Страница:
носорог. Волосы у нее были обкорнаны так куце, что голова стала похожа на
треугольную грушу. Кажется, чувство собственницы по отношению к Эдику не
только не угасло, а, напротив, при виде Маши вспыхнуло с новой силой. Если
бы она знала, что Маша не только не жалела, что упустила такого шикарного
мужчину, но даже готова была разреветься от сознания потраченных на него
лет, которые могла бы провести со своим полковником!
-- Спасибо, что пришли, Раиса, -- сказала Маша.
-- Мы слышали, что мама оставила какую-то записку? -- шепнул Эдик. --
Это был не несчастный случай?
-- Это касается только нашей семьи, -- холодно ответила Маша.
-- Ну да, и я о том же самом! Я все еще считаю, что мы одна семья.
Разве ты забыла, что мы были мужем и женой? Я понимаю тебя гораздо лучше,
чем ты думаешь.
-- Что ты хочешь этим сказать?
-- За успех всегда приходится платить. И довольно высокую цену, --
вздохнул он.
-- Ты о чем?
-- Так, вообще... -- замялся он, краснея. -- Не думаешь же ты, в самом
деле, что все это случайности?
-- Случайности?
-- Ну да. Сначала этот твой звукооператор. Теперь вот мама... Кто еще?
-- Эдик! -- оторопела Маша. -- Ты с ума сошел! Ты говоришь ужасные
вещи!
У нее на глаза навернулись слезы.
-- Я-то тут при чем? -- пожал он плечами. -- Я просто констатировал
факты. Мое дело предупредить. Все-таки я тебе не совсем чужой человек.
-- Эдик, милый, -- прервала его Раиса, -- тебе не кажется, что ты
пришел на похороны, а не на свидание с бывшей женой? Я, конечно, понимаю,
вам есть что вспомнить...
-- Заткнись! -- проворчал жене Эдик, и на Машу действительно повеяло
чем-то знакомым. -- Я говорил, что тебе незачем сюда ехать. Это дело
семейное!
-- А я, по-твоему, что? -- вспылила Раиса. -- К семье не отношусь?
-- Относишься, -- вынужден был согласиться Эдик. -- Куда ж тебя теперь
девать!
Маша тронула Волка за руку, и они пошли к машине
-- Я и сам уже начал чувствовать себя членом его семьи, -- улыбнувшись,
шепнул он.
-- Прости, что тебе пришлось во всем этом участвовать, -- поспешно
проговорила она.
-- Не говори так, -- серьезно сказал он. -- Ты же знаешь, что мы с
тобой теперь одно целое.
Она благодарно прижалась к его руке левой грудью.
-- Я так тебя люблю!
Его глаза снова заблестели от счастья.
-- Честно говоря, -- с улыбкой признался он, -- как мужчина мужчину я
Эдика очень даже понимаю.
-- Но я-то женщина! -- вздохнула она.
С кладбища они возвращались вместе с Катей, Григорием, Ритой и Иваном.
Григорий вел машину, Катя сидела рядом с ним на переднем сиденье, а две
другие пары кое-как утеснились на заднем.
Волк так бережно обнимал Машу и так обеспокоено поглядывал на нее,
когда машине случалось подскочить на выбоине, что в конце концов Рита не
выдержала.
-- Полковник, -- усмехнулась она, -- вы трясетесь над вашей бесценной
Машей так, словно она вот-вот родит. Можно подумать, что она действительно
беременна.
Остальные закашлялись и ждали, что Маша начнет возражать.
-- Ты, как всегда, права, -- кивнула та,
-- Еще бы, -- не моргнув глазом, сказала Рита, -- я была уверена, что
этим кончится.
Катя всплеснула руками и радостно закудахтала.
-- Поздравляю! У меня накопилось столько детских вещей! -- затараторила
она, пытаясь перегнуться через сиденье, чтобы обнять сестру.
-- Эй-эй, полегче! -- прикрикнул на жену Григорий, предостерегая ее не
то от неосторожного поведения в машине, не то от преждевременного
раздаривания вещей. -- Кажется, они тебе самой скоро понадобятся.
-- Он прав, Катя! -- засмеялась Маша.
-- Он у меня такой бережливый... Не беспокойся, -- бросила она мужу, --
там на двоих хватит!
-- А если ты родишь двойню? -- резонно заметил он.
-- Тогда тебе придется работать в две смены!
-- Маша, -- спохватилась Рита, -- а когда же ждать сие событие?
-- К весне...
Между тем Иван пожал Волку руку, а Григорий по-родственному хлопнул его
по плечу.
Маша не могла не отметить, что, оказавшись в центре всеобщего внимания,
он держал себя отменно. Ничуть не смущался, умел отшутиться и поддержать
светскую болтовню. В результате все сошлись на том, что он обаятелен, добр,
красив, а главное, до самозабвения влюблен в Машу.
Когда на другой день после похорон и поминок Маша проснулась вместе с
Волком в квартире на Патриарших, ей показалось, что они уже давно муж и жена
и давно живут вот так -- своей семьей, в своем доме.
С самого утра телефон раскалился от звонков. Звонили самые разные люди
и по самым разным поводам. Одни -- чтобы принести Маше свои соболезнования в
связи со смертью матери, другие -- чтобы поговорить с полковником. Последние
были сплошь официальные лица разного ранга -- военные, политики, депутаты,
представители чеченской диаспоры, а также посредники в переговорах с
вооруженной оппозицией. Они уточняли с полковником как распорядок встреч,
консультаций, так и прочие вопросы, касающиеся конфликта на Кавказе.
Прежде Маша, честно говоря, и не подозревала, что ее любовник такая
важная персона.
Господин Зорин сумел прозвониться к Маше между заместителем министра
обороны и помощником секретаря Совета Безопасности.
-- Прости, что не был на похоронах, Маша, -- виновато проговорил он. --
Всю жизнь до смерти боюсь кладбищ и покойников... Но если тебе что
понадобится, -- заверил он, -- то я весь в твоем распоряжении -- хоть днем,
хоть ночью. И насчет программы не беспокойся. Время есть. Командировки тоже
не к спеху.
За завтраком, как супруги со стажем, Маша и Волк делились друг с другом
своими "производственными" проблемами. Тема дискуссии была, естественно,
одна: война на Кавказе.
-- Оппозиция уже не требует полного вывода российских войск? --
спросила Маша, подкладывая Волку второй бифштекс.
-- Пока что они даже односторонние прекращения огня используют для
передислокаций. К тому же ясно, что сами полевые командиры еще не пришли к
единому мнению по вопросу переговоров. Да и вряд ли придут.
-- Значит, реальное перемирие невозможно?
-- Мы готовы вести диалог при любых обстоятельствах. Но легких решений
не предвидится, -- сказал Волк, подливая Маше молока.
-- Кажется, их позиция уже не отличается яростной непримиримостью.
Волк кивнул.
