Страница:
Даже директор выскочил из кабинета. В общем, Оксане устроили овацию и затребовали подробностей.
Когда она пересказывала все случившееся в третий раз, директор крикнул, чтобы прекратили бесноваться и разошлись по рабочим местам. Оксана зашла к нему и отчиталась о поездке. Они поговорили немного, после чего началась обычная круговерть.
Прибежала заплаканная Аня из отдела пиара, у них назначена на послезавтра презентация книги, а типография задерживает тираж. И что тогда презентовать? Журналисты придут...
При виде ее Оксана вспомнила о вчерашней встрече.
– Слушай, а Логинов пришел? – спросила она.
– Какой Логинов? – отмахнулась Аня. – Ты понимаешь, что послезавтра будет полная катастрофа? Стольких людей собрали с большим трудом, а книги нет!
– Оксана, разберись! – рявкнул неслышно подошедший директор.
Потом прорвался к ней нервный автор, который поссорился с художником насчет обложки. Потом выяснилось, что другой, топовый автор, никак не сможет сдать рукопись к сроку. И Оксана просила, убеждала, входила в положение, грозила штрафными санкциями, мирила спорщиков, умоляла типографских пойти навстречу, и закончилось все это около семи часов вечера, когда директор давно уехал домой, да и все издательство опустело.
Оксана тяжко вздохнула и тоже побрела восвояси. На улице шел дождь, машина ее была в ремонте, так что пришлось тащиться на общественном транспорте.
Дома уютно горел свет, было слегка прибрано и пахло пирогами. Такая метаморфоза объяснялась очень просто: в гости нежданно-негаданно заявилась свекровь. Собственно, ничего удивительного, ей хотелось узнать подробности пожара. Надо отдать ей должное: свекровь никогда не приходила с пустыми руками. То пирог с рыбой притащит, то холодца лоточек, то буженину домашнюю. И все свое, с пылу с жару. Готовила она по старинке – много, жирно и сытно, начинала с нуля, даже фарша никогда не покупала – крутила мясо на обычной мясорубке, электрическая ее не устраивала. И слово «полуфабрикаты» в ее лексиконе было самым ругательным.
Сегодня были пироги с капустой и с яблоками, а еще целая миска круто зажаренных котлет с чесноком и перцем.
Удивляло не это, а то, что свекровь сумела заставить своего сыночка прибраться в квартире. Ведь может же, когда хочет!
– Оксаночка! – свекровь всплеснула руками. – Ну как же так вышло?
Оксана вгляделась в ее лицо. Вроде бы не врет, искренне волнуется за нее. Ну, надо человека порадовать, рассказать все в подробностях. Господи, как они все надоели!
В прихожую выглянул муж.
– Санка, ты как?
– Как видишь, – нахмурилась она, – мог и позвонить, поинтересоваться.
– А у тебя мобильник не отвечает, – тут же начал выговаривать Максим, – а я звонил в издательство, там сказали, что ты занята...
Оксана вспомнила, что и правда прибегала Ленка и что-то говорила, но она тогда только отмахнулась – уйди с глаз моих, некогда...
– И сама бы могла звякнуть, – муж смотрел теперь обиженно, – знаешь, что я волнуюсь.
– У меня телефон сел... – начала было Оксана, но тут же опомнилась. Как он умеет всегда так повернуть разговор, что она чувствует себя виноватой. Даже в данном случае. – А я, между прочим, чуть не сгорела, – огрызнулась она, – вот помру, ты тоже будешь ждать моего звонка?
– Ужинать, ужинать! – пропела свекровь. – Пока горячее!
Переодеваясь, Оксана увидела, что мобильник заряжен. Она нажала кнопки пин-кода, но ничего не вышло.
– Ты скоро? – в спальню заглянул муж. – Все стынет...
– Сейчас! – отмахнулась она и снова набрала пин-код. Неверный. Да что еще такое? Сломался телефон, что ли?
За ужином Оксана долго пересказывала все, что случилось ночью, а свекровь ахала и прижимала руки к могучей груди. Но пироги были вкусные.
– Это судьба, – сказала свекровь перед уходом, – слышали? – И посмотрела почему-то на своего сына. – Надо свою жизнь пересмотреть и Богу свечку поставить!
– Угу, – промычала Оксана, ей безумно хотелось спать.
– Сама поставлю! – пообещала свекровь. – И Николаю-угоднику тоже!
Муж повез свекровь домой, а Оксана из последних сил потащилась в ванную. Когда-то мама приучала свою дочку расчесывать перед сном волосы сто раз. Сто не сто, но сколько-то раз Оксана проводила по волосам каждый вечер. И волосы, обрадованные свободой, струились по плечам тяжелой волной.
– Купи по дороге молока! – отозвалась из кухни жена.
– Ладно!
Черный пудель вылетел из подъезда, натянул поводок, устремившись навстречу волнующим запахам, наполняющим большой проходной двор. Он хотел обследовать каждый камень, каждый угол, каждую тумбу, возле которой останавливались знакомые собаки, но хозяин не торопился спускать его с поводка. И вообще, вместо того чтобы вести пуделя на любимую площадку, он поволок его во второй двор, где не было ничего интересного.
И даже когда из подвального окошка выбрался драный бывалый кот и пудель, радостно взлаяв, бросился в атаку – хозяин укоротил поводок и потащил пса к подъезду в дальнем углу двора.
Что за странный человек? Нет чтобы погулять самому и подарить пять минут свободы своему любимцу – он который день подряд тащит его в этот дурацкий подъезд!
Пудель понял, что полноценной прогулки опять не получится, и поспешно сделал свои неотложные дела.
Мужчина остановился перед железной дверью и набрал на домофоне номер самой верхней квартиры.
Там, на седьмом этаже, были мастерские художников, у которых вечно толпился народ. Художники и коллекционеры, натурщицы и журналисты, искусствоведы и случайные посетители мастерских плохо знали друг друга и поэтому открывали дверь кому попало.
Вот и сейчас из динамика донесся нетрезвый голос:
– Это ты, Шура? Водки принес?
Мужчина пробормотал в ответ что-то неопределенное, замок щелкнул, и дверь открылась. Мужчина пропустил пуделя вперед, вошел следом за ним в подъезд и закрыл за собой дверь.
Лестница была крутая, полутемная, но впереди его ждало то, ради чего он готов был подняться не на семь, а на семьдесят этажей.
До четвертого этажа пудель послушно бежал за хозяином, но потом он начал показывать признаки утомления – отставал, норовил задержаться на каждой площадке, натягивал поводок.
– Милорд, ну, еще немного! – подбодрил его хозяин.
Пес взглянул в ответ очень выразительно – когда я хотел погулять, ты мне этого не позволил, почему же теперь я должен идти навстречу твоим желаниям?
Хозяин взглянул на часы.
Времени оставалось совсем немного, так что капризы пуделя были недопустимы.
Тут наверху хлопнула дверь, послышались чьи-то спускающиеся шаги, и мужчина решил просто и радикально решить оба вопроса: он подхватил пуделя под мышку, поднял воротник плаща, сгорбился и побрел наверх. Когда впереди показался спускающийся человек, он еще глубже надвинул на глаза козырек кепки и отвернулся к стене, чтобы не встретиться глазами с незнакомцем.
Впрочем, на лестнице было почти темно, так что вряд ли тот его запомнит.
Вот и седьмой этаж.
Из-за приоткрытой двери мастерской доносились громкие голоса, взрывы смеха. Мужчина проскользнул мимо, поднялся еще на несколько ступеней и оказался перед небольшой металлической дверью, на которой висел допотопный амбарный замок.
Мужчина был здесь уже не первый раз и знал, что замок исполняет чисто декоративную функцию. Он снял его с дужки и осторожно, стараясь не слишком громко скрипеть, открыл железную дверь.
За этой дверью был чердак, заваленный грудами никчемной рухляди.
Старые ломаные оконные рамы, пустые ящики и коробки, матрас с торчащими во все стороны пружинами, детский трехколесный велосипед без одного колеса, станина от старинной швейной машинки, битые стекла, доски и просто мусор – все это заполняло чердак сплошным слоем.
Пудель оживился: здесь можно было поиграть, пока хозяин занимается своими непонятными делами. Он углядел в углу рваный резиновый мячик и потянулся за ним, натянув поводок, но хозяин снова строго прикрикнул на него, и пес удовольствовался красной клизмой.
Мужчина осторожно шагал по разъезжающейся груде мусора.
Он был здесь уже не первый раз и нашел среди этого хлама относительно безопасный проход, но приходилось спешить: оставалось всего пять минут до начала.
Он перешагнул через ржавую батарею, поскользнулся на стопке школьных тетрадей, с трудом удержал равновесие. Под ногой оказалось что-то отвратительно мягкое, податливое. Скосив глаза, он увидел, что наступил на дохлого голубя.
Преодолев брезгливость, отшвырнул голубя носком ботинка, пробрался к стене, сделал еще несколько шагов и наконец оказался возле разбитого окошка. Стекол в нем давно не было, из окна тянуло промозглой осенней сыростью, но это не имело никакого значения: он добрался, дошел, он успел вовремя.
Наступил тот миг, ради которого он жил, ради которого мчался сюда, задыхаясь, карабкался по крутой лестнице, пробирался через груды мусора, рискуя подвернуть ногу.
Отсюда, из этого окна, было видно другое оконце, в доме напротив, двумя этажами ниже.
Это было маленькое, совсем крошечное оконце ванной комнаты, и в это оконце мужчина с пуделем мог видеть ее.
Он не зря так спешил. По ней можно было проверять часы. Она как раз вошла в ванную, достала из шкафчика расческу и принялась расчесывать свои удивительные волосы, волосы цвета светлого майского меда. Иногда он видел ее тонкий профиль, длинную шею, обвитую золотой цепочкой, но окошко было такое узкое, что пышные волосы все закрывали.
Ему не было видно ничего, ничего, кроме ее волос, но ему и не нужно было другого. В этих волосах, словно жидкое золото, медленно протекающих через густой гребень, был воплощен для него весь смысл жизни, вся ее красота и прелесть. Он готов был часами стоять здесь, на сквозняке, возле грязного, разбитого окна, и смотреть, как она расчесывает свои волосы.
Он приходил сюда каждый вечер, приходил в волнении, с бьющимся сердцем, не уверенный – придет ли она сегодня?
Несколько раз бывало, что она не приходила – возможно, уезжала куда-то или просто уходила по делам. Тогда мужчина стоял полчаса в жалкой, слабой надежде и вынужден был уходить, чтобы жена ничего не заподозрила.
Но сегодня, к счастью, она снова появилась.
Она расчесывала волосы, вполне уверенная, что ее никто не видит – да и кто мог видеть ее? Маленькое окошко ванной комнаты было так расположено, что в него можно было заглянуть только отсюда, из этого разбитого чердачного окна.
Она расчесывала волосы удивительно долго, словно исполняла какой-то древний, священный обряд. Впрочем, так оно и было – ибо какой ритуал может быть древнее и прекраснее...
Он вспомнил, как в Академии, на занятиях по немецкому языку, они читали Гейне.
«Ich weis nicht, was soll es bedeuten...»
Он сам удивился, что в памяти сохранилась немецкая строчка, и начал припоминать перевод.
...Над страшною высотою
Он готов был стоять здесь вечно, не сводя с нее глаз, любуясь тем, как она расчесывает волосы, но остальные участники ежевечернего ритуала не разделяли его желания.
Сперва пудель начал скулить и дергать поводок.
С пуделем он разобрался просто – пнул его ногой, вложив в этот удар все раздражение, всю свою неутолимую тоску.
Пес обиженно взвизгнул, отскочил к стене и затих, но поэзия мгновения была уже безнадежно испорчена.
Но хуже было другое – она закончила расчесывать волосы и ушла от окна.
Он вздохнул.
То главное, что придавало смысл его жизни, то, чем он жил с утра до вечера, закончилось – и нужно было возвращаться к тусклым будням, к унылым повседневным делам. Что там велела купить жена? Кажется, молоко?
Чего только он не отдал бы за то, чтобы обладать ею, этой женщиной с волосами медового цвета! Чего только не отдал бы! Он пошел бы ради нее на любое преступление...
Он нехотя отошел от окна, дернул за поводок.
Пудель обиженно тявкнул и поплелся следом, бросив на хозяина неприязненный взгляд. В этом взгляде читалось: если бы я только мог говорить, все рассказал бы хозяйке!
– Если бы! – передразнил его мужчина и для профилактики стегнул поводком.
Пудель взвизгнул – не столько от боли, сколько от несправедливости – и послушно засеменил за хозяином.
Они выбрались с чердака на лестницу.
Мужчина повесил на место замок и пошел прочь, мечтая о завтрашнем дне.
– Ты купил молока? – раздался из кухни голос жены, едва он вошел в квартиру.
– В магазине не было молока! – ответил он, с трудом скрывая раздражение.
Жена ничего не ответила.
Он разделся и пошел в ванную. Нужно было ложиться спать, чтобы встать утром, прожить серый, тусклый, унылый, бесконечный день, скрашиваемый только одной мыслью, только одним ожиданием: вечером он возьмет собаку и снова пойдет на тот захламленный чердак. Чтобы простоять несколько минут у окна, глядя, как ее золотые волосы текут сквозь гребень.
Господи, как же он хочет эту женщину! Душу бы продал за то, чтобы обладать ею!
Показалось ему или нет, что в лужице воды в раковине мелькнуло чье-то лицо? Скорее не лицо, а маска – злобная, нечеловеческая... Глупости, он совершенно рехнулся! Нужно взять себя в руки! У него такая ответственная работа...
– Это Бауэр, бакалейщик, – прошептал Луиджи, увидев, что инквизитор разглядывает лысого толстяка, задремавшего во время проповеди. – А рядом с ним – Михель Линц, аптекарь... позади аптекаря – булочник Дроссельмайер с женой... весьма благочестивый господин!
– А кто та дама в голубом платье? – спросил брат Бернар, внезапно ощутив головокружение, словно у самых его ног разверзлась бездонная пропасть.
– Это фрау Ситтов, жена богатого торговца... – услужливо сообщил итальянец. – Муж ее сейчас в дальнем плавании. Фрау Ситтов – усердная прихожанка, очень благочестивая, ежедневно ходит в церковь и много жертвует...
– Фрау Ситтов... – инквизитор повторил это имя, словно попробовал его на вкус. Оно показалось ему сладким, как майский мед. И волосы этой женщины были цвета светлого меда, и глаза – необыкновенного медового оттенка.
Брат Бернар вспомнил, как в молодости совершил паломничество к святому Иакову Кампостельскому. Там, в прохладной полутьме собора, он увидел чудесный лик золотоволосого ангела, который на всю жизнь запечатлелся в его сердце. И вот теперь в этом захолустном немецком городке он встретил женщину с лицом того ангела...
Инквизитор вцепился в плечо Луиджи, чтобы удержаться на ногах. Неисчислимы козни Дьявола, тысячи путей находит он, чтобы поразить верных слуг Господа!
– Что с вами, досточтимый брат? – испуганно спросил итальянец.
– Ничего... – отозвался Бернар, справившись со своим голосом. – Здесь душно...
– Должно быть, вы слишком изнурили себя постом и молитвой, досточтимый брат!
Воскресным вечером бравые ландскнехты из свиты брата Бернара всей компанией закатились в кабачок «Под золотой лозой», сам же инквизитор, закрыв лицо капюшоном, обошел город со своей черной собакой. Черной тенью проскользнул он мимо собора, мимо таверны, мимо городской аптеки, заглядывал в окна, пытаясь угадать, за каким из них скрываются еретики.
Вдруг из темной подворотни выскользнула еще более темная тень, нерешительно приблизилась к инквизитору.
Черная собака зарычала, обнажила желтые клыки.
– Спокойно, Милорд, спокойно! – проговорил брат Бернар, схватив пса за ошейник. – Этот благочестивый человек хочет исполнить свой долг перед Церковью...
Незнакомец что-то зашептал на ухо инквизитору. Тот благожелательно улыбнулся, перекрестил доносчика и пошел дальше. И тут, проходя мимо городского колодца, он увидел стройную женщину со служанкой, которая спешила домой. Голова ее была покрыта темной шалью, скрывающей лицо, но инквизитор не сомневался, что это она, фрау Ситтов.
Он проследил за женой торговца до самого дома, посмотрел из-за угла, как служанка заперла дверь, вернулся в комнату, которую отвел ему епископ, скинул свой монашеский плащ и долго бичевал себя по голым плечам, по спине.
Однако бичевание не помогло: когда брат Бернар улегся на свою узкую кровать, перед его закрытыми глазами стояла женщина в синем платье, женщина с лицом ангела, женщина с глазами удивительного медового цвета...
Брат Бернар сидел в своей комнате, как паук в центре паутины, и записывал, записывал, записывал. Встречаясь за обедом с епископом, он светлел лицом и говорил:
– Вот так, Ваше Преосвященство! Вы считали, что ваша паства сплошь состоит из добрых христиан, из невинных агнцев, а они оказались волками в овечьей шкуре! Мы только начали расследование, а у нас уже десятки подозреваемых!
– Ну, право, я не знаю, можно ли верить всем этим доносам... – Епископ морщился. – Возможно, кто-то доносит не по христианскому долгу, а со зла, из мести или из корысти.
– На этот счет вы можете не сомневаться, Ваше Преосвященство! – Брат Бернар показывал епископу небольшую книжицу в потрепанном переплете. – У меня есть мое несравненное орудие, «Молот ведьм», блистательный труд двух моих досточтимых коллег, опытнейших братьев инквизиторов Шпренгера и Инститориса. Здесь, в этой небольшой книге, подробно разъясняется и то, как следует вести допрос и следствие по делу о ведовстве, и то, как отличить чистосердечный донос от злонамеренного и лживого. Пользуясь этой книгой, я никогда не собьюсь с верного пути!
Епископу нечего было возразить, и он завершал обед в молчании. А брат Бернар спешил в свою келью, куда помощник одного за другим приводил доносчиков.
Брат Бернар внимательно выслушивал каждого, задавал каверзные вопросы, как советовали авторы «Молота ведьм», дабы выяснить, не вызван ли донос исключительно смертельной враждой доносчика и обвиняемого, основан ли он на собственных наблюдениях или лишь на смутных слухах. Впрочем, как говорили братья-инквизиторы в своем бессмертном труде, нет дыма без огня, и упорный слух – достаточное основание для проведения расследования.
На этом этапе дознания брат Бернар еще не производил арестов, он лишь собирал материалы, чтобы затем одним махом захватить наиболее подозрительных горожан.
А потом, когда присутственные часы заканчивались, брат Бернар покидал дом епископа и со своей собакой черной тенью блуждал по городу, заглядывая в каждый закоулок, в каждую темную подворотню. Инквизитор говорил себе, что отыскивает еретиков, хочет выследить их тайные сборища, но в действительности ему хотелось еще раз увидеть женщину с медовыми глазами...
Прохожие шарахались от него, как от привидения, испуганно крестились и торопились скрыться в своих домах, запереть дверь, отгородиться от черной тени, расползающейся по городу...
В своих блужданиях инквизитор раз за разом невольно возвращался к дому фрау Ситтов, но ставни его всегда были плотно закрыты, и ему не удавалось увидеть ту, которая внесла смятение в его сердце, так что приходилось ждать следующего воскресенья, чтобы встретить ее в церкви.
Вернувшись в свое одинокое жилище, брат Бернар долгие часы молился и бичевал свои израненные плечи, прося у Господа помощи в борьбе с еретиками и с собственным своим сердцем, охваченным преступной страстью...
Однажды во время своих ночных блужданий по городу инквизитор оказался перед жалкой лачугой, притулившейся к городской стене возле самых ворот. Из единственного окошка хижины выбивался тусклый мерцающий свет.
Странное чувство охватило его. Брат Бернар толкнул дверь и вошел внутрь, согнувшись. Собака испуганно заскулила, но все же последовала за хозяином, прижимаясь к его ногам.
За дверью увидел он тесную и грязную каморку, освещенную тускло тлеющей лучиной и угасающим огнем в очаге, над которым булькало в закопченном котелке какое-то зловонное варево. Над котелком висели пучки трав и какие-то странные предметы, напоминающие то ли сморщенные мышиные тушки, то ли сохнущие лохмотья. Перед самым очагом сидела на корточках оборванная старуха с седыми космами, свисающими на глаза, и полуоткрытым ртом, посреди которого красовался единственный желтый зуб, как колокольня церкви посреди безлюдной пустоши.
Повернувшись к вошедшему, старуха уставилась на него неожиданно яркими глазами и проговорила:
– Ну, наконец-то ты пришел ко мне, красавчик! Давно я тебя ждала! Посиди со старухой, отведай моего угощения!
– Ты ждала меня? – удивленно переспросил инквизитор. – С какой стати? Да знаешь ли ты, кто я такой?
– Еще бы не знать! – Старуха мерзко захихикала. – Ты – стервятник, могильный червяк, служитель смерти! Мы с тобой одного поля ягоды, красавчик!
– Как ты смеешь говорить мне такое, старая ведьма! – возвысил голос брат Бернар. – Я – служитель матери нашей католической Церкви, преданный слуга Его Святейшества папы, верный пес Господа, призванный искать и поражать ересь во всяких ее проявлениях...
– Вот-вот! – перебила его ведьма и снова захихикала. – Я же и говорю – стервятник, прислужник смерти! Но ты зря так кипятишься, красавчик, ведь я знаю, зачем ты ко мне пришел!
– Зачем? – переспросил инквизитор, теряя свою былую уверенность. – Я случайно увидел твою лачугу, случайно толкнул эту дверь, у меня и в мыслях не было...
– Бла-бла-бла! – протянула старуха. – Ты сам-то веришь своим словам, красавчик? Ты пришел ко мне, чтобы попросить у меня помощи! И не стыдись в этом признаться!
– О чем ты говоришь, старая ведьма? Чем ты можешь помочь мне? Ты – старая нищая ворона, случайно задержавшаяся на этом свете, я же – исполнитель воли Его Святейшества...
– Ну вот, опять заладил! – Старуха зевнула. – Тебе еще не надоело повторять одно и то же?
– Ты кощунствуешь, старуха! – инквизитор повысил голос и огляделся по сторонам. – И вообще, здесь явно пахнет ересью и колдовством! Не понимаю, как Его Преосвященство господин епископ до сих пор терпел твое присутствие в этом городе? Ну, ничего, я с этим быстро покончу! Завтра же я пришлю за тобой ландскнехтов!
– Ох, как я напугалась! – Старуха изобразила на лице притворный ужас и снова захихикала. – Не пора ли перейти к делу, красавчик? Ты ведь хотел попросить у меня ее...
– Ее? – переспросил брат Бернар, чувствуя, как земля уходит из-под его ног. – О чем ты...
– Взгляни-ка, красавчик, в это зеркало! – Старуха вытащила из своих лохмотьев круглое венецианское зеркало в серебряной оправе, на ручке из слоновой кости. Эта дорогая изящная вещь казалась вовсе неуместной в жалкой каморке старой ведьмы. Старуха протерла зеркало грязным рукавом и протянула инквизитору.
Брат Бернар не хотел брать зеркало – но послушно взял его, как будто его рукой водила какая-то чуждая сила, и против воли взглянул в сияющий овал.
И вместо собственного лица он увидел в зеркале женщину с глазами цвета светлого майского меда. Фрау Ситтов неспешно расчесывала свои чудесные медовые волосы, глядя прямо перед собой с выражением равнодушного покоя, глядя словно в самое сердце брата Бернара, в самую его душу.
– Славная бабенка! – проговорила ведьма. – Не смущайся, красавчик, старая Герда тебе поможет!
– Как ты смеешь, ведьма... – начал инквизитор, но старуха нетерпеливо отмахнулась от него, вырвала из его руки зеркало, спрятала снова в своих лохмотьях.
И брат Бернар внезапно упал на колени, протянул руки к нищей знахарке и взмолился:
– Дай мне еще посмотреть на нее!
– Довольно, красавчик! – строго ответила старуха. – Много ли от этого проку? Я же сказала, что помогу тебе! Бабенка и впрямь хороша! Она будет твоей, не сомневайся!
Она отвернулась от инквизитора, пошарила в груде лохмотьев возле очага и вытащила оттуда глиняный кувшинчик, запечатанный золотистым воском.
– Вот, красавчик, возьми это. Когда будешь один, намажешь себя всего, с головы до ног! Ничего не пропусти, красавчик, ни одного местечка! – старуха мерзко захихикала. – Только помни – когда будешь совсем, совсем один!
Когда она пересказывала все случившееся в третий раз, директор крикнул, чтобы прекратили бесноваться и разошлись по рабочим местам. Оксана зашла к нему и отчиталась о поездке. Они поговорили немного, после чего началась обычная круговерть.
Прибежала заплаканная Аня из отдела пиара, у них назначена на послезавтра презентация книги, а типография задерживает тираж. И что тогда презентовать? Журналисты придут...
При виде ее Оксана вспомнила о вчерашней встрече.
– Слушай, а Логинов пришел? – спросила она.
– Какой Логинов? – отмахнулась Аня. – Ты понимаешь, что послезавтра будет полная катастрофа? Стольких людей собрали с большим трудом, а книги нет!
– Оксана, разберись! – рявкнул неслышно подошедший директор.
Потом прорвался к ней нервный автор, который поссорился с художником насчет обложки. Потом выяснилось, что другой, топовый автор, никак не сможет сдать рукопись к сроку. И Оксана просила, убеждала, входила в положение, грозила штрафными санкциями, мирила спорщиков, умоляла типографских пойти навстречу, и закончилось все это около семи часов вечера, когда директор давно уехал домой, да и все издательство опустело.
Оксана тяжко вздохнула и тоже побрела восвояси. На улице шел дождь, машина ее была в ремонте, так что пришлось тащиться на общественном транспорте.
Дома уютно горел свет, было слегка прибрано и пахло пирогами. Такая метаморфоза объяснялась очень просто: в гости нежданно-негаданно заявилась свекровь. Собственно, ничего удивительного, ей хотелось узнать подробности пожара. Надо отдать ей должное: свекровь никогда не приходила с пустыми руками. То пирог с рыбой притащит, то холодца лоточек, то буженину домашнюю. И все свое, с пылу с жару. Готовила она по старинке – много, жирно и сытно, начинала с нуля, даже фарша никогда не покупала – крутила мясо на обычной мясорубке, электрическая ее не устраивала. И слово «полуфабрикаты» в ее лексиконе было самым ругательным.
Сегодня были пироги с капустой и с яблоками, а еще целая миска круто зажаренных котлет с чесноком и перцем.
Удивляло не это, а то, что свекровь сумела заставить своего сыночка прибраться в квартире. Ведь может же, когда хочет!
– Оксаночка! – свекровь всплеснула руками. – Ну как же так вышло?
Оксана вгляделась в ее лицо. Вроде бы не врет, искренне волнуется за нее. Ну, надо человека порадовать, рассказать все в подробностях. Господи, как они все надоели!
В прихожую выглянул муж.
– Санка, ты как?
– Как видишь, – нахмурилась она, – мог и позвонить, поинтересоваться.
– А у тебя мобильник не отвечает, – тут же начал выговаривать Максим, – а я звонил в издательство, там сказали, что ты занята...
Оксана вспомнила, что и правда прибегала Ленка и что-то говорила, но она тогда только отмахнулась – уйди с глаз моих, некогда...
– И сама бы могла звякнуть, – муж смотрел теперь обиженно, – знаешь, что я волнуюсь.
– У меня телефон сел... – начала было Оксана, но тут же опомнилась. Как он умеет всегда так повернуть разговор, что она чувствует себя виноватой. Даже в данном случае. – А я, между прочим, чуть не сгорела, – огрызнулась она, – вот помру, ты тоже будешь ждать моего звонка?
– Ужинать, ужинать! – пропела свекровь. – Пока горячее!
Переодеваясь, Оксана увидела, что мобильник заряжен. Она нажала кнопки пин-кода, но ничего не вышло.
– Ты скоро? – в спальню заглянул муж. – Все стынет...
– Сейчас! – отмахнулась она и снова набрала пин-код. Неверный. Да что еще такое? Сломался телефон, что ли?
За ужином Оксана долго пересказывала все, что случилось ночью, а свекровь ахала и прижимала руки к могучей груди. Но пироги были вкусные.
– Это судьба, – сказала свекровь перед уходом, – слышали? – И посмотрела почему-то на своего сына. – Надо свою жизнь пересмотреть и Богу свечку поставить!
– Угу, – промычала Оксана, ей безумно хотелось спать.
– Сама поставлю! – пообещала свекровь. – И Николаю-угоднику тоже!
Муж повез свекровь домой, а Оксана из последних сил потащилась в ванную. Когда-то мама приучала свою дочку расчесывать перед сном волосы сто раз. Сто не сто, но сколько-то раз Оксана проводила по волосам каждый вечер. И волосы, обрадованные свободой, струились по плечам тяжелой волной.
* * *
– Милорд, ну потерпи ты немного! – Хозяин прикрепил поводок к ошейнику, застегнул плащ, нахлобучил кепку и крикнул в глубину квартиры: – Мы ненадолго!– Купи по дороге молока! – отозвалась из кухни жена.
– Ладно!
Черный пудель вылетел из подъезда, натянул поводок, устремившись навстречу волнующим запахам, наполняющим большой проходной двор. Он хотел обследовать каждый камень, каждый угол, каждую тумбу, возле которой останавливались знакомые собаки, но хозяин не торопился спускать его с поводка. И вообще, вместо того чтобы вести пуделя на любимую площадку, он поволок его во второй двор, где не было ничего интересного.
И даже когда из подвального окошка выбрался драный бывалый кот и пудель, радостно взлаяв, бросился в атаку – хозяин укоротил поводок и потащил пса к подъезду в дальнем углу двора.
Что за странный человек? Нет чтобы погулять самому и подарить пять минут свободы своему любимцу – он который день подряд тащит его в этот дурацкий подъезд!
Пудель понял, что полноценной прогулки опять не получится, и поспешно сделал свои неотложные дела.
Мужчина остановился перед железной дверью и набрал на домофоне номер самой верхней квартиры.
Там, на седьмом этаже, были мастерские художников, у которых вечно толпился народ. Художники и коллекционеры, натурщицы и журналисты, искусствоведы и случайные посетители мастерских плохо знали друг друга и поэтому открывали дверь кому попало.
Вот и сейчас из динамика донесся нетрезвый голос:
– Это ты, Шура? Водки принес?
Мужчина пробормотал в ответ что-то неопределенное, замок щелкнул, и дверь открылась. Мужчина пропустил пуделя вперед, вошел следом за ним в подъезд и закрыл за собой дверь.
Лестница была крутая, полутемная, но впереди его ждало то, ради чего он готов был подняться не на семь, а на семьдесят этажей.
До четвертого этажа пудель послушно бежал за хозяином, но потом он начал показывать признаки утомления – отставал, норовил задержаться на каждой площадке, натягивал поводок.
– Милорд, ну, еще немного! – подбодрил его хозяин.
Пес взглянул в ответ очень выразительно – когда я хотел погулять, ты мне этого не позволил, почему же теперь я должен идти навстречу твоим желаниям?
Хозяин взглянул на часы.
Времени оставалось совсем немного, так что капризы пуделя были недопустимы.
Тут наверху хлопнула дверь, послышались чьи-то спускающиеся шаги, и мужчина решил просто и радикально решить оба вопроса: он подхватил пуделя под мышку, поднял воротник плаща, сгорбился и побрел наверх. Когда впереди показался спускающийся человек, он еще глубже надвинул на глаза козырек кепки и отвернулся к стене, чтобы не встретиться глазами с незнакомцем.
Впрочем, на лестнице было почти темно, так что вряд ли тот его запомнит.
Вот и седьмой этаж.
Из-за приоткрытой двери мастерской доносились громкие голоса, взрывы смеха. Мужчина проскользнул мимо, поднялся еще на несколько ступеней и оказался перед небольшой металлической дверью, на которой висел допотопный амбарный замок.
Мужчина был здесь уже не первый раз и знал, что замок исполняет чисто декоративную функцию. Он снял его с дужки и осторожно, стараясь не слишком громко скрипеть, открыл железную дверь.
За этой дверью был чердак, заваленный грудами никчемной рухляди.
Старые ломаные оконные рамы, пустые ящики и коробки, матрас с торчащими во все стороны пружинами, детский трехколесный велосипед без одного колеса, станина от старинной швейной машинки, битые стекла, доски и просто мусор – все это заполняло чердак сплошным слоем.
Пудель оживился: здесь можно было поиграть, пока хозяин занимается своими непонятными делами. Он углядел в углу рваный резиновый мячик и потянулся за ним, натянув поводок, но хозяин снова строго прикрикнул на него, и пес удовольствовался красной клизмой.
Мужчина осторожно шагал по разъезжающейся груде мусора.
Он был здесь уже не первый раз и нашел среди этого хлама относительно безопасный проход, но приходилось спешить: оставалось всего пять минут до начала.
Он перешагнул через ржавую батарею, поскользнулся на стопке школьных тетрадей, с трудом удержал равновесие. Под ногой оказалось что-то отвратительно мягкое, податливое. Скосив глаза, он увидел, что наступил на дохлого голубя.
Преодолев брезгливость, отшвырнул голубя носком ботинка, пробрался к стене, сделал еще несколько шагов и наконец оказался возле разбитого окошка. Стекол в нем давно не было, из окна тянуло промозглой осенней сыростью, но это не имело никакого значения: он добрался, дошел, он успел вовремя.
Наступил тот миг, ради которого он жил, ради которого мчался сюда, задыхаясь, карабкался по крутой лестнице, пробирался через груды мусора, рискуя подвернуть ногу.
Отсюда, из этого окна, было видно другое оконце, в доме напротив, двумя этажами ниже.
Это было маленькое, совсем крошечное оконце ванной комнаты, и в это оконце мужчина с пуделем мог видеть ее.
Он не зря так спешил. По ней можно было проверять часы. Она как раз вошла в ванную, достала из шкафчика расческу и принялась расчесывать свои удивительные волосы, волосы цвета светлого майского меда. Иногда он видел ее тонкий профиль, длинную шею, обвитую золотой цепочкой, но окошко было такое узкое, что пышные волосы все закрывали.
Ему не было видно ничего, ничего, кроме ее волос, но ему и не нужно было другого. В этих волосах, словно жидкое золото, медленно протекающих через густой гребень, был воплощен для него весь смысл жизни, вся ее красота и прелесть. Он готов был часами стоять здесь, на сквозняке, возле грязного, разбитого окна, и смотреть, как она расчесывает свои волосы.
Он приходил сюда каждый вечер, приходил в волнении, с бьющимся сердцем, не уверенный – придет ли она сегодня?
Несколько раз бывало, что она не приходила – возможно, уезжала куда-то или просто уходила по делам. Тогда мужчина стоял полчаса в жалкой, слабой надежде и вынужден был уходить, чтобы жена ничего не заподозрила.
Но сегодня, к счастью, она снова появилась.
Она расчесывала волосы, вполне уверенная, что ее никто не видит – да и кто мог видеть ее? Маленькое окошко ванной комнаты было так расположено, что в него можно было заглянуть только отсюда, из этого разбитого чердачного окна.
Она расчесывала волосы удивительно долго, словно исполняла какой-то древний, священный обряд. Впрочем, так оно и было – ибо какой ритуал может быть древнее и прекраснее...
Он вспомнил, как в Академии, на занятиях по немецкому языку, они читали Гейне.
«Ich weis nicht, was soll es bedeuten...»
Он сам удивился, что в памяти сохранилась немецкая строчка, и начал припоминать перевод.
...Над страшною высотою
Он чувствовал себя этим пловцом, забывшим обо всем на свете, не замечающим торчащих из воды острых камней, коварных отмелей и бурунов, пловцом, для которого весь мир сошелся в одну точку, в одно крошечное оконце, через которое он может любоваться волосами цвета майского меда...
Над Рейном навис утес,
Сражает пловцов красотою
Там дева в золоте кос.
Расчесывает гребнем
И дивную песню поет,
И, завороженный пеньем,
На камни певец плывет...[1]
Он готов был стоять здесь вечно, не сводя с нее глаз, любуясь тем, как она расчесывает волосы, но остальные участники ежевечернего ритуала не разделяли его желания.
Сперва пудель начал скулить и дергать поводок.
С пуделем он разобрался просто – пнул его ногой, вложив в этот удар все раздражение, всю свою неутолимую тоску.
Пес обиженно взвизгнул, отскочил к стене и затих, но поэзия мгновения была уже безнадежно испорчена.
Но хуже было другое – она закончила расчесывать волосы и ушла от окна.
Он вздохнул.
То главное, что придавало смысл его жизни, то, чем он жил с утра до вечера, закончилось – и нужно было возвращаться к тусклым будням, к унылым повседневным делам. Что там велела купить жена? Кажется, молоко?
Чего только он не отдал бы за то, чтобы обладать ею, этой женщиной с волосами медового цвета! Чего только не отдал бы! Он пошел бы ради нее на любое преступление...
Он нехотя отошел от окна, дернул за поводок.
Пудель обиженно тявкнул и поплелся следом, бросив на хозяина неприязненный взгляд. В этом взгляде читалось: если бы я только мог говорить, все рассказал бы хозяйке!
– Если бы! – передразнил его мужчина и для профилактики стегнул поводком.
Пудель взвизгнул – не столько от боли, сколько от несправедливости – и послушно засеменил за хозяином.
Они выбрались с чердака на лестницу.
Мужчина повесил на место замок и пошел прочь, мечтая о завтрашнем дне.
– Ты купил молока? – раздался из кухни голос жены, едва он вошел в квартиру.
– В магазине не было молока! – ответил он, с трудом скрывая раздражение.
Жена ничего не ответила.
Он разделся и пошел в ванную. Нужно было ложиться спать, чтобы встать утром, прожить серый, тусклый, унылый, бесконечный день, скрашиваемый только одной мыслью, только одним ожиданием: вечером он возьмет собаку и снова пойдет на тот захламленный чердак. Чтобы простоять несколько минут у окна, глядя, как ее золотые волосы текут сквозь гребень.
Господи, как же он хочет эту женщину! Душу бы продал за то, чтобы обладать ею!
Показалось ему или нет, что в лужице воды в раковине мелькнуло чье-то лицо? Скорее не лицо, а маска – злобная, нечеловеческая... Глупости, он совершенно рехнулся! Нужно взять себя в руки! У него такая ответственная работа...
* * *
На следующий день было воскресенье, и брат Бернар вместе со всеми своими людьми пришел на мессу. Пока епископ произносил проповедь, посвященную всемерному искоренению ереси и колдовства, инквизитор внимательно разглядывал прихожан, чтобы определить, кто из них недостаточно тверд в вере. Рядом с ним стоял секретарь епископа итальянец Луиджи, шепотом называя имена горожан, привлекших внимание брата Бернара.– Это Бауэр, бакалейщик, – прошептал Луиджи, увидев, что инквизитор разглядывает лысого толстяка, задремавшего во время проповеди. – А рядом с ним – Михель Линц, аптекарь... позади аптекаря – булочник Дроссельмайер с женой... весьма благочестивый господин!
– А кто та дама в голубом платье? – спросил брат Бернар, внезапно ощутив головокружение, словно у самых его ног разверзлась бездонная пропасть.
– Это фрау Ситтов, жена богатого торговца... – услужливо сообщил итальянец. – Муж ее сейчас в дальнем плавании. Фрау Ситтов – усердная прихожанка, очень благочестивая, ежедневно ходит в церковь и много жертвует...
– Фрау Ситтов... – инквизитор повторил это имя, словно попробовал его на вкус. Оно показалось ему сладким, как майский мед. И волосы этой женщины были цвета светлого меда, и глаза – необыкновенного медового оттенка.
Брат Бернар вспомнил, как в молодости совершил паломничество к святому Иакову Кампостельскому. Там, в прохладной полутьме собора, он увидел чудесный лик золотоволосого ангела, который на всю жизнь запечатлелся в его сердце. И вот теперь в этом захолустном немецком городке он встретил женщину с лицом того ангела...
Инквизитор вцепился в плечо Луиджи, чтобы удержаться на ногах. Неисчислимы козни Дьявола, тысячи путей находит он, чтобы поразить верных слуг Господа!
– Что с вами, досточтимый брат? – испуганно спросил итальянец.
– Ничего... – отозвался Бернар, справившись со своим голосом. – Здесь душно...
– Должно быть, вы слишком изнурили себя постом и молитвой, досточтимый брат!
Воскресным вечером бравые ландскнехты из свиты брата Бернара всей компанией закатились в кабачок «Под золотой лозой», сам же инквизитор, закрыв лицо капюшоном, обошел город со своей черной собакой. Черной тенью проскользнул он мимо собора, мимо таверны, мимо городской аптеки, заглядывал в окна, пытаясь угадать, за каким из них скрываются еретики.
Вдруг из темной подворотни выскользнула еще более темная тень, нерешительно приблизилась к инквизитору.
Черная собака зарычала, обнажила желтые клыки.
– Спокойно, Милорд, спокойно! – проговорил брат Бернар, схватив пса за ошейник. – Этот благочестивый человек хочет исполнить свой долг перед Церковью...
Незнакомец что-то зашептал на ухо инквизитору. Тот благожелательно улыбнулся, перекрестил доносчика и пошел дальше. И тут, проходя мимо городского колодца, он увидел стройную женщину со служанкой, которая спешила домой. Голова ее была покрыта темной шалью, скрывающей лицо, но инквизитор не сомневался, что это она, фрау Ситтов.
Он проследил за женой торговца до самого дома, посмотрел из-за угла, как служанка заперла дверь, вернулся в комнату, которую отвел ему епископ, скинул свой монашеский плащ и долго бичевал себя по голым плечам, по спине.
Однако бичевание не помогло: когда брат Бернар улегся на свою узкую кровать, перед его закрытыми глазами стояла женщина в синем платье, женщина с лицом ангела, женщина с глазами удивительного медового цвета...
* * *
В первый день к инквизитору подошел только один человек, во второй – трое, на четвертый день он едва успевал записывать показания доносчиков. Доносили на соседей и на лучших друзей, мужья доносили на жен, братья – на сестер, дети – на матерей.Брат Бернар сидел в своей комнате, как паук в центре паутины, и записывал, записывал, записывал. Встречаясь за обедом с епископом, он светлел лицом и говорил:
– Вот так, Ваше Преосвященство! Вы считали, что ваша паства сплошь состоит из добрых христиан, из невинных агнцев, а они оказались волками в овечьей шкуре! Мы только начали расследование, а у нас уже десятки подозреваемых!
– Ну, право, я не знаю, можно ли верить всем этим доносам... – Епископ морщился. – Возможно, кто-то доносит не по христианскому долгу, а со зла, из мести или из корысти.
– На этот счет вы можете не сомневаться, Ваше Преосвященство! – Брат Бернар показывал епископу небольшую книжицу в потрепанном переплете. – У меня есть мое несравненное орудие, «Молот ведьм», блистательный труд двух моих досточтимых коллег, опытнейших братьев инквизиторов Шпренгера и Инститориса. Здесь, в этой небольшой книге, подробно разъясняется и то, как следует вести допрос и следствие по делу о ведовстве, и то, как отличить чистосердечный донос от злонамеренного и лживого. Пользуясь этой книгой, я никогда не собьюсь с верного пути!
Епископу нечего было возразить, и он завершал обед в молчании. А брат Бернар спешил в свою келью, куда помощник одного за другим приводил доносчиков.
Брат Бернар внимательно выслушивал каждого, задавал каверзные вопросы, как советовали авторы «Молота ведьм», дабы выяснить, не вызван ли донос исключительно смертельной враждой доносчика и обвиняемого, основан ли он на собственных наблюдениях или лишь на смутных слухах. Впрочем, как говорили братья-инквизиторы в своем бессмертном труде, нет дыма без огня, и упорный слух – достаточное основание для проведения расследования.
На этом этапе дознания брат Бернар еще не производил арестов, он лишь собирал материалы, чтобы затем одним махом захватить наиболее подозрительных горожан.
А потом, когда присутственные часы заканчивались, брат Бернар покидал дом епископа и со своей собакой черной тенью блуждал по городу, заглядывая в каждый закоулок, в каждую темную подворотню. Инквизитор говорил себе, что отыскивает еретиков, хочет выследить их тайные сборища, но в действительности ему хотелось еще раз увидеть женщину с медовыми глазами...
Прохожие шарахались от него, как от привидения, испуганно крестились и торопились скрыться в своих домах, запереть дверь, отгородиться от черной тени, расползающейся по городу...
В своих блужданиях инквизитор раз за разом невольно возвращался к дому фрау Ситтов, но ставни его всегда были плотно закрыты, и ему не удавалось увидеть ту, которая внесла смятение в его сердце, так что приходилось ждать следующего воскресенья, чтобы встретить ее в церкви.
Вернувшись в свое одинокое жилище, брат Бернар долгие часы молился и бичевал свои израненные плечи, прося у Господа помощи в борьбе с еретиками и с собственным своим сердцем, охваченным преступной страстью...
Однажды во время своих ночных блужданий по городу инквизитор оказался перед жалкой лачугой, притулившейся к городской стене возле самых ворот. Из единственного окошка хижины выбивался тусклый мерцающий свет.
Странное чувство охватило его. Брат Бернар толкнул дверь и вошел внутрь, согнувшись. Собака испуганно заскулила, но все же последовала за хозяином, прижимаясь к его ногам.
За дверью увидел он тесную и грязную каморку, освещенную тускло тлеющей лучиной и угасающим огнем в очаге, над которым булькало в закопченном котелке какое-то зловонное варево. Над котелком висели пучки трав и какие-то странные предметы, напоминающие то ли сморщенные мышиные тушки, то ли сохнущие лохмотья. Перед самым очагом сидела на корточках оборванная старуха с седыми космами, свисающими на глаза, и полуоткрытым ртом, посреди которого красовался единственный желтый зуб, как колокольня церкви посреди безлюдной пустоши.
Повернувшись к вошедшему, старуха уставилась на него неожиданно яркими глазами и проговорила:
– Ну, наконец-то ты пришел ко мне, красавчик! Давно я тебя ждала! Посиди со старухой, отведай моего угощения!
– Ты ждала меня? – удивленно переспросил инквизитор. – С какой стати? Да знаешь ли ты, кто я такой?
– Еще бы не знать! – Старуха мерзко захихикала. – Ты – стервятник, могильный червяк, служитель смерти! Мы с тобой одного поля ягоды, красавчик!
– Как ты смеешь говорить мне такое, старая ведьма! – возвысил голос брат Бернар. – Я – служитель матери нашей католической Церкви, преданный слуга Его Святейшества папы, верный пес Господа, призванный искать и поражать ересь во всяких ее проявлениях...
– Вот-вот! – перебила его ведьма и снова захихикала. – Я же и говорю – стервятник, прислужник смерти! Но ты зря так кипятишься, красавчик, ведь я знаю, зачем ты ко мне пришел!
– Зачем? – переспросил инквизитор, теряя свою былую уверенность. – Я случайно увидел твою лачугу, случайно толкнул эту дверь, у меня и в мыслях не было...
– Бла-бла-бла! – протянула старуха. – Ты сам-то веришь своим словам, красавчик? Ты пришел ко мне, чтобы попросить у меня помощи! И не стыдись в этом признаться!
– О чем ты говоришь, старая ведьма? Чем ты можешь помочь мне? Ты – старая нищая ворона, случайно задержавшаяся на этом свете, я же – исполнитель воли Его Святейшества...
– Ну вот, опять заладил! – Старуха зевнула. – Тебе еще не надоело повторять одно и то же?
– Ты кощунствуешь, старуха! – инквизитор повысил голос и огляделся по сторонам. – И вообще, здесь явно пахнет ересью и колдовством! Не понимаю, как Его Преосвященство господин епископ до сих пор терпел твое присутствие в этом городе? Ну, ничего, я с этим быстро покончу! Завтра же я пришлю за тобой ландскнехтов!
– Ох, как я напугалась! – Старуха изобразила на лице притворный ужас и снова захихикала. – Не пора ли перейти к делу, красавчик? Ты ведь хотел попросить у меня ее...
– Ее? – переспросил брат Бернар, чувствуя, как земля уходит из-под его ног. – О чем ты...
– Взгляни-ка, красавчик, в это зеркало! – Старуха вытащила из своих лохмотьев круглое венецианское зеркало в серебряной оправе, на ручке из слоновой кости. Эта дорогая изящная вещь казалась вовсе неуместной в жалкой каморке старой ведьмы. Старуха протерла зеркало грязным рукавом и протянула инквизитору.
Брат Бернар не хотел брать зеркало – но послушно взял его, как будто его рукой водила какая-то чуждая сила, и против воли взглянул в сияющий овал.
И вместо собственного лица он увидел в зеркале женщину с глазами цвета светлого майского меда. Фрау Ситтов неспешно расчесывала свои чудесные медовые волосы, глядя прямо перед собой с выражением равнодушного покоя, глядя словно в самое сердце брата Бернара, в самую его душу.
– Славная бабенка! – проговорила ведьма. – Не смущайся, красавчик, старая Герда тебе поможет!
– Как ты смеешь, ведьма... – начал инквизитор, но старуха нетерпеливо отмахнулась от него, вырвала из его руки зеркало, спрятала снова в своих лохмотьях.
И брат Бернар внезапно упал на колени, протянул руки к нищей знахарке и взмолился:
– Дай мне еще посмотреть на нее!
– Довольно, красавчик! – строго ответила старуха. – Много ли от этого проку? Я же сказала, что помогу тебе! Бабенка и впрямь хороша! Она будет твоей, не сомневайся!
Она отвернулась от инквизитора, пошарила в груде лохмотьев возле очага и вытащила оттуда глиняный кувшинчик, запечатанный золотистым воском.
– Вот, красавчик, возьми это. Когда будешь один, намажешь себя всего, с головы до ног! Ничего не пропусти, красавчик, ни одного местечка! – старуха мерзко захихикала. – Только помни – когда будешь совсем, совсем один!