Наталья Загвоздина. Дневник

и поставив – сюда.
 

12

 
Подоспела сирень. Всё бы ей любоваться, пока
и она не ушла… Там жасмин и шиповник, потом
будет липа… Как новый нектара бокал —
пить сполна, напоследок припомня о том…
 
 
Сберегу. Всё расставлю по банкам и дням.
Только червь – на столе уже новый букет…
Так живёшь – пред тобою ни камня, ни пня,
о которых – споткнуться… Но в ухо брегет
 
 
что-то каплет своё… Не душистое. Флора нема.
О, невыпитый сад! Разрастайся, но не задуши.
Время каплет вперёд. Новый кадр. Как фонарь синема,
что, сменяясь, идёт, без возмездия – не затушить.
 
 
Надо чашу испить. Надо много, вдыхая, прожить.
Надо вырастить сад и дождаться оттуда плодов…
Распустилась сирень, будто узел упругих пружин
обратился за ночь в набивной лиловатый платок…
 

13. Дождь

 
И на всё, что пришло, он обрушился. Ливень небес.
Каждый вывернут лист, каждый жаждет испить бытия.
Не прикрыт, не одет, первозданно, без страха и без
сожаления о… О, какою должна быть и я.
 
 
Барабанную дробь, погремушки сухой перекат,
дикой конницы вихрь этот малый с собой приволок…
Май в цвету. И не видно его берега…
Он идёт. Без условностей и проволок.
 

4–12 мая

* * *

 
…Не забыла каштан. Вишню, яблоню… Их в холода
хорошо вспоминать. Эти свечи зажжём в темноте.
Мы что птички. Зимой – голодать
не захочется… Вспомним – о тех.
 
 
Позабыла, что жгло и морозило… В дальних краях
только слава и свет просвещающий. Вместо утех —
входит радость. Слезы не ронять
хорошо здесь. Забудем – о тех…
 

12–14 мая

* * *

 
Не оставит Пастырь Добрый
ни одной в лесу овечки.
Выбивает мелкой дробью
новый век тоску о вечном.
 
 
Мы, растерянные овцы,
тычем в поданое морды.
И уже, наевшись «опций» ^[2],
до скончанья века, мёртвы.
 
 
Принести живой водицы,
да омыть лица мороку,
да отправиться к порогу,
где бессрочно ждёт Водитель!
 
 
Се Любовь. Открывши глазки,
вдруг увидим мир «в алмазах».
И не спутаем те ласки
ни с одним земли соблазном.
 

14 мая

Вариация

 
Мне больно, милые друзья,
и за окном – не Рай.
Чему был рад вчера – не рад
сегодня…
 

1984

 
Мне больно, милые друзья,
и за окном не Рай.
Чему был рад вчера – не раз
припомнится, дразня.
 
 
Мне больно. И на рану дуть
охотников – на раз.
Сижу напротив врат в саду,
оплакивая Рай.
 
 
Там дует ветр, течёт вода,
живущие – со слов.
Я плачу. Плакальщик Адам
здесь вылил больше слёз.
 

19 мая

Причитание

 
Что-то пойманное бьётся
между слов «уйти – вернуться».
Не с налёту чаша пьётся.
Нелегко судьба поётся.
 
 
Бьётся трепетное сердце,
как у дикой перепёлки,
над которой коршун серый…
Нелегко шагать на север.
 
 
А могла б, сложила песню,
по старинке о кручине…
Не созреет горе пресным.
Не бывает счастье прежним.
 
 
Песнь плести – не вить верёвку,
пригодится разве в случай…
 
 
Пережить бы ночь-воровку
а не то «не сыщешь с лупой»…
 

Май

Ещё в…

 
Поглядела в глаза стрекозе —
заглянула за мая окошко…
Там торжественно полно в казне,
здесь уже рассыпная окрошка
 
 
под ногами… И вкрадчив июнь…
Обогнать бы, да коротки ноги.
Впереди ионический Юг…
Вывожу уплывающий нолик.
 

30 мая

ОСТРОВ. ВОЗВРАЩЕНИЕ

1

 
Меняет занавес Эллада. За горой
гора. Приподниму – увижу воды.
Корабль… И голубое за кормой,
куда ни посмотри… Берёт живое
за душу утомлённую… И грек
научит, что отчаиваться грех.
 

2

 
Цикорий, мак, глициния и дрок
сошлись в букет на Кёркире неброско,
чья сердцевина, косточка, ядро
здесь прорастают… Вечности наброском
представ неизбалованным очам,
что ловят в небосводе по ночам
знакомую рыбёшку… Море звёзд…
 
 
Но северная Родина зовёт.
 

3

 
Устаёшь и от солнца. А тут
щедро Родина лоб окропит.
Здравствуй, дождик! Чело охрани
от горячего Юга натуг.
 

4. Корфу (Морская звезда)

 
Моря синего, красной звезды
(пятилистник, вползающий в щель)
не забыть, как сумы и весны…
О, Эллады побочная дщерь!
 
 
Ты, как время, течёшь и течёшь.
Ненаглядны твои берега…
Лишь свидетель узнает, почём
в слёзном горле глухой перекат.
 

Керкира—Москва, июнь

К Аннунциате

   О bella!

Н. Гоголь. Рим

 
Альбанка несравненная и Рим
поблизости… Где длинноострый профиль
иного сочинителя мелькнёт,
впечатавшись недвижно над толпою
со временем… Где новый мир ярит
у лестницы Испанской… Но ни бровью
не поведёт он. Несравнимый гнёт
лежит на веке… И на мне с тобою.
 
 
Аннунциата римская одна
свободна, уходящая от нас…
 

29 июня

ВДЫХАЯ ЛЕТО

1

 
Расточила липа сладость,
на сносях макушка лета.
Стороною тыльной, слабо,
заслонюсь ладонью левой
от всевидящего солнца…
Но вдыхать не перестану.
В сотах липового сока
память горечи растает.
 

30 июня

2

   Е…

 
Путь туда и путь обратно.
Ночь, пресыщенная липой.
Просто на сердце. Опрятно
в тишине. Всевышний близко.
 
 
Свищет долго и свирепо
молодой разбойник в роще.
 
 
Льют небесные свирели
милость на земные Прощи ^[3].
 

2 июля

Эхо

 
В острожской крутизне затерян и обрящет
лишь жаждущий сполна,
подняв, не напоказ, под Твердь хребет, не хрящик,
не ждущий «Ис полла…».
 
 
Не ждущий до конца ни почестей, ни славы,
ни грома медных труб,
идущий и туда, где к вечеру «не сладко»
и где не лёгок труд.
 
 
Не ищущий вперёд ни мзды, ни воздаянья,
умеющий нести.
Когда через «навек» поставленное зданье
уже сквозняк свистит…
 
 
С острожской крутизны взлетает млад и старец.
Опасен сход лавин.
Шагнувший вверх, иди! Пастух не перестанет
в Отцову длань ловить.
 

8–10 июля

В ПАМЯТЬ!

1

   Е…

 
Не стройный Тюильри, а садик Самотёчный
с погрешностью картин.
В суме Всея Руси помеченная точка,
безделица в горсти.
 
 
От Троицы двора до Трубного укрытья
пройдусь, как на крылах…
И вспомню, и всмотрюсь, и вырастут тут крылья
и мягко накрывать
 
 
начнут… А под луной благоухают липы
уже предельный срок…
И сладко умирать в обнимку с миром, либо
в земле, в которой рос.
 

10 июля

2

   Н. А.

 
Цветное детство манит и сулит
и прячется под вытертой скамейкой…
Как будто укололи инсулин
и сахару подали поскорее…
 
 
Глубокий шок. И заново на свет.
Я на Цветном держусь за все поводья.
Где прошлое толкается, насев,
а нынешнее тщится не позволить.
 

12 июля

* * *

 
Июль очередной подмочен и оправдан
и высохнет без нас.
Мы странники в его лирической оправе,
пристрастные тепла разящего отраве
и зрелищу без дна.
 
 
Когда в один сосуд закладываешь буквы,
невольно станешь скуп
 
 
на прочие дела… Выискивая будто
единственное, что и за чертою будет
июля…
Что пришло и убегает с губ…
 

13 июля

В Черногорию!

 
Обернись хоть испытанным горцем,
Адриатики рыбою иль
бестелесным поклонником – горше
не бывают, без правил, бои
в слабом сердце… Смотри, различая.
Кто под Богом, на много горазд.
Забывая об «ангельском» чаять,
обернись человеком хоть раз.
 

13 июля

Флоксы

 
…И всплеснув руками, вижу —
это флоксы, мамин август,
с лепестками цвета вишни,
жаль, что белого не вышло.
 
 
Белый светит через ночи,
ночи дня и ночи утра…
К белому приводят ноги
помолиться о немногих.
 
 
Мама, мама, вот твой праздник!
Я почищу каждый цветик.
Я не спрашиваю разниц
на твоём и этом свете.
 
 
И пока живётся, буду
наклоняться в спелый венчик
и терять под август удаль,
замерев вдвоём на вечер…
 
 
Мама! Это мы и вечность.
 

Бобров переулок, 13 июля

Наблюдателю

 
Гроза поставила на дыбу,
и с воем – вон
ушла. На вымытый амвон
вставало утро… Видел ты бы,
 
 
ловец восторгов, «тихих дум»,
свернувший сущее послушно
в незначащее… На ходу
платящий податью подушной
всему «далёкому»… Вблизи
не видно ни одной слезы.
 

15 июля

Городское

 
Курослеп и вьюнок на ограде —
день в Хамовниках – что-то из тех
мест и времени, близких отраде
и невинных, до грусти, утех.
 
 
Спазм в узилище, сладкие корни.
Всё б туда возвращаться опять…
Хода нет. Оставайся покорно
здесь, которое можно объять.
 
 
А не то разойдётся крепленье,
что часы подогнали к концу
мест и времени… Сердце – кремень и
тёплый воск… И замочек к кольцу…
 
 
Оттого курослеп слаще ягод
и Никола в Хамовниках свеж,
точно в детстве… Не юная я бы
всё б писала хореи и ямбы
и, не жмурясь, смотрела на свет…
 

16 июля

Обращение

 
Полюбить неправду тяжко —
не желаю тле и вепрю.
Обрубить лихую тяпкой
не легко – тому поверю.
 
 
Только надобно для света,
чтоб луна не закрывала
солнце ясное. Посетуй
на себя… И на кровати
не ищи во сне совета.
 
 
Больно бодрствовать и колко.
Отвечать ещё больнее.
Будто нитка и иголка
путешествуют по небу.
 

16 июля

Бабочка

 
День протяжен, а жизнь коротка
для залётной красавицы – вижу…
Я платочек снимаю с ротка
и пытаюсь подняться повыше…
 
 
Погоди! Налюбуемся всласть
райским садом с манящим нектаром…
В эту долю попробуешь впасть —
из неё выпадаешь недаром…
 
 
Так мелькают средь долгого дня
толпы бабочек – скорые крылья…
И чарует сия толкотня,
как проход к небесам не закрытый…
 

17 июля

Жажда

 
Каплей капает словечко —
набежит вот-вот на кружку.
На лугу стоит овечка,
над овечкой тучка кружит.
 
 
Всем – попить. Кому напиться,
знает только Пастырь Добрый.
Вырастает в ком, на пике
жажды, долгожданный образ.
 

17 июля

17 Июля

 
День июльский, на Сергия парит,
в Лавре утреня, мощи в огнях.
Два судилища жертвенной парой
в сердцевину ночную вогнать
 
 
попускается. Полная темень.
Полный свет. Золотая позёмка.
Не опустятся бренные тени
одесную Святого Посёлка.
 
 
В сосняке медный всполох – закат.
Рыжий дождь наигрался во хвое.
И спускаются липы за кадр,
наполняя потомство с лихвою, —
 
 
гроздь коробочек липовых – груз
наливной… За июлем – на убыль
жизнь и лето, и просится грусть
на побывку в горячие губы.
 

17 июля, Царственных мучеников

Прощение

 
Прощенье верное. Его запеленать
младенчиком любимым.
Средина летняя – её заполонят
лиловые люпины.
 
 
В окошко, помнится, с любовью и тоской,
российского движенья
смотрела пристально, и не было такой
недвижности и жеста
такого, чтоб свеча лилового люпина
в потёмках не зажглась и тьму не ослепила.
 
 
Прощенье верное, как голубок из клетки
под утро вербное, лети стрелою меткой.
 

18 июля

Impression (Звенигород)

   P.

 
На пригорке клубника. Внизу
заводь тёплая. Солнце в зените.
Коромысло – то бишь стрекозу
провожу восвояси… Звоните,
 
 
голубые и медные, вслух,
колокольчики и великаны!
Подавайте на жизнь ремеслу,
чтобы в заводи топкой не канул
 
 
человеческий голос… Эскиз…
Впечатление… Вечные дали —
купола, монастырь и мазки,
там и тут, незабвенных Италии…
 

21 июля, Казанская

Отвечаю

 
Отзываюсь! Молчанье не смерть.
Самого красноречия шире.
Лишь попробуй вниманье отмерь,
не захочешь тогда «дебоширить»:
 
 
«Почему ты молчишь?!» Я как тот,
что ночное дыхание слышит
и ему отвечает… Актёр —
тоже может, но «чуточку слишком»…
 

22 июля

К…

 
Покраснели костяшки – стучусь.
Достучаться теряю надежду.
Добавляю к терпению чувств —
адресат не меняет одежду.
 
 
Жмёт костюм, не по росту, не по
дару, данному даром, к ответу.
Надеваешь, как будто слепой,
получив у слепого совета.
 
 
Под одеждой помято крыло.
Скинь ненужное! Отчая воля
и твоя, милый друг… Ну, рывок!
И одна начертанная доля.
 

23 июля

Без имени

 
Словно в «классики» играя,
перепрыгнешь со странички
на другую, но до края
далеко… А здесь – ранимы.
 
 
Только девочка из детства
ничего о том не знала…
Никуда теперь не деться
от теснящего низанья…
 
 
…Но заглядывает лето
между звеньями цепочки,
и уложены валетом
на лугу в снопах цветочки…
 
 
Пижма с норовом крестьянским
поперёк встаёт дороги.
Даль с надгробными крестами
день за днём душе дороже.
 

24 июля

Пижма

 
Грубоватой желтизной
пижма меряет просёлки.
Больно на сердце тесно,
будто колется, спросонья…
 
 
Эту «барышню» сложу
не в один букет, по крынкам,
поохватистей ссужу
ей посудину… Под крышей
 
 
распластаю, да на гвоздь
подниму повыше лапкой…
Будет высохшая гроздь
защищать хозяйство ладно.
 
 
А что колко – прогоню
прочь норовистой охапкой…
Летом встанет, на корню,
поросль душноватой хаткой…
 

24 июля

Следы

 
Где Керчь-Пантикапей выстраивает в рост
малиновые мальвы
и ягоды летят прицельно в детский рот
шелковицы, но – мало,
 
 
где антикой сквозит в четыре стороны,
а амфора – игрушка,
и солнце высоко зима не сторожит
свободное, но – грустно,
 
 
остался лишь испуг, задавленный волной,
солёная водица,
и жажда, и – ещё, не смытая водой…
Но тянет воротиться…
 
 
А тут на каждый сад по мальве, соль в глазах…
И грустно, и – не много.
И надо замолчать, но хочется сказать
оставшееся… Можно?
 

24 июля

Оставшееся

   Памяти 1910-х

 
Подберёшься ли к Крыму пешком,
генуэзской дорогой…
Нагуляет ли ветер с песком
золотые пороги…
 
 
Полно… Галькой да камешком
для – посмотри! – перстенёчка
встретит берег… Сотри
целый век, легендарная ночка!
 
 
Эти дитятки (чьи?),
накануне великих историй,
в коктебельской ночи
пьют блаженного Крыма истому…
 
 
Всем потом по серьгам,
по суме, по кресту, по погосту,
где ручного зверька
похоронены белые кости.
 
 
Легче сна тамариск,
бескорыстны и жертвенны корни,
чей погост – от марин,
голубых, до окраины Горней.
 

25 июля

САВВА

   Памяти С. В. Ямщикова

1

 
Не возницей – еси скакуном,
тяглой лошадью, верной кобылкой
был Отечеству. В нём – каково
старым меринам, жаждущим пылко
правосудья, как с неба суда?
Свято место осталося пусто.
Отлетел тяглый ангел. Удар
по земле, где плотнеет капуста
к поминанию… Псковский мотив…
Сорок дней. Дорогая могила.
И вопросы (но втайне) – уйти
на ходу, как Возница, могли бы?
 

2

 
Родимой стороной, с клюкой и совестью,
по полю бороной, по жизни – повестью.
Не столько ямщиком, лошадкой тяглою,
с чем было под щекой, умытый талою
водою, что найдётся рядышком…
А то и – напоили б ядышком…
За правду, за неё, как водится…
Спи, Голубь, под Покровом Богородицы.
 

3

 
Плотнее повязка часов.
Растут, что у дерева, кольца.
Уже расшатался засов.
Весенний цветочек засох
изрядно, и намертво колет…
 
 
То время, не ведая нас,
течёт непрерывным потоком.
И мера ему не дана.
И наши тугие тома —
короткая летопись только.
 
 
Наполним надеждой Живот,
что эти недужные знаки —
не вымысел горький, где накипь
одна… И оденем в киот
горячую веру и труд…
Как Ной упокоимся тут.
 

26 июля

Из Торопца

 
Торопецкие дебри, озёрную гладь
и дремучего леса обильную кладь —
всё собрать, подчистую.
 
