Наталия Миронина. Куколка для Немезиды

   – Лимон? Что, прямо без сахара?!
   – Лучше без, берешь в рот ломтик и жуешь потихоньку.
   – И действительно помогает? – Рая после всех, еще, кстати, не закончившихся ссор с Никитой по утрам вставала измочаленная. Даже если они не успевали поругаться по телефону, раздумья все равно лишали ее сна.
   – Очень помогает. – Вера не стала уточнять, что этому ее научил бездомный художник Борис и что лимоны, подобранные на рынке, наверное, спасли ее прошлой зимой. – Попробуйте порезать и пересыпать сахаром. Тогда можно с крепким свежим чаем. Витамин С, сахар как источник энергии и чай – лучшее средство, которое согревает, расширяет сосуды.
   «Господи, что же жизнь с людьми иногда делает?! А я еще жалуюсь… Подумаешь, мужик ушел!» Рая поняла, что посудомойка – женщина образованная, умная, воспитанная. Об этом свидетельствовали ее речь, интонации, жесты. И не от хорошей жизни она устроилась сюда работать. Одежда на ней была с чужого плеча, сильно неновая. А однажды Рая перехватила Верин взгляд, когда на кухне выбрасывали отстатки еды. «Если бы она сюда не устроилась, неизвестно, что бы с ней стало». Растроганная чужими трудностями, которые были несравненно серьезнее ее собственных, и ухватившись за сочувствие к Вере как за сильнодействующее успокоительное, Рая сказала:
   – Так, давай бросай. На завтра посуды хватит. Снимай халат свой, пойдем ко мне в кабинет, поужинаем.
   Вера отказалась по нескольким причинам. Во-первых, она действительно была голодной и не хотела, чтобы кто-то это понял. Во-вторых, боялась любого проявления участия, поскольку в человеческое сострадание не верила: уж очень ненадолго людей хватает. Тогда, у Павелецкого вокзала, она видела, как приезжали благополучные люди, раздавали еду, одежду, но то была кампанейщина, порыв души, стремление совершить поступок, позволяющий хоть немного зауважать себя. Потом все заканчивалось: перевешивала привычная безмятежная жизнь. Поэтому Вера сказала:
   – Спасибо вам огромное, но я лучше закончу и пойду домой.
   – Не выдумывай, давай посидим. Что-то мне не по себе. – Это был правильный ход. Вера поняла, что Рае нужна компания и что ею руководит не только благотворительное сострадание.
   – Хорошо, сейчас я приведу себя в порядок.
   Обедали они не в кабинете Раи, а в отдельном маленьком зале для особо важных гостей. Там находился всего один стол с крахмальной скатертью и дорогими приборами. Солонка и перечница были серебряными, старыми. Рая заметила взгляд Веры:
   – Красивые, сама покупала в антикварном. Серебро, царское.
   – У нас такие были когда-то. – Вера помнила, что мама иногда хвасталась подобным наборчиком перед гостями.
   – Ты с матерью живешь?
   – Нет, мама давно умерла, я тогда школу заканчивала.
   – Без родителей тяжело. Я вот уехала давно, а каждый вечер тянет позвонить.
   – Ваши родители где?
   – В Уфе.
   Рая принесла из кухни еду: большие отбивные с картошкой и салат.
   Конечно, Вера не чувствовала такого голода, который ее преследовал во время скитаний по городу. Но организм был истощен, и горячая жирная пища действовала опьяняюще. Вера по старым книжкам помнила описание этих ощущений, а сейчас они настигли ее. Но расслабиться до конца не получалось. Вере не очень удобно было без белого халата, в котором она мыла посуду: стало заметно, что брюки ей очень велики, а тонкий синтетический свитер в катышках. Из рукавов торчали бледные запястья. «Картинка для святочного рассказа!» – подумала Вера. «Слава богу, у Раи чем-то голова занята, может, не обратит внимание?!» Рая давно все увидела и искренне пожалела новую сотрудницу. Занятые едой, обе быстро освоились, Рая, достав из стоящего здесь буфета водку, налила себе и Вере по стопочке.
   – Ой, нет, спасибо, я до дома не доеду. – Раскрасневшаяся Вера мягко отставила водку.
   – Ну, как хочешь.
   Рая водку выпила и через какое-то время завела разговор, которого Вера давно ожидала. Разговор о себе – не просто так ведь она ее позвала. Рая же, понимая, что откровенничать с почти посторонним человеком, подчиненной, – это безумие, тем не менее не устояла. Последнее время она ловила себя на желании поделиться горестями все равно с кем. Хоть с теткой в химчистке. Рае казалось, если она услышит банальное «Не говорите, все мужики уроды. Вот у меня самой…», станет сразу легче, как будто озвучивание проблемы превратит личную тайную трагедию в банальность, из-за которой и переживать-то не стоит. «Да эта Вера ни с кем и не общается, а если в конце концов распустит язык – уволю!» Стопочка водки сделала Раю решительной во всех отношениях. И, как часто это бывает у женщин, которым не терпится поделиться проблемой, разговор начался с общих мест.
   – Почему принято считать, что женщине обязательно надо замуж?! Вокруг меня полно подруг, которые и слышать об этом не хотят. Посуди сама: целый день на работе, потом дорога с работы – это как вторая смена, а дома готовка, стирка.
   Рая излагала истины женских журналов, а Вера спокойно ждала, когда же наконец прозвучит главная фраза. Вскоре она и прозвучала:
   – Вот я, например, выгнала мужика! Ну сколько можно терпеть его вечернюю работу, – и тут Рая запнулась, поскольку ничего особенного от Никиты не терпела и ушел он сам, не выдержав гнета упрямой любовницы.
   Вера искала подходящую к ситуации реплику, в глубине души страшно жалея, что согласилась на этот обед: откровенность начальства иногда чревата неприятными последствиями.
   – Ну, выгнали, значит, больше не могли жить. Почему вы должны терпеть то, что вам не нравится? Вокруг столько людей, еще вам незнакомых, но хороших. Жизнь так стремительна, что позволить роскошь неудобства мы себе не можем, – Вера тщательно «отмеряла» слова, словно составляющие сложного лекарства.
   Рая внимательно посмотрела на посудомойку. «Недаром я ее сразу выделила. Не ошиблась: она просто попала в беду и так оказалась здесь. Расспрашивать ее нельзя – только хуже сделаешь. Вон как она стесняется своих рукавов и ботинок. Ботинки, по-моему, вообще мужские. А что касается «роскоши неудобства», так тут она права. Я же чувствовала, что Никита через силу все делает. Неинтересно ему со мной было. Но признаться в этом даже сейчас трудно. Права она и в том, что время идет и страдать впустую уже некогда, годы мои не те. Замуж надо. И не за молодого, как Никита, а за ровесника. Например, Кошелев, ему сорок скоро будет, семь лет разницы – идеально. Но так, сразу, все эти три года вычеркнуть невозможно…»
   – Ты кофе будешь или чай?
   – Кофе, если можно.
   Пока они пили кофе, Рая в уме пыталась найти слова, которые не обидели бы Веру. Рая хотела предложить ей свои джинсы и сапоги. Джинсы Рае давно были малы, а сапоги, совсем новые, она не носила, поскольку предпочитала каблук, их прислала мама из Уфы – добротные, на устойчивой плоской подошве. Рая укрепилась во мнении, что новая работница очень отличается от остальных: в ней, несмотря на старую, почти мужскую одежду, ощущалась какая-то благородная сила и целеустремленность. Целеустремленность не приезжих, которым неважно, где работать, лишь бы получать деньги, а желание достичь своей, одной-единственной, выбранной давным-давно цели. Рая вдруг пожалела, что так и не поступила в медицинский институт. Она всегда хотела заниматься психологией. Но, попав в Москву, смалодушничала и пошла не в институт, а туда, где ей предложили хорошие деньги. «Эта бы голодала, но институт закончила бы». Рая посмотрела на раскрасневшуюся Веру.
   – Вот это другое дело, ты как будто ожила, – Рая улыбнулась. – Значит, так. Давай присматривайся к тому, как работают официанты. Тебя в посудомойной держать – непозволительная роскошь. С людьми работать у тебя получится. Я сейчас опять объявления дам, как только замену найду, переведу тебя в официанты. Согласна?
   Вера сейчас была согласна на все. И даже не по причине сытости, легкого головокружения и недосыпания. Она вдруг поняла, что стала КАК ВСЕ. Ей могут предложить работу, с ней разговаривают, прислушиваются к ее мнению. Благодарность к Рае заполнила ее.
   – Спасибо огромное. Вы поддержали меня. У меня сейчас тяжелые времена. – Вера посмотрела Рае в глаза спокойно и открыто. – Вы даже не представляете, как мне помогли.
   – Перестань. Ну, в конце концов, кто-нибудь кому-нибудь помогает же на этом свете. Не все ведь на Господа уповать. Ты, кстати, тоже помогла. Татьяну я уволила. И мне надо было с кем-то поговорить. С подругами нельзя: за спиной сплетничать будут, да и злорадствовать. Мол, мы тебя предупреждали…
   Вера и Рая расстались, и у обеих было очень хорошо на душе. Рая, получив неожиданную поддержку своим давним тайным опасениям, что она теряет время с Никитой, расправила плечи и, стараясь не обращать внимания на внутреннюю скорбь, ставила перед собой задачи по обольщению Кошелева. Она, конечно, им безрассудно пренебрегла. Вера была счастлива от перспектив. Официантка – это уже совсем другое дело!
   Через две недели Рая позвала Веру в кабинет.
   – Вот, возьми. Эта часть денег. Следующие получишь через две недели. Иногда мы задерживаем, но не больше, чем на день-два.
   Администратор протянула конверт. Над этими первыми деньгами Вера тряслась и перепрятывала их несколько раз, хотя это и были сущие копейки. А еще в ней зародился страх, что ее могут уволить или просто не заплатить. Она мучилась этим долго, а потом подошла к Рае.
   – Если надо, я еще могу какую-нибудь работу выполнять. – Вера стремилась стать необходимой.
   – Присматривайся к официантам. Если ничего не случится – переведу тебя. Официантки в ресторане – слабое звено: либо медленно работают, либо недостаточно услужливы, либо обманывают. Да и скакать из ресторана в ресторан любят.
   Рая все больше и больше убеждалась в том, что Веру надо переводить в зал, а еще лучше на работу во время банкетов. В ресторане банкеты заказывались лицами состоятельными, требования к обслуживанию предъявлялись высокие. Главным здесь было умение сглаживать конфликты разгоряченных гостей. Вера, по мнению администратора, с этим справилась бы запросто.
   У обеих женщин уже вошли в привычку разговоры по вечерам, когда ресторан закрывался и все сотрудники расходились. Вере, понятно, спешить в свой подвал не хотелось, а у Раи появилась потребность делиться своими личными проблемами. Она точно знала, что новая подруга все сохранит в тайне.
   Теперь больше всего Вера любила то время, когда она заканчивала работу и выходила на улицу. Еще несколько недель назад толпа и она были как жир и вода, субстанции, не взаимодействующие друг с другом, совсем недавно она готова была забиться в любую щель, чтобы не показывать свой позор нищенства, грязи, неприличных запахов – всего того, что женщиной переносится гораздо тяжелее, нежели мужчиной. Сейчас же Вера, ставшая частью города, имела внутреннее право спокойно и уверенно смотреть в глаза прохожим. Она подолгу стояла перед витринами, заходила в магазины и бесцельно перебирала висящую там одежду, иногда что-то примеряла, с удовольствием глядя на себя в зеркало.
   – Простите, вам не кажется, что этот костюм меня полнит? – Вера иногда вступала в разговоры с покупательницами, и та готовность, с которой они откликались, служила индикатором ее нормальности и соответствия этой жизни.
   – Что вы, у вас фигура модели! – Этот ответ Вера слышала чаще всего. Он ей нравился. «Хоть какая-то польза от моих скитаний».
   В продуктовых магазинах она бродила с тележкой, рассматривала яркие упаковки, советовалась по поводу сливочного масла, сои и импортной картошки. Все эти действия были прежде всего пробой новой для нее жизни на вкус, привыканием к людям и утверждением себя как нормального человека. Она училась быть такой, как все. Эти ее первые шаги в нормальную жизнь оказались тяжелы из-за постоянной внутренней конспирации – Вера больше молчала, если с ней заговаривали, отвечала коротко, боясь сказать о себе что-либо лишнее. (Как бы люди поступили, если бы узнали, что она все еще живет в подвале?!) А прекрасны эти шаги были, поскольку проявление силы духа никогда не бывает уродливым. Двойственность положения, необходимость обманывать окружающих заставляли Веру держаться на работе одиноко, не входя ни в какие дружеские союзы. И тем не менее она пришлась там ко двору благодаря спокойному, непоказному трудолюбию, отсутствию злости и духа соперничества.
   Хрупкое везение этих дней нарушилось только однажды. Вечером Вера повстречалась с крысой в своем подвале. Та ничуть не испугалась, посмотрела на соседку, затем повернулась к ней спиной и лениво поковыляла прочь. На следующее утро Вера выпросила на работе отраву, при помощи которой приводили в порядок ресторанные закоулки. Эту отраву она разложила по периметру своего жилого пространства, но крыса, обладающая интуицией политологов и опытных царедворцев, больше не показывалась. А банка с отравой теперь всегда стояла у Веры наготове.
   Через три месяца Вера Александровна, в прошлом учительница английского языка, лишившаяся всего, что у нее было, в результате обмана, перешла из посудомоек в официантки. К этому моменту она почти перебралась из своего счастливого подвала. Вера уже договорилась с хозяйкой двухкомнатной квартирки на окраине Москвы, что снимет у нее маленькую комнату. Женщину звали Александрой Тихоновной. Когда Вера приехала к ней в первый раз, та мыла окна. Попросив подождать, она пыталась дедовским способом, то есть скомканной газетой, протереть стекло до блеска. Стекло уже скрипело, но на солнце все равно были видны разводы.
   – Да что ж это такое выпускают?! Полдня на одно окно уходит! – Тетка, сдвинув очки на кончик носа, принялась штудировать надпись на бутылке с жидкостью для мытья стекол.
   – Уже ничего не сделаете. Сейчас лучше всего взять махровое полотенце, слегка смочить уксусом и протереть стекло. – Вера это знала по ресторанному опыту.
   Через какое-то время окно блестело, а тетка, довольная, сидела и пыталась выведать у будущей жилички все, что только возможно. Потом потребовала паспорт.
   Изучала она его долго, для верности даже два раза меняла очки, но штамп деревни Катки ее устроил, скромный вид квартирантки тоже. Они договорились, что за комнату Вера будет должна сумму, равную ее теперешнему заработку, и влажную уборку квартиры раз в неделю. Одним словом, хозяйка оказалась не промах. Но Вере было удобно по прямой добираться до работы и понравилась чистота в доме. Что же касается того, что она опять осталась без денег, то этого обстоятельства она больше не боялась. С голоду не помрет. Главное – у нее есть место жительства, и слово БОМЖ к ней отношения больше не имеет. Накануне переезда Вера перестирала все свои вещи в холодной воде, ночью их высушила на морозном воздухе. Следующий день был выходной, и Вера воспользовалась им, чтобы переехать. Она собрала вещи, последний раз посидела на топчане и повздыхала. Видимо, как только настоящее становится прошлым, оно приобретает статус фамильных драгоценностей, то есть тех предметов, перебирая которые мы грустим, размышляем и предаемся воспоминаниям. Напоследок Вера по-хозяйски завалила строительным мусором вход в подвал, как будто резервировала его за собой.
   … – Это что, все? – Александра Тихоновна осуждающе посмотрела на две старые сумки с вещами Веры.
   – Ну зачем мне по электричкам тяжести таскать, понадобится что-нибудь – домой съезжу, – вывернулась та.
   Первая ночь на настоящем диване, горячий душ и деловитая поездка в набитом вагоне метро на работу – все это стало самой лучшей наградой Вере за ее упорство. Впервые она, войдя в ресторан со служебного входа, громко засмеялась, услышав шутку охранника Паши, похвалила новую прическу официантки Иры и не отказалась выпить с коллегами кофе. Ее настроение не омрачало даже то, что хозяйка, Александра Тихоновна, первое время следовала за ней по квартире буквально по пятам. «Думает, наверное, что душ откручу и продам на барахолке». Вера совсем не обиделась на стариковскую подозрительность, чем и подкупила старуху.
   – Завтракать вместе будем. Я рано встаю, пока ты собираешься, чай сделаю, бутерброды, – сказала через неделю Александра Тихоновна. – А вечером блинов напеку. В ресторане вашем таких делать не умеют.
   Вера поблагодарила ее, а про себя подумала: «Вот, почти семья у меня есть». Александра Тихоновна производила впечатление старухи одинокой, несмотря на множество современных фотографий в серванте.
   Когда-то Вера любила Артура Хейли. Даже пробовала читать в подлиннике, на английском языке. Закулисье распространенных профессий – беспроигрышный способ вызвать читательский интерес. Все-таки любопытно знать, на чем обычно жарят в ресторане мясо. Хотя, как говорила героиня известного фильма, зачем вам знать то, что совсем не надо знать?! Поэтому кухня, и в прямом, и в переносном смысле, ресторана, где работала Вера, ее ничуть не удивляла. Она уже научилась распознавать клиентов «опытных» (те заказывали чаще всего банкет порционно – то есть каждому гостю подавалось отдельное блюдо) и неопытных, которые просили, например, сервировать на одном блюде рыбные закуски на пять персон. Во всех ресторанах без исключения это был повод сэкономить. Размер экономии зависел от степени сознательности, жадности и страха сотрудников. Вера уже понимала, что статья дохода от спиртных напитков – святая святых, куда не имеет права вмешиваться никто. Это вотчина самого Ованесяна и Раи.
   То, как владелец руководил рестораном, ей нравилось. Проблема была только в ее, Вериной, прямоте. Она не могла советовать гостям то, что сама бы никогда не стала есть. К счастью, этих ее демаршей никто не замечал, а клиенты, удивленные честностью официантки, оставляли приличные чаевые. Вера вообще очень выделялась из ресторанного коллектива. Она просто и с достоинством держалась, говорила хорошим, правильным языком. Могла поддержать беседу, пошутить и при этом не выйти за рамки обслуживания. Рая ею была очень довольна. К тому же Вера соглашалась выходить в любую смену, заменять прогульщиц и вообще была готова проводить в ресторане день и ночь.
   После одной истории Рая предложила подруге стать ее заместительницей. А дело было так. Группа иностранцев уже сидела за столом минут сорок и никак не могла определиться с выбором. Гости пили воду, сок, попросили принести водочки и закусок, а с горячими блюдами все медлили. Наконец обслуживающая их Ира задала вопрос напрямик, ткнув пальцем в толстую кожаную папку. Посетители загалдели, посовещались между собой и в ответ так же ткнули пальцами в две строчки, но при этом задавали какие-то вопросы, показывая на одного из гостей. Ира, не знающая по-английски практически ни слова, переводила растерянный взгляд с одного на другого, а потом, отчаявшись, утвердительно кивнула головой. Мол, йес, йес. Гости удовлетворенно переглянулись, и Ира радостно понеслась на кухню требовать два самых дорогих блюда. Через полчаса она внесла дымящиеся тарелки, расставила на столе и выдавила из себя заученное и перепутанное: «Good appеtit!» Еще через десять минут один из гостей, красно-синий, валялся под столом, хватая ртом воздух. В дорогом и красивом блюде содержалась приправа, которую бедняге категорически нельзя было есть. Вера в это время только-только зашла со служебного входа (она работала во вторую смену). Рая отлучилась на час – в очередной раз выяснить отношения с Никитой. В ресторане погибал клиент, но никто не знал, что делать, и даже «Скорую» вызвали не сразу. Помнили наказ начальства «не выносить сор из избы». Вера, как была, в пальто примчалась в зал, расспросила друзей несчастного, потребовала ложку жженого сахара, стакан теплой воды и таблетку супрастина. Когда приехали врачи, англичанин писал на визитке все свои координаты, приглашая Веру в гости. Прощаясь, он сказал, что решил назвать ее именем ребенка, который родится через три месяца.
   – А если будет мальчик? – засмеялась Вера.
   – Девочка, мы уже знаем! – сообщил счастливчик.
   В роли заместительницы администратора Вера проработала недолго. Рая, измученная своими отношениями с Никитой, который за все это время два раза возвращался и снова уходил с криками и оскорблениями, стала опаздывать на работу, брать отгулы в самые горячие дни, перекладывать решение вопросов на Верины плечи. Несколько раз администратора заставали в кабинете с коньяком. Вера не единожды ее спасала: прятала в подсобке, а потом отправляла на такси домой. Когда хозяин ресторана спрашивал о Рае, Вера врала о санэпидемстанции, пожарных и прочих ведомствах, которые срочно пришлось посетить администратору. Но однажды в неурочное время в ресторан заехала жена Ованесяна, потребовала хороший обед на четыре персоны, а в ответ была послана раздраженной и решившей уже уволиться Раей. Так администратором стала Вера. Сначала она хотела было отказаться. Но потом вспомнила площадь Павелецкого вокзала и, извинившись по телефону перед Раей, приступила к новым обязанностям.
 
   Прошло три года. За это время Вера Александровна из худенькой, замученной женщины превратилась в приятную, с мягкими формами даму. Она подстригла пепельные волосы, сделала короткую стрижку. Жила по-прежнему там же, у хозяйки двухкомнатной квартирки. Женщины подружились.
   – Почему ты замуж не выходишь?! Время свое прогуляешь! И что делать потом будешь? Да ты и не гуляешь? Неужели никто не ухаживает? – Александрой Тихоновной двигало участие со стариковским любопытством вместе.
   Вера долго отмалчивалась, а потом поведала о своей любви, безответной, которая в один миг стала «ответной». Эту историю Александра Тихоновна обожала и, задавая одни и те же вопросы, заставляла Веру пересказывать все заново. Она и сама с удовольствием вспоминала те, как теперь понимала, очень светлые дни.
   …Кто мог подумать, что жизнь тогда способна была измениться вместе с цветом волос. А волосы стали ярко-рыжими. «Пусть кто-нибудь попробует сказать, что я – девушка-моль!» – двадцатипятилетняя Вера вздохнула и принялась убирать следы парикмахерского безумства: коробки с краской, щеточки, использованные перчатки. Сегодня на рынке она истратила кучу денег, и все для того, чтобы завтра пройтись по школьному коридору, заглянуть в учительскую, забрать там журнал и целый день просидеть у себя в кабинете английского языка. Но траты окупятся в одно мгновение, если Вера повстречает ЕГО. Он – это учитель истории в старших классах со смешной украинской фамилией Початых. Початых был обладателем не менее забавного отчества – Онуфриевич. Спасало положение только имя. Оно было коротким, как выстрел, – Ким. Можно себе представить, как самозабвенно упражнялась в остроумии вся школа. Только Кима Онуфриевича Початых это абсолютно не трогало. Он с неторопливой малоросской гордостью нес свое большое тело в дорогом костюме, его путь от входа в школу к учительской и от учительской к кабинету истории был окутан благовониями истинно французского происхождения. Дальний родственник Початых жил во Франции, и запасы хорошего парфюма у историка, казалось, не иссякнут никогда. Вера, сидевшая в соседнем кабинете, наслаждалась запахами и грезила о своей любви.
   Получив аттестат зрелости, девушка школу не покинула. Она устроилась работать лаборанткой в кабинет физики, поступила в институт иностранных языков на заочное отделение. К двадцати пяти годам Вера, получив диплом, стала преподавательницей английского языка, а также подрабатывала экскурсиями по Москве и Золотому кольцу. Она по-прежнему была безнадежно влюблена в Початых. Что касается любви, то безнадежная любовь стала ее уделом давно. В детском саду она дружила с мальчиком Ратмиром, который постоянно бил девочку ведерком с песком. Мамины уговоры не подходить к хулигану не действовали – Вера ходила с синяками вплоть до утренника, на котором они прощались с детским садиком. В школе Вера влюбилась в самого красивого мальчика, которому к пятнадцати годам надоели одноклассницы, и он переключился на студенток. Откуда бы Вера ни шла, она упрямо делала большой крюк, чтобы пройти мимо его дома, и каждый раз девочку ждало разочарование: то на балконе его квартиры курила какая-то девица в легком халатике, то сам объект любви появлялся из подъезда под ручку с очередной обладательницей короткой замшевой юбочки. Когда Вера училась в десятом классе, мама пребывала в легкой панике, поскольку отличница-дочь, не сбавляя темпов подготовки к экзаменам, умудрилась влюбиться в старшего сына их друзей. Этот парень относился к Вере как брат к младшей и немного глуповатой сестре – то есть максимум, на что могла рассчитывать девушка, так это на легкое подергивание за косу. Потом последовали вечеринки, поздние киносеансы, загадочные путешествия в Ленинград. Ее длинная пепельная коса пропиталась запахом сигаретного дыма, юбки стали короткими, каблуки высокими. Но мама волновалась зря: вся бурная жизнь Веры сводилась к посиделкам с подругами, выкуриванию двух-трех сигарет и бесконечному обсуждению мальчиков. Иногда девушки уезжали на экскурсию, там опять сплетничали, немного курили и, ощущая себя очень взрослыми, возвращались под родительское крыло.
   Первый год в институте был самым тяжелым: умерла мама. Отец Веры давно жил с другой семьей где-то в Крыму, они никогда не перезванивались. После смерти мамы девушка осталась одна в трехкомнатной квартире, по которой бродила озадаченная предоставленной ей свободой и одиночеством. Как оказалось, эти два состояния, свобода и одиночество, могут регулировать друг друга. Верино одиночество не позволяло свободе бесконтрольно диктовать условия и идти на поводу всяких чужеродных веяний. Образ жизни девушки в точности повторял ее жизнь при маме. Любое отклонение Вере казалось преступным, нарушающим все клятвы, данные у гроба.