Страница:
Другие социальные эффекты проистекают от той фундаментальной роли, которую играла война в первобытных сообществах. Поскольку выживание племени зависело от его успеха в соперничестве с соседними племенами, главным для его членов было доказательство воинской доблести. Храбрость и другие воинственные характеристики были глубоко почитаемы. «Негры, – говорит сэр Гарри Джонстон, – превозносят силу и восхищаются кровопролитием». Уикс писал об уроженцах верховьев Конго: «Если ты могуществен, он будет униженно улыбаться тебе неделю спустя после того, как ты безжалостно отхлестал его, но если ты – никто, он вряд ли поприветствует тебя, даже если накануне ты спас ему жизнь». «Опора на способных мужчин – наиболее яркая черта их характера», – говорит Филлипс об аборигенах Нижнего Конго. – Хозяин рабов или отец семейства мог рассчитывать на зависимых от него людей, так как они слепо поддерживали его, если он был способен защитить их от внешней угрозы. К кротким и спокойным хозяевам относились с подозрением; они боялись, что дух таких людей недостаточно силен для того, чтобы эффективно отражать внешнюю агрессию, и их лояльность к ним уменьшалась». Даже андаманцы (жители Андаманских островов, Индийский океан, ныне в составе Индии, к середине XX в. были практически полностью истреблены англичанами. – Ред.), которым, кажется, не хватало храбрости, присущей другим племенам, восхищались теми, кто проявлял бесстрашие, тогда как трусы были объектами всеобщих насмешек.
Такие же чувства испытывали по отношению к целым племенам, как, например, в случаях с батлапинами – возможно, самым отсталым племенем народности бечуанов (западные басуто. – Ред.), которые были презираемы более воинственными и независимыми басуто, или в случае мананка, к которым другие племена Южной Африки относились как к трусам. Некоторые народности, жившие в этом регионе, где уделом более слабого было угнетение, подвергались более страшным гонениям, чем иезиды (езиды) (часть курдов, принадлежащая к особой религиозной секте; их религия – переплетение зороастризма, манихейства, иудаизма, несторианства и ислама. – Ред.) в Месопотамии. Такой всегда была участь пассивных в противоположность активным народам, и даже такой пацифист, как Давид Ливингстон, признавался: «Драчливый дух – одна из необходимостей жизни. Если у племени его было недостаточно или не было совсем, оно было обречено на унижения и потери». Примеры роковой судьбы племен, которым не хватало этого духа, будут приведены ниже. Воинственный дух обычаев и честь и престиж, которыми обладали те, кто превосходил всех остальных в военных делах, являются наиболее важными и уместными.
Воинские достоинства играли важнейшую роль в процессе формирования общественного мнения у американских индейцев. «Умереть в битве считалось очень почетным; храбрость, сила и сноровка были наиболее завидными и желанными качествами для тех, кто ими не обладал, а трусость повсеместно презиралась. Это был наиболее простой способ развития у мальчиков боевого духа, и во многих племенах ранние тренировки были направлены главным образом на это. Миниатюрное оружие было детскими игрушками, а играми обычно являлись соревнования, во время которых мальчики учились с ним обращаться». Команчи высоко ценили храбрость в бою; воину не дозволялось участвовать в совете до тех пор, пока он не покроет свое имя славой. Натчезы, подобно всем другим индейским племенам Луизианы, выделяли специальными именами тех, кто убил наибольшее или наименьшее число врагов. Племя сиа (племенной группы пуэбло) имело свою гильдию воинов, честь состоять в которой давалась тем, кто принес домой такой трофей, как, например, скальп или кусок кожи со спины. У племени киова (кайова) также существовало подобное сообщество воинов. Среди племени омаха (языковой группы сиу) «высоко ценилась военная доблесть, различные уровни воинов имели свои украшения, и в их честь проводились специальные церемонии». У племен дакота (группа племен дакота входит в языковую группу сиу) уровень воина отмечался выразительными деталями одежды: «По различным знакам на перьях орла можно было определить военный титул. Перо с красным пятном просто означало, что воин убил врага, особая царапина на нем и окрашенные в красное поля показывали, что врагу перерезали горло; таким образом, в зависимости от того, были ли это знаки с одной или с обеих сторон, или если перо было частично ощипано, становилось понятно, что воин был третьим, четвертым или пятым по порядку, который дотронулся до тела павшего в бою врага». Обо всех американских индейцах можно сказать, что ранг достигался персональными достижениями, но прежде чем мужчина мог начать считать свои военные заслуги, носить соответствующие знаки отличия или достигал определенного уровня или ранга, которым его могли титуловать, ему должно было быть дозволено делать это публично и в целом в связи с большим или меньшим количеством религиозных церемоний, проводимых обществом или официальными лицами племени. В некоторых племенах знаки доблести, полученные в оборонительной войне, ценились выше, чем проявление доблести в ходе наступательных операций. «Поскольку знаки воинской доблести являлись формой публичного признания его храбрости и способностей, они воспринимались как его удостоверение личности, поэтому, когда мужчине предлагали занять какую-либо должность или выполнить службу на благо общества или племени, обычай требовал, чтобы перед вступлением он публично пересчитывал свои награды в знак того, что он подходит для назначения, которое ему предлагают. В некоторых племенах при перечислении знаков отличия наносились удары по какой-нибудь палке или другому предмету, и эта форма перечисления получила название «перечисления подвигов».
У жителей островов Фиджи в Тихом океане была развитая система знаков военного отличия и церемониал, подобные посвящению в рыцари за подвиги в боях. Каждый воин, убивший врага, удостаивался такой чести, и каждый раз, когда его палица покрывалась кровью, церемония повторялась, а воину давалось новое имя. «В старые времена те, кто убил десять и больше врагов, носил префикс кали (собака), а убийца двадцати человек – виса (гореть), но когда приток иностранцев стал причиной ограничения войн, способы получения этих знаков отличия упростились». В каждом округе островов Самоа была определенная деревня, известная как деревня лучших воинов. «Их долгом было возглавлять атаку, и потери жителей этой деревни были в два раза выше, чем у любой другой. При этом они хвастались своим правом лидерства, и ни при каких условиях не передали бы его другим, и говорили без малейшего напряжения о великой славе, которую получают те, кто погиб в бою. В мирное время жители этих деревень носили специальные метки в знак того, с каким уважением относились к ним остальные, – так, например, жителям этой деревни доставалась самая большая часть еды на общественных празднествах, их храбрость превозносилась и т. п.
