Наталья Александровна Загвоздина
Дневник. Продолжение

 
Небо! Лей на нас свет златого солнца
Или твоих облак густую влагу,
Лишь гони далече осенним ветром
Мрачные тучи.
 
 
Ты скажи, о дева, что благосклонна,
Или покажи мне свою досаду,
Но не будь безмолвна, как эти тучи
Осенью хладной. 
 

От автора

   Эта книга часть целого, названного дневником,
   распространение остановленного.
   Незавершённость дневника предполагала, или хотя бы
   допускала, движение.
   Так возникло продолжение. Продолжение, в котором
   действовало время.
   Её устройство просто. Один последний год – двенадцать
   месяцев поочерёдно.
   Нарушение допускаю в начале, рифмуя «портреты»
   и предваряя январь осенним авторским признанием.
   Вступление – вход в «целую жизнь» – оставляю
   неизменным, убирая гласную из последнего слова, как
   и было у сочинителя.
   На пересечении же лет, конца и начала, встреча
   с мировосприятием Николая Карловича Метнера вложила
   в обращение родственное звучание:
   «Не тогда живёт мысль или произведение, когда выходит
   в «свет», а когда воспринимается близким другом
   и доходит до него». И – не прямая речь – человек нового
   времени не внимателен, но любопытен. Внимание требует
   усилий,
   оно направлено «в глубину смыслов и собирает их в целое,
   в единство».
   А любопытство рассеивает, «склонно к купюрам смыслов».
   Укрепившись поддержкой друга, с надеждой на слышание
   и благодарностью готовым расслышать завершаю вторую
   книгу, не освободившись от сомнения в её полном праве
   на вольную жизнь – автор.
Я н в а р ь 2 0 1 1

ПОРТРЕТ

 
Предчувствую дыханья высоту —
момент неуловимого паренья.
Оставьте незадачливые пренья —
когда-нибудь и это я сотру.
 
 
Когда-нибудь сотрёт меня и нас
та даль, какой лицо ещё запретно.
Но и тогда, не закрывая глаз,
я буду удивляться вам с портрета.
 

ХРЕСТОМАТИЙНА БЫЛЬ...

 
О жизнь, о хрестоматия, о тайн
заветное число, немыслимое люду!
О человек. Изнашивать, латать
и снова разрывать умеешь люто
иль яростно, что, кажется, одно.
Упрямо опускаешься на дно,
упрямее не хочешь расставаться...
Обмениваешь лампочек стоваттных
немереное множество за жизнь...
А с солнцем повстречаешься поближе,
лишь губы обожжённые оближешь
и смотришь, как заезжий пейзажист
на жизнь саму, не глядя на Источник.
Ты светом электрическим испорчен...
Но жалостью исполнен твой Творец —
чирикаешь, как в домике скворец.
 
   C е н т я б р ь

О СТИХАХ

   Л. Викулиной

 
«Это дети твои» – я услышу, руками всплесну —
«Как же их накормить, обиходить такую ораву?».
Но закинута сеть, и иду прямиком на блесну,
и уже припадаю, и пью медовую отраву...
 
 
Отвалившись, как червь, погрузневший от крови, пчела,
отдающая яд, – всё одно! – сообщенье до сути,
стихотворец молчит – без него наконец началась
эта новая жизнь, ну а сам обессилен досугом.
 
 
Их всё больше, и всё тяжелей вспоминать имена.
Ты и полнишься, и остаёшься покинутым домом.
И попросишь опять: «Заберите ещё из меня...»,
и прикроешься сам от себя новорожденным томом.
 
 
Это дети мои. За проступок отвечу сполна.
Накормлю, напою, уложу после трудной работы...
Повторяя теперь, как и прежде: «Прости! Ис полла!
Лета многая. Вам остаюсь и творцом, и рабою».
 
   28 с е н т я б р я

«Уйти из декабря – соблазн. Соблазн...»

   Уйти из мрака – вот соблазн...

 
Уйти из декабря – соблазн. Соблазн —
остаться и прожить. Декабрь не шутит.
Не скроешься, и выпорхнувши, с глаз
Создателя – тогда зачем и шуму?!
 
 
Не прятаться! Пред Ним стоять, любя.
Имеющий не пожелает больше.
Горит огонь. Уходит дым, клубясь...
Уходит год. Уходит жизнь. И больно.
 
