Можно ли назвать справедливым и благодарным такое общество, которое столь расточительно одаряет так называемых благородных, золотых дел мастеров и остальных людей этого рода, ничего не делающих, живущих только лестью и изобретающих никчемные удовольствия, а с другой стороны, не выказывает ни малейшей заботы о земледельцах, угольщиках, поденщиках, ломовых извозчиках и рабочих, без которых не было бы вообще никакого общества? Мало того, обременяя их работою в цветущую пору их жизни, оно не вспоминает об их неусыпном старании, забывает о принесенных ими многих и великих благодеяниях, а когда на них обрушатся старость, болезни и тяжкая нужда, с самой черствой неблагодарностью вознаграждает их жалкой смертью. Далее, из поденной платы бедняков богачи ежедневно урывают кое-что не только личными обманами, но также и на основании государственных законов. Таким образом, если раньше представлялось несправедливым отплачивать черной неблагодарностью за усердную службу на пользу общества, то они извратили это так, что сделали справедливостью путем обнародования особых законов.
При неоднократном и внимательном созерцании всех процветающих ныне государств я могу клятвенно утверждать, что они представляются не чем иным, как некиим заговором богачей, ратующих под именем и вывеской государства о своих личных выгодах. Они измышляют и изобретают всякие способы и хитрости, во-первых, для того, чтобы удержать без страха потери то, что стяжали разными мошенническими хитростями, а затем для того, чтобы откупить себе за возможно дешевую плату работу и труд всех бедняков и эксплуатировать их, как вьючный скот. Раз богачи постановили от имени государства, значит, также и от имени бедных, соблюдать эти ухищрения, они становятся уже законами. Но и тут, когда эти омерзительные люди, в силу своей ненасытной алчности, поделили в своей среде все то, чего хватило бы на всех, как далеки они все же от благоденствия государства утопийцев! Выведя деньги из употребления, они совершенно уничтожили всякую алчность к ним, а какая масса тягостей пропала при этом! Какой посев преступлений вырван с корнем! Кто не знает, что с исчезновением денег совершенно отмирают все те преступления, которые подвергаются ежедневной каре, ноне обузданию, а именно: обманы, кражи, грабежи, ссоры, восстания, споры, мятежи, убийства, предательства, отравления; вдобавок вместе с деньгами моментально погибнут страх, тревога, заботы, труды, бессоница. Даже сама бедность, которая, по-видимому, одна только нуждается в деньгах, немедленно исчезла бы с совершенным уничтожением денег.
Чтобы это было яснее, вообрази себе какой-нибудь бесплодный и неурожайный год, в который голод унес много тысяч людей. Я решительно утверждаю, что если в конце этого бедствия порастрясти житницы богачей, то там можно было бы найти огромное количество хлеба; и если бы распределить этот запас между теми, кто погиб от недоедания и изнурения, то никто и не заметил бы подобной скупости климата и почвы. Так легко можно было бы добыть пропитание, но вот пресловутые блаженные деньги, прекрасное изобретение, открывающее доступ к пропитанию, одни только и загораживают дорогу к пропитанию. Не сомневаюсь, что богачи тоже чувствуют это; они отлично знают, что лучше быть в таком положении, чтобы ни в чем не нуждаться, чем иметь в изобилии много лишнего; лучше избавиться от многочисленных бедствий, чем быть осажденным большими богатствами. Мне и в голову не приходит сомневаться, что весь мир легко и давно уже принял бы законы утопийского государства как из соображений собственной выгоды, так и в силу авторитета Христа-спасителя, который по своей величайшей мудрости не мог не знать того, что лучше всего, а по своей доброте не мог не посоветовать того, что он знал за самое лучшее. Но этому противится одно чудовище, царь и отец всякой гибели, — гордость. Она меряет благополучие не своими удачами, а чужими неудачами. Она не хотела бы даже стать богиней, если бы не оставалось никаких несчастных, над которыми она могла бы властвовать и издеваться; ей надо, чтобы ее счастье сверкало при сравнении с их бедствиями, ей надо развернуть свои богатства, чтобы терзать и разжигать их недостаток. Эта адская змея пресмыкается в сердцах людей и, как рыба-подлипало,[107] задерживает и замедляет избрание ими пути к лучшей жизни.
Так как она слишком глубоко внедрилась в людей, чтобы ее легко можно было вырвать, то я рад, что, по крайней мере, утопийцам выпало на долю государство такого рода, который я с удовольствием пожелал бы для всех. Они последовали в своей жизни именно таким уставам и заложили на них основы государства не только очень удачно, но и навеки, насколько это может предсказать человеческое предположение. Они истребили у себя с прочими пороками корни честолюбия и раздора, а потому им не грозит никакой опасности, что они будут страдать от внутренних распрей, исключительно от которых погибли многие города с их прекрасно защищенными богатствами. А при полном внутреннем согласии и наличии незыблемых учреждений эту державу нельзя потрясти и поколебать соседним государям, которые под влиянием зависти давно уже и неоднократно покушались на это, но всегда получали отпор.
Когда Рафаил изложил все это, мне сейчас же пришло на ум немало обычаев и законов этого народа, заключающих в себе чрезвычайную нелепость. Таковы не только способ ведения войны, их церковные обряды и религии, а сверх того и другие их учреждения, но особенно то, что является главнейшей основой их устройства, а именно: общность их жизни и питания при полном отсутствии денежного обращения. Это одно совершенно уничтожает всякую знатность, великолепие, блеск, что, по общепринятому мнению, составляет истинную славу и красу государства. Но я знал, что Рафаил утомлен рассказом, и у меня не было достаточной уверенности, может ли он терпеливо выслушать возражения против его мнения, а в особенности я вспоминал, как он порицал некоторых за их напрасное опасение, что их не сочтут достаточно умными, если они не найдут в речах других людей того, за что их можно продернуть. Поэтому, похвалив устройство утопийцев и речь Рафаила, я взял его за руку и повел в дом ужинать. Правда, я сделал оговорку, что у нас будет еще время поглубже подумать об этом предмете и побеседовать с рассказчиком поосновательнее. Хорошо, если бы это когда-нибудь осуществилось! Между тем я не могу согласиться со всем, что рассказал этот человек, во всяком случае, и бесспорно глубоко образованный, и очень опытный в понимании человечества; но, с другой стороны, я охотно признаю, что в утопийской республике имеется очень много такого, чего я более желаю в наших государствах, нежели ожидаю.
Конец послеполуденной беседы, которую вел Рафаил Гитлодей о законах и обычаях острова Утопии, известного доселе немногим, в записи славнейшего и ученейшего мужа г-на Томаса Мора, лондонского гражданина и виконта.
Комментарий
При неоднократном и внимательном созерцании всех процветающих ныне государств я могу клятвенно утверждать, что они представляются не чем иным, как некиим заговором богачей, ратующих под именем и вывеской государства о своих личных выгодах. Они измышляют и изобретают всякие способы и хитрости, во-первых, для того, чтобы удержать без страха потери то, что стяжали разными мошенническими хитростями, а затем для того, чтобы откупить себе за возможно дешевую плату работу и труд всех бедняков и эксплуатировать их, как вьючный скот. Раз богачи постановили от имени государства, значит, также и от имени бедных, соблюдать эти ухищрения, они становятся уже законами. Но и тут, когда эти омерзительные люди, в силу своей ненасытной алчности, поделили в своей среде все то, чего хватило бы на всех, как далеки они все же от благоденствия государства утопийцев! Выведя деньги из употребления, они совершенно уничтожили всякую алчность к ним, а какая масса тягостей пропала при этом! Какой посев преступлений вырван с корнем! Кто не знает, что с исчезновением денег совершенно отмирают все те преступления, которые подвергаются ежедневной каре, ноне обузданию, а именно: обманы, кражи, грабежи, ссоры, восстания, споры, мятежи, убийства, предательства, отравления; вдобавок вместе с деньгами моментально погибнут страх, тревога, заботы, труды, бессоница. Даже сама бедность, которая, по-видимому, одна только нуждается в деньгах, немедленно исчезла бы с совершенным уничтожением денег.
Чтобы это было яснее, вообрази себе какой-нибудь бесплодный и неурожайный год, в который голод унес много тысяч людей. Я решительно утверждаю, что если в конце этого бедствия порастрясти житницы богачей, то там можно было бы найти огромное количество хлеба; и если бы распределить этот запас между теми, кто погиб от недоедания и изнурения, то никто и не заметил бы подобной скупости климата и почвы. Так легко можно было бы добыть пропитание, но вот пресловутые блаженные деньги, прекрасное изобретение, открывающее доступ к пропитанию, одни только и загораживают дорогу к пропитанию. Не сомневаюсь, что богачи тоже чувствуют это; они отлично знают, что лучше быть в таком положении, чтобы ни в чем не нуждаться, чем иметь в изобилии много лишнего; лучше избавиться от многочисленных бедствий, чем быть осажденным большими богатствами. Мне и в голову не приходит сомневаться, что весь мир легко и давно уже принял бы законы утопийского государства как из соображений собственной выгоды, так и в силу авторитета Христа-спасителя, который по своей величайшей мудрости не мог не знать того, что лучше всего, а по своей доброте не мог не посоветовать того, что он знал за самое лучшее. Но этому противится одно чудовище, царь и отец всякой гибели, — гордость. Она меряет благополучие не своими удачами, а чужими неудачами. Она не хотела бы даже стать богиней, если бы не оставалось никаких несчастных, над которыми она могла бы властвовать и издеваться; ей надо, чтобы ее счастье сверкало при сравнении с их бедствиями, ей надо развернуть свои богатства, чтобы терзать и разжигать их недостаток. Эта адская змея пресмыкается в сердцах людей и, как рыба-подлипало,[107] задерживает и замедляет избрание ими пути к лучшей жизни.
Так как она слишком глубоко внедрилась в людей, чтобы ее легко можно было вырвать, то я рад, что, по крайней мере, утопийцам выпало на долю государство такого рода, который я с удовольствием пожелал бы для всех. Они последовали в своей жизни именно таким уставам и заложили на них основы государства не только очень удачно, но и навеки, насколько это может предсказать человеческое предположение. Они истребили у себя с прочими пороками корни честолюбия и раздора, а потому им не грозит никакой опасности, что они будут страдать от внутренних распрей, исключительно от которых погибли многие города с их прекрасно защищенными богатствами. А при полном внутреннем согласии и наличии незыблемых учреждений эту державу нельзя потрясти и поколебать соседним государям, которые под влиянием зависти давно уже и неоднократно покушались на это, но всегда получали отпор.
Когда Рафаил изложил все это, мне сейчас же пришло на ум немало обычаев и законов этого народа, заключающих в себе чрезвычайную нелепость. Таковы не только способ ведения войны, их церковные обряды и религии, а сверх того и другие их учреждения, но особенно то, что является главнейшей основой их устройства, а именно: общность их жизни и питания при полном отсутствии денежного обращения. Это одно совершенно уничтожает всякую знатность, великолепие, блеск, что, по общепринятому мнению, составляет истинную славу и красу государства. Но я знал, что Рафаил утомлен рассказом, и у меня не было достаточной уверенности, может ли он терпеливо выслушать возражения против его мнения, а в особенности я вспоминал, как он порицал некоторых за их напрасное опасение, что их не сочтут достаточно умными, если они не найдут в речах других людей того, за что их можно продернуть. Поэтому, похвалив устройство утопийцев и речь Рафаила, я взял его за руку и повел в дом ужинать. Правда, я сделал оговорку, что у нас будет еще время поглубже подумать об этом предмете и побеседовать с рассказчиком поосновательнее. Хорошо, если бы это когда-нибудь осуществилось! Между тем я не могу согласиться со всем, что рассказал этот человек, во всяком случае, и бесспорно глубоко образованный, и очень опытный в понимании человечества; но, с другой стороны, я охотно признаю, что в утопийской республике имеется очень много такого, чего я более желаю в наших государствах, нежели ожидаю.
Конец послеполуденной беседы, которую вел Рафаил Гитлодей о законах и обычаях острова Утопии, известного доселе немногим, в записи славнейшего и ученейшего мужа г-на Томаса Мора, лондонского гражданина и виконта.
comment
Комментарий
Рукописного оригинала «Утопии» («Libellus aureus nec minus salutaris quam festivus de optimo reipublicae statu deque nova insula Utopia») не сохранилось. Первое печатное издание ее вышло в 1516 году, в бельгийском городе Лувене, где в то время находился друг Мора, Эразм Роттердамский. Главный надзор за изданием, кроме него, имел Петр Эгидий, письмо к которому помещено перед текстом «Утопии». На заглавном листе книжки сказано было, что она издана «весьма тщательно». Но это была только обычная типографская реклама. Текст изобилует опечатками и разного рода ошибками в латинском языке. Отсюда возможно не лишенное остроумия предположение, что первоначальный текст был продиктован. Подобная предосторожность, равно как и печатание в другом городе, скорее всего могут быть объяснены цензурными опасениями.
Первое издание «Утопии» принадлежит к числу редчайших книг. В СССР оно имеется в библиотеке Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.
Интерес, возбужденный книгой, в связи с неудовлетворительностью первого издания вызвал перепечатку его в Париже в 1517 году — у книгопродавца Жиля де Гурмона. Это издание печаталось также без всякого участия автора и имеет еще больше опечаток, чем первое. Оно сделано по первому изданию, но представляет целый ряд интересных вариантов.
Крайняя неисправность первых двух изданий заставила Эразма обратиться в Базель к обычному издателю его собственных произведений, солидному типографу Фробену. Он выпустил в течение одного 1518 года два издания «Утопии» (в марте и ноябре). Эти издания, особенно второе, дают текст значительно более исправный. 1 марта 1517 гада Эразм писал Мору из Антверпена: «Пришли сюда возможно скорее твою „Утопию“ пересмотренную». Видимо, Мор исполнил это желание друга, так как в конце мая 1517 года тот же Эразм писал ему: «Твои эпиграммы и „Утопию“ я послал в Базель». Отсюда можно заключить, что издание 1518 года печаталось по тексту первого издания, просмотренному Мором. Это, конечно, придает ему особую ценность.
В XIX веке на основании первого издания построил свое издание текста Виктор Михельс в сотрудничестве с известным педагогом Теобальдом Циглером (серия «Латинские литературные памятники XV и XVI столетий», Берлин, Вейдеман, 1895). Кроме рабской перепечатки первого издания со всеми его недостатками, Михельс приложил главнейшие варианты изданий Жиля де Гурмона и Фробена, но сделал это достаточно небрежно, особенно в отношении издания де Гурмона.
В том же 1895 году появилось издание Лептона (Оксфорд), построенное на основе издания Фробена (мартовская версия) и снабженное хорошим комментарием. По изданию Лептона сделан и настоящий перевод.
Обратимся теперь к русским трудам. Одним из первых познакомил русских читателей с Мором В. К. Тредьяковский. В одиннадцатом томе «Римской истории» Роллена в «Предуведомлении от трудившегося в переводе», автор передает стихами одно произведение «Фомы Мория Англичанина…», «сего славного и мудрого человека».
Что касается собственно «Утопии», то первые два перевода ее относятся к концу XVIII столетия. Первый — «Картина всевозможно лучшего правления, или Утопия. Сочинения Томаса Мориса Канцлера Аглинского, в двух книгах. Переведена с Аглинского на Французский Г. Руссо, а с Французского на Российский. С дозволения Управы Благочиния. В Санкт-Петербурге, на иждивении И. К. Шнора. 1789 года». Второй — «Философа Рафаила Гитлоде странствование в новом свете и описание любопытства достойных примечаний и благоразумных установлений жизни миролюбивого народа острова Утопии. Перевод с Аглинского языка, сочинение Томаса Мориса. В Санкт-Петербурге. С дозволения Управы Благочиния. На иждивении И. К. Шнора. 1790 года».
В 1901 году перевод «Утопии» дал Е. В. Тарле в приложении к своей магистерской диссертации «Общественные воззрения Томаса Мора в связи с экономическим состоянием Англии его времени» (СПб. 1901).
В 1903 году вышла работа А. Г. Генкеля: «Томас Мор. Утопия (De optimo rei publici statu, deque nova insula Utopia libri duo illustris viri Thomae Mori, regni Britanniarum cancellarii). Перевод с латинского А. Т. Генкель при участии Н. А. Макшеевой. С биографическим очерком Т. Мора, составленным Н. А. Макшеевой (с портретом Т. Мора), СПб. 1903». Перевод этот переиздавался неоднократно даже после Октябрьской революции. Так, третье издание его вышло в 1918 году в Петрограде как «Издание Петроградского совета рабочих и красноармейских депутатов», а четвертое — в Харькове (1923), в издательстве «Пролетарий», причем на каждом из них стоит: «исправленное и дополненное», чего на самом деле не было.
В 1935 году в издательстве «Academia» вышел перевод «Утопии», выполненный профессором А. И. Малеиным. В 1947 году этот же перевод был напечатан издательством Академии наук СССР. В 1953 году текст перевода А. И. Малеина был заново отредактирован и исправлен Ф. А. Петровским для издательства Академии наук СССР. Перевод А. И. Малеина и Ф. А. Петровского воспроизводится и в настоящем издании.
А. Малеин и Ф. Петровский
Томас родился 7 февраля 1478 года в семье сэра Джона Мора, лондонского судьи, который был известен своей честностью. Начальное образование Мор получил в школе Св. Антония. В 13 лет он попал к Джону Мортону, архиепископу Кентербери, и некоторое время служил у него пажом. Весёлый характер Томаса, его остроумие и стремление к знаниям потрясли Мортона, который предсказал, что Мор станет «изумительным человеком». Мор продолжил своё образование в Оксфорде, где учился у Томаса Линакра (Thomas Linacre) и Вильяма Гросина (William Grocyn), знаменитых юристов того времени. В 1494 году он вернулся в Лондон и в 1501 году стал барристером.
Судя по всему, Мор не собирался всю жизнь делать карьеру юриста. В частности, он долго колебался между гражданской и церковной службой. Во время своего обучения в Lincoln’s Inn (одной из четырёх юридических корпораций, готовящих юристов) Мор решил стать монахом и жить вблизи монастыря. До самой смерти он придерживался монашеского образа жизни с постоянными молитвами и постами. Тем не менее, желание Мора служить своей стране положило конец его монастырским устремлениям. В 1504 году Мор избирается в Парламент, а в 1505 году — женится.
Первым деянием Мора в Парламенте стало выступление за уменьшение сборов в пользу короля Генриха VII. В отместку за это Генрих заключил в тюрьму отца Мора, который был выпущен на свободу только после уплаты значительного выкупа и самоустранения Томаса Мора от общественной жизни. После смерти Генриха VII в 1509 году Мор возвращается к карьере политика. В 1510 году он стал одним из двух младших шерифов Лондона. В 1511 его первая жена умирает во время родов, но Мор вскоре вступает во второй брак.
В 1510-е годы Мор привлёк к себе внимание короля Генриха VIII. В 1515 году он был в составе посольства во Фландрию, которое вела переговоры касательно торговли английской шерстью. (Знаменитая «Утопия» начинается со ссылки на это посольство.) В 1517 году он помог усмирить Лондон, взбунтовавшийся против иностранцев. В 1518 году Мор становится членом Тайного Совета. В 1520 году он был в составе свиты Генриха VIII во время его встречи с королём Франции Франциском I неподалёку от города Кале. В 1521 году к имени Томаса Мора добавляется приставка «сэр» — он был посвящён в рыцари за «заслуги перед королём и Англией».
По-видимому, именно Мор был автором знаменитого манифеста «В защиту семи таинств» (Assertio septem sacramentorum;Defence of the Seven Sacraments), ответа Генриха VIII Мартину Лютеру. За этот манифест Папа Лев X пожаловал Генриху титул «Защитник Веры» (Defensor Fidei) (любопытно, что долгое время после того, как Англия порвала с католической церковью, английские монархи продолжали носить этот титул, а на английских монетах до сих пор присутствуют буквы F. D.). Также Томас Мор написал ответ Лютеру под своим собственным именем, за что язвительный Эразм Роттердамский, сочувствовавший Реформации, посвятил ему свою «Похвалу глупости» («глупость» по-гречески — moria).
Особого внимания заслуживает ситуация с разводом Генриха VIII, которая привела Мора к возвышению, затем к падению и в конечном итоге — к смерти. Кардинал Томас Волси, архиепископ Йорка и лорд-канцлер Англии, не смог добиться развода Генриха VIII и королевы Катарины Арагонской, в результате чего в 1529 году его заставили уйти в отставку. Следующим лордом-канцлером был назначен сэр Томас Мор, который к тому моменту уже был канцлером герцогства Ланкастер и спикером Палаты общин. К несчастью для всех, Генрих VIII не понимал, что за человек был Мор. Глубоко религиозный и прекрасно образованный в области канонического права, Мор твёрдо стоял на своём: расторгнуть освящённый церковью брак может только Папа. Климент VII был против этого развода — на него давил Карл V Испанский, племянник королевы Катарины. В 1532 году Мор ушёл в отставку с поста лорда-канцлера, ссылаясь на слабое здоровье. Истинной причиной его ухода стал разрыв Генриха VIII с Римом и создание Англиканской церкви; Мор был против этого. Более того, Томас Мор был настолько возмущён отходом Англии от «истинной веры», что не появился на коронации новой жены короля — Анны Болейн.
Естественно, Генрих VIII заметил это. В 1534 году Элизабет Бартон, монахиня из Кента, осмелилась публично осудить разрыв короля с католической церковью. Выяснилось, что отчаянная монахиня переписывалась с Мором, который имел схожие взгляды, и не попади он под защиту Палаты лордов, не миновать бы ему тюрьмы. В том же году Парламент принял «Акт о престолонаследии», который включал в себя присягу, которую были обязаны принести все представители английского рыцарства. Принесший присягу тем самым: 1) признавал законными всех детей Генриха VIII и Анны Болейн; 2) отказывался признавать любую власть, будь то власть светских владык или князей церкви, кроме власти королей из династии Тюдоров. Томас Мор был приведён к этой присяге, но отказался произнести её, так как она противоречила его убеждениям.
17 апреля 1535 года он был заключён в Тауэр, признан виновным и 6 июля 1535 года обезглавлен.
За верность католицизму Мор был канонизирован Римско-католической церковью и причислен к лику святых.
Первое издание «Утопии» принадлежит к числу редчайших книг. В СССР оно имеется в библиотеке Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.
Интерес, возбужденный книгой, в связи с неудовлетворительностью первого издания вызвал перепечатку его в Париже в 1517 году — у книгопродавца Жиля де Гурмона. Это издание печаталось также без всякого участия автора и имеет еще больше опечаток, чем первое. Оно сделано по первому изданию, но представляет целый ряд интересных вариантов.
Крайняя неисправность первых двух изданий заставила Эразма обратиться в Базель к обычному издателю его собственных произведений, солидному типографу Фробену. Он выпустил в течение одного 1518 года два издания «Утопии» (в марте и ноябре). Эти издания, особенно второе, дают текст значительно более исправный. 1 марта 1517 гада Эразм писал Мору из Антверпена: «Пришли сюда возможно скорее твою „Утопию“ пересмотренную». Видимо, Мор исполнил это желание друга, так как в конце мая 1517 года тот же Эразм писал ему: «Твои эпиграммы и „Утопию“ я послал в Базель». Отсюда можно заключить, что издание 1518 года печаталось по тексту первого издания, просмотренному Мором. Это, конечно, придает ему особую ценность.
В XIX веке на основании первого издания построил свое издание текста Виктор Михельс в сотрудничестве с известным педагогом Теобальдом Циглером (серия «Латинские литературные памятники XV и XVI столетий», Берлин, Вейдеман, 1895). Кроме рабской перепечатки первого издания со всеми его недостатками, Михельс приложил главнейшие варианты изданий Жиля де Гурмона и Фробена, но сделал это достаточно небрежно, особенно в отношении издания де Гурмона.
В том же 1895 году появилось издание Лептона (Оксфорд), построенное на основе издания Фробена (мартовская версия) и снабженное хорошим комментарием. По изданию Лептона сделан и настоящий перевод.
Обратимся теперь к русским трудам. Одним из первых познакомил русских читателей с Мором В. К. Тредьяковский. В одиннадцатом томе «Римской истории» Роллена в «Предуведомлении от трудившегося в переводе», автор передает стихами одно произведение «Фомы Мория Англичанина…», «сего славного и мудрого человека».
Что касается собственно «Утопии», то первые два перевода ее относятся к концу XVIII столетия. Первый — «Картина всевозможно лучшего правления, или Утопия. Сочинения Томаса Мориса Канцлера Аглинского, в двух книгах. Переведена с Аглинского на Французский Г. Руссо, а с Французского на Российский. С дозволения Управы Благочиния. В Санкт-Петербурге, на иждивении И. К. Шнора. 1789 года». Второй — «Философа Рафаила Гитлоде странствование в новом свете и описание любопытства достойных примечаний и благоразумных установлений жизни миролюбивого народа острова Утопии. Перевод с Аглинского языка, сочинение Томаса Мориса. В Санкт-Петербурге. С дозволения Управы Благочиния. На иждивении И. К. Шнора. 1790 года».
В 1901 году перевод «Утопии» дал Е. В. Тарле в приложении к своей магистерской диссертации «Общественные воззрения Томаса Мора в связи с экономическим состоянием Англии его времени» (СПб. 1901).
В 1903 году вышла работа А. Г. Генкеля: «Томас Мор. Утопия (De optimo rei publici statu, deque nova insula Utopia libri duo illustris viri Thomae Mori, regni Britanniarum cancellarii). Перевод с латинского А. Т. Генкель при участии Н. А. Макшеевой. С биографическим очерком Т. Мора, составленным Н. А. Макшеевой (с портретом Т. Мора), СПб. 1903». Перевод этот переиздавался неоднократно даже после Октябрьской революции. Так, третье издание его вышло в 1918 году в Петрограде как «Издание Петроградского совета рабочих и красноармейских депутатов», а четвертое — в Харькове (1923), в издательстве «Пролетарий», причем на каждом из них стоит: «исправленное и дополненное», чего на самом деле не было.
В 1935 году в издательстве «Academia» вышел перевод «Утопии», выполненный профессором А. И. Малеиным. В 1947 году этот же перевод был напечатан издательством Академии наук СССР. В 1953 году текст перевода А. И. Малеина был заново отредактирован и исправлен Ф. А. Петровским для издательства Академии наук СССР. Перевод А. И. Малеина и Ф. А. Петровского воспроизводится и в настоящем издании.
А. Малеин и Ф. Петровский
Биография
Томас родился 7 февраля 1478 года в семье сэра Джона Мора, лондонского судьи, который был известен своей честностью. Начальное образование Мор получил в школе Св. Антония. В 13 лет он попал к Джону Мортону, архиепископу Кентербери, и некоторое время служил у него пажом. Весёлый характер Томаса, его остроумие и стремление к знаниям потрясли Мортона, который предсказал, что Мор станет «изумительным человеком». Мор продолжил своё образование в Оксфорде, где учился у Томаса Линакра (Thomas Linacre) и Вильяма Гросина (William Grocyn), знаменитых юристов того времени. В 1494 году он вернулся в Лондон и в 1501 году стал барристером.
Судя по всему, Мор не собирался всю жизнь делать карьеру юриста. В частности, он долго колебался между гражданской и церковной службой. Во время своего обучения в Lincoln’s Inn (одной из четырёх юридических корпораций, готовящих юристов) Мор решил стать монахом и жить вблизи монастыря. До самой смерти он придерживался монашеского образа жизни с постоянными молитвами и постами. Тем не менее, желание Мора служить своей стране положило конец его монастырским устремлениям. В 1504 году Мор избирается в Парламент, а в 1505 году — женится.
Первым деянием Мора в Парламенте стало выступление за уменьшение сборов в пользу короля Генриха VII. В отместку за это Генрих заключил в тюрьму отца Мора, который был выпущен на свободу только после уплаты значительного выкупа и самоустранения Томаса Мора от общественной жизни. После смерти Генриха VII в 1509 году Мор возвращается к карьере политика. В 1510 году он стал одним из двух младших шерифов Лондона. В 1511 его первая жена умирает во время родов, но Мор вскоре вступает во второй брак.
В 1510-е годы Мор привлёк к себе внимание короля Генриха VIII. В 1515 году он был в составе посольства во Фландрию, которое вела переговоры касательно торговли английской шерстью. (Знаменитая «Утопия» начинается со ссылки на это посольство.) В 1517 году он помог усмирить Лондон, взбунтовавшийся против иностранцев. В 1518 году Мор становится членом Тайного Совета. В 1520 году он был в составе свиты Генриха VIII во время его встречи с королём Франции Франциском I неподалёку от города Кале. В 1521 году к имени Томаса Мора добавляется приставка «сэр» — он был посвящён в рыцари за «заслуги перед королём и Англией».
По-видимому, именно Мор был автором знаменитого манифеста «В защиту семи таинств» (Assertio septem sacramentorum;Defence of the Seven Sacraments), ответа Генриха VIII Мартину Лютеру. За этот манифест Папа Лев X пожаловал Генриху титул «Защитник Веры» (Defensor Fidei) (любопытно, что долгое время после того, как Англия порвала с католической церковью, английские монархи продолжали носить этот титул, а на английских монетах до сих пор присутствуют буквы F. D.). Также Томас Мор написал ответ Лютеру под своим собственным именем, за что язвительный Эразм Роттердамский, сочувствовавший Реформации, посвятил ему свою «Похвалу глупости» («глупость» по-гречески — moria).
Особого внимания заслуживает ситуация с разводом Генриха VIII, которая привела Мора к возвышению, затем к падению и в конечном итоге — к смерти. Кардинал Томас Волси, архиепископ Йорка и лорд-канцлер Англии, не смог добиться развода Генриха VIII и королевы Катарины Арагонской, в результате чего в 1529 году его заставили уйти в отставку. Следующим лордом-канцлером был назначен сэр Томас Мор, который к тому моменту уже был канцлером герцогства Ланкастер и спикером Палаты общин. К несчастью для всех, Генрих VIII не понимал, что за человек был Мор. Глубоко религиозный и прекрасно образованный в области канонического права, Мор твёрдо стоял на своём: расторгнуть освящённый церковью брак может только Папа. Климент VII был против этого развода — на него давил Карл V Испанский, племянник королевы Катарины. В 1532 году Мор ушёл в отставку с поста лорда-канцлера, ссылаясь на слабое здоровье. Истинной причиной его ухода стал разрыв Генриха VIII с Римом и создание Англиканской церкви; Мор был против этого. Более того, Томас Мор был настолько возмущён отходом Англии от «истинной веры», что не появился на коронации новой жены короля — Анны Болейн.
Естественно, Генрих VIII заметил это. В 1534 году Элизабет Бартон, монахиня из Кента, осмелилась публично осудить разрыв короля с католической церковью. Выяснилось, что отчаянная монахиня переписывалась с Мором, который имел схожие взгляды, и не попади он под защиту Палаты лордов, не миновать бы ему тюрьмы. В том же году Парламент принял «Акт о престолонаследии», который включал в себя присягу, которую были обязаны принести все представители английского рыцарства. Принесший присягу тем самым: 1) признавал законными всех детей Генриха VIII и Анны Болейн; 2) отказывался признавать любую власть, будь то власть светских владык или князей церкви, кроме власти королей из династии Тюдоров. Томас Мор был приведён к этой присяге, но отказался произнести её, так как она противоречила его убеждениям.
17 апреля 1535 года он был заключён в Тауэр, признан виновным и 6 июля 1535 года обезглавлен.
За верность католицизму Мор был канонизирован Римско-католической церковью и причислен к лику святых.