Модиано Патрик

Из самых глубин забвения


   Патрик МОДИАНО
   ИЗ САМЫХ ГЛУБИН ЗАБВЕНИЯ
   Перевод с французского Жака Петивера
   Петеру Хандке посвящается
   Из самых глубин забвения...
   Стефан Георге
   Она была среднего роста, а он, Жерар Ван Бевер, чуть пониже. В тот зимний вечер, тридцать лет тому назад, когда мы встретились впервые, я проводил их до гостиницы на набережной Турнель, где они жили, и неожиданно очутился в их номере. Там стояли две кровати: одна возле двери, а другая под окном. Окно не выходило на набережную; мне показалось, что оно наклонное, как в мансарде.
   Никакого беспорядка в номере я не заметил. Постели были застланы. Ни одного чемодана, никакой одежды. Ничего, кроме огромного будильника на одной из тумбочек. Но, несмотря на этот будильник, можно было подумать, что они живут здесь подпольно и стараются не оставлять каких-либо следов своего проживания. Кстати, в тот вечер мы оставались в номере совсем недолго: только положили мои альбомы по искусству - мне не удалось продать их книготорговцу на площади Сен-Мишель и я чертовски устал их таскать.
   Именно на площади Сен-Мишель они и заговорили со мной в начале вечера, среди людского водоворота: часть его протискивалась в метро, а другая в обратном направлении, на бульвар. Спросили, где тут почта поблизости. Я подумал, что мои объяснения могут оказаться слишком путаными: мне никогда не удается указать кратчайшее расстояние от одной точки до другой, а потому решил проводить их до почты у метро "Одеон". По дороге она зашла в табачный киоск и купила марки. А потом наклеила их на конверт, и я успел разглядеть адрес: Майорка.
   Она бросила письмо в один из ящиков, даже не посмотрев, в тот ли, на котором написано "За границу. Авиапочта". А потом мы вернулись обратно к площади Сен-Мишель и набережной. Она заботливо спросила про мои книги: "Тяжелые, наверное?" А потом сухо бросила Ван Беверу:
   - Ты мог бы и помочь.
   Он улыбнулся и взял под мышку один альбом, самый большой.
   В их номере на набережной Турнельской набережной я положил альбомы рядом с тумбочкой, на которой стоял будильник. Тиканья я не услышал. Стрелки показывали три часа. На наволочке красовалось пятно. Наклонившись, чтобы положить альбомы, я уловил исходящий от подушки и от постели запах эфира. Она задела меня рукой и зажгла лампу на тумбочке.
   Мы поужинали на набережной, в кафе рядом с гостиницей. Обошлись без закусок, заказали только по горячему. Платил Ван Бевер. Я в тот вечер был без денег. Ван Бевер испугался, что ему не хватает пяти франков. Стал шарить по карманам пальто и пиджака и наконец набрал недостающую сумму мелочью. Она спокойно ждала, рассеянно смотрела на него и курила. Свое блюдо она отдала нам, а сама только чуть-чуть поклевала из тарелки Ван Бевера. Потом повернулась ко мне и хрипловатым голосом произнесла:
   - В следующий раз пойдем в настоящий ресторан...
   Чуть позже мы остались вдвоем перед гостиницей, пока Ван Бевер поднимался за моими альбомами в номер. Молчание нарушил я: спросил, давно ли они тут живут и откуда они - из провинции или из-за границы. Нет, они из пригорода Парижа. А тут живут уже два месяца. Вот и все, что она сказала мне в тот вечер. А еще сказала, что ее зовут Жаклин.
   Ван Бевер спустился и вернул мне книги. Спросил, попытаюсь ли я еще завтра их продать и выгодна ли такая коммерция. Они сказали, что мы можем еще увидеться. Точное время назначить трудно, но они часто ходят в кафе на углу улицы Данте.
   Иногда я туда возвращаюсь, во сне. Недавно ночью уходящее февральское солнце слепило мне глаза на улице Данте. Она ничуть не изменилась с тех пор.
   Я остановился перед застекленной террасой кафе и посмотрел на стойку, на электрический биллиард и на столики, расположенные будто по краям танцевальной площадки.
   Я дошел до середины улицы. Высокий дом напротив, на бульваре Сен-Жермен, отбрасывал тень. Но за моей спиной тротуар был еще залит солнцем.
   А когда я проснулся, то тот период моей жизни, когда я познакомился с Жаклин, предстал передо мной в том же контрасте света и тени. Тусклые зимние улицы, и вместе с тем сквозь щели ставней сочится солнце.
   Жерар Ван Бевер носил саржевое пальто, которое было ему велико. Я как сейчас его вижу: стоит в кафе на улице Данте перед электрическим биллиардом. Но играет Жаклин. Ее руки и грудь слегка шевелятся, потрескивает, мигая лампочками, биллиард. Пальто Ван Бевера было широкое, ниже колен. Он держался очень прямо, с поднятым воротником, засунув руки в карманы. А Жаклин была в сером, с витыми узорами, свитере под горло и коричневой куртке из мягкой кожи.
   В первый раз, когда я снова встретился с ними на улице Данте, Жаклин повернулась ко мне, улыбнулась, а потом продолжила играть на своем биллиарде. Я сел за столик. Ее руки и грудь показались мне хрупкими на фоне массивного автомата, сотрясения которого угрожали в любую секунду отбросить ее назад. Она силилась устоять, словно человек, которого вот-вот выбросит за борт. Потом села за мой столик, а Ван Бевер сменил ее у биллиарда. Поначалу меня удивляло, что они так долго играют в эту игру. Мой приход часто прерывал ее, а не то она продолжалась бы бесконечно.
   После полудня в кафе почти никого не было, но с шести часов клиенты начинали толпиться около стойки и вокруг немногочисленных столиков в зале. В шуме голосов и треска электрического биллиарда, среди тесно стоявших людей я не сразу различал Ван Бевера и Жаклин. Сначала я видел саржевое пальто Ван Бевера, а потом уж Жаклин. Несколько раз я приходил, когда их не было, и каждый раз подолгу ждал за одним из столиков. Я думал, что мне больше никогда не представится случай их встретить и что они затерялись в шуме и толпе. И вот однажды после полудня я их увидел: они были тут и стояли в глубине пустынного зала рядышком, около биллиарда.
   Я едва помню прочие подробности того периода моей жизни. Я почти забыл лица родителей. Некоторое время я еще жил в их квартире, а потом бросил учебу и стал жить продажей антикварных книг.
   Вскоре после знакомства с Жаклин и Ван Бевером я поселился в гостинице "Лима", совсем рядом с ними. Я состарил себя на целый год, исправив в паспорте дату рождения, чтобы считаться совершеннолетним*.
   За неделю до моего поселения в гостинице "Лима" мне было негде спать, поэтому они дали мне ключ от своего номера, а сами уехали в провинцию, в одно из тех казино, куда они ездили часто.
   До нашей встречи они начали с казино городка Анген под Парижем и еще двух-трех казино небольших курортов в Нормандии. А потом остановились на городах Дьеп, Форж-лез-О и Банёль-де-л'Орн. Уезжали в субботу, а возвращались в понедельник с выигранными деньгами, но никогда не больше тысячи франков. Ван Бевер нашел комбинацию удвоения ставок, "на пятерку без цвета", как он говорил, но она была плодотворной лишь при условии скромных ставок в рулетку.
   Я ни разу с ними в эти места не ездил. Ждал их до понедельника, не выходя за пределы квартала. Через некоторое время Ван Бевер стал ездить в "Форж", по его выражению, - это было ближе, чем Банёль-де-л'Орн, - а Жаклин оставалась в Париже.
   Когда я ночевал один в их номере, там вечно витал тот же запах эфира. Синий флакон стоял на полке над раковиной. В шкафу висела одежда: мужской пиджак, брюки, бюстгальтер и один из серых свитеров под горло, которые носила Жаклин.
   В такие ночи мне спалось плохо. Я просыпался и не сразу понимал, где нахожусь. Мне требовалось немало времени прежде, чем я узнавал комнату. Если бы мне задали вопросы о Ван Бевере и Жаклин, мне было бы очень трудно ответить и оправдать мое присутствие в их номере. Вернутся ли они? В конечном счете я начал в этом сомневаться. Портье, сидевшего за конторкой из темного дерева в холле отеля, нимало не волновало, что я поднимаюсь в номер и не сдаю ключ. Просто кивал мне, и все.
   В последнюю ночь я проснулся часов в пять. Снова заснуть мне не удалось. Я лежал, вне всякого сомнения, в постели Жаклин. Будильник тикал так громко, что мне захотелось убрать его в шкаф или под подушку. Но тишина меня пугала. Тогда я встал и вышел из отеля. Дошел по набережной до ворот Ботанического сада, а потом вошел в единственное открытое кафе, напротив Аустерлицкого вокзала.
   На прошлой неделе они ездили играть в казино Дьепа и вернулись рано утром. Сегодня будет то же самое. Осталось ждать час или два... С Аустерлицкого вокзала выходило все больше приехавших из пригорода людей. Они быстро выпивали кофе у стойки и спускались в метро. Было еще темно.
   Я снова пошел вдоль ограды Ботанического сада, а потом вдоль решетки бывшего Винного рынка.
   Я увидел их издали. Саржевое пальто Ван Бевера сияло в сумраке светлым пятном. Они сидели на скамейке с другой стороны набережной, напротив запертых коробов букинистов. Только что вернулись из Дьепа. Постучались в номер, а там никого - ведь я вышел с ключом.
   Мое окно в гостинице "Лима" выходило на бульвар Сен-Жермен и верхнюю часть улицы Бернардинцев. Когда я лежал на постели, то видел вырисовывавшуюся в этом окне колокольню церкви (забыл, как она называется). Ночью, после того, как стихал шум машин, били ее башенные часы. Часто Жаклин с Ван Бевером провожали меня до самой гостиницы. Мы ходили ужинать в китайский ресторанчик, после кино.
   В такие вечера ничто не отличало нас от студентов, сновавших по бульвару Сен-Мишель. Несколько потрепанное пальто Ван Бевера и кожаная куртка Жаклин сливались с угрюмой обстановкой Латинского квартала. Я был в старом грязноватом бежевом плаще, с книгами подмышкой. Нет, действительно, ничто не могло привлечь к нам внимания.
   Я написал в гостиничной карточке "студент филфака", но это было чистой формальностью: администратор ни разу ни о чем меня не спрашивал. Достаточно было оплачивать номер каждую неделю. Однажды, когда я выходил с сумкой книг, чтобы попытаться продать их одному знакомому букинисту, он произнес:
   - Ну, как учеба?
   Сначала мне показалось, что он говорит это с некоторой иронией. Но он был совершенно серьезен.
   В гостинице "Турнель" царил тот же покой, что и в гостинице "Лима". Жаклин и Ван Бевер были там единственными постояльцами. Они рассказали, что отель скоро закроется и что его переделают под квартиры. И правда, днем из соседних номеров доносился стук молотка.
   А они-то карточку заполняли? И какая у них профессия? Ван Бевер ответил, что он написал "разносчик", но я не понял, шутит он или нет. Л Жаклин пожала плечами. У нее не было профессии. Я тоже мог бы назвать себя разносчиком: ведь я бесконечно носил книги от одной книжной лавки к другой.
   Было холодно. Я вспоминаю талый снег на тротуаре и на набережной и черно-серый цвет зимы. А Жаклин постоянно носила свою не по сезону легкую кожаную куртку.
   В первый раз, когда Ван Бевер поехал в Форж-лез-О один, а Жаклин осталась в Париже, был такой вот зимний день. Мы перешли Сену, провожая Ван Бевера до метро "Мариинский мост"; его поезд уходил с вокзала Сен-Лазар. Он сказал, что, может быть, заглянет и в дьепское казино: ему хотелось выиграть больше денег, чем обычно. Его саржевое пальто исчезло в метро, и мы с Жаклин остались одни.
   Я всегда видел ее только с Ван Бевером и случая поговорить с ней по-настоящему ни разу не представлялось. К тому же она часто за весь вечер рта не раскрывала. Лишь иногда сухо просила Ван Бевера сходить за сигаретами, словно хотела от него отделаться. И от меня тоже. Но постепенно я привык к ее молчанию и резкости.
   В тот день, когда Ван Бевер спускался в метро, я подумал, что она жалеет, что не поехала с ним, как обычно. Мы не перешли обратно на левый берег, а двинулись по набережной Ратуши. Она молчала. Я уже был готов к тому, что с минуты на минуту она со мной распрощается. Но ошибся: она продолжала идти рядом.
   Над Сеной и набережной витал туман. Жаклин, наверное, совсем продрогла в своей слишком легкой кожаной куртке. Мы шли вдоль Архиепископского сквера на краю острова Сите, и вдруг она зашлась в приступе кашля. Потом снова обрела дыхание. Я сказал, что ей надо бы выпить чего-нибудь горячего, и мы вошли в кафе на улице Данте.
   Там царил обычный вечерний гам. Перед электрическим биллиардом торчали двое, но Жаклин играть не хотелось. Я заказал ей грог. Она выпила его с гримаской, словно это был яд. Я сказал: "Зря вы ходите в этой куртке". С момента нашего знакомства мне все не удавалось перейти с ней на ты: она установила между нами некоторую дистанцию.
   Мы сидели за столиком в глубине кафе, совсем рядом с электрическим биллиардом. Она наклонилась ко мне и сказала, что не поехала с Ван Бевером потому, что не очень в форме. Говорила она довольно тихо, и я придвинулся к ней поближе. Наши лица почти касались друг друга. Она сделала мне признание: как только зима кончится, она надеется уехать из Парижа. Куда же?
   - На Майорку...
   Я вспомнил письмо, которое она отправила в день нашего знакомства: на конверте было написано "Майорка".
   - Как было бы хорошо, если б мы могли уехать уже завтра...
   Вдруг она сильно побледнела. Один из наших соседей положил локоть на край нашего столика, словно нас не видел, невозмутимо продолжая беседу. Жаклин отодвинулась на самый край банкетки. Треск электрического биллиарда действовал на меня угнетающе.
   Я тоже мечтал уехать, когда снег на тротуарах стал таять, а я был в старых ботинках.
   - А чего дожидаться пока зима кончится? - спросил я. Она улыбнулась.
   - Сначала надо деньжат поднакопить.
   И зажгла сигарету. Закашлялась. Курила она слишком много. Вечно те же сигареты с пресноватым запахом светлого французского табака.
   - Не продажей же ваших книг мы их поднакопим.
   Я был счастлив, что она сказала "мы". Словно отныне мы с ней были связаны навеки.
   - Жерар, конечно, привезет много денег из Форж-лез-О и Дьепа, произнес я. Она пожала плечами:
   - Вот уже полгода, как мы играем по его комбинации, но пока это мало что принесло.
   Она мало верила в эту ставку "на пятерку без цвета".
   - Вы давно знакомы с Жераром?
   - Давно... Мы познакомились под Парижем, в Атис-Монсе...
   Она молча смотрела мне прямо в глаза. Словно давая понять, что говорить на эту тему нечего.
   - Так вы из Атис-Монса?
   - Ага.
   Я хорошо знал название этого городка близ Аблона: там жил один из моих приятелей. Он брал машину своих родителей и возил меня вечером в Орли. Мы ходили в кино и в бар аэропорта. Сидели допоздна, слушали, как объявляют самолеты: прилетающие и улетающие в далекие края. Прохаживались по огромному залу. В Париж мы возвращались не по автостраде, а через Вильнёв-ле-Руа, Атис-Монс и прочие местечки южного пригорода... Я мог бы тогда повстречаться с Жаклин.
   - Вы много путешествовали?
   Один из вопросов, чтобы оживить банальный разговор. Я задал его притворно безразличным тоном.
   - Почти нет, - ответила она. - Путешествием это и не назовешь. Но теперь, если б немного денег появилось...
   Говорила она еще тише, словно хотела поделиться со мной тайной. Ее было почти неслышно из-за гама вокруг. Я наклонился к ней. Наши лица снова почти касались друг Друга.
   - Мы с Жераром познакомились с одним американцем. Он пишет романы... На Майорке живет... Он найдет нам там дом... Мы с ним познакомились в английской книжной лавке на набережной.
   Я туда ходил часто. Лавка эта состояла из лабиринта заставленных книгами комнатушек. В них можно было уединиться. Покупатели приезжали издалека и приходили в лавку, как в гавань. Лавка работала допоздна. Я купил там несколько романов из библиотечки издательства "Таушниц", попробовал их перепродать. Полки прямо на улице, и стулья, и даже диван: словно терраса кафе. Из лавки открывался вид на Собор Парижской Богоматери. А перейдешь порог - и будто в Амстердаме или в Сан-Франциско.
   Так, значит, письмо, которое она отправила на Одеоне, предназначалось тому "американцу, что пишет романы"... Как его зовут? Может, я что-то читал...
   - Уильям Мак-Гиверн...
   Нет, никакого Мак-Гиверна я не знал. Она снова зажгла сигарету. Закашлялась. Была по-прежнему сильно бледна.
   - Грипп, наверное, подхватила, - сказала она.
   - Вам бы еще грогу выпить.
   - Нет, спасибо.
   Вдруг вид у нее стал озабоченный.
   - Надеюсь, что Жерару повезет...
   - Я тоже надеюсь...
   - Я всегда волнуюсь, когда Жерара нет...
   Она произнесла "Жерар" нараспев, очень нежно. Она, конечно, была иногда резка с ним, но брала его за руку на улице или клала ему на плечо голову, когда мы сидели за столиком в кафе Данте. Однажды после обеда я постучал в их номер и она сказала "войдите". Они лежали на одной из узких коек, на той, что под окном.
   - Я не могу без Жерара...
   Эта фраза вырвалась у нее, словно она говорила сама с собой, забыв о моем присутствии. Внезапно я стал лишним. Наверное, лучше было бы оставить ее одну. Я уже искал предлог, чтобы попрощаться, но тут она бросила на меня взгляд, сначала отсутствующий. А уже потом увидела меня.
   Молчание нарушил я:
   - А как ваш грипп? Проходит?
   - Надо раздобыть аспирин. Не знаете аптеку поблизости?
   Если разобраться, то до тех пор моя роль заключалась в том, чтобы находить им ближайшие почтовые отделения и аптеки.
   Ближайшая аптека находилась возле моего отеля, на бульваре Сен-Жермен. Она купила не только аспирин, но и флакончик эфира. Несколько минут мы шли вместе, до угла улицы Бернардинцев. Она остановилась у входа в мой отель.
   - Если хотите, можем поужинать вместе.
   Она пожала мне руку, улыбнулась. Я еле удержался от того, чтобы не попросить ее остаться со мной.
   - Зайдите за мной в семь, - сказала она.
   И повернула за угол. Я не смог удержаться, чтобы не смотреть ей вслед. Она удалялась по направлению к набережной, в своей кожаной, такой не подходящей для зимы, куртке, засунув руки в карманы.
   Я не выходил из номера до самого вечера. Отопление больше не работало, и я лег на кровать прямо в пальто. Время от времени я впадал в полусон или неотрывно смотрел в какую-нибудь точку на потолке, думая о Жаклин и Жераре Ван Бевере.
   Вернулась ли она в свой отель? Или у нее было свидание с кем-то где-нибудь в Париже? Я вспомнил один вечер, когда она оставила нас одних, Ван Бевера и меня. Мы пошли вдвоем в кино, на последний сеанс. Ван Бевер показался мне озабоченным. Потащил он меня в кино только для того, чтобы скоротать время. Около часа ночи мы снова встретились с Жаклин в кафе на улице Кюжас. Она не рассказала, чем занималась весь вечер. Да Ван Бевер и не задал ей ни единого вопроса, будто мое присутствие мешало им говорить совершенно свободно. В ту ночь я был лишним. Они проводили меня до гостиницы "Лима". Молча. Это было в пятницу, а назавтра они, как обычно, уезжали в Дьеп или в Форж-лез-О. Я спросил, в каком часу у них поезд.
   - Завтра мы останемся в Париже? - сухо ответил Ван Бевер.
   Они оставили меня перед гостиницей. Ван Бевер сказал: "До завтра", руки мне не пожал. А Жаклин улыбнулась мне, но несколько принужденно: словно боялась или не хотела оставаться наедине с Ван Бевером, Словно предпочла бы присутствие третьего Лица. Но когда я поглядел им вслед, увидел, что Ван Бевер взял Жаклин за руку. О чем они говорили? Может, Жаклин в чем-то оправдывалась? Может Ван Бевер в чем-то её упрекал? Или я это сам придумал?
   Когда я вышел из отеля, было уже темно. Я дошел до набережной по улице Бернардинцев. Постучал в ее дверь. Она открыла. Она была в одном из своих вязаных косичками свитеров под горло и черных, зауженных книзу, брюках. Босиком. Кровать у окна была разобрана. Шторы задернуты. Абажур с ночника был снят, но малюсенькая лампочка оставляла часть комнаты в тени. И тот же запах эфира, еще сильнее, чем всегда.
   Она села на край кровати, а я - на единственный стул у стены возле умывальника.
   Я спросил чувствует ли она себя лучше.
   - Немножечко...
   Она поймала мой взгляд на открытом флаконе эфира на тумбочке. Конечно же, поняла, что я почувствовал запах.
   - Принимаю вот, чтобы не кашлять... И повторила, словно оправдываясь:
   - Нет, правда... это очень помогает от кашля.
   Поняла, что я готов ей поверить, и сказала:
   - А вы никогда не пробовали?
   - Никогда.
   Она смочила эфиром ватку и протянула мне. Несколько секунд я колебался и не брал, но если это может помочь установлению между нами близости... Я понюхал ватку, а потом флакон. Она тоже. Мои легкие наполнились прохладой. Я лег рядом с ней. Мы прижались друг к другу и провалились в пустоту. Ощущение прохлады становилось все сильнее, и тиканье будильника все четче раздавалось в тишине: я даже слышал его эхо.
   Мы вышли из отеля часов в шесть утра. Дошли до кафе на улице Кюжас оно открыто всю ночь. На прошлой неделе мы договорились встретиться там после их возвращения из Форж-лез-О. Они пришли около семи, и мы вместе позавтракали. Но по ним нельзя было сказать, что они провели бессонную ночь. Они были оживленнее, чем всегда. Особенно Жаклин. Они выиграли две тысячи франков.
   На сей раз Ван Бевер вернется из Форж не поездом, а на машине одного человека, с которым они познакомились в казино в Лангрюне: он живет в Париже. Когда мы выходили из гостиницы, Жаклин сказала, что Жерар, может быть, уже на улице Кюжас.
   Я спросил, не хочет ли она пойти к нему на встречу одна. Действительно ли мое присутствие необходимо? Но она пожала плечами и сказала, что хочет, чтобы я пошел с ней.
   Кроме нас, в кафе не было ни души. Неоновые лампы ослепили меня. На улице еще было темным-темно, и я потерял представление о времени. Мы сидели рядышком на банкетке у огромного, как витрина, окна. У меня было ощущение, что начинается ночь.
   Я увидел через окно, как перед кафе остановился черный автомобиль. Из него вылез Ван Бевер в своем вечном саржевом пальто. Наклонился к водителю, а потом захлопнул дверцу. Поискал нас взглядом, но не увидел. Подумал, что мы в глубине зала. Он часто моргал из-за неона. А потом нашел нас и сел напротив.
   На вид он вовсе не был удивлен моему присутствию. Или слишком устал, чтобы задавать вопросы? Тут же заказал большую чашку кофе и круассаны.
   - В конце концов я поехал в Дьеп...
   Так и сидел в пальто с поднятым воротником. Горбился, голову втянул в плечи, он так сидел всегда; мне казалось, что так он похож на жокея. А вот когда стоял, то держался очень прямо, словно старался казаться выше.
   - Три тысячи франков в Дьепе выиграл...
   Сказал он это с некоторым вызовом. Может, проявил таким образом свое недовольство тем, что я сижу тут с Жаклин. Взял ее за руку. На меня не обращал ни малейшего внимания.
   - Это хорошо, - произнесла Жаклин. Погладила ему руку.
   - Теперь сможете купить билет на Майорку, - сказал я. Ван Бевер взглянул на меня удивленно.
   - Я рассказала ему наши планы, - объяснила Жаклин.
   - А, так вы в курсе? Надеюсь, что поедете с нами...
   Нет, он совершенно не был рассержен моим присутствием. Но продолжал говорить мне "вы". Я несколько раз попробовал перейти с ним на "ты", но безуспешно: он продолжал отвечать мне на "вы".
   - Я бы поехал, если вам не помешаю, - ответил я.
   - Конечно же, ничуть не помешаете, - произнесла Жаклин.
   Она улыбалась мне. Теперь ее рука лежала на его руке. Гарсон принес кофе и круассаны.
   -- Я с утки ничего не ел, - сказал Ван Бевер.
   В неоновом свете его лицо казалось бледным. Круги под глазами. Он быстро прикончил несколько круассанов, один за другим.
   - Теперь лучше... В машине я заснул...
   А Жаклин наоборот выглядела прекрасно. Не кашляла больше. Благодаря эфиру? Я спросил себя, не приснилось ли мне все это: несколько проведенных с Жаклин часов, ощущение прохлады и легкости, мы двое на слишком узкой койке, внезапно охватившая нас головокружительная дрожь, эхо ее голоса, звучавшее громче тиканья будильника... Она говорила мне "ты". А теперь "вы": Жерар Ван Бевер тут. Придется ждать, пока он снова поедет в Форж-лез-О или в Дьеп. И еще не известно, останется ли она со мной в Париже.
   - А вы-то что делали?
   На секунду мне показалось, что он что-то подозревает. Но он задал этот вопрос рассеянно, словно машинально.
   - Ничего особенного, - ответила Жаклин. - В кино ходили.
   И посмотрела мне прямо в глаза, словно делая меня соучастником этой лжи. Рука ее по-прежнему лежала на его руке.
   - И что смотрели?
   - "Мунфлитские контрабандисты", - ответил я.
   - Хорошо?
   И убрал свою руку из-под руки Жаклин.
   - Очень хорошо.
   Он внимательно поглядел на нас, переводя взгляд с одного на другого. Жаклин его выдержала.
   - Хотелось бы, чтобы вы мне рассказали этот фильм... Но в другой раз... время есть...
   Он взял иронический тон, и я заметил на лице Жаклин некоторую опаску. Она нахмурила брови. И в конце концов сказала ему:
   - Хочешь вернуться в гостиницу? И снова взяла его за руку. Совсем забыла о моем присутствии.
   - Пока нет... Выпью еще чашечку кофе...
   - А потом в гостиницу, - нежно повторила она.
   Я вдруг сообразил, что сейчас раннее утро. Я отрезвел. Все очарование этой ночи растаяло. Всего лишь брюнетка в коричневой кожаной куртке, бледная, сидит напротив мужика в саржевом пальто. Держатся за руки в обычном кафе в Латинском квартале. Вернутся вдвоем в гостиницу. И начнется еще один совершенно обычный зимний день. Снова придется брести в предрассветных сумерках по бульвару Сен-Жермен, среди людей, спешащих на занятия в институты или университет. Все моего возраста, но кажутся мне чужими, иностранцами. Я едва понимал их язык. Однажды я сказал Ван Беверу, что мне хочется сменить квартал: неловко себя чувствую среди всех этих студентов. Он ответил:
   - Это будет ошибкой. Среди них никто вас не заметит.
   Жаклин отвернулась, будто эта тема ее не интересовала и она боялась, что Ван Бевер станет со мной откровенничать.