 
Остаться в декабре, как на посту.
Дождаться прибавления минуты...
Не поддаваться на ночной посул —
уйти из мрака. Чтоб – не обмануться.
 
   Д е к а б р ь 2009 – я н в а р ь 2010

УБЫВАЮЩЕЕ

 
Город битый, больной, упакованный в снежный мешок,
отдышался за ночь.
Кто бродил, и не раз, от заставы к заставе пешком,
посыпал, словно пеплом, головушку хладным песком —
недосчитывал ног.
 
 
Путник битый, больной, затерявшийся в чреве ночном,
встанет вновь в караул.
Постоит и опять колебаться бессонно начнёт...
Поколеблется и остановится – знать бы на чём...
Не сыграешь на счёт.
 
 
Ночь и день, день и ночь. Зимний город, тепло на счету,
чаша чаянья сверх...
И живёшь. И ногою встаёшь на черту...
И не хочешь – за дверь.
 
   3 я н в а р я

«То ль терновником – рот...»

 
То ль терновником – рот,
то ли ватою сердце полно.
Монотонным ковром
раскатается день за полночь.
 
 
В ватном коконе стук
еле слышен, и тесно во рту.
Полететь бы к Гнезду,
но оглянешься – ты снова тут —
 
 
здесь, где крылья растить —
не безделица, ветер под дых...
Где из вздоха «Прости!»
вызревают прощенья плоды.
 
 
Так прости же, прости!
Лишь припасть на коленях к Отцу
и росток прорастить —
не теперь – так хотя бы к Концу.
 
   3, 4 я н в а р я

«По кубику, помалу из затей...»

 
По кубику, помалу из затей
сложить как будто дом...
Не ведая, не зная, что затем
в нём выживешь с трудом.
 
 
По малой половице, по шажку —
поглубже на чуток
проходишь, продвигаясь к «посошку»
за будущей чертой...
 
 
А день перечит святочным снежком
 
 
печали мировой
и пробует «отправиться пешком»
от язвы моровой.
 
   8 я н в а р я

СНЕГ

1

 
Снег... Не высунешь носа, ноги...
Перекрыты дороги к участью.
Но сердца и под снегом наги.
Состраданья шубейку накинь —
подели свою душу на части!
 
 
Знать, останется целой. Метель
рвёт и мечет... Но жизнь-то подюже.
Затянись поясочком потуже,
сосчитай всех друзей и подружек
и товарищей разных мастей —
 
 
их не меньше метели! Теперь,
в Рождество, в Богородицы Праздник,
снег – участник, виновник, проказник —
настоящее – не на продажу...
Бездорожие – что ж – не стерпеть?!
 

2

 
Кому – колюч и холоден, кому
пушист и мягок – выбирай что хочешь,
коль за страницей и владенья муз
твой почерк так таинственно-доходчив...
 
 
Ты держишь землю, небо, прячешь люд...
Сам прячешься – грустна весной Снегурка...
Летающий, не видевший пчелу,
летящую с цветка, тебе не грустно?
 
 
Ах, глупости! Идёт, идёт, идёт...
Что миру снег? Идёт без сбоя время
(едино – что и пища, и едок)
насквозь тобою щедрого Борея...
 

3

 
Сменить ли «зимних мух» на всяку тварь,
летающую в августе отрадном,
в воображеньи, мысленно?.. Товар —
не равный... Что под небом равно?
 
 
Любимо Богом каждое. Оно —
жалеемо, особенно в ненастье,
особенно которое дано
особенно не вымолившим счастья...
 
 
Так потерпи, когда открыто настежь...
Так потерпи – всему придёт черёд.
Взгляни в окно – рождественские ели
не сетуют... Твой взгляд удочерён —
усыновлён. И смерти нет в метели.
 

4

   Н. М.

 
Я с тобой похожу по морозу вдоль берега рек
среднерусских, с пейзажем обители кроткой.
И замёрзну, конечно, тебя посильней и скорей,
пробираясь одною протоптанной тропкой.
 
 
Передашь рукавицы: «Да разве же это мороз?!»,
я слегка улыбнусь: «Мне и этого мало...»
Мне и этого много. А где-то стучат топором —
знать, готовят дрова, чтоб в тепле покемарить...
 
 
Не набиться в друзья тем, кто греет за тысячи вёрст
себе руки – у них круговая порука...
Здесь морозно и дружно, и проблески будущих вёсн
светят нам с куполов, согревая по-русски.
 

