– Ну хорошо… – Сергей Григорьевич взглянул на часы – было двадцать минут седьмого. – Давайте я сейчас позвоню вашему начальнику, а после мы с вами скоренько отсюда пойдем. Не забывайте, мне сегодня нельзя задерживаться… Диктуйте номер!
Она молча кивнула (могла бы и сказать что-нибудь, поблагодарить его за согласие) и подвинула к нему заранее приготовленную бумажку. Сергей Григорьевич нажал нужные кнопки и откинулся в кресле, приготовившись говорить с неким Русланом Маратовичем. Но в трубке звучали короткие гудки.
– Номер занят…
– Позвоните еще, – подалась вперед Маргарита. – У нас в конторе иногда так бывает: сначала занято, а через минуту свободно…
Но и через минуту, и через пять, и через четверть часа ничего не изменилось. Видимо, Руслан Маратович был из тех, кто любит поговорить с собеседником обстоятельно. В другой день Сергей Григорьевич стал бы звонить до победного конца, но сегодня его поджимало время. Первое свидание, которое сын назначил ему по собственной инициативе! Тут нельзя опаздывать, не то получится, что он как бы демонстрирует сыну пренебрежение. Дескать, ты позвонил, а я и не тороплюсь. Сергей Григорьевич этого не хотел, он жаждал простых искренних отношений. Они с сыном должны быть на равных, тем более что он не растил его в детстве. Теперь это обстоятельство смягчалось тем, что к сближению идут два взрослых человека, каждый со своей стороны… А короткие гудки слышались из раза в раз.
– Нечего делать, Маргарита Ильинична. Приходите завтра с утра, еще позвоним.
– Завтра с утра он меня уже уволит, – напряженным голосом парировала пациентка.
– Ну давайте я вашу записку с собой заберу и попробую связаться с ним после. Из дому позвоню ему, хорошо?
– Он уйдет с работы, а по мобильному связаться нельзя. Он не дает сотрудницам свой мобильный, – заявила Маргарита. – Надо звонить сейчас.
– Но я вам русским языком объясняю – сейчас мне надо уйти! Понимаете − надо!
– Мне тоже надо. – Теперь она говорила так, словно мостила улицу: три слова – три вбитых в мокрую грязь булыжника. – Всем надо в этой жизни устроиться получше. Дозвонимся, тогда и пойдете.
– То есть как вы со мной разговариваете? Что это за тон?!
– Звоните, – непререкаемо повторила Маргарита.
Сам будучи человеком мягким и деликатным, Сергей Григорьевич тем не менее терпеть не мог прямого нахальства. Вот и теперь он почувствовал, что его терпение истощилось. Если бы она плакала, умоляла, он мог поддаться на уговоры и в конце концов опоздать на свидание с сыном. А теперь ему легко ее выставить:
– Прошу вас выйти из кабинета!
– А я вас… я тебя прошу, сволочь паршивая, коновал шизов, быстро делай что тебе говорят! Или пожалеешь!
Не успев переварить это обращенье, он увидел прямо перед собой ее искаженное злобой лицо и поднятые руки в перчатках. Они находились как раз на уровне шеи Сергея Григорьевича. И санитаров не позовешь, поскольку это не больница, а всего лишь диспансер, и к тому же персонал уже разошелся по домам. Оставалось надеяться, что эксцентричная дама его не придушит… Однако даже в этом благоприятном случае планы Сергея Григорьевича должны были пострадать: скорее всего, он не поспеет вовремя к сыну, да еще, глядишь, явится с синяком под глазом. Или, что еще вероятней, с царапиной. Как мужик, подравшийся в кабаке…
Вот уж эта картина не могла оставить его невозмутимым: словно очнувшись, он перехватил мельтешащие в воздухе женские руки, применил болевой прием – не зря в свое время был первый драчун во дворе – и отшвырнул Маргариту в сторону дивана. Она шлепнулась на сиденье, тяжело дыша. Ее шляпка слетела на пол, одна перчатка в результате боевых действий лопнула по шву.
– Ну вот… – тяжело дыша, первой заговорила Маргарита. – Теперь вы видели, что это не от меня зависит. Какой мне смысл бросаться на врача, которого я прошу об одолжении?
– Приведите себя в порядок, – сухо посоветовал Сергей Григорьевич.
Она достала из сумки маленькое зеркальце и стала пудриться, приглаживать разметавшиеся волосы. А Сергей Григорьевич с неприязнью и некоторой брезгливостью ждал, прикидывая в уме, сколько времени ему еще предстоит бездействовать перед тем, как повторно применить к ней физическую силу – выкинуть из кабинета. На второй раз пока не хватало запала. И вдруг он застыл на месте: для удобства дама стянула лопнувшую перчатку, и под ней обозначилось точно такое же костяное кольцо с резьбой, которое он уже видел сегодня дважды, у Даши и у Марины Кирилловны. То есть ему казалось, что видел… Выходит, его психика действительно всерьез расстроена – если только город не наводнен такими кольцами по самую макушку. Конечно, на это трудно рассчитывать, но ведь утопающий хватается за соломинку…
– Скажите, где вы купили это кольцо? – чуть шевеля губами, спросил он Маргариту.
– Что? – переспросила она, еще тяжело дыша после недавних боевых действий.
– Вот это, это кольцо?! – Нервы Сергея Григорьевича сдали: он грубо схватил пациентку за руку и тыкал пальцем в костяной ободок. – Где вы его взяли?
– А у вас есть вкус к изящным вещам, – иронично заметила Маргарита. – Из Поморья привезла, я летом там отдыхала. Приобрела у одного местного жителя как сувенир.
Значит, каюк, подумал Сергей Григорьевич. Кольцо редкое, его нельзя увидеть за один день на трех женщинах подряд. Получилось, как в чеховской «Палате номер шесть»: врач, лечащий сумасшедших, сам в конце концов попадает в их число. Грустно, но факт: у него начались галлюцинации…
Однако прежде чем окончательно счесть себя ненормальным, Сергей Григорьевич решил поговорить с сыном. Возможно, мальчик нуждается в нем. Если он обратился к отцу, значит, хочет именно мужского совета, мужской помощи. Иначе, понятное дело, обратился бы к Нелке, которая, надо признать, вполне здравомыслящий и еще более близкий Сережику человек. «А сам-то ты здравомыслящий?» – насмешливо спросил Сергея Григорьевича внутренний голос. Он должен быть здравомыслящим до тех пор, пока не поможет сыну. Во всяком случае, будет считать себя таковым и волевым усилием задержит развитие галлюцинаций. На врачебном языке это называется подменить дату заболевания. На один день можно – а уж после встречи с Сережиком предстоит решить, что потом…
– Позвоните еще раз моему начальнику, – бесстрастно произнесла Маргарита, похоже, не сделавшая из предыдущей потасовки никаких выводов. Увидела, что он сник, и опять за свое. Но он на самом деле не сник, никому не стоило его сейчас трогать. Стремительным нервным движением Сергей Григорьевич поднял Маргариту с дивана, протащил через кабинет и вытолкнул за порог, хлопнув дверью. Потом вновь раскрыл дверь и бросил ей под ноги забытую шляпку плюс две скомканных перчатки – целую и порванную…
– Я приду завтра, – крикнула она в не успевшую захлопнуться дверную щель. – Пропущу работу, потому что если Руслан увидит меня до вашего звонка – все кончено! А если вы позвоните, остается шанс…
Как всегда в жизни, шанс был у каждого свой: Маргарите светило сохранить место, Сергею Григорьевичу – успеть помочь сыну до того, как сам он окончательно сойдет с ума. Никите – сбросить с себя депрессию и самому оседлать ее, как Иоанн Новгородский оседлал беса. А есть еще бесконтрольно плачущая Даша, и путающаяся в словах Марина Кирилловна, и вообще великое множество больных и здоровых людей, каждый из которых ловит в жизни свой шанс. Об этом полезно помнить, когда слишком взволнуешься: ты не одинок, все вокруг охотятся за синей птицей удачи.
Никита жалел людей, которые попадутся на удочку, но он ничего не мог для них сделать. Или сорвать объявление? От одной такой мысли у Никиты пересохло в горле – это, конечно, правильный поступок, но совершить его будет невыносимо трудно! Вот так прямо подойти к столбу и дернуть листок на глазах редких прохожих? Этого он не может… Необходимость проявить инициативу, привлечь к себе внимание была для Никиты мучительна. Он бы вытерпел ругань и даже мордобой, случись рядом организаторы этой ярмарки. Что поделаешь, человек должен страдать за правду. Но невозможно шагнуть к столбу, показав всем, что ты собираешься совершить нечто неординарное, заявить таким образом о себе, выделиться из других прохожих. Это просто пытка! Никита почувствовал, что весь покрылся испариной, а его руки непроизвольно сжались в кулаки.
