Страница:
Вряд ли Елена хоть словом перемолвилась с этим студентом. Она бы не отважилась, зная, что отец следит за каждым ее знакомством. Подруга, когда они вместе прогуливались, показала ей этого молодого человека, своего знакомого. Душа Елены жаждала романтики, она влюбилась в юношу с первого взгляда. Но все это она таила в себе, а родителям преподнесла совсем другую историю. Они встречаются, они дороги друг другу. Она никак не может выйти замуж за Шмуэля.
И тогда Герцель Нафтали Рубинштейн всерьез разгневался. Меряя шагами гостиную, он оглушительно бранил непокорную дочь:
— Shoyn gening, довольно! Ты должна меня слушаться!
Сидя на потертом канапе, Гитель ломала руки и покачивала головой в такт шагам мужа. Гитель походила на наседку: круглое пухлое лицо и сама вся пухлая и круглая.
— Oi gevald, что нам с тобой делать? — повторяла она и плакала.
— Я всегда тебе говорил, что нельзя ее выпускать из дому, — упрекал жену Герцель, забывая, что сам нагружал дочь непосильными поручениями.
Елена молчала, но тем торопливее бежали ее мысли. Все ее существо отторгало ту жизнь, которую готовили ей родители. Навек остаться в Кракове, любить недоступного, выйти замуж за нелюбимого. Ей готовили безрадостную участь ее матери, ее тетушек, бабушек, прабабушек — безнадежную женскую участь. Много детей, много суббот, много молитв и много покорности…
Что положено, то положено. Не глупым девчонкам менять установленное веками. Она старшая и должна выйти замуж первой.
— Иначе как пристроить остальных? — кричал Герцель. — Ты уже отвергла стольких хороших женихов! Ты кем себя возомнила? Гордость непомерная, и ничего больше!
Елена слышала, как шептались за дверью гостиной сестры. Ни одна не придет на помощь, все напуганы гневом отца. Да и Елена неведомо чего хочет… На этот раз ей придется покориться.
Неужели? Елена вздернула подбородок, приподнялась на цыпочки — точь-в-точь петушок перед дракой. Нельзя за Станислава? Ладно. Но и Шмуэля тоже не будет, старого и лысого! Ей уже двадцать один, она не маленькая девчонка. Никто не смеет решать за нее! Но в порядочных, как у них, семьях с замужеством не шутят. Даже те, кто отличается ослиным упрямством, должны выходить замуж!
Дело приняло дурной оборот. Елена вихрем пронеслась мимо сестер, громко хлопнула дверью и заперлась в спальне. Она бросилась на кровать и расплакалась от злости. Ненавижу! Убегу отсюда! Все здесь мерзкое, старое, закоснелое, жалкое! Умру, если не убегу!
И Елена убежала.
Всю жизнь она удивлялась, откуда набралась храбрости. Нашла себе пристанище в Кракове, у своей тети, Розы Зильберфельд-Бекман, одной из сестер Гитель, которая согласилась приютить ее на несколько месяцев. “Не больше, — предупредила тетя, — на время, чтобы ты одумалась”.
Елена и не рассчитывала навсегда поселиться в маленьком убогом домишке, деля комнату с кузиной Лолой, дочкой Розы. У нее были другие планы. В Вене жила другая сестра матери, Хая Зильберфельд, вышедшая замуж за Лейбиша Сплитера, меховщика, а у него имелся большой магазин, который он держал вместе со своими тремя братьями. Старшая Хая пригласила младшую Хаю к себе: младшая Хая будет помогать старшей по дому и работать в магазине своего дяди.
Сплитеры, люди более состоятельные, нежели ее родители, что, впрочем, было совсем немудрено, жили в доме попросторней с обстановкой поновее. Лейбиш обладал деловой хваткой, он не витал в облаках, как Герцель, не сидел целыми днями за книгами. Он копил. Его родня приняла Елену благожелательно. Да и Вена, надо сказать, была настоящей столицей со множеством музеев, театров, кафе, концертных залов. Любимый ее Краков по сравнению с ней — провинция.
Елена усовершенствовала свой немецкий и обучилась азам коммерции. Никто лучше ее не умел привлечь покупательницу, удержать ее, продать самый дорогой мех. Елена и сама любила носить меха. На фотографии тех лет она позирует в шубе из черного каракуля.
Два года пролетели быстро. У девушки не было времени на развлечения. Она трудилась. Единственным развлечением ей служили субботние прогулки по набережной Дуная или в парке Пратер. Однако, уступая мольбам Гитель, тетя время от времени представляла Елене женихов — та всякий раз отказывала. Хая Сплитер не настаивала: племянница стала незаменимой у них в магазине.
Елена не поддерживала отношений с отцом и писала письма матери. В каждом письме мать задавала ей один и тот же вопрос: когда ты собираешься выйти замуж? И девушка всегда отвечала одно и то же: не знаю. Как будто для женщины нет другой судьбы, кроме замужества! Письма сестер служили ей утешением. Их рассказы не вызывали у нее желания вернуться в Краков. Там, похоже, ничего не менялось.
Однако и в меховом магазине всю жизнь не просидишь. Во всяком случае, Елена не собиралась. Пришло время прощаться. Ее кузина Ева, дочка дяди Бернарда Зильберфельда, брата Гитель, стала часто писать ей письма. Лишившись матери, Ева долго жила в семье Рубинштейн девятой дочкой, она была моложе Елены, но они очень сблизились.
Ева уехала к своему отцу в Австралию и там вышла замуж за Луиса Леви, он оказался буйным алкоголиком, обобрал ее, потом принялся бить и дважды чуть не прикончил. У Евы достало характера развестись с мужем, но теперь она звала кузину к себе, просила помочь растить троих детей-малолеток. Теодор, самый младший, был совсем крохой.
Австралия? Возможность не хуже других, Елена порой подумывала о ней, но не слишком всерьез. Она мало что знала об этой стране поселенцев, и все-таки она ее манила. Ева описывала необозримые просторы, девственные равнины, современные города, и Елена начала мечтать о свободе.
Хорошенько подумав, она поделилась своим замыслом с тетей, а та рассказала мужу. Он целиком и полностью одобрил Елену. Дело в том, что Сплитеры собирались переселиться в Антверпен, и племянница оставалась без крыши над головой, работы, поддержки. В Антверпене места для нее не будет, да она и не хотела ехать с ними.
Хая отправила письмо Гитель. И получила согласие: да, пусть Елена эмигрирует. Как всегда, Елена впоследствии приукрасила мотивы своего отъезда: “С детства я мечтала об Австралии. Мои дяди уехали туда, их письма с рассказами о жизни на этих заповедных землях тревожили мое воображение”. Приписывая себе лично решение отправиться в такой далекий край, она сотворила образ отважной искательницы приключений. Отъезд был исключительно ее собственным решением. Она не желала быть никому обязанной.
