Из дома вышел Ольгерт, сел рядом с ней на завалинку и закурил. Ольгерт курит «Данхилл» с коричневым фильтром, в России таких сигарет пока нет, но он же иностранец. И здесь, в Литве, он у себя дома. Сигареты жутко крепкие, но пахнут приятно. Впрочем, Лина сидела, отвернувшись, не глядя на него, и упорно молчала.
– Так и будем в молчанку играть? – заговорил Ольгерт. – Я тебя понимаю: злишься. Ну злись, имеешь право. Но и ты меня пойми, девочка: ты ж меня без ножа режешь. Нам каждый день простоя знаешь во что встает? Я должен закончить фильм, я под него деньги занял, это ты понимаешь? Чужие деньги. Их надо вернуть. Съемочная группа… В чем они виноваты?
В работе над фильмом участвует чертова уйма народу. Одних продюсеров штук пять: линейный, исполнительный, креативный и еще какие-то, Лина всех не помнила. А еще администраторы, помощники, ассистенты, – не путать, это разные должности! – операторы, осветители, дольщики… Дольщик – это не тот, кто пай в деле имеет, это тот, кто операторскую тележку возит. Тележка называется «долли». И есть еще водители, обычные шоферы, они баранку крутят. Костюмеры, гримеры, бутафоры. Звукооператоры – целый цех. Есть еще и каскадеры, вот в их картине, например, есть. Урода Валдиса дублируют и еще кое-кого из персонажей. Да мало ли кто еще! Недаром титры кинофильма растягиваются на километр. Всех надо упомянуть. Как ни скромна роль какого-нибудь дольщика или водителя, а без него «кина не будет», как шутил когда-то Савелий Крамаров.
Но Лина упрямо покачала головой.
– Не буду я с ней сниматься, хоть убейте. Не буду ее обнимать и звать мамой. Слушайте, – вдруг повернулась Лина к режиссеру: собственные слова навели ее на мысль. – А может, вы другой финал снимете? Пусть меня убьют. Пусть застрелят прямо у нее на глазах. Выйдет очень драматично.
– Ты так жаждешь умереть? – усмехнулся Ольгерт. – Не рановато ли – в тринадцать лет?
– Это возраст Суламифи, – сказала Лина. – Только я не знаю, кто она такая.
– Почитай у Куприна. Так и называется – «Суламифь». Да, ей было тринадцать лет, и ее убили. Она была женой царя Соломона.
– В тринадцать лет? – ахнула Лина.
– На Востоке девушки рано созревают. Но ты на нее ни капельки не похожа. В общем, не морочь мне голову, мне надо, чтобы мать и дочь встретились. В этом весь смысл, не могу я менять сценарий. Послушай, – заговорил он горячо, – я этого гада Валдиса урою. Прости, надо было тогда тебя послушать, а я, дурак… Думал, он до края не дойдет. «Возраст Суламифи»! Вот сволочь! Но ты все-таки меня послушай, – повторил Ольгерт, – я знаю, как тебе плохо. Ну и чего ты хочешь? Чтобы всем было плохо? Всю группу хочешь наказать? Валдис к тебе больше близко не подойдет, я обещаю.
– Да при чем тут Валдис… – рассеянно откликнулась Лина, не отвечая на основной вопрос. – Валдис просто болван.
– Ты ее винишь? – уточнил Ольгерт, вглядываясь в профиль девочки. – Думаешь, она это подстроила?
– Не знаю, – устало вздохнула Лина. – Нет, она не подстраивала, но она была там, видела, что он пьян, и бросила меня одну. Я не хочу об этом говорить. Пожалуйста, отправьте меня домой! Я хочу к папе! Ну придумайте что-нибудь, вы же режиссер, вы все можете!
Опять он усмехнулся.
– Далеко не все, и ты прекрасно это знаешь. Хорошо, а если не с ней? Нам с тобой одну сцену доснять осталось, будешь работать, если не с ней?
– А как? – спросила ошарашенная Лина.
– Моя забота. Мне главное, чтобы ты согласилась. Ну так как? Будешь, если не с ней?
Лина помолчала. На двор вышла Тереза вывешивать ее выстиранный сарафан и приветливо помахала им.
– Вот если б вы Терезу снимали… Она такая хорошая, такая красавица! Она куда больше подходит. Уж получше Нельки.