5. Не по Чехову

 
Здесь опять намело... Ну а в Африке снова жара...
Жизнь уездная – стон и надежда на новое лето.
И, как запертый Фирс, остаёшься один выживать,
удивляясь тому, что и это... полезно.
 
 
Доктор Астров в метель не пробьётся, и кто-то всплакнёт...
Сад вишнёвый в снегу, и почти опустело именье...
И так трудно вписать пару радостных строчек в блокнот,
но окажется вдруг, что не сделано – меньше.
 
 
Ах, как хочется прочь, в неизвестность, из снега в жару...
Только кто приберёт, подытожит, построит на завтра?
Не проделаешь лаз на туда и обратно в шару
пригодишься и здесь, как ребро динозавра...
 

6. «Пропавшее солнце»

   Оно вернётся...
А. Грин

 
...А ведь и здесь бывает свет и солнце бегает по снегу...
И бегают ему вослед, с румянцем, непоседы.
 
 
Ему подставить норовят, кто как горазд, побольше,
но зимний вечер вороват и прячется в подоле
 
 
у ночи... Наступает ночь. Кто спит, а кто бессонен...
И где-то наступает ноль... явившийся... без слова.
 
 
Оно – вернётся – и без нас, и с будущими нами...
И станет видно небеса со всеми Именами.
 
   8, 9 я н в а р я

В МОРОЗ

 
За оконною чащей лесов
кристаллических тварная поросль.
Знать, уже наготове засов,
разделяющий намертво порознь...
 
 
За окошком курится дымок,
заблудившийся, точно в трёх соснах.
В самый раз собираться домой
до того, как в зимовье не сослан...
 
 
Снова белка вот-вот принесёт
мне на счастье в скорлупке орешек,
где и творчество, и ремесло
прорастут, может статься... Не грешен
 
 
не живущий. Смотря за окно,
вижу сумерки. Свет на исходе.
С этим светом ещё заодно
мы вращаемся... Царствует холод.
 
   П е р е д е л к и н о , 24 я н в а р я

ХОЛОД

 
Вскочив верхом, пришпоривает (дух
захватывает, всем посторониться!)
и, двери открывая на ходу,
выстуживая, кружит по страницам...
 
 
Закроемся от холода, от не...
Забьёмся в дрожь, но выпрямимся к лету,
где шёлковые весточки одне
и выпущено певчее из клеток
 
 
российской непогоды... В холода
припомним рай, оставленный и нами,
и сядем у порога голодать
Отцовского, как дети, снова наги.
 
   К о н е ц я н в а р я

В ЗАМОСКВОРЕЧЬЕ. КАНОН

   Блаженны нищие духом...
Мф. 5, 3

 
По Островскому снежно. В Пыжах
Критский Голос. И торжища посвист.
Побирушка, одёжку поджав,
собирает по крошечке постной...
 
 
Ноги мёрзнут. Сердечный пожар.
 
 
Где-то здесь Александр Николаич
проходил... И какой-то «герой»
подавал голытьбе на калачик...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 
 
Оттого – ни двора, ни кола ведь...
 
 
Новый возраст. Кресты да пороша.
Что не с ними – с другого порога.
 
 
Лишь бы сердце – для плача – порожне
оставалось. Канона дорога.
 
   18, 19 ф е в р а л я

СНЕГ В ФЕВРАЛЕ

   Г. Д.

 
Мы были одни. Без начала
шёл снег, занося навсегда...
Деревья с кривыми плечами,
печальные дали... Качались,
как призраки, птицы в снегах.
В такой-то глуши – и не сгинуть...
До города, видно, сто дней...
Под снежными сводами скиний
счёт времени разве навскидку...
То кажется – близко. То нет.
 
 
Но время диктует пожёстче.
В нём жизнь разошлась по счетам.
Из мягкого лона к погосту —
пронзит и без снега до кости...
Ему снегопад – не чета.
 
   20 ф е в р а л я

ЕЩЁ НА ТЕМУ

 
Метель сровняла всё. Внутри тепло и тихо.
Сидеть молчком и ждать, что сбудется, что нет...
Что вовсе занесло, уже не воплотится,
но что-то наяву увидится точней.
 
 
Когда яснеет взгляд, живёшь прямей и проще.
Москва, совсем как встарь, по грудь погружена
в сугробы... Третий Рим не позабыт, не брошен,
и русская пурга ещё покружит нас...
 
 
Не выйти б из снегов, очистивших от порчи!
Но где-то метроном отмеривает ход...
Пусть будет каждый взгляд очищен и разборчив,
и город не падёт, как пал Иерихон.
 
 
Пока трубит метель, готовь ему подмогу.
Молчит вся Божья тварь, попрятавшись в снега,
внесённые сюда... Бумага чуть подмокла.
И мёрзнут пальцы рук, укрывшихся слегка...
 
   21, 22 ф е в р а л я

ПОРТРЕТ

 
Без ропота закрыть глаза – и так остаться.
Зелёный с синим – и – жемчужная щека.
Прозрачная волна, волна мазка густая.
И в раковине звук скрипичного щипка...
 
 
Заглядывая за – в себя – взираешь молча,
быть может, раньше нас познавшая сейчас,
состарившихся и... И не имевших мочи
глядеть, как далеко глядишь, не осерчав
 
 
на время и его движение по руслу,
на каждый поворот, где скудный, где с лихвой, —
заглядываешь вглубь, как водится, по-русски,
о, зрячая душа, смотрящая слепой!
 
   7 м а р т а

РАСТИ

 
Не знать – это горб или крылья,
то падать под тяжестью, то
парить в поднебесье открытом
и даже на небе чуток...
 
 
Но больно растёт то и это,
а вместе больнее ещё —
нарост затаившейся Этной
грозит, закрывает плащом,
 
 
пока первозданною тварью
под ними стремишься туда,
откуда пришёл... Но товарно
дудит долевая дуда...
 
 
Так выбери, где твои веси,
и просто последуй тому,
но духом, и только – во весь и —
чуть больше... Не вровень уму.
 
   12 м а р т а

«Разглядеть поподробнее жизнь...»

 
Разглядеть поподробнее жизнь
через линзы натруженных глазок,
не заметив наивно межи,
за какую не хаживал классик, —
 
 
чей удел? Стань, как дети, пророк
иль слепой песнопевец, что зорче
остальных... По ноге им порог,
за которым закаты и зори —
 
 
се начало с концом. На заре
начинай и закончи с заходом.
Принимает Дитя Назарет
поперёк мировому закону.
 
   12 м а р т а

«Ах, как птица-синица слышна...»

 
Ах, как птица-синица слышна
с каждой ветки! Посвистывать в марте
не впервой... Проседает лыжня,
а снежок покрывается марлей...
 
 
Что за дивные пёрышки! – там
даже жёлтые – проблески света.
Не полазить ли днесь по кустам
попросить у свистуньи совета,
 
 
как так запросто сеять хвалу,
не прося не того, что даётся,
и не помнить, какую хулу
от ворон услыхать достаётся...
 
   17 м а р т а

«Шажок, другой...»

 
Шажок, другой... «Мариино стоянье» —
с слезой Канон,
где проболит, что полно настоялось
под сердцем. Ног
 
 
не чуя, доберёшься к дому,
а дома – «дождь»...
И – понову – готовь котомку
под ту же дрожь.
 
 
Но в этот вечер, мартовский и синий, —
Египет то ж —
переживёшь всю силу. И бессилье —
«одной пятой»...
 
 
Не тают свечи, теплится кадило,
светл полумрак —
чтоб в покаянный Терем не входило
ненастье-враг.
 
   17 м а р т а, С т о я н и е М а р и и Е г и п е т с к о й

К ДРУГУ

 
Русский март и поблажки не даст,
и соломки не стелет,
и тепло, как птенца из гнезда,
вытесняет – не с теми,
кто погреться горазд...
 
 
Капля точит скалу – даже март не навеки.
Ночь проходит, а днём – он и впрямь не гора,
и живём по старинке, судьбу не коря,
как и надо, наверно...
 
 
Я не с тем, кто его поменял на покой
«райских» садиков с порослью южной...
Здесь своё: долгий обморок, с жаждой в покос,
утолённой нехитрою юшкой...
 
   18, 19 м а р т а

УТРАТЫ

   ...и волос с головы вашей не упадёт...
Лк. 21, 18

 
Как отдашь коготок – так и птичке пропасть,
хоть перечишь пословице словом...
Кто не бодрствует, станцию может проспать
пограничную, и – коготь сломан...
 
 
Ну а дальше, как водится, – дальше... быстрей —
ничего, что средь нас стало б внове.
И несёшься вперёд, что назад, где без встреч
остаёшься с своею виною.
 
 
Где свободно без берега, мягко до дна —
до вины ли! – есть что-то поближе...
Так шажок за шажком, и посмотришь – одна
остаётся решительно лишней.
 
 
Подставляя хребет под чужое ярмо,
забываешь дорогу и голос,
и по нотам поёшь под пустую гармонь,
и, как листики, падает волос...
 
   19, 20 м а р т а

МАРТ

 
Посмотрит месяц – выживешь ли? Темь
по всей Руси. Приплюснуто живое,
до убыли, до небыли одной...
И птичке не осталось пролететь
в воздухе коридорчика, и текст
небесный вытер дождик заводной...
 
 
И так за годом год. Народу плен —
не кара, не погибель – се Любовь
Отеческая горькая дана —
Ковчегу, всякой живности – в домах,
бездомным, сиречь в логове, дупле...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
За мартом спешешествует апрель.
 
   20 м а р т а

НЕ МАРТОВСКОЕ

 
Из жизни, как из марта, не сбежать
по солнцу – прежде вытечешь слезами.
И сроки неизвестны. Рубежа
и то не распознаешь – не слезает
до времени ни кожица, ни шерсть
звериная... Лишь мы своё теряем
без страха потеряться – каждый жест
измерив с очевидностью товара.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Попробовать пройти, как ходит март —
чем Бог послал довольствоваться. Будет
и светло, и ненастно – закрома
и житница, что хлеба не забудут.
 
   22 м а р т а

К АПРЕЛЮ

 
Март контр-тенором взял и «повыше» —
представленью конец.
На исходе и он хочет выжить,
но меняет коней
время – кнут и повозка,
и не хочешь, уедет – не успеешь моргнуть...
Он ещё не ушёл – потолкаемся возле,
попридержим-ка кнут.
 
   24 м а р т а

К ВЕНЕЦИИ!

1. К Венеции! Сан Микеле

   Размокшей каменной баранкой
   В воде Венеция плыла...
Б. Пастернак

 
Маргаритки Венеции нынче цветут, да не мне
с ними свидеться в срок – доживайте до будущих вёсен...
Провожайте других по водам, далеко, где темней
глубины глубина, не нужны представления вёсел
 
 
бенефисных гондол... К ним вернёмся поближе к стопам
Героини самой – ах, Венеция! Всяк тебе зритель...
Но пока – вместе с тем, кто, доплывши, на землю ступал
безответную, что маргариткой пестрит, и
 
 
синим цветом цветёт, – мы вселяемся: чаек семья
прошлогодняя – выправка, те же замашки...
Здесь покой стережёт обменявшая кожу змея —
этот древний обряд и таинствен, и вечно заманчив...
 
 
На погосте кресты, чистый мрамор со строгостью букв —
здесь схоронен Поэт, там – другие, а время проходит...
Так припомнится город, который «баранкой» разбух,
что лечу как во сне и бессонно плыву пароходом...
 
   20 м а р т а

Post scriptum

 
...Проплывает вокзал... Я оттуда уеду в змее
отползающей поезда... К северу снежные Альпы...
Приложившись к земле, окажуся не сразу сильней,
чуть качаясь ещё, то ли с нежностью, то ль машинально...
 
 
...Но когда-то потом, не в Италии, в русской глуши
тот фиалковый глаз поглядит чуть не в самую душу
и поднимет её, нашу память, из самой души,
дав опять говорить, сколь торжественно, столько же глуше...
 
   21 м а р т а

2. К Венеции! Отражения

 
Сан-Марк с двойной кокошников грядой —
и прям, и опрокинут, и восторг
внушает глазу... Мостиков-рядов
здесь сходка-толчея, и будь востёр,
засматриваясь в кружева рядно...
 
 
Здесь парны даже звёзды и луна,
гондолы, гондольеры, и мосты,
и звуки, и молчание – просты
сложенья, вычитания... У нас —
иначе... Опасаешься простыть...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Так долго опрокидываясь вниз,
плавучая Венеция стоит
на сваях, на легендах, на былом,
на каменных дворцах, на том, что в них...
 
 
Что вымоет лагуна – набело́.
 
   22 м а р т а

3. К Венеции! Риалто

 
Кто видел всё – бесстрастен. Лишь народ
бурлит, передвигаясь по кривой...
Под сводами Риалтовских ворот —
Венеция! Не птица, не грифон —
лев с крыльями – и держится на том.
 
 
Под щедрым на язычество мостом
нет времени – есть камень и вода,
 
 
плывущие оттуда и туда...
 
   22 м а р т а

4. К Венеции! Торчелло

 
За Муранский маяк, за игрушечный рай кружевниц,
где торчит, наклонясь, одинокий хребет кампанилы,
заберёмся с тобой или порознь, купив грошевых
на «бумажный кораблик» билетов... Спаси и помилуй!
 
 
Под мозаики свет, под сияние лика Христа
входишь, как за края предназначенной доли —
здесь родильня, и здесь не магический вызрел кристалл —
о, Венеция! Всё – наши до́лги.
 
   22 м а р т а

5. К Венеции! Ночная песнь

   (Ш о п е н, ре-бемольмажор)
 
Что – ра́вно! Плеск воды. Покачиванье ряда
безвременных гондол – попробуй различи...
Ночная нагота вселенская... Порядок
космический светил – все наши, раз ничьи...
 
 
С луною по вода́м хожу до утра блеска,
не смея отвести ни взгляда... И клавир
всё полнится... И вот, рассветной арабеской
сменяется ноктюрн... Зевака, поклонись!
 
   23 м а р т а

6. К Венеции! Утром

 
Задвигалась сама, Венеция златая,
под чистый перезвон своих колоколов.
Что порвано волной, залижет, залатает
волною же самой, ничем не уколов...
 
 
К утру не счесть толпы ни тембров, ни наречий —
красавица одна бесстрастна и проста,
как давеча – вчера – не первый век – извечно...
И, рот открыв, глядят вельможа и простак
 
 
на лучший из миров земных... Водой хранима,
открыта всем путям и ангелам с небес —
и солнце достаёт! – что на ночь схоронила,
и видят новый сон и зрячий, и слепец...
 
   23 м а р т а

7. К Венеции! Блуждание

 
Мышиный холодок, и запахи, и затхлость,
и вечно не найти, что ищешь... Маска льва
то здесь, то там – по ней пытаешься... Назавтра
придётся повторить вечерний маскарад...
 
 
Продрогнув наконец, с канала на канавку
сворачивая, ждёшь: «последний – и в тепло»...
Но нет, здесь лабиринт – не отыскать каналью,
и боязно чуть-чуть, и знаешь – поделом.
 
 
Фонарь, как постовой, едва заметный глазу,
остался за спиной и медленно отстал...
А ветер в материк втыкается, неласков,
толкая взад-вперёд, и водит по мостам...
 
   23 м а р т а

8. К Венеции! Вапоретто

 
Простолюдин, врезающий соху
в лагуны пашню,
иль вол, покинувший закут,
спеша на пажить...
 
 
Не голубых кровей, ей-ей —
скрипит и стонет,
но плугу преданность – проверь! —
большого стоит...
 
 
Простолюдин – и тем хорош,
и жнёт, и пашет.
Не засидится тихарём —
«заварит кашу»...
 
   24 м а р т а

9. К Венеции! Вапоретто

 
Горожане и мы, безымянные, сгрудившись, ждём:
ржа и скрежет не в счёт, он всегда наготове, и баста.
Вольный труженик бодр одинаково и под дождём,
и под солнцем, и в ночь, не задумавшись поколебаться...
 
 
Но колебля волну, поспешает на новый причал,
где такие же мы, та же праздность и те же заботы,
и попутно уча без надрыва служить и прощать,
лишь грошовый билет попросив «за науку» за бортом...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
Сев в московский трамвай дребезжащий
                                                        и с качкой без волн,
глубоко задышу посреди веницейского моря,
повторяя – «плыви, как ни трудно, а выплыть изволь»...
И не страшен до дна городской прибывающий морок...
 
   25 м а р т а

10. К Венеции! Ответ другу

   Отечества и дым нам сладок...
Г. Державин

 
...И когда кто-то спросит, откуда Венеции «дым» —
не отвечу – зане[1] далеко он блуждает...
Дух творит, где живёт. Ну а тот, кто едва нацедил,
не обрящет и тли на неплодной лужайке.
 
 
Не прощает измен Божий дар, хоть держи целый мир
в закромах – как в песок, как меж пальцами – втуне...
Не болит ли в груди? – Попроси «посильней заломить»
у Спасителя душ, и почувствуешь: дымом и дунет...
 
   25 м а р т а

11. К Венеции! Фонари

 
Эти домики – птичьи ли, рыбьи? – а тянет к окну
разноцветному... Первый изысканней прочих.