-- АО чем ты говорила с господином Зориным? -- осторожно
поинтересовался он.
-- Просто он хотел, чтобы я не беспокоилась о программе и насчет
командировок. Время терпит.
Волк отодвинул тарелку, поблагодарил и, взяв Машу за руку, обеспокоено
сказал:
-- Любимая, я хочу, чтобы ты была теперь очень осторожна.
-- Ты о чем?
Она сделала вид, что не понимает. Тогда он нежно коснулся ее щеки.
-- Ты будешь рожать во второй раз. Я уверен, что все будет отлично. Но
я хочу, чтобы ты как следует поберегла себя, пока не родишь.
-- Я буду себя беречь...
-- И воздержишься от командировок?
Как ни странно, подобная постановка вопроса застала Машу врасплох. Даже
Рита никогда не пыталась навязывать ей своего мнения в отношении работы.
Маша изначально привыкла решать все сама. Ей нелегко это далось, и отступать
от этого она не собиралась. Тем более, что у нее самой еще не было
определенного мнения. Однако она понимала, какого ответа ждет от нее Волк.
Маша молчала.
-- Я люблю тебя и не хочу, чтобы что-то случилось, -- мягко прибавил он
и как ни в чем не бывало возобновил прежнюю тему.
-- Мы продолжаем настаивать на полном и безоговорочном разоружении
бандформирований, -- сказал он.
Она не выдержала и улыбнулась: такой бесхитростной и очевидной была его
тактика. Она, Маша, была как-никак беременна, и ее зависимость от него росла
не по дням, а по часам.
Он тоже улыбнулся и поцеловал ее в плечо.
-- Добровольно они не сдадут оружия. Это ясно, -- сказал он.
-- Если ты уже позавтракал, то почему бы тебе не заняться со мной
любовью? -- прошептала она.
-- Но мы могли бы начать политические переговоры, -- продолжал он,
словно не замечая того, что ее глаза туманились от желания.
Маша и сама была неплохим экспертом в кавказском вопросе и могла бы,
пожалуй, представлять в этих переговорах любую из сторон и добиться большего
толка. Ультиматумы -- не тот путь, которому она желала бы следовать.
-- Ты не ответил на мой вопрос, -- проговорила она, покраснев.
Он поцеловал ей одну, потом другую руку. Потом посмотрел прямо в глаза.
-- Я обязательно на него отвечу, -- сказал он. -- Только сначала
пообещай, что будешь беречь себя и распрощаешься с командировками.
-- Я должна сама это решить, -- прошептала она. -- Поэтому я не могу
тебе обещать.
Волк наклонился к ней, и она почувствовала через материю шелковой
сорочки, как он коснулся губами сначала одной ее груди, потом другой.
-- Постарайся как-то с этим смириться, -- попросил он и, помолчав,
добавил:
-- Даю тебе слово, ты об этом не пожалеешь.
-- Послушайте, полковник, -- сказала Маша, протянув руку и погладив его
по бедру, -- даю вам слово, что вы тоже не пожалеете.
-- Так в чем же дело? -- спросил он.
-- Ответь мне сначала на один вопрос. Я могу спросить? -- томно
прошептала Маша.
-- О чем угодно, -- щедро кивнул он.
-- Если бы я попросила тебя поберечь себя, ты бы что мне ответил?
-- Если бы я вынашивал нашего ребенка, -- не задумываясь, сказал он, --
то, безусловно, ответил бы согласием.
-- Теперь я понимаю, почему именно тебя послали готовить эти
переговоры, -- вздохнула Маша.
Он подхватил ее на руки и понес в спальню.
-- Ты мне, однако, не ответила, -- шепнул он.
-- Я люблю тебя, -- сказала она, позволив опустить себя на постель.
А политические дискуссии в постели -- признак дурного тона, не так ли?
Он был нежен, как никогда. Но еще более он был осторожен. Он двигался
так плавно, словно они лежали не на прохладных простынях, а плыли в легкой
воде.
-- Ты так осторожен, как будто действительно сам вынашиваешь нашего
ребенка...
-- Просто я тебя люблю и не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
-- И я тебя люблю, -- повторила Маша. -- И я не хочу, чтобы с тобой
что-то случилось...
Он продолжал целовать ее, пока она не сказала:
-- Требуй от меня, чего хочешь. Я на все согласна. Если хочешь, я
никогда не буду ездить ни в какие командировки. Если хочешь, я вообще
никогда не выйду из дома... Если хочешь, я всю жизнь проведу с тобой в
постели...
-- Хочу, -- ответил он.
-- Ты знаешь, что говоришь и что делаешь. Я должна была понять это с
самого начала и не вести себя, как дура. Конечно, для меня нет и не может
быть ничего важнее, чем ты и наш ребенок.
Маша увидела, как у него заблестели глаза, но он не сказал ни слова.
Потом Волк вслух размышлял о будущем.
-- Иногда мне бывает страшно за нас, -- признался он. -- Иногда мне
кажется, что все вокруг окончательно сошли с ума.
-- Плохие новости? -- шепнула Маша.
-- Похоже на то, что война переходит в новое качество.
-- Но почему? Ведь появилась надежда на перемирие, а практически вся
территория находится под контролем федеральных войск. За исключением,
конечно, горных районов... Ты хочешь сказать, что нужно опасаться
террористических актов и, даже несмотря на перемирие, война будет
продолжаться по сценарию Ближнего Востока, Ирландии? Подавление открытого и
широкомасштабного вооруженного сопротивления ничего не дало? Впереди волна
терроризма?
-- Боюсь, что так. Разница лишь в том, что проблемы намеленного
Ближнего Востока с его почти внутрисемейным конфликтом и цивилизованной
Ирландии с ее мещанскими ультра -- просто легкий пассионарный насморк по
сравнению с пассионарной чумой на Кавказе... Есть информация, что оппозиция
уже приняла решение о переходе к террору.
-- И ты снова отправишься туда! -- воскликнула Маша. -- Представляешь,
что я буду чувствовать?
-- Конечно, ты будешь волноваться, -- вздохнул он. -- Но ты, по крайней
мере, знаешь, что я отлично разбираюсь в своей работе и у меня абсолютный
нюх!
-- Но ты только что сам говорил о том, что все вокруг сошли с ума. Им
не будет никакого дела до того, что ты отлично знаешь свою работу и что у
тебя абсолютный нюх!
Он долго смотрел на нее, а потом грустно сказал:
-- Зачем я полюбил такую проницательную женщину? Я не смогу тебя
успокоить даже ценой лжи. Ты слишком много знаешь обо мне и о ситуации Ты
все видела своими глазами. И ты мне не поверишь, если я в очередной раз буду
убеждать тебя, что мне совершенно ничего не угрожает..
-- Конечно, не поверю, -- вздрогнув, прошептала Маша. -- Мне страшно,
Волк!
Уже около двух недель полковник провел в Москве. У него был напряженный
график работы, однако вопреки тревожным ожиданиям обстановка на Кавказе
улучшалась, и решительные военные мероприятия, казалось, вынудили оппозицию
искать компромисс. Велись предварительные трехсторонние переговоры. Военные
остановились в районе предгорья и ждали, что их вот-вот сменят подразделения
внутренних войск.
В квартире на Патриарших царила настоящая семейная идиллия, и Маша
проникалась уверенностью, что в скором времени полковник сможет перебраться
в Москву насовсем.
Дела требовали его присутствия в столице, и, когда он сообщал ей о том,
что его отъезд откладывается, ей хотелось пойти и помолиться вместе с
бабулей перед иконкой Николы Угодника.
Не было для Маши большего удовольствия, как, дождавшись, когда Волк
вернется после работы домой, накормить его, а потом свернуться калачиком у
него под боком и мирно дремать, пока он вел бесконечные телефонные
консультации, касающиеся зарождавшегося переговорного процесса. У нее уже
появился ранний токсикоз, и приступы тошноты досаждали ей по утрам и даже
вечерами. Тогда она спешила в ванную, а Волк, отрываясь от важного разговора
с помощником министра обороны или еще с кем, кричал ей, чтобы она не
запирала дверь на случай, если понадобится его помощь.
Несмотря на дурноту, Машу изрядно веселило то, что известия о ее
беременности дошли, пожалуй, до самого Совета Безопасности. Ополаскивая лицо
холодной водой, она слышала через раскрытую дверь ванной, как полковник
объяснял кому-то необходимость выделения военных и политических вопросов в
отдельные блоки.
-- Ну, как ты? -- зажимая ладонью трубку, спрашивал он, когда Маша
выходила из ванной и снова устраивалась около него.
-- Это по твоей милости меня тошнит, -- ворчала она.
-- Что верно, то верно, -- соглашался он и обеспокоено вздыхал. -- Ты
ужасно бледная.
-- Ничего, как-нибудь справлюсь, -- говорила она.
Он кивал и возвращался к разговору по телефону, а немного погодя снова
обращался к ней.
-- Ты знаешь, я нисколько не раскаиваюсь в том, что сделал с тобой.
-- Еще бы! Ведь ты об этом только и мечтал, -- улыбалась она.
Он наклонялся и целовал ее в губы.
В такие моменты на Машу нисходила неведомая ранее благодать. Ей было
даже странно, что еще недавно она моталась по каким-то опасным командировкам
да еще всячески отстаивала перед Волком право на независимость. Теперь,
когда они соединили свои судьбы, зависимость от любимого человека
воспринималась как подтверждение их любви и придавала уверенности в
нерушимости счастья. Она и сама не заметила, в какой момент его желания
стали ее желаниями.
-- Я тоже ни в чем не раскаиваюсь, -- говорила она. -- Я мечтаю родить
тебе ребенка... Надеюсь, наступит день, когда война закончится и тебе не
нужно будет никуда уезжать. Тебя переведут в Москву, ты сядешь за
министерский стол и с девяти до пяти будешь поставлять эксклюзивную
информацию для моей новой программы.
-- А после пяти?
-- Смотреть меня по телевизору и нянчить наших детей.
-- Я не против, -- усмехался он. -- При одном условии.
-- При каком?
-- Ночью мы не будем смотреть телевизор.
-- Само собой! -- шептала она.
Немного придя в себя после смерти мамы, Маша приступила к работе над
новым телевизионным проектом. Работа ладилась как никогда, и Артем Назаров
прочил ей громадный успех. Она ни в коем случае не остыла к телевидению.
Просто в ее жизни появилось нечто гораздо более существенное.
Ее философия была проста: что бы ни случилось в этом мире, она должна
родить -- и точка...
Когда господин Зорин собрал коллег на совещание и поинтересовался, как
идет работа над новым проектом и как вообще обстоят дела, Рита взглянула на
него поверх своих усеченных очков и с усмешкой ответила:
-- Вообще-то все идет прекрасно. А у Маши есть для вас небольшая
новость.
-- Что такое? -- рассеянно спросил господин Зорин. Рита подмигнула
Маше.
-- Дело в том, что я беременна, -- сказала Маша.
-- Ты -- беременна? -- покраснев, спросил Артем.
-- И как это ты ухитрилась? -- удивился господин Зорин. -- Надеюсь, мы
тут ни при чем?
-- Абсолютно, -- заверила Маша.
-- Так-так... -- продолжал бормотать Артем. -- Что же это значит?..
-- Это значит, что к весне один из вас еще успеет заслужить честь стать
крестным отцом ребенка, -- сказала Рита.
-- Нет, но как это ты ухитрилась, Маша?! -- оторопело вскричал господин
Зорин, словно до него теперь дошел смысл ее сообщения.
-- Должна вас заверить, господин Зорин, -- проговорила Маша, морща нос,
чтобы не рассмеяться, -- что это не такое уж сложное дело. Но, боюсь, с моей
стороны будет верхом неприличия, если я начну посвящать уважаемую публику в
практические подробности этого мероприятия.
-- Я не это имел в виду... -- смешался господин Зорин.
-- Что же касается остального, смею вас заверить, я в состоянии
заниматься всем, чем занималась раньше. Разве что за исключением
командировок по горячим точкам. Да и то в течение каких-нибудь нескольких
месяцев... Тем более, что главное теперь для нас -- новое шоу.
После оптимистических заверений Маши господин Зорин быстро пришел в
себя и даже раскрыл ей свои объятия.
-- Ну тогда -- поздравляю! Это и в самом деле небольшая, но приятная
новость.
Зато покрасневший Артемушка готов был вот-вот расплакаться.
-- Надеюсь, ты тоже рад? -- одернула его Рита.
-- Ну конечно! -- поспешно воскликнул он. -- Поздравляю тебя, Маша.
-- Спасибо, Артемушка, -- откликнулась она.
-- Но он хотя бы пообещал на тебе жениться? -- собравшись с духом,
поинтересовался Артем. -- Или назревает новая драма?
-- Какая еще драма? -- насторожился господин Зорин. -- Этого нам только
не хватало. Ты выходишь замуж, Маша, или нет? Нам не безразлична твоя
судьба. Ты же нам не чужая.
-- Не беспокойтесь вы так! -- улыбнулась Маша, чувствуя, что как бы там
ни было телевидение действительно было и остается для нее "домом родным". --
Скоро он разведется, и мы сразу поженимся.
-- Вот и чудненько! -- сказал господин Зорин, поблескивая своими
стальными глазками. -- Будем с нетерпением ждать этого знаменательного
события. Правда, Артемушка?
-- Естественно, -- кисло ответил тот.
-- А теперь, -- продолжал господин Зорин, -- почему бы нам не вернуться
к нашим баранам, то бишь к новому шоу?... Непреодолимых проблем, насколько я
понял, у нас нет. Единственное, нам немного придется отложить премьеру
нашего шоу, пока Маша... пока она...
-- Пока она снова не будет в форме, -- с усмешкой договорила за него
Рита. -- До тех пор мы воздержимся от того, чтобы гонять ее по
командировкам.
-- Хоть бы заранее предупредила! -- проворчал Артем, который все еще
никак не мог прийти в себя.
-- С каких это пор она обязана ставить тебя в известность о своей
интимной жизни? -- лукаво поинтересовалась Рита.
-- А отец ребенка... -- не унимался Артем. -- Он будет жить с тобой? А,
Маша?
-- Это законный вопрос, -- поддержал господин Зорин.
-- Конечно, мы будем жить вместе, -- уверенно ответила Маша, сделав
вид, что не замечает саркастического взгляда Риты.
-- Ты, наконец, удовлетворен? -- осведомился господин Зорин у Артема.
-- Мне-то что, -- вздохнул тот. -- Я могу лишь порадоваться за нее.
-- Мы все за нее радуемся, -- усмехнулся господин Зорин.
Между тем дела потребовали присутствия полковника на Кавказе. Он
улетел, и Маша, оставшись одна с дряхлой бабулей, почувствовала, как вдруг
ужасно опустела без него квартира на Патриарших, к которой она уже не могла
относиться иначе как к их общему дому.
Последние дни, работая с Артемом Назаровым над концепцией будущего шоу,
Маша почти не следила за новостями. Обстановка на Кавказе, казалось, была
под контролем, и единичные обстрелы блок-постов не меняли общей картины.
Но вот однажды, когда Маша и Рита сидели с Артемом в его кабинете,
внезапно вбежали Петюня и Гоша. Петюня махал руками, призывая их немедленно
отправиться в отдел новостей, а Гоша лишь возбужденно повторял:
-- Я же говорил! Я же говорил!..
В отделе они включили все мониторы. Петюня подхватил один из факсов и,
почесываясь, сообщил:
-- Идет экстренная информация с Кавказа!
-- Эй, кто-нибудь! -- крикнул Артем техникам, когда на мониторах
появилась картинка. -- Включите звук!
В помещении сразу установилась полная тишина. Специальный корреспондент
передавал из Грозного. Маша обмерла при первом взгляде на него. За его
спиной виднелись дымящиеся руины. Не нужно было быть большим специалистом,
чтобы понять, что здесь недавно прогремели взрывы. Корреспондент держал
микрофон перед самыми губами и раздельно выговаривал слова, однако прошло
несколько секунд, прежде чем Маша смогла вникнуть в смысл его слов.
-- Я нахожусь на одном из блок-постов почти в самом центре города, --
говорил он. -- На рассвете он был обстрелян боевиками из гранатометов и
автоматов и практически полностью уничтожен. Количество убитых среди
военнослужащих уточняется, однако известно, что оно значительно. Прежде чем
соседние блок-посты успели отреагировать на случившееся, боевики успели
рассеяться и скрыться. Все говорит о том, что это была хорошо спланированная
акция... Есть сведения, что нападения на военнослужащих произошли также и в
других районах Чечни. В пригороде Грозного был обстрелян автобус с рабочими.
Также имеются жертвы...
Рита бросила быстрый взгляд на Машу.
-- Что происходит? Разве нас не убеждали, что ситуация под контролем?
-- Какой, к черту, контроль! -- воскликнул Артем. -- Разве там можно
что-то контролировать?
Все продолжали неотрывно следить за мониторами.
-- Появились дополнительные сведения, -- сказал корреспондент, которому
передали листок бумаги. -- Число погибших в автобусе -- не менее двадцати
человек. Несколько военнослужащих, которые находились в этом автобусе,
исчезли. Вероятно, убиты или захвачены в плен.
-- Но ведь шли консультации о начале переговоров! -- воскликнула Рита,
сжав Маше руку.
-- Наверное, забыли проконсультироваться с самими боевиками, --
проворчал Артем.
Через полчаса Маша, Рита и Артем сидели в кабинете у господина Зорина.
-- Что это? -- задумчиво проговорил господин Зорин, ни к кому конкретно
не обращаясь. -- Эскалация конфликта или заключительный аккорд? Мы должны
знать обо всем, что может пролить свет на развитие ситуации...
-- У нас там собственный корреспондент, -- сказал Артем.
-- Боюсь, что теперь, -- вздохнул господин Зорин и многозначительно
посмотрел на Машу, -- мы будем узнавать обо всем последними.
-- У меня есть надежные источники в службе безопасности, -- сказала
Рита и, видя, что Маша беспокойно заерзала и была готова вот-вот раскрыть
рот, поспешно добавила:
-- Если бы Маша и оказалась сейчас там, вряд ли мы узнали больше того,
что уже узнали.
-- Ну конечно, -- вяло кивнул господин Зорин, -- мы могли бы послать ее
туда, когда все закончится. Я думаю, что теперь военные утроят бдительность.
-- Может быть, больше вообще ничего не произойдет, -- сказала Рита.
-- Запускай этот материал в эфир, -- сказал Артему господин Зорин, -- а
потом, если в этом будет необходимость, мы сделаем специальный репортаж...
На самом деле Рита зря волновалась. Маша заерзала совсем по другой
причине. Она была погружена в свои мысли. Она поражалась тому, с какой
легкостью человек способен внушить себе то, что кажется ему желанным.
Несмотря на то, что она отлично знала обстановку на Кавказе, ей так хотелось
верить, что война действительно затухает. У нее в голове не укладывалось,
что конфликт готов разгореться с новой силой. Волк сетовал на то, что ее
будет трудно обмануть -- так хорошо она разбиралась в происходящем. Однако
она обманулась сама, когда почти месяц они жили, словно обыкновенные
супруги, в квартире на Патриарших и она прислушивалась к его бесконечным
телефонным разговорам о грядущих мирных переговорах и возможностях реального
перемирия. Именно эти телефонные разговоры и сбили ее с толку, и она
уверовала в то, во что ей хотелось бы верить -- в то, что Волк отправляется
туда, когда подготовлена надежная почва для мирных переговоров. Переговоры
начнутся, успешно закончатся, и закончится кавказский сюжет. Полковника
сделают генералом и переведут в Москву... Именно об этом в своей
предсмертной записке писала ей мама. А ведь говорят, что человеку на пороге
гибели дается чудесная способность прозревать будущее. Неужели это не так?
В то же время Маше припомнилось случайное признание Волка в том, что он
страшится разрастающегося в мире безумия. То, что происходит на Кавказе,
иначе как безумием назвать нельзя.
Самопогруженность Маши прервал зазвонивший на столе господина Зорина
телефон.
-- Поступила новая информация. На этот раз по каналам Ай-Би-Эн, --
сказал господин Зорин. -- Совершено нападение на российский бэтээр. В
бэтээре находилось восемь военнослужащих. Двое из них найдены убитыми.
Шестеро других похищены. Бэтээр сожжен... Я же говорил, -- добавил он
скучающим тоном, -- теперь мы будем получать информацию лишь из вторых рук.
треугольную грушу. Кажется, чувство собственницы по отношению к Эдику не
только не угасло, а, напротив, при виде Маши вспыхнуло с новой силой. Если
бы она знала, что Маша не только не жалела, что упустила такого шикарного
мужчину, но даже готова была разреветься от сознания потраченных на него
лет, которые могла бы провести со своим полковником!
-- Спасибо, что пришли, Раиса, -- сказала Маша.
-- Мы слышали, что мама оставила какую-то записку? -- шепнул Эдик. --
Это был не несчастный случай?
-- Это касается только нашей семьи, -- холодно ответила Маша.
-- Ну да, и я о том же самом! Я все еще считаю, что мы одна семья.
Разве ты забыла, что мы были мужем и женой? Я понимаю тебя гораздо лучше,
чем ты думаешь.
-- Что ты хочешь этим сказать?
-- За успех всегда приходится платить. И довольно высокую цену, --
вздохнул он.
-- Ты о чем?
-- Так, вообще... -- замялся он, краснея. -- Не думаешь же ты, в самом
деле, что все это случайности?
-- Случайности?
-- Ну да. Сначала этот твой звукооператор. Теперь вот мама... Кто еще?
-- Эдик! -- оторопела Маша. -- Ты с ума сошел! Ты говоришь ужасные
вещи!
У нее на глаза навернулись слезы.
-- Я-то тут при чем? -- пожал он плечами. -- Я просто констатировал
факты. Мое дело предупредить. Все-таки я тебе не совсем чужой человек.
-- Эдик, милый, -- прервала его Раиса, -- тебе не кажется, что ты
пришел на похороны, а не на свидание с бывшей женой? Я, конечно, понимаю,
вам есть что вспомнить...
-- Заткнись! -- проворчал жене Эдик, и на Машу действительно повеяло
чем-то знакомым. -- Я говорил, что тебе незачем сюда ехать. Это дело
семейное!
-- А я, по-твоему, что? -- вспылила Раиса. -- К семье не отношусь?
-- Относишься, -- вынужден был согласиться Эдик. -- Куда ж тебя теперь
девать!
Маша тронула Волка за руку, и они пошли к машине
-- Я и сам уже начал чувствовать себя членом его семьи, -- улыбнувшись,
шепнул он.
-- Прости, что тебе пришлось во всем этом участвовать, -- поспешно
проговорила она.
-- Не говори так, -- серьезно сказал он. -- Ты же знаешь, что мы с
тобой теперь одно целое.
Она благодарно прижалась к его руке левой грудью.
-- Я так тебя люблю!
Его глаза снова заблестели от счастья.
-- Честно говоря, -- с улыбкой признался он, -- как мужчина мужчину я
Эдика очень даже понимаю.
-- Но я-то женщина! -- вздохнула она.
С кладбища они возвращались вместе с Катей, Григорием, Ритой и Иваном.
Григорий вел машину, Катя сидела рядом с ним на переднем сиденье, а две
другие пары кое-как утеснились на заднем.
Волк так бережно обнимал Машу и так обеспокоено поглядывал на нее,
когда машине случалось подскочить на выбоине, что в конце концов Рита не
выдержала.
-- Полковник, -- усмехнулась она, -- вы трясетесь над вашей бесценной
Машей так, словно она вот-вот родит. Можно подумать, что она действительно
беременна.
Остальные закашлялись и ждали, что Маша начнет возражать.
-- Ты, как всегда, права, -- кивнула та,
-- Еще бы, -- не моргнув глазом, сказала Рита, -- я была уверена, что
этим кончится.
Катя всплеснула руками и радостно закудахтала.
-- Поздравляю! У меня накопилось столько детских вещей! -- затараторила
она, пытаясь перегнуться через сиденье, чтобы обнять сестру.
-- Эй-эй, полегче! -- прикрикнул на жену Григорий, предостерегая ее не
то от неосторожного поведения в машине, не то от преждевременного
раздаривания вещей. -- Кажется, они тебе самой скоро понадобятся.
-- Он прав, Катя! -- засмеялась Маша.
-- Он у меня такой бережливый... Не беспокойся, -- бросила она мужу, --
там на двоих хватит!
-- А если ты родишь двойню? -- резонно заметил он.
-- Тогда тебе придется работать в две смены!
-- Маша, -- спохватилась Рита, -- а когда же ждать сие событие?
-- К весне...
Между тем Иван пожал Волку руку, а Григорий по-родственному хлопнул его
по плечу.
Маша не могла не отметить, что, оказавшись в центре всеобщего внимания,
он держал себя отменно. Ничуть не смущался, умел отшутиться и поддержать
светскую болтовню. В результате все сошлись на том, что он обаятелен, добр,
красив, а главное, до самозабвения влюблен в Машу.
Когда на другой день после похорон и поминок Маша проснулась вместе с
Волком в квартире на Патриарших, ей показалось, что они уже давно муж и жена
и давно живут вот так -- своей семьей, в своем доме.
С самого утра телефон раскалился от звонков. Звонили самые разные люди
и по самым разным поводам. Одни -- чтобы принести Маше свои соболезнования в
связи со смертью матери, другие -- чтобы поговорить с полковником. Последние
были сплошь официальные лица разного ранга -- военные, политики, депутаты,
представители чеченской диаспоры, а также посредники в переговорах с
вооруженной оппозицией. Они уточняли с полковником как распорядок встреч,
консультаций, так и прочие вопросы, касающиеся конфликта на Кавказе.
Прежде Маша, честно говоря, и не подозревала, что ее любовник такая
важная персона.
Господин Зорин сумел прозвониться к Маше между заместителем министра
обороны и помощником секретаря Совета Безопасности.
-- Прости, что не был на похоронах, Маша, -- виновато проговорил он. --
Всю жизнь до смерти боюсь кладбищ и покойников... Но если тебе что
понадобится, -- заверил он, -- то я весь в твоем распоряжении -- хоть днем,
хоть ночью. И насчет программы не беспокойся. Время есть. Командировки тоже
не к спеху.
За завтраком, как супруги со стажем, Маша и Волк делились друг с другом
своими "производственными" проблемами. Тема дискуссии была, естественно,
одна: война на Кавказе.
-- Оппозиция уже не требует полного вывода российских войск? --
спросила Маша, подкладывая Волку второй бифштекс.
-- Пока что они даже односторонние прекращения огня используют для
передислокаций. К тому же ясно, что сами полевые командиры еще не пришли к
единому мнению по вопросу переговоров. Да и вряд ли придут.
-- Значит, реальное перемирие невозможно?
-- Мы готовы вести диалог при любых обстоятельствах. Но легких решений
не предвидится, -- сказал Волк, подливая Маше молока.
-- Кажется, их позиция уже не отличается яростной непримиримостью.
Волк кивнул.
-- АО чем ты говорила с господином Зориным? -- осторожно
поинтересовался он.
-- Просто он хотел, чтобы я не беспокоилась о программе и насчет
командировок. Время терпит.
Волк отодвинул тарелку, поблагодарил и, взяв Машу за руку, обеспокоено
сказал:
-- Любимая, я хочу, чтобы ты была теперь очень осторожна.
-- Ты о чем?
Она сделала вид, что не понимает. Тогда он нежно коснулся ее щеки.
-- Ты будешь рожать во второй раз. Я уверен, что все будет отлично. Но
я хочу, чтобы ты как следует поберегла себя, пока не родишь.
-- Я буду себя беречь...
-- И воздержишься от командировок?
Как ни странно, подобная постановка вопроса застала Машу врасплох. Даже
Рита никогда не пыталась навязывать ей своего мнения в отношении работы.
Маша изначально привыкла решать все сама. Ей нелегко это далось, и отступать
от этого она не собиралась. Тем более, что у нее самой еще не было
определенного мнения. Однако она понимала, какого ответа ждет от нее Волк.
Маша молчала.
-- Я люблю тебя и не хочу, чтобы что-то случилось, -- мягко прибавил он
и как ни в чем не бывало возобновил прежнюю тему.
-- Мы продолжаем настаивать на полном и безоговорочном разоружении
бандформирований, -- сказал он.
Она не выдержала и улыбнулась: такой бесхитростной и очевидной была его
тактика. Она, Маша, была как-никак беременна, и ее зависимость от него росла
не по дням, а по часам.
Он тоже улыбнулся и поцеловал ее в плечо.
-- Добровольно они не сдадут оружия. Это ясно, -- сказал он.
-- Если ты уже позавтракал, то почему бы тебе не заняться со мной
любовью? -- прошептала она.
-- Но мы могли бы начать политические переговоры, -- продолжал он,
словно не замечая того, что ее глаза туманились от желания.
Маша и сама была неплохим экспертом в кавказском вопросе и могла бы,
пожалуй, представлять в этих переговорах любую из сторон и добиться большего
толка. Ультиматумы -- не тот путь, которому она желала бы следовать.
-- Ты не ответил на мой вопрос, -- проговорила она, покраснев.
Он поцеловал ей одну, потом другую руку. Потом посмотрел прямо в глаза.
-- Я обязательно на него отвечу, -- сказал он. -- Только сначала
пообещай, что будешь беречь себя и распрощаешься с командировками.
-- Я должна сама это решить, -- прошептала она. -- Поэтому я не могу
тебе обещать.
Волк наклонился к ней, и она почувствовала через материю шелковой
сорочки, как он коснулся губами сначала одной ее груди, потом другой.
-- Постарайся как-то с этим смириться, -- попросил он и, помолчав,
добавил:
-- Даю тебе слово, ты об этом не пожалеешь.
-- Послушайте, полковник, -- сказала Маша, протянув руку и погладив его
по бедру, -- даю вам слово, что вы тоже не пожалеете.
-- Так в чем же дело? -- спросил он.
-- Ответь мне сначала на один вопрос. Я могу спросить? -- томно
прошептала Маша.
-- О чем угодно, -- щедро кивнул он.
-- Если бы я попросила тебя поберечь себя, ты бы что мне ответил?
-- Если бы я вынашивал нашего ребенка, -- не задумываясь, сказал он, --
то, безусловно, ответил бы согласием.
-- Теперь я понимаю, почему именно тебя послали готовить эти
переговоры, -- вздохнула Маша.
Он подхватил ее на руки и понес в спальню.
-- Ты мне, однако, не ответила, -- шепнул он.
-- Я люблю тебя, -- сказала она, позволив опустить себя на постель.
А политические дискуссии в постели -- признак дурного тона, не так ли?
Он был нежен, как никогда. Но еще более он был осторожен. Он двигался
так плавно, словно они лежали не на прохладных простынях, а плыли в легкой
воде.
-- Ты так осторожен, как будто действительно сам вынашиваешь нашего
ребенка...
-- Просто я тебя люблю и не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
-- И я тебя люблю, -- повторила Маша. -- И я не хочу, чтобы с тобой
что-то случилось...
Он продолжал целовать ее, пока она не сказала:
-- Требуй от меня, чего хочешь. Я на все согласна. Если хочешь, я
никогда не буду ездить ни в какие командировки. Если хочешь, я вообще
никогда не выйду из дома... Если хочешь, я всю жизнь проведу с тобой в
постели...
-- Хочу, -- ответил он.
-- Ты знаешь, что говоришь и что делаешь. Я должна была понять это с
самого начала и не вести себя, как дура. Конечно, для меня нет и не может
быть ничего важнее, чем ты и наш ребенок.
Маша увидела, как у него заблестели глаза, но он не сказал ни слова.
Потом Волк вслух размышлял о будущем.
-- Иногда мне бывает страшно за нас, -- признался он. -- Иногда мне
кажется, что все вокруг окончательно сошли с ума.
-- Плохие новости? -- шепнула Маша.
-- Похоже на то, что война переходит в новое качество.
-- Но почему? Ведь появилась надежда на перемирие, а практически вся
территория находится под контролем федеральных войск. За исключением,
конечно, горных районов... Ты хочешь сказать, что нужно опасаться
террористических актов и, даже несмотря на перемирие, война будет
продолжаться по сценарию Ближнего Востока, Ирландии? Подавление открытого и
широкомасштабного вооруженного сопротивления ничего не дало? Впереди волна
терроризма?
-- Боюсь, что так. Разница лишь в том, что проблемы намеленного
Ближнего Востока с его почти внутрисемейным конфликтом и цивилизованной
Ирландии с ее мещанскими ультра -- просто легкий пассионарный насморк по
сравнению с пассионарной чумой на Кавказе... Есть информация, что оппозиция
уже приняла решение о переходе к террору.
-- И ты снова отправишься туда! -- воскликнула Маша. -- Представляешь,
что я буду чувствовать?
-- Конечно, ты будешь волноваться, -- вздохнул он. -- Но ты, по крайней
мере, знаешь, что я отлично разбираюсь в своей работе и у меня абсолютный
нюх!
-- Но ты только что сам говорил о том, что все вокруг сошли с ума. Им
не будет никакого дела до того, что ты отлично знаешь свою работу и что у
тебя абсолютный нюх!
Он долго смотрел на нее, а потом грустно сказал:
-- Зачем я полюбил такую проницательную женщину? Я не смогу тебя
успокоить даже ценой лжи. Ты слишком много знаешь обо мне и о ситуации Ты
все видела своими глазами. И ты мне не поверишь, если я в очередной раз буду
убеждать тебя, что мне совершенно ничего не угрожает..
-- Конечно, не поверю, -- вздрогнув, прошептала Маша. -- Мне страшно,
Волк!
Уже около двух недель полковник провел в Москве. У него был напряженный
график работы, однако вопреки тревожным ожиданиям обстановка на Кавказе
улучшалась, и решительные военные мероприятия, казалось, вынудили оппозицию
искать компромисс. Велись предварительные трехсторонние переговоры. Военные
остановились в районе предгорья и ждали, что их вот-вот сменят подразделения
внутренних войск.
В квартире на Патриарших царила настоящая семейная идиллия, и Маша
проникалась уверенностью, что в скором времени полковник сможет перебраться
в Москву насовсем.
Дела требовали его присутствия в столице, и, когда он сообщал ей о том,
что его отъезд откладывается, ей хотелось пойти и помолиться вместе с
бабулей перед иконкой Николы Угодника.
Не было для Маши большего удовольствия, как, дождавшись, когда Волк
вернется после работы домой, накормить его, а потом свернуться калачиком у
него под боком и мирно дремать, пока он вел бесконечные телефонные
консультации, касающиеся зарождавшегося переговорного процесса. У нее уже
появился ранний токсикоз, и приступы тошноты досаждали ей по утрам и даже
вечерами. Тогда она спешила в ванную, а Волк, отрываясь от важного разговора
с помощником министра обороны или еще с кем, кричал ей, чтобы она не
запирала дверь на случай, если понадобится его помощь.
Несмотря на дурноту, Машу изрядно веселило то, что известия о ее
беременности дошли, пожалуй, до самого Совета Безопасности. Ополаскивая лицо
холодной водой, она слышала через раскрытую дверь ванной, как полковник
объяснял кому-то необходимость выделения военных и политических вопросов в
отдельные блоки.
-- Ну, как ты? -- зажимая ладонью трубку, спрашивал он, когда Маша
выходила из ванной и снова устраивалась около него.
-- Это по твоей милости меня тошнит, -- ворчала она.
-- Что верно, то верно, -- соглашался он и обеспокоено вздыхал. -- Ты
ужасно бледная.
-- Ничего, как-нибудь справлюсь, -- говорила она.
Он кивал и возвращался к разговору по телефону, а немного погодя снова
обращался к ней.
-- Ты знаешь, я нисколько не раскаиваюсь в том, что сделал с тобой.
-- Еще бы! Ведь ты об этом только и мечтал, -- улыбалась она.
Он наклонялся и целовал ее в губы.
В такие моменты на Машу нисходила неведомая ранее благодать. Ей было
даже странно, что еще недавно она моталась по каким-то опасным командировкам
да еще всячески отстаивала перед Волком право на независимость. Теперь,
когда они соединили свои судьбы, зависимость от любимого человека
воспринималась как подтверждение их любви и придавала уверенности в
нерушимости счастья. Она и сама не заметила, в какой момент его желания
стали ее желаниями.
-- Я тоже ни в чем не раскаиваюсь, -- говорила она. -- Я мечтаю родить
тебе ребенка... Надеюсь, наступит день, когда война закончится и тебе не
нужно будет никуда уезжать. Тебя переведут в Москву, ты сядешь за
министерский стол и с девяти до пяти будешь поставлять эксклюзивную
информацию для моей новой программы.
-- А после пяти?
-- Смотреть меня по телевизору и нянчить наших детей.
-- Я не против, -- усмехался он. -- При одном условии.
-- При каком?
-- Ночью мы не будем смотреть телевизор.
-- Само собой! -- шептала она.
Немного придя в себя после смерти мамы, Маша приступила к работе над
новым телевизионным проектом. Работа ладилась как никогда, и Артем Назаров
прочил ей громадный успех. Она ни в коем случае не остыла к телевидению.
Просто в ее жизни появилось нечто гораздо более существенное.
Ее философия была проста: что бы ни случилось в этом мире, она должна
родить -- и точка...
Когда господин Зорин собрал коллег на совещание и поинтересовался, как
идет работа над новым проектом и как вообще обстоят дела, Рита взглянула на
него поверх своих усеченных очков и с усмешкой ответила:
-- Вообще-то все идет прекрасно. А у Маши есть для вас небольшая
новость.
-- Что такое? -- рассеянно спросил господин Зорин. Рита подмигнула
Маше.
-- Дело в том, что я беременна, -- сказала Маша.
-- Ты -- беременна? -- покраснев, спросил Артем.
-- И как это ты ухитрилась? -- удивился господин Зорин. -- Надеюсь, мы
тут ни при чем?
-- Абсолютно, -- заверила Маша.
-- Так-так... -- продолжал бормотать Артем. -- Что же это значит?..
-- Это значит, что к весне один из вас еще успеет заслужить честь стать
крестным отцом ребенка, -- сказала Рита.
-- Нет, но как это ты ухитрилась, Маша?! -- оторопело вскричал господин
Зорин, словно до него теперь дошел смысл ее сообщения.
-- Должна вас заверить, господин Зорин, -- проговорила Маша, морща нос,
чтобы не рассмеяться, -- что это не такое уж сложное дело. Но, боюсь, с моей
стороны будет верхом неприличия, если я начну посвящать уважаемую публику в
практические подробности этого мероприятия.
-- Я не это имел в виду... -- смешался господин Зорин.
-- Что же касается остального, смею вас заверить, я в состоянии
заниматься всем, чем занималась раньше. Разве что за исключением
командировок по горячим точкам. Да и то в течение каких-нибудь нескольких
месяцев... Тем более, что главное теперь для нас -- новое шоу.
После оптимистических заверений Маши господин Зорин быстро пришел в
себя и даже раскрыл ей свои объятия.
-- Ну тогда -- поздравляю! Это и в самом деле небольшая, но приятная
новость.
Зато покрасневший Артемушка готов был вот-вот расплакаться.
-- Надеюсь, ты тоже рад? -- одернула его Рита.
-- Ну конечно! -- поспешно воскликнул он. -- Поздравляю тебя, Маша.
-- Спасибо, Артемушка, -- откликнулась она.
-- Но он хотя бы пообещал на тебе жениться? -- собравшись с духом,
поинтересовался Артем. -- Или назревает новая драма?
-- Какая еще драма? -- насторожился господин Зорин. -- Этого нам только
не хватало. Ты выходишь замуж, Маша, или нет? Нам не безразлична твоя
судьба. Ты же нам не чужая.
-- Не беспокойтесь вы так! -- улыбнулась Маша, чувствуя, что как бы там
ни было телевидение действительно было и остается для нее "домом родным". --
Скоро он разведется, и мы сразу поженимся.
-- Вот и чудненько! -- сказал господин Зорин, поблескивая своими
стальными глазками. -- Будем с нетерпением ждать этого знаменательного
события. Правда, Артемушка?
-- Естественно, -- кисло ответил тот.
-- А теперь, -- продолжал господин Зорин, -- почему бы нам не вернуться
к нашим баранам, то бишь к новому шоу?... Непреодолимых проблем, насколько я
понял, у нас нет. Единственное, нам немного придется отложить премьеру
нашего шоу, пока Маша... пока она...
-- Пока она снова не будет в форме, -- с усмешкой договорила за него
Рита. -- До тех пор мы воздержимся от того, чтобы гонять ее по
командировкам.
-- Хоть бы заранее предупредила! -- проворчал Артем, который все еще
никак не мог прийти в себя.
-- С каких это пор она обязана ставить тебя в известность о своей
интимной жизни? -- лукаво поинтересовалась Рита.
-- А отец ребенка... -- не унимался Артем. -- Он будет жить с тобой? А,
Маша?
-- Это законный вопрос, -- поддержал господин Зорин.
-- Конечно, мы будем жить вместе, -- уверенно ответила Маша, сделав
вид, что не замечает саркастического взгляда Риты.
-- Ты, наконец, удовлетворен? -- осведомился господин Зорин у Артема.
-- Мне-то что, -- вздохнул тот. -- Я могу лишь порадоваться за нее.
-- Мы все за нее радуемся, -- усмехнулся господин Зорин.
Между тем дела потребовали присутствия полковника на Кавказе. Он
улетел, и Маша, оставшись одна с дряхлой бабулей, почувствовала, как вдруг
ужасно опустела без него квартира на Патриарших, к которой она уже не могла
относиться иначе как к их общему дому.
Последние дни, работая с Артемом Назаровым над концепцией будущего шоу,
Маша почти не следила за новостями. Обстановка на Кавказе, казалось, была
под контролем, и единичные обстрелы блок-постов не меняли общей картины.
Но вот однажды, когда Маша и Рита сидели с Артемом в его кабинете,
внезапно вбежали Петюня и Гоша. Петюня махал руками, призывая их немедленно
отправиться в отдел новостей, а Гоша лишь возбужденно повторял:
-- Я же говорил! Я же говорил!..
В отделе они включили все мониторы. Петюня подхватил один из факсов и,
почесываясь, сообщил:
-- Идет экстренная информация с Кавказа!
-- Эй, кто-нибудь! -- крикнул Артем техникам, когда на мониторах
появилась картинка. -- Включите звук!
В помещении сразу установилась полная тишина. Специальный корреспондент
передавал из Грозного. Маша обмерла при первом взгляде на него. За его
спиной виднелись дымящиеся руины. Не нужно было быть большим специалистом,
чтобы понять, что здесь недавно прогремели взрывы. Корреспондент держал
микрофон перед самыми губами и раздельно выговаривал слова, однако прошло
несколько секунд, прежде чем Маша смогла вникнуть в смысл его слов.
-- Я нахожусь на одном из блок-постов почти в самом центре города, --
говорил он. -- На рассвете он был обстрелян боевиками из гранатометов и
автоматов и практически полностью уничтожен. Количество убитых среди
военнослужащих уточняется, однако известно, что оно значительно. Прежде чем
соседние блок-посты успели отреагировать на случившееся, боевики успели
рассеяться и скрыться. Все говорит о том, что это была хорошо спланированная
акция... Есть сведения, что нападения на военнослужащих произошли также и в
других районах Чечни. В пригороде Грозного был обстрелян автобус с рабочими.
Также имеются жертвы...
Рита бросила быстрый взгляд на Машу.
-- Что происходит? Разве нас не убеждали, что ситуация под контролем?
-- Какой, к черту, контроль! -- воскликнул Артем. -- Разве там можно
что-то контролировать?
Все продолжали неотрывно следить за мониторами.
-- Появились дополнительные сведения, -- сказал корреспондент, которому
передали листок бумаги. -- Число погибших в автобусе -- не менее двадцати
человек. Несколько военнослужащих, которые находились в этом автобусе,
исчезли. Вероятно, убиты или захвачены в плен.
-- Но ведь шли консультации о начале переговоров! -- воскликнула Рита,
сжав Маше руку.
-- Наверное, забыли проконсультироваться с самими боевиками, --
проворчал Артем.
Через полчаса Маша, Рита и Артем сидели в кабинете у господина Зорина.
-- Что это? -- задумчиво проговорил господин Зорин, ни к кому конкретно
не обращаясь. -- Эскалация конфликта или заключительный аккорд? Мы должны
знать обо всем, что может пролить свет на развитие ситуации...
-- У нас там собственный корреспондент, -- сказал Артем.
-- Боюсь, что теперь, -- вздохнул господин Зорин и многозначительно
посмотрел на Машу, -- мы будем узнавать обо всем последними.
-- У меня есть надежные источники в службе безопасности, -- сказала
Рита и, видя, что Маша беспокойно заерзала и была готова вот-вот раскрыть
рот, поспешно добавила:
-- Если бы Маша и оказалась сейчас там, вряд ли мы узнали больше того,
что уже узнали.
-- Ну конечно, -- вяло кивнул господин Зорин, -- мы могли бы послать ее
туда, когда все закончится. Я думаю, что теперь военные утроят бдительность.
-- Может быть, больше вообще ничего не произойдет, -- сказала Рита.
-- Запускай этот материал в эфир, -- сказал Артему господин Зорин, -- а
потом, если в этом будет необходимость, мы сделаем специальный репортаж...
На самом деле Рита зря волновалась. Маша заерзала совсем по другой
причине. Она была погружена в свои мысли. Она поражалась тому, с какой
легкостью человек способен внушить себе то, что кажется ему желанным.
Несмотря на то, что она отлично знала обстановку на Кавказе, ей так хотелось
верить, что война действительно затухает. У нее в голове не укладывалось,
что конфликт готов разгореться с новой силой. Волк сетовал на то, что ее
будет трудно обмануть -- так хорошо она разбиралась в происходящем. Однако
она обманулась сама, когда почти месяц они жили, словно обыкновенные
супруги, в квартире на Патриарших и она прислушивалась к его бесконечным
телефонным разговорам о грядущих мирных переговорах и возможностях реального
перемирия. Именно эти телефонные разговоры и сбили ее с толку, и она
уверовала в то, во что ей хотелось бы верить -- в то, что Волк отправляется
туда, когда подготовлена надежная почва для мирных переговоров. Переговоры
начнутся, успешно закончатся, и закончится кавказский сюжет. Полковника
сделают генералом и переведут в Москву... Именно об этом в своей
предсмертной записке писала ей мама. А ведь говорят, что человеку на пороге
гибели дается чудесная способность прозревать будущее. Неужели это не так?
В то же время Маше припомнилось случайное признание Волка в том, что он
страшится разрастающегося в мире безумия. То, что происходит на Кавказе,
иначе как безумием назвать нельзя.
Самопогруженность Маши прервал зазвонивший на столе господина Зорина
телефон.
-- Поступила новая информация. На этот раз по каналам Ай-Би-Эн, --
сказал господин Зорин. -- Совершено нападение на российский бэтээр. В
бэтээре находилось восемь военнослужащих. Двое из них найдены убитыми.
Шестеро других похищены. Бэтээр сожжен... Я же говорил, -- добавил он
скучающим тоном, -- теперь мы будем получать информацию лишь из вторых рук.