Речи не шло о семье, которая хотела от нее избавиться, отправив за тысячи километров. Для семьи Австралия представлялась достойным решением проблемы с бунтовщицей, которую невозможно выдать замуж. Alteh moid, старая дева, — вот судьба, которая ей грозила. Но может быть, там, среди антиподов, ей удалось бы встретить gvir, богатого жениха, который захотел бы взять ее замуж, несмотря на возраст, продолжала надеяться Гитель.
Елена не мешала родителям надеяться, боясь, как бы они не передумали. Уехав, она будет так далеко, что ей никто уже не сможет докучать замужеством.
Гитель продала кое-что из оставшихся у нее драгоценностей, послала дочери деньги и двенадцать баночек знаменитого крема. Елена уложила крем на дно чемодана, под шелковые плиссированные платья. Сплитеры, а также родственники из Кракова тоже дали ей денег.
Благодаря их помощи Елена смогла оплатить билет в каюту второго класса, не тронув своих сбережений. Исполненная решимости больше чем когда-либо, она одна уезжает в Италию.
Ее пакетбот, отправившийся в плавание из Бремена, должен сделать остановку в Генуе. Елена садится на него ночью.
Новый безжалостный мир
Тяжкое ученичество
И тогда Герцель Нафтали Рубинштейн всерьез разгневался. Меряя шагами гостиную, он оглушительно бранил непокорную дочь:
— Shoyn gening, довольно! Ты должна меня слушаться!
Сидя на потертом канапе, Гитель ломала руки и покачивала головой в такт шагам мужа. Гитель походила на наседку: круглое пухлое лицо и сама вся пухлая и круглая.
— Oi gevald, что нам с тобой делать? — повторяла она и плакала.
— Я всегда тебе говорил, что нельзя ее выпускать из дому, — упрекал жену Герцель, забывая, что сам нагружал дочь непосильными поручениями.
Елена молчала, но тем торопливее бежали ее мысли. Все ее существо отторгало ту жизнь, которую готовили ей родители. Навек остаться в Кракове, любить недоступного, выйти замуж за нелюбимого. Ей готовили безрадостную участь ее матери, ее тетушек, бабушек, прабабушек — безнадежную женскую участь. Много детей, много суббот, много молитв и много покорности…
Что положено, то положено. Не глупым девчонкам менять установленное веками. Она старшая и должна выйти замуж первой.
— Иначе как пристроить остальных? — кричал Герцель. — Ты уже отвергла стольких хороших женихов! Ты кем себя возомнила? Гордость непомерная, и ничего больше!
Елена слышала, как шептались за дверью гостиной сестры. Ни одна не придет на помощь, все напуганы гневом отца. Да и Елена неведомо чего хочет… На этот раз ей придется покориться.
Неужели? Елена вздернула подбородок, приподнялась на цыпочки — точь-в-точь петушок перед дракой. Нельзя за Станислава? Ладно. Но и Шмуэля тоже не будет, старого и лысого! Ей уже двадцать один, она не маленькая девчонка. Никто не смеет решать за нее! Но в порядочных, как у них, семьях с замужеством не шутят. Даже те, кто отличается ослиным упрямством, должны выходить замуж!
Дело приняло дурной оборот. Елена вихрем пронеслась мимо сестер, громко хлопнула дверью и заперлась в спальне. Она бросилась на кровать и расплакалась от злости. Ненавижу! Убегу отсюда! Все здесь мерзкое, старое, закоснелое, жалкое! Умру, если не убегу!
И Елена убежала.
Всю жизнь она удивлялась, откуда набралась храбрости. Нашла себе пристанище в Кракове, у своей тети, Розы Зильберфельд-Бекман, одной из сестер Гитель, которая согласилась приютить ее на несколько месяцев. “Не больше, — предупредила тетя, — на время, чтобы ты одумалась”.
Елена и не рассчитывала навсегда поселиться в маленьком убогом домишке, деля комнату с кузиной Лолой, дочкой Розы. У нее были другие планы. В Вене жила другая сестра матери, Хая Зильберфельд, вышедшая замуж за Лейбиша Сплитера, меховщика, а у него имелся большой магазин, который он держал вместе со своими тремя братьями. Старшая Хая пригласила младшую Хаю к себе: младшая Хая будет помогать старшей по дому и работать в магазине своего дяди.
Сплитеры, люди более состоятельные, нежели ее родители, что, впрочем, было совсем немудрено, жили в доме попросторней с обстановкой поновее. Лейбиш обладал деловой хваткой, он не витал в облаках, как Герцель, не сидел целыми днями за книгами. Он копил. Его родня приняла Елену благожелательно. Да и Вена, надо сказать, была настоящей столицей со множеством музеев, театров, кафе, концертных залов. Любимый ее Краков по сравнению с ней — провинция.
Елена усовершенствовала свой немецкий и обучилась азам коммерции. Никто лучше ее не умел привлечь покупательницу, удержать ее, продать самый дорогой мех. Елена и сама любила носить меха. На фотографии тех лет она позирует в шубе из черного каракуля.
Два года пролетели быстро. У девушки не было времени на развлечения. Она трудилась. Единственным развлечением ей служили субботние прогулки по набережной Дуная или в парке Пратер. Однако, уступая мольбам Гитель, тетя время от времени представляла Елене женихов — та всякий раз отказывала. Хая Сплитер не настаивала: племянница стала незаменимой у них в магазине.
Елена не поддерживала отношений с отцом и писала письма матери. В каждом письме мать задавала ей один и тот же вопрос: когда ты собираешься выйти замуж? И девушка всегда отвечала одно и то же: не знаю. Как будто для женщины нет другой судьбы, кроме замужества! Письма сестер служили ей утешением. Их рассказы не вызывали у нее желания вернуться в Краков. Там, похоже, ничего не менялось.
Однако и в меховом магазине всю жизнь не просидишь. Во всяком случае, Елена не собиралась. Пришло время прощаться. Ее кузина Ева, дочка дяди Бернарда Зильберфельда, брата Гитель, стала часто писать ей письма. Лишившись матери, Ева долго жила в семье Рубинштейн девятой дочкой, она была моложе Елены, но они очень сблизились.
Ева уехала к своему отцу в Австралию и там вышла замуж за Луиса Леви, он оказался буйным алкоголиком, обобрал ее, потом принялся бить и дважды чуть не прикончил. У Евы достало характера развестись с мужем, но теперь она звала кузину к себе, просила помочь растить троих детей-малолеток. Теодор, самый младший, был совсем крохой.
