснувшей на груди. – Ты что… крепость Корчалину принял?! На себя?! Ты… да ты же раб теперь, ты же…
– Сделай легкий вдох, – посоветовал я и тут же удивился:
Сокольник, немедля подавив на лице следы эмоций, затих на полуслове, напрягся – и шумно вдохнул обеими ноздрями. Парниша честно выполнял мой приказ. – потому что я был десятник, а он – простой солдат. – Теперь слегка взмахни руками и представь, что ты – птичка, – продолжал я, любопытствуя, как далеко зайдет Сокольник в добровольном акте послушания. – Маленькая и зеленая птичка. На большой и желтой тропической ветке. Ме-едленно, очень медленно выдохни через нос…
Сокольник стал выдыхать через нос, а я понял, что именно такой подчиненный мне и нужен.
– Еще раз взмахни руками… – мой голос дрогнул, – и попытайся больше не дышать. Если можешь, останови сердце.
Осознав, что сердце Сокольника скоро остановится, я поспешно скомандовал «вольно». И тут же вспомнил кое-что важное: в изгрызенном плече по-прежнему полыхало и болезненно кипело.
– Рядовой Сокольник! У меня плечо побаливает. Надо бы излечить.
Рядовой радостно закивал и побежал куда-то вбок. Вскоре он вернулся, удерживая в руках нечто мягкое и желеобразное, завернутое в совершенно кровавую марлю и сочившееся алыми каплями.
– Эво – калинов сок! – возбужденно доложил он, с размаху плюхая сгусток лечебной слизи в бруснику.
Я брезгливо склонился над красноватой кашицей, расплесканной по густому мху. Среди сочной калиновой мякоти розовато попадались крошечные кусочки непромолотых косточек. – от снадобья шел горячий горьковатый пар.
– Калинов сок – вышнее лечение для пораны! – гордо продолжал Сокольник. – Зараз я тебе в плечо-то вмажу, и в срок заживешь по-новому, безбольно!
– Я тебе вмажу, смотри у меня! – угрожающе насупился я и подозрительно попросил инструкцию. Что, если данное средство не отрекомендовано Минздравом и может нанести вред организму? Аллергические высыпания на коже, головокружение, сонливость, задержка месячных – кому это нужно? Мне это не нужно. Мне нужна инструкция.
Инструкции, повторяю, не было. Пришлось довериться природной умелости рядового Сокольника и подставить ему опаленное тело. Вязкая горячая кашица въедливо набилась внутрь раны, нестерпимо и радостно выжигая болезнетворные бактерии. В плече защекотало сразу в пяти местах: «Эх, раззудись плечо», – вспомнил я древнюю богатырскую речевку и прижал челюсти друг к другу.
Калиновое желе обладало удивительным свойством: будучи вмазанным в тело, оно немедленно начинало загустевать, схватывая края раны на манер густого резинового клея. Я физически ощутил, как прихлынула к залепленной ране свежая кровь… «Новое лекарство „Калинов Сок“ – рекомендации лучших медиков Европы! Спрашивайте в аптеках вашего города!» Ядовитая пульсация в плече превратилась в яростное игольчатое покалывание – но покалывало как-то по-доброму, по-русски, с надеждой на лучшее. Умиленно посмотрев на лысый череп Сокольника, склоненного над моей раной (он обматывал плечо куском тряпки, пропитанной алым соком), я подумал, что, вернувшись в родной XX век, открою, пожалуй, собственное дело. Буду калиновым соком торговать – лечить крупных мафиози, изувеченных в контексте управления страной.
– Ну и вот, ну и добро! – удовлетворенно сказал Сокольник, затягивая узел и откидываясь чуть назад. – Теперво погоды две-три погодить – и попутно можно дивов бить, како встарь бывало!
Я скромно усмехнулся. Вспомнил, как готовно занялась от моего факела мохнатая мартышка в Куруядовом подземелье… А по кочкам уже приближался десятник Жила – слегка сутулясь и рефлекторно, хваткой законченного боевика, удерживая в пальцах правой руки рукоять меча, бившегося на бедре с каждым шагом.
– Добро здравити се, – негромко сказал он, наклонив свою голову, по-прежнему охваченную помятым шлемом. – Поклон тебе, десятник Берубой.
– И ты держись, десятник Жила, – ответил я, благодарно вспоминая шильце, вовремя выпавшее из недобрых пальцев.
– Не взогневай, десятник Берубой! – Охотничьи глаза Жилы непривычно сжались. – Не дает тебе Корчала лошадей… Мол, все на дело уведены… Не плачь: однако сребро тебе послала.
Я почувствовал в ладони бодрящий холодок тяжелого металла – веский продолговатый слиточек.
– Это тебе на пишу и храну, – пояснил Жила и вдруг добавил: – Сокольничка моего пожалуй, добрый десятник! Не тоскай его на кровь, а? Малек еще…
Я внимательно посмотрел на Жилу. Тяжко сдавил челюсти, напряг выражение лица и слегка запрокинул голову к небу. В республиканском небе высоко стояло республиканское солнце. Вот таких, простых наших мальчиков приходится гнать на войну, в мерзлый окоп, под дуло сепаратистов. А все потому, что в далекой столице в теплых квартирах и длинных лимузинах водятся гнусные ястребы, подлые представители военщины. Партия войны, зловещая национал-патриотическая хунта требует крови. А я, простой полевой командир, должен посылать этих шестнадцатилетних вперед, под пули, снаряды и базуки. Но – значит, так надо. Таков приказ, а я присягал президенту.
– Ну-ну, десятник Жила! – Я предостерегающе положил руку на левый погон боевого коллеги. – Это не я посылаю мальчиков на дело. Это все указ президента.
И, резко обернувшись к молодому синеглазому бойцу в белоснежной рубашке, строго скомандовал: «Рядовой Сокольник, смирно! С левой ноги на правую марш!» – рядовой троллея в путь, и я последовал за ним.
Следуя, я все думал, кого напоминает мне этот бритый пацан. Когда мы прошли километра полтора, я понял. Белая футболка сидела на нем совсем по-западному, мешковато свисая почти до колен – еще минута, и появятся цветные пляжные трусы, роликовые коньки и бейсбольная кепка козырьком на затылок. Кроме того, парень был замечательно туп и послушен – как и подобает молодому североамериканцу из какого-нибудь бойскаутского клуба в городке Озаркс, штат Арканзоу. Даже бритый затылок не мешал ассоциациям: передо мной вовсе не рядовой Сокольник, а волонтер американской армии Джим Скольник! Еще вчера он был пацифистом и рассекал серфингом волну, а сегодня президент сказал: «Россия», и Джим пришел в Россию. Джим взял с собой любимую песету группы «Ганз'н'Роузис», надел пятнистые высокие ботинки и пришел в Россию. Демократия есть демократия. Президент имеет право сказать все, что хочет. Сказал: Гаити, и мы идем по Гаити. А теперь сказано: деревня Санда, и мишн скоро будет аккомплишд [77].
Ну а если мой подчиненный – это Джим Скольник, то я, разумеется, никакой не Берубой и не Мокошин десятник, а чернокожий сержант Барри Бой, третий год службы в войсках быстрого реагирования, послужной список отличный, семьянин, трое девочек-близнецов, жена в Филадельфии. Я злой, но справедливый. Я постоянно ору на подчиненных и всегда спасаю их от верной гибели. В детстве мне пожал руку президент Никсон, и с тех пор я не могу забыть его улыбку. Втайне я люблю животных и проповеди Билли Грема, но стесняюсь говорить об этом. Потому что я – солдат самой большой демократии в мире и мои круглые очки интересно смотрятся на закопченной негритянской физиономии.
– Хэй, мэ-эн! – Втянувшись в роль, я протяжно и вызывающе окликнул молодого синеглазого новобранца, неловко тащившего свою М-16 на взмокшей от пота спине. – I said, move it, move it! What a hell are you thinking of yourself, private? I've spit all my life over youh! What's your name, butthead? [78]
Новобранец сбился с верной поступи и испуганно посмотрел на сержанта Барри. Он так уважал своего командира, что не понял ни слова.
– Как ваше щенячье имя? – перевел я собственный вопрос тем знаменито-гнусавым голосом, которым в Москве переводят американские фирмы про войну во Вьетнаме. – Я спросил, как ваше чертово имя, рядовой?
– Соко… Сокольник, – недоуменно выдавил рядовой.
– Shit! – взревел я и тут же перевел: – Черт побери! Как вы отвечаете, рядовой?! Вы должны говорить мне «сэр»! Вы должны отвечать: «Мое дерьмовое имя – Скольник, сэр»! Повторите!
– Скольник, сэр! – Судя по лицу рядового, он очень сожалел, что так поздно узнал, как правильно обращаться к любимому начальству, и старался впредь вести себя намного умнее.
– Вот так лучше! – Я выпятил нижнюю губу и презрительно посмотрел на лысый череп Джима Скольника. – Итак, тебя определили в мою роту. Это скверно, потому что ты дерьмовый солдат. Ты никто. Понял?
Джим кивнул.
– I said, SHIT!! (Да побери же вас черт, рядовой!) – Скольник присел от страха и старался не смотреть на выкатившиеся глаза чернокожего сержанта, который аж посветлел от бешенства. – What's the damn way you answer me, private?! You gonna eat your balls next time you answer me that way!! (Вы отвечаете мне не по уставу. Никогда больше не допускайте этой ошибки.) You gonna tell me «Yo, Sir!» and keep your damn nodding for ya mum! (Вы должны отвечать мне «да, сэр!», а не кивать головой.)
– Йо, сэр! – гаркнул Джим Скольник, жмурясь от страха,
– Выньте жвачку изо рта! – У Скольника не было жвачки, но он умудрился ее вынуть. – Теперь слушайте приказ. Пока мы доберемся до этой туземной дыры под названием Санда, я хочу узнать определенные детали. Отвечайте на вопросы быстро и не сутультесь. Вы солдат демократии, а не кусок бычьего дерьма! Вам приходилось раньше встречаться с этим… с Куруядом?