Воинственность глубоко укоренилась в обычаях жителей острова Понапе (Каролинские острова), у которых любимым сюжетом Библии является известная «дуэль» Давида и Голиафа, перевод которой проникнут духом войны и активно использовался в миссионерской деятельности. Праща, кстати, является их любимым видом оружия. Для малайцев война является самым почетным занятием. Войны делятся по рангам и категориям в соответствии с количеством совершенных храбрых поступков. Разделение воинов, выраженное в украшениях, татуировках и т. п., повсеместно широко используется. То, как принимали воинов, вернувшихся из похода, также показывает уровень уважения, которым пользовалась воинственность. Среди коренных жителей острова Борнео (Калимантан) «женщины, распевая монотонную мелодию, обступали героя, убившего врага, и сопровождали его до дома. Он сидел на почетном месте, и голова (трофей, который он принес) ставилась на медный поднос перед ним, и все собираются вокруг, чтобы услышать его историю о битве и о том, как он смог убить одного из врагов и принести домой его голову». На ежегодном празднике и церемониях племен на мысе Худ (юго-восток Новой Гвинеи) только девочка, чей отец забрал жизнь другого человека, могла носить его парадные украшения.
Робертсон говорит о стариках кафиров (северо-восток Афганистана), которых «уважали в племени из-за удивительного количества людей, которых они умертвили. Во время рейда войско возглавляли проворные юные храбрецы вместе с одним или двумя воинами преклонных лет, которых всегда слушали с большим почтением, так как за плечами у них были ужасные рекорды, а один был весь покрыт шрамами от ран». Одно из самых любимых преданий народа нага (Северо-Восточная Индия), которым они особенно гордятся, гласит о том, как один вождь, сраженный, но еще не мертвый, осыпал бранью своего врага, который готов был отрезать ему голову, потому что кинжал (дхао) врага был тупым, и предложил ему: «Возьми мой дхао, который всегда острый, и отрежь мне голову как следует». В Индии также видно постоянное социальное влияние касты воинов. В первую очередь раджпуты и махараты, но также касты найяаров и прабху являются сообществами воинов, которые сыграли значительную роль в национальной истории Индии.
В Африке также можно видеть примеры огромного уважения к воинственным качествам. В районе озера Ньяса (Малави) во время атаки деревни или укрепленной позиции мечтой каждого является «разбить boma», то есть стать первым, кто ворвется в укрепление. Такого человека высоко уважают и дают ему за подвиг определенные привилегии. Мужчины верховий Конго всегда вооружены; невооруженного мужчину встречают с презрением и говорят ему: «Иди назад к детям». Проявление эмоций или чувствительность считается признаком слабости как у мужчин, так и у женщин. У народности асаба (близ реки Нигер) принято давать специальное имя (обу, или убийца) тем, кто убил одного и более врагов; таким также дозволяется принимать участие в ежегодных праздниках. За каждого убитого они сажают растение хлопчатника, которое является знаком, что любой клеветник, который посмеет усомниться в смелости того, кто посадил хлопчатник, встретит достойный отпор.
Среди более развитых народов влияние милитаристских обычаев, без сомнения, уменьшается. Одним из самых страшных оскорблений, которое можно нанести марокканскому берберу, – это предположить, что его отец умер в постели. В некоторых районах страны труса заставляют носить еврейскую шапочку – до тех пор, пока он не проявит силу своего характера каким-нибудь смелым поступком. У людей Авесты (то есть зороастрийцев) во все времена считалось «честью для любого мужчины быть во время битвы подготовленным и воинственным». Как сейчас способные мужчины выбирают себе профессию, так раньше они выбирали войну. В качестве подтверждения верности этого факта можно привести имена Солона, Эпаминонда, Фемистокла, Фукидида, Ксенофонта и Цезаря. Но там, где цивилизованные нации и в наше время продолжают быть сильно военизированными, и сейчас можно обнаружить ту же привязанность к военным занятиям и такую же высокую степень уважения к военной доблести. «В любом обществе, которое выживает благодаря милитаристским качествам, – пишет Росс, – мы видим, что всяческое почтение достается именно воину. Литература прославляет его, ораторы коронуют, религия канонизирует, толпа аплодирует и восхищается им. Повсеместно этот тип людей чествуется, перед ним преклоняются, его воспевают и прославляют. За здоровье воинов произносят тосты, женщины улыбаются им, а мужчины склоняют перед ними голову. Искусство, литература, ораторы, почитание, памятники, статуи, фестивали, празднования и наблюдения объединяются для того, чтобы без конца напоминать людям о воинских качествах, подвигах и наградах». Несмотря на то что воинственность была среди первобытных народов в чести, поступки, которые совершали первобытные воины, могли быть далеки от героических с точки зрения современных взглядов. Воины племени фанг (памгве, Габон), убьют одного или двух человек из засады, а потом с триумфом вернутся в родной поселок, восклицая: «Мы настоящие мужчины, мы настоящие мужчины, мы убили мужчину (или женщину). Мы мужчины, настоящие мужчины». О племени асаба мы уже говорили как о людях, чрезвычайно восхваляющих убийство врага, присваивая воину за его подвиг титул обу (убийца); но человек мог стать обу также тремя другими способами: купив человека и убив его, убив человека, если он болен, или убив тигра или леопарда; но в этих случаях претенденту следовало преподнести другому обу денежный подарок. У племени батока храбрым считался даже тот, кто убивал мальчиков. У народа нага считалось большим подвигом убить грудного ребенка или женщину, чем убить мужчину, так как это подразумевало, что убийца проник в глубь территории врага, тогда как мужчина мог быть убит из удачного укрытия. Одного мужчину нага высоко почитали за то, что он убил всех женщин и детей, на которых натолкнулся в то время, когда все их мужчины ушли на охоту. Как будет показано позднее, это же утверждение справедливо и для охотников за скальпами с острова Борнео (Калимантан) и из других мест, где чести удостаивались те, кто добывал голову врага, вне зависимости от того, чья была это голова. Когда мы говорили о доблестных именах и ритуале (подобном посвящению в рыцари) на островах Фиджи, то следует помнить, что для этих людей убивший женщину или ребенка был таким же полноправным воином, как и убивший мужчину. Эти примеры не доказывают, что дикари были людьми менее храбрыми, чем их более цивилизованные собратья. У них было другое оружие, поэтому и способы ведения войны были иными, так как именно оружие всегда определяло методы ведения войны.
Воинственность повлияла также и на другие институты, например на брак. Масаи (Восточная Африка) не может жениться до тех пор, пока его копье не обагрится кровью. Молодые люди племени карамойо не могли жениться до тех пор, пока юноша не проявит себя в войне. У аборигенов залива Папуа (остров Новая Гвинея) мужчина должен быть посвящен в воины, прежде чем он может заключить брачный союз. Воин нага должен был принести домой скальп или череп, прежде чем ему разрешат жениться на девушке, которая, возможно, годами ждет, как предполагает Тэйлор, получения «этой омерзительной лицензии на брак». Успешные воины настолько были почитаемы у американских индейцев, в частности у племен сиу, что молодой человек вряд ли мог рассчитывать на расположение девушки, пока не проявлял себя в войне.
Ни один социальный институт не развивается сам по себе. Каждый из них влияет и проникает во все остальные в большей или меньшей степени, в зависимости от их важности. Другими словами, это движение по направлению к согласованности в обычаях. По этой причине любой фундаментальный социальный феномен будет давать ростки во всей социальной структуре. Война – один из таких базовых факторов. Она влияет и действует на другие социальные институты или другие части культурной жизни поразительным, часто противоречивым образом. Тот простой факт, что люди должны были защищать свои группы, привел к разделению труда по полу, повлиял на воспитание мальчиков, уклад жизни и институт брака. Более того, как будет показано ниже, война подняла авторитет вождя, повлияла на развитие правящего слоя и религию, которая, узаконивая обычаи, обещала лучшую жизнь в ином мире тем, кто был воинствен при жизни, и возводила некоторых воинов на уровень богов. Таким образом, для того, чтобы рассматривать феномен войны, необходимо представлять себе социальную структуру общества в целом. Предмет изучения разделен преимущественно для облегчения представления. На самом деле все его составные части взаимодействуют, и в то же время он сам сложным образом вплетен в социальную структуру общества.
Глава 4
Такие же чувства испытывали по отношению к целым племенам, как, например, в случаях с батлапинами – возможно, самым отсталым племенем народности бечуанов (западные басуто. – Ред.), которые были презираемы более воинственными и независимыми басуто, или в случае мананка, к которым другие племена Южной Африки относились как к трусам. Некоторые народности, жившие в этом регионе, где уделом более слабого было угнетение, подвергались более страшным гонениям, чем иезиды (езиды) (часть курдов, принадлежащая к особой религиозной секте; их религия – переплетение зороастризма, манихейства, иудаизма, несторианства и ислама. – Ред.) в Месопотамии. Такой всегда была участь пассивных в противоположность активным народам, и даже такой пацифист, как Давид Ливингстон, признавался: «Драчливый дух – одна из необходимостей жизни. Если у племени его было недостаточно или не было совсем, оно было обречено на унижения и потери». Примеры роковой судьбы племен, которым не хватало этого духа, будут приведены ниже. Воинственный дух обычаев и честь и престиж, которыми обладали те, кто превосходил всех остальных в военных делах, являются наиболее важными и уместными.
Воинские достоинства играли важнейшую роль в процессе формирования общественного мнения у американских индейцев. «Умереть в битве считалось очень почетным; храбрость, сила и сноровка были наиболее завидными и желанными качествами для тех, кто ими не обладал, а трусость повсеместно презиралась. Это был наиболее простой способ развития у мальчиков боевого духа, и во многих племенах ранние тренировки были направлены главным образом на это. Миниатюрное оружие было детскими игрушками, а играми обычно являлись соревнования, во время которых мальчики учились с ним обращаться». Команчи высоко ценили храбрость в бою; воину не дозволялось участвовать в совете до тех пор, пока он не покроет свое имя славой. Натчезы, подобно всем другим индейским племенам Луизианы, выделяли специальными именами тех, кто убил наибольшее или наименьшее число врагов. Племя сиа (племенной группы пуэбло) имело свою гильдию воинов, честь состоять в которой давалась тем, кто принес домой такой трофей, как, например, скальп или кусок кожи со спины. У племени киова (кайова) также существовало подобное сообщество воинов. Среди племени омаха (языковой группы сиу) «высоко ценилась военная доблесть, различные уровни воинов имели свои украшения, и в их честь проводились специальные церемонии». У племен дакота (группа племен дакота входит в языковую группу сиу) уровень воина отмечался выразительными деталями одежды: «По различным знакам на перьях орла можно было определить военный титул. Перо с красным пятном просто означало, что воин убил врага, особая царапина на нем и окрашенные в красное поля показывали, что врагу перерезали горло; таким образом, в зависимости от того, были ли это знаки с одной или с обеих сторон, или если перо было частично ощипано, становилось понятно, что воин был третьим, четвертым или пятым по порядку, который дотронулся до тела павшего в бою врага». Обо всех американских индейцах можно сказать, что ранг достигался персональными достижениями, но прежде чем мужчина мог начать считать свои военные заслуги, носить соответствующие знаки отличия или достигал определенного уровня или ранга, которым его могли титуловать, ему должно было быть дозволено делать это публично и в целом в связи с большим или меньшим количеством религиозных церемоний, проводимых обществом или официальными лицами племени. В некоторых племенах знаки доблести, полученные в оборонительной войне, ценились выше, чем проявление доблести в ходе наступательных операций. «Поскольку знаки воинской доблести являлись формой публичного признания его храбрости и способностей, они воспринимались как его удостоверение личности, поэтому, когда мужчине предлагали занять какую-либо должность или выполнить службу на благо общества или племени, обычай требовал, чтобы перед вступлением он публично пересчитывал свои награды в знак того, что он подходит для назначения, которое ему предлагают. В некоторых племенах при перечислении знаков отличия наносились удары по какой-нибудь палке или другому предмету, и эта форма перечисления получила название «перечисления подвигов».
