Миронова Лариса. На арфах ангелы играли…

   – Пожалуйста, – сказала Наталья Васильевна и продиктовала. Московский адрес был в сельсовете, в договоре на покупку дома, который лежал в сейфе. Храпунова, конечно, при желании могла с ним ознакомиться, но сейчас этот адрес вписывался в бланк, в который могли заглянуть многие.
   Когда Храпунова ушла, даже не сказав «до свидания», Наталья Васильевна, спросила у начальницы почты, единственной свидетельницы этого разговора:
   – А что такого страшного в том, что она записала в бланк мой московский адрес?
   – Да кто его знает, – уклончиво ответила девушка, громко постукивая молоточком с печатью по кляксам сугруча. – Вон в прошлом году одна москвичка, помните её, в панаме ходила, толстая такая, во вьетнамках на носки, так она сказала свой адрес соседке, чтобы в гости её что ли пригласить, не знаю, зачем… А потом её, эту панаму во ввввввьетнамках, в своей же квартире московской и убили. Убили и ограбили, всё вынесли подчистую. Вот такое дело было. А пожары тут каждый год горят. Пять-шесть пожаров за год – это уж обязательно, – сказала она, посмотрев в окно. – Вон у Жэки дом два года назад сгорел, когда она в отпуск уехала, да по-хитрому сгорел – корову сестра к себе в хлев забрала, мебель, холодильник, всё, что было хорошего, тоже к сестре перевезли, оставили какую-то рухлядь, потом следователю показывали железки от старого холодильника, который с помойки принесли… На сто тысяч дом застраховали и всё получили!
   – Да разве здесь на такую сумму страхуют? – удивилась Наталья Васильевна.
   – За деньги и не на такую сумму застрахуют.
   – А разве никто не проверят эти страховки? Девушка засмеялась.
   – А чего их проверять? Дом сгорел – и проверять нечего. Акт, конечно, составят, да толку что? Вон какие хоромы по трассе стоят, видали ведь, когда из Москвы ехали? Можно и на миллион страховать.
   – Вот меня всегда интересовало, откуда здесь такие деньги у людей?
   – Как – откуда? Кто на мясокомбинате, кто в рыбхозе, кто в администрации, а кто и лесом заведует. Вот оттуда деньги и идут на ножках. Если из бюджетных средств одна десятая до места доходит, так уже хорошо. Вон телефонный аппарат не можем для почты купить, – она побренчала допотопной трубкой, – а ведь деньги на строительство новой почты были выделены, это после того, как Жека старую почту подожгла.
   – Да что вы такое говорите? – удивилась Наталья Васильевна её целенаправленной откровенности.
   – А кто ж ещё, если не она? – разгорячилась девушка, размахивая молотком перед самым носом Натальи Васильевны. – Одна была там, на почте, вышла на обед, а через десять минут почта загорелась, да так, что в полчаса вся начисто и сгорела.
   – Но следствие эту версию не подтвердило.
   – Ещё бы! Подтвердит! Одна команда.
   – Простите, а зачем вы мне всё это говорите, – спросила Наталья Васильевна, очень удивленная таким необычным поведением начальницы почты. Так говорить о человеке!
   – Я её знаю, как облупленную. Она – моя сестра. Родная. А вас мне просто жалко. Из окна вот смотрю, вижу, как вы на своем участке корячитесь. И дом ваш каждый год бомбят. А Жека размечталась – с места в москвички решила податься. Какая из неё москвичка? Это она здесь крутая, как яйцо на пасху. А там… Дурака сваляете, если с ней поменяетесь.
   – Боже упаси! – засмеялась Наталья Васильевна. – И в мыслях нет. Так вы сестры? А что же я вас ни разу вместе не видела? – допытывалась она, всё ещё не веря тому, что всё это всерьез.
   – А мы ещё со школы не общаемся. Я вообще её презираю. В церковь вон ходить стала после пожара. Грехи замаливает.
   – Понятно.
   Вся эта информация всплыла вмиг в её памяти, и Наталье Васильевне вдруг стало казаться, что она поневоле становится участницей какого-то ужасного в своей неотвратимости спектакля.
   Конечно, принимать за чистую монету слова девушки с почты она не могла – слишком осторожны и скрытны эти люди, чтобы вот так вот вдруг выложить всё и вся. Да и Храпунова вела себя более чем странно. И тут её осенило – да это же была примитивная провокация! Её просто подталкивали к прямому конфликту!
   В последние годы она глухо отмалчивалась, что бы ни происходило. Сообразив после третьей попытки, что правды здесь ни от кого не добьешься, а милиция и суд тебя же и «обвиноватят», если будешь жаловаться, она решила терпеть, как бы ни тяжело приходилось, лишь бы продержаться здесь, в этом доме, на этом обжитом месте, ещё три-четыре года. Пока Соника подрастет настолько, что её можно будет отправлять одну на летний отдых, к примеру, в музыкальный лагерь. Сейчас же об этом не могло быть и речи.
   И вот этот странный демарш двух примерных селянок теперь понимался Натальей Васильевной однозначно – её просто провоцировали на открытый конфликт, на «разборки». Потому что им так легче начинать агрессию!
   А нападение готовилось – и по-крупному. Теперь этого только слепой не заметил бы.
   …Мотоцикл промчался по мосту и скрылся в далекой синеве – дорога в райцентр шла через лес.
   – Соника, тебе не холодно? – спросила она девочку, беря её за руку.
   – Нет, я же тепло одета, – ответила та, поёжившись.
   – А что дрожишь?
   – Не бойся, не от страха.
   – Ладно, тогда пойдем. И побыстрее.
   – Куда?
   – Давай зайдем к почтовой (здесь так звали начальницу почты), у них свет горит, наверное, телевизор смотрят, позвоним от неё в милицию. А там посмотрим, что делать.
   Они подошли к дому почтовой, стучали в калитку, кричали под окном, но к ним никто не вышел и даже не спросил через дверь – что случилось. Но их видели, это так. Ночь была светлая, в доме скрипнула дверь – выходили в сени, потом погас свет – смотрели в окно. Но все-таки не стали открывать.
   – Что делать будем? – спросила Соника, тесно прижимаясь к Наталье Васильевне.
   – А пойдем-ка мы к Дусе.
   – К Дусе? Той Дусе, у которой ты жила вместе с котом Никитиным?
   – Да, именно к той.
   Дусь в селе было не менее десяти. И все эти Дуси были, как на подбор, добрыми, сердечными и гостеприимными. Самая старшая берендейская Дуся – девяноста лет от роду, теперь уже уехала в Москву к племяннице, всегда угощала их свежим, только что испеченным ржаным хлебом из собственной печки, дух от которого шел по всему селу за три версты. Она никогда не жаловалась на здоровье и соседей, всё в доме делала сама и содержала своё хозяйство в идеальной чистоте. Половики на полу стирались каждую неделю. Её мужа увела подружка на второй год после свадьбы. И муж, и подруга-разлучница давно уже померли, а тётя Дуся жила своей тихой незаметной жизнью и радовалась каждому хорошему дню. Она любила смотреть на закат.
   А это – редкость. Мало кто из жителей села смотрит на закаты и восходы, вообще замечает красоту природы. Всё, что привычно и каждодневно – приедается и становится незаметным. Однажды Наталья Васильевна сказала Клане, старушке, у которой жила в первый год:
   – Смотрите, какое багровое небо!
   Был в тот вечер совершенно фантастический закат – краски менялись каждую минуту.
   – Кто идет? – спросила Кланя, выглянув в окно.
   – Закат красивый, говорю, – ответила ей Наталья Васильевна погромче, хотя Кляня слышала превосходно, сохранилось у неё и отличное зрение.
   – Солнце садится, небо очень красивое там…
   – Кто идет? Никто не идет, кажись… – сердито сказала Кланя и задернула занавески.
   Для неё окна имели стратегическое значение.
   Видела красоту природы и не устала ещё ею восхищаться и та Дуся, о которой шла речь.
   Дуся и Леша – конечно же, уже давно имели «стольник» на двоих. Но их так и звали – Дуся и Леша, как молодых. А не «тётя» и «дядя» или – «баба» и «дед». Они и были молодыми. Леша любил свою Дусю и страшно ревновал её буквально к фонарному столбу – то есть, к электрику Гадалычу тоже.
   – Какой красивый у Дуси дом! – прошептала Соника, разглядывая хоромы, отстроенные ещё в пору юности супругов.
   – Да, очень красивый, – согласилась Наталья Васильевна.
   – Самый красивый в селе?
   – Возможно. Я не все дома видела, село ведь большое.
   – Крыша из чего сделана? – спросила девочка, вставая на цыпочки и вытягивая шею.
   – А это черепица. Единственный дом, крытый черепицей ещё довоенной поры. У всех крыши были крыты щепой, а у них – черепицей.
   – Как наша крыша?
   – Да, на нашей крыше ещё сохранилась щепа, с давних времен, у других она уже заменена рубероидом или шифером. Наш рубероид лежит поверх щепы. Я её не стала снимать. Может, зимой когда придется жить. Так теплее…
   – А что, черепицу так давно делают?
   – Черепицу делают тысячи лет – из глины разных пород. И держится такая крыша сто лет.
   – Вот это да! – воскликнула девочка, дергая за ручку калитки.
   – Закрыто, наверное, уже давно спят. Сильно не стучи. Если захотят открыть, услышат и тихий стук. Здесь, у воды, хорошо слышно, особенно ночью.
   – А тебе тогда сразу открыли? Когда ты ночью с Никитиным к ним постучала?
   – Почти сразу. Но тогда другое время было. Сейчас люди всего боятся. Подождем, не будем пока стучать.
   – Ладно, не будем, – ответила девочка, присаживаясь на лавочку у палисадника. – А почему черепица так долго живет?
   – А потому, что обожженная глина, из которой её делают, почти не впитывает влагу. Поэтому она и не боится – ни жары, ни мороза.
   – И не горит в огне?
   – И не горит в огне.
   – И не нагревается на солнце, как шифер или железная крыша?
   – Не нагревается.
   Про черепичную крышу ей рассказывал Леша, в больших подробностях. С любовью. Дом этот строил, когда Дуся была беременна первым ребенком. Достраивал, работая днем и ночью, когда она уже лежала в родильном доме. Пришла с ребенком в новый дом, крытый шикарной, невиданной в этих местах, черепицей.
   Черепица была не простой, а, в довершение чуда, покрытая сверху слоем матового ангоба – жидкой глиной с примесью минералов, которую наносят перед обжигом. Оттого крыша была видна издалека и казалась огненно красной, почти не настоящей, особенно на солнце, издали она виделась картинкой из хорошо иллюстрированной книги. Луна вышла из-за тучи и крыша приняла новый оттенок – коричневый в желтизну.
   – Знаешь, как она называется? – спросила Наталья Васильевна у девочки, думая о том, что же они будут делать, если теперь и Дуся не откроет.
   – Не знаю. Пирожок?
   – Нет. По-другому. Бобровый хвост, вот как.
   – Почему? Это же смешно – черепица-бобровый хвост!
   – Когда её кладут, каждая плитка из верхнего ряда накрывает собой стык двух других в нижнем ряду. Вот и получается – «бобровый хвост».
   – Как чешуя! Да, это чешуя! – обрадовалась девочка невольному открытию.
   В доме, однако, не подавали признаков жизни. Всё было тихо и бездвижно.
   Сердце у Натальи Васильевны заныло. Уже второй раз вдали засветили фары – она знала, эта ночная вылазка поджигателей просто так не может закончиться. Да, они выиграли немного времени, пока мотоцикл отъехал к лесу. Им надо всё обсудить и выработать новую стратегию – на это могло уйти около часа. И этот час истекал.
   А то, что поджигатели вернуться и, обнаружив их отсутствие в доме, примутся их искать, она не сомневалась.
   Свет фар приближался – по дороге ехала легковая машина. Вот её уже хорошо видно. Это была девятка Шишка.
   – Присядем, – сказала она Сонике, пригибаясь за палисадником. – Вряд ли они решатся пойти к дому.
   – Ты боишься? – спросила шепотом девочка.
   – Нет, не боюсь, но – остерегаюсь. Кто знает, что им на ум придет.
   Они спрятались за палисадником. С дороги их не должно быть видно. Машина проехала дважды – к лесокомбинату и обратно.
   Мимо дома ехала медленно, светя фарами по окнам. Наталья Васильевна видела, как от окна на кухне отпрянул человек. Все-таки кто-то в доме наблюдает за происходящим.
   Ей стало легче. Даже если их и не впустят в дом, всё равно будет свидетель того, что здесь происходит.
   Машина остановилась у мостика, метрах в пятидесяти от калитки, включили на всю мощь магнитофон. Однако из машины никто не вышел, не подавали признаков беспокойства и в доме.
   Минут через десять машина, резко прервав музыку, уехала в село.
   – Соника, ты не бойся, здесь мы в безопасности. Смотри, какие густые заросли вдоль речки! Раньше такого здесь не было.
   – Это от твоей ольхи, да?
   – Наверное. Может быть…
   Когда-то она срубила в своем саду ольху, которая делала большую тень на грядки и, самое неприятное, служила хорошим укрытием воришкам, которые со стороны ручья забирались в сад. Но уже через год начала расти дружная поросль из молодых ольх вдоль обоих берегов речки – от самой её усадьбы и вверх, к истоку. Захватила она и Дусину территорию. Ольха была срублена высоко, пенек остался жить, и корни продолжили существование дерева в этой новоявленной, дружной роще.
   – Если они пойдут сюда, – сказала Наталья Васильевна Сонике, – ты спрячешься в палисаднике, ближе к окнам, там такой густой кустарник, что никто тебя не увидит, даже если светить фонарем. В крайнем случае, стучи изо всех сил в окно.
   – А ты куда? – спросила испуганно девочка.
   – А я побегу к речке, черта с два они меня там найдут, в этих ольхах. Да и побоятся туда лезть. Но это – крайний случай. Не думаю, что они сюда полезут. Это я так, просто запасной вариант.
   – На случай экстрима, – добавила девочка, дрожа и прижимаясь к Наталье Васильевне.
   – Ты боишься?
   – Нет, я просто немного замерзла.
   Тут только Наталья Васильевна заметила, что её бьет настоящий колотун. Это нервы, это нервы…
   Страшно ей не было. Страшно будет завтра, когда всё пройдет, но не сейчас. Только бы было оно, это завтра!
   И тут ночная тишина была нарушена треском и грохотом взрыва, а потом началась беспорядочная пальба – раздались частые громкие выстрелы – бах-бах-бах! Звуки доносились со стороны болота. Они уже приготовились привести в исполнение свой экстремальный план и Наталья Васильевна уже открыла калитку в палисадник, как Соника вдруг закричала:
   – Смотри! Смотри! Небо светится!
   Небо над горкой, где был их дом, – а это место хорошо отсюда просматривалось, внезапно стало светло-оранжевым. Огромное зарево поднималось над ним и становилось всё больше и больше.
   – Нет, это не выстрелы, – сказала она буднично – просто и спокойно, крепко беря за руку Сонику. – Это «стреляет» шифер.
   – Там пожар? – тоже спокойно спросила девочка, как о чем-то совершенно отстраненном.
   – Да, там пожар. Это, моя дорогая, горит наш дом.
   От лесокомбината в сторону пожара проехала пожарная машина.
   – Теперь можно идти домой? – спросила девочка.
   – Да, теперь можно. И даже нужно. На пожар обычно сбегаются люди, много людей. И там будет самое безопасное место для нас. Пойдем же! И вообще – скоро рассвет.
   – А как же наши котики? Где они сейчас?
   – Думаю, сидят на чердаке бани и оттуда наблюдают за происходящим.
   В доме не было двери и не было застекленных окон, кроме того, под печкой был прямой кошачий лаз на улицу, и он котятами был хорошо изучен. О них можно не беспокоиться – уже в месячном возрасте, когда нормальные котята ещё только-только пытаются существовать отдельно от мамы-кошки, они уже демонстрировали чудеса ловкости и смекалки. Кроме того, раньше часа ночи они домой с улицы не приходили, азартно охотясь на крупных и вкусных ночных насекомых.
   Но, по мере приближения к дому, Наталья Васильевна всё больше сомневалась в том, что горит именно их усадьба. Во тьме стали угадываться розовые абрисы погруженных в ночную дрему домов. Однако пожар был правее, значительно правее. Да, теперь это уже отчетливо видно. Когда же они перешли мостик и взошли на пригорок, она закричала:
   – Да это же церковь горит!
   – Побежали скорее! – тоже закричала девочка и они, что было духу, понеслись по ночному селу.
   – А чтоб вас! Идиоты проклятые! Сволочи! Дряни поганые! – кричала она во весь голос и бежала всё быстрее и быстрее, не обращая никакого внимания на то, что девочка всё больше и больше отстает от неё.
   – Постой, я не могу так быстро бежать, – дернув её за руку, сказала Соника. – И перестань, пожалуйста, ругаться.
   – Ладно, давай минутку отдохнем, – согласилась Наталья Васильевна, уже едва волоча ноги и тяжело дыша.
   – А что там может так гореть? – снова пустилась в рассуждения Соника. – Ведь церковь каменная.
   – Церковь каменная, но крыльцо и паперть – из дерева, – раздраженно объясняла ей Наталья Васильевна. – И внутри есть дерево тоже. Рамы на окнах, всякие перегородки, пол, иконы…
   Когда они уже почти подбежали к церкви, им навстречу выехала пожарная машина. Черная и грозная, с потушенными фарами, она ехала прямо на них. Наталья Васильевна и Соника едва успели отскочить на обочину.
   – Странно, такое ощущение, что они и не пытались тушить пожар, – сказала Наталья Васильевна двум мужчинам, которые торопливо шли от места пожара по дороге им навстречу.
   – А там не подъехать, – сказал старший. – Вот и вернулись на лесокомбинат.
   – Отметились – и домой, – добавил младший.
   Это были отец и сын – жили в поселке за лесокомбинатом.
   – Так же вся церковь сгорит! – закричала Наталья Васильевна. – Почему никто не тушит пожар?
   – Так это ж не церковь, ты что, не проспамшись? – засмеялись мужики.
   – А что тогда горит? – опешила Наталья Васильевна, останавливаясь и не пропуская мужиков идти дальше.
   – А это дом одного москвича, его там нетути сейчас. Уехамши в столицу.
   – Послушайте, – закричала Наталья Васильевна. – Это наш дом хотели сжечь, понимаете, наш! Но не получилось, мы их заметили раньше, чем они успели что-либо сделать. Я их видела в лицо! Я хотела тут же вызвать милицию, но почтовая не открыла нам.
   – А кто это был, видели? – заинтересованно спросил младший.
   – Конечно, – ответила Наталья Васильевна.
   – Не наше это дело, – хмуро прервал её старший, – И вы бы шли домой, раз цел ваш дом. Мы – народ привычный, а и то иной раз жуть берет. А вам и вовсе поостеречься надо бы, не лезьте не в своё дело, а то и до греха недалеко, – сказал старший и вместе с сыном они быстро зашагали в сторону лесокомбината, больше не оглядываясь и не разговаривая между собой.
   Они, теперь уже не спеша, Наталья Васильевна и Соника, шли к месту пожара. Действительно, горела не церковь, а дом, который находился прямо за ней, метрах в ста пятидесяти, но издали казалось, что горит как раз церковь.
   – Господи! Что это со мной? – удивилась сама себе Наталья Васильевна. – Наша крыша крыта рубероидом, а церковь – железом, горел же шифер! Я, видно, совсем одурела.
   – Это от волнения, не переживай, – успокоила её девочка. – Со мной тоже такое бывает. Когда хочется конфет, смотрю на горбушку и думаю, что это пирожное.
   Народу на пожаре не было совсем, никто его не тушил, никто не пытался спасти имущество. Кое-где, в близлежащих домах, засветили электричество, перебрехивались растревоженные собаки, но ни всеобщей паники, ни слаженой работы по тушению пожара, как это было ещё десять лет назад, когда горели дома на плотине, не было и в помине. Даже активных свидетелей у этого пожара не было!
   – Наташ, Наташа! – услышали вдруг они надрывный, хотя и слабый крик издали.
   Кто-то бежал по дороге.
   Наталья Васильевна и Соника пошли навстречу бежавшему к ним человеку.
   – Да это же Дуся! – радостно крикнула она, узнавая в бегущей женщине свою знакомую.
   Видно было, что она очень испугана, но всё лицо её цвело радостью.
   – Это я, я! – подтвердила она, переходя на шаг. – Насилу догнала вас! Мне и знамение сегодня было – всё небо в сполохах аккурат перед закатом.
   – Ты нас увидела из окна? – спросила Наталья Васильевна, – обнимая и целуя Дусю.
   – Я видела, только не поняла, что это вы. Думала, соседка, невестка Кланькина, с дочкой, у них тут, в этих местах, сродники живут. Думала, пожар смотрят. От моего дома видно, вот и пришли. А что ж вы не постучали в окно?
   – Мы стучали в калитку, но несильно, – оправдывалась Наталья Васильевна, с приятным удивлением отмечая, что Дуся за эти десять лет размолвки, непонятно как и почему произошедшей, не только не постарела, но и стала как будто моложе. – Ты просто красавица какая-то сделалась! – сказала она Дусе, снова крепко обнимая её.
   – А, ну тебя! – отбивалась Дуся, смущаясь похвалам и тоже радуясь встрече. – Пойдемте к нам, Лексей один там остался.
   – А что – болен?
   – Болеет который год, – вздохнула Дуся. – Еле ходит, ноги совсем отказывают. Раньше тоже плохо ходил, всё больше на мотоцикле ездил, а теперь вот и на мотоцикл не садится. В лесу, на вырубках ещё когда надорвался! А теперь вот и сказалось это к старости.
   – Теперь ты свободно бегаешь по селу, я вижу, – одобрительно сказала Наталья Васильевна, отмечая и другие приятные перемены в своей товарке.
   – Теперь бегаю, а он – дома сидит.
   – Всё наоборот стало…
   – Ну да, а то как же нам жить? Я не всегда такая была, какой ты меня видела десять лет назад. В молодости я боевая была. Огонь! А потом вот он ревновать стал – с чего, сама понять не могу. В себе, что ли, засомневался… Не знаю.
   – Так и сколько же лет ты в заточении просидела? – спросила Наталья Васильевна, снова обнимая свою приятельницу.
   – Пожалуй, что лет двадцать. Со двора – ни на шаг. Только вот на речку, что рядом, бельё полоскать ходила, и то он на лавке сидит и смотрит. Всё сторожил как бы какой мужик взглядом не… грёбнул. (Тут она, искоса глянув на Сонику, употребила для смягчения ситуации слово из местного лексикона – эвфемизм на тему ненормативной лексики, и это тоже было удивительно – Дуся никогда раньше вообще не ругалась, даже как-нибудь совсем невинно.) Нитки на ночь ко всем калиткам в саду привязывал, проверял, не приходит ли кто, когда я ночью на двор бегаю…
   – Любовь, – сказала Наталья Васильевна.
   – Любовь, – сверкнула глазами Дуся. – Сколько крови моей выпил он этой любовью! Теперь вот сидит, в окно смотрит. Жалко его, – вдруг сменила тональность Дуся. – Помрет – как жить одна буду?
   – Ладно тебе – помрет! Молодой ещё.
   – Молодой, как же, восьмой десяток пошел, – сказала азартно Дуся, а Наталья Васильевна подумала, что ещё не известно, кто кого больше ревновал – он Дусю или Дуся – его, раздувая пожар взаимной ревности бесконечными рассказами изредка забегавшим к ним домой бабам о своем тиране-муже.
   – Как хорошо, что ты все-таки вышла! Я так рада, так рада тебя видеть! – говорила она Дусе, поглаживая её руку. Эта дурацкая ссора…
   – Пустое, – махнула рукой Дуся. – Это Райкино дело, я потом уже узнала. Пустила брехню, что ты семью нашу хочешь разбить. Ну не дура ли? Так что ж мы стоим, пойдемте к нам, всё равно Лексей не спит уже, – сказала она, беря Сонику за руку. – Пойдем ко мне чай пить, шустрая?
   – Пойдем, – тотчас же согласилась Соника, тоже внимательно разглядывавшая Дусю. – Мне очень нравится ваш дом. Я хочу посмотреть, какой он внутри.
   У Дуси их ждал стол, уставленный угощениями, – но это было угощение из магазина, Дуся, похоже, теперь уже не так часто пекла в печи свои безумно вкусные плюшки-улитки или просто блины. Над столом свисала с потолка неяркая лампа без абажура. Под ней ярко сверкали дочиста намытые и прожаренные в печи чашки на белых блюдцах, посередине стола красовался сочный, темно-желтый ананас, рядом лежали две пачки хорошего печенья. С краю стояли два графинчика и рюмки.
   – Выпьем за встречу? – сказала Дуся, беря в руки один из них.
   – А что это?
   – Абсент, – отозвался из спальни Леша. – Сам готовил, один на мяте, другой на полыни.
   – С ума сойти! – засмеялась Наталья Васильевна. – Напьемся вусмерть. Жалко, сыр из дома не прихватили.
   – Сыр есть, пошехонский. Свежий вчера купила. Идёт?
   – Дуся, ты меня просто балуешь! Так давайте же выпьем за встречу!
   – Сначала руки-ноги мыть, – скомандовала Дуся, притворяя дверь в спальню и наливая воду в чистую большую миску. – Мойтесь, мойтесь, не жалейте воды, речка рядом. Я, бывало, сяду вечером ноги мыть, по часу моюсь, а то и больше, Лексей придет и вот ворчать – ну что ты плещешься, как вутка…
   – Господи, у тебя всё так же хорошо и красиво в доме! – похвалила Наталья Васильевна Дусю.
   – Чисто, да не очень, – сказала Дуся. – Потолки уже полгода не скребли, какое там – чисто!
   Потолки в селе скребли ко всякому празднику – а их в году немало. Приходили компаниями – сегодня у одной, на завтра – у другой скребли потолок. Одному человеку с такой работой и за три дня не управиться. А потом кучку «поскребышек» выкладывали на дороге, перед домом. У какого дома кучка повыше, там и хозяйка – самая чистюля. Кто крыльцо в субботу не отскоблил добела, того сельские остряки достанут до печенок. Грязи бой давало всё село.
   – Дуся, ну как вы умудряетесь быть такими чистюлями – при таком количестве грязной работы? – ни одной несвежей или застиранной тряпки в доме, всё просто сияет чистотой!
   – Это – привычка, – подал голос из спальни Леша. – Дитё с пеленок приучали к чистоте. Знаешь, как наказывали за каждое пятнышко на одежде? Хорошо жили, вот и привыкли навек к чистоте.
   – Говорила же – не спит, – сказала, улыбаясь, Дуся. – Это Наташа с девчонкой. Они под палисадником сидели, оказывается.
   – Я ж говорил! – снова подал голос Леша, выходя на кухню при полном параде.
   – Оделся уже, когда успел? – ругала его нежно и любовно Дуся. – Лежал бы уже, ночь какая!
   – Лягу, лягу, я только покурить выйду в сени.