Наумов Сергей. Колодец Сайфулы

   – Теперь назад, – угрюмо приказал сержант, – к следу, что ведет от солончака...
   Бегичев покачнулся и тяжело опустился на песок. Больную руку нестерпимо ломило и жгло, словно ее сунули в костер. Кружилась голова, во всем теле ощущалась слабость.
   Сержант достал флягу с НЗ, отвинтил пробку, протянул товарищу.
   – Пей, пока не напьешься, – сказал он, – и умойся.
   – А ты? – пробормотал Антон.
   – И я тоже. Сейчас глупо беречь воду... Мы должны его достать... Понимаешь... достать. Он недалеко... три тысячи метров... не больше. Пей, Антон, и вставай... Скоро день...
   Они шли на восток, навстречу солнцу. У них не было воды. Связь с отрядом прекратилась – сержант оставил ненужную рацию и теперь шел налегке.
   На двоих – три автоматных диска и одна граната. А проклятый след то исчезал, то появлялся в стороне от заданного направления. Нарушитель двигался зигзагами, делал скоростные рывки там, где попадался такыр, и снова петлял, выигрывая время. Казалось, ему зачем-то нужен яркий солнечный свет.
   Узорова раздражала такая неразумность неизвестного. Именно ночью он должен был идти по прямой, сокращая путь к цели. Днем же обзор местности в бинокль увеличивался втрое, и они должны увидеть его. Здесь крылась какая-то загадка.
   Небо смутно розовело. И вдруг яркий, жгучий свет залил горизонт от края до края. Ночь была отброшена стремительным, резким ударом солнечных лучей.
   Пустыня преобразилась. Из серо-голубой она стала жгуче-желтой, и далеко на востоке проступили на ставшем шафрановым горизонте плоские и резко очерченные, точно приклеенные к небу холмы.
   – Мираж, что ли? – пробормотал Бегичев.
   – Там, за холмами, – горы, – тихо произнес Узоров. – Он идет туда, Антон. И хорошо знает дорогу.
   Сержант вскинул к глазам бинокль. В окулярах поплыл знакомый пейзаж – гряды бесчисленных холмов.
   Узоров вздрогнул и опустил бинокль. Потом снова поднес его к глазам. По дальнему бархану передвигалась длинная, угловатая тень.
   – Посмотри, Антон, – протянул сержант бинокль товарищу. – Что-то у меня с глазами. Вижу тень, а от чего она – не вижу.
   Бегичев взял бинокль.
   – Тень... Я тоже вижу тень... Она передвигается, – вскрикнул пограничник.
   – Может, облака... – неуверенно произнес Узоров. Оба посмотрели на небо. Оно было чистым до самого горизонта.
   – Теперь бегом, – приказал сержант. – На месте разберемся и с этим фокусом. Я – по следу, ты – в обход. Маскируйся и действуй по обстановке. Сигнал – взрыв гранаты.
   Узоров согнулся и быстро скользнул вперед. Ноги его сразу обрели легкость. Таким он был всегда в минуту напряженной погони или опасности.
   Остановила его длинная автоматная очередь. Пули пропели высоко над головой, и Узоров догадался, что стреляют издалека.
   "Хорошо, что он заметил меня. Это заставит его сконцентрировать внимание только на мне. Только бы Антон успел", – думал сержант, продолжая бежать по самой кромке бархана.
   Короткая очередь полыхнула откуда-то слева. Нарушитель сменил позицию. Еще одна очередь. Пули вжикнули над головой.
   Узоров упал, быстро добрался до гребня, снял фуражку, положил козырьком к противнику и отполз в сторону. Старый прием, но верный. Сержант отполз еще дальше и укрылся за наметенным ветром взгорком.
   Он взглянул на часы. Прошло пятнадцать минут.
   Снова короткая очередь – и фуражку словно ветром сдуло.
   Сержант осторожно выглянул из укрытия. Каждый мускул у него был напряжен до предела. И тут он услышал звук. Левее того места, откуда нарушитель вел огонь, вырос султан взрыва.
   Узоров резко вскочил на ноги и ринулся по склону на тусклые вспышки выстрелов. Сержант на бегу бил короткими очередями по гребню и, как ему казалось, быстро карабкался наверх. Справа стрекотал автомат Бегичева.
   Внезапно выстрелы прекратились. В жгучем мареве, струившемся над раскаленными песками, вырос силуэт человека с поднятыми руками.
   Вот уже можно разглядеть искрящийся на солнце длинный халат лазутчика и такого же цвета диковинный капюшон, закрывающий верхнюю часть лица неизвестного.
   Они шли к нему с двух сторон: слева – Узоров, справа – Бегичев.
   И вдруг быстрым движением нарушитель выбросил правую руку в направлении сержанта. Сухо треснул выстрел. Пуля вырвала автомат из рук Узорова.
   Неизвестный упал на склон и покатился вниз.
   – Стреляй в ноги! – закричал сержант, бросаясь по склону вслед за нарушителем.
   Бегичеву было неудобно стрелять с вытянутой руки. И все-таки он зацепил неизвестного первой же очередью, когда тот вскочил и вскинул руку с пистолетом.
   Неизвестный обмяк и рухнул на песок. Подбежавший сержант ногой выбил пистолет. Он извлек из воротника рубашки задержанного ампулу с ядом, когда подошел Бегичев.
   – Ты контузил его пулей в голову, – сказал Узоров, вытирая кровь с лица нарушителя. – Нам просто повезло...
   Он показал товарищу ампулу с ядом.
   Узоров истратил на задержанного последний пакет с бинтами. Он низко наклонился над ним и вдруг похлопал его по щекам.
   – Хватит притворяться, вы уже пришли в себя, – негромко сказал сержант. – У вас дрожит правое веко. Вот это...
   – Уберите руку, – хрипло выдавил тот и открыл глаза. Резким движением склонил голову и впился зубами в ворот рубашки.
   – Скорпион... – брезгливо пробормотал Узоров и отступил на шаг.
   Сержант внимательно разглядывал неизвестного. Тот был, пожалуй, по-восточному даже красив. Сросшиеся брови, волевой, хорошего рисунка подбородок, тонкий, с горбинкой нос. И холодные, жестокие, с неуловимыми зрачками глаза.
   Он кого-то напоминал Узорову, что-то знакомое было в хищном изгибе надбровных дуг, в правильности черт, во взгляде из-под полуприкрытых век. Стоило сержанту взглянуть на руки нарушителя с длинными фалангами пальцев, как он вспомнил изящные, несмотря на старость, пальцы убитого Сайфулы.
   – Сайфула – ваш отец? – быстро спросил Узоров. – Он убит...
   Лицо задержанного исказилось, напряглись мышцы щек. Он обжег пограничников ненавидящим взглядом, взмахнул скованными руками, пытаясь встать. Напряжение обессилило его. Он затих.
   – Понимаешь теперь, почему не обнаружили его с вертолета?..
   Узоров потрогал халат на задержанном. Он зашуршал шорохом песков.
   – Чисто сработано, – отозвался Бегичев, – даже капюшон оклеили...
   Он распахнул халат – на поясе задержанного плотно, одна к другой висели шесть фляжек.
   – Вода, – прошептал пограничник и отцепил одну фляжку.
   – Мы не выпьем ни капли, рядовой Бегичев, – сухо сказал Узоров и облизнул пересохшие, спекшиеся губы.
   – Вода же...
   Сержант обнял товарища за плечо:
   – Нельзя, Антон... Понимать должен... Это его вода... Какая она – мы не знаем.
   Бегичев не видел, как блеснули глаза задержанного, когда пограничник отцеплял фляжку.
   Нарушитель не мог сдержать волнения, мышцы лица его вновь напряглись, вздрогнули руки.
   "А еще говорят, восточные люди умеют скрывать свои чувства, – подумал Узоров. – Впрочем, все объяснимо. Он слишком много поставил на жажду. Последний шанс. В пустыне всегда хотят пить".
   Сержант отослал Антона за саксаулом. Нужно было разжечь костер. Летчикам легче их будет искать. Они не вышли на связь, и это встревожит Артюшина.
   Сержант думал о Бегичеве. Такие нужны границе. Опыт приходит с годами, мужество же впитывают с молоком матери. Узоров вспомнил Антона неуклюжим первогодком, не умеющим читать след, бороться с жаждой, быть собранным перед лицом опасности. Но было в этом парень ке спокойное, медлительное упорство, глубоко спрятанная внутренняя сила. И вот первая схватка с врагом, с матерым, специально подготовленным агентом. И в этой схватке родился пограничник Бегичев.
   Строгий судья – Узоров. Но о каждом он думает с затаенной нежностью.
   Есть в Антоне частица самого сержанта. Долгие месяцы ходили они вместе в дозоры и секреты. Узоров отдавал товарищу все, что знал и накопил за пять лет службы. Однажды Бегичев спросил: почему он не демобилизуется, не уходит с заставы?
   И строгий судья Узоров спросил самого себя: "Почему?" Тогда он сказал Антону о чувстве долга. И сейчас мог бы повторить то же самое.
   На границе служат люди долга. От неширокой контрольно-следовой полосы начинается огромная, великая страна, первое в мире государство свободных, счастливых людей. И нет большей чести, чем та, что выпала ему, сержанту Петру Узорову, – охранять мирный труд миллионов близких и дорогих его сердцу соотечественников.
   – Пить... – услышал сержант. Неизвестный смотрел на пограничника широко раскрытыми ненавидящими глазами. – Пить, – потребовал еще раз задержанный и шевельнул головой.
   – Вам придется потерпеть! – отрезал Узоров.
   Снятые с пояса фляжки рядком лежали на песке у костра.
   – Вы не имеете права, – процедил неизвестный. – Это негуманно – не дать напиться раненому, изнывающему от жажды.
   – Не торопитесь умереть, – все так же жестко произнес сержант. – Вы нужны живым...
   Он сказал это в надежде получить подтверждение своей уверенности в том, что вода отравлена.
   Неизвестный молчал, прикрыв веками красные от напряжения белки глаз. Казалось, он снова потерял сознание. Внезапно он открыл глаза, внимательно и даже с любопытством посмотрел на сержанта. Тихо, с горечью сказал:
   – На той стороне о таких, как вы, думают иначе. Теперь я знаю, они ошибаются...
   Их обнаружили с воздуха на исходе дня. Бегичев и неизвестный лежали без сознания.
   – Тепловой удар, – констатировал врач, – не смертельный. Организмы тренированные, молодые, наверняка выдержат.
   Узоров сидел у костра, по-восточному скрестив ноги, не в силах пошевельнуться. Перед ним лежали шесть фляжек с водой и под каждой лежал листок бумаги с надписью: "Отравлено".
   Уже в штабе отряда анализы подтвердили предположение сержанта.