 
Долго холить, раскладывать – вот бы ещё!
Укрывать в непогоду дорожным плащом,
заворачивать в стужу.
 
 
Но пока проплывает лилейный бутон,
Божий день погружён в глухомани затон —
что за дело до «завтра»?
 
 
Плыть бы рядом да только глядеть, не дыша,
отзовётся ль его неземная душа,
без земного азарта…
 
 
В торопецкой глуши колокольчик с кулак,
от прозрачной слезинки блестяща скула
и окрашены губы
 
 
синей ягодой – всё бы бросать в молоко…
И казаться себе до конца молодцом…
Не коситься на убыль…
 

28 июля

Письмо

 
…Пробраться, как к кладу, сокровищу и
Метерлинковой птице…
Выталкивать, в родах, слова-вещуны
на простынь страницы.
 
 
Но всё-таки слишком не грезить о ней,
таинственно-синей…
Для синего здесь, на земле, сети нет,
есть верное сито.
 
 
свободная воля и выбор до дна
последнего часа.
Судьба материнства, какая дана
поэту отчасти…
 

30 июля

БОРИСОГЛЕБСКИЙ, 6

1. Дом

 
Вспоминаю Марину, крестясь
на родное подворье.
Высоко распрямляется стяг —
не земное потворство
нам, привязанным тут, как скотинка к еде,
то к столу, то к ограде…
В световом окоёме, Морская, ты где?
Отзовись Бога ради!
 

30 июля, великомученицы Марины

2. Дерево

 
Под серебряное древо,
под сиреневое небо
приходи, постой.
 
 
Под отеческие требы,
под недружескую небыль
и платок простой.
 
 
В том платке спасаться проще,
исходив земные Прощи
на родной земле.
 
 
Не высказываюсь против
райских кущ и райской рощи
в неземном селе.
 
 
Но зову – приди под тополь,
где тяжёл разгула топот
вереницу лет.
 
 
Постоим, Марина, рядом.
Мы тебе, без бронзы, рады
и целуем след.
 

31 июля

Исцеление

 
Накормлю тебя, дружочек,
прикорну на твой лужочек,
сосчитаю пчёл.
 
 
Будет каждая с нектаром.
Запишу, что жизнь – не даром.
Только б ты прочёл.
 
 
Научу тебя по буквам
и, хотя умеешь, будто —
вдруг увидишь мир.
 
 
Ты увидишь свод в алмазах
и лицо откроешь… Маску
потеряешь вмиг.
 
 
Накормлю тебя, дружочек,
прикорну на твой лужочек —
будешь сердцу мил.
 

31 июля

Переход

 
Месяц-ящерица. Хвост
мне оставивший в ладони.
Для неё благая хворь —
избавление, а то не
оставляла б… Серафим
из июля входит в август.
Ночь, с усердьем сироты,
раздаёт вселенной влагу.
 

31 июля – 1 августа, преподобного Серафима

В августе

   Христине

 
Парашют одуванчика схож
с лёгкой детской головкой.
Подоспевший покос,
перелёты стрекоз,
озорная уловка
улететь одуванчиком вдаль
и собрать с мироздания дань.
 
 
Август царственный нам
не казна, не помеха.
Он пройдёт и без нас,
мы пребудем по мере.
 
 
Тень младенца светла,
голуба, разнотравна…
В длинном перечне ласк
обозначена травма…
 
 
Так лети же, лети,
одуванчика племя…
Август что желатин —
густ. Вращается лемех.
 

1 августа

Начало

   Л. Наумовой

 
Август! Дай скорее ручку.
Мы пойдём с тобой дорогой.
День за днём тебя научат.
Остановишься дородным.
 
 
Жизнь! Возьми меня за плечи.
Поведи путём печальным
даже в радости. Полегче
запечатывай печатью…
 
 
Время! Через жизнь и мимо,
через августа усладу
проходи… Но жизни мига
не выплёскивай в осадок.
 
 
Зреют яблоки, и Ева
смотрит в плода сердцевину.
Бытие. Начало. Слева —
вся печаль. За взглядом следом.
 

1 августа

НОЧНОЕ

1

 
Дождь и грусть. И Громовержец
Илия. Непроходима
темень ночи. Кроме веры
разве нужно что в годину
испытания на стойкость?
Воздух августа настоян
на конечности… Настолько,
чтоб грустить, но не исчезнуть,
препоясать крепко чресла
и смотреть в потёмки честно.
 

2

 
…Но подняться над кручиной
и повесить на крючки, на