Однако он должен был решиться. Доктор Сергей Григорьевич прав, говоря, что надо не только оплакивать мир, но и стараться его исправить. Хоть в каком-то отдельном случае… вот как раз в этом. Ежась от ужаса, Никита подошел к столбу и остановился – нет, он не может. Сделал вид, что просто читает это проклятое объявление. Потом вновь решился и, зажмурившись, поднял руку, которую тут же быстро опустил. Пускай редкие прохожие думают, что ему просто захотелось потереть лоб. С третьего раза Никите удалось заставить себя дернуть листок за угол. Но объявление было приклеено хорошим клеем и почти не пострадало, только снизу на глянцевитой бумаге осталась складка. А напуганный до дрожи Никита уже шагал стремительно прочь, чувствуя, как сердце бухает где-то в области горла, как горят щеки и пульсирует кровь в висках.
Вот и его подъезд, знакомая лестница, родная квартира. Открывая дверь, Никита каждый раз чувствовал, как его охватывает густой дух домашности, в котором сплелось все вместе: хозяйственные запахи утюга, стирки, стряпни, бытовой шум с преобладанием детских голосов и, наконец, общая перенасыщенность семейными эмоциями. В их доме они всегда кипят, как суп на плите. Вот и сегодня, едва войдя, он уловил высокий градус общего эмоционального накала. В глубине квартиры басом ревела Лиза; когда она смолкла, чтобы взять дыхание, стал слышен негромкий сыплющий частым горохом мамин голос, увещевающий, но уже порядком раздраженный. Никита вздохнул – раздражение, увы, было, неотъемлемой частью устоявшейся атмосферы, неизбежными выхлопными парами домашней машины. Да и как маме не раздражаться, когда она вечно решает все проблемы, в то время как отец подрабатывает по вечерам на жизнь. Правда, дома помогает Катя. Сестра как раз вышла из кухни с огромной стопкой выглаженных вещей, верх которой должна была придерживать подбородком:
– А, Никитос, привет! Сходил к своему врачу? А у нас тут, видишь, страсти в разгаре…
– Как всегда… или что случилось?
– Сегодня Степка где-то пропал. Мама волнуется, а тут еще девчонки поссорились. Лиза взяла у Маруси ленточку…
– А папа дома? – на всякий случай спросил Никита, хотя знал, что обычно отец приходит позже. Если не его сверхурочная работа, им бы просто не выжить – ведь больше никто в семье денег не получает.
– Ты же знаешь, где папа…
Тут из-под Катиного подбородка посыпались рубашонки, платьица, простынки, детские и взрослые вещи. Никита помог ей все поднять, но тем не менее сестра взглянула на него с неприязнью. Конечно, она права: задержав ее своим глупым вопросам в передней, Никита был косвенной причиной того, что уже чистые вещи упали на пол. Но главная его вина заключалась в долгом отсутствии: у них тут аврал, неприятности, Степа пропал, а он, Никита, не помогает решать домашние проблемы. Раздражение в мамином голосе прорывалось все явственней, потом с новой силой заревела Лиза. К ее басовитому реву прибавился визгливый плач Маруси. Никита жалел их всех: задерганную маму, отца, рабочий день которого затягивается чуть не до ночи; Катю, которой некогда присесть… да и младших сестренок, у которых одна ленточка на двоих… Если б Никита мог, он бы всех их одарил, успокоил, сделал бы так, чтобы жили да радовались. А он вот уродился больным, никчемным, бесполезным – не помощником, а бременем для семьи!
– Здравствуй, мама. Здравствуйте, девочки.
Ревущие сестренки не обратили на это приветствие никакого внимания, а мама посмотрела на него укоряющим взглядом:
– Ума не приложу, где Степка. Как ушел утром в школу, так и нет его до сих пор. Никита, вынеси мусорное ведро.
Выносить мусор было обязанностью младшего брата. Для этого следовало выходить во двор, а значит, опять одеваться и обуваться и, главное, снова нырять головой в иную атмосферу. Только Никита слегка освоился дома, и опять ему нужно на улицу, слышать ругательные слова и видеть гадкие объявления. Снова идти мимо того столба, с которое он безуспешно пытался сорвать листок… Но Никита пожалел маму: если он будет ей все это рассказывать, ее настроение наверняка не улучшится. Да и кому идти с мусорным ведром? Катя и так уже сбилась с ног, а для матери, у которой пятеро детей, это просто унижение – бегать самой на помойку.
После жаркого домашнего воздуха во дворе показалось прохладно. Минуя столб с объявлением, Никита вжал голову в плечи: он ничем не смог помочь людям, по неведению ищущим пользы у магии, злейшего врага человечества! Он может только страдать, только оплакивать мир. Нужно ли миру, чтобы его кто-то оплакивал? Нет, ему нужна реальная помощь…
Возле мусорных контейнеров Никита услышал мальчишеские голоса. В стороне светилось в сумерках несколько золотых точек – кончики горящих сигарет. Значит, ко всем уже совершившимся огорчениям теперь добавится новое: курящие дети! Придется оплакивать еще и это. В детском возрасте очень вредно курить, гораздо вредней, чем когда организм уже сформируется. Но разве мальчишки его послушают?
– Смотри, твой братан… – раздался со стороны курящих негромкий детский голос.
Никита едва не выронил ведро: теперь он разглядел, что в стороне на поваленном дереве сидел среди прочих Степа и тоже держал сигарету, время от времени поднося ее ко рту.
– Беги, Степашка! – посоветовал тот же мальчишка, который первым заметил Никиту. – Сейчас он тебя увидит…
И в ответ раздался залихватский, нарочито громкий голос Степы:
– А ну его! Я его не боюсь. Он у нас психованный, в диспансер ходит. И драться не умеет, ни разу еще не дрался!
Она молча кивнула (могла бы и сказать что-нибудь, поблагодарить его за согласие) и подвинула к нему заранее приготовленную бумажку. Сергей Григорьевич нажал нужные кнопки и откинулся в кресле, приготовившись говорить с неким Русланом Маратовичем. Но в трубке звучали короткие гудки.
– Номер занят…
– Позвоните еще, – подалась вперед Маргарита. – У нас в конторе иногда так бывает: сначала занято, а через минуту свободно…
Но и через минуту, и через пять, и через четверть часа ничего не изменилось. Видимо, Руслан Маратович был из тех, кто любит поговорить с собеседником обстоятельно. В другой день Сергей Григорьевич стал бы звонить до победного конца, но сегодня его поджимало время. Первое свидание, которое сын назначил ему по собственной инициативе! Тут нельзя опаздывать, не то получится, что он как бы демонстрирует сыну пренебрежение. Дескать, ты позвонил, а я и не тороплюсь. Сергей Григорьевич этого не хотел, он жаждал простых искренних отношений. Они с сыном должны быть на равных, тем более что он не растил его в детстве. Теперь это обстоятельство смягчалось тем, что к сближению идут два взрослых человека, каждый со своей стороны… А короткие гудки слышались из раза в раз.
– Нечего делать, Маргарита Ильинична. Приходите завтра с утра, еще позвоним.
– Завтра с утра он меня уже уволит, – напряженным голосом парировала пациентка.
– Ну давайте я вашу записку с собой заберу и попробую связаться с ним после. Из дому позвоню ему, хорошо?
– Он уйдет с работы, а по мобильному связаться нельзя. Он не дает сотрудницам свой мобильный, – заявила Маргарита. – Надо звонить сейчас.
– Но я вам русским языком объясняю – сейчас мне надо уйти! Понимаете − надо!
– Мне тоже надо. – Теперь она говорила так, словно мостила улицу: три слова – три вбитых в мокрую грязь булыжника. – Всем надо в этой жизни устроиться получше. Дозвонимся, тогда и пойдете.
– То есть как вы со мной разговариваете? Что это за тон?!
– Звоните, – непререкаемо повторила Маргарита.
Сам будучи человеком мягким и деликатным, Сергей Григорьевич тем не менее терпеть не мог прямого нахальства. Вот и теперь он почувствовал, что его терпение истощилось. Если бы она плакала, умоляла, он мог поддаться на уговоры и в конце концов опоздать на свидание с сыном. А теперь ему легко ее выставить:
– Прошу вас выйти из кабинета!
– А я вас… я тебя прошу, сволочь паршивая, коновал шизов, быстро делай что тебе говорят! Или пожалеешь!
Не успев переварить это обращенье, он увидел прямо перед собой ее искаженное злобой лицо и поднятые руки в перчатках. Они находились как раз на уровне шеи Сергея Григорьевича. И санитаров не позовешь, поскольку это не больница, а всего лишь диспансер, и к тому же персонал уже разошелся по домам. Оставалось надеяться, что эксцентричная дама его не придушит… Однако даже в этом благоприятном случае планы Сергея Григорьевича должны были пострадать: скорее всего, он не поспеет вовремя к сыну, да еще, глядишь, явится с синяком под глазом. Или, что еще вероятней, с царапиной. Как мужик, подравшийся в кабаке…
Вот уж эта картина не могла оставить его невозмутимым: словно очнувшись, он перехватил мельтешащие в воздухе женские руки, применил болевой прием – не зря в свое время был первый драчун во дворе – и отшвырнул Маргариту в сторону дивана. Она шлепнулась на сиденье, тяжело дыша. Ее шляпка слетела на пол, одна перчатка в результате боевых действий лопнула по шву.
– Ну вот… – тяжело дыша, первой заговорила Маргарита. – Теперь вы видели, что это не от меня зависит. Какой мне смысл бросаться на врача, которого я прошу об одолжении?
– Приведите себя в порядок, – сухо посоветовал Сергей Григорьевич.
Она достала из сумки маленькое зеркальце и стала пудриться, приглаживать разметавшиеся волосы. А Сергей Григорьевич с неприязнью и некоторой брезгливостью ждал, прикидывая в уме, сколько времени ему еще предстоит бездействовать перед тем, как повторно применить к ней физическую силу – выкинуть из кабинета. На второй раз пока не хватало запала. И вдруг он застыл на месте: для удобства дама стянула лопнувшую перчатку, и под ней обозначилось точно такое же костяное кольцо с резьбой, которое он уже видел сегодня дважды, у Даши и у Марины Кирилловны. То есть ему казалось, что видел… Выходит, его психика действительно всерьез расстроена – если только город не наводнен такими кольцами по самую макушку. Конечно, на это трудно рассчитывать, но ведь утопающий хватается за соломинку…
– Скажите, где вы купили это кольцо? – чуть шевеля губами, спросил он Маргариту.
– Что? – переспросила она, еще тяжело дыша после недавних боевых действий.
– Вот это, это кольцо?! – Нервы Сергея Григорьевича сдали: он грубо схватил пациентку за руку и тыкал пальцем в костяной ободок. – Где вы его взяли?
– А у вас есть вкус к изящным вещам, – иронично заметила Маргарита. – Из Поморья привезла, я летом там отдыхала. Приобрела у одного местного жителя как сувенир.
Значит, каюк, подумал Сергей Григорьевич. Кольцо редкое, его нельзя увидеть за один день на трех женщинах подряд. Получилось, как в чеховской «Палате номер шесть»: врач, лечащий сумасшедших, сам в конце концов попадает в их число. Грустно, но факт: у него начались галлюцинации…
Однако прежде чем окончательно счесть себя ненормальным, Сергей Григорьевич решил поговорить с сыном. Возможно, мальчик нуждается в нем. Если он обратился к отцу, значит, хочет именно мужского совета, мужской помощи. Иначе, понятное дело, обратился бы к Нелке, которая, надо признать, вполне здравомыслящий и еще более близкий Сережику человек. «А сам-то ты здравомыслящий?» – насмешливо спросил Сергея Григорьевича внутренний голос. Он должен быть здравомыслящим до тех пор, пока не поможет сыну. Во всяком случае, будет считать себя таковым и волевым усилием задержит развитие галлюцинаций. На врачебном языке это называется подменить дату заболевания. На один день можно – а уж после встречи с Сережиком предстоит решить, что потом…
– Позвоните еще раз моему начальнику, – бесстрастно произнесла Маргарита, похоже, не сделавшая из предыдущей потасовки никаких выводов. Увидела, что он сник, и опять за свое. Но он на самом деле не сник, никому не стоило его сейчас трогать. Стремительным нервным движением Сергей Григорьевич поднял Маргариту с дивана, протащил через кабинет и вытолкнул за порог, хлопнув дверью. Потом вновь раскрыл дверь и бросил ей под ноги забытую шляпку плюс две скомканных перчатки – целую и порванную…
– Я приду завтра, – крикнула она в не успевшую захлопнуться дверную щель. – Пропущу работу, потому что если Руслан увидит меня до вашего звонка – все кончено! А если вы позвоните, остается шанс…
Как всегда в жизни, шанс был у каждого свой: Маргарите светило сохранить место, Сергею Григорьевичу – успеть помочь сыну до того, как сам он окончательно сойдет с ума. Никите – сбросить с себя депрессию и самому оседлать ее, как Иоанн Новгородский оседлал беса. А есть еще бесконтрольно плачущая Даша, и путающаяся в словах Марина Кирилловна, и вообще великое множество больных и здоровых людей, каждый из которых ловит в жизни свой шанс. Об этом полезно помнить, когда слишком взволнуешься: ты не одинок, все вокруг охотятся за синей птицей удачи.
7
Никита подходил к своему дому и, как обычно, страдал. Не говоря уже о повсеместно встречающемся мусоре, даже повисшем на деревьях – выбрасывали из окон – ему на глаза то и дело попадалось что-нибудь нехорошее. Два раза прошли сквернословящие компании, причем одна состояла из совсем маленьких мальчишек: на вид им было лет по двенадцать, как Никитиному брату Степе… А что это за новое объявление наклеено во дворе? Ярмарка восточных товаров: украшения и эзотерические предметы, «исцеляющие, оберегающие, привлекающие к вам симпатии окружающих»… В общем, чистой воды оккультизм. Люди будут покупать эти заряженные бесовской энергией побрякушки, будут ждать от них себе пользы, а выйдет наоборот: обострятся болезни, ухудшатся отношения в семье… И концов потом не найдешь, с чем все это связано.Никита жалел людей, которые попадутся на удочку, но он ничего не мог для них сделать. Или сорвать объявление? От одной такой мысли у Никиты пересохло в горле – это, конечно, правильный поступок, но совершить его будет невыносимо трудно! Вот так прямо подойти к столбу и дернуть листок на глазах редких прохожих? Этого он не может… Необходимость проявить инициативу, привлечь к себе внимание была для Никиты мучительна. Он бы вытерпел ругань и даже мордобой, случись рядом организаторы этой ярмарки. Что поделаешь, человек должен страдать за правду. Но невозможно шагнуть к столбу, показав всем, что ты собираешься совершить нечто неординарное, заявить таким образом о себе, выделиться из других прохожих. Это просто пытка! Никита почувствовал, что весь покрылся испариной, а его руки непроизвольно сжались в кулаки.
Однако он должен был решиться. Доктор Сергей Григорьевич прав, говоря, что надо не только оплакивать мир, но и стараться его исправить. Хоть в каком-то отдельном случае… вот как раз в этом. Ежась от ужаса, Никита подошел к столбу и остановился – нет, он не может. Сделал вид, что просто читает это проклятое объявление. Потом вновь решился и, зажмурившись, поднял руку, которую тут же быстро опустил. Пускай редкие прохожие думают, что ему просто захотелось потереть лоб. С третьего раза Никите удалось заставить себя дернуть листок за угол. Но объявление было приклеено хорошим клеем и почти не пострадало, только снизу на глянцевитой бумаге осталась складка. А напуганный до дрожи Никита уже шагал стремительно прочь, чувствуя, как сердце бухает где-то в области горла, как горят щеки и пульсирует кровь в висках.
Вот и его подъезд, знакомая лестница, родная квартира. Открывая дверь, Никита каждый раз чувствовал, как его охватывает густой дух домашности, в котором сплелось все вместе: хозяйственные запахи утюга, стирки, стряпни, бытовой шум с преобладанием детских голосов и, наконец, общая перенасыщенность семейными эмоциями. В их доме они всегда кипят, как суп на плите. Вот и сегодня, едва войдя, он уловил высокий градус общего эмоционального накала. В глубине квартиры басом ревела Лиза; когда она смолкла, чтобы взять дыхание, стал слышен негромкий сыплющий частым горохом мамин голос, увещевающий, но уже порядком раздраженный. Никита вздохнул – раздражение, увы, было, неотъемлемой частью устоявшейся атмосферы, неизбежными выхлопными парами домашней машины. Да и как маме не раздражаться, когда она вечно решает все проблемы, в то время как отец подрабатывает по вечерам на жизнь. Правда, дома помогает Катя. Сестра как раз вышла из кухни с огромной стопкой выглаженных вещей, верх которой должна была придерживать подбородком:
– А, Никитос, привет! Сходил к своему врачу? А у нас тут, видишь, страсти в разгаре…
– Как всегда… или что случилось?
– Сегодня Степка где-то пропал. Мама волнуется, а тут еще девчонки поссорились. Лиза взяла у Маруси ленточку…
– А папа дома? – на всякий случай спросил Никита, хотя знал, что обычно отец приходит позже. Если не его сверхурочная работа, им бы просто не выжить – ведь больше никто в семье денег не получает.
– Ты же знаешь, где папа…
Тут из-под Катиного подбородка посыпались рубашонки, платьица, простынки, детские и взрослые вещи. Никита помог ей все поднять, но тем не менее сестра взглянула на него с неприязнью. Конечно, она права: задержав ее своим глупым вопросам в передней, Никита был косвенной причиной того, что уже чистые вещи упали на пол. Но главная его вина заключалась в долгом отсутствии: у них тут аврал, неприятности, Степа пропал, а он, Никита, не помогает решать домашние проблемы. Раздражение в мамином голосе прорывалось все явственней, потом с новой силой заревела Лиза. К ее басовитому реву прибавился визгливый плач Маруси. Никита жалел их всех: задерганную маму, отца, рабочий день которого затягивается чуть не до ночи; Катю, которой некогда присесть… да и младших сестренок, у которых одна ленточка на двоих… Если б Никита мог, он бы всех их одарил, успокоил, сделал бы так, чтобы жили да радовались. А он вот уродился больным, никчемным, бесполезным – не помощником, а бременем для семьи!
– Здравствуй, мама. Здравствуйте, девочки.
Ревущие сестренки не обратили на это приветствие никакого внимания, а мама посмотрела на него укоряющим взглядом:
– Ума не приложу, где Степка. Как ушел утром в школу, так и нет его до сих пор. Никита, вынеси мусорное ведро.
Выносить мусор было обязанностью младшего брата. Для этого следовало выходить во двор, а значит, опять одеваться и обуваться и, главное, снова нырять головой в иную атмосферу. Только Никита слегка освоился дома, и опять ему нужно на улицу, слышать ругательные слова и видеть гадкие объявления. Снова идти мимо того столба, с которое он безуспешно пытался сорвать листок… Но Никита пожалел маму: если он будет ей все это рассказывать, ее настроение наверняка не улучшится. Да и кому идти с мусорным ведром? Катя и так уже сбилась с ног, а для матери, у которой пятеро детей, это просто унижение – бегать самой на помойку.
После жаркого домашнего воздуха во дворе показалось прохладно. Минуя столб с объявлением, Никита вжал голову в плечи: он ничем не смог помочь людям, по неведению ищущим пользы у магии, злейшего врага человечества! Он может только страдать, только оплакивать мир. Нужно ли миру, чтобы его кто-то оплакивал? Нет, ему нужна реальная помощь…
Возле мусорных контейнеров Никита услышал мальчишеские голоса. В стороне светилось в сумерках несколько золотых точек – кончики горящих сигарет. Значит, ко всем уже совершившимся огорчениям теперь добавится новое: курящие дети! Придется оплакивать еще и это. В детском возрасте очень вредно курить, гораздо вредней, чем когда организм уже сформируется. Но разве мальчишки его послушают?
– Смотри, твой братан… – раздался со стороны курящих негромкий детский голос.
Никита едва не выронил ведро: теперь он разглядел, что в стороне на поваленном дереве сидел среди прочих Степа и тоже держал сигарету, время от времени поднося ее ко рту.
– Беги, Степашка! – посоветовал тот же мальчишка, который первым заметил Никиту. – Сейчас он тебя увидит…
И в ответ раздался залихватский, нарочито громкий голос Степы:
– А ну его! Я его не боюсь. Он у нас психованный, в диспансер ходит. И драться не умеет, ни разу еще не дрался!
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента