Страница:
ли спокойно у вас? Здоров ли государь? Здоров ли начальник округа?" И
путешественники каждому вынуждены были отвечать. Наконец Кастрена и его
спутников пригласили в дом.
* *
*
После нескольких часов освежающего сна Кастрен вышел из тупы на улицу.
За то время, пока он спал, деревня словно изменилась: все мужчины и женщины
в знак уважения к гостям переоделись в праздничную одежду. Теперь на них
вместо глухих черных рубах из дубленой оленьей кожи были рубахи из сукна,
подпоясанные ремнями с блестящими медными и серебряными украшениями, а
женщины поверх рубах повязали белые с длинными концами холщовые воротники.
Но было пора продолжать путь, и молчаливый проводник лопарь, нанятый в
Юуутуа, повел путешественников дальше.
Они шли по обширным болотам, покрытым наводящим грусть серым оленьим
мхом. Изредка кое-где возвышались скалы. В Миеращяуре путники взяли у рыбака
лодку и тем же вечером добрались до пасторского дома в Утсъйоки.
В Утсъйоки они пробыли две недели.
Назад возвращались тем же путем, каким добирались сюда.
Снова болота, каменистые речки, утомительные горы, сжатые скалами озера
и, наконец, последний этап - плавание по знакомой Кастрену с детства
бурливой Кеми.
Из путешествия по Лапландии Кастрен привез несколько толстых пачек
записей лапландских сказок, песен и легенд, а главное, он получил такое
знание лапландского языка, какое не дали бы ему никакие книги.
Кастрен принялся за обработку собранных материалов. В несколько недель
он написал диссертацию "О родстве склонений финского, эстонского и
лапландского языков", защитив которую, получил звание доцента и стал
преподавателем Гельсингфорского университета.
В 1839 году Кастрен обратился к Обществу финской словесности с просьбой
помочь ему осуществить давно задуманную поездку в Карелию, чтобы там, в
земле "Калевалы", собрать песни, предания, сказки и разные другие материалы,
которые помогли бы ему написать давно задуманный труд по финской мифологии и
перевести на шведский язык "Калевалу". Народные финские и карельские певцы
создали много прекрасных песен-рун о светлой и солнечной стране легендарной
Калевале, о жизни ее трудолюбивого и талантливого народа и о его борьбе
против темных сил, обитающих в стране мрака Похьеле.
В этих рунах отразились героический характер финского народа и его
мечты о счастливой жизни.
В первые годы XIX века уездный врач Топелиус (отец известного писателя
Захариуса Топелиуса) записал первые руны, а в 1821 году опубликовал первый
сборник финского фольклора "Старые руны и новые песни финского народа".
В конце 1820-х годов совершил свое первое путешествие в поисках рун
студент Элиас Леннрот.
Леннрот был сыном бедного портного. С большим трудом ему удалось
поступить в университет. В годы студенчества Леннрот вел полуголодное
существование, однако учения не бросил. Окончив медицинский факультет, он
стал врачом. Этот скромный сельский лекарь посвятил всю жизнь делу собирания
и публикации финских эпических рун. На свои скудные средства Леннрот ездил в
Карелию, где в памяти народных певцов еще сохранялись многие тысячи
стихов-рун. Летом пешком, а зимой на лыжах, через болота и леса, с котомкой
за плечами и флейтой в руке, он пробирался в самые глухие деревушки. Этого
влюбленного в старинные песни человека, одетого в бедное крестьянское
платье, повсюду встречали как друга.
В 1835 году Леннрот из собранных им эпических рун составил книгу,
которую он назвал "Калевала, или старые руны о древних временах финского
народа". Соединенные в одно целостное повествование, руны образовали связный
рассказ о легендарных временах и подвигах легендарных героев. Финская
культура обогатилась великим сокровищем народной поэзии - эпосом.
Издание "Калевалы" имело огромное значение для финского национального
движения и для развития финской литературы. Это издание встретили с
восторгом все финские патриоты.
Еще в студенческие годы Кастрен задумал перевести "Калевалу" на
шведский язык, который был, в отличие от финского, хорошо известен Европе, и
этим сделать финский эпос доступным за пределами Финляндии. Но в рунах он
встретил множество непонятных старинных слов и выражений, упоминание вещей и
описание обычаев, которые давно уже не существовали в самой Финляндии и о
которых не было никаких сведений в литературе. Ответы на все свои недоумения
Кастрен надеялся найти на родине рун - в Карелии.
Общество финской словесности выделило ему 300 рублей на четырехмесячное
путешествие по Русской Карелии, и в мае 1839 года Кастрен выехал из
Гельсингфорса.
Прежде всего путь Кастрена лежал в Каяну, где жил Элиас Леннрот, с
которым он хотел посоветоваться о маршруте путешествия по Карелии.
Леннрот с радостью согласился помочь Кастрену.
- Попав в Карелию, - говорил Леннрот, - сразу ощутишь в ней неуловимый
дух древней поэзии. Он в тамошних деревнях, в любви их обитателей к
старинным песням, преданиям и сказкам, в красивых свадебных нарядах, в
ласкательных именах женщин и даже в выкрашенных пристанях, вымытых полах и
хорошо убранных и засаженных рябиной дворах...
Леннрот помог Кастрену выбрать маршрут, рассказал о наиболее
замечательных певцах. Богатейший материал этой поездки позволил Кастрену
осуществить перевод "Калевалы" на шведский язык.
"Будучи близким к подлиннику, - писалось в одном современном отзыве, -
и в то же время благозвучным, перевод Кастрена отличается замечательной
простотой языка и свидетельствует не только о филологической
добросовестности переводчика, но и о его несомненном поэтическом даровании.
Благодаря этому переводу образованное общество в Финляндии и скандинавская
публика могли поближе ознакомиться с финским эпосом; он же лег в основу
заграничных сообщений о Калевале".
Год спустя Леннрот и Кастрен договорились о совместной поездке по
Русской Лапландии и Архангельской губернии. В конце ноября, поднявшись вверх
по скованной льдом Кеми через Энаре, они приехали в пограничную деревушку
Салла, намереваясь оттуда поехать в лопарскую деревню Аккала, об обитателях
которой говорили, что они живут, одинаково чуждаясь и русских и финнов, и
поэтому сохранили в чистоте свой язык и обычаи.
Но в Аккалу, отделенную от Саллы пустыней в 140 верст, съездить не
удалось. Проводники заломили такую цену, что путешественники вынуждены были
отказаться от их услуг и ожидать более благоприятного случая.
Через несколько дней из Аккалы прибыл караван с рыбой. Леннрот и
Кастрен надеялись, что, распродав рыбу, лопари охотно довезут их до своей
деревни. Но те же проводники уверили лопарей, что приезжие господа не с
добром стремятся попасть в Аккалу, и лопари уехали из деревни ночью, тайкем
от путешественников.
Ученым пришлось вернуться в Энаре.
В Энаре их ожидала целая пачка писем. В надписи на одном из пакетов
Кастрен узнал почерк академика Андрея Михайловича Шегрена.
Еще год назад, в 1838 году, Императорская Российская Академия наук
решила снарядить экспедицию в Сибирь для изучения языков и быта населяющих
ее народов.
Слухи об этом дошли до Гельсингфорса, и, кроме того, стало известно,
что Академия наук ищет лингвиста-финнолога, который согласился бы ехать в
эту экспедицию.
Кастрен написал в Петербург и предложил свои услуги. Занимавшийся
изучением финно-угорских народов Шегрен ответил, что он уже наводил справки
о возможных кандидатах для участия в экспедиции и ему порекомендовали
Кастрена и Георга Валлина. Шегрен остановил свой выбор на Кастрене, потому
что тот уже имел некоторую подготовку в области финских языков, в то время
как Валлин занимался восточными языками.
Кастрен принялся готовиться к экспедиции, посвящая Шегрена во все
подробности своих занятий. Предстоящая экспедиция овладела всеми помыслами
молодого ученого.
Но весной 1839 года Шегрен неожиданно сообщил, что экспедиция отложена
на неопределенное время, и посоветовал Кастрену строить свои дальнейшие
планы, не рассчитывая на нее.
Но Кастрен как раз все свои надежды связывал с русской Академией наук.
Финский народ, работы и исследования финских ученых, произведения
финских литераторов вызывали живой и дружественный интерес в русском
обществе. Русские поэты писали о Финляндии и финнах. Один из ближайших
друзей Пушкина - Е. А. Боратынский создал проникнутую большой любовью к
природе Финляндии и ее народу поэму "Эдда"; поэт-декабрист Федор Глинка -
несколько поэм и стихотворений; на страницах русских газет и журналов
помещались статьи, освещавшие научную и литературную жизнь Финляндии, в
частности, в основанном А. С. Пушкиным "Современнике" был напечатан
подробный отчет о последней совместной поездке Кастрена и Леннрота по
Карелии. Личные дружеские отношения связывали русских и финских литераторов
и ученых Леннрота, Плетнева, Рунеберга, В. Ф. Одоевского, Ф. Глинку, Грота,
Шегрена, Кастрена и других. В то же время Петербургская Академия наук
усилила свою деятельность в области изучения финно-угорских народов. Это
была единственная академия в мире, занимавшаяся этими народами и имевшая у
себя специалиста по ним - академика Шегрена.
Научная работа Кастрена встречала большой интерес со стороны Академии
наук, и он надеялся с ее помощью изучить языки и жизнь многих родственных
финнам народностей, обитающих на бесконечных просторах России, и прежде
всего самоедов.
Для того чтобы убеждение стало научным фактом, гипотеза - теорией,
предстояла огромная работа по исследованию многих народов - от берегов
Ледовитого океана до Китая. Перед Кастреном стояла задача установить
родственные связи между финнами и сибирскими народами, найти места древнего
обитания предков финнских народов и восстановить тот забытый древний путь,
которым они пришли на свою теперешнюю территорию.
Пакет из Петербурга содержал официальную бумагу, которой извещалось,
что Императорская Российская Академия наук решает отправить ученую
экспедицию в Сибирь и предлагает г. М. А. Кастрену участвовать в ней в
качестве этнографа и лингвиста.
Исполнилось самое заветное желание Кастрена.
К официальной бумаге, полученной Кастреном из Академии наук, было
приложено письмо от Шегрена, в котором сообщалось, что экспедиция в Сибирь
состоится лишь через год, и поэтому Кастрен может продолжать путешествие по
Лапландии, следуя своему прежнему плану: из Энаре к европейским самоедам и,
наконец, через северный Урал в Сибирь, где и начнется его академическая
служба.
До Архангельска Кастрен и Леннрот добрались без особых приключений,
если не считать, что из-за распутицы им пришлось задержаться около месяца в
Кеми.
В Архангельске Кастрен прежде всего посетил считавшегося знатоком жизни
и языка самоедов архимандрита Вениамина, у которого он надеялся брать уроки
самоедского языка. Но Вениамин, отговариваясь недосугом, решительно
отказался заниматься с ним, и после этого дальнейшие планы Кастрена и
Леннрота изменились: Леннрот решил ехать на Онежское озеро к вепсам, а
Кастрен употребить лето на поездку к терским лопарям, все же надеясь
посетить самоедов, как только установится санный путь.
27 июня. Кастрен покинул Архангельск на большой ладье, отправлявшейся к
мурманскому берегу с грузом муки. По пути ладья должна была завернуть к
западному побережью Белого моря около Трех Островов. Там Кастрен собирался
сойти на берег и дальше продолжать путешествие уже сухим путем.
Обычно при попутном ветре переход от устья Двины до Трех Островов
занимал не более суток. Но на этот раз, как только ладья вышла в открытое
море, утих ветер и наступил штиль. Пришлось встать на якорь возле маленького
островка.
Целую неделю ладья стояла неподвижно, жарясь на жгучем солнце. В каюте
было тесно и душно, но и палуба не представляла ничего привлекательного,
потому что наваленные на ней съестные припасы от сильной жары начали
портиться и издавать зловоние.
Наконец, в одно утро подул ветер, рыбаки подняли паруса, и тяжелая
ладья тронулась с места.
Ветер был попутный. Сначала ладья шла вдоль берега, у Зимнегорского
мыса повернула в открытое море. К полудню ветер снова стих, потом, переменив
направление, потянул к северо-востоку и повлек ладью в сторону от нужного
курса.
Вечером ладья подошла к белому покрытому льдами терскому берегу в
полутораста верстах от Трех Островов. Здесь встали на якорь в ожидании
попутного ветра.
На следующее утро море было спокойно и светло. Однако вскоре в северной
части неба показались небольшие густые облака. Через несколько минут
стоявший на палубе Кастрен заметил быстро приближавшийся к судну кружащийся
водоворот, за которым несся густой туман.
Кастрен позвал хозяина. Рыбаки выбежали из каюты на палубу, а вокруг
ладьи уже бушевало море, и все окутывал густой туман.
- Поднимай якорь! - закричал хозяин.
В этот миг послышался треск, якорная цепь лопнула, и судно помчалось.
Хозяин разразился страшными проклятиями и пожеланиями, чтобы,черт взял
и его самого, и Кастрена, и ладью.
В несколько мгновений буря вынесла судно в открытое море. Где-то внутри
ладьи слышался тревожный треск. Волны перекатывались через палубу.
Сначала рыбаки пытались держаться как можно ближе к берегу и старались
войти в ближайшую реку. А когда эта попытка не удалась, то решили править к
противоположному берегу Белого моря, надеясь хоть там найти спасательную
пристань.
Через двое суток ладью вынесло к Зимнегорскому мысу. На одном из
кораблей, тоже оказавшемся у мыса, хозяин достал новый якорь.
Пять суток простояла ладья в гавани у Зимнегорского мыса в полной
безопасности, но на шестые сутки ветер усилился и начал рвать судно с якоря.
Хозяин решил, что больше ничего не остается делать, как сняться с якоря и
отдаться на милость ветра, и посоветовал Кастрену сойти на берег.
Матрос перевез Кастрена через пенящийся прибой, сказал, что верстах в
восьми в сторону находится рыбачья стоянка, и, пожелав счастливого пути,
оставил его одного.
Еще в Архангельске Кастрен чувствовал себя так плохо, что в день
отъезда с трудом добрался до порта. За время плавания по бурному морю ему не
стало лучше. С трудом, только к ночи, приплелся путешественник в рыбачий
поселок. Едва дотащившись до чулана, который ему отвели в поселке, он
свалился и впал в беспамятство.
Когда через три дня Кастрен пришел в себя, оказалось, что буря
окончилась и все суда ушли. Рыбаки тоже собирались в море.
Кастрен попросил отвезти его в находящуюся в двадцати двух верстах
деревню Куя. Рыбаки ему сочувствовали, но за перевозку запросили сто рублей,
так как они теряли самое благоприятное время для рыбной ловли.
У Кастрена таких денег не было, и ему оставалось только ждать чуда,
которое вызволило бы его из поселка, так как идти пешком он не имел никаких
сил. Но два дня спустя на рыбачий стан приплыли два солдата таможенной
охраны, которых прислал начальник проверить вещи высадившегося с ладьи
человека и выяснить не контрабандист ли он. Солдаты доставили Кастрена в
Кую, а оттуда переправили в Архангельск.
В Архангельск Кастрен вернулся совсем больной. В его тощем кошельке
оставалось всего пятнадцать рублей. Ни о какой новой поездке с такими
средствами думать не приходилось. Даже на жизнь в городе этого было
недостаточно, и он уехал в деревню Уйму за 17 верст от Архангельска. С ним
вместе в деревню поехал самоед-ненец, согласившийся за харчи обучать его
ненецкому языку.
Кастрен прожил в Уйме весь остаток лета. Здоровье его поправилось. А к
осени он получил от финского сената тысячу рублей на продолжение
путешествия.
В конце ноября Кастрен в третий раз выехал из Архангельска, твердо
решив ни в коем случае не возвращаться назад и во что бы то ни стало
объехать ненецкие роды, кочующие по Мезенской тундре - огромной стране,
ограниченной с севера Ледовитым океаном, с запада Уралом, с востока Белым
морем, а с юга тайгой. Кастрен благополучно миновал Холмогоры, Пинегуи
прибыл в Мезень, за которой начиналась область кочевья самоедов.
Когда Кастрен был в Мезени, в город приехал архангельский гражданский
губернатор. Чтобы хоть как-нибудь скрасить скучную поездку, губернатор
приказал привезти в Мезень самоедского колдуна-тадибея, который позабавил бы
его своими штуками.
Тадибея, кочевавшего за Сомжей, привезли в город. На базарной площади
был поставлен большой чум, и представление, на которое собралась вся местная
аристократия и куда был приглашен Кастрен, началось.
Тадибей, озираясь, как попавшийся в капкан зверь вытащил из-за пазухи
деревянную "колотушку и ударил ею по бубну - пензеру. Послышались глухие
звуки. Сначала они были редкими и тихими, потом стали громче и чаще и
наконец слились в один неприятный глухой гул.
Вдруг тадибей присел, дико взвизгнул, пристально глядя прямо в глаза
сидевшего в первом ряду губернатора. Под его диковатым странным взглядом
губернатор, видимо, чувствовал себя не совсем хорошо, он натянуто улыбался
и, повернувшись к городничему, сказал ему.
- Очень интересно, но жутко.
Звенели бубенцы, звякали оловянные бляхи, которые щедро украшали малицу
тадибея, развевались суконные разноцветные ленты: камланье было в самом
разгаре.
Чиновник, взявший на себя должность переводчика, переводил предсказания
тадибея, который обещал губернатору всяческие блага и радости.
Неожиданно тадибей умолк и улегся на пол.
- Все? - спросил губернатор у переводчика.
- Сейчас я его подниму-с, - услужливо изогнулся переводчик, - он
хитрит-с.
- Не надо, - сказал губернатор, достав из кармана рубль, подал его
переводчику. - Отдайте это ему.
Когда губернатор и вся свита вышли из чума, Кастрен подошел к лежащему
тадибею и сказал по-ненецки:
- Я хотел видеть настоящий кудес {Кудес - шаманьское камланье.}, но ты
обманул всех.
Тадибей раскрыл глаза и быстро зашептал:
- Не выдавай меня... Скажи большому начальнику, чтобы отпустил меня...
А ты приезжай в мой чум, здесь тадебции {Тадебции - шаманские духи.} не
приходят ко мне...
Неделю спустя, оказавшись в Сомже, Кастрен вспомнил тадибея. Он
попросил станового найти человека, знающего дорогу к чуму колдуна. Такого
человека не нашлось, и тогда становой приказал разыскать тадибея и привести
его в деревню. Люди были посланы и через три дня вернулись с тадибеем.
Старик тадибей, напуганный вниманием начальства к себе, объявил, что он
отказался от общения с дьяволом и сжег свой чародейственный бубен, но за
рубль готов рассказать о колдовстве все, что только господин пожелает.
Кастрен в душе радовался такому повороту дела. Услышать рассказ тадибгя
было для него гораздо ценнее и интереснее, чем посмотреть камланье, которое
к тому же он уже не раз видел в тундре.
- В моем роду, - начал свой рассказ тадибей, - в прежние времена было
много знаменитых тадибеев. Я был очень молод, когда мне впервые явились
тадебции. Отец отдал меня в учение к двум тадибеям. Они завязали мне глаза,
дали в руки пензер и приказали стучать в него. Я бил в пензер, а тадибей
били меня - один по голове, другой по спине. Ой, больно били. Я, однако,
терпел. И вдруг все просветлело, и я увидел много-много тадеб-циев, они
плясали у меня на руках и на ногах. Потом они пропали. Но с тех пор тадебции
стали открывать мне свою волю.
- Говорят, что ты очень хорошо отыскивал пропавших оленей. Расскажи,
как ты это делал.
Тадибей закрыл лицо руками и, качаясь, монотонно запел, растягивая
слоги:
Придите, придите,
Духи волшебные!
Вы не придете,
Я сам к вам приду.
Проснитесь, проснитесь,
Духи волшебные!
Я к вам пришел.
Пробудитесь от сна!
- А тадебции мне отвечают, - и тадибей запел измененным голосом:
Скажи же нам,
Что тебе нужно?
Зачем ты пришел
Возмутил наш покой?
- А я им говорю, - перешел он снова свой голос:
Сейчас явился
Ко мне один ненец -
Пропал у него
Один олень.
Потому-то к вам
И пришел я.
Тадибей умолк, все продолжая раскачиваться с закрытым руками лицом.
Потом он отнял руки от лица и заговорил:
- Ко мне приходил тадебцио. Я говорил ему: "Ищи оленя, ищи хорошенько".
И тадебцио уходил искать оленя. Потом он возвращался, и я говорил ему:
"Скажи мне правду. Не обманывай. Если обманешь, то мне будет плохо, надо
мной будут насмехаться. Скажи прямо, что ты видел, - скажи доброе, скажи
злое, только скажи правду". И тадебцио говорил мне, где олень.
- И что же, ты всегда находил оленя?
- Нет. Не всегда. Бывает, олень уйдет с этого места, а бывает, что
тадебцио не захочет сказать правды. Теперь я стар, и тадебции перестали
любить меня. Они смеются надо мной. А раньше тадебции были очень добры ко
мне...
* *
*
Во второй половине декабря Кастрен тронулся дальше. Теперь его путь
лежал по пустынным Канинской и Тиманской тундрам до Пустозерска, русского
села в устье Печоры.
Ненец-проводник впряг по четверке оленей в каждые сани. Потом длинным
ремнем привязал одного из оленей, впряженных в сани Кастрена, к задку своих
саней, уселся, взял в одну руку вожжи, в другую длинный шест-хорей, тронул
им каждого из оленей, и сани быстро понеслись вперед.
Дорога шла прямо на север, по необозримой Канинской тундре. Пошел снег,
возница вполголоса затянул однообразную песню.
Вокруг лежала пустынная белая равнина. Только изредка покажутся кое-где
реденький ельник - мьянда или стоящие над ручьем кусты ивняка. Холмы,
покрывающие поверхность тундры, зимой почти незаметны: плотный снег засыпает
все углубления и все сравнивает. А там, где вершина холма хоть
сколько-нибудь возвышается над общим уровнем, там почва или обнажена
совершенно, или покрыта тонкой, но крепкой снежной коркой, сквозь трещины
которой пробивается частый олений мох...
Уже ночью Кастрен приехал в Нас, деревушку на берегу реки Нес верстах в
пятнадцати от впадения ее в Белое море.
Наутро он вызвал к себе старшину Канинской тундры и велел найти
самоеда, хорошо говорящего по-русски. Старшина, почтительно кланяясь,
обещал, что приказание будет выполнено завтра же.
Однако прошла неделя, самоед не являлся. Только спустя еще неделю при
содействии исправника Кастрену удалось заполучить себе учителя ненецкого
языка.
Поселившийся в одной избе с ученым ненец сравнительно сносно знал
русский язык, но все же порой учитель и ученик с трудом понимали друг друга.
- Скажи: моя жена больна, - просил Кастрен.
- Твоя жена больна, - немедля отвечал ненец.
- Не твоя, а моя.
- Так я же и говорю: твоя.
- Тогда скажи: твоя жена больна.
- Моя жена здорова, как и я.
- А если бы она заболела, то как бы ты сказал мне об этом на твоем
языке?
- Когда я поехал к тебе, она была здорова. А сейчас больна или нет - не
знаю...
Но в конце концов Кастрен все-таки добивался своего, и в его тетради
появлялась новая запись к грамматике ненецкого языка.
Кастрен работал не зная усталости. Но его учитель тосковал и рвался в
тундру, в родной чум. По ночам он уходил из дома и устраивался спать во
дворе прямо на снегу.
- Ты живешь со мною ладно, - сказал он однажды своему ученику, - и я
люблю тебя, но я не могу жить в доме. Смилуйся и отпусти меня.
Кастрен старался развеять, его тоску, он послал за его женой и детьми,
и, когда они приехали, ненец немного развеселился:
Комната ученого стала похожа на чум. На полу окруженные оленьими
шкурами, ремнями, ножами, коробками сидели муж, жена и дети. Муж занимался с
Кастреном, жена шила одежду и изредка вступала в разговор.
Несколько дней все были довольны. Но потом жена ненца стала так часто и
глубоко вздыхать, что Кастрен обеспокоился, не заболела ли она. Но женщина
заплакала и объяснила, что ей жалко мужа, который должен жить в деревянном
доме,
- Мужу твоему не хуже, чем тебе. А тебе разве плохо? - возразил
Кастрен.
- Я о себе не думаю. Мне мужа жалко.
Так и пришлось Кастрену отпустить своего учителя со всем его семейством
в тундру.
Кастрен собирался уезжать из Неса, но узнал о ненецкой свадьбе,
праздновавшейся в тридцати верстах от села, и решил побывать на ней.
Он попал на заключительный пир. Уже были проделаны все полагающиеся по
обычаю обряды, выплачен выкуп и невеста привезена в чум жениха.
Еще издали можно было узнать этот чум по окружавшей его пьяной и
веселой толпе. Шумные ненцы в малицах окружили Кастрена и, перебивая друг
друга и хватаясь за полы его шубы, принялись рассказывать каждый о своем.
Отчаявшись понять и переслушать их, он с большим трудом вырвался из тесного
кружка и отошел в сторону, где девушки затеяли веселую игру. Но завидев
незнакомого человека, они бросились врассыпную.
Тут из чума вышел хозяин - отец жениха - и пригласил нового гостя пить
чай.
Пока пили чай, Кастрен внимательно разглядывал гостей и внутренность
путешественники каждому вынуждены были отвечать. Наконец Кастрена и его
спутников пригласили в дом.
* *
*
После нескольких часов освежающего сна Кастрен вышел из тупы на улицу.
За то время, пока он спал, деревня словно изменилась: все мужчины и женщины
в знак уважения к гостям переоделись в праздничную одежду. Теперь на них
вместо глухих черных рубах из дубленой оленьей кожи были рубахи из сукна,
подпоясанные ремнями с блестящими медными и серебряными украшениями, а
женщины поверх рубах повязали белые с длинными концами холщовые воротники.
Но было пора продолжать путь, и молчаливый проводник лопарь, нанятый в
Юуутуа, повел путешественников дальше.
Они шли по обширным болотам, покрытым наводящим грусть серым оленьим
мхом. Изредка кое-где возвышались скалы. В Миеращяуре путники взяли у рыбака
лодку и тем же вечером добрались до пасторского дома в Утсъйоки.
В Утсъйоки они пробыли две недели.
Назад возвращались тем же путем, каким добирались сюда.
Снова болота, каменистые речки, утомительные горы, сжатые скалами озера
и, наконец, последний этап - плавание по знакомой Кастрену с детства
бурливой Кеми.
Из путешествия по Лапландии Кастрен привез несколько толстых пачек
записей лапландских сказок, песен и легенд, а главное, он получил такое
знание лапландского языка, какое не дали бы ему никакие книги.
Кастрен принялся за обработку собранных материалов. В несколько недель
он написал диссертацию "О родстве склонений финского, эстонского и
лапландского языков", защитив которую, получил звание доцента и стал
преподавателем Гельсингфорского университета.
В 1839 году Кастрен обратился к Обществу финской словесности с просьбой
помочь ему осуществить давно задуманную поездку в Карелию, чтобы там, в
земле "Калевалы", собрать песни, предания, сказки и разные другие материалы,
которые помогли бы ему написать давно задуманный труд по финской мифологии и
перевести на шведский язык "Калевалу". Народные финские и карельские певцы
создали много прекрасных песен-рун о светлой и солнечной стране легендарной
Калевале, о жизни ее трудолюбивого и талантливого народа и о его борьбе
против темных сил, обитающих в стране мрака Похьеле.
В этих рунах отразились героический характер финского народа и его
мечты о счастливой жизни.
В первые годы XIX века уездный врач Топелиус (отец известного писателя
Захариуса Топелиуса) записал первые руны, а в 1821 году опубликовал первый
сборник финского фольклора "Старые руны и новые песни финского народа".
В конце 1820-х годов совершил свое первое путешествие в поисках рун
студент Элиас Леннрот.
Леннрот был сыном бедного портного. С большим трудом ему удалось
поступить в университет. В годы студенчества Леннрот вел полуголодное
существование, однако учения не бросил. Окончив медицинский факультет, он
стал врачом. Этот скромный сельский лекарь посвятил всю жизнь делу собирания
и публикации финских эпических рун. На свои скудные средства Леннрот ездил в
Карелию, где в памяти народных певцов еще сохранялись многие тысячи
стихов-рун. Летом пешком, а зимой на лыжах, через болота и леса, с котомкой
за плечами и флейтой в руке, он пробирался в самые глухие деревушки. Этого
влюбленного в старинные песни человека, одетого в бедное крестьянское
платье, повсюду встречали как друга.
В 1835 году Леннрот из собранных им эпических рун составил книгу,
которую он назвал "Калевала, или старые руны о древних временах финского
народа". Соединенные в одно целостное повествование, руны образовали связный
рассказ о легендарных временах и подвигах легендарных героев. Финская
культура обогатилась великим сокровищем народной поэзии - эпосом.
Издание "Калевалы" имело огромное значение для финского национального
движения и для развития финской литературы. Это издание встретили с
восторгом все финские патриоты.
Еще в студенческие годы Кастрен задумал перевести "Калевалу" на
шведский язык, который был, в отличие от финского, хорошо известен Европе, и
этим сделать финский эпос доступным за пределами Финляндии. Но в рунах он
встретил множество непонятных старинных слов и выражений, упоминание вещей и
описание обычаев, которые давно уже не существовали в самой Финляндии и о
которых не было никаких сведений в литературе. Ответы на все свои недоумения
Кастрен надеялся найти на родине рун - в Карелии.
Общество финской словесности выделило ему 300 рублей на четырехмесячное
путешествие по Русской Карелии, и в мае 1839 года Кастрен выехал из
Гельсингфорса.
Прежде всего путь Кастрена лежал в Каяну, где жил Элиас Леннрот, с
которым он хотел посоветоваться о маршруте путешествия по Карелии.
Леннрот с радостью согласился помочь Кастрену.
- Попав в Карелию, - говорил Леннрот, - сразу ощутишь в ней неуловимый
дух древней поэзии. Он в тамошних деревнях, в любви их обитателей к
старинным песням, преданиям и сказкам, в красивых свадебных нарядах, в
ласкательных именах женщин и даже в выкрашенных пристанях, вымытых полах и
хорошо убранных и засаженных рябиной дворах...
Леннрот помог Кастрену выбрать маршрут, рассказал о наиболее
замечательных певцах. Богатейший материал этой поездки позволил Кастрену
осуществить перевод "Калевалы" на шведский язык.
"Будучи близким к подлиннику, - писалось в одном современном отзыве, -
и в то же время благозвучным, перевод Кастрена отличается замечательной
простотой языка и свидетельствует не только о филологической
добросовестности переводчика, но и о его несомненном поэтическом даровании.
Благодаря этому переводу образованное общество в Финляндии и скандинавская
публика могли поближе ознакомиться с финским эпосом; он же лег в основу
заграничных сообщений о Калевале".
Год спустя Леннрот и Кастрен договорились о совместной поездке по
Русской Лапландии и Архангельской губернии. В конце ноября, поднявшись вверх
по скованной льдом Кеми через Энаре, они приехали в пограничную деревушку
Салла, намереваясь оттуда поехать в лопарскую деревню Аккала, об обитателях
которой говорили, что они живут, одинаково чуждаясь и русских и финнов, и
поэтому сохранили в чистоте свой язык и обычаи.
Но в Аккалу, отделенную от Саллы пустыней в 140 верст, съездить не
удалось. Проводники заломили такую цену, что путешественники вынуждены были
отказаться от их услуг и ожидать более благоприятного случая.
Через несколько дней из Аккалы прибыл караван с рыбой. Леннрот и
Кастрен надеялись, что, распродав рыбу, лопари охотно довезут их до своей
деревни. Но те же проводники уверили лопарей, что приезжие господа не с
добром стремятся попасть в Аккалу, и лопари уехали из деревни ночью, тайкем
от путешественников.
Ученым пришлось вернуться в Энаре.
В Энаре их ожидала целая пачка писем. В надписи на одном из пакетов
Кастрен узнал почерк академика Андрея Михайловича Шегрена.
Еще год назад, в 1838 году, Императорская Российская Академия наук
решила снарядить экспедицию в Сибирь для изучения языков и быта населяющих
ее народов.
Слухи об этом дошли до Гельсингфорса, и, кроме того, стало известно,
что Академия наук ищет лингвиста-финнолога, который согласился бы ехать в
эту экспедицию.
Кастрен написал в Петербург и предложил свои услуги. Занимавшийся
изучением финно-угорских народов Шегрен ответил, что он уже наводил справки
о возможных кандидатах для участия в экспедиции и ему порекомендовали
Кастрена и Георга Валлина. Шегрен остановил свой выбор на Кастрене, потому
что тот уже имел некоторую подготовку в области финских языков, в то время
как Валлин занимался восточными языками.
Кастрен принялся готовиться к экспедиции, посвящая Шегрена во все
подробности своих занятий. Предстоящая экспедиция овладела всеми помыслами
молодого ученого.
Но весной 1839 года Шегрен неожиданно сообщил, что экспедиция отложена
на неопределенное время, и посоветовал Кастрену строить свои дальнейшие
планы, не рассчитывая на нее.
Но Кастрен как раз все свои надежды связывал с русской Академией наук.
Финский народ, работы и исследования финских ученых, произведения
финских литераторов вызывали живой и дружественный интерес в русском
обществе. Русские поэты писали о Финляндии и финнах. Один из ближайших
друзей Пушкина - Е. А. Боратынский создал проникнутую большой любовью к
природе Финляндии и ее народу поэму "Эдда"; поэт-декабрист Федор Глинка -
несколько поэм и стихотворений; на страницах русских газет и журналов
помещались статьи, освещавшие научную и литературную жизнь Финляндии, в
частности, в основанном А. С. Пушкиным "Современнике" был напечатан
подробный отчет о последней совместной поездке Кастрена и Леннрота по
Карелии. Личные дружеские отношения связывали русских и финских литераторов
и ученых Леннрота, Плетнева, Рунеберга, В. Ф. Одоевского, Ф. Глинку, Грота,
Шегрена, Кастрена и других. В то же время Петербургская Академия наук
усилила свою деятельность в области изучения финно-угорских народов. Это
была единственная академия в мире, занимавшаяся этими народами и имевшая у
себя специалиста по ним - академика Шегрена.
Научная работа Кастрена встречала большой интерес со стороны Академии
наук, и он надеялся с ее помощью изучить языки и жизнь многих родственных
финнам народностей, обитающих на бесконечных просторах России, и прежде
всего самоедов.
Для того чтобы убеждение стало научным фактом, гипотеза - теорией,
предстояла огромная работа по исследованию многих народов - от берегов
Ледовитого океана до Китая. Перед Кастреном стояла задача установить
родственные связи между финнами и сибирскими народами, найти места древнего
обитания предков финнских народов и восстановить тот забытый древний путь,
которым они пришли на свою теперешнюю территорию.
Пакет из Петербурга содержал официальную бумагу, которой извещалось,
что Императорская Российская Академия наук решает отправить ученую
экспедицию в Сибирь и предлагает г. М. А. Кастрену участвовать в ней в
качестве этнографа и лингвиста.
Исполнилось самое заветное желание Кастрена.
К официальной бумаге, полученной Кастреном из Академии наук, было
приложено письмо от Шегрена, в котором сообщалось, что экспедиция в Сибирь
состоится лишь через год, и поэтому Кастрен может продолжать путешествие по
Лапландии, следуя своему прежнему плану: из Энаре к европейским самоедам и,
наконец, через северный Урал в Сибирь, где и начнется его академическая
служба.
До Архангельска Кастрен и Леннрот добрались без особых приключений,
если не считать, что из-за распутицы им пришлось задержаться около месяца в
Кеми.
В Архангельске Кастрен прежде всего посетил считавшегося знатоком жизни
и языка самоедов архимандрита Вениамина, у которого он надеялся брать уроки
самоедского языка. Но Вениамин, отговариваясь недосугом, решительно
отказался заниматься с ним, и после этого дальнейшие планы Кастрена и
Леннрота изменились: Леннрот решил ехать на Онежское озеро к вепсам, а
Кастрен употребить лето на поездку к терским лопарям, все же надеясь
посетить самоедов, как только установится санный путь.
27 июня. Кастрен покинул Архангельск на большой ладье, отправлявшейся к
мурманскому берегу с грузом муки. По пути ладья должна была завернуть к
западному побережью Белого моря около Трех Островов. Там Кастрен собирался
сойти на берег и дальше продолжать путешествие уже сухим путем.
Обычно при попутном ветре переход от устья Двины до Трех Островов
занимал не более суток. Но на этот раз, как только ладья вышла в открытое
море, утих ветер и наступил штиль. Пришлось встать на якорь возле маленького
островка.
Целую неделю ладья стояла неподвижно, жарясь на жгучем солнце. В каюте
было тесно и душно, но и палуба не представляла ничего привлекательного,
потому что наваленные на ней съестные припасы от сильной жары начали
портиться и издавать зловоние.
Наконец, в одно утро подул ветер, рыбаки подняли паруса, и тяжелая
ладья тронулась с места.
Ветер был попутный. Сначала ладья шла вдоль берега, у Зимнегорского
мыса повернула в открытое море. К полудню ветер снова стих, потом, переменив
направление, потянул к северо-востоку и повлек ладью в сторону от нужного
курса.
Вечером ладья подошла к белому покрытому льдами терскому берегу в
полутораста верстах от Трех Островов. Здесь встали на якорь в ожидании
попутного ветра.
На следующее утро море было спокойно и светло. Однако вскоре в северной
части неба показались небольшие густые облака. Через несколько минут
стоявший на палубе Кастрен заметил быстро приближавшийся к судну кружащийся
водоворот, за которым несся густой туман.
Кастрен позвал хозяина. Рыбаки выбежали из каюты на палубу, а вокруг
ладьи уже бушевало море, и все окутывал густой туман.
- Поднимай якорь! - закричал хозяин.
В этот миг послышался треск, якорная цепь лопнула, и судно помчалось.
Хозяин разразился страшными проклятиями и пожеланиями, чтобы,черт взял
и его самого, и Кастрена, и ладью.
В несколько мгновений буря вынесла судно в открытое море. Где-то внутри
ладьи слышался тревожный треск. Волны перекатывались через палубу.
Сначала рыбаки пытались держаться как можно ближе к берегу и старались
войти в ближайшую реку. А когда эта попытка не удалась, то решили править к
противоположному берегу Белого моря, надеясь хоть там найти спасательную
пристань.
Через двое суток ладью вынесло к Зимнегорскому мысу. На одном из
кораблей, тоже оказавшемся у мыса, хозяин достал новый якорь.
Пять суток простояла ладья в гавани у Зимнегорского мыса в полной
безопасности, но на шестые сутки ветер усилился и начал рвать судно с якоря.
Хозяин решил, что больше ничего не остается делать, как сняться с якоря и
отдаться на милость ветра, и посоветовал Кастрену сойти на берег.
Матрос перевез Кастрена через пенящийся прибой, сказал, что верстах в
восьми в сторону находится рыбачья стоянка, и, пожелав счастливого пути,
оставил его одного.
Еще в Архангельске Кастрен чувствовал себя так плохо, что в день
отъезда с трудом добрался до порта. За время плавания по бурному морю ему не
стало лучше. С трудом, только к ночи, приплелся путешественник в рыбачий
поселок. Едва дотащившись до чулана, который ему отвели в поселке, он
свалился и впал в беспамятство.
Когда через три дня Кастрен пришел в себя, оказалось, что буря
окончилась и все суда ушли. Рыбаки тоже собирались в море.
Кастрен попросил отвезти его в находящуюся в двадцати двух верстах
деревню Куя. Рыбаки ему сочувствовали, но за перевозку запросили сто рублей,
так как они теряли самое благоприятное время для рыбной ловли.
У Кастрена таких денег не было, и ему оставалось только ждать чуда,
которое вызволило бы его из поселка, так как идти пешком он не имел никаких
сил. Но два дня спустя на рыбачий стан приплыли два солдата таможенной
охраны, которых прислал начальник проверить вещи высадившегося с ладьи
человека и выяснить не контрабандист ли он. Солдаты доставили Кастрена в
Кую, а оттуда переправили в Архангельск.
В Архангельск Кастрен вернулся совсем больной. В его тощем кошельке
оставалось всего пятнадцать рублей. Ни о какой новой поездке с такими
средствами думать не приходилось. Даже на жизнь в городе этого было
недостаточно, и он уехал в деревню Уйму за 17 верст от Архангельска. С ним
вместе в деревню поехал самоед-ненец, согласившийся за харчи обучать его
ненецкому языку.
Кастрен прожил в Уйме весь остаток лета. Здоровье его поправилось. А к
осени он получил от финского сената тысячу рублей на продолжение
путешествия.
В конце ноября Кастрен в третий раз выехал из Архангельска, твердо
решив ни в коем случае не возвращаться назад и во что бы то ни стало
объехать ненецкие роды, кочующие по Мезенской тундре - огромной стране,
ограниченной с севера Ледовитым океаном, с запада Уралом, с востока Белым
морем, а с юга тайгой. Кастрен благополучно миновал Холмогоры, Пинегуи
прибыл в Мезень, за которой начиналась область кочевья самоедов.
Когда Кастрен был в Мезени, в город приехал архангельский гражданский
губернатор. Чтобы хоть как-нибудь скрасить скучную поездку, губернатор
приказал привезти в Мезень самоедского колдуна-тадибея, который позабавил бы
его своими штуками.
Тадибея, кочевавшего за Сомжей, привезли в город. На базарной площади
был поставлен большой чум, и представление, на которое собралась вся местная
аристократия и куда был приглашен Кастрен, началось.
Тадибей, озираясь, как попавшийся в капкан зверь вытащил из-за пазухи
деревянную "колотушку и ударил ею по бубну - пензеру. Послышались глухие
звуки. Сначала они были редкими и тихими, потом стали громче и чаще и
наконец слились в один неприятный глухой гул.
Вдруг тадибей присел, дико взвизгнул, пристально глядя прямо в глаза
сидевшего в первом ряду губернатора. Под его диковатым странным взглядом
губернатор, видимо, чувствовал себя не совсем хорошо, он натянуто улыбался
и, повернувшись к городничему, сказал ему.
- Очень интересно, но жутко.
Звенели бубенцы, звякали оловянные бляхи, которые щедро украшали малицу
тадибея, развевались суконные разноцветные ленты: камланье было в самом
разгаре.
Чиновник, взявший на себя должность переводчика, переводил предсказания
тадибея, который обещал губернатору всяческие блага и радости.
Неожиданно тадибей умолк и улегся на пол.
- Все? - спросил губернатор у переводчика.
- Сейчас я его подниму-с, - услужливо изогнулся переводчик, - он
хитрит-с.
- Не надо, - сказал губернатор, достав из кармана рубль, подал его
переводчику. - Отдайте это ему.
Когда губернатор и вся свита вышли из чума, Кастрен подошел к лежащему
тадибею и сказал по-ненецки:
- Я хотел видеть настоящий кудес {Кудес - шаманьское камланье.}, но ты
обманул всех.
Тадибей раскрыл глаза и быстро зашептал:
- Не выдавай меня... Скажи большому начальнику, чтобы отпустил меня...
А ты приезжай в мой чум, здесь тадебции {Тадебции - шаманские духи.} не
приходят ко мне...
Неделю спустя, оказавшись в Сомже, Кастрен вспомнил тадибея. Он
попросил станового найти человека, знающего дорогу к чуму колдуна. Такого
человека не нашлось, и тогда становой приказал разыскать тадибея и привести
его в деревню. Люди были посланы и через три дня вернулись с тадибеем.
Старик тадибей, напуганный вниманием начальства к себе, объявил, что он
отказался от общения с дьяволом и сжег свой чародейственный бубен, но за
рубль готов рассказать о колдовстве все, что только господин пожелает.
Кастрен в душе радовался такому повороту дела. Услышать рассказ тадибгя
было для него гораздо ценнее и интереснее, чем посмотреть камланье, которое
к тому же он уже не раз видел в тундре.
- В моем роду, - начал свой рассказ тадибей, - в прежние времена было
много знаменитых тадибеев. Я был очень молод, когда мне впервые явились
тадебции. Отец отдал меня в учение к двум тадибеям. Они завязали мне глаза,
дали в руки пензер и приказали стучать в него. Я бил в пензер, а тадибей
били меня - один по голове, другой по спине. Ой, больно били. Я, однако,
терпел. И вдруг все просветлело, и я увидел много-много тадеб-циев, они
плясали у меня на руках и на ногах. Потом они пропали. Но с тех пор тадебции
стали открывать мне свою волю.
- Говорят, что ты очень хорошо отыскивал пропавших оленей. Расскажи,
как ты это делал.
Тадибей закрыл лицо руками и, качаясь, монотонно запел, растягивая
слоги:
Придите, придите,
Духи волшебные!
Вы не придете,
Я сам к вам приду.
Проснитесь, проснитесь,
Духи волшебные!
Я к вам пришел.
Пробудитесь от сна!
- А тадебции мне отвечают, - и тадибей запел измененным голосом:
Скажи же нам,
Что тебе нужно?
Зачем ты пришел
Возмутил наш покой?
- А я им говорю, - перешел он снова свой голос:
Сейчас явился
Ко мне один ненец -
Пропал у него
Один олень.
Потому-то к вам
И пришел я.
Тадибей умолк, все продолжая раскачиваться с закрытым руками лицом.
Потом он отнял руки от лица и заговорил:
- Ко мне приходил тадебцио. Я говорил ему: "Ищи оленя, ищи хорошенько".
И тадебцио уходил искать оленя. Потом он возвращался, и я говорил ему:
"Скажи мне правду. Не обманывай. Если обманешь, то мне будет плохо, надо
мной будут насмехаться. Скажи прямо, что ты видел, - скажи доброе, скажи
злое, только скажи правду". И тадебцио говорил мне, где олень.
- И что же, ты всегда находил оленя?
- Нет. Не всегда. Бывает, олень уйдет с этого места, а бывает, что
тадебцио не захочет сказать правды. Теперь я стар, и тадебции перестали
любить меня. Они смеются надо мной. А раньше тадебции были очень добры ко
мне...
* *
*
Во второй половине декабря Кастрен тронулся дальше. Теперь его путь
лежал по пустынным Канинской и Тиманской тундрам до Пустозерска, русского
села в устье Печоры.
Ненец-проводник впряг по четверке оленей в каждые сани. Потом длинным
ремнем привязал одного из оленей, впряженных в сани Кастрена, к задку своих
саней, уселся, взял в одну руку вожжи, в другую длинный шест-хорей, тронул
им каждого из оленей, и сани быстро понеслись вперед.
Дорога шла прямо на север, по необозримой Канинской тундре. Пошел снег,
возница вполголоса затянул однообразную песню.
Вокруг лежала пустынная белая равнина. Только изредка покажутся кое-где
реденький ельник - мьянда или стоящие над ручьем кусты ивняка. Холмы,
покрывающие поверхность тундры, зимой почти незаметны: плотный снег засыпает
все углубления и все сравнивает. А там, где вершина холма хоть
сколько-нибудь возвышается над общим уровнем, там почва или обнажена
совершенно, или покрыта тонкой, но крепкой снежной коркой, сквозь трещины
которой пробивается частый олений мох...
Уже ночью Кастрен приехал в Нас, деревушку на берегу реки Нес верстах в
пятнадцати от впадения ее в Белое море.
Наутро он вызвал к себе старшину Канинской тундры и велел найти
самоеда, хорошо говорящего по-русски. Старшина, почтительно кланяясь,
обещал, что приказание будет выполнено завтра же.
Однако прошла неделя, самоед не являлся. Только спустя еще неделю при
содействии исправника Кастрену удалось заполучить себе учителя ненецкого
языка.
Поселившийся в одной избе с ученым ненец сравнительно сносно знал
русский язык, но все же порой учитель и ученик с трудом понимали друг друга.
- Скажи: моя жена больна, - просил Кастрен.
- Твоя жена больна, - немедля отвечал ненец.
- Не твоя, а моя.
- Так я же и говорю: твоя.
- Тогда скажи: твоя жена больна.
- Моя жена здорова, как и я.
- А если бы она заболела, то как бы ты сказал мне об этом на твоем
языке?
- Когда я поехал к тебе, она была здорова. А сейчас больна или нет - не
знаю...
Но в конце концов Кастрен все-таки добивался своего, и в его тетради
появлялась новая запись к грамматике ненецкого языка.
Кастрен работал не зная усталости. Но его учитель тосковал и рвался в
тундру, в родной чум. По ночам он уходил из дома и устраивался спать во
дворе прямо на снегу.
- Ты живешь со мною ладно, - сказал он однажды своему ученику, - и я
люблю тебя, но я не могу жить в доме. Смилуйся и отпусти меня.
Кастрен старался развеять, его тоску, он послал за его женой и детьми,
и, когда они приехали, ненец немного развеселился:
Комната ученого стала похожа на чум. На полу окруженные оленьими
шкурами, ремнями, ножами, коробками сидели муж, жена и дети. Муж занимался с
Кастреном, жена шила одежду и изредка вступала в разговор.
Несколько дней все были довольны. Но потом жена ненца стала так часто и
глубоко вздыхать, что Кастрен обеспокоился, не заболела ли она. Но женщина
заплакала и объяснила, что ей жалко мужа, который должен жить в деревянном
доме,
- Мужу твоему не хуже, чем тебе. А тебе разве плохо? - возразил
Кастрен.
- Я о себе не думаю. Мне мужа жалко.
Так и пришлось Кастрену отпустить своего учителя со всем его семейством
в тундру.
Кастрен собирался уезжать из Неса, но узнал о ненецкой свадьбе,
праздновавшейся в тридцати верстах от села, и решил побывать на ней.
Он попал на заключительный пир. Уже были проделаны все полагающиеся по
обычаю обряды, выплачен выкуп и невеста привезена в чум жениха.
Еще издали можно было узнать этот чум по окружавшей его пьяной и
веселой толпе. Шумные ненцы в малицах окружили Кастрена и, перебивая друг
друга и хватаясь за полы его шубы, принялись рассказывать каждый о своем.
Отчаявшись понять и переслушать их, он с большим трудом вырвался из тесного
кружка и отошел в сторону, где девушки затеяли веселую игру. Но завидев
незнакомого человека, они бросились врассыпную.
Тут из чума вышел хозяин - отец жениха - и пригласил нового гостя пить
чай.
Пока пили чай, Кастрен внимательно разглядывал гостей и внутренность