Тереза и впрямь красавица, просто загляденье. Высокая, стройная, натуральные, без всякой краски, льняные волосы, правильные черты, яркие голубые глаза. Как у Пушкина: «Нет на свете царицы краше польской девицы». И при этом Тереза простая, милая, добрая, никого из себя не корчит.
– Ну, во-первых, она не актриса, – начал Ольгерт.
– А Нелька актриса? – язвительно спросила Лина.
– Да, представь себе. – Ольгерт не стал говорить Лине, что ему нужна была звезда, громкое имя, узнаваемое лицо, иначе не было бы финансирования, а Нелли с ее внешностью девушки на коробке сыра «Виола» идеально подходила по типажу. И еще, что она, находясь в простое, была сговорчивей в смысле условий и денег. Нелли и на участии дочери в съемках настояла главным образом потому, что Лине тоже полагался гонорар, а раз она несовершеннолетняя, деньги автоматом доставались матери. – Во-вторых, – продолжал Ольгерт, – я твою Терезу увидел только здесь, когда поселил вас на этом хуторе. А в-третьих, она слишком молода. У нее не может быть дочери такого возраста. Но она могла бы стать дублершей, рост и фигура подходят. Если она согласится… Или кого-нибудь из группы попробовать… Ты-то согласна?
Он осторожно обнял Лину за плечи и вдруг нащупал под платьем повязку.
– А это что такое?
– Это так, ничего, – смутилась Лина. – Я за сучок зацепилась.
– Плечом? А ну покажи!
– Что, прямо здесь раздеваться? Нелька так и сказала: пора привыкать.
– При мне можно.
Циничная усмешка Ольгерта погрустнела. Лина до сих пор вообще не задумывалась о таких вещах, а тут вдруг сообразила, что ему, может, и не в радость роль, навязанная случайной игрой каких-то природных сил. Ей не хотелось ничего об этом знать. Ольгерт хороший и, как она только что поняла, несчастный человек.
Ольгерт как будто угадал ее мысли и опять улыбнулся по-прежнему. Губы у него при этом почти не двигались, усмешка вспыхивала в веселых рыжих глазах.
Тереза подошла к ним и заговорила с режиссером по-литовски. Лина не понимала, но догадалась, что она говорит как раз о ранке на ее плече. Ольгерт кивнул, а Лине бросил по-русски:
– Поехали к доктору.
При съемочной группе был еще и доктор на всякий случай. Правда, в титрах его не упоминали.
– Я пойду переоденусь, – сказала Лина. – В этом платье неудобно.
– Беги быстро.
Она побежала к себе в комнату, бережно сняла красивое домотканое платье – оно было ей велико и длинно, до полу доставало, – но быстро не получилось. К ней влетела Нелли.
– Что ты про меня Ольгерту наболтала?
– Ничего.
Лина поспешно натянула шорты и взялась за блузку, но Нелли больно ухватила ее как раз за раненое плечо и развернула лицом к себе.
– Что ты ему сказала, дрянь?
Она уже размахнулась, чтобы ударить дочь, но ее в буквальном смысле поймал за руку появившийся на пороге Ольгерт.
– Даже не думай, – проговорил он зловеще. – Только тронь ее, я тебе такое устрою… – И он продекламировал из Грибоедова: – «Я правду о тебе порасскажу такую…»
– Ольгерт, ты не понимаешь. Это недоразумение…
– Это недоразумение сейчас у тебя на физии проявится, – пригрозил Ольгерт. – Ну, ты готова? – обратился он к Лине. – Пошли.
– Вы куда? – суетилась Нелли. – А как же съемки?
– Э-э-э, видишь ли, – с издевательской вежливостью объяснил Ольгерт, – у твоей дочери рана на спине. Рана скверная, вот опять кровь пошла. А ты и не заметила. Я отвезу ее к доктору.
– Я же ничего не знала, – лепетала Нелли, выходя вслед за ними во двор, – она мне ничего не говорила…
– И поэтому ты устроила ей допрос с пристрастием? Садись, Лина! – велел Ольгерт, захлопнул за ней пассажирскую дверцу джипа, сам сел за руль…
– И они скрылись в дыму и пламени, – торжественно и мрачно провозгласила Лина, когда джип вихрем вылетел со двора, пугая брызнувших из-под колес кур.
Ольгерт весело подмигнул ей.
– Ты мне так и не ответила. Будешь сниматься, если не с ней?
– Буду.
– Вот и славненько. Оказывается, я и впрямь все могу.