У жителей островов Фиджи в Тихом океане была развитая система знаков военного отличия и церемониал, подобные посвящению в рыцари за подвиги в боях. Каждый воин, убивший врага, удостаивался такой чести, и каждый раз, когда его палица покрывалась кровью, церемония повторялась, а воину давалось новое имя. «В старые времена те, кто убил десять и больше врагов, носил префикс кали (собака), а убийца двадцати человек – виса (гореть), но когда приток иностранцев стал причиной ограничения войн, способы получения этих знаков отличия упростились». В каждом округе островов Самоа была определенная деревня, известная как деревня лучших воинов. «Их долгом было возглавлять атаку, и потери жителей этой деревни были в два раза выше, чем у любой другой. При этом они хвастались своим правом лидерства, и ни при каких условиях не передали бы его другим, и говорили без малейшего напряжения о великой славе, которую получают те, кто погиб в бою. В мирное время жители этих деревень носили специальные метки в знак того, с каким уважением относились к ним остальные, – так, например, жителям этой деревни доставалась самая большая часть еды на общественных празднествах, их храбрость превозносилась и т. п.
Воинственность глубоко укоренилась в обычаях жителей острова Понапе (Каролинские острова), у которых любимым сюжетом Библии является известная «дуэль» Давида и Голиафа, перевод которой проникнут духом войны и активно использовался в миссионерской деятельности. Праща, кстати, является их любимым видом оружия. Для малайцев война является самым почетным занятием. Войны делятся по рангам и категориям в соответствии с количеством совершенных храбрых поступков. Разделение воинов, выраженное в украшениях, татуировках и т. п., повсеместно широко используется. То, как принимали воинов, вернувшихся из похода, также показывает уровень уважения, которым пользовалась воинственность. Среди коренных жителей острова Борнео (Калимантан) «женщины, распевая монотонную мелодию, обступали героя, убившего врага, и сопровождали его до дома. Он сидел на почетном месте, и голова (трофей, который он принес) ставилась на медный поднос перед ним, и все собираются вокруг, чтобы услышать его историю о битве и о том, как он смог убить одного из врагов и принести домой его голову». На ежегодном празднике и церемониях племен на мысе Худ (юго-восток Новой Гвинеи) только девочка, чей отец забрал жизнь другого человека, могла носить его парадные украшения.
Робертсон говорит о стариках кафиров (северо-восток Афганистана), которых «уважали в племени из-за удивительного количества людей, которых они умертвили. Во время рейда войско возглавляли проворные юные храбрецы вместе с одним или двумя воинами преклонных лет, которых всегда слушали с большим почтением, так как за плечами у них были ужасные рекорды, а один был весь покрыт шрамами от ран». Одно из самых любимых преданий народа нага (Северо-Восточная Индия), которым они особенно гордятся, гласит о том, как один вождь, сраженный, но еще не мертвый, осыпал бранью своего врага, который готов был отрезать ему голову, потому что кинжал (дхао) врага был тупым, и предложил ему: «Возьми мой дхао, который всегда острый, и отрежь мне голову как следует». В Индии также видно постоянное социальное влияние касты воинов. В первую очередь раджпуты и махараты, но также касты найяаров и прабху являются сообществами воинов, которые сыграли значительную роль в национальной истории Индии.
В Африке также можно видеть примеры огромного уважения к воинственным качествам. В районе озера Ньяса (Малави) во время атаки деревни или укрепленной позиции мечтой каждого является «разбить boma», то есть стать первым, кто ворвется в укрепление. Такого человека высоко уважают и дают ему за подвиг определенные привилегии. Мужчины верховий Конго всегда вооружены; невооруженного мужчину встречают с презрением и говорят ему: «Иди назад к детям». Проявление эмоций или чувствительность считается признаком слабости как у мужчин, так и у женщин. У народности асаба (близ реки Нигер) принято давать специальное имя (обу, или убийца) тем, кто убил одного и более врагов; таким также дозволяется принимать участие в ежегодных праздниках. За каждого убитого они сажают растение хлопчатника, которое является знаком, что любой клеветник, который посмеет усомниться в смелости того, кто посадил хлопчатник, встретит достойный отпор.
Среди более развитых народов влияние милитаристских обычаев, без сомнения, уменьшается. Одним из самых страшных оскорблений, которое можно нанести марокканскому берберу, – это предположить, что его отец умер в постели. В некоторых районах страны труса заставляют носить еврейскую шапочку – до тех пор, пока он не проявит силу своего характера каким-нибудь смелым поступком. У людей Авесты (то есть зороастрийцев) во все времена считалось «честью для любого мужчины быть во время битвы подготовленным и воинственным». Как сейчас способные мужчины выбирают себе профессию, так раньше они выбирали войну. В качестве подтверждения верности этого факта можно привести имена Солона, Эпаминонда, Фемистокла, Фукидида, Ксенофонта и Цезаря. Но там, где цивилизованные нации и в наше время продолжают быть сильно военизированными, и сейчас можно обнаружить ту же привязанность к военным занятиям и такую же высокую степень уважения к военной доблести. «В любом обществе, которое выживает благодаря милитаристским качествам, – пишет Росс, – мы видим, что всяческое почтение достается именно воину. Литература прославляет его, ораторы коронуют, религия канонизирует, толпа аплодирует и восхищается им. Повсеместно этот тип людей чествуется, перед ним преклоняются, его воспевают и прославляют. За здоровье воинов произносят тосты, женщины улыбаются им, а мужчины склоняют перед ними голову. Искусство, литература, ораторы, почитание, памятники, статуи, фестивали, празднования и наблюдения объединяются для того, чтобы без конца напоминать людям о воинских качествах, подвигах и наградах». Несмотря на то что воинственность была среди первобытных народов в чести, поступки, которые совершали первобытные воины, могли быть далеки от героических с точки зрения современных взглядов. Воины племени фанг (памгве, Габон), убьют одного или двух человек из засады, а потом с триумфом вернутся в родной поселок, восклицая: «Мы настоящие мужчины, мы настоящие мужчины, мы убили мужчину (или женщину). Мы мужчины, настоящие мужчины». О племени асаба мы уже говорили как о людях, чрезвычайно восхваляющих убийство врага, присваивая воину за его подвиг титул обу (убийца); но человек мог стать обу также тремя другими способами: купив человека и убив его, убив человека, если он болен, или убив тигра или леопарда; но в этих случаях претенденту следовало преподнести другому обу денежный подарок. У племени батока храбрым считался даже тот, кто убивал мальчиков. У народа нага считалось большим подвигом убить грудного ребенка или женщину, чем убить мужчину, так как это подразумевало, что убийца проник в глубь территории врага, тогда как мужчина мог быть убит из удачного укрытия. Одного мужчину нага высоко почитали за то, что он убил всех женщин и детей, на которых натолкнулся в то время, когда все их мужчины ушли на охоту. Как будет показано позднее, это же утверждение справедливо и для охотников за скальпами с острова Борнео (Калимантан) и из других мест, где чести удостаивались те, кто добывал голову врага, вне зависимости от того, чья была это голова. Когда мы говорили о доблестных именах и ритуале (подобном посвящению в рыцари) на островах Фиджи, то следует помнить, что для этих людей убивший женщину или ребенка был таким же полноправным воином, как и убивший мужчину. Эти примеры не доказывают, что дикари были людьми менее храбрыми, чем их более цивилизованные собратья. У них было другое оружие, поэтому и способы ведения войны были иными, так как именно оружие всегда определяло методы ведения войны.
Воинственность повлияла также и на другие институты, например на брак. Масаи (Восточная Африка) не может жениться до тех пор, пока его копье не обагрится кровью. Молодые люди племени карамойо не могли жениться до тех пор, пока юноша не проявит себя в войне. У аборигенов залива Папуа (остров Новая Гвинея) мужчина должен быть посвящен в воины, прежде чем он может заключить брачный союз. Воин нага должен был принести домой скальп или череп, прежде чем ему разрешат жениться на девушке, которая, возможно, годами ждет, как предполагает Тэйлор, получения «этой омерзительной лицензии на брак». Успешные воины настолько были почитаемы у американских индейцев, в частности у племен сиу, что молодой человек вряд ли мог рассчитывать на расположение девушки, пока не проявлял себя в войне.
Ни один социальный институт не развивается сам по себе. Каждый из них влияет и проникает во все остальные в большей или меньшей степени, в зависимости от их важности. Другими словами, это движение по направлению к согласованности в обычаях. По этой причине любой фундаментальный социальный феномен будет давать ростки во всей социальной структуре. Война – один из таких базовых факторов. Она влияет и действует на другие социальные институты или другие части культурной жизни поразительным, часто противоречивым образом. Тот простой факт, что люди должны были защищать свои группы, привел к разделению труда по полу, повлиял на воспитание мальчиков, уклад жизни и институт брака. Более того, как будет показано ниже, война подняла авторитет вождя, повлияла на развитие правящего слоя и религию, которая, узаконивая обычаи, обещала лучшую жизнь в ином мире тем, кто был воинствен при жизни, и возводила некоторых воинов на уровень богов. Таким образом, для того, чтобы рассматривать феномен войны, необходимо представлять себе социальную структуру общества в целом. Предмет изучения разделен преимущественно для облегчения представления. На самом деле все его составные части взаимодействуют, и в то же время он сам сложным образом вплетен в социальную структуру общества.
Глава 4
ГДЕ ВОЙНА СУЩЕСТВУЕТ, А ГДЕ – НЕТ
Война играет главенствующую роль в жизни большинства первобытных народов и обычно является кровопролитным делом, но есть ряд примечательных примеров, когда война либо не существует, либо существует в очень «мягкой» форме. Объяснение данным примерам следует искать в том, что происходило до этого. Мы определили войну как соревнование между политическими группами с применением силы, которое берет свое начало из борьбы за жизнь. Следовательно, когда средства для существования находятся в изобилии, а население немногочисленно, межгрупповой конфликт является малозначительным и легким, но когда большое число людей борется за ограниченное количество ресурсов, столкновение будет жестоким и кровопролитным. Таким образом, относительная важность войны в заданной группе напрямую зависит от интенсивности борьбы за жизнь.
Классический пример жизни в отсутствие войны – эскимосы. Военное дело гренландцам неизвестно; такое положение дел объясняется их малочисленностью. Население малочисленно, разбросано на большой территории и занято преимущественно добычей средств к существованию в тяжелых условиях. Борьба за жизнь очень интенсивна, и тот факт, что эскимосы могут жить и живут в таком пустынном регионе, является одним из наиболее ярких примеров возможностей человеческой адаптации к окружающей среде.
Гренландцы-эскимосы не могут позволить себе тратить время на борьбу друг с другом; борьба за выживание здесь тяжелее, чем где-либо еще, и поэтому этот небольшой народ готов вести ее без ненужных разногласий. В данном случае объединение с целью борьбы за выживание абсолютно необходимо. «Главный социальный закон гренландца – помогать соседям. От этого и от привычки держаться вместе в хорошее и плохое время зависит существование маленького гренландского сообщества». Следовательно, гостеприимство воспринимается как долг и здесь, и у эскимосов, живущих у Берингова пролива. Такое поведение было навязано им условиями окружающей среды, так как шторма на море часто уносят рыболовов и промысловиков далеко от своего берега, и они вынуждены искать приюта в ближайшем селении. Из-за трудностей жизни эскимосы должны показывать высокую степень доверия друг другу. Следовательно, их отличительной чертой является высокая честность. Между ними нет воровства или лжи.
«Чувство юмора, миролюбие и уравновешенность – вот наиболее яркие черты его характера», – говорит о гренландце-эскимосе Нансен. «Его миролюбие заходит настолько далеко, что, если у него что-то крадут, что встречается редко, он, как правило, не станет требовать эту вещь обратно, даже если ему известно, кто ее взял... В результате они крайне редко ссорятся между собой или же не ссорятся совсем». Драки и жестокость им неизвестны, а убийства очень редки, говорит великий полярный исследователь. «Они считают ужасным убийство существа, подобного себе, поэтому в их глазах война неразумна и омерзительна. Для этой вещи в их языке нет слова, и они относятся к солдатам и офицерам, обученным искусству войны, как к мясникам». (Однако именно эскимосы Гренландии нанесли последний удар (очевидно, истребив) гренландцам-скандинавам в XV – XVI вв., после чего европейские поселения здесь, испытывавшие кризис из-за похолодания климата и политических причин, исчезли вместе с населением. – Ред.)
Такая же ситуация наблюдается у центральных эскимосов, о которых Боас писал: «Мне кажется, что настоящих войн или драк между поселениями никогда не было, любое соперничество могло быть только между отдельными семьями». Коксоакмиты (по названию реки Коксоак на севере полуострова Лабрадор), населяющие земли вокруг Гудзонова залива, «обычно очень миролюбивы и спокойны. Среди них редко встречаются скандалы и драки».
Однако на Аляске дело обстоит по-другому. «Северные индейцы часто воюют с эскимосами и с южными индейцами, к которым они во все времена испытывали сильную неприязнь». Согласно Нельсону, «до прибытия русских на побережье Аляски в районе Берингова моря эскимосы вели постоянные межплеменные войны, в то же время в глубине континента, по линии соприкосновения с племенами тинне (дене) (самоназвание индейцев-атапасков. – Ред.), шла длительная вражда». Банкрофт говорит об этих северных племенах, что, «несмотря на их миролюбивый характер, завоеватели нескольких островов практически постоянно находились в состоянии войны». В чем причина таких различий между восточными и западными эскимосами? Во-первых, борьба за выживание на Аляске была менее суровой, а население там было более многочисленным. Следовательно, столкновения между группами были более частыми и серьезными, чем между гренландцами. Более того, и индейцы, и эскимосы очень ревностно относились к своим границам, что было незнакомо гренландцам, которые чаще ловили рыбу, чем охотились. Далее, эскимосы Аляски со стороны континента были окружены враждебными индейскими племенами, тогда как у их восточных соплеменников не было соседей. Одних этих факторов уже вполне достаточно, чтобы объяснить эти различия.
Хотя гренландцы представляют собой классический пример, есть и другие образцы невоинственных племен. Банкрофт говорит о населении бассейна реки Колумбия, что эти люди были не склонны к войне. «Применение оружия для урегулирования межплеменных споров было достаточно редким явлением. При этом, – добавляет он, – все они были смелыми воинами в тех случаях, когда бороться становится необходимым для защиты или мести внешним врагам». Миссис Аллисон писала в 1891 году: «Симилкамины (индейцы Британской Колумбии) сегодня – миролюбивый народ; действительно, у них слишком много собственности для того, чтобы желать войны, и они часто говорят, что, если возникнет конфликт между белыми поселенцами и каким-либо из родственных им племен, они уйдут в горы и переживут этот инцидент, но не станут сражаться ни с белыми, ни со своими родственниками». Про колумбийских аурохуанков говорят, что у них нет оружия ни для нападения, ни для защиты. «Если двое ссорятся, они идут к большой скале или к дереву, и каждый своим посохом бьет по скале или по дереву, сопровождая удары оскорблениями. Тот, чей посох разбивается первым, признается победителем; затем они обнимаются и возвращаются домой друзьями». Улаживание частных ссор таким образом тем не менее применимо только внутри группы; для мирного урегулирования таких споров придумывались различные средства, которые могли сохранить группу объединенной в случае войны с чужаками. Приведенный выше пример, однако, только подчеркивает миролюбивый характер этих людей и его проявление в процессе урегулирования своих внутренних споров. Их метод, конечно, был менее жестоким, чем у арауканов, которые при таких же обстоятельствах безжалостно колотили друг друга. Ничего не говорится об отношении аурохуанков к другим племенам. При этом нехватка у них оружия не обязательно свидетельствует о том, что они были не приучены к войне. Возможно, это пример культурного вырождения.
Об индейцах напо (Эквадор) говорят, что у них нет оружия для ведения войны. Тем не менее они используют копья и духовые трубки для охоты, и эти орудия могут также быть использованы для войны, так как во многих первобытных племенах орудия не сильно дифференцированы. Об этих индейцах тоже говорят как о «смиренных по отношению к другим людям» и «не оскорбляющих», хотя их история говорит о том, что они хорошо знакомы с военным делом. Маркхэм утверждает, не приводя при этом более подробной информации, что в долине реки Амазонки существует около тридцати различных племен, которые могут быть признаны мирными.
О лапландцах (саамах) по примерно тем же причинам, которые применимы в случае с гренландцами, говорят как о «чрезвычайно миролюбивых, не обладающих наступательным оружием, не вступающих во внутриплеменные ссоры, добрых, обладающих хорошим характером людях и, кроме тех, которые живут в России, очень честных и достойных доверия». Среди племен, населявших Канарские острова, племя йерро было исключением, так как его люди не знали войн и не обладали оружием, хотя их длинные палки могли в случае необходимости использоваться в таком качестве.
Об африканском народе фида говорят, что эти люди «настолько привязаны к торговле и сельскому хозяйству, что никогда не думают о войне». Нилоты кавирондо являются сравнительно мирным, неагрессивным народом, но бесспорно не трусливым, так как тогда, когда их к этому принуждают, они являются лучшими бойцами, чем многие их более воинственные соседи. О народности багирми также говорят как о мирной. «Они редко идут войной на другие племена; главным желанием для них является спокойная жизнь со своим скотом. Тем не менее им приходилось защищаться, так как другие племена всегда с завистью смотрели на их обширные пастбища для скота». Их стремление к миру имело под собой ту же основу, что и у индейцев Британской Колумбии, упомянутых выше, – изобилие ресурсов. У человеческих сообществ всегда было два пути для выживания: работать и добывать таким образом средства пропитания или отнимать у других плоды их труда (а также орудия труда). Первый путь выбирали те, кто занимался сельским хозяйством, и их часто уничтожали более воинственные кочевые племена, которые выбирали второй путь. Макалаки, которые считались лучшими земледельцами Южной Африки, были очень миролюбивыми; они были завоеваны кочевниками-зулусами. Подобная участь постигла многие другие сельскохозяйственные народы. Манансы также были великолепными землепашцами, и мир был предметом их гордости. «Они ненавидели сражаться, и они убивали дичь, расставляя ловушки или выкапывая норы в земле. Когда матабеле (которые разводили скот и были очень воинственными) пришли в их страну, манансы бросили свои ассегаи (зулусское копье с широким наконечником. – Ред.) на землю и сказали: «Мы не хотим сражаться, войдите в наши дома». Матабеле сказали: «Здесь что-то не так, они говорят так, чтобы у них появилось время собрать больше сил», и в тот же день они бросили короля манансов на землю, разорвали ему кишки и положили его сердце ему на губы, сказав: «Ты лживый человек, у тебя два сердца». Сейчас, когда матабеле приходят в их земли, мананса бегут как можно дальше на запад и говорят: «Мы подданные бамангвато» (одно из племен народа тсвана. – Ред.), а когда на них наступают бамангвато, они идут на восток и говорят: «Мы принадлежим королю матабеле». Они делают так потому, что не хотят сражаться. Другие племена Южной Африки смотрят на них с величайшим презрением и считают трусами». Утверждение Ливингстона о том, что политика мира любой ценой ведет к потере достоинства и хаосу и обрекает людей на бесполезные усилия и раны, кажется, полностью соответствует приведенному примеру. Народ манганджа (район озера Ньяса) похожим образом является совершенно не воинственным племенем – они говорят сами о себе с абсолютной беспечностью, что «у каждого манганджа сердце цыпленка». Следствием недостатка военного духа явилось то, что за пятьдесят лет или около того, прежде чем британцы навели порядок и мир в стране в 1891 – 1892 годах, они были разорены и обращены в рабство своими соседями. «Их язык стал разновидностью общего наречия всего южного Ньясаленда (ныне Малави. – Ред.), потому что на нем говорили рабы каждого племени».
Классический пример жизни в отсутствие войны – эскимосы. Военное дело гренландцам неизвестно; такое положение дел объясняется их малочисленностью. Население малочисленно, разбросано на большой территории и занято преимущественно добычей средств к существованию в тяжелых условиях. Борьба за жизнь очень интенсивна, и тот факт, что эскимосы могут жить и живут в таком пустынном регионе, является одним из наиболее ярких примеров возможностей человеческой адаптации к окружающей среде.
Гренландцы-эскимосы не могут позволить себе тратить время на борьбу друг с другом; борьба за выживание здесь тяжелее, чем где-либо еще, и поэтому этот небольшой народ готов вести ее без ненужных разногласий. В данном случае объединение с целью борьбы за выживание абсолютно необходимо. «Главный социальный закон гренландца – помогать соседям. От этого и от привычки держаться вместе в хорошее и плохое время зависит существование маленького гренландского сообщества». Следовательно, гостеприимство воспринимается как долг и здесь, и у эскимосов, живущих у Берингова пролива. Такое поведение было навязано им условиями окружающей среды, так как шторма на море часто уносят рыболовов и промысловиков далеко от своего берега, и они вынуждены искать приюта в ближайшем селении. Из-за трудностей жизни эскимосы должны показывать высокую степень доверия друг другу. Следовательно, их отличительной чертой является высокая честность. Между ними нет воровства или лжи.
«Чувство юмора, миролюбие и уравновешенность – вот наиболее яркие черты его характера», – говорит о гренландце-эскимосе Нансен. «Его миролюбие заходит настолько далеко, что, если у него что-то крадут, что встречается редко, он, как правило, не станет требовать эту вещь обратно, даже если ему известно, кто ее взял... В результате они крайне редко ссорятся между собой или же не ссорятся совсем». Драки и жестокость им неизвестны, а убийства очень редки, говорит великий полярный исследователь. «Они считают ужасным убийство существа, подобного себе, поэтому в их глазах война неразумна и омерзительна. Для этой вещи в их языке нет слова, и они относятся к солдатам и офицерам, обученным искусству войны, как к мясникам». (Однако именно эскимосы Гренландии нанесли последний удар (очевидно, истребив) гренландцам-скандинавам в XV – XVI вв., после чего европейские поселения здесь, испытывавшие кризис из-за похолодания климата и политических причин, исчезли вместе с населением. – Ред.)
Такая же ситуация наблюдается у центральных эскимосов, о которых Боас писал: «Мне кажется, что настоящих войн или драк между поселениями никогда не было, любое соперничество могло быть только между отдельными семьями». Коксоакмиты (по названию реки Коксоак на севере полуострова Лабрадор), населяющие земли вокруг Гудзонова залива, «обычно очень миролюбивы и спокойны. Среди них редко встречаются скандалы и драки».
Однако на Аляске дело обстоит по-другому. «Северные индейцы часто воюют с эскимосами и с южными индейцами, к которым они во все времена испытывали сильную неприязнь». Согласно Нельсону, «до прибытия русских на побережье Аляски в районе Берингова моря эскимосы вели постоянные межплеменные войны, в то же время в глубине континента, по линии соприкосновения с племенами тинне (дене) (самоназвание индейцев-атапасков. – Ред.), шла длительная вражда». Банкрофт говорит об этих северных племенах, что, «несмотря на их миролюбивый характер, завоеватели нескольких островов практически постоянно находились в состоянии войны». В чем причина таких различий между восточными и западными эскимосами? Во-первых, борьба за выживание на Аляске была менее суровой, а население там было более многочисленным. Следовательно, столкновения между группами были более частыми и серьезными, чем между гренландцами. Более того, и индейцы, и эскимосы очень ревностно относились к своим границам, что было незнакомо гренландцам, которые чаще ловили рыбу, чем охотились. Далее, эскимосы Аляски со стороны континента были окружены враждебными индейскими племенами, тогда как у их восточных соплеменников не было соседей. Одних этих факторов уже вполне достаточно, чтобы объяснить эти различия.
Хотя гренландцы представляют собой классический пример, есть и другие образцы невоинственных племен. Банкрофт говорит о населении бассейна реки Колумбия, что эти люди были не склонны к войне. «Применение оружия для урегулирования межплеменных споров было достаточно редким явлением. При этом, – добавляет он, – все они были смелыми воинами в тех случаях, когда бороться становится необходимым для защиты или мести внешним врагам». Миссис Аллисон писала в 1891 году: «Симилкамины (индейцы Британской Колумбии) сегодня – миролюбивый народ; действительно, у них слишком много собственности для того, чтобы желать войны, и они часто говорят, что, если возникнет конфликт между белыми поселенцами и каким-либо из родственных им племен, они уйдут в горы и переживут этот инцидент, но не станут сражаться ни с белыми, ни со своими родственниками». Про колумбийских аурохуанков говорят, что у них нет оружия ни для нападения, ни для защиты. «Если двое ссорятся, они идут к большой скале или к дереву, и каждый своим посохом бьет по скале или по дереву, сопровождая удары оскорблениями. Тот, чей посох разбивается первым, признается победителем; затем они обнимаются и возвращаются домой друзьями». Улаживание частных ссор таким образом тем не менее применимо только внутри группы; для мирного урегулирования таких споров придумывались различные средства, которые могли сохранить группу объединенной в случае войны с чужаками. Приведенный выше пример, однако, только подчеркивает миролюбивый характер этих людей и его проявление в процессе урегулирования своих внутренних споров. Их метод, конечно, был менее жестоким, чем у арауканов, которые при таких же обстоятельствах безжалостно колотили друг друга. Ничего не говорится об отношении аурохуанков к другим племенам. При этом нехватка у них оружия не обязательно свидетельствует о том, что они были не приучены к войне. Возможно, это пример культурного вырождения.
Об индейцах напо (Эквадор) говорят, что у них нет оружия для ведения войны. Тем не менее они используют копья и духовые трубки для охоты, и эти орудия могут также быть использованы для войны, так как во многих первобытных племенах орудия не сильно дифференцированы. Об этих индейцах тоже говорят как о «смиренных по отношению к другим людям» и «не оскорбляющих», хотя их история говорит о том, что они хорошо знакомы с военным делом. Маркхэм утверждает, не приводя при этом более подробной информации, что в долине реки Амазонки существует около тридцати различных племен, которые могут быть признаны мирными.
О лапландцах (саамах) по примерно тем же причинам, которые применимы в случае с гренландцами, говорят как о «чрезвычайно миролюбивых, не обладающих наступательным оружием, не вступающих во внутриплеменные ссоры, добрых, обладающих хорошим характером людях и, кроме тех, которые живут в России, очень честных и достойных доверия». Среди племен, населявших Канарские острова, племя йерро было исключением, так как его люди не знали войн и не обладали оружием, хотя их длинные палки могли в случае необходимости использоваться в таком качестве.
Об африканском народе фида говорят, что эти люди «настолько привязаны к торговле и сельскому хозяйству, что никогда не думают о войне». Нилоты кавирондо являются сравнительно мирным, неагрессивным народом, но бесспорно не трусливым, так как тогда, когда их к этому принуждают, они являются лучшими бойцами, чем многие их более воинственные соседи. О народности багирми также говорят как о мирной. «Они редко идут войной на другие племена; главным желанием для них является спокойная жизнь со своим скотом. Тем не менее им приходилось защищаться, так как другие племена всегда с завистью смотрели на их обширные пастбища для скота». Их стремление к миру имело под собой ту же основу, что и у индейцев Британской Колумбии, упомянутых выше, – изобилие ресурсов. У человеческих сообществ всегда было два пути для выживания: работать и добывать таким образом средства пропитания или отнимать у других плоды их труда (а также орудия труда). Первый путь выбирали те, кто занимался сельским хозяйством, и их часто уничтожали более воинственные кочевые племена, которые выбирали второй путь. Макалаки, которые считались лучшими земледельцами Южной Африки, были очень миролюбивыми; они были завоеваны кочевниками-зулусами. Подобная участь постигла многие другие сельскохозяйственные народы. Манансы также были великолепными землепашцами, и мир был предметом их гордости. «Они ненавидели сражаться, и они убивали дичь, расставляя ловушки или выкапывая норы в земле. Когда матабеле (которые разводили скот и были очень воинственными) пришли в их страну, манансы бросили свои ассегаи (зулусское копье с широким наконечником. – Ред.) на землю и сказали: «Мы не хотим сражаться, войдите в наши дома». Матабеле сказали: «Здесь что-то не так, они говорят так, чтобы у них появилось время собрать больше сил», и в тот же день они бросили короля манансов на землю, разорвали ему кишки и положили его сердце ему на губы, сказав: «Ты лживый человек, у тебя два сердца». Сейчас, когда матабеле приходят в их земли, мананса бегут как можно дальше на запад и говорят: «Мы подданные бамангвато» (одно из племен народа тсвана. – Ред.), а когда на них наступают бамангвато, они идут на восток и говорят: «Мы принадлежим королю матабеле». Они делают так потому, что не хотят сражаться. Другие племена Южной Африки смотрят на них с величайшим презрением и считают трусами». Утверждение Ливингстона о том, что политика мира любой ценой ведет к потере достоинства и хаосу и обрекает людей на бесполезные усилия и раны, кажется, полностью соответствует приведенному примеру. Народ манганджа (район озера Ньяса) похожим образом является совершенно не воинственным племенем – они говорят сами о себе с абсолютной беспечностью, что «у каждого манганджа сердце цыпленка». Следствием недостатка военного духа явилось то, что за пятьдесят лет или около того, прежде чем британцы навели порядок и мир в стране в 1891 – 1892 годах, они были разорены и обращены в рабство своими соседями. «Их язык стал разновидностью общего наречия всего южного Ньясаленда (ныне Малави. – Ред.), потому что на нем говорили рабы каждого племени».