Страница:
Японская прислуга принесла суп. Значит, нас пригласили на официальный завтрак. Когда мы уже перешли к десерту, командующий достал английский перевод моей статьи в «Тюокорон».
— Это написала японская гейша, — начал он. Его адъютант, молодой, рослый капитан, стал читать выдержки из моей статьи, а все остальные слушали. Вникая в слова, я заметила, что язык мой слишком откровенный, и на лбу выступил холодный пот, но в конце все зааплодировали.
Сидящие вокруг дружески и доброжелательно смотрели на меня и хлопали.
Вначале я была просто уверена, что мне придется выслушивать упреки, но вопреки опасениям моя статья получила одобрение.
— Какого вы мнения об оккупационных войсках? Если вам что-то бросилось в глаза, то скажите откровенно, не стесняйтесь, — попросил меня командующий.
— Поведение некоторых американских солдат выглядит постыдным. На Гиндзе они вызывают негодование у многих японцев. Некоторые солдаты мелочно торгуются, и не только в маленьких лавках, но и в универмагах. Я считаю это недостойной скупостью, — стала говорить я, радуясь предоставившейся возможности. — Фудзи для нас, японцев, является священной горой и для всего народа имеет особое значение. Можно было бы не проводить там учений. Как будто не найти других подходящих гор…1 — Я говорила без обиняков и только потом поняла, что была слишком откровенна.
— Кихару, если бы человек десять вроде вас было бы в японском правительстве, мы смогли бы лучше понять Японию. Там не могут взять в толк, насколько легче было бы тогда нам самим, — сказал, улыбаясь, командующий.
Меня нагрузили пирожными, шоколадом и консервами и на джипе привезли домой. Об этом приглашении я всегда с удовольствием вспоминаю.
Местные жители негодующе воспринимали учения у подножия.
Безнадежная любовь
Мое второе замужество
— Это написала японская гейша, — начал он. Его адъютант, молодой, рослый капитан, стал читать выдержки из моей статьи, а все остальные слушали. Вникая в слова, я заметила, что язык мой слишком откровенный, и на лбу выступил холодный пот, но в конце все зааплодировали.
Сидящие вокруг дружески и доброжелательно смотрели на меня и хлопали.
Вначале я была просто уверена, что мне придется выслушивать упреки, но вопреки опасениям моя статья получила одобрение.
— Какого вы мнения об оккупационных войсках? Если вам что-то бросилось в глаза, то скажите откровенно, не стесняйтесь, — попросил меня командующий.
— Поведение некоторых американских солдат выглядит постыдным. На Гиндзе они вызывают негодование у многих японцев. Некоторые солдаты мелочно торгуются, и не только в маленьких лавках, но и в универмагах. Я считаю это недостойной скупостью, — стала говорить я, радуясь предоставившейся возможности. — Фудзи для нас, японцев, является священной горой и для всего народа имеет особое значение. Можно было бы не проводить там учений. Как будто не найти других подходящих гор…1 — Я говорила без обиняков и только потом поняла, что была слишком откровенна.
— Кихару, если бы человек десять вроде вас было бы в японском правительстве, мы смогли бы лучше понять Японию. Там не могут взять в толк, насколько легче было бы тогда нам самим, — сказал, улыбаясь, командующий.
Меня нагрузили пирожными, шоколадом и консервами и на джипе привезли домой. Об этом приглашении я всегда с удовольствием вспоминаю.
Местные жители негодующе воспринимали учения у подножия.
Безнадежная любовь
Был ясный, чудесный день.
Одно горнорудное предприятие устраивало прием для высших чинов из ставки главнокомандования и их спутниц.
На пруду у особняка Ямагата Аритомо «Камелиевая гора» было много диких уток. После ухода гостей хозяева позволили себе расслабиться за рюмкой вина.
Я заметила, что на берегу пруда сидели несколько человек. Когда я к ним подошла, один из них заговорил со мной:
— Спасибо, вы во многом содействовали тому, чтобы вечер удался.
Это был К., которому с этого дня будет суждено завладеть всеми моими помыслами. Он был на удивление скромен, но его отличала спокойная манера речи, и самим своим видом он располагал к себе. В ту пору он был еще главой отдела упомянутого горнорудного предприятия.
— Чета Филипп совершенно была очарована вами. Не могли бы вы в следующий раз сопровождать их в Никко?
— Конечно, с большим удовольствием. Вы также поедете?
— Если вы там будете, наш начальник непременно поедет, — в шутку заметили его оба подчиненных.
Меня охватило предчувствие, что наши отношения не ограничатся официальными приемами. Вскоре я уже сопровождала К. в качестве личной секретарши или переводчицы, когда его предприятие принимало иностранных гостей. На самом предприятии была переводчица, которая выросла в Америке. Она дружила с женой К. Собственно, данная мисс Фудзикава и должна была его сопровождать, но то, что тот постоянно брал меня с собой, уязвляло самолюбие переводчицы, и отсюда началась последующая трагедия.
У него было два сына и две дочери. Я всегда придерживалась принципа не влюбляться в мужчин, у которых есть семьи, поскольку живо себе представляла, как неприятно быть любовницей. Поэтому мы договорились, что наши отношения с К. будут исключительно деловые, а именно сопровождение иностранных гостей.
Однажды мы встретились случайно, когда он выходил от зубного врача. Как раз в ту пору я приобрела небольшой дом в Кобикитё, где мы и жили. Ему удалили несколько зубов (надо проявить смелость, чтобы решиться за один раз расстаться с пятью-шестью зубами), и я привела явно ослабевшего К. к нам домой.
Он прилег на втором этаже, тогда как я сварила ему суп и принесла лед, чтобы унять жар. Поскольку он и к вечеру чувствовал головокружение и не мог подняться, мне пришлось взять на себя роль сестры милосердия. Лишь поздней ночью он уехал на такси домой. Я очень за него беспокоилась, и когда узнала, что он сообщил на работу о том, что болен, то заехала за ним к зубному врачу. Там я опять забрала его к себе.
Конечно, мы не видели перед собой никакого будущего, однако все, что до сих пор сдерживали внутри себя, прорвалось, подобно лавине, и захватило нас своим круговоротом. Хотя я непрестанно и говорила себе, что это невозможно, но, тем не менее, не могла больше противиться себе.
Мы были уже немолоды. Сами давно взрослые, да еще семья у него, так что было бы разумней расстаться и больше не видеться. Но когда я увидела его, то неодолимая сила повлекла меня к нему. Я не могла больше по-настоящему работать, в голове была лишь одна мысль — находиться рядом с ним.
До войны было иначе: если я влюблялась, то с еще большим жаром работала. Тогда мне нравилось быть окруженной мужчинами и принимать их ухаживания. Похоже, моей натуре было свойственно в состоянии влюбленности испытывать неподдельную радость.
Но на этот раз все было иначе. Больше всего я желала оставаться с ним наедине, все же остальные были мне в тягость. Я хотела видеть лишь его одного. Но это не получалось. Приходилось работать без прежнего усердия.
Он же под различными предлогами старался не бывать дома. Конечно, я говорила ему, что он может спокойно возвращаться домой, но в действительности была бесконечно счастлива, когда мы вместе могли провести одну ночь.
Если случалось, что он хвалил мою стряпню, несмотря на мои скудные познания в кулинарном деле, я, хоть и знала, что он лишь льстит мне, от радости готова была расплакаться.
Но даже когда он оставался ночевать у меня, ему чуть ли не каждые полчаса названивала жена. Это было хуже всего. В конце концов, мы сунули телефон в ящик и поставили в шкаф.
Его отец жил на даче за городом. Мать очень рано умерла, и отец, похоже, был одинок, хотя ему по хозяйству и помогала старшая дочь, тоже вдова. К. представил меня своему отцу. Я часто навещала старика, принося ему сыр, сало и ветчину (невзирая на свой возраст, он очень любил эти западные яства). Мы приезжали к нему два раза в месяц, так как старик необычайно радовался, когда мы приходили. Поскольку здоровье жены К. было неважным, она не имела возможности навещать его.
Мы оба думали о неизбежной разлуке, ибо, если так и дальше будет продолжаться, это сулит нам одно несчастье, но мы боялись себе в этом признаться.
Все чаще по ночам звонил телефон, что становилось для меня невыносимым. Его жена, похоже, испытывала то же самое. Хотя никто из нас не заговаривал об этом, но мы хотели жить вместе. Он знал одного уже в летах мужчину, жившего в Одавара, который помогал ему. Он оказывал ему поддержку как в профессиональном, так и в личном плане, и вот однажды я сопровождала К. в тот особняк. Старик любил разглагольствовать. Судя по моему первому впечатлению, он был крайне изворотлив и не вызывал особого доверия. Тем не менее, он тотчас предложил нам свой вариант выхода.
— Я постараюсь убедить твою жену, только наберитесь терпения. Если вы действительно любите друг друга, я даю слово, что найду решение. Только вот четверо детей не шутка. Возьмете ли вы детей к себе? Или же каждый оставит у себя по паре? Но это мы еще обговорим.
Я рассказала ему, что у меня самой есть ребенок. Если детей К. буду воспитывать я, то обращаться с ними буду как со своими собственными детьми, даже если это отразится на моем сыне. Такова была моя точка зрения.
Но хитрый старик говорил также и с женой К.:
— Я позабочусь, чтобы он порвал с этой женщиной.
Просто он говорил то, что все хотели слышать. Мое первое впечатление оказалось верным.
В любом случае я тогда жила лишь ради К. и была безмерно счастлива. Я застегивала ему рубашку, завязывала галстук и надевала носки. Прежде я никогда подобного не делала. Скорее я сама нуждалась в поддержке и любила, когда мужчины что-то делали ради меня. Теперь же все было иначе.
Я души в нем не чаяла. Моя страстная любовь заставляла меня выказывать, как много он для меня значит. Я ежедневно провожала его на работу до самой подземки. Когда он проходил через турникет, меня охватывало тяжелое чувство, как будто я его больше не увижу.
Когда я была замужем за дипломатом, то не задумывалась над тем, сколь важно положение замужней женщины, но с той поры, как познакомилась с К., даже сама поразилась, насколько беспокоило меня то, что я не была с ним официально расписана.
Мне казалось невероятным, как это я, отличающаяся большим самоуважением, стала считаться с мнением его сослуживцев и позволила запугивать себя ночными телефонными звонками. Уже одна мысль о расставании с ним была подобна ножу в сердце.
Однажды с одной четой геологов из ставки главного командования мы пошли в заведение «Рюко-тэй» в районе Янагибаси, чтобы показать им устраиваемый там фейерверк. Я ради удобства, поскольку мы стояли рядом, представила нас как господина и госпожу К.
Вокруг было много иностранцев, и все обращались ко мне как к госпоже К.
Но спустя некоторое время появилась уже упомянутая переводчица и прямиком направилась к нам.
Все могли слышать, что та говорила.
— Эта женщина вовсе не госпожа К. Она его любовница. Почему вы называете ее госпожой К.? То, что он берет с собой на официальные встречи и любовницу, по отношению к вам является проявлением неучтивости, — стала громко жаловаться та по-английски. Мне было так нестерпимо стыдно, что хотелось провалиться сквозь землю.
Но наша гостья госпожа Морфи заступилась за меня.
— Супруга или нет, это совершенно неважно. Она была сегодня обворожительной хозяйкой и всем нам очень пришлась по душе, будь она госпожой К. или нет, — сказала она прямо.
Моя обидчица замялась и отошла.
В те дни я пережила много неприятного, и, оставаясь наедине с возлюбленным, бывала или несказанно рада, или же смертельно огорчена, так что меня захлестывало то чувство счастья, то отчаяния. Это было ни на что не похожее время.
Я написала бесчисленное число прощальных писем (ибо не могла высказать все это вслух), которые хотела оставить ему у себя дома, продолжая, тем не менее, лихорадочно ждать его прихода, и совершенно забывала об этих письмах, когда оказывалась рядом с ним. Я вновь становилась у плиты и рвала выстраданное письмо. Так происходило постоянно. Любой посчитал бы меня сумасшедшей.
Когда К. беспокоили дети, он всегда спрашивал моего совета. Обычно разговоры о детях были у нас под запретом. Хотя эту тему мы по возможности избегали, он поделился со мной, что непременно хочет послать свою старшую дочь в школу под патронажем миссионеров. Тогда вопрос о «экзаменационных мучениях» еще не стоял так остро, как сейчас, но все же для девушки было легче перейти из частной школы в университет, где хотели бы видеть ее родители. Даже жена похвалила его за это решение.
Я очень хорошо знала директора этой миссионерской школы (он был француз) и смогла посодействовать, чтобы девочку туда приняли. Ей было двенадцать лет, и лицом она очень походила на отца. Я была очень рада, что смогла как-то помочь ему и его дочери.
Хотя мое сердце терзала печаль, я любила его больше всего на свете, и для меня утратили всякий смысл такие понятия, как благоразумие и честь. Естественно, мне опротивели всякие встречи, да и ему не нравилась моя работа. Собственно говоря, я жила одним ожиданием, и все, что я ни делала, делала ради него. Так что я жила от встречи к встрече, и мое положение становилось все более безысходным. К тому же телефонный ночной террор усугублял дело. Сложилось невыносимое положение, но о разрыве не было и речи. Я предложила открыть свое дело. Тогда он вернется к своей семье, после чего мы встречались бы уже не у меня, а где-то в другом месте.
Дни напролет я думала только о нем. Мне уже было самой себя жалко, однако, если я открою какое-нибудь дело, это могло бы меня как-то отвлечь… Такое понимание пришло слишком поздно, но все же направило мои усилия в нужную сторону.
Мысль открыть ресторан или бар нам обоим была не по вкусу. Поэтому мы решили открыть магазин кукол. Мы хотели назвать его К, по начальной букве моего имени Кихару. Возможно, я тем самым пыталась придать смысл своей пустой жизни, состоящей лишь из ожидания, и, таким образом, я занялась изготовлением кукол. К счастью, нам удалось отыскать приемлемые помещения на улице Намики, в седьмом квартале. Моя бабушка, мама и сын жили теперь на втором этаже, внизу же располагался магазин.
Хоть и маленький, но это был чудесный магазин кукол. Милые Айко и Ёсико, дочери стеклодува Ни-симура, который держал свое предприятие в районе Тамура-тё, были красивы (Ёсико своей необыкновенной красотой даже привлекала к нам посетителей). С их помощью я и вела свое дело. Мы показывали, как изготавливаются куклы, а затем их продавали.
У нас даже было много иностранных покупателей, ведь я говорила по-английски, а к тому же у некоторых иностранцев вызывало сочувствие то обстоятельство, что я была вдовой служащего министерства иностранных дел. Короче говоря, посетители у нас не переводились. После разрыва со своим мужем я стыдилась рассказывать посторонним правду. Поэтому и сделала себя вдовой.
К. не нравилось, когда что-то напоминало ему о его детях, и поэтому он выказывал определенное нерасположение к моему сыну. Чтобы мы могли побыть одни, мне всегда приходилось отдавать его под опеку бабушки или мамы, и видеться с сыном удавалось лишь урывками. Но когда я открыла свой магазин, к моей огромной радости, мы стали жить все вместе на втором этаже этого дома.
В магазине всегда было весело, ибо там постоянно толпилась молодежь. Постепенно меня отпустило прежнее желание полного самопожертвования, а так как мы виделись теперь лишь раз в неделю, его жена тоже перестала донимать нас своими ночными звонками. Все обернулось к лучшему.
С Гиндзы исчезли женщины в шароварах, и наступил диктат американской моды. Особенно бросались в глаза кричаще одетые дамы, идущие под руку с американскими солдатами. Японки до сих пор не носили яркие цвета наподобие красного, зеленого, желтого или синего. Теперь же они летом прогуливались по городу столь легко одетыми, словно находились на пляже.
Кроме того, многие молодые пары ходили взявшись за руки, и мне оставалось лишь сожалеть о том, что родилась слишком рано и не могу вкусить всех этих плодов свободы. Когда я перед войной вернулась в Японию с Ота Кадзуо, мы решили засвидетельствовать свое почтение нашему свату. Мы шли, взявшись за руки, через парк храма Мэйдзи, когда к нам обратился полицейский:
— Эй, любезные. Кто вы такие?
— Извините, что такое? — поинтересовались мы.
— Каковы ваши отношения?
— Мы супруги.
— Если вы супруги, то и ведите себя подобающим образом. Виданное ли дело в это тяжкое время расхаживать взявшись за руки? — ругался он. Мы были просто ошеломлены.
Так обстояло дело в ту пору, и, по моему разумению, мир в последние годы стал значительно лучше, потому что теперь можно ходить взявшись за руки. Тогда вошли в Японии в моду свинг и джаз в стиле Гленна Миллера, повсюду танцевали джиттербаг и мамбо, а позже еще рок-н-ролл и ча-ча-ча.
Знаменитостями японского джаза были Джордж Кавагути, Накамура Хатидаи и Мацумото Фумио. Из Америки попали к нам пластинки с Розмари Клуни, Даяной Шоу, Ирзой Китт, Луи Армстронгом по прозвищу Сатчмо, Нат Кинг Коулом и другими. Одновременно показывали в огромном количестве восхитительные цветные американские фильмы.
В ту пору и японское киноискусство достигло определенных вершин. Создавались поразительные черно-белые фильмы таких режиссеров, как Мидзо-гути Кэндзи и Одзу, но появилось и много прекрасных цветных картин постановщика Сугияма Кохэй. Одна американская кинокомпания даже пригласила Сугияма в Америку, чтобы овладеть его приемами.
В плавании Япония опережала всех, а золотого медалиста Фурухаси Хироноси повсюду называли не иначе как «летающей рыбкой Фудзиямы». Хасид-зумэ и Танака завоевали серебряную и бронзовую медали. В их честь были подняты три японских флага, и вся страна ликовала.
К тому времени, когда я открыла магазин кукол, на Гиндзе появился доселе неизвестный род занятий — человек-реклама.
До войны были тиндонъя, которые в броской одежде, под оглушительный аккомпанемент музыкальных инструментов наподобие сямисэна и кларнета, колокольчиков и барабанов ходили по улицам и зазывали народ во вновь открывающиеся торговые заведения. (Даже сегодня можно их встретить.) Они гримировались, подобно артистам, и наряжались, как Тангэ Садзэн и Кусимаки Офудзи или бродячие актеры. Все это напоминало уличный театр.
Их место занял человек-реклама, который нес спереди и сзади плакат, обходя взад-вперед улицы. Порой такие люди раздавали прохожим рекламные листки, но чаще они просто сновали туда-сюда. В ту пору ходили слухи о том, что сын одного адмирала императорского флота бегал в качестве ходячей рекламы, и об этом писали газеты и журналы. У всех на устах был еще человек, который расхаживал с рекламой в костюме Чарли Чаплина и в огромных башмаках.
В Гиндзе была даже женщина-реклама по имени Касута-тян. Я однажды в дождливую погоду одолжила ей зонтик, и мы подружились. Она заносила мне собственноручно испеченные рисовые крекеры.
Ее подругами стали также Аико и Ёсико. Она старалась забежать к нам, чтобы угостить знаменитыми рисовыми крекерами сока.
Была еще забавная нищенка Сиодомэ Охару. Она жила в лачуге позади грузовой железнодорожной станции Сиодомэ и неплохо рисовала. Никто не хотел иметь с ней дела, поскольку она была неопрятной, однако я сохраняла для нее всякие вещи и отдавала ей. Случилось нам с К. идти по улочкам позади Гиндзы, и со мной поздоровалась Охару, которая сидела рядом с мусорной кучей и искала съестное:
— А, это вы, Кихару. Навестите-ка меня, и я угощу вас лучшими съестными отходами, которые только есть в отеле «Дайити».
Конечно, с одной стороны, я обрадовалась встрече, но с другой — была смущена.
— В Гиндзе ты получаешь рисовое печенье от женщины-рекламы, а здесь, в переулке, с тобой заговаривает нищенка. Похоже, ты пользуешься большой популярностью, — смеялся К. В действительности же я просто дружила со всеми.
Сегодня в Нью-Йорке у меня сложились приятельские отношения с темнокожей продавщицей проездных билетов в подземке и с итальянским посыльным. Большинство японцев удивит это, но я полагаю, что такая общительность сохранится во мне до конца моих дней, ведь я такой уродилась.
Как раз напротив моего заведения располагалось издательство журнала «Романсу», где работала исключительно деятельная молодежь. Там были Ёсида Ёсио (месье Ёсида), в дальнейшем редактор «Тюоко-рон», и Харада Отэру, позже вышедшая замуж за главу издательства «Дайити Сюппан Сэнтэру». Поскольку они работали рядом, то часто в обеденный перерыв или после рабочего дня наведывались к нам. Аико и Ёсико шутили с месье Ёсида и другими молодыми редакторами и фотографами.
Фотограф Н. также был среди них. Тогда я даже не могла и подумать, что этот молодой человек однажды станет моим мужем.
Роппа иногда заглядывал к нам. Впрочем, здесь бывало много людей искусства. Один раз пришел Итикава Дандзюро (Масанори), отец нынешнего актера кабуки Энносукэ Третьего, со своим сыном, который был вылитый отец. Юношу прозвали Доккой-бой, пострел. Даже у меня сегодня не укладывается в голове, как из этого пострела вырос великий Энносукэ.
Американцы, гражданские и военные, постоянно присылали мне открытки, если уезжали обратно в Америку или их переводили куда-то еще, и навещали меня всякий раз, будучи в Токио. Эти знаки внимания очень радовали нас и поддерживали в нашей работе.
Одно горнорудное предприятие устраивало прием для высших чинов из ставки главнокомандования и их спутниц.
На пруду у особняка Ямагата Аритомо «Камелиевая гора» было много диких уток. После ухода гостей хозяева позволили себе расслабиться за рюмкой вина.
Я заметила, что на берегу пруда сидели несколько человек. Когда я к ним подошла, один из них заговорил со мной:
— Спасибо, вы во многом содействовали тому, чтобы вечер удался.
Это был К., которому с этого дня будет суждено завладеть всеми моими помыслами. Он был на удивление скромен, но его отличала спокойная манера речи, и самим своим видом он располагал к себе. В ту пору он был еще главой отдела упомянутого горнорудного предприятия.
— Чета Филипп совершенно была очарована вами. Не могли бы вы в следующий раз сопровождать их в Никко?
— Конечно, с большим удовольствием. Вы также поедете?
— Если вы там будете, наш начальник непременно поедет, — в шутку заметили его оба подчиненных.
Меня охватило предчувствие, что наши отношения не ограничатся официальными приемами. Вскоре я уже сопровождала К. в качестве личной секретарши или переводчицы, когда его предприятие принимало иностранных гостей. На самом предприятии была переводчица, которая выросла в Америке. Она дружила с женой К. Собственно, данная мисс Фудзикава и должна была его сопровождать, но то, что тот постоянно брал меня с собой, уязвляло самолюбие переводчицы, и отсюда началась последующая трагедия.
У него было два сына и две дочери. Я всегда придерживалась принципа не влюбляться в мужчин, у которых есть семьи, поскольку живо себе представляла, как неприятно быть любовницей. Поэтому мы договорились, что наши отношения с К. будут исключительно деловые, а именно сопровождение иностранных гостей.
Однажды мы встретились случайно, когда он выходил от зубного врача. Как раз в ту пору я приобрела небольшой дом в Кобикитё, где мы и жили. Ему удалили несколько зубов (надо проявить смелость, чтобы решиться за один раз расстаться с пятью-шестью зубами), и я привела явно ослабевшего К. к нам домой.
Он прилег на втором этаже, тогда как я сварила ему суп и принесла лед, чтобы унять жар. Поскольку он и к вечеру чувствовал головокружение и не мог подняться, мне пришлось взять на себя роль сестры милосердия. Лишь поздней ночью он уехал на такси домой. Я очень за него беспокоилась, и когда узнала, что он сообщил на работу о том, что болен, то заехала за ним к зубному врачу. Там я опять забрала его к себе.
Конечно, мы не видели перед собой никакого будущего, однако все, что до сих пор сдерживали внутри себя, прорвалось, подобно лавине, и захватило нас своим круговоротом. Хотя я непрестанно и говорила себе, что это невозможно, но, тем не менее, не могла больше противиться себе.
Мы были уже немолоды. Сами давно взрослые, да еще семья у него, так что было бы разумней расстаться и больше не видеться. Но когда я увидела его, то неодолимая сила повлекла меня к нему. Я не могла больше по-настоящему работать, в голове была лишь одна мысль — находиться рядом с ним.
До войны было иначе: если я влюблялась, то с еще большим жаром работала. Тогда мне нравилось быть окруженной мужчинами и принимать их ухаживания. Похоже, моей натуре было свойственно в состоянии влюбленности испытывать неподдельную радость.
Но на этот раз все было иначе. Больше всего я желала оставаться с ним наедине, все же остальные были мне в тягость. Я хотела видеть лишь его одного. Но это не получалось. Приходилось работать без прежнего усердия.
Он же под различными предлогами старался не бывать дома. Конечно, я говорила ему, что он может спокойно возвращаться домой, но в действительности была бесконечно счастлива, когда мы вместе могли провести одну ночь.
Если случалось, что он хвалил мою стряпню, несмотря на мои скудные познания в кулинарном деле, я, хоть и знала, что он лишь льстит мне, от радости готова была расплакаться.
Но даже когда он оставался ночевать у меня, ему чуть ли не каждые полчаса названивала жена. Это было хуже всего. В конце концов, мы сунули телефон в ящик и поставили в шкаф.
Его отец жил на даче за городом. Мать очень рано умерла, и отец, похоже, был одинок, хотя ему по хозяйству и помогала старшая дочь, тоже вдова. К. представил меня своему отцу. Я часто навещала старика, принося ему сыр, сало и ветчину (невзирая на свой возраст, он очень любил эти западные яства). Мы приезжали к нему два раза в месяц, так как старик необычайно радовался, когда мы приходили. Поскольку здоровье жены К. было неважным, она не имела возможности навещать его.
Мы оба думали о неизбежной разлуке, ибо, если так и дальше будет продолжаться, это сулит нам одно несчастье, но мы боялись себе в этом признаться.
Все чаще по ночам звонил телефон, что становилось для меня невыносимым. Его жена, похоже, испытывала то же самое. Хотя никто из нас не заговаривал об этом, но мы хотели жить вместе. Он знал одного уже в летах мужчину, жившего в Одавара, который помогал ему. Он оказывал ему поддержку как в профессиональном, так и в личном плане, и вот однажды я сопровождала К. в тот особняк. Старик любил разглагольствовать. Судя по моему первому впечатлению, он был крайне изворотлив и не вызывал особого доверия. Тем не менее, он тотчас предложил нам свой вариант выхода.
— Я постараюсь убедить твою жену, только наберитесь терпения. Если вы действительно любите друг друга, я даю слово, что найду решение. Только вот четверо детей не шутка. Возьмете ли вы детей к себе? Или же каждый оставит у себя по паре? Но это мы еще обговорим.
Я рассказала ему, что у меня самой есть ребенок. Если детей К. буду воспитывать я, то обращаться с ними буду как со своими собственными детьми, даже если это отразится на моем сыне. Такова была моя точка зрения.
Но хитрый старик говорил также и с женой К.:
— Я позабочусь, чтобы он порвал с этой женщиной.
Просто он говорил то, что все хотели слышать. Мое первое впечатление оказалось верным.
В любом случае я тогда жила лишь ради К. и была безмерно счастлива. Я застегивала ему рубашку, завязывала галстук и надевала носки. Прежде я никогда подобного не делала. Скорее я сама нуждалась в поддержке и любила, когда мужчины что-то делали ради меня. Теперь же все было иначе.
Я души в нем не чаяла. Моя страстная любовь заставляла меня выказывать, как много он для меня значит. Я ежедневно провожала его на работу до самой подземки. Когда он проходил через турникет, меня охватывало тяжелое чувство, как будто я его больше не увижу.
Когда я была замужем за дипломатом, то не задумывалась над тем, сколь важно положение замужней женщины, но с той поры, как познакомилась с К., даже сама поразилась, насколько беспокоило меня то, что я не была с ним официально расписана.
Мне казалось невероятным, как это я, отличающаяся большим самоуважением, стала считаться с мнением его сослуживцев и позволила запугивать себя ночными телефонными звонками. Уже одна мысль о расставании с ним была подобна ножу в сердце.
Однажды с одной четой геологов из ставки главного командования мы пошли в заведение «Рюко-тэй» в районе Янагибаси, чтобы показать им устраиваемый там фейерверк. Я ради удобства, поскольку мы стояли рядом, представила нас как господина и госпожу К.
Вокруг было много иностранцев, и все обращались ко мне как к госпоже К.
Но спустя некоторое время появилась уже упомянутая переводчица и прямиком направилась к нам.
Все могли слышать, что та говорила.
— Эта женщина вовсе не госпожа К. Она его любовница. Почему вы называете ее госпожой К.? То, что он берет с собой на официальные встречи и любовницу, по отношению к вам является проявлением неучтивости, — стала громко жаловаться та по-английски. Мне было так нестерпимо стыдно, что хотелось провалиться сквозь землю.
Но наша гостья госпожа Морфи заступилась за меня.
— Супруга или нет, это совершенно неважно. Она была сегодня обворожительной хозяйкой и всем нам очень пришлась по душе, будь она госпожой К. или нет, — сказала она прямо.
Моя обидчица замялась и отошла.
В те дни я пережила много неприятного, и, оставаясь наедине с возлюбленным, бывала или несказанно рада, или же смертельно огорчена, так что меня захлестывало то чувство счастья, то отчаяния. Это было ни на что не похожее время.
Я написала бесчисленное число прощальных писем (ибо не могла высказать все это вслух), которые хотела оставить ему у себя дома, продолжая, тем не менее, лихорадочно ждать его прихода, и совершенно забывала об этих письмах, когда оказывалась рядом с ним. Я вновь становилась у плиты и рвала выстраданное письмо. Так происходило постоянно. Любой посчитал бы меня сумасшедшей.
Когда К. беспокоили дети, он всегда спрашивал моего совета. Обычно разговоры о детях были у нас под запретом. Хотя эту тему мы по возможности избегали, он поделился со мной, что непременно хочет послать свою старшую дочь в школу под патронажем миссионеров. Тогда вопрос о «экзаменационных мучениях» еще не стоял так остро, как сейчас, но все же для девушки было легче перейти из частной школы в университет, где хотели бы видеть ее родители. Даже жена похвалила его за это решение.
Я очень хорошо знала директора этой миссионерской школы (он был француз) и смогла посодействовать, чтобы девочку туда приняли. Ей было двенадцать лет, и лицом она очень походила на отца. Я была очень рада, что смогла как-то помочь ему и его дочери.
Хотя мое сердце терзала печаль, я любила его больше всего на свете, и для меня утратили всякий смысл такие понятия, как благоразумие и честь. Естественно, мне опротивели всякие встречи, да и ему не нравилась моя работа. Собственно говоря, я жила одним ожиданием, и все, что я ни делала, делала ради него. Так что я жила от встречи к встрече, и мое положение становилось все более безысходным. К тому же телефонный ночной террор усугублял дело. Сложилось невыносимое положение, но о разрыве не было и речи. Я предложила открыть свое дело. Тогда он вернется к своей семье, после чего мы встречались бы уже не у меня, а где-то в другом месте.
Дни напролет я думала только о нем. Мне уже было самой себя жалко, однако, если я открою какое-нибудь дело, это могло бы меня как-то отвлечь… Такое понимание пришло слишком поздно, но все же направило мои усилия в нужную сторону.
Мысль открыть ресторан или бар нам обоим была не по вкусу. Поэтому мы решили открыть магазин кукол. Мы хотели назвать его К, по начальной букве моего имени Кихару. Возможно, я тем самым пыталась придать смысл своей пустой жизни, состоящей лишь из ожидания, и, таким образом, я занялась изготовлением кукол. К счастью, нам удалось отыскать приемлемые помещения на улице Намики, в седьмом квартале. Моя бабушка, мама и сын жили теперь на втором этаже, внизу же располагался магазин.
Хоть и маленький, но это был чудесный магазин кукол. Милые Айко и Ёсико, дочери стеклодува Ни-симура, который держал свое предприятие в районе Тамура-тё, были красивы (Ёсико своей необыкновенной красотой даже привлекала к нам посетителей). С их помощью я и вела свое дело. Мы показывали, как изготавливаются куклы, а затем их продавали.
У нас даже было много иностранных покупателей, ведь я говорила по-английски, а к тому же у некоторых иностранцев вызывало сочувствие то обстоятельство, что я была вдовой служащего министерства иностранных дел. Короче говоря, посетители у нас не переводились. После разрыва со своим мужем я стыдилась рассказывать посторонним правду. Поэтому и сделала себя вдовой.
К. не нравилось, когда что-то напоминало ему о его детях, и поэтому он выказывал определенное нерасположение к моему сыну. Чтобы мы могли побыть одни, мне всегда приходилось отдавать его под опеку бабушки или мамы, и видеться с сыном удавалось лишь урывками. Но когда я открыла свой магазин, к моей огромной радости, мы стали жить все вместе на втором этаже этого дома.
В магазине всегда было весело, ибо там постоянно толпилась молодежь. Постепенно меня отпустило прежнее желание полного самопожертвования, а так как мы виделись теперь лишь раз в неделю, его жена тоже перестала донимать нас своими ночными звонками. Все обернулось к лучшему.
С Гиндзы исчезли женщины в шароварах, и наступил диктат американской моды. Особенно бросались в глаза кричаще одетые дамы, идущие под руку с американскими солдатами. Японки до сих пор не носили яркие цвета наподобие красного, зеленого, желтого или синего. Теперь же они летом прогуливались по городу столь легко одетыми, словно находились на пляже.
Кроме того, многие молодые пары ходили взявшись за руки, и мне оставалось лишь сожалеть о том, что родилась слишком рано и не могу вкусить всех этих плодов свободы. Когда я перед войной вернулась в Японию с Ота Кадзуо, мы решили засвидетельствовать свое почтение нашему свату. Мы шли, взявшись за руки, через парк храма Мэйдзи, когда к нам обратился полицейский:
— Эй, любезные. Кто вы такие?
— Извините, что такое? — поинтересовались мы.
— Каковы ваши отношения?
— Мы супруги.
— Если вы супруги, то и ведите себя подобающим образом. Виданное ли дело в это тяжкое время расхаживать взявшись за руки? — ругался он. Мы были просто ошеломлены.
Так обстояло дело в ту пору, и, по моему разумению, мир в последние годы стал значительно лучше, потому что теперь можно ходить взявшись за руки. Тогда вошли в Японии в моду свинг и джаз в стиле Гленна Миллера, повсюду танцевали джиттербаг и мамбо, а позже еще рок-н-ролл и ча-ча-ча.
Знаменитостями японского джаза были Джордж Кавагути, Накамура Хатидаи и Мацумото Фумио. Из Америки попали к нам пластинки с Розмари Клуни, Даяной Шоу, Ирзой Китт, Луи Армстронгом по прозвищу Сатчмо, Нат Кинг Коулом и другими. Одновременно показывали в огромном количестве восхитительные цветные американские фильмы.
В ту пору и японское киноискусство достигло определенных вершин. Создавались поразительные черно-белые фильмы таких режиссеров, как Мидзо-гути Кэндзи и Одзу, но появилось и много прекрасных цветных картин постановщика Сугияма Кохэй. Одна американская кинокомпания даже пригласила Сугияма в Америку, чтобы овладеть его приемами.
В плавании Япония опережала всех, а золотого медалиста Фурухаси Хироноси повсюду называли не иначе как «летающей рыбкой Фудзиямы». Хасид-зумэ и Танака завоевали серебряную и бронзовую медали. В их честь были подняты три японских флага, и вся страна ликовала.
К тому времени, когда я открыла магазин кукол, на Гиндзе появился доселе неизвестный род занятий — человек-реклама.
До войны были тиндонъя, которые в броской одежде, под оглушительный аккомпанемент музыкальных инструментов наподобие сямисэна и кларнета, колокольчиков и барабанов ходили по улицам и зазывали народ во вновь открывающиеся торговые заведения. (Даже сегодня можно их встретить.) Они гримировались, подобно артистам, и наряжались, как Тангэ Садзэн и Кусимаки Офудзи или бродячие актеры. Все это напоминало уличный театр.
Их место занял человек-реклама, который нес спереди и сзади плакат, обходя взад-вперед улицы. Порой такие люди раздавали прохожим рекламные листки, но чаще они просто сновали туда-сюда. В ту пору ходили слухи о том, что сын одного адмирала императорского флота бегал в качестве ходячей рекламы, и об этом писали газеты и журналы. У всех на устах был еще человек, который расхаживал с рекламой в костюме Чарли Чаплина и в огромных башмаках.
В Гиндзе была даже женщина-реклама по имени Касута-тян. Я однажды в дождливую погоду одолжила ей зонтик, и мы подружились. Она заносила мне собственноручно испеченные рисовые крекеры.
Ее подругами стали также Аико и Ёсико. Она старалась забежать к нам, чтобы угостить знаменитыми рисовыми крекерами сока.
Была еще забавная нищенка Сиодомэ Охару. Она жила в лачуге позади грузовой железнодорожной станции Сиодомэ и неплохо рисовала. Никто не хотел иметь с ней дела, поскольку она была неопрятной, однако я сохраняла для нее всякие вещи и отдавала ей. Случилось нам с К. идти по улочкам позади Гиндзы, и со мной поздоровалась Охару, которая сидела рядом с мусорной кучей и искала съестное:
— А, это вы, Кихару. Навестите-ка меня, и я угощу вас лучшими съестными отходами, которые только есть в отеле «Дайити».
Конечно, с одной стороны, я обрадовалась встрече, но с другой — была смущена.
— В Гиндзе ты получаешь рисовое печенье от женщины-рекламы, а здесь, в переулке, с тобой заговаривает нищенка. Похоже, ты пользуешься большой популярностью, — смеялся К. В действительности же я просто дружила со всеми.
Сегодня в Нью-Йорке у меня сложились приятельские отношения с темнокожей продавщицей проездных билетов в подземке и с итальянским посыльным. Большинство японцев удивит это, но я полагаю, что такая общительность сохранится во мне до конца моих дней, ведь я такой уродилась.
Как раз напротив моего заведения располагалось издательство журнала «Романсу», где работала исключительно деятельная молодежь. Там были Ёсида Ёсио (месье Ёсида), в дальнейшем редактор «Тюоко-рон», и Харада Отэру, позже вышедшая замуж за главу издательства «Дайити Сюппан Сэнтэру». Поскольку они работали рядом, то часто в обеденный перерыв или после рабочего дня наведывались к нам. Аико и Ёсико шутили с месье Ёсида и другими молодыми редакторами и фотографами.
Фотограф Н. также был среди них. Тогда я даже не могла и подумать, что этот молодой человек однажды станет моим мужем.
Роппа иногда заглядывал к нам. Впрочем, здесь бывало много людей искусства. Один раз пришел Итикава Дандзюро (Масанори), отец нынешнего актера кабуки Энносукэ Третьего, со своим сыном, который был вылитый отец. Юношу прозвали Доккой-бой, пострел. Даже у меня сегодня не укладывается в голове, как из этого пострела вырос великий Энносукэ.
Американцы, гражданские и военные, постоянно присылали мне открытки, если уезжали обратно в Америку или их переводили куда-то еще, и навещали меня всякий раз, будучи в Токио. Эти знаки внимания очень радовали нас и поддерживали в нашей работе.
Мое второе замужество
Важнейшей отраслью промышленности тогда в Японии была добыча угля. Без угля все другие производства просто остановились бы. Поэтому профессиональный союз горнорудных рабочих «Тан-ро» был самым могущественным.
Когда я открыла свое дело и меня немного отпустила любовная пагуба, стали поговаривать о том, что очередным руководителем предприятия должен стать К. Поэтому мы оба оказались занятыми людьми, и встречи наши становились все реже.
Тем не менее я продолжала жить только ради него.
Дела моего предприятия шли неплохо, и я была очень довольна Аико и Ёсико. Я даже немного поправилась, а то от меня остались кожа да кости.
Сын мой также получал большое удовольствие от общения с молодежью, которая посещала нас. В рабочие часы, когда были покупатели, ребенку не разрешалось спускаться в магазин, и ему приходилось с этим мириться. Но после работы, когда мы все вместе собирались, он мог присутствовать при чаепитии. Ему нравилось быть среди молодых.
Наконец мое сердце обрело покой, и я уже так не терзалась, когда не могла видеть К., потому что слишком много забот приносило начатое мной дело.
Между тем за мной, оказывается, следили. Почему — я не знала. Тогда, в Индии, незадолго до начала войны я ничего не могла с этим поделать, так как мы находились во враждебной стране. Но по какой причине теперь преследуют меня в Гиндзе?
Целыми днями вокруг нашего дома околачивались три подозрительных типа. Один стоял перед моим магазином, другой у каменной лестницы издательства «Романсу», а третий прятался за телеграфным столбом.
Вскоре мне стала известна причина. Люди из профсоюза «Танро» караулили, когда меня посетит К. Они, похоже, хотели застукать К. с любовницей.
Когда я однажды возвращалась из магазина, где покупала материал для своих кукол, на углу меня поджидала побелевшая как мел мама.
— Два незнакомца ворвались к нам в дом и взяли продукты из холодильника, — стала жаловаться она.
Когда я вернулась домой, один мужчина, по виду рабочий, на жутком северояпонском говоре обратился ко мне:
— Эй, ты, не ты ли содержанка К. ?
— Мне не до шуток с вами. Я собственными силами кормлю семью. Так что прекратите называть меня содержанкой.
От негодования меня всю трясло, и я с удовольствием надавала бы ему тумаков.
— Сама бы она не смогла жить в такой роскоши, — буркнул другой.
— Я работаю одна, и мне приходится заботиться о двух женщинах и ребенке, так что роскоши позволить себе не могу, — говорила я таким тоном, чтобы урезонить их. — Почему это вы пристаете ко мне? Я знаю, что вы целыми днями торчите снаружи и следите за мной. Зовите и третьего, что еще на улице. Мы тогда вместе попьем чаю.
Оба, похоже, растерялись. Теперь преимущество было на моей стороне.
— Мой муж погиб на войне, и мне приходится заботиться о двух старых женщинах и сыне. Ради этого я работаю. И мне не доставляет никакого удовольствия, чтобы вы еще докучали мне!
Оба совершенно притихли.
— Никто не видит нас. Я не думаю, что вы профсоюзные шишки, так что попьем вместе чаю. Зовите сюда своего приятеля.
Оба переглянулись.
— Ну и дела… мы и какие-то шишки… просто умора, — рассмеялись они.
— Принесите-ка нашим гостям чаю. И каких-нибудь сладостей, — попросила я мать и бабушку, которых буквально трясло от страха. — Не бойтесь. Это очень разумные люди.
Смущенно извиняясь, оба лишь теперь сняли свои стоптанные башмаки, в которых вошли, нарушив всякие приличия. Смущенные, они сели за стол. Когда мать принесла им чаю, те, довольные, стали его прихлебывать. У них от всех этих дел, должно быть, пересохло в горле.
— Вы сами с Хоккайдо?
Оба переглянулись и утвердительно кивнули. Это были вовсе не юнцы, а скорее степенные мужчины. Тот, что стоял снаружи, даже был в летах. И, похоже, обоим было неприятно приглашать его. Они закурили.
Между тем вернулся сын.
— У нас гости. Поздоровайся с ними, — обратилась я к нему, и он учитиво поклонился и поздоровался с каждым.
— Ты хороший мальчик, — улыбнулись те. Я воспользовалась удобным случаем:
— Его отец погиб, а рядом две старые женщины. Мне действительно приходится тяжело. Поверьте, моя жизнь не легче вашей.
Я угостила их рисовым печеньем и сладостями, которые недавно получила от Kacyra-ссш (женщины-рекламы). Похоже, у них тоже были дети, поскольку они взяли гостинцы, поблагодарили и ушли.
Вытирая на кухне следы непрошеных гостей, я разволновалась и стала плакать. К счастью, сегодня эти мужчины ушли, но завтра могут пожаловать другие, и нам опять придется дрожать от страха. Я бы с удовольствием все бросила. Мать и бабушка страшно перепугались и хотели съехать отсюда. Но мне было не по душе бежать и признать свое поражение, хотя, откровенно, ничего не могла поделать.
Когда на следующий день мама, забрав моего малыша из садика, возвращалась вместе с ним домой, там уже околачивались не вчерашние посетители, а уже другие парни, которые стали задавать совершенно отвратительные вопросы:
— Это наверняка ребенок К. ?
— Как часто сюда приходит К. ?
Вопросы были крайне нелепыми. У мамы выступили слезы на глазах, и она вела себя так, словно во всем была виновата я.
— Тебя это что, совершенно не волнует? — спросила она гневно.
Разумеется, я не находила себе места, но что я могла поделать? Отправиться в профсоюзный центр на Хоккайдо — бесполезно. Даже полицию в то время профсоюзы ни во что не ставили. Коммунистическая партия вообще осмелилась ворваться во дворец с лозунгом: «Главное — император не должен нахлебничать» — и устроить там беспорядки. Никто не заступится за беззащитную женщину вроде меня.
Когда я открыла свое дело и меня немного отпустила любовная пагуба, стали поговаривать о том, что очередным руководителем предприятия должен стать К. Поэтому мы оба оказались занятыми людьми, и встречи наши становились все реже.
Тем не менее я продолжала жить только ради него.
Дела моего предприятия шли неплохо, и я была очень довольна Аико и Ёсико. Я даже немного поправилась, а то от меня остались кожа да кости.
Сын мой также получал большое удовольствие от общения с молодежью, которая посещала нас. В рабочие часы, когда были покупатели, ребенку не разрешалось спускаться в магазин, и ему приходилось с этим мириться. Но после работы, когда мы все вместе собирались, он мог присутствовать при чаепитии. Ему нравилось быть среди молодых.
Наконец мое сердце обрело покой, и я уже так не терзалась, когда не могла видеть К., потому что слишком много забот приносило начатое мной дело.
Между тем за мной, оказывается, следили. Почему — я не знала. Тогда, в Индии, незадолго до начала войны я ничего не могла с этим поделать, так как мы находились во враждебной стране. Но по какой причине теперь преследуют меня в Гиндзе?
Целыми днями вокруг нашего дома околачивались три подозрительных типа. Один стоял перед моим магазином, другой у каменной лестницы издательства «Романсу», а третий прятался за телеграфным столбом.
Вскоре мне стала известна причина. Люди из профсоюза «Танро» караулили, когда меня посетит К. Они, похоже, хотели застукать К. с любовницей.
Когда я однажды возвращалась из магазина, где покупала материал для своих кукол, на углу меня поджидала побелевшая как мел мама.
— Два незнакомца ворвались к нам в дом и взяли продукты из холодильника, — стала жаловаться она.
Когда я вернулась домой, один мужчина, по виду рабочий, на жутком северояпонском говоре обратился ко мне:
— Эй, ты, не ты ли содержанка К. ?
— Мне не до шуток с вами. Я собственными силами кормлю семью. Так что прекратите называть меня содержанкой.
От негодования меня всю трясло, и я с удовольствием надавала бы ему тумаков.
— Сама бы она не смогла жить в такой роскоши, — буркнул другой.
— Я работаю одна, и мне приходится заботиться о двух женщинах и ребенке, так что роскоши позволить себе не могу, — говорила я таким тоном, чтобы урезонить их. — Почему это вы пристаете ко мне? Я знаю, что вы целыми днями торчите снаружи и следите за мной. Зовите и третьего, что еще на улице. Мы тогда вместе попьем чаю.
Оба, похоже, растерялись. Теперь преимущество было на моей стороне.
— Мой муж погиб на войне, и мне приходится заботиться о двух старых женщинах и сыне. Ради этого я работаю. И мне не доставляет никакого удовольствия, чтобы вы еще докучали мне!
Оба совершенно притихли.
— Никто не видит нас. Я не думаю, что вы профсоюзные шишки, так что попьем вместе чаю. Зовите сюда своего приятеля.
Оба переглянулись.
— Ну и дела… мы и какие-то шишки… просто умора, — рассмеялись они.
— Принесите-ка нашим гостям чаю. И каких-нибудь сладостей, — попросила я мать и бабушку, которых буквально трясло от страха. — Не бойтесь. Это очень разумные люди.
Смущенно извиняясь, оба лишь теперь сняли свои стоптанные башмаки, в которых вошли, нарушив всякие приличия. Смущенные, они сели за стол. Когда мать принесла им чаю, те, довольные, стали его прихлебывать. У них от всех этих дел, должно быть, пересохло в горле.
— Вы сами с Хоккайдо?
Оба переглянулись и утвердительно кивнули. Это были вовсе не юнцы, а скорее степенные мужчины. Тот, что стоял снаружи, даже был в летах. И, похоже, обоим было неприятно приглашать его. Они закурили.
Между тем вернулся сын.
— У нас гости. Поздоровайся с ними, — обратилась я к нему, и он учитиво поклонился и поздоровался с каждым.
— Ты хороший мальчик, — улыбнулись те. Я воспользовалась удобным случаем:
— Его отец погиб, а рядом две старые женщины. Мне действительно приходится тяжело. Поверьте, моя жизнь не легче вашей.
Я угостила их рисовым печеньем и сладостями, которые недавно получила от Kacyra-ссш (женщины-рекламы). Похоже, у них тоже были дети, поскольку они взяли гостинцы, поблагодарили и ушли.
Вытирая на кухне следы непрошеных гостей, я разволновалась и стала плакать. К счастью, сегодня эти мужчины ушли, но завтра могут пожаловать другие, и нам опять придется дрожать от страха. Я бы с удовольствием все бросила. Мать и бабушка страшно перепугались и хотели съехать отсюда. Но мне было не по душе бежать и признать свое поражение, хотя, откровенно, ничего не могла поделать.
Когда на следующий день мама, забрав моего малыша из садика, возвращалась вместе с ним домой, там уже околачивались не вчерашние посетители, а уже другие парни, которые стали задавать совершенно отвратительные вопросы:
— Это наверняка ребенок К. ?
— Как часто сюда приходит К. ?
Вопросы были крайне нелепыми. У мамы выступили слезы на глазах, и она вела себя так, словно во всем была виновата я.
— Тебя это что, совершенно не волнует? — спросила она гневно.
Разумеется, я не находила себе места, но что я могла поделать? Отправиться в профсоюзный центр на Хоккайдо — бесполезно. Даже полицию в то время профсоюзы ни во что не ставили. Коммунистическая партия вообще осмелилась ворваться во дворец с лозунгом: «Главное — император не должен нахлебничать» — и устроить там беспорядки. Никто не заступится за беззащитную женщину вроде меня.