Ольгерт, не снижая скорости, заговорил по-литовски в телефон, укрепленный на приборном щитке, но тут уж Лина, поднаторевшая за время съемок, поняла, о чем речь. Он говорил второму режиссеру: на этот день съемки отменяются, работаем завтра. Нужен доктор. На всякий случай – это Лина уже потом догадалась – Ольгерт вызвал, кроме доктора, еще и старшего группы каскадеров.
Он оказался прав: доктор, милая женщина-терапевт, мало чем могла помочь при лечении рваной раны. Она сделала Лине противостолбнячный укол и ввела новокаин, а вот у старшего группы каскадеров нашлось все, что нужно, в том числе и умение, чтобы рану зашить.
Старший группы каскадеров был русским, звали его Эдик Степанов.
– Где ж это ты так? – спросил он.
Лина повторила свою версию: пошла купаться на озеро, поскользнулась на глинистом спуске, зацепилась за сучок. Как и Данута с Терезой, Эдик Степанов все понял.
– Я бы этому сучку… Что ж… Может, еще и встретимся… на узкой дорожке.
– Отставить самодеятельность, – вмешался Ольгерт. – С сучком я сам разберусь.
Доктор смазала Лине лицо и запястья какой-то мазью, хотела запястья забинтовать, но Лина отказалась: само пройдет.
– Сегодня уже больше не мойся, – велела доктор. – Спину мой осторожно, чтобы вода не попала. Тебе бы поспать. Я не буду пластырь накладывать, лучше свободную повязку, чтобы заживало, но старайся ее не сбить. Не ложись на этот бок, хорошо?
– Хорошо.
– Мазь возьми с собой, смазывай раз в два-три часа.
– Ладно. Спасибо.
Основная часть съемочной группы жила в вагончиках и трейлерах, только для Нелли и Лины сняли комнаты на хуторе, километрах в трех от импровизированного городка на колесах.
– Давай-ка мы тебя сегодня в трейлере положим, – предложил Ольгерт, – а то с твоей мамашей полоумной ты, пожалуй, выспишься…
Лина в который раз подивилась, какой он внимательный и заботливый.
– Я только вещи возьму, – сказала она. – Книжку, одежду, зубную щетку…
– Ладно, садись в машину.
Тут навстречу им попался Валдис Соколовскис.
– Ну что? Почему не работаем? – спросил он с наигранной бодростью.
– Слушай ты, козел, – заговорил неподражаемый Ольгерт Куртинайтис с таким расчетом, чтобы его слышали только сам Соколовскис да стоявшая рядом Лина. – Еще раз ее тронешь, и я вырву все, чем ты зарабатываешь на жизнь. Понял?
– Да я ее пальцем не тронул, – забормотал Соколовскис, трусливо косясь на Лину.
– То-то ей Эдик Степанов двенадцать швов наложил.
– Я… Это не я, – принялся оправдываться Валдис. – Это случайно вышло. Я… да я пьяный был! – ухватился он за последнее оправдание.
– Пьяный, говоришь, был? А у меня на съемках сухой закон, ты что, забыл? Так я напомню. С тебя снимается съемочный день – в договоре записано. Съемки ты нам сорвал – еще день. Ну и девушке кое-что положено… за беспокойство. Ты кем себя возомнил, сучок? Романом Полански? Так он компенсацию платил. Ба-а-альшие миллионы. Тебе столько в жизни не заработать с твоей мягкой игрушкой!
– Ничего же не было… – тянул Соколовскис.
– Да черт с ним, Ольгерт Иосифович, – вступилась Лина.
– Ну, как скажешь. А ты все-таки не расслабляйся, – грозно покосился Ольгерт на Соколовскиса, – и денежку копи. Я так думаю, штук пять баксов ты ей задолжал.
– Пять штук баксов? – ужаснулся Валдис.
– Грабеж среди бела дня, – в тон ему подтвердил Ольгерт. – Но все же лучше, чем без причиндалов остаться. Положишь на карточку и ей отдашь вместе с пин-кодом. Карточку новую откроешь, как только в Вильнюс вернемся. Я прослежу. Пин-код тебе выдадут в запечатанном виде, так ей и отдашь, а то я тебя знаю, с тебя станется карточку заблокировать. Да, а Эдика обходи стороной, у него на тебя во-о-от такой зуб точится.
Когда вернулись на хутор, выяснилось, что трейлер не нужен. Данута с Терезой предложили Лине переночевать и вообще дожить до конца съемок на их половине. Показали комнатку. Это была неотапливаемая застекленная веранда, но стояло жаркое лето, Данута пообещала дать теплое одеяло на всякий случай. Лина согласилась.
– Так и будем в молчанку играть? – заговорил Ольгерт. – Я тебя понимаю: злишься. Ну злись, имеешь право. Но и ты меня пойми, девочка: ты ж меня без ножа режешь. Нам каждый день простоя знаешь во что встает? Я должен закончить фильм, я под него деньги занял, это ты понимаешь? Чужие деньги. Их надо вернуть. Съемочная группа… В чем они виноваты?
В работе над фильмом участвует чертова уйма народу. Одних продюсеров штук пять: линейный, исполнительный, креативный и еще какие-то, Лина всех не помнила. А еще администраторы, помощники, ассистенты, – не путать, это разные должности! – операторы, осветители, дольщики… Дольщик – это не тот, кто пай в деле имеет, это тот, кто операторскую тележку возит. Тележка называется «долли». И есть еще водители, обычные шоферы, они баранку крутят. Костюмеры, гримеры, бутафоры. Звукооператоры – целый цех. Есть еще и каскадеры, вот в их картине, например, есть. Урода Валдиса дублируют и еще кое-кого из персонажей. Да мало ли кто еще! Недаром титры кинофильма растягиваются на километр. Всех надо упомянуть. Как ни скромна роль какого-нибудь дольщика или водителя, а без него «кина не будет», как шутил когда-то Савелий Крамаров.
Но Лина упрямо покачала головой.
– Не буду я с ней сниматься, хоть убейте. Не буду ее обнимать и звать мамой. Слушайте, – вдруг повернулась Лина к режиссеру: собственные слова навели ее на мысль. – А может, вы другой финал снимете? Пусть меня убьют. Пусть застрелят прямо у нее на глазах. Выйдет очень драматично.
– Ты так жаждешь умереть? – усмехнулся Ольгерт. – Не рановато ли – в тринадцать лет?
– Это возраст Суламифи, – сказала Лина. – Только я не знаю, кто она такая.
– Почитай у Куприна. Так и называется – «Суламифь». Да, ей было тринадцать лет, и ее убили. Она была женой царя Соломона.
– В тринадцать лет? – ахнула Лина.
– На Востоке девушки рано созревают. Но ты на нее ни капельки не похожа. В общем, не морочь мне голову, мне надо, чтобы мать и дочь встретились. В этом весь смысл, не могу я менять сценарий. Послушай, – заговорил он горячо, – я этого гада Валдиса урою. Прости, надо было тогда тебя послушать, а я, дурак… Думал, он до края не дойдет. «Возраст Суламифи»! Вот сволочь! Но ты все-таки меня послушай, – повторил Ольгерт, – я знаю, как тебе плохо. Ну и чего ты хочешь? Чтобы всем было плохо? Всю группу хочешь наказать? Валдис к тебе больше близко не подойдет, я обещаю.
– Да при чем тут Валдис… – рассеянно откликнулась Лина, не отвечая на основной вопрос. – Валдис просто болван.
– Ты ее винишь? – уточнил Ольгерт, вглядываясь в профиль девочки. – Думаешь, она это подстроила?
– Не знаю, – устало вздохнула Лина. – Нет, она не подстраивала, но она была там, видела, что он пьян, и бросила меня одну. Я не хочу об этом говорить. Пожалуйста, отправьте меня домой! Я хочу к папе! Ну придумайте что-нибудь, вы же режиссер, вы все можете!
Опять он усмехнулся.
– Далеко не все, и ты прекрасно это знаешь. Хорошо, а если не с ней? Нам с тобой одну сцену доснять осталось, будешь работать, если не с ней?
– А как? – спросила ошарашенная Лина.
– Моя забота. Мне главное, чтобы ты согласилась. Ну так как? Будешь, если не с ней?
Лина помолчала. На двор вышла Тереза вывешивать ее выстиранный сарафан и приветливо помахала им.
– Вот если б вы Терезу снимали… Она такая хорошая, такая красавица! Она куда больше подходит. Уж получше Нельки.
Тереза и впрямь красавица, просто загляденье. Высокая, стройная, натуральные, без всякой краски, льняные волосы, правильные черты, яркие голубые глаза. Как у Пушкина: «Нет на свете царицы краше польской девицы». И при этом Тереза простая, милая, добрая, никого из себя не корчит.
– Ну, во-первых, она не актриса, – начал Ольгерт.
– А Нелька актриса? – язвительно спросила Лина.
– Да, представь себе. – Ольгерт не стал говорить Лине, что ему нужна была звезда, громкое имя, узнаваемое лицо, иначе не было бы финансирования, а Нелли с ее внешностью девушки на коробке сыра «Виола» идеально подходила по типажу. И еще, что она, находясь в простое, была сговорчивей в смысле условий и денег. Нелли и на участии дочери в съемках настояла главным образом потому, что Лине тоже полагался гонорар, а раз она несовершеннолетняя, деньги автоматом доставались матери. – Во-вторых, – продолжал Ольгерт, – я твою Терезу увидел только здесь, когда поселил вас на этом хуторе. А в-третьих, она слишком молода. У нее не может быть дочери такого возраста. Но она могла бы стать дублершей, рост и фигура подходят. Если она согласится… Или кого-нибудь из группы попробовать… Ты-то согласна?
Он осторожно обнял Лину за плечи и вдруг нащупал под платьем повязку.
– А это что такое?
– Это так, ничего, – смутилась Лина. – Я за сучок зацепилась.
– Плечом? А ну покажи!
– Что, прямо здесь раздеваться? Нелька так и сказала: пора привыкать.
– При мне можно.
Циничная усмешка Ольгерта погрустнела. Лина до сих пор вообще не задумывалась о таких вещах, а тут вдруг сообразила, что ему, может, и не в радость роль, навязанная случайной игрой каких-то природных сил. Ей не хотелось ничего об этом знать. Ольгерт хороший и, как она только что поняла, несчастный человек.
Ольгерт как будто угадал ее мысли и опять улыбнулся по-прежнему. Губы у него при этом почти не двигались, усмешка вспыхивала в веселых рыжих глазах.
Тереза подошла к ним и заговорила с режиссером по-литовски. Лина не понимала, но догадалась, что она говорит как раз о ранке на ее плече. Ольгерт кивнул, а Лине бросил по-русски:
– Поехали к доктору.
При съемочной группе был еще и доктор на всякий случай. Правда, в титрах его не упоминали.
– Я пойду переоденусь, – сказала Лина. – В этом платье неудобно.
– Беги быстро.
Она побежала к себе в комнату, бережно сняла красивое домотканое платье – оно было ей велико и длинно, до полу доставало, – но быстро не получилось. К ней влетела Нелли.
– Что ты про меня Ольгерту наболтала?
– Ничего.
Лина поспешно натянула шорты и взялась за блузку, но Нелли больно ухватила ее как раз за раненое плечо и развернула лицом к себе.
– Что ты ему сказала, дрянь?
Она уже размахнулась, чтобы ударить дочь, но ее в буквальном смысле поймал за руку появившийся на пороге Ольгерт.
– Даже не думай, – проговорил он зловеще. – Только тронь ее, я тебе такое устрою… – И он продекламировал из Грибоедова: – «Я правду о тебе порасскажу такую…»
– Ольгерт, ты не понимаешь. Это недоразумение…
– Это недоразумение сейчас у тебя на физии проявится, – пригрозил Ольгерт. – Ну, ты готова? – обратился он к Лине. – Пошли.
– Вы куда? – суетилась Нелли. – А как же съемки?
– Э-э-э, видишь ли, – с издевательской вежливостью объяснил Ольгерт, – у твоей дочери рана на спине. Рана скверная, вот опять кровь пошла. А ты и не заметила. Я отвезу ее к доктору.
– Я же ничего не знала, – лепетала Нелли, выходя вслед за ними во двор, – она мне ничего не говорила…
– И поэтому ты устроила ей допрос с пристрастием? Садись, Лина! – велел Ольгерт, захлопнул за ней пассажирскую дверцу джипа, сам сел за руль…
– И они скрылись в дыму и пламени, – торжественно и мрачно провозгласила Лина, когда джип вихрем вылетел со двора, пугая брызнувших из-под колес кур.
Ольгерт весело подмигнул ей.
– Ты мне так и не ответила. Будешь сниматься, если не с ней?
– Буду.
– Вот и славненько. Оказывается, я и впрямь все могу.
Ольгерт, не снижая скорости, заговорил по-литовски в телефон, укрепленный на приборном щитке, но тут уж Лина, поднаторевшая за время съемок, поняла, о чем речь. Он говорил второму режиссеру: на этот день съемки отменяются, работаем завтра. Нужен доктор. На всякий случай – это Лина уже потом догадалась – Ольгерт вызвал, кроме доктора, еще и старшего группы каскадеров.
Он оказался прав: доктор, милая женщина-терапевт, мало чем могла помочь при лечении рваной раны. Она сделала Лине противостолбнячный укол и ввела новокаин, а вот у старшего группы каскадеров нашлось все, что нужно, в том числе и умение, чтобы рану зашить.
Старший группы каскадеров был русским, звали его Эдик Степанов.
– Где ж это ты так? – спросил он.
Лина повторила свою версию: пошла купаться на озеро, поскользнулась на глинистом спуске, зацепилась за сучок. Как и Данута с Терезой, Эдик Степанов все понял.
– Я бы этому сучку… Что ж… Может, еще и встретимся… на узкой дорожке.
– Отставить самодеятельность, – вмешался Ольгерт. – С сучком я сам разберусь.
Доктор смазала Лине лицо и запястья какой-то мазью, хотела запястья забинтовать, но Лина отказалась: само пройдет.
– Сегодня уже больше не мойся, – велела доктор. – Спину мой осторожно, чтобы вода не попала. Тебе бы поспать. Я не буду пластырь накладывать, лучше свободную повязку, чтобы заживало, но старайся ее не сбить. Не ложись на этот бок, хорошо?
– Хорошо.
– Мазь возьми с собой, смазывай раз в два-три часа.
– Ладно. Спасибо.
Основная часть съемочной группы жила в вагончиках и трейлерах, только для Нелли и Лины сняли комнаты на хуторе, километрах в трех от импровизированного городка на колесах.
– Давай-ка мы тебя сегодня в трейлере положим, – предложил Ольгерт, – а то с твоей мамашей полоумной ты, пожалуй, выспишься…
Лина в который раз подивилась, какой он внимательный и заботливый.
– Я только вещи возьму, – сказала она. – Книжку, одежду, зубную щетку…
– Ладно, садись в машину.
Тут навстречу им попался Валдис Соколовскис.
– Ну что? Почему не работаем? – спросил он с наигранной бодростью.
– Слушай ты, козел, – заговорил неподражаемый Ольгерт Куртинайтис с таким расчетом, чтобы его слышали только сам Соколовскис да стоявшая рядом Лина. – Еще раз ее тронешь, и я вырву все, чем ты зарабатываешь на жизнь. Понял?
– Да я ее пальцем не тронул, – забормотал Соколовскис, трусливо косясь на Лину.
– То-то ей Эдик Степанов двенадцать швов наложил.
– Я… Это не я, – принялся оправдываться Валдис. – Это случайно вышло. Я… да я пьяный был! – ухватился он за последнее оправдание.
– Пьяный, говоришь, был? А у меня на съемках сухой закон, ты что, забыл? Так я напомню. С тебя снимается съемочный день – в договоре записано. Съемки ты нам сорвал – еще день. Ну и девушке кое-что положено… за беспокойство. Ты кем себя возомнил, сучок? Романом Полански? Так он компенсацию платил. Ба-а-альшие миллионы. Тебе столько в жизни не заработать с твоей мягкой игрушкой!
– Ничего же не было… – тянул Соколовскис.
– Да черт с ним, Ольгерт Иосифович, – вступилась Лина.
– Ну, как скажешь. А ты все-таки не расслабляйся, – грозно покосился Ольгерт на Соколовскиса, – и денежку копи. Я так думаю, штук пять баксов ты ей задолжал.
– Пять штук баксов? – ужаснулся Валдис.
– Грабеж среди бела дня, – в тон ему подтвердил Ольгерт. – Но все же лучше, чем без причиндалов остаться. Положишь на карточку и ей отдашь вместе с пин-кодом. Карточку новую откроешь, как только в Вильнюс вернемся. Я прослежу. Пин-код тебе выдадут в запечатанном виде, так ей и отдашь, а то я тебя знаю, с тебя станется карточку заблокировать. Да, а Эдика обходи стороной, у него на тебя во-о-от такой зуб точится.
Когда вернулись на хутор, выяснилось, что трейлер не нужен. Данута с Терезой предложили Лине переночевать и вообще дожить до конца съемок на их половине. Показали комнатку. Это была неотапливаемая застекленная веранда, но стояло жаркое лето, Данута пообещала дать теплое одеяло на всякий случай. Лина согласилась.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента