Москвин Николай. Лето летающих

   - Лучше я побегу со змеем, - сказал я. - Я быстрее тебя бегаю... А ты, значит... того... задерживай погоню.
   Теперь Костя засомневался: лучше ли так будет? Но добавил резонно: пока он станет передавать мне отрезанную нитку, ребята набросятся и могут опять ее захватить. Это-то верно, но ведь могу резать нитку и я...
   Над площадью, как ладьи с парусами, стояли три широких, обособленных облака. Их несло на главную улицу - на Киевскую. Это было хорошо: значит, боковой ветер. Если удирать со змеем при попутном ветре, змей станет опускаться, падать; при лобовом, наоборот, он начнет тянуть, забираться вверх, может даже "колдовать"... А при боковом он и не заметит, как передвинется по небу слева направо.
   Еще издали мы поняли, что судьба нам благоприятствует: нашего "опытного" держал Ванька Куроедов - самый младший из разбойников. Мало того: готовился к запуску новый змей, - значит, ребята будут заняты, отвлечены...
   Здорово было и другое - мы обо всем подумали, кроме одного: под каким предлогом приблизиться к Куроедовым? Просто так после в с е г о не поверят... А тут замечательный предлог: идем к новому змею. Это обычно. Это заведено. Каждому владельцу нового змея хочется показать его - любой может подойти.
   Мы так и подошли прямо к змею, лежащему на земле. Подошли и... ахнули. Громадный!.. Когда змея подняли с земли, он был куроедовскому Петьке до подбородка, а старшему, Гришке, - по грудь. И красивый: глянцевая розовая и голубая бумага шла полосами, вперемежку. Пожалуй, похож на матрац, но все равно хорош...
   В другое время мы бы присели около него, разглядели бы каждую дранку, каждую нитку на нем... Да я было и присел, но тотчас услышал рядом с собой сердитое сопение Костьки, почувствовал толчок в бок. Я поднялся.
   - Во здоровый! Во какой! - с наигранным восхищением воскликнул Константин, отступая несколько назад и влево, как бы для того, чтобы лучше разглядеть нового змея.
   По его настороженным глазам я понял маневр: сзади и чуть левее, один, на отшибе, стоял Ванька. Подергивая нитку от нашего "опытного", он обернулся к полосатому, розово-голубому красавцу, - тоже любовался.
   - Во какой! Во здоровый! - приговаривал Костька, пятясь и чуть кося глазом на белобрысого, ничего не подозревающего Ваньку. - Такого только на сахарной бечеве пускать!.. Только на сахарной... Только на сахарной...
   И вдруг, выхватив нож, подпрыгнув, поймав левой рукой нитку от "опытного", Константин, дико пуча глаза, начал перерезать ее. Широкое лезвие столового ножа, блестя на солнце, скользило вверх-вниз, вверх-вниз...
   ...Пожалуй, тут уместно сказать о столовых ножах. В каждой семье, как известно, есть один-единственный острый нож. Он нужен в кухне всегда: им режут мясо, рыбу, хлеб, чистят картофель, нарезают звездочкой морковь и так далее. В трудных случаях его зовут даже к столу: "Подайте тот ножик!" И все, конечно, знают, что это за "тот ножик". Этот работяга обычно отличается и своим внешним видом: узкое, легкое, сточенное лезвие... И есть другие - так называемые с т о л о в ы е ножи. У них тяжелые, широкие лезвия и толстые ручки - у них вид бездельников. Они и есть бездельники. Они живут в среднем ящике буфета, лениво раскинувшись на подстилке. Два раза в день - к обеду и к ужину - их выкладывают на стол, выкладывают на поругание. "Черт знает что за ножи! - восклицает отец, пытаясь что-нибудь отрезать этим ножом. - Когда же их наточат?"
   Костя захватил именно такой нож. Да иначе и не могло быть: "тот ножик" был занят...
   Казалось бы, легко перерезать нитку. Да, легко, но все же не этим толстым бездельником из среднего ящика буфета, тем более ненатянутую, мягкую нитку.
   ...Побледнев, перекосив лицо, Костя пилит и пилит - вверх-вниз, вверх-вниз...
