Страница:
Вот пуп Земли!
– Я тебя спрашиваю, от Рождества Христова какой.
– А… это ты у попа нашего Иллариона спроси. Я откель знаю?
Мозг мгновенно превратил «откель» в «откуда», уже не заморачиваясь подобными мелочами. Главное – я понимала произносимое. Идти к священнику почему-то было стыдно. Попробовала зайти с другой стороны:
– А от Сотворения мира?
Лушка снова наморщилась, но все же выдала:
– Шесть тысяч семьсот сорок пятый, кажись…
Я попыталась сообразить. Отнимать, кажется, нужно пять тысяч пятьсот восемь лет… Это получается…
От результата своих арифметических вычислений я чуть не рухнула наземь – 1237 год! Ей-богу, будь я просто московской барышней без вынужденных занятий историей Батыева нашествия из-за Андрюхиной диссертации, я бы лишь приняла к сведению. Да нет, даже высчитать не смогла бы. Но именно благодаря научным изысканиям своего неверного бойфренда отлично помнила, что декабрь 1237 года – это взятие Батыем Рязани, самое начало нашествия. Мать моя, куда меня занесло!
Лушка засуетилась вокруг:
– Ты че, ты че?
– Так, чего-то голова закружилась, сейчас пройдет…
– Ты сядь, сядь.
Сесть мне не мешало, чем больше я пыталась что-то сообразить, тем хуже это получалось. На дворе первое сентября 1237 года, я в Козельске, том самом, который в марте Батый разрушит до основания и, уничтожив жителей, запретит даже упоминать название города, прозвав его «Злым городом». А до этого будут сож женные Рязань, Москва, Владимир… ой… Тут не только голова закружится. Что делать?! Мне срочно нужно к Ворону, и плевать на все запреты Анеи!
К Ворону меня отвела Лушка. Сестрица оказалась авантюристкой еще той, она не испугалась возможной выволочки и исхитрилась вместе со мной улизнуть из дома. До самой полянки мы добрались куда быстрее, то ли Лушка знала другую дорогу, то ли я шла уже не первый раз, а когда путь повторяешь, он всегда кажется короче. Но все время рот у нее не закрывался, сестрица так и сыпала вопросами:
– А Ворон, он старый?
– Ты что, его не видела?
– Не, я только издали, он к нам близко не подходит…
Я задумалась: старый или нет. Вроде не слишком.
– А лешак страшный? А вы очень испугались? А он на вас орал или просто попугал?
– Да он вообще нас не пугал, прошел стороной, и все.
– А Ворон разговаривает или каркает?
– Чего?! Конечно, разговаривает. С чего ты взяла, что он каркать должен?
– Ну, Ворон же…
– Если мать тебя вороной зовет, это же не значит, что ты каркаешь.
– А давай я буду каркать.
Следующие минуты три лес оглашало дикое карканье Лушки, на все лады изображающей из себя ворону. Хорошо что в тринадцатом веке еще не было Гринписа, не то защитники природы наверняка подали бы на мою сестрицу в суд за многочисленные инфаркты, полученные местным вороньем. Честное слово, тамошняя пернатая фауна явно притихла, то ли пытаясь перевести на свой язык Лушкины вопли, то ли просто с перепугу. Скорее второе, во всяком случае вороньих откликов не послышалось, восторженных хлопаний крыльями тоже.
Слава богу, ей быстро надоело, вернее, возник следующий вопрос:
– А на поляне тепло или холодно?
– Луша, мы не заплутаем с твоей болтовней?
– Не, вон почти пришли уже.
Мы действительно пришли, заросли орешника я узнала. Но перед тем, как отпустить меня туда, Лушка все же зачем-то требовательно переспросила:
– Так тепло или холодно?
Вот какая ей разница? Или боится, что я замерзну? Я пожала плечами:
– Иди и посмотри сама.
– И пойду! – решительно объявила моя сестрица, раздвигая кусты.
Вот ляпнула на свою голову! Кто знает, можно ли приводить с собой кого-то?
Но Ворон ничего против появления Лушки не имел, правда, он сделал в ее сторону движение рукой с раскрытой ладонью, и девушка замерла на полуслове, не закончив движения.
– Здравствуйте.
– И ты будь здорова. Я не знаю, зачем и насколько тебя привели в этот мир, потому ответить не смогу. Сюда не приходи, не стоит пугать весь город, – Ворон кивнул на замершую Лушку.
– Вы обещали меня научить биться мечом.
– Без меня сделают.
– Кто знает, зачем я здесь?
– Придет время, объяснят.
– Когда оно придет?!
– Ты всего седмицу здесь, а уж извелась…
– У меня каждый день на счету.
– У всякой живой твари каждый день на счету, каждому срок отмерян. Вот и научись беречь эти денечки, а не тратить попусту.
Я понимала, что он прав, но от философствований по поводу пустой траты времени легче не становилось. А Ворон снова сделал жест, Лушка обрела способность двигаться и болтать.
– Здрасте.
– Здравствуй, девица-красавица, – в лучших традициях сказочных персонажей протянул Ворон. Чего это он ерничает, ведь только что разговаривал нормально?
– А… а можно я тут у вас посмотрю?
– Ну, смотри.
Лушку хлебом не корми, дай сунуть любопытный нос с какую-нибудь щель. Ворон усмехнулся, глядя, как она принялась только что не обнюхивать поляну.
– Ей ничего за это не будет?
– За что? Пусть посмотрит, там ничего нет.
– Нет или…
– Или. – Глаза Ворона усмехнулись, я все же разглядела их цвет – как у всех голубой. Или это только пока здесь Лушка?
– Что мне-то делать?
– Живи пока, видно, твое время еще не пришло.
– На Русь скоро придут татары…
– Может быть.
– Я из-за этого здесь?
Его глаза сменили цвет, и снова я не могла понять, какие они. Ворон стоял ко мне лицом, и я точно видела, что теперь его губы не шевелятся.
– Тебя прислали Светлые Силы. Ни к кому больше не ходи, жди своего часа.
Я покорно кивнула:
– Хорошо.
Кажется, он заложил в мою многострадальную башку программу покруче Воинтихиной, и в Лушкину тоже, потому что мы топали домой так, словно никогда и не собирались ходить к Ворону. Сестрица рассуждала сама с собой:
– И никакой он не колдун, ничегошеньки у него нет! Чего боятся? Живет себе мужик бобылем и живет…
Да уж, этот мужик показал тебе только то, что хотел показать. Оглянувшись, я увидела, что и без того едва заметная тропинка на глазах зарастает травой и кустарником. Это осенью-то! Теперь ни я, ни Лушка найти дорогу к Ворону не сможем, он закрылся от меня и моей любопытной сестрицы. Ну и ладно, сама разберусь.
Мы ушли не так уж далеко, когда я вдруг бросилась к Лушке, хватая ту за руку:
– Смотри! Чего это?
Сестрице замеченное мной тоже не слишком понравилось – на дереве были прилажены череп и рога.
– Обозначение владений колдуна…
– Ворона?
– Не, кого-то другого. Я здесь этого не видела, может, новый кто появился? Это худо, кто знает, что за человек.
– А колдун человек?
– Настька, ну ты че? Он же колдун. Пойдем отсюда.
Вот интересное ощущение – рядом со своей более юной сестрицей я становилась ведомой и вообще послушной телкой. Даже если сбросить со счетов то, что я в этом мире слепой котенок, все равно, из поведения Лушки ясно, что моя Настя держалась похоже, в их паре Лушка стопроцентная заводила. Как, собственно, и во всем остальном. Да уж, Лушка явно Анеина дочь, с этим не поспоришь.
Но я и не собиралась спорить, мне пока выгодней держаться ведомой. Насколько пока? Пока не освоюсь в этом мире, чтобы понять, как из него слинять обратно в свой привычный. Конечно, я буду с тоской вспоминать чистую, прозрачную как слеза воду в реке и ручье, чистый воздух, чистый лес, дом, в котором потрясающе пахнет деревом, льняную рубашку, в которой не жарко и не холодно, еду с совершенно иным вкусом…
Но жить все равно предпочту в загазованной Москве на двенадцатом этаже с сыплющими искрами от наэлектризованности вещами, зато с кондиционером, массой прибамбасов для уюта в доме и примочек для уюта тела. А душа? Но ведь ей уютно при постоянном беспокойстве и необходимости ежеминутно решать сотни вопросов, которые за меня никто не решит. Оказывается, от размеренной, неторопливой жизни тоже можно устать. Удивительно, но мне очень хотелось вернуться туда, где с утра по сигналу мобильника приходится вскакивать, мчаться под душ, наспех пить кофе и потом часа два торчать в пробке, проклиная все на свете, – дорожное движение, московское правительство и тысячи идиотов, которым лень проехаться утром на метро! Мне страшно не хватало телефона, достающего утром, днем, вечером и даже ночью, не знающего ни выходных, ни праздников, не хватало истерик агентов из-за срывающихся сделок, сложных переговоров, банковских счетов, автомобильных пробок, супермаркетов, суеты и даже выхлопных газов! Среди всего этого лесного великолепия мне катастрофически не хватало душной Москвы. Я до слез, до истерики хотела домой. Или хотя бы надежды поскорее туда вернуться. Но надежда таяла с каждым днем, даже надежда просто вернуться, без поскорее…
Век тринадцатый
– Я тебя спрашиваю, от Рождества Христова какой.
– А… это ты у попа нашего Иллариона спроси. Я откель знаю?
Мозг мгновенно превратил «откель» в «откуда», уже не заморачиваясь подобными мелочами. Главное – я понимала произносимое. Идти к священнику почему-то было стыдно. Попробовала зайти с другой стороны:
– А от Сотворения мира?
Лушка снова наморщилась, но все же выдала:
– Шесть тысяч семьсот сорок пятый, кажись…
Я попыталась сообразить. Отнимать, кажется, нужно пять тысяч пятьсот восемь лет… Это получается…
От результата своих арифметических вычислений я чуть не рухнула наземь – 1237 год! Ей-богу, будь я просто московской барышней без вынужденных занятий историей Батыева нашествия из-за Андрюхиной диссертации, я бы лишь приняла к сведению. Да нет, даже высчитать не смогла бы. Но именно благодаря научным изысканиям своего неверного бойфренда отлично помнила, что декабрь 1237 года – это взятие Батыем Рязани, самое начало нашествия. Мать моя, куда меня занесло!
Лушка засуетилась вокруг:
– Ты че, ты че?
– Так, чего-то голова закружилась, сейчас пройдет…
– Ты сядь, сядь.
Сесть мне не мешало, чем больше я пыталась что-то сообразить, тем хуже это получалось. На дворе первое сентября 1237 года, я в Козельске, том самом, который в марте Батый разрушит до основания и, уничтожив жителей, запретит даже упоминать название города, прозвав его «Злым городом». А до этого будут сож женные Рязань, Москва, Владимир… ой… Тут не только голова закружится. Что делать?! Мне срочно нужно к Ворону, и плевать на все запреты Анеи!
К Ворону меня отвела Лушка. Сестрица оказалась авантюристкой еще той, она не испугалась возможной выволочки и исхитрилась вместе со мной улизнуть из дома. До самой полянки мы добрались куда быстрее, то ли Лушка знала другую дорогу, то ли я шла уже не первый раз, а когда путь повторяешь, он всегда кажется короче. Но все время рот у нее не закрывался, сестрица так и сыпала вопросами:
– А Ворон, он старый?
– Ты что, его не видела?
– Не, я только издали, он к нам близко не подходит…
Я задумалась: старый или нет. Вроде не слишком.
– А лешак страшный? А вы очень испугались? А он на вас орал или просто попугал?
– Да он вообще нас не пугал, прошел стороной, и все.
– А Ворон разговаривает или каркает?
– Чего?! Конечно, разговаривает. С чего ты взяла, что он каркать должен?
– Ну, Ворон же…
– Если мать тебя вороной зовет, это же не значит, что ты каркаешь.
– А давай я буду каркать.
Следующие минуты три лес оглашало дикое карканье Лушки, на все лады изображающей из себя ворону. Хорошо что в тринадцатом веке еще не было Гринписа, не то защитники природы наверняка подали бы на мою сестрицу в суд за многочисленные инфаркты, полученные местным вороньем. Честное слово, тамошняя пернатая фауна явно притихла, то ли пытаясь перевести на свой язык Лушкины вопли, то ли просто с перепугу. Скорее второе, во всяком случае вороньих откликов не послышалось, восторженных хлопаний крыльями тоже.
Слава богу, ей быстро надоело, вернее, возник следующий вопрос:
– А на поляне тепло или холодно?
– Луша, мы не заплутаем с твоей болтовней?
– Не, вон почти пришли уже.
Мы действительно пришли, заросли орешника я узнала. Но перед тем, как отпустить меня туда, Лушка все же зачем-то требовательно переспросила:
– Так тепло или холодно?
Вот какая ей разница? Или боится, что я замерзну? Я пожала плечами:
– Иди и посмотри сама.
– И пойду! – решительно объявила моя сестрица, раздвигая кусты.
Вот ляпнула на свою голову! Кто знает, можно ли приводить с собой кого-то?
Но Ворон ничего против появления Лушки не имел, правда, он сделал в ее сторону движение рукой с раскрытой ладонью, и девушка замерла на полуслове, не закончив движения.
– Здравствуйте.
– И ты будь здорова. Я не знаю, зачем и насколько тебя привели в этот мир, потому ответить не смогу. Сюда не приходи, не стоит пугать весь город, – Ворон кивнул на замершую Лушку.
– Вы обещали меня научить биться мечом.
– Без меня сделают.
– Кто знает, зачем я здесь?
– Придет время, объяснят.
– Когда оно придет?!
– Ты всего седмицу здесь, а уж извелась…
– У меня каждый день на счету.
– У всякой живой твари каждый день на счету, каждому срок отмерян. Вот и научись беречь эти денечки, а не тратить попусту.
Я понимала, что он прав, но от философствований по поводу пустой траты времени легче не становилось. А Ворон снова сделал жест, Лушка обрела способность двигаться и болтать.
– Здрасте.
– Здравствуй, девица-красавица, – в лучших традициях сказочных персонажей протянул Ворон. Чего это он ерничает, ведь только что разговаривал нормально?
– А… а можно я тут у вас посмотрю?
– Ну, смотри.
Лушку хлебом не корми, дай сунуть любопытный нос с какую-нибудь щель. Ворон усмехнулся, глядя, как она принялась только что не обнюхивать поляну.
– Ей ничего за это не будет?
– За что? Пусть посмотрит, там ничего нет.
– Нет или…
– Или. – Глаза Ворона усмехнулись, я все же разглядела их цвет – как у всех голубой. Или это только пока здесь Лушка?
– Что мне-то делать?
– Живи пока, видно, твое время еще не пришло.
– На Русь скоро придут татары…
– Может быть.
– Я из-за этого здесь?
Его глаза сменили цвет, и снова я не могла понять, какие они. Ворон стоял ко мне лицом, и я точно видела, что теперь его губы не шевелятся.
– Тебя прислали Светлые Силы. Ни к кому больше не ходи, жди своего часа.
Я покорно кивнула:
– Хорошо.
Кажется, он заложил в мою многострадальную башку программу покруче Воинтихиной, и в Лушкину тоже, потому что мы топали домой так, словно никогда и не собирались ходить к Ворону. Сестрица рассуждала сама с собой:
– И никакой он не колдун, ничегошеньки у него нет! Чего боятся? Живет себе мужик бобылем и живет…
Да уж, этот мужик показал тебе только то, что хотел показать. Оглянувшись, я увидела, что и без того едва заметная тропинка на глазах зарастает травой и кустарником. Это осенью-то! Теперь ни я, ни Лушка найти дорогу к Ворону не сможем, он закрылся от меня и моей любопытной сестрицы. Ну и ладно, сама разберусь.
Мы ушли не так уж далеко, когда я вдруг бросилась к Лушке, хватая ту за руку:
– Смотри! Чего это?
Сестрице замеченное мной тоже не слишком понравилось – на дереве были прилажены череп и рога.
– Обозначение владений колдуна…
– Ворона?
– Не, кого-то другого. Я здесь этого не видела, может, новый кто появился? Это худо, кто знает, что за человек.
– А колдун человек?
– Настька, ну ты че? Он же колдун. Пойдем отсюда.
Вот интересное ощущение – рядом со своей более юной сестрицей я становилась ведомой и вообще послушной телкой. Даже если сбросить со счетов то, что я в этом мире слепой котенок, все равно, из поведения Лушки ясно, что моя Настя держалась похоже, в их паре Лушка стопроцентная заводила. Как, собственно, и во всем остальном. Да уж, Лушка явно Анеина дочь, с этим не поспоришь.
Но я и не собиралась спорить, мне пока выгодней держаться ведомой. Насколько пока? Пока не освоюсь в этом мире, чтобы понять, как из него слинять обратно в свой привычный. Конечно, я буду с тоской вспоминать чистую, прозрачную как слеза воду в реке и ручье, чистый воздух, чистый лес, дом, в котором потрясающе пахнет деревом, льняную рубашку, в которой не жарко и не холодно, еду с совершенно иным вкусом…
Но жить все равно предпочту в загазованной Москве на двенадцатом этаже с сыплющими искрами от наэлектризованности вещами, зато с кондиционером, массой прибамбасов для уюта в доме и примочек для уюта тела. А душа? Но ведь ей уютно при постоянном беспокойстве и необходимости ежеминутно решать сотни вопросов, которые за меня никто не решит. Оказывается, от размеренной, неторопливой жизни тоже можно устать. Удивительно, но мне очень хотелось вернуться туда, где с утра по сигналу мобильника приходится вскакивать, мчаться под душ, наспех пить кофе и потом часа два торчать в пробке, проклиная все на свете, – дорожное движение, московское правительство и тысячи идиотов, которым лень проехаться утром на метро! Мне страшно не хватало телефона, достающего утром, днем, вечером и даже ночью, не знающего ни выходных, ни праздников, не хватало истерик агентов из-за срывающихся сделок, сложных переговоров, банковских счетов, автомобильных пробок, супермаркетов, суеты и даже выхлопных газов! Среди всего этого лесного великолепия мне катастрофически не хватало душной Москвы. Я до слез, до истерики хотела домой. Или хотя бы надежды поскорее туда вернуться. Но надежда таяла с каждым днем, даже надежда просто вернуться, без поскорее…
Век тринадцатый
Жизнь в городе текла своим чередом, козляне пару дней поболтали о странностях воеводиной дочки и забыли, своих забот невпроворот. Не один летний день год кормит, в первые дни осени тоже. Бабы добирали в лесу последние летние ягоды, уже пошла брусника, а там и до кисленькой клюквы недалеко… Носили огромными корзинами грибы… Весь Козельск и округа уставлены козлами с надетыми на них снопами хлеба. Может, потому и прозвали Козельском, а вовсе не из-за козлов?
Хотя таковых тоже хватало, причем в людском обличье. И не всегда козельских, пришлые частенько забредали. Два таких появились непонятно откуда, замученная лошаденка едва тянула здоровенный воз, груженный до самого верха. Сказались купцами, причем византийскими, мол, от самого моря этот воз везут, а потому приморились сильно. Но охранники у ворот оказались бдительными, стали интересоваться, куда везут, потребовали, чтоб показали, что под рогожами… Пришлось подчиниться: с вооруженными людьми спорить опасно.
Лушка предложила сходить за поздней малиной, мол, знает, куда никто не ходит, а потому там малина чуть не до первых морозов есть. Стоял не просто теплый, а по-настоящему жаркий денек, и забраться в лесную тень вообще-то хотелось, к тому же я просто не знала, чем себя занять, а потому сразу согласилась. На нытье Любавы, чтобы взяли с собой, Лушка строго ответила:
– Мала еще!
Это звучало смешно, между сестрами разница в возрасте года в четыре. Хотя в такие годы это не всего четыре, а целых четыре. Ушли мы одни. Выходить пришлось через те ворота, в которых остановили воз двух пришлых, и как раз в то время, когда дружинники разбирались с содержимым. Меня насмешила разница в облике двух купцов один был невысокий и кряжистый, словно дуб, а второй длинный и тощий. Именно длинный, а не рослый, потому что вся его фигура производила впечатление несуразности: длинные руки, длинные ноги и сплошные углы на месте суставов… Сначала я подумала о Дон Кихоте и Санчо Пансо, но тут же мысленно обругала сама себя, Дон Кихот никак не мог быть вот таким дурным, он хоть и внешне нескладный, но толковый. А этот бестолково суетился, пытаясь развязать рогожу, чтобы показать содержимое воза.
Сам воз стоял чуть наискось, так что протиснуться между ним и воротами оказалось довольно трудно, мало того, крепыш еще и не упустил возможности прижать идущую впереди Лушку Но девчонка не растерялась, завизжав так, словно мужик уже залез ей под подол. Дружинники отреагировали быстро, и оба мужичка едва не лишились жизни. Я проскользнула мимо уже свободно. Отскочив чуть в сторону, Лушка внезапно остановилась:
– Давай посмотрим, чего с ними сделают?
– Пойдем, зачем тебе?
– Интересно же, а вдруг тати?
Мужики оказались не татями, но и явно не купцами, они не смогли объяснить, что же на возу. Под рогожами ровными рядами стояли прочно перевязанные и переложенные горшки.
– Чего внутри-то?
Оба лжекупца забормотали что-то невнятное… В это время их лошаденка пыталась дотянуться до упавшего с чьего-то воза клочка сена, видно, изголодала бедная. Охрана забеспокоилась. Старший кивнул более молодому:
– А ну позови Ветеря…
Тот бросился выполнять приказ. В это время первый охранник принялся развязывать один из горшков. Видно, поняв, что попались, купцы вдруг дали стрекача! Первой среагировала Лушка, она ловко подставила подножку крепышу, и тот растянулся в пыли. Его товарищ, уже сделавший два шага дальше, вернулся, шустро помог подняться Лушкиному обидчику, и оба припустили с такой скоростью, что не на всякой лошади догонишь. Вид улепетывавшего мужика, который только что пытался лапать Лушку, показался таким уморительным, что мы покатились со смеху, хотя надо было догонять.
Охранник поднял голову от горшков на возу и с изумлением уставился на облачко пыли, укрывавшее двух приятелей.
– Чего это они?
Лушка развела руками:
– Знать, воз-то чужой…
– Да уж, – почесал затылок дружинник.
В это время подошел старший, выслушал всю историю, вздохнул, ему явно не хотелось самому разбираться со всякими бесхозными возами и лошадьми. Но делать нечего, пришлось. Было решено лошадь накормить, а воз до возвращения воеводы поставить в дальнем сарае, потому что дружинник заявил, что из горшка пахнет какой-то гадостью.
– Кто его знает, что за дрянь они везли?
Убедившись, что под горшками ничего, кроме сена, нет, охранники помогли лошади втащить воз в ворота. Остальное мы не видели, потому что потеряли интерес к происходившему и отправились по своим делам.
Малинник действительно был дальний, там никто не собирал ягоды, они висели на каждой веточке, были бордовыми, налитыми соком и спелостью… А запах… ну разве так пахнет садовая малина? Я осознала, что малинового запаха, вернее, аромата никогда и не вдыхала. Отправив первую ягоду в рот, поняла, что и самой малины не пробовала. Даже то, что продают старушки на рынках, выдавая за лесную малину, рядом не лежало с этой настоящей, древней. Ответственно заявляю: у экологически чистых продуктов совершенно иной, прямо обалденный вкус!
Лушка принялась есть ягоды, выбирая самые крупные и вкусные.
– Э, а ты собирать-то будешь?
– А… я… потом, когда наемся. Надо съесть сразу много, чтоб на них глядеть противно стало, тогда и в кузовок можно. Не то будешь отвлекаться… то… и дело.
В рассуждениях сестрицы был свой резон, немыслимый аромат и вкус манили, и я последовала Лушкиному примеру. Ягод было много, наелись быстро, а потом также быстро набрали полные корзины. Еще чуть, и можно домой.
Тут я обратила внимание на то, что Лушка снова притихла. Молчать моя сестрица могла только в трех случаях, все три я уже прекрасно знала – еда, сон и занятие чем-то недозволенным. Лушка уже наелась, поэтому первое отпадало. Не спит, это точно. Но чем недозволенным можно заниматься в малиннике?
– Эй, ты чего притихла?
Лушка стрельнула на меня каким-то озорным взглядом, продолжая свое занятие.
Какие у них у всех глазищи – обалдеть! Сплошная синь или голубизна… Таких никакими цветными линзами не сотворишь. Интересно, а какие у меня?
На явно дурацкий для окружающих вопрос Лушка спокойно пожала плечами, она первой привыкла к моим закидонам с памятью и соображалкой:
– Когда какие…
– Это как?
– Когда довольная – голубые, а как злишься – синие.
Если честно, то мне больше по душе синие, что ж теперь, постоянно злиться? У самой Лушки глаза тоже, когда чем-то недовольна, отливают фиалковым цветом.
Я все же разглядела, чем занималась моя сестрица, Лушка старательно (даже язык высунула!) мазюкала малиной свои ногти. Стало смешно: маникюр по-древнерусски. Конечно, вместе с ногтями сок окрасил и кончики пальцев.
Но оказалось, что Лушка старалась вовсе не для красы, это она решила меня напугать. Закончив работу, дуреха выставила вперед растопыренные пальцы и бросилась ко мне с воплем:
– А-а… Ага! Я тебя сейчас!..
Лушке тринадцатый, но она деваха крупная (по местным и средневековым меркам), а потому на следующий год ее точно отдадут замуж, пора. Но иногда эта без пяти минут невеста ведет себя как детсадовское дитя.
Вот и сейчас она принялась выть и таращить глаза, изображая из себя какую-то только ей понятную нечисть. Самое удивительное, что я… поддержала сестрицу.
– Ой, боюсь, боюсь…
Мы орали так, что нас, наверное, было слышно и в Козельске, хотя до него далековато, все же малинник дальний. С визгом и хохотом две упитанные кобылы скакали минут пять. В результате одна из корзин оказалась перевернутой, а Лушка… когда она поднялась, раздавленная малина была у бедолаги повсюду. Несколько секунд мы молча смотрели друг на дружку, потом я, не выдержав уморительного вида сестрицы, прыснула, в ответ прыснула и сама пострадавшая, и обе расхохотались.
– Всю малину испортила… – вздохнула я и мысленно усмехнулась, мне частенько пригождались «домашние» фразы, только не всегда их смысл оказывался привычным. – Что теперь говорить будем?
Лушка махнула рукой:
– Скажем, мол, до нас обобрали.
– Логично.
– Чего?
– Правильно.
– Чудная ты все же, Настька, стала, после того как с кобылы навернулась и башкой долбанулась.
Вот она, прелесть средневековой прямоты. Никаких тебе интеллигентских вывертов вроде «мне кажется, у вас… м-м-м… как бы сказать… появились некоторые проблемы со здоровьем…». Все в лоб: «навернулась» и «долбанулась». И попробуй возразить.
Но Лушке надо отмыться.
– Река вон там.
Было невыносимо жарко, плескаться, будучи одетыми и зайдя в изумительную воду только по щиколотку, просто обидно.
– Давай искупаемся?
Лушка широко раскрыла глаза:
– Ты что?! Уже нельзя!
Я помнила, что прошел какой-то там день, после которого купание запрещено, но вода так манила… К тому же лучший способ похудеть – это ежедневно плавать. Конечно, про ежедневно не могло быть и речи, но хоть один раз, единственный разочек…
– У тебя в волосах малина, придется купаться…
Я прекрасно видела, что Лушка сама готова забраться в воду и только морально-этические соображения, вернее, простые запреты, останавливали девушку от опрометчивого поступка. А тут я со своими стремлениями что-то нарушить…
Через минуту мы уже плескались, обдавая друг дружку веселыми брызгами.
– Только недолго, потому как высохнуть еще нужно. Твоя коса сколько сохнуть будет…
Да, мне пора выбираться, моя роскошная коса выдаст противоправные действия лучше любого соглядатая. Пришлось вылезать. Лушке тоже.
Я распустила волосы, которые укрыли всю спину, и со вздохом сняла с куста рубаху, но надеть не успела.
– Настя… – растерянно прошептала Луша, почему-то с ужасом косясь за мое плечо.
Резкий поворот, и перед моими глазами крайне неприятная картина: из кустов, довольно усмехаясь, выползал тот самый крепыш! О намерениях мужика недвусмысленно говорил его масленый взгляд и идиотское хихиканье:
– Гы-гы-гы…
Словно утку подманивал. А из-за его плеча выглядывала физиономия тощего приятеля, правда, несколько смущенного увиденным. Искупались, называется. Не хватает только изнасилования в этом тринадцатом веке!
Луша немедленно присела в воду, а я невольно осталась на берегу мне деваться некуда. Спешно обернутая вокруг тела рубаха плохая защита от двух облизывающихся мужиков…
Голова работала со скоростью компьютера. Если противника нельзя победить физически, его побеждают морально! С насильниками также, вряд ли эту рожу можно усовестить или просто испугать визгом. Он прекрасно знает, что рядом никого, и раньше, чем на поднятый шум прибежит помощь, мы будем распяты на земле, изнасилованы и попросту придушены!
И куда только смотрит милиция?
Неожиданно даже для себя я вдруг спокойно шагнула к мужику:
– Ну чего, голых баб не видел?
Тот снова хохотнул:
– Гы-гы…
Так… интеллектом здесь не пахнет, придется грубить. Я постаралась, чтобы в голосе не прозвучало ни тени страха или сомнения, напротив, он стал почти задушевным:
– Я тебе, дебил, сейчас как врежу промеж ног – то, чем детей делают, отвалится!
– Чего?! – опешил насильник.
– Вали отсюда, пока рога не поотшибала!
– Тю, сдурела, бешеная! – сделал шаг назад мужик. А я наступала на него, выставив вперед руку и шевеля вытянутыми пальцами:
– Попадешься мне еще раз, я тебе, киллеру недоделанному, пасть порву, моргалы выколю и превращу… – я на мгновение запнулась, пытаясь сообразить, во что можно превратить этого насильника, – превращу в колоду дубовую!
Почему возможность стать дубовой колодой так испугала мужиков, непонятно, но удирали они классно! Ломились через кусты, как два медведя! И наверняка унося полные штаны впечатлений.
И только когда треск ломаемых кустов стал слышен далеко, я вдруг осознала, насколько испугана сама, села на траву и, закрыв лицо руками, попросту разревелась. Давненько со мной такого не бывало… Предыдущий раз я плакала в двадцатом веке во втором классе, когда мальчишки ушли без меня прыгать в сугроб с крыши гаража. Я тогда отправилась делать это сама и сломала ногу. Ревела не столько от боли, сколько с досады, что у всех получилось, а у меня нет. Правда, потом гордо демонстрировала свои костыли, в которых, если честно, не было никакой необходимости.
Луша метнулась на берег, наспех натягивая рубаху, присела рядом:
– А что ты им сказала, Насть? Чего они испугались?
Мне вдруг стало смешно, действительно, чего испугались эти придурки, угрозы полуголой девчонки?
– Что отобью то, чем детей делают…
– Чего?!
Мы сидели и смеялись, глядя друг на дружку, смеялись до слез, до икоты, истерически…
– А еще… еще… я обещала… что превращу его… в дубовую колоду…
– А ты можешь?! – испуганно ахнула Луша.
Так… забываться нельзя. Не хватает, чтобы решила, что я умею такое.
– Не больше, чем ты.
– А чего же грозилась?
– А что делать, ждать, пока изнасилуют?
– Ой, – прижала руки к груди Лушка, видно, до конца осознав, какой угрозы нам только что удалось избежать.
– Не рассказывай никому, не то позора не оберешься.
– Конечно, что ты, стыдно же…
Да, и в тринадцатом веке приходилось рассчитывать только на собственную находчивость.
Когда возвращались обратно, я размышляла, не надо ли было применить пару приемчиков, чтобы несостоявшийся насильник оставил на берегу несколько зубов. Но вспомнила Лушкин испуг от угрозы превратить мужиков в дубовые колоды и решила, что вид голой девицы, демонстрирующей приемы карате, – это слишком. Слава богу, что не применила.
Да, мать, тебе следить за собой и следить… Это не двадцать первый век и даже не двадцатый… Как бы не вытворить чего. Пожалуй, неизвестно еще кому сложнее – дурехе из тринадцатого века в двадцать первом или мне.
Нам оставалось выйти на дорогу и там уже на солнышке досушить и переплести косы, как вдруг Лушка шарахнулась ко мне. Опять леший чудит? Нет, сестра кивком указала на куст, вернее под него. Оттуда торчала чья-то нога.
– Эй…
Я уже сообразила, что Лушка зовет зря, мужик не спал, здесь явно криминал, потому что ступня неестественно выгнута. Так и оказалось, мало того, там нашелся и еще один. У обоих головы проломлены чем-то тяжелым, в темных глазах застыл ужас и непонимание. Оба убитых почти голые. И тут до меня дошло: у длинного лжекупца рукава богатой рубахи куда короче рук. Конечно, просто одежда была не его!
– Лушка, это те двое их убили…
– Кто?
– Ну, те из ворот… которые нас…
– Ой, че делать?
– Их надо как-то догнать, они еще кого-нибудь убьют.
– Как догнать, они вон как удирали?
Понимать, что мы сами едва не стали жертвами этих татей, было не слишком приятно. Но сообщить в городе об убитых надо, и мы поторопились домой, забыв о мокрых волосах.
Конечно, Анея по мокрым волосам догадалась, чем мы занимались. Объяснение Лушки: «В воду свалились» ее не убедило.
– Обе разом, что ли?
Нас спасло только то, что остальным было не до наших проказ, народ ринулся проверять сообщенные нами сведения. Убитых доставили в Козельск. Несомненно, эти двое и были настоящими владельцами воза с горшками. Ловить их убийц бессмысленно, мы с Лушкой не рассказали, что встречались с ними, хотя Анея уж очень настороженно вглядывалась нам в лица, но если бы и сказали, толку чуть. Эти два козла так перепугались моего наскока с обещанием отбить все, что в штанах, что искать их поблизости от Козельска бесполезно.
По общему решению и с согласия князя (Ваське действительно оказалось года четыре, на князя он никак не тянул) убитых похоронили по православному обряду. Объяснение попа Иллариона, мол, Господь сам разберется, всех устроило. И правда, чего заморачиваться, римского толка или греческого, Бог один, ему все равно.
Конечно, шли разговоры, что будь в Козельске воевода Федор, быстро разыскал бы татей и повесил на суку. Раздавались даже смешки, мол, отрезал бы то, чем детей делают, чтоб больше таких уродов не рожали. Услышав о таком варианте расправы, я даже хмыкнула, уж очень он совпадал с обещанным мной. Одно слово – отцова дочь! Настя начинала мне нравиться. Беспокоило только то, что под явным влиянием Лушки пятнадцатилетняя девчонка все чаще забивала во мне тридцатилетнюю разумную женщину…
А еще пора было браться за свою талию, вернее, бороться с ее отсутствием. Конечно, меня горячо (сама не зная, зачем) поддержала Лушка. Началось все с позы лотоса.
Мы с сестрицей жили наверху в маленькой горенке, на лавке Анеи я только отлеживалась после падения, обычно туда не допускался никто. В нашу горенку набивалась Любава, но допускать девчонку в свои владения не желали мы обе, Лушка из ревности, а я из опасения совсем впасть в детство.
Хотя таковых тоже хватало, причем в людском обличье. И не всегда козельских, пришлые частенько забредали. Два таких появились непонятно откуда, замученная лошаденка едва тянула здоровенный воз, груженный до самого верха. Сказались купцами, причем византийскими, мол, от самого моря этот воз везут, а потому приморились сильно. Но охранники у ворот оказались бдительными, стали интересоваться, куда везут, потребовали, чтоб показали, что под рогожами… Пришлось подчиниться: с вооруженными людьми спорить опасно.
Лушка предложила сходить за поздней малиной, мол, знает, куда никто не ходит, а потому там малина чуть не до первых морозов есть. Стоял не просто теплый, а по-настоящему жаркий денек, и забраться в лесную тень вообще-то хотелось, к тому же я просто не знала, чем себя занять, а потому сразу согласилась. На нытье Любавы, чтобы взяли с собой, Лушка строго ответила:
– Мала еще!
Это звучало смешно, между сестрами разница в возрасте года в четыре. Хотя в такие годы это не всего четыре, а целых четыре. Ушли мы одни. Выходить пришлось через те ворота, в которых остановили воз двух пришлых, и как раз в то время, когда дружинники разбирались с содержимым. Меня насмешила разница в облике двух купцов один был невысокий и кряжистый, словно дуб, а второй длинный и тощий. Именно длинный, а не рослый, потому что вся его фигура производила впечатление несуразности: длинные руки, длинные ноги и сплошные углы на месте суставов… Сначала я подумала о Дон Кихоте и Санчо Пансо, но тут же мысленно обругала сама себя, Дон Кихот никак не мог быть вот таким дурным, он хоть и внешне нескладный, но толковый. А этот бестолково суетился, пытаясь развязать рогожу, чтобы показать содержимое воза.
Сам воз стоял чуть наискось, так что протиснуться между ним и воротами оказалось довольно трудно, мало того, крепыш еще и не упустил возможности прижать идущую впереди Лушку Но девчонка не растерялась, завизжав так, словно мужик уже залез ей под подол. Дружинники отреагировали быстро, и оба мужичка едва не лишились жизни. Я проскользнула мимо уже свободно. Отскочив чуть в сторону, Лушка внезапно остановилась:
– Давай посмотрим, чего с ними сделают?
– Пойдем, зачем тебе?
– Интересно же, а вдруг тати?
Мужики оказались не татями, но и явно не купцами, они не смогли объяснить, что же на возу. Под рогожами ровными рядами стояли прочно перевязанные и переложенные горшки.
– Чего внутри-то?
Оба лжекупца забормотали что-то невнятное… В это время их лошаденка пыталась дотянуться до упавшего с чьего-то воза клочка сена, видно, изголодала бедная. Охрана забеспокоилась. Старший кивнул более молодому:
– А ну позови Ветеря…
Тот бросился выполнять приказ. В это время первый охранник принялся развязывать один из горшков. Видно, поняв, что попались, купцы вдруг дали стрекача! Первой среагировала Лушка, она ловко подставила подножку крепышу, и тот растянулся в пыли. Его товарищ, уже сделавший два шага дальше, вернулся, шустро помог подняться Лушкиному обидчику, и оба припустили с такой скоростью, что не на всякой лошади догонишь. Вид улепетывавшего мужика, который только что пытался лапать Лушку, показался таким уморительным, что мы покатились со смеху, хотя надо было догонять.
Охранник поднял голову от горшков на возу и с изумлением уставился на облачко пыли, укрывавшее двух приятелей.
– Чего это они?
Лушка развела руками:
– Знать, воз-то чужой…
– Да уж, – почесал затылок дружинник.
В это время подошел старший, выслушал всю историю, вздохнул, ему явно не хотелось самому разбираться со всякими бесхозными возами и лошадьми. Но делать нечего, пришлось. Было решено лошадь накормить, а воз до возвращения воеводы поставить в дальнем сарае, потому что дружинник заявил, что из горшка пахнет какой-то гадостью.
– Кто его знает, что за дрянь они везли?
Убедившись, что под горшками ничего, кроме сена, нет, охранники помогли лошади втащить воз в ворота. Остальное мы не видели, потому что потеряли интерес к происходившему и отправились по своим делам.
Малинник действительно был дальний, там никто не собирал ягоды, они висели на каждой веточке, были бордовыми, налитыми соком и спелостью… А запах… ну разве так пахнет садовая малина? Я осознала, что малинового запаха, вернее, аромата никогда и не вдыхала. Отправив первую ягоду в рот, поняла, что и самой малины не пробовала. Даже то, что продают старушки на рынках, выдавая за лесную малину, рядом не лежало с этой настоящей, древней. Ответственно заявляю: у экологически чистых продуктов совершенно иной, прямо обалденный вкус!
Лушка принялась есть ягоды, выбирая самые крупные и вкусные.
– Э, а ты собирать-то будешь?
– А… я… потом, когда наемся. Надо съесть сразу много, чтоб на них глядеть противно стало, тогда и в кузовок можно. Не то будешь отвлекаться… то… и дело.
В рассуждениях сестрицы был свой резон, немыслимый аромат и вкус манили, и я последовала Лушкиному примеру. Ягод было много, наелись быстро, а потом также быстро набрали полные корзины. Еще чуть, и можно домой.
Тут я обратила внимание на то, что Лушка снова притихла. Молчать моя сестрица могла только в трех случаях, все три я уже прекрасно знала – еда, сон и занятие чем-то недозволенным. Лушка уже наелась, поэтому первое отпадало. Не спит, это точно. Но чем недозволенным можно заниматься в малиннике?
– Эй, ты чего притихла?
Лушка стрельнула на меня каким-то озорным взглядом, продолжая свое занятие.
Какие у них у всех глазищи – обалдеть! Сплошная синь или голубизна… Таких никакими цветными линзами не сотворишь. Интересно, а какие у меня?
На явно дурацкий для окружающих вопрос Лушка спокойно пожала плечами, она первой привыкла к моим закидонам с памятью и соображалкой:
– Когда какие…
– Это как?
– Когда довольная – голубые, а как злишься – синие.
Если честно, то мне больше по душе синие, что ж теперь, постоянно злиться? У самой Лушки глаза тоже, когда чем-то недовольна, отливают фиалковым цветом.
Я все же разглядела, чем занималась моя сестрица, Лушка старательно (даже язык высунула!) мазюкала малиной свои ногти. Стало смешно: маникюр по-древнерусски. Конечно, вместе с ногтями сок окрасил и кончики пальцев.
Но оказалось, что Лушка старалась вовсе не для красы, это она решила меня напугать. Закончив работу, дуреха выставила вперед растопыренные пальцы и бросилась ко мне с воплем:
– А-а… Ага! Я тебя сейчас!..
Лушке тринадцатый, но она деваха крупная (по местным и средневековым меркам), а потому на следующий год ее точно отдадут замуж, пора. Но иногда эта без пяти минут невеста ведет себя как детсадовское дитя.
Вот и сейчас она принялась выть и таращить глаза, изображая из себя какую-то только ей понятную нечисть. Самое удивительное, что я… поддержала сестрицу.
– Ой, боюсь, боюсь…
Мы орали так, что нас, наверное, было слышно и в Козельске, хотя до него далековато, все же малинник дальний. С визгом и хохотом две упитанные кобылы скакали минут пять. В результате одна из корзин оказалась перевернутой, а Лушка… когда она поднялась, раздавленная малина была у бедолаги повсюду. Несколько секунд мы молча смотрели друг на дружку, потом я, не выдержав уморительного вида сестрицы, прыснула, в ответ прыснула и сама пострадавшая, и обе расхохотались.
– Всю малину испортила… – вздохнула я и мысленно усмехнулась, мне частенько пригождались «домашние» фразы, только не всегда их смысл оказывался привычным. – Что теперь говорить будем?
Лушка махнула рукой:
– Скажем, мол, до нас обобрали.
– Логично.
– Чего?
– Правильно.
– Чудная ты все же, Настька, стала, после того как с кобылы навернулась и башкой долбанулась.
Вот она, прелесть средневековой прямоты. Никаких тебе интеллигентских вывертов вроде «мне кажется, у вас… м-м-м… как бы сказать… появились некоторые проблемы со здоровьем…». Все в лоб: «навернулась» и «долбанулась». И попробуй возразить.
Но Лушке надо отмыться.
– Река вон там.
Было невыносимо жарко, плескаться, будучи одетыми и зайдя в изумительную воду только по щиколотку, просто обидно.
– Давай искупаемся?
Лушка широко раскрыла глаза:
– Ты что?! Уже нельзя!
Я помнила, что прошел какой-то там день, после которого купание запрещено, но вода так манила… К тому же лучший способ похудеть – это ежедневно плавать. Конечно, про ежедневно не могло быть и речи, но хоть один раз, единственный разочек…
– У тебя в волосах малина, придется купаться…
Я прекрасно видела, что Лушка сама готова забраться в воду и только морально-этические соображения, вернее, простые запреты, останавливали девушку от опрометчивого поступка. А тут я со своими стремлениями что-то нарушить…
Через минуту мы уже плескались, обдавая друг дружку веселыми брызгами.
– Только недолго, потому как высохнуть еще нужно. Твоя коса сколько сохнуть будет…
Да, мне пора выбираться, моя роскошная коса выдаст противоправные действия лучше любого соглядатая. Пришлось вылезать. Лушке тоже.
Я распустила волосы, которые укрыли всю спину, и со вздохом сняла с куста рубаху, но надеть не успела.
– Настя… – растерянно прошептала Луша, почему-то с ужасом косясь за мое плечо.
Резкий поворот, и перед моими глазами крайне неприятная картина: из кустов, довольно усмехаясь, выползал тот самый крепыш! О намерениях мужика недвусмысленно говорил его масленый взгляд и идиотское хихиканье:
– Гы-гы-гы…
Словно утку подманивал. А из-за его плеча выглядывала физиономия тощего приятеля, правда, несколько смущенного увиденным. Искупались, называется. Не хватает только изнасилования в этом тринадцатом веке!
Луша немедленно присела в воду, а я невольно осталась на берегу мне деваться некуда. Спешно обернутая вокруг тела рубаха плохая защита от двух облизывающихся мужиков…
Голова работала со скоростью компьютера. Если противника нельзя победить физически, его побеждают морально! С насильниками также, вряд ли эту рожу можно усовестить или просто испугать визгом. Он прекрасно знает, что рядом никого, и раньше, чем на поднятый шум прибежит помощь, мы будем распяты на земле, изнасилованы и попросту придушены!
И куда только смотрит милиция?
Неожиданно даже для себя я вдруг спокойно шагнула к мужику:
– Ну чего, голых баб не видел?
Тот снова хохотнул:
– Гы-гы…
Так… интеллектом здесь не пахнет, придется грубить. Я постаралась, чтобы в голосе не прозвучало ни тени страха или сомнения, напротив, он стал почти задушевным:
– Я тебе, дебил, сейчас как врежу промеж ног – то, чем детей делают, отвалится!
– Чего?! – опешил насильник.
– Вали отсюда, пока рога не поотшибала!
– Тю, сдурела, бешеная! – сделал шаг назад мужик. А я наступала на него, выставив вперед руку и шевеля вытянутыми пальцами:
– Попадешься мне еще раз, я тебе, киллеру недоделанному, пасть порву, моргалы выколю и превращу… – я на мгновение запнулась, пытаясь сообразить, во что можно превратить этого насильника, – превращу в колоду дубовую!
Почему возможность стать дубовой колодой так испугала мужиков, непонятно, но удирали они классно! Ломились через кусты, как два медведя! И наверняка унося полные штаны впечатлений.
И только когда треск ломаемых кустов стал слышен далеко, я вдруг осознала, насколько испугана сама, села на траву и, закрыв лицо руками, попросту разревелась. Давненько со мной такого не бывало… Предыдущий раз я плакала в двадцатом веке во втором классе, когда мальчишки ушли без меня прыгать в сугроб с крыши гаража. Я тогда отправилась делать это сама и сломала ногу. Ревела не столько от боли, сколько с досады, что у всех получилось, а у меня нет. Правда, потом гордо демонстрировала свои костыли, в которых, если честно, не было никакой необходимости.
Луша метнулась на берег, наспех натягивая рубаху, присела рядом:
– А что ты им сказала, Насть? Чего они испугались?
Мне вдруг стало смешно, действительно, чего испугались эти придурки, угрозы полуголой девчонки?
– Что отобью то, чем детей делают…
– Чего?!
Мы сидели и смеялись, глядя друг на дружку, смеялись до слез, до икоты, истерически…
– А еще… еще… я обещала… что превращу его… в дубовую колоду…
– А ты можешь?! – испуганно ахнула Луша.
Так… забываться нельзя. Не хватает, чтобы решила, что я умею такое.
– Не больше, чем ты.
– А чего же грозилась?
– А что делать, ждать, пока изнасилуют?
– Ой, – прижала руки к груди Лушка, видно, до конца осознав, какой угрозы нам только что удалось избежать.
– Не рассказывай никому, не то позора не оберешься.
– Конечно, что ты, стыдно же…
Да, и в тринадцатом веке приходилось рассчитывать только на собственную находчивость.
Когда возвращались обратно, я размышляла, не надо ли было применить пару приемчиков, чтобы несостоявшийся насильник оставил на берегу несколько зубов. Но вспомнила Лушкин испуг от угрозы превратить мужиков в дубовые колоды и решила, что вид голой девицы, демонстрирующей приемы карате, – это слишком. Слава богу, что не применила.
Да, мать, тебе следить за собой и следить… Это не двадцать первый век и даже не двадцатый… Как бы не вытворить чего. Пожалуй, неизвестно еще кому сложнее – дурехе из тринадцатого века в двадцать первом или мне.
Нам оставалось выйти на дорогу и там уже на солнышке досушить и переплести косы, как вдруг Лушка шарахнулась ко мне. Опять леший чудит? Нет, сестра кивком указала на куст, вернее под него. Оттуда торчала чья-то нога.
– Эй…
Я уже сообразила, что Лушка зовет зря, мужик не спал, здесь явно криминал, потому что ступня неестественно выгнута. Так и оказалось, мало того, там нашелся и еще один. У обоих головы проломлены чем-то тяжелым, в темных глазах застыл ужас и непонимание. Оба убитых почти голые. И тут до меня дошло: у длинного лжекупца рукава богатой рубахи куда короче рук. Конечно, просто одежда была не его!
– Лушка, это те двое их убили…
– Кто?
– Ну, те из ворот… которые нас…
– Ой, че делать?
– Их надо как-то догнать, они еще кого-нибудь убьют.
– Как догнать, они вон как удирали?
Понимать, что мы сами едва не стали жертвами этих татей, было не слишком приятно. Но сообщить в городе об убитых надо, и мы поторопились домой, забыв о мокрых волосах.
Конечно, Анея по мокрым волосам догадалась, чем мы занимались. Объяснение Лушки: «В воду свалились» ее не убедило.
– Обе разом, что ли?
Нас спасло только то, что остальным было не до наших проказ, народ ринулся проверять сообщенные нами сведения. Убитых доставили в Козельск. Несомненно, эти двое и были настоящими владельцами воза с горшками. Ловить их убийц бессмысленно, мы с Лушкой не рассказали, что встречались с ними, хотя Анея уж очень настороженно вглядывалась нам в лица, но если бы и сказали, толку чуть. Эти два козла так перепугались моего наскока с обещанием отбить все, что в штанах, что искать их поблизости от Козельска бесполезно.
По общему решению и с согласия князя (Ваське действительно оказалось года четыре, на князя он никак не тянул) убитых похоронили по православному обряду. Объяснение попа Иллариона, мол, Господь сам разберется, всех устроило. И правда, чего заморачиваться, римского толка или греческого, Бог один, ему все равно.
Конечно, шли разговоры, что будь в Козельске воевода Федор, быстро разыскал бы татей и повесил на суку. Раздавались даже смешки, мол, отрезал бы то, чем детей делают, чтоб больше таких уродов не рожали. Услышав о таком варианте расправы, я даже хмыкнула, уж очень он совпадал с обещанным мной. Одно слово – отцова дочь! Настя начинала мне нравиться. Беспокоило только то, что под явным влиянием Лушки пятнадцатилетняя девчонка все чаще забивала во мне тридцатилетнюю разумную женщину…
А еще пора было браться за свою талию, вернее, бороться с ее отсутствием. Конечно, меня горячо (сама не зная, зачем) поддержала Лушка. Началось все с позы лотоса.
Мы с сестрицей жили наверху в маленькой горенке, на лавке Анеи я только отлеживалась после падения, обычно туда не допускался никто. В нашу горенку набивалась Любава, но допускать девчонку в свои владения не желали мы обе, Лушка из ревности, а я из опасения совсем впасть в детство.