Австралия? Возможность не хуже других, Елена порой подумывала о ней, но не слишком всерьез. Она мало что знала об этой стране поселенцев, и все-таки она ее манила. Ева описывала необозримые просторы, девственные равнины, современные города, и Елена начала мечтать о свободе.
Хорошенько подумав, она поделилась своим замыслом с тетей, а та рассказала мужу. Он целиком и полностью одобрил Елену. Дело в том, что Сплитеры собирались переселиться в Антверпен, и племянница оставалась без крыши над головой, работы, поддержки. В Антверпене места для нее не будет, да она и не хотела ехать с ними.
Хая отправила письмо Гитель. И получила согласие: да, пусть Елена эмигрирует. Как всегда, Елена впоследствии приукрасила мотивы своего отъезда: “С детства я мечтала об Австралии. Мои дяди уехали туда, их письма с рассказами о жизни на этих заповедных землях тревожили мое воображение”. Приписывая себе лично решение отправиться в такой далекий край, она сотворила образ отважной искательницы приключений. Отъезд был исключительно ее собственным решением. Она не желала быть никому обязанной.
Речи не шло о семье, которая хотела от нее избавиться, отправив за тысячи километров. Для семьи Австралия представлялась достойным решением проблемы с бунтовщицей, которую невозможно выдать замуж. Alteh moid, старая дева, — вот судьба, которая ей грозила. Но может быть, там, среди антиподов, ей удалось бы встретить gvir, богатого жениха, который захотел бы взять ее замуж, несмотря на возраст, продолжала надеяться Гитель.
Елена не мешала родителям надеяться, боясь, как бы они не передумали. Уехав, она будет так далеко, что ей никто уже не сможет докучать замужеством.
Гитель продала кое-что из оставшихся у нее драгоценностей, послала дочери деньги и двенадцать баночек знаменитого крема. Елена уложила крем на дно чемодана, под шелковые плиссированные платья. Сплитеры, а также родственники из Кракова тоже дали ей денег.
Благодаря их помощи Елена смогла оплатить билет в каюту второго класса, не тронув своих сбережений. Исполненная решимости больше чем когда-либо, она одна уезжает в Италию.
Ее пакетбот, отправившийся в плавание из Бремена, должен сделать остановку в Генуе. Елена садится на него ночью.
Новый безжалостный мир
Елена резким движением закрывает зонтик, прежде чем войти в магазин, примыкающий к кирпичному, с широким крытым входом дому под номером 107 по Уайт-стрит, где она теперь живет. Этот магазин мало чем отличается от отцовского в Казимеже, ну разве он чуть более современный, а так — та же касса, прилавок, полки, лари. Ее дядя Бернард еще разводит овец и гордо именует себя оптиком — скажем прямо, слишком громкая рекомендация, у него продаются всего-то четыре или пять пар очков. Вообще-то продается у него все: касторка, лопаты, сита, сухари, сахар, картофель, горчичники, лошадиная мазь, сбруя, веревки, мука, гвозди, инструменты, черные мыло, очки и даже одежда — тиковые брюки, рубашки из грубого льна и широкополые шляпы, которые здесь называют “акубра”.
Елене не нравится, как одеваются здешние фермерши, их ситцевые юбки в сборку и грубые ботинки на шнуровке. Шелковые платья здесь не слишком удобны, но Елена бережно ухаживает за своими плиссированными и упорно в них наряжается каждое утро, надевая еще и туфельки на каблуках, совсем не подходящие для езды на лошади. Неужели она садится в седло? Нет, она не создана быть наездницей. Ее единственная уступка деревенской жизни — передник, который она надевает в магазине, чтобы не испортить платье.
Вот она надевает его и садится за кассу. В магазине ни одного покупателя, но Елена не умеет сидеть без дела. Она открывает учетную книгу, берет ручку и через несколько минут погружается в расчеты.
— Ты вернулась? — раздается голос из заднего помещения. — Что-то поздновато! Где прохлаждалась?
— На курсах английского, — отвечает она сухо. — С тех пор как я приехала, я каждый день хожу учиться, пора бы уже и знать. И пока не научусь говорить хорошо, буду ходить, — прибавляет она тихо и вновь погружается в расчеты.
Ей не нравится акцент, с каким говорит Бернард, раздражает его грубый голос, не говоря уж о манерах. Он жует табак, сплевывает, ковыряет в носу без малейшего стеснения. Ревекка Зильберфельд, бабушка Елены, пришла бы в негодование, увидев, как ведет себя ее сын. Грубый мужлан в нечищеных башмаках, люстриновых нарукавниках и с карандашом за ухом. Он такой же, как все эти колонисты, эти gold diggers, золотоискатели, stockmen, овчары, и бывшие каторжники, высланные из Европы. Земля здесь суровая, такая же, как люди.
В городах совсем иное дело: там люди образованные, воспитанные, хорошо одеваются. Она сразу это заметила, когда сошла с парохода в Мельбурне. Мельбурн пришелся ей по душе сразу, хотя она провела там всего каких-то полдня, пока Бернард делал покупки. А в Колерейне не до тонкостей. Здесь не люди на первом месте, а бараны — они короли. Фермеры занимаются овцами. Женщины выходят замуж за фермеров и тоже занимаются овцами. Жены рожают много детей, и те тоже будут заниматься овцами. Говорят женщины тоже об овцах, а еще о детских болезнях, жалуются на прислугу, погоду, засуху, наводнения.
Елена считает все быстрее. Становится все жарче и жарче, она вытирает мокрый лоб рукавом. Она терпеть не может здешний климат с невыносимой жарой летом, невыносимым холодом зимой. Впрочем, она все здесь терпеть не может. Прошло два года, как она приехала в маленький поселок, где живут две тысячи поселенцев, прибывших неизвестно откуда и поселившихся на юго-востоке штата Виктория, но привыкнуть Елена так и не смогла.
Вокруг Колерейна простираются нескончаемые равнины, дуют сильные ветры, гоняя желтые облака пыли и вызывая у Елены мигрень. Шестью милями южнее Колерейна течет река Уоннон, она дала название всему округу. В сезон дождей река разливается и отрезает поселок от остального мира.
В Колерейне выходит местная газета, есть почта, три магазина, примерно таких же, как у Бернарда, шорник, который делает седла, кузнец, портной, ювелир, три гостиницы, церковь и частная школа, которую содержат две старые девы — мисс Крауч и ее племянница мисс Эрровой. В эту школу и ходит Елена, она учит там английский вместе со школьниками младше ее лет на пятнадцать. Еще здесь есть несколько баров, где после скачек, единственного местного развлечения, фермеры отводят душу.
Прошло два года, а Елена по-прежнему очень одинока. У нее нет друзей в Колерейне. Еще и потому, что она не старается их завести.
Конечно, люди здесь доброжелательные, всегда готовы услужить, помочь. А как иначе? Без взаимной поддержки в таких суровых условиях не выживешь. Но Елене не о чем с ними разговаривать, и она разве что перемолвится двумя-тремя словами с соседками или покупательницами. Если бы хоть Ева жила здесь вместе с ней… Но в конце первого года, который Елена провела в Колерейне, кузина, не ладившая с отцом, решила вернуться в Мельбурн, подхватила детишек и уехала.
Елена с удовольствием уехала бы вместе с ней, если бы знала, чем будет жить в городе. Но без денег куда денешься? Теперь все хозяйство в доме дяди легло на ее плечи. И стряпня тоже. В доме дяди Бернарда удобства самые современные, есть даже ванная комната с ванной на когтистых лапах и душем, а еще в нем четыре спальни, кухня, гостиная, столовая. На уборку Елена тратит кучу времени.
Дядя ей нисколько не благодарен. Он или насмехается над ее нарядами, туфлями на слишком высоких каблуках, в которых она ходит даже по немощеным дорогам, над ее неумением ездить верхом, боязнью ящериц, пауков, ночных шорохов, над ее зонтиком, который она всегда носит, затеняя лицо, над ее городскими манерами, над подгоревшей бараниной, или молчит. Он может промолчать целый день, обходясь редким нечленораздельным ворчанием. Неудивительно, что он так и не женился после смерти своей жены, бедной тети Ханны. Ни одна разумная женщина не пошла бы замуж за этакое сокровище.
Поначалу, поддавшись натиску краковских сестер, которые все твердили ему в письмах об одном и том же, Бернард забрал себе в голову выдать племянницу замуж. В первые месяцы после ее приезда он то и дело знакомил ее с претендентами, эмигрантами-евреями из Польши, Румынии, Германии, которые жили в Колерейне и близлежащих городках округа Уоннон. Приезжая девушка всех приводила в восторг. Такие, как Елена, здесь редко встречались. Одобрительные взгляды провожали хрупкую фигурку с соблазнительными округлостями, какие так нравятся мужчинам. Shaineh maisdel, красивая девушка, к тому же с характером, а в здешней трудной жизни без характера не проживешь. Они уже видели, как она берется за хозяйство в их доме, согревает постель, ведет за собой целый выводок детишек, которыми они не замедлят ее наградить.
Однако все это были скотоводы, кузнецы, сапожники, старатели — proster mensh, простолюдины, каких никогда не было среди знакомых Елены в Кракове. И ей выйти за такого мужлана замуж?..
После того как Елена всех отвергла, не удостоив даже улыбки — нет, мне не нужен Янкель, мне и дела нет, что в его баре в Дигби всегда полно народу, и хромой Мойше тоже не нужен, и Натан, хоть он и очень богатый фермер, но он ongentrinken, пьяница! — Бернард предложил ей выбрать жениха среди оставшихся холостяков в округе, на этот раз goyim, не евреев.
Елена наотрез отказалась: она вообще не собирается выходить замуж. “Сколько раз повторять, — объясняла она дяде поначалу тихо и вежливо, а потом все громче и громче, потому что спорили они после каждого отказа, — что я не намерена похоронить себя в Колерейне!” И Бернард сдался. Теперь он следил за каждым куском, который Елена отправляла в рот, словно взвешивая, во сколько она ему обходится. Но Елена клевала, словно птичка. Выпив, Бернард предрекал, что племянница скоро скукожится, как овечья шкура, выдубленная brickfielder, горячим пустынным ветром, если рядом с ней не будет мужчины.
Но была беда еще похуже, чем Бернард.
Луис, его младший брат, скотовод из Мерино, маленького городка, расположенного в двенадцати милях южнее Колерейна. Луис, настоящий bushmen, бушмен, спавший не снимая сапог и говоривший на грубом жаргоне гуртовщиков, был еще и бабником. На Елену он смотрел облизываясь, словно на вазочку с кремом. Навещая брата, он всегда настаивал на уроках верховой езды. Елена, и нескольких минут не просидев на лошади, начинала жаловаться на боль в спине и поворачивала обратно. Трудно было сказать, кто внушал ей больше страха: лошадь или Луис.
Однако Луис не терял надежды. Похоже, сопротивление племянницы его только подзадоривало. Настала минута, когда в конюшне он подошел к ней вплотную и ухватил за грудь, за что тут же получил удар зонтиком. Луис побагровел и занес кулак. Бернарду вовсе не хотелось, чтобы дочку Гитель изуродовали у него в доме — семья бы его не одобрила, — и он сумел урезонить брата. Но Луис осыпал Елену грязной бранью и сделал вид, что гонится за ней.
Елена летела со всех ног, добежала до школы и захлопнула за собой дверь. Ученики смотрели на нее, разинув рты.
— Что такое bugger? — отдышавшись, спросила она у своих учительниц, мисс Крауч и мисс Эрровой.
Обе стали красными, как плюшевые занавеси в спальне, где спала Елена в доме дядюшки Бернарда.
— Я полагаю, что это женщина дурного поведения или что-то в этом роде, — шепотом произнесла мисс Крауч, а мисс Эрровой потупила взор.
Нет, и здесь ничего не получалось, как думалось. А что ей, собственно, думалось? Она и сама не знала. И плакала каждый вечер, укладываясь без сил в постель после целого дня изнурительной работы по дому и в магазине. Только уроки в школе служили ей отдушиной.
Елена не сумела полюбить эту страну. Она все тут ненавидела — климат, людей, овец, дядюшек. Жизнь здесь была невыносима. Конечно, и в Польше она была нелегкой, но уж в Австралии… Она поняла, что никогда здесь не приживется. Гитель бы плакала целую неделю подряд, если бы хоть на секунду представила, что достается на долю ее старшей.
— Не беспокойся, мама, — каждый день твердит Елена, смотрясь в зеркало над раковиной. — Я очищаю лицо утром, увлажняю кожу твоим кремом, а вечером сто раз расчесываю щеткой волосы. Я делаю все, как ты учила.
Обряд Гитель. Воспоминание, которое привязывает ее к прошлому. Елена уже не помнит, как тогда проклинала свою жалкую жизнь, как молила Небо помочь убежать из дома.
Физическое ощущение теплого и душного кокона. Редкие письма, которые она получает из Кракова, она перечитывает столько раз, что выучивает их наизусть. Ее бы замучила ностальгия, но рассказы из писем лучшее от нее лекарство. Елену гнетет pip, тоска. Давит как свинец.
Скоро ей двадцать семь, она все упустила в жизни, говорит она себе в минуты отчаяния. Она не закончила школу, не вышла замуж, работает как последняя служанка и не получает ни единого цента. Она обречена на гибель в этой враждебной стране с такими же враждебными родственниками. Но и назад пути тоже нет. Что ее ждет в Казимеже? Та же тяжелая жизнь, но уже не удастся убежать. Полные сострадания глаза родственников? Она и отсюда слышит их голоса. Бедная, неустроенная Хая, она вечно без гроша. Стать окончательно shlimazel, неудачницей? Или еще того хуже — lebish, пропащей?
Никогда.
До сих пор ей удавалось избежать силков, которые ей расставляла жизнь. Но в один прекрасный день она упадет с проклятой лошади и очнется с переломанными ногами. Или ее укусит одна из отвратительных маленьких змеек, живущих в зарослях — они заползают в постели, в туфли, — и она умрет в страшных мучениях. Или кретин Луис добьется своего: изнасилует ее в темном углу, а она выплачет себе все глаза. А если выживет, не ослепнув, ее выдадут насильно замуж за одного из этих мужланов. И тогда ей несдобровать.
Замученная оравой детишек и стадами баранов, она почернеет от солнца, обветрится, покроется раньше времени морщинами и постареет, как покупательницы у них в магазине, как уродливые, с пергаментными лицами англичанки, которых она видела в Мельбурне. Какое счастье, что мама подарила ей баночки с кремом! Предусмотрительность Гитель и страх Елены перед солнцем сохранили ее кожу белоснежной, как фарфор, из-за этой белизны на нее восхищенно поглядывают мужчины и отпускают завистливые комплименты женщины.
— Как вам удается сохранить кожу такой белой, дорогая?
У фермерш мания, они не хотят походить на аборигенок, темная кожа кажется им отвратительной. Елена отвечает на плохом английском языке с чудовищным польским акцентом, от которого не сумеет избавиться всю свою жизнь:
— Family secret. Семейная тайна.
А затем, словно приобщая к волшебному и сокровенному таинству, достает с нижней полки прилавка маленькую баночку с кремом и легкими движениями втирает его в лицо покупательницы. Женщины обожают, когда ими занимаются. Елена дает им еще и советы: прячьтесь от солнца, для кожи оно губительно. Пользуйтесь зонтиками, широкополыми шляпами.
Из магазина Бернарда женщины выходили очарованными.
Несмотря на то что, приехав в Австралию, Елена расходовала крем крайне скупо, запасы его подходили к концу. Напрасно она говорила фермершам, что крем стоит очень дорого, потому что привезен издалека, они постоянно его спрашивали. Уговаривали продавать его понемножку в магазине. Бернард не возражал против крема. Но тогда нужно было заказать крем Гитель.
Ночью Елена не могла заснуть — в Колерейне ночь пугала ее больше, чем день, — и в сотый раз считала и прикидывала. При самом лучшем раскладе посылка будет идти два месяца от Кракова до Мельбурна, две недели на таможне, а потом ее нужно будет привезти сюда.
Путь долгий и очень непростой. Куда проще было бы Елене изготавливать крем самой на месте. Наверное, не так уж это сложно. Достаточно спросить рецепт у Якоба. Дяди Якоба. Она часто вспоминает его и широкую улыбку матери, с какой она разворачивала пузатые банки с кремом, принесенные химиком.
Елена в волнении садится на кровати. Как она сразу не сообразила? Австралийки завидуют ее белоснежной коже? Она предложит им такую же белизну. Вернее, будет ее продавать. Начнет готовить этот крем, разложит в красивые баночки. Если все пойдет хорошо, она сможет вскоре зарабатывать себе на жизнь. Но для начала ей нужно хоть немного денег. Сбережения Елены давным-давно растаяли.
Бернард трясется над своими деньгами и не одолжит ей ни цента, Елена его знает. Впрочем, в Колерейне никто ей ничего не одолжит. Придется разбираться самой. Всю ночь она строит планы и еще долгие недели будет продумывать каждую деталь. Она непременно должна уехать из Колерейна в Мельбурн. Там в богатом квартале она откроет косметический салон. Уже сейчас она представляла свой салон в мельчайших подробностях — цвет стен, мебели. У нее в салоне женщины будут чувствовать себя лучше, чем дома, на несколько часов сбросят с себя домашние заботы, забудут о крикливых ребятишках.
Елена научит их, как ухаживать за своей кожей, защищать ее кремом Гитель. Может, имеет смысл делать еще и массаж? Елена помнит, как ей было приятно, когда мать в редкие минуты нежности разминала ей спину.
Мечты шли Елене на пользу, отвлекали от жалкой действительности. Но вставала одна и та же преграда: нет денег. Как заплатить за дорогу в Мельбурн? На какие средства начать изготовление крема? Она уже не могла думать ни о чем другом.
И вдруг вспомнила старого аптекаря из Сэндфорда, соседнего городишки. Каждую неделю она ездила на рынок в дядюшкиной двуколке и непременно заходила в аптеку. В тесной и пыльной лавчонке громоздились банки с травами, корой, маслами, отварами, мазями, притираниями. Елена с наслаждением вдыхала запахи лекарств, напоминающие ей о нереализованном врачебном призвании.
Как же она о нем раньше не вспомнила? “Вот кто меня спасет!” — сказала она себе. В базарный день она оставила Бернарда толковать с продавцами скота, а сама с бьющимся сердцем отправилась к аптекарю.
Поначалу она делала вид, что роется на полках, нюхала флаконы, переставляла баночки с мазями. Потом глубоко вздохнула, набираясь смелости, и подошла к старичку-аптекарю:
— Скажите, господин Хендерсон, не согласились бы вы взять меня в помощницы?
Елене не нравится, как одеваются здешние фермерши, их ситцевые юбки в сборку и грубые ботинки на шнуровке. Шелковые платья здесь не слишком удобны, но Елена бережно ухаживает за своими плиссированными и упорно в них наряжается каждое утро, надевая еще и туфельки на каблуках, совсем не подходящие для езды на лошади. Неужели она садится в седло? Нет, она не создана быть наездницей. Ее единственная уступка деревенской жизни — передник, который она надевает в магазине, чтобы не испортить платье.
Вот она надевает его и садится за кассу. В магазине ни одного покупателя, но Елена не умеет сидеть без дела. Она открывает учетную книгу, берет ручку и через несколько минут погружается в расчеты.
— Ты вернулась? — раздается голос из заднего помещения. — Что-то поздновато! Где прохлаждалась?
— На курсах английского, — отвечает она сухо. — С тех пор как я приехала, я каждый день хожу учиться, пора бы уже и знать. И пока не научусь говорить хорошо, буду ходить, — прибавляет она тихо и вновь погружается в расчеты.
Ей не нравится акцент, с каким говорит Бернард, раздражает его грубый голос, не говоря уж о манерах. Он жует табак, сплевывает, ковыряет в носу без малейшего стеснения. Ревекка Зильберфельд, бабушка Елены, пришла бы в негодование, увидев, как ведет себя ее сын. Грубый мужлан в нечищеных башмаках, люстриновых нарукавниках и с карандашом за ухом. Он такой же, как все эти колонисты, эти gold diggers, золотоискатели, stockmen, овчары, и бывшие каторжники, высланные из Европы. Земля здесь суровая, такая же, как люди.
В городах совсем иное дело: там люди образованные, воспитанные, хорошо одеваются. Она сразу это заметила, когда сошла с парохода в Мельбурне. Мельбурн пришелся ей по душе сразу, хотя она провела там всего каких-то полдня, пока Бернард делал покупки. А в Колерейне не до тонкостей. Здесь не люди на первом месте, а бараны — они короли. Фермеры занимаются овцами. Женщины выходят замуж за фермеров и тоже занимаются овцами. Жены рожают много детей, и те тоже будут заниматься овцами. Говорят женщины тоже об овцах, а еще о детских болезнях, жалуются на прислугу, погоду, засуху, наводнения.
Елена считает все быстрее. Становится все жарче и жарче, она вытирает мокрый лоб рукавом. Она терпеть не может здешний климат с невыносимой жарой летом, невыносимым холодом зимой. Впрочем, она все здесь терпеть не может. Прошло два года, как она приехала в маленький поселок, где живут две тысячи поселенцев, прибывших неизвестно откуда и поселившихся на юго-востоке штата Виктория, но привыкнуть Елена так и не смогла.
Вокруг Колерейна простираются нескончаемые равнины, дуют сильные ветры, гоняя желтые облака пыли и вызывая у Елены мигрень. Шестью милями южнее Колерейна течет река Уоннон, она дала название всему округу. В сезон дождей река разливается и отрезает поселок от остального мира.
В Колерейне выходит местная газета, есть почта, три магазина, примерно таких же, как у Бернарда, шорник, который делает седла, кузнец, портной, ювелир, три гостиницы, церковь и частная школа, которую содержат две старые девы — мисс Крауч и ее племянница мисс Эрровой. В эту школу и ходит Елена, она учит там английский вместе со школьниками младше ее лет на пятнадцать. Еще здесь есть несколько баров, где после скачек, единственного местного развлечения, фермеры отводят душу.
Прошло два года, а Елена по-прежнему очень одинока. У нее нет друзей в Колерейне. Еще и потому, что она не старается их завести.
Конечно, люди здесь доброжелательные, всегда готовы услужить, помочь. А как иначе? Без взаимной поддержки в таких суровых условиях не выживешь. Но Елене не о чем с ними разговаривать, и она разве что перемолвится двумя-тремя словами с соседками или покупательницами. Если бы хоть Ева жила здесь вместе с ней… Но в конце первого года, который Елена провела в Колерейне, кузина, не ладившая с отцом, решила вернуться в Мельбурн, подхватила детишек и уехала.
Елена с удовольствием уехала бы вместе с ней, если бы знала, чем будет жить в городе. Но без денег куда денешься? Теперь все хозяйство в доме дяди легло на ее плечи. И стряпня тоже. В доме дяди Бернарда удобства самые современные, есть даже ванная комната с ванной на когтистых лапах и душем, а еще в нем четыре спальни, кухня, гостиная, столовая. На уборку Елена тратит кучу времени.
Дядя ей нисколько не благодарен. Он или насмехается над ее нарядами, туфлями на слишком высоких каблуках, в которых она ходит даже по немощеным дорогам, над ее неумением ездить верхом, боязнью ящериц, пауков, ночных шорохов, над ее зонтиком, который она всегда носит, затеняя лицо, над ее городскими манерами, над подгоревшей бараниной, или молчит. Он может промолчать целый день, обходясь редким нечленораздельным ворчанием. Неудивительно, что он так и не женился после смерти своей жены, бедной тети Ханны. Ни одна разумная женщина не пошла бы замуж за этакое сокровище.
Поначалу, поддавшись натиску краковских сестер, которые все твердили ему в письмах об одном и том же, Бернард забрал себе в голову выдать племянницу замуж. В первые месяцы после ее приезда он то и дело знакомил ее с претендентами, эмигрантами-евреями из Польши, Румынии, Германии, которые жили в Колерейне и близлежащих городках округа Уоннон. Приезжая девушка всех приводила в восторг. Такие, как Елена, здесь редко встречались. Одобрительные взгляды провожали хрупкую фигурку с соблазнительными округлостями, какие так нравятся мужчинам. Shaineh maisdel, красивая девушка, к тому же с характером, а в здешней трудной жизни без характера не проживешь. Они уже видели, как она берется за хозяйство в их доме, согревает постель, ведет за собой целый выводок детишек, которыми они не замедлят ее наградить.
Однако все это были скотоводы, кузнецы, сапожники, старатели — proster mensh, простолюдины, каких никогда не было среди знакомых Елены в Кракове. И ей выйти за такого мужлана замуж?..
После того как Елена всех отвергла, не удостоив даже улыбки — нет, мне не нужен Янкель, мне и дела нет, что в его баре в Дигби всегда полно народу, и хромой Мойше тоже не нужен, и Натан, хоть он и очень богатый фермер, но он ongentrinken, пьяница! — Бернард предложил ей выбрать жениха среди оставшихся холостяков в округе, на этот раз goyim, не евреев.
Елена наотрез отказалась: она вообще не собирается выходить замуж. “Сколько раз повторять, — объясняла она дяде поначалу тихо и вежливо, а потом все громче и громче, потому что спорили они после каждого отказа, — что я не намерена похоронить себя в Колерейне!” И Бернард сдался. Теперь он следил за каждым куском, который Елена отправляла в рот, словно взвешивая, во сколько она ему обходится. Но Елена клевала, словно птичка. Выпив, Бернард предрекал, что племянница скоро скукожится, как овечья шкура, выдубленная brickfielder, горячим пустынным ветром, если рядом с ней не будет мужчины.
Но была беда еще похуже, чем Бернард.
Луис, его младший брат, скотовод из Мерино, маленького городка, расположенного в двенадцати милях южнее Колерейна. Луис, настоящий bushmen, бушмен, спавший не снимая сапог и говоривший на грубом жаргоне гуртовщиков, был еще и бабником. На Елену он смотрел облизываясь, словно на вазочку с кремом. Навещая брата, он всегда настаивал на уроках верховой езды. Елена, и нескольких минут не просидев на лошади, начинала жаловаться на боль в спине и поворачивала обратно. Трудно было сказать, кто внушал ей больше страха: лошадь или Луис.
Однако Луис не терял надежды. Похоже, сопротивление племянницы его только подзадоривало. Настала минута, когда в конюшне он подошел к ней вплотную и ухватил за грудь, за что тут же получил удар зонтиком. Луис побагровел и занес кулак. Бернарду вовсе не хотелось, чтобы дочку Гитель изуродовали у него в доме — семья бы его не одобрила, — и он сумел урезонить брата. Но Луис осыпал Елену грязной бранью и сделал вид, что гонится за ней.
Елена летела со всех ног, добежала до школы и захлопнула за собой дверь. Ученики смотрели на нее, разинув рты.
— Что такое bugger? — отдышавшись, спросила она у своих учительниц, мисс Крауч и мисс Эрровой.
Обе стали красными, как плюшевые занавеси в спальне, где спала Елена в доме дядюшки Бернарда.
— Я полагаю, что это женщина дурного поведения или что-то в этом роде, — шепотом произнесла мисс Крауч, а мисс Эрровой потупила взор.
Нет, и здесь ничего не получалось, как думалось. А что ей, собственно, думалось? Она и сама не знала. И плакала каждый вечер, укладываясь без сил в постель после целого дня изнурительной работы по дому и в магазине. Только уроки в школе служили ей отдушиной.
Елена не сумела полюбить эту страну. Она все тут ненавидела — климат, людей, овец, дядюшек. Жизнь здесь была невыносима. Конечно, и в Польше она была нелегкой, но уж в Австралии… Она поняла, что никогда здесь не приживется. Гитель бы плакала целую неделю подряд, если бы хоть на секунду представила, что достается на долю ее старшей.
— Не беспокойся, мама, — каждый день твердит Елена, смотрясь в зеркало над раковиной. — Я очищаю лицо утром, увлажняю кожу твоим кремом, а вечером сто раз расчесываю щеткой волосы. Я делаю все, как ты учила.
Обряд Гитель. Воспоминание, которое привязывает ее к прошлому. Елена уже не помнит, как тогда проклинала свою жалкую жизнь, как молила Небо помочь убежать из дома.
Физическое ощущение теплого и душного кокона. Редкие письма, которые она получает из Кракова, она перечитывает столько раз, что выучивает их наизусть. Ее бы замучила ностальгия, но рассказы из писем лучшее от нее лекарство. Елену гнетет pip, тоска. Давит как свинец.
Скоро ей двадцать семь, она все упустила в жизни, говорит она себе в минуты отчаяния. Она не закончила школу, не вышла замуж, работает как последняя служанка и не получает ни единого цента. Она обречена на гибель в этой враждебной стране с такими же враждебными родственниками. Но и назад пути тоже нет. Что ее ждет в Казимеже? Та же тяжелая жизнь, но уже не удастся убежать. Полные сострадания глаза родственников? Она и отсюда слышит их голоса. Бедная, неустроенная Хая, она вечно без гроша. Стать окончательно shlimazel, неудачницей? Или еще того хуже — lebish, пропащей?
Никогда.
До сих пор ей удавалось избежать силков, которые ей расставляла жизнь. Но в один прекрасный день она упадет с проклятой лошади и очнется с переломанными ногами. Или ее укусит одна из отвратительных маленьких змеек, живущих в зарослях — они заползают в постели, в туфли, — и она умрет в страшных мучениях. Или кретин Луис добьется своего: изнасилует ее в темном углу, а она выплачет себе все глаза. А если выживет, не ослепнув, ее выдадут насильно замуж за одного из этих мужланов. И тогда ей несдобровать.
Замученная оравой детишек и стадами баранов, она почернеет от солнца, обветрится, покроется раньше времени морщинами и постареет, как покупательницы у них в магазине, как уродливые, с пергаментными лицами англичанки, которых она видела в Мельбурне. Какое счастье, что мама подарила ей баночки с кремом! Предусмотрительность Гитель и страх Елены перед солнцем сохранили ее кожу белоснежной, как фарфор, из-за этой белизны на нее восхищенно поглядывают мужчины и отпускают завистливые комплименты женщины.
— Как вам удается сохранить кожу такой белой, дорогая?
У фермерш мания, они не хотят походить на аборигенок, темная кожа кажется им отвратительной. Елена отвечает на плохом английском языке с чудовищным польским акцентом, от которого не сумеет избавиться всю свою жизнь:
— Family secret. Семейная тайна.
А затем, словно приобщая к волшебному и сокровенному таинству, достает с нижней полки прилавка маленькую баночку с кремом и легкими движениями втирает его в лицо покупательницы. Женщины обожают, когда ими занимаются. Елена дает им еще и советы: прячьтесь от солнца, для кожи оно губительно. Пользуйтесь зонтиками, широкополыми шляпами.
Из магазина Бернарда женщины выходили очарованными.
Несмотря на то что, приехав в Австралию, Елена расходовала крем крайне скупо, запасы его подходили к концу. Напрасно она говорила фермершам, что крем стоит очень дорого, потому что привезен издалека, они постоянно его спрашивали. Уговаривали продавать его понемножку в магазине. Бернард не возражал против крема. Но тогда нужно было заказать крем Гитель.
Ночью Елена не могла заснуть — в Колерейне ночь пугала ее больше, чем день, — и в сотый раз считала и прикидывала. При самом лучшем раскладе посылка будет идти два месяца от Кракова до Мельбурна, две недели на таможне, а потом ее нужно будет привезти сюда.
Путь долгий и очень непростой. Куда проще было бы Елене изготавливать крем самой на месте. Наверное, не так уж это сложно. Достаточно спросить рецепт у Якоба. Дяди Якоба. Она часто вспоминает его и широкую улыбку матери, с какой она разворачивала пузатые банки с кремом, принесенные химиком.
Елена в волнении садится на кровати. Как она сразу не сообразила? Австралийки завидуют ее белоснежной коже? Она предложит им такую же белизну. Вернее, будет ее продавать. Начнет готовить этот крем, разложит в красивые баночки. Если все пойдет хорошо, она сможет вскоре зарабатывать себе на жизнь. Но для начала ей нужно хоть немного денег. Сбережения Елены давным-давно растаяли.
Бернард трясется над своими деньгами и не одолжит ей ни цента, Елена его знает. Впрочем, в Колерейне никто ей ничего не одолжит. Придется разбираться самой. Всю ночь она строит планы и еще долгие недели будет продумывать каждую деталь. Она непременно должна уехать из Колерейна в Мельбурн. Там в богатом квартале она откроет косметический салон. Уже сейчас она представляла свой салон в мельчайших подробностях — цвет стен, мебели. У нее в салоне женщины будут чувствовать себя лучше, чем дома, на несколько часов сбросят с себя домашние заботы, забудут о крикливых ребятишках.
Елена научит их, как ухаживать за своей кожей, защищать ее кремом Гитель. Может, имеет смысл делать еще и массаж? Елена помнит, как ей было приятно, когда мать в редкие минуты нежности разминала ей спину.
Мечты шли Елене на пользу, отвлекали от жалкой действительности. Но вставала одна и та же преграда: нет денег. Как заплатить за дорогу в Мельбурн? На какие средства начать изготовление крема? Она уже не могла думать ни о чем другом.
И вдруг вспомнила старого аптекаря из Сэндфорда, соседнего городишки. Каждую неделю она ездила на рынок в дядюшкиной двуколке и непременно заходила в аптеку. В тесной и пыльной лавчонке громоздились банки с травами, корой, маслами, отварами, мазями, притираниями. Елена с наслаждением вдыхала запахи лекарств, напоминающие ей о нереализованном врачебном призвании.
Как же она о нем раньше не вспомнила? “Вот кто меня спасет!” — сказала она себе. В базарный день она оставила Бернарда толковать с продавцами скота, а сама с бьющимся сердцем отправилась к аптекарю.
Поначалу она делала вид, что роется на полках, нюхала флаконы, переставляла баночки с мазями. Потом глубоко вздохнула, набираясь смелости, и подошла к старичку-аптекарю:
— Скажите, господин Хендерсон, не согласились бы вы взять меня в помощницы?
Тяжкое ученичество
Дядя Бернард наотрез отказался отпустить ее жить в Сэндфорд. Он и слышать не хотел об аптекаре, который сразу же согласился на предложение Елены.
Но Елена за все золото мира не осталась бы еще хоть ненадолго в Колерейне.
— Ты упрямее любого барана, — в конце концов обиженно заявил ей Бернард после того, как долго осыпал бранью на идише.
Елена окинула его ледяным взглядом и, не произнеся больше ни единого слова, отправилась к себе в комнату собирать вещи. Бернард встал у порога, не решаясь войти и продолжая осыпать ее упреками. Елена молча вышла на улицу, волоча за собой тяжелый чемодан. Дядюшка пальцем не шевельнул, чтобы помочь племяннице.
На улице Елену ждал сосед с двуколкой. Добродушный фермер согласился отвезти ее в Сэндфорд. Она устроилась на сиденье и поправила шляпу, фермер привязал позади двуколки ее чемодан.
Когда лошади тронулись с места, “Баба с возу!” — крикнул ей вслед Бернард вместо благословения.
Аптекарь положил Елене двадцать два австралийских доллара в месяц за каждодневную работу от зари до зари. Не густо, но шаг к независимости сделан. К своим покупательницам в аптеке Елена очень приветлива. А женщины, так же как в магазине Бернарда, приходят с ней поговорить. Елена слушает их с любопытством и сочувствием, расспрашивает о детях, мужьях, здоровье. Не жалеет сил, лишь бы помочь: все пересмотрит и найдет нужную микстуру, приготовит смесь по рецепту. Она в восторге от работы в аптеке, наслаждается пусть ограниченной, но непререкаемой властью — все слепо следуют ее советам.
Идет день за днем, и старый Хендерсон понемногу учит ее своему искусству. Она узнает на практике, как делать смеси из спермацета с луковицами лилий, из кожицы сладкого миндаля с воском и травами, из лаванды с медом. Она читает специальные труды по фармацевтике, которые ей советует Хендерсон, и не раз сожалеет о том, что ей не дали возможность выучиться на врача. Думает она и о красавце Станиславе, своей краковской влюбленности, но все реже и реже. За давностью лет портрет юноши потускнел и размылся. Он, верно, женат, обзавелся оравой детишек, думает она порой без тени сожаления. Она не из тех женщин, которые терзают себя любовными переживаниями, подлинными или воображаемыми.
Но Елена за все золото мира не осталась бы еще хоть ненадолго в Колерейне.
— Ты упрямее любого барана, — в конце концов обиженно заявил ей Бернард после того, как долго осыпал бранью на идише.
Елена окинула его ледяным взглядом и, не произнеся больше ни единого слова, отправилась к себе в комнату собирать вещи. Бернард встал у порога, не решаясь войти и продолжая осыпать ее упреками. Елена молча вышла на улицу, волоча за собой тяжелый чемодан. Дядюшка пальцем не шевельнул, чтобы помочь племяннице.
На улице Елену ждал сосед с двуколкой. Добродушный фермер согласился отвезти ее в Сэндфорд. Она устроилась на сиденье и поправила шляпу, фермер привязал позади двуколки ее чемодан.
Когда лошади тронулись с места, “Баба с возу!” — крикнул ей вслед Бернард вместо благословения.
Аптекарь положил Елене двадцать два австралийских доллара в месяц за каждодневную работу от зари до зари. Не густо, но шаг к независимости сделан. К своим покупательницам в аптеке Елена очень приветлива. А женщины, так же как в магазине Бернарда, приходят с ней поговорить. Елена слушает их с любопытством и сочувствием, расспрашивает о детях, мужьях, здоровье. Не жалеет сил, лишь бы помочь: все пересмотрит и найдет нужную микстуру, приготовит смесь по рецепту. Она в восторге от работы в аптеке, наслаждается пусть ограниченной, но непререкаемой властью — все слепо следуют ее советам.
Идет день за днем, и старый Хендерсон понемногу учит ее своему искусству. Она узнает на практике, как делать смеси из спермацета с луковицами лилий, из кожицы сладкого миндаля с воском и травами, из лаванды с медом. Она читает специальные труды по фармацевтике, которые ей советует Хендерсон, и не раз сожалеет о том, что ей не дали возможность выучиться на врача. Думает она и о красавце Станиславе, своей краковской влюбленности, но все реже и реже. За давностью лет портрет юноши потускнел и размылся. Он, верно, женат, обзавелся оравой детишек, думает она порой без тени сожаления. Она не из тех женщин, которые терзают себя любовными переживаниями, подлинными или воображаемыми.