   Нерасторопный разиня Ванька Куроедов вдруг спохватывается:
   - Ребята-а!.. Смотри, что-о!.. Петь! Гриш! Афонь! Смотри, что-о!.. закричал, запричитал он, подпрыгивая и стараясь пинком отогнать налетчика.
   Я набрасываюсь на Ваньку, но вдруг вокруг нас темнеет - на булыжной мостовой пляшущие тени, - меня оттаскивают в сторону, слышу, звенит, падая, нож...
   Еще миг - и мы позорно, с пустыми руками отступаем. Да что там отступаем - опрометью, забыв о всяких арьергардах, потирая бока и шеи, бежим через площадь.
   Бежим, оставив врагам как трофей столовый нож...
   15. ОПЯТЬ ЦВЕТОЧЕК. ПОХОЖИЕ СЛОВА
   Назавтра Мария Харитоновна, мать Кости, хватилась ножа.
   Худенькая, остроносая, со светлыми волосами, она напоминала девочку. И эта девочка сейчас чуть не плакала: потерялся ножик... Смешливая по натуре, она сегодня с унылым, озабоченным видом слонялась по квартире. Еще бы! Придет с работы Иван Никанорович, спросит свое обычное: "Ну, а у вас тут какие дела?" - а про такое "дело" как умолчишь? Дом - это не завод, тут и потеря ножа - событие...
   Еще вчера, когда мы возвращались с неудачного набега, Костя утешал себя: столовых ножей в буфете много - там и расхожие, и гостевые, пропажу одного не заметят. А оказывается, мать их считает...
   - Наверно, она про себя считает! - сказал Костя, стараясь объяснить это свое неведение.
   - Конечно, про себя. Не маленькая.
   Таиться он не хотел, однако только на третий вопрос матери: "Не брал ли ты куда ножа?" - Константин наконец признался во всем.
   - Ну вот, посмотрите! - воскликнула Мария Харитоновна, и вся ее девичья фигурка как бы наполнилась строгостью, взрослым горем. - Вы только посмотрите! - повторила она, и на переносице появились морщинки. - Отец на заводе спину гнет, а тут ножи по площадям разбрасывают! - Она громко топнула ногой и стала совсем уж взрослой, грозной. - Сейчас же пойди и принеси!..
   - Куда же я пойду? - не то возражая, не то горюя, что не может принести, загудел Константин. - Что он, лежит, что ли, там!..
   Тем не менее он кивнул мне, и мы вышли на улицу. Но пошли, конечно, не на Хлебную площадь, а к нам во двор, чтобы обсудить создавшееся положение. Как быть с ножом? Как быть со змеем? Скоро придет отец, и это не мама - придется отвечать по-настоящему. Но что отвечать? Куроедовы все равно трофей не отдадут. Останется только одно: вместо рождественского или пасхального подарка, предназначенного Косте, пусть мать купит нож и положит его на место потерянного...
   А как со змеем? С воздушным кораблем капитана Стаканчика?.. Все перепробовано, остается разве только яма-западня, как на Мадагаскаре...
   Мы сидели у нас в садике, примыкавшем ко двору, и уныло следили за какой-то серой худощавенькой птичкой величиной с воробья, которая примеривалась к раннему розовому яблоку: сидя на ветке, она не могла его достать (надо тогда перевеситься вниз головой), а на лету его тоже не клюнешь...
   Вдруг в развилке ветвей - над яблоком, над птичкой - вертикально поднялось что-то легкое, мерцающее на солнце. Это было похоже на стрекозу, но не стрекоза - крупнее, и полет не тот: снизу вверх и обратно.
   Мы вскочили и замерли. Не прошло и минуты, о н о опять появилось и опять снизу вверх. Теперь о н о было похоже не на стрекозу, а на оторвавшийся от форточки вентилятор, на его лопасти-лопаточки, почему-то вдруг сами по себе поднявшиеся кверху...
   Ясно, что все это происходит за забором сада - во дворе лесного склада Бурыгина. И тотчас, точно поднятые ветром, мы взлетели на забор.
   И как досадно! Мы-то думали... А это, оказывается, Аленька маменькин цветочек. В синих брючках, в куцем пиджачке и с новой игрушкой в руках.
   Но игрушку мы все же рассмотрели. Просто, но загадочно. На металлическую палочку надевается вентилятор... нет, не вентилятор, а тот самый п р о п е л л е р, что мы видели на рисунке с "заводным" змеем; затем, держась снизу за шарик, Цветочек быстро поднимает пропеллер, и он слетает с палочки... Но слетает не просто, а сильно вращаясь, даже чуть жужжа. И поднимается вверх. Это понятно, что поднимается, но вот отчего он крутится? В "заводном" змее пропеллер вращался от резинки, а здесь отчего?..
   Взять бы это у Цветочка да самому попробовать! Но с этим хвастуном и разговаривать не хочется...
   Завидев нас на заборе, Аленька порозовел от удовольствия, выпустил галстучек наружу, спесиво надулся и стал, дразня - однако не глядя на нас, - пускать свою вертушку поближе к забору, поближе к нам...
   - Почему он крутится? - вдруг спросил Костя, видимо подумавший о том же, о чем и я.
   Я дернул Костьку за штанину - спрашивать у этого индюка! Будто мы с ним водимся. Бить его можно, но разговаривать...
   - А вот потому и крутится! - заблеял Цветочек, довольный, что его спрашивают, довольный, что можно поломаться. - Потому и крутится... А вот у тебя нет и не крутится...
   Надо бы, конечно, спрыгнуть во двор к Бурыгиным и наподдать Аленьке, но Костя, завороженный вертушкой, не слышал этой дерзости. Пропеллер, снова запущенный Цветочком, чуть отнесло ветром в нашу сторону, и Костька, подняв голову, вперился в него взглядом, стараясь понять тайну его вращения. Опускаясь, пропеллер поравнялся с нами, и Константин даже протянул руку (схватить, рассмотреть!), но не достал. Вертушка упала на двор, и ее тотчас подхватил Цветочек.
   - Дай посмотреть, - робко и смиренно попросил Костя.
   Это уж было чересчур: у этого субчика что-то просить, унижаться... Я толкнул Константина, чтоб его образумить. В ответ (не мешай!) он толкнул меня. Еще немного, и, может быть, на заборе возникла бы драка, но тут во дворе Бурыгина появилось новое лицо. Как мы потом узнали, двоюродный брат Цветочка - Сергей Сарычев.
   С черного крыльца дома сошел вихлявый черноглазый мальчик в гимназической фуражке, надетой набекрень. Судя по состоянию этой фуражки смятые поля, надломленный козырек, - он был не менее как из третьего класса. Видимо, он слышал о том, как Аленька хвалился тут вертушкой, и ему захотелось тоже.
   - Вы где учитесь? - спросил он нас, сидящих на заборе. - Наверно, приготовишки?
   Мы с Костей ответили, что учимся в реальном училище и вовсе не в приготовительном, а во втором классе (мы не уточняли, что только перешли во второй).
   - А как у вас выгоняют из класса?
   Не зная, куда клонится речь, мы на всякий случай ответили осторожно, кратко:
   - Выгоняют за дверь.
   - Ну ясно, что за дверь, а не за окно! - Гимназист всхохотнул. - А как? Молча?
   - Как молча?
   - Ну, учитель что-нибудь говорит?
   - Конечно, говорит: "Выйди вон!"
   - И только?
   - Что ж еще?
   Мы почувствовали, что гимназист сейчас будет хвалиться: он рассмеялся, подмигнул, какая-то судорога прошла по его вихлявому телу, он от восторга шлепнул Цветочка по спине, на что тот пропищал:
   - Сережка дурак! Маме вот скажу-у! Вот скажу...
   - Эх, вы!.. Ничего-то не знаете! - блестя черными глазами, воскликнул Сережка Сарычев, обращаясь к нам, к назаборным. - Скукота у вас! А вот у нас учитель Епифанов хватает за шиворот, например Федьку Ландышева, и тащит к двери, приговаривая... Вот так хватает и тащит...
   Тут гимназист, изловчившись, ухватил себя за воротник и, мелко-мелко переступая, как бы упираясь, двинулся к калитке. Для полной иллюзии он, стараясь удержаться, цеплялся свободной рукой за что попало...
   - ...Тащит к двери и приговаривает: "Ландышев... Фиалкин... Незабудкин... Репейников... Чертополохов... Крапивное семя... Пшел вон из класса!" Смех! Меня тоже Епифанов таскает к двери, но без похожих слов. У меня фамилия такая - Сарычев, - ничего из нее не получается. А вот с Володькой Медведенко интересно выходит. - Он вернулся к прежнему месту и опять за шиворот потащил себя, причитая на ходу: - "Медведенко... Волченко... Лошаденко... Собаченко... Бульдоженко... Осленко... Пшел вон!" Или вот Ваську Телегина. - Для разнообразия Сарычев ухватил Цветочка и потащил его. - "Телегин... Каретников... Бричкин... Тарантасов... Турусы на колесах..."
   - Пусти-и-и! - завопил Цветочек. - Я вот маме-е...
   - Молчи! Не мешай! Сейчас ты Женька Смородинов... "Смородинов... Клубников... Земляников... Крыжовников... Волчьи ягоды... Вот те клюква! Пшел вон из класса!"
   Увлекшись, Сергей еще и коленкой наподдал Цветочку. Тот растянулся, но быстро вскочил, отряхнул свой пиджачок и отбежал подальше от двоюродного братца. Сарычев утер рукавом лицо, раскрасневшееся от усилий. Он устал, но не мог остановиться.
   - Я тоже могу как Епифанов! - хвастливо воскликнул он. - Как ваши фамилии?
   Мы ответили: Небратов и Брусников.
   - Ну, Брусников - это все равно что Смородинов, - сказал Сергей. Неинтересно. А Небратова можно... - Он поманил к себе Аленьку, но тот, конечно, не подошел. - Ну ладно, без всего! - И, стоя на месте, начал быстро приговаривать: - Небратов... Несестрин... Немамин... Непапин... Недядин... Нететин... Пшел вон! Во! Давай еще фамилию. Любую!..
   - Щукин, - сказал я, вспомнив вывеску на Посольской улице.
   - Пожалуйста! Щукин... Селедкин... Судаков... Лягушкин... Крокодилов...
   Костя перебил гимназиста:
   - Нет, у тебя не получается, как у Епифанова, - спокойно, нравоучительно, но, видимо задетый всякими "Нететями", заметил он. Крокодил не рыба, и лягушка - тоже... "Несестрин" и "Немамин" - тоже плохо.
   Сарычев, наверно, не ожидал такого ответа: лицо его вытянулось, губы обидчиво сжались. Чтобы поддержать Костьку и добить этого хвастуна, я спросил, вспомнив про Епифанова:
   - Это какой Епифанов? Толстый, с длинными волосами?
   - Да, толстый, с длинными волосами, - надувшись, ответил Сергей. - А что?
   - А то, что у нас в реальном он тоже преподает. Вот что! С третьего класса... Значит, он и нас на будущий год тоже будет выгонять из класса со всякими похожими словами... Во как!
   Гимназист был уничтожен. Во всяком случае, нам казалось так. Однако, стараясь все же одержать верх, Сарычев пробормотал:
   - Ну и что же? Вас когда-то еще будет выгонять. После дождика в четверг. А нас он уже выгоняет!..
   Он поднял с земли какой-то прутик и, пощелкивая им по сапогам, в которые щегольски были заправлены его штаны, насвистывая, видимо чувствуя, что вывернулся, ушел на улицу...
   16. РАЗРЫВ
   После его ухода Цветочек ожил и опять принялся за свою вертушку. Это был какой-то двор хвастунов: один отхвалился - другой начинает... Цветочка тянуло к этому, наверно, и то, что Костя до прихода гимназиста попросил показать ему вертушку. Еще бы! Все его презирали, а тут вдруг его просят можно поломаться...
   Оживился и Константин. Пока Сережка Сарычев представлял, как им, гимназистам, весело и интересно живется с учителем Епифановым, Костя нет-нет да поглядывал на вертушку в руках Аленьки. Сейчас же он устремил все взоры на нее. Цветочек это почувствовал и запустил вертушку сильно, высоко.
   На высоте пропеллер отнесло ветром в нашу сторону, и он, по-стрекозиному мерцая, стал опускаться над забором. Костька быстро сорвал с головы белую кепку и, как бабочку сачком, поймал пропеллер... Снизу, с земли, раздался вопль Цветочка ("Ма-аме ска-жу-у!.."), но тут же он и затих: Костя не удержал пойманное, и пропеллер, кувыркаясь, как безобидная жестянка, упал к ногам перепугавшегося Цветочка.
   Теперь он пускал его подальше от забора, и Костя, помрачнев, сбычившись, следил за ним, все стараясь постигнуть тайну вращения.
   - Ну покажи, отчего он вертится! - просяще и, как мне показалось, противно-унизительно пролепетал он.
   - А вот потому и вертится! - опять проблеял Цветочек свою дурацкую приговорку. - А вот у тебя нет и не вертится!..
   С кружочками румянца на толстых щеках, в кургузом пиджачке, он был отвратителен... А может быть, потому отвратителен, что Костька, дурак, его просил, унижался, хотя я его и толкал...
   - Ну ладно, так и быть, - вдруг милостиво проговорил Цветочек. Слезай сюда, я тебе покажу. Только один, без Мишки...
   Этого еще недоставало! Лезть к Цветочку... Водиться с ним...
   - А ну его! - решительно сказал я и, держа Константина за сатиновую рубашку, стал спускаться с забора.
   - Отстань!.. - Удар пришелся мне по плечу. Это было не больно, но я оторвался от забора и, перевернувшись, упал к нам в сад.
   Когда я вскочил, глянул вверх, Костьки уже не было на заборе. Он был там, у Цветочка.
   - Ну ладно же!.. - В бессильном негодовании я застучал в доски забора. - Ладно же!..
   Все теперь кончено, дружбе конец! И бежать бы прочь, забыть перебежчика, но щель в заборе манила к себе.
   И я увидел: Константин, стоя рядом с Цветочком, держал палочку с нанизанным на нее шариком и пропеллером. Взявшись за шарик, Костя то поднимал пропеллер вверх, то, сбросив вниз шарик, давал ему возможность опуститься. И, поднимаясь и опускаясь, пропеллер вращался на палочке.
   ...Спустя много лет в прохладной, с высокими потолками лаборатории Н-ской авиационной школы курсант Небратов стоял около сложной ребристо-блестящей конструкции, покоящейся на тяжелой, с пятнами машинного масла деревянной стойке. Впереди конструкции, плотно соединясь с нею, косо стоял в воздухе большой, красивый, покрытый светло-коричневым лаком пропеллер, легкий и могучий одновременно. Все это вместе называлось в и н т о-м о т о р н о й г р у п п о й, и преподаватель с седыми бачками - один из первых русских авиаторов - короткой палочкой-указкой показывал детали ее. Кто знает, может, оттого, что в свое время Костя Небратов держал в руках "винто-моторную группу" Цветочка, сейчас, много лет спустя, курсант Небратов пришел к этой настоящей г р у п п е - к большой, мощной, с тысячью деталей... Нет, не потому, что они похожи - они совсем не были похожи, - но то и другое было из необыкновенно прекрасного в о з д у ш н о г о царства...
   Костя, бросив Цветочка, подбежал к щели забора (почему-то он догадался, что я должен быть тут).
   - Понимаешь, пропеллер оттого вертится, - кричал он в щель, - что палочка, по которой он поднимается, вроде штопора!.. Понимаешь? Как длинный штопор!.. Мишк, ты слышишь?! Ты тут?!
   Нет, я ничего не слышал и не видел.
   Я сорвал здоровенный серо-зеленый лопух и законопатил им щель в заборе: пускай об этом штопоре Костя рассказывает с в о е м у Цветочку...
   17. ЛОКОН, ЗОЛОТО, КНИГИ И НЕИЗВЕСТНО...
   Нет ничего хуже ссоры. Ходишь один, как собака! И хоть домашние все дома, все равно один.
   Что ни делаешь, что ни думаешь, куда ни идешь, а в голове одно: "Поссорились, нет теперь Костьки!" Чего только не вспомнишь из того, когда мы были вместе! Даже вот то, как недавно куроедовские братья гнали нас через площадь. Даже это кажется хорошим, милым - ведь вместе с Костькой...
   А ему, наверно, еще тяжелей. Как он теперь один добудет и столовый нож и своего "опытного"? Аленька - маменькин цветочек, конечно, не в счет, этот не поможет: он от дома на три шага боится отойти.
   Ходил на Хлебную площадь - может, он там, может, один, без меня, добывает свое... Но нет, его там не было. Видел братьев-разбойников пускают своего полосатого, как матрац, нового змея. Здоров! С двумя наголовниками и с двумя трещотками. Широкий хвост. Красив!.. И высоко пускали. Интересно, что за нитки? Но Костькиного желтого не было. Наверно, отлетался: поломали, дураки...
   Я понимаю, что Костя полез т у д а и остался из-за вертушки. Ну ладно, мало ему "опытного" - пусть еще и вертушка. Но клянчить чего-то у этого индюка!..
   На обратной дороге я зашел к Графину Стаканычу. В белом фартуке, в опорках на босу ногу, он отделывал резную настенную полку. Тряпка, сложенная комочком и смоченная чем-то пахучим, бегала туда-сюда, и больше всего по желобкам резьбы, которая изображала распростертое крыло птицы. От белых отсветов фартука доброе голубоглазое лицо Графина Стаканыча казалось молодым.
   - Почему один? - спросил столяр.
   Я не сразу ответил: говорить или нет?
   - Он дома сидит, - сказал я.
   В словах моих было что-то не то, и столяр, остановив тряпку на нижнем пере птицы, посмотрел на меня. Под его взглядом я опустил глаза и поднял с пола стружку, завившуюся трубочкой.
   - Поссорились, - сказал я.
   - Это еще зачем? - И тряпка пустилась полировать нижнее перо.
   - Костька к Цветочку перекинулся.
   - Это еще зачем?
   Я подумал, что Графину Стаканычу не до меня и что свои "это еще зачем?" он повторяет, не слушая, но вот, отложив полку и подойдя к печурке, где у него что-то грелось, он сказал:
   - Рассказывай!
   Я рассказал обо всем: о Костькиных опытах, о братьях-разбойниках, о дымовой завесе, о потерянном ноже, о проклятой вертушке.
   - Хорош! - Столяр опять принялся за полку. - С кем же он теперь будет добывать змея и нож? Он на тебя надеялся, а ты сбежал-с.
   - Как сбежал?
   - Ну, вроде как сбежал... Не вовремя поссорился.
   - Он сам к Цветочку полез...
   Некоторое время столяр работал молча, то склоняясь над полкой, то рассматривая свою полировку издали.
   - Я сегодня мамашу куроедовских ребят увижу, - обернувшись ко мне, сказал он, и его только что деловито-сосредоточенное лицо вдруг заулыбалось, заподмигивало, морщинки побежали туда-сюда.
   Я привскочил:
   - Вот бы ей сказать, чтоб ее ребята отдали Костькиного змея и Костькин нож!
   - Ей сейчас не до этого-с. - Графин Стаканыч заподмигивал еще больше, еще насмешливее. - Она клада ждет-с. Ночи не спит.
   - Как это ждет? Клад искать надо.
   - А так и ждет. Ждет, когда я найду.
   У меня перехватило дыхание.
   - А вы и... ищете?
   - Ищу-с.
   Ну, конечно, перед э т и м отступили и змей, и нож, да и сам Костька... Но столяру важнее полка. Слава богу, он ее, кажется, кончает. Вешает на два заранее вбитых гвоздика и отходит, наклоняя голову то направо, то налево. Моего нетерпения он будто не видит, не чувствует.
   Налюбовавшись, он вытирает ветошью свои небольшие, с тонкими пальцами руки, легко присаживается на стопку досок и вынимает квадратную из-под зубного порошка жестяную коробку. Мы с Костей знаем, что Графин Стаканыч курит не махорку, а по-благородному - табак "Дюбек". Это очень красивый, лимонно-желтого цвета табак, тонко, изящно нарезанный (нам с Костей даже хочется попробовать его на язык), и столяр, когда навеселе, гордится им, некоторым образом отделяет себя от тех, кто курит простецкую махорку; но в трезвом виде, закашлявшись после затяжки, он ворчливо сипит известную приговорку: "Это тот "Дюбек", от которого сам черт убег!"
   - Где же ищете?
   Я повторяю это уже в третий раз, но пока не задымилась цигарка, Графин Стаканыч только хмыкал про себя, подмигивал.
   - В чужом доме ищу...
   И столяр рассказал о том, как мадам Куроедова незадачливо продала секретер, или, попросту говоря, небольшой письменный стол, Анфисе Алексеевне Бурыгиной, то есть матери Цветочка.
   Стол был уже куплен, уже доставлен на место, и Анфиса Алексеевна бывшая Светлозарова-Лучезарова - уже пригласила Ефима Степановича подремонтировать, подновить его, как вдруг обнаружилось, что в столе, как во многих старинных секретерах, есть потайной ящичек. Есть-то есть, но как его открыть? Чтоб не ломать голову, столяр по дороге зашел спросить к бывшей владелице - к Куроедовой.
   И что же получилось? Вместо ответа полная, белая, картофельная Куроедиха тотчас примчалась к своему столу. Оказывается, она не знала о существовании этого ящичка! Секретер был много лет назад куплен на аукционе и так стоял в доме. Теперь она, конечно, хочет знать, что там есть, в потайном ящике.
   Так-то оно так, но, простите, стол уже продан, деньги за него уже уплачены. Что бы ни оказалось в тайнике, то принадлежит уже Анфисе Алексеевне. Ни в коем случае! Мадам Куроедова продавала стол, не зная об этом ящичке. А может, там золото? Брильянты!.. Пожалуйста, возьмите обратно свои семнадцать рублей и отдайте стол и в с е , что в нем...
   Ах, так! А разве это в с е, если оно там есть, принадлежит Куроедовой? Разве она туда э т о клала? Нет, нет и нет!
   - Я уж не рад, что этот самый... кхх... ящщ... - Графин Стаканыч кашляет от своего "Дюбека", - не рад, что ящичек нашел... Они от жадности обе меня торопят: открывай да открывай! А я не бог. Вчера копался, сегодня еще после обеда пойду.
   - Как же: вы его нашли, а как открыть, не нашли?
   - Это разные вещи. Я промерил в одном месте сверху и изнутри стола смотрю, лишек получается. Значит, о н о тут. А вот как к нему добраться? Что нажать? Что отодвинуть? Конечно, можно взять долото и все сразу решить. Но этим пускай барыни мои без меня занимаются. Я не мясник-с.
   ...Как все сразу! И братья-разбойники, и Костька, и это! Вот бы попросить Графина Стаканыча взять с собой. Посмотреть, как открывать будут. Может, никто не увидит, не заметит, а я увижу кнопку, зазубринку, волосок какой... Но куда идти? К Цветочку в дом идти? Нет, это пускай Костька туда ходит.
   - Ефим Степанович, а вы взяли бы... Ефим Степанович! - говорю, нет, выкрикиваю я, сам пораженный блестящей идеей. - Взяли бы стол сюда, в мастерскую! Тут вам удобнее искать, открывать. И я бы... того... вам помог.
   - Да разве... кха-а... - Столяр, морщась, отгоняет от себя ядовитый дым табака. - Разве они мне доверят? Разве они стол от себя отпустят теперь? Ведь купчихи! Невежество!
   - А что там лежит?
   По спине пробегают мурашки, как при сказке, когда клад уже открыт, когда самоцветы и жемчуга... И жалко, вот как жалко, что нет тут сейчас Константина! Вместе бы сидели, вместе бы спрашивали, вместе - мурашки...
   - А кто его знает? - Столяр тушит цигарку. - Разное бывает...
   Бросив окурок, он, посерьезнев, опять начинает посматривать на полку с распростертыми крыльями. Вот сейчас поднимется, уйдет...
   - Ну что, Ефим Степанович? Что бывает? - Я загораживаю дорогу к полке. - Самоцветы? Алмазы? Да?
   Слава богу, не уходит! И по спине опять холод: вот сейчас, сейчас... Вот Костьки нет! Столько знакомы с Графином Стаканычем и не знали, что он клады искал. Да что там искал! Находил, видел...
   - Это смотря по семейству. - Столяр берет рубанок и, перевернув его нежно-желтой гладкой стороной, проводит по ней рукой. - У Миклашевских, помню, в большом бюре нашли пачку писем, розовой лентой перевязанные, да белокурый локон с детской головки. А у подрядчика Панфунтьева, само собой понятно, - деньги. Золотые пятерки... И не как-нибудь, а по самому по-темному - в шерстяной носок набитые... Все это смотря по человеку... Или вот у Елистратовых сестра попросила открыть... Тяжелый дубовый стол, много ящиков и отделений. Среди них и тайничок спрятался. Открываю - тут уж не локон, но и не деньги, а, оказывается, книги, которых не велено читать. От брата остались.