Страница:
Невообразимый шум стоял в зале. Уже примерно с середины заявления читавшему пришлось напрягать голос, а к концу он просто кричал. Тщетно брякал пробкой по графину секретарь комсомольского бюро, тщетно воздевал он к потолку белые манжеты. Ревом, свистом, внеплановым весельем отозвалась аудитория на заявление оскорбленного мужа. Но всему на свете приходит конец, в слитном гуле, как в крепостной стене, стали появляться бреши, и в один из таких проломов ворвался старческий бас академика Оглоедова.
- Мне стыдно! - прогремел он. Аудитория утихла. - Мне странно! Мне, наконец, страшно слышать, как вы, советские студенты, вы, молодые люди, вы, кто будет жить при коммунизме, как вы нигилистическим смехом встречаете крик человеческой души! Оскорбили и унизили нашего товарища, нашего соратника в деле созидания светлого будущего, унизили и оскорбили человека и гражданина. На каких весах взвесим мы чувство горечи, переполняющей сейчас все его существо? Какою мерою измерим мы зло, нанесенное обществу распадом семьи?! Ах, друзья мои! Пусть не блещет литературными красотами заявление товарища Княжицкого, пусть грешит он против незыблемых законов русской грамматики, но... Он, простой советский человек, обращается к нашим гражданским чувствам, к нашей советской морали - и он прав! Мы, в первую очередь мы несем ответственность за то, что просмотрели, прошляпили в наших рядах человека с чуждой нам идеологией. Вспомните, как сказал Владимир Владимирович Маяковский: "Их и по сегодня много ходит, всяческих охотников до наших жен!" И подумать только, на какие уловки идут эти любители легких побед, эти современные донжуаны! Он, видите ли, может регулировать пол имеющего родиться ребенка! Советская, самая передовая в мире наука не может этого сделать, а он, студент Владимир Залесский, - он может! Он постиг все тайны природы! Позор! Позор, товарищ Залесский, эти идеалистические ухищрения нас не обманут, как обманули они жертву вашей распущенности. Наша общественность, наш здоровый молодой коллектив вынесет - я уверен в этом! суровый приговор проходимцу, опозорившему стены нашего МИНАПа! Оглоедов кончил и сел, отдуваясь. В зале снова загудели, но уже без того веселого оживления, что раньше. Поступок комсомольца Залесского перед собранием встал во всей своей неприглядности.
- Слово имеет комсорг четвертого курса!
- Товарищи! - сказал комсорг. - Я буду краток. Посмотрите на него. Посмотрите на Владимира Залесского. Каков нравственный облик этого, с позволения сказать, комсомольца? Таков же, как и его внешний облик. А каков его внешний облик? Усики! Нейлоновая рубашка! Узкие брючки! А что скрывается под этими узкими брючками?!
- Что у всех, то и у меня скрывается, - мрачно сказал Володя.
- Нет, не то! Не то, товарищ Залесский! Мы не стиляги! Мы не прикрываемся брюками! Нам нечего скрывать от общества!
- Это тебе, может, нечего скрывать! - раздался голос из задних рядов. В зале заржали.
- Я прошу прекратить эти демагогические выпады! Не ловите меня на слове! - обозлился комсорг. - Кто из студентов не явился на обсуждение романа Кожевникова "Знакомьтесь, Балуев"? Залесский не явился. Кто на вечере 8 Марта в пьяном виде сказал преподавательнице английского: "Вы милашка"?! Залесский сказал. Это кто ж ему дал право называть женщину "милашкой", как в каком-нибудь Чикаго? Где вы были, товарищ Залесский, когда весь курс, как один человек, трудился на субботнике?
- Я был болен!
- А по чужим квартирам ходить - вы здоровы?!. Я предлагаю исключить Залесского из комсомола! Выжечь его каленым железом из наших рядов! Поставить перед администрацией вопрос о пребывании Залесского в институте! Я кончил.
- Разрешите мне!
Из первых рядов поднялась молодая женщина. Это была аспирантка Ниночка Армянова. Близоруко щурясь, она улыбнулась председателю.
- Я хотела бы задать несколько вопросов студенту Залесскому. Скажите, Залесский, что побудило вас сделать это странное антинаучное заявление? Я имею в виду предполагаемый пол ребенка. Меня это интересует чисто психологически. Ведь не может же быть, чтобы вы сами верили в эту басню?
- Это не басня, - сказал Володя. Он оглянулся. На него глядело огромное многоглазое лицо собрания. Оно дрожало, дробилось, причудливо менялось, как стеклышки в калейдоскопе, переливалось насмешкой, сочувствием, злорадством и недоумением. "Сволочи, - подумал Володя. - Что делать? Ведь выгонят, с волчьим билетом выгонят"...
- Это не басня, - сказал он. - Никакой я не Дон-Жуан, а что брюки узкие, то это все носят...
- Не все, - перебил его комсорг. - Не все...
Но ему не дали говорить.
- Не мешай!
- Поговорил и хватит!
- Рассказывай, Залесский!
- Ти-ше! - надрывался секретарь бюро. - Говори, Залесский. Только по существу - о брюках мы и в газете прочтем, если надо...
- Я не Дон-Жуан, - продолжал Володя, - а если женщины просят, я отказать не могу...
На аудиторию пала лекционная тишина.
- Я, товарищи, обладаю такой способностью. Но я сам первый никогда не лезу. Они сами звонят и телефоны оставляют. У меня свидетели есть, взвизгнул он неожиданно. - Спросите сами, если не верите! - он выхватил из кармана записную книжку. - Кранц Вера Ивановна - К6-33-11! Савченко Лариса Михайловна - Д7-11-81! Леселидзе Тамара Георгиевна - Ж2-37-19, добавочный 2-02! Хавкина Лия Эрнестовна... Ратнер Василий Сергеевич, спросить Ольгу Харитоновну... Все! не жалко... Мальчика, девочку - мне все равно...
Все время, пока читали заявление Княжицкого, пока гремел директорский бас, пока праведным гневом захлебывался комсорг четвертого курса и выкрикивал Володя Залесский, все это время парторг института Дмитрий Петрович Бронин сидел молча, чиркая карандашом в блокноте. То, что он услышал, не было для него новостью; недаром у него состоялся длительный разговор с обиженным Княжицким, недаром он беседовал с убитой горем Анной Львовной и посетил на дому Веру Ивановну Кранц.
С самого начала этой загадочной истории он чувствовал странное смятение и неуверенность - как поступить? Раньше чутье никогда не обманывало его, а сейчас он колебался, как колеблется игрок в "21", набравший пятнадцать очков: прикупать ли? Хорошо, если картинка или шестерка, а вдруг не то? Вдруг явится какой-нибудь туз и скажет: "Перебор! Перебор, товарищ Бронин! Недодумали, перегнули палку!" Он набрасывал тезисы своего выступления, но мысли его текли сбивчиво и непоследовательно: "В то время как партия и вся наша общественность уделяют всемерное внимание укреплению советской семьи - а эта самая Княжицкая совсем даже недурна, поступок комсомольца Залесского находится в вопиющем противоречии со всеми этическими нормами - как же он все-таки это делает, черт побери?! глупейший предлог, которым он воспользовался, чтобы обмануть бдительность молодой женщины - надо было заставить парня выложить все его приемчики нравственность - не пустое слово, и мы не позволим - в самом деле, родить мальчишку, а то "всем бы молодец, только девичий отец" - дело Залесского значительно глубже и серьезнее, чем это кажется с первого взгляда. Повторяя нелепую выдумку о своих сверхъестественных возможностях, Залесский льет воду на мельницу идеалистов, способствует распространению предрассудков, подрывает веру в правоту науки и, в конечном итоге, осуществляет идеологическую диверсию! - тоже неплохо устроился: бабы его кормят, поят; небось и деньжата перепадают? - я не сомневаюсь, что у Залесского была и материальная, денежная заинтересованность: такого рода типы ничем не брезгают, а я этой шлюхе пятьдесят целковых отдал - таким не место в советском институте - как же он это делает? - стиляга и тунеядец молодчага-парень! - заклеймить - эх, мне бы! Я бы это дело не так поставил... Я бы..."
И вдруг Бронин замер, застыл с полуоткрытым ртом, внезапно осененный блистательной, гениальной в своей простоте идеей! Стараясь не шуметь, он выбрался из-за стола, на цыпочках прошел к заднему выходу, у дверей опасливо оглянулся на президиум - а вдруг еще кого-нибудь осенило?! - и, выскользнув за двери, бегом помчался по коридору к своему кабинету. Там он запер двери на ключ и набрал номер телефона.
- Попрошу товарища Волкова... Нет, нет, лично товарища Волкова. Да, срочно... Бронин говорит, парторг МИНАПа... МИНАП - Московский Институт Научной Профанации... Да, да... Весьма срочно... Да, он меня знает... Благодарю вас...
Возвратившись в зал через десять минут, Бронин убедился, что поспел вовремя: заведующий кафедрой истории партии, седовласый недоумок, говорил, благообразно разводя руками:
- ...пусть выйдет, пусть скажет. Раз он настаивает на своей, так сказать, избранности, пусть расскажет коллективу, в чем она, собственно, заключается. Прошу вас, товарищ Залесский.
Володя снова поднялся, но не успел он рта раскрыть, как встал Бронин и, выпрямившись во весь рост, отчеканил:
- Я категорически против! Пусть извинит меня многоуважаемый Валериан Викентьевич, но я считаю недопустимым предоставлять трибуну для пропаганды предрассудков! ("Что, съел, старый дурак?!") Нас, людей науки, совершенно не интересуют мистические домыслы Залесского. Сколько бы он ни бил себя в грудь, как бы ни стремился опорочить честных советских женщин-тружениц это ему не удастся!.. Я предлагаю устроить перерыв, - неожиданно закончил он. - А вы, Залесский, пока пройдите ко мне в кабинет...
И, наклонившись к представителю райкома партии, он шепнул в его насторожившееся ухо:
- Собрание придется прекратить. У меня только что был разговор с товарищем Волковым...
Через двадцать минут к подъезду МИНАПа подкатил черный "зим". Бронин и Залесский сели в него.
"Зим" прижал уши, присел на задние лапы и мягкими прыжками помчался вперед, разбрызгивая снежную кашицу на сапоги милиционеров.
6
- Ну что же, товарищи, послушаем, что скажет наша медицина.
Профессор, высокий жилистый мужчина с загорелой плешью, откашлялся и, явно робея, начал:
- Мои коллеги поручили мне сообщить вам, товарищи, результаты всестороннего медицинского обследования, произведенного нами над... простите, нам не сообщили фамилии пациента и даже, м-м-м, рекомендовали не интересоваться ею...
- Называйте его "человеком из МИНАПа".
- Благодарю вас... Итак, освидетельствованный нами, м-м-м, человек из МИНАПа, по нашему заключению, совершенно здоров. Сердце, легкие, кишечник, нервная система - в идеальном состоянии. Хорошо развит физически. Можно сказать, завидного здоровья молодой человек. Что же касается специфических особенностей, якобы проявляющихся при половых сношениях, то здесь мы, по всей вероятности, имеем дело с одним из видов психических заболеваний, связанных с сексуальным...
- Вы, товарищ профессор, скажите нам просто: допускает ли наука такое явление?
- Наука утверждает, что при совокуплении ни одна из сторон не может не только повлиять на пол будущего ребенка, но и не в состоянии предугадать его. Что же касается средств, при помощи которых человек, э-э-э, из МИНАПа регулирует, по его словам...
- Погодите, товарищ профессор. Ознакомьтесь вот с этими документами.
- Сию минуту... Простите, мои очки... Ах, вот они... Так-с. "Протокол допроса"... Простите?
- Ничего, ничего, читайте.
- "...девочку, как и было обусловлено заранее. Копия метрического свидетельства прилагается... Родился мальчик, как он и обещал... Копия метрического свидетельства... Две девочки и мальчик - итого трое, столько, сколько нужно для получения квартиры... Копия метрического... Копия ордера на квартиру... Я, как страдающий импотенцией, дал согласие... Лучше, чем на стороне... В моем присутствии... Копия..."
- Что скажете, товарищ профессор?
- Простите, я ничего не понимаю... Эти документы...
- Будьте спокойны, профессор: нарушений социалистической законности не было. Товарищ Волков, кто подготовил материалы?
- Подполковник Сазан и майор Прохоров, Павел Петрович.
- Объявите им благодарность.
- Слушаюсь, Павел Петрович.
- Так вот, профессор, факты есть, а научных объяснений мы пока что не слышим?
- "Есть многое на свете, друг Горацио, что недоступно нашим мудрецам".
- Что? Какой Гораций?
- Простите, это из Шекспира. Цитата.
- А-а. Ну-ка, расскажите нам, как он это делает.
- Сию минуту. Итак, больной... простите - человек из МИНАПа утверждает, что каждый раз, когда происходит целенаправленный в смысле мужского пола coitus, то есть соитие, он усилием воли мысленно воссоздает облик...
- Ну?
- Облик, простите, Карла Маркса. Он - я только повторяю его слова - он так и выразился: "Основоположник научного социализма Карл Маркс"...
- Так. А если девочка?
- Тогда Клару Цеткин. Двум запланированным мальчикам соответствуют два облика Маркса, трем - три, и т.д. Мы провели ряд испытаний зрительной памяти пациента и получили, знаете ли, удивительные результаты: после двух-трех минут сосредоточенного рассматривания совершенно незнакомого ему лица человек из МИНАПа дает абсолютно точный словесный портрет. Если принять за рабочую гипотезу, что он действительно может влиять на пол ребенка, то достойно удивления следующее: как он может в эти минуты думать о чем-то постороннем - Марксе? - То есть я, разумеется, хочу сказать постороннем в данной ситуации. Трудно в такой момент отвлечься, так сказать, эмансипироваться от... предмета наших усилий - не так ли?
- М-да, трудновато... А что он говорит - как он додумался до этого?
- Видите ли, он объясняет это так: в раннем детстве, когда он спросил у родителей, как рождаются дети, - очень распространенный, знаете ли, вопрос у детишек! - ему сказали, что если упорно и настойчиво думать о мальчике или девочке, то они и родятся. Со временем он получил научные сведения о деторождении в популярной, разумеется, форме. И вот, когда он впервые сошелся с женщиной, в первое свое "взаимоотношение", как он выразился, он вспомнил это детское свое представление и, шутки ради... попробовал. А так как воображать абстрактного мальчика было трудно, то он представил себе конкретного Маркса - с бородой, манишкой, лорнетом и прочим.
- А как он проверил это?
- Аборты. После трех месяцев плод имеет ярко выраженные половые признаки. Он - человек из МИНАПа - утверждает, что за все время у него была только одна ошибка: вместо Клары Цеткин ему представился писатель Федор Гладков. Конечно, мы отнеслись к его объяснениям скептически, но ведь мы не были знакомы с этими документами...
- Так. В общем, товарищ профессор, картина ясная. Спасибо, мы вас не задерживаем. Работайте, трудитесь, если что понадобится - обращайтесь прямо ко мне. Товарищ Волков, проводите профессора.
Профессор на негнущихся ногах зашагал к выходу. За дверью послышалось его громкое "Уф!"
- Ну что ж, товарищи, я думаю, надо делать практические выводы. Мы должны подойти к этому расчетливо, по-хозяйски. Первым делом надо выяснить, сумеет ли он обучать других. Если сумеет - тогда мы сможем перейти на планированное деторождение. Уточнить цифры выпуска одежды, обуви, бюстгальтеров и дамских велосипедов. В течение восемнадцати-двадцати лет устранить разницу в количестве женщин и мужчин. Чтоб всем было по потребности. А за безбрачие - под суд! Так я говорю, товарищи? Если не так - подскажите, поправьте. Иван Петрович - выскажись! Василий Семеныч! Правильно я говорю?
- Правильно, Павел Петрович! Грандиозные перспективы развития... А если, кроме него, никто не сможет?
- Волков бояться - в лес не ходить, а уж если... Что ж, подумаем, посоветуемся. У нас человек не пропадет, найдем ему место, используем. В малых масштабах используем... в узком кругу. Мы ведь народ занятой, да и годы наши не те. А если у нас дети родятся - это будет иметь ба-а-льшое политическое значение! Это будет воспринято как новое свидетельство нашей силы, нашей мощи... м-да... А он парень наш, советский, комсомолец!.. Кормить его надо получше... Мяса, мяса ему! Товарищ Волков, распорядитесь.
- Слушаюсь, Павел Петрович.
- Трофим Денисович, а ты чего молчишь? Как тут с философской точки зрения? Идеализма нет? Я про методы его.
- Что вы, Павел Петрович! Тут диалектика: базис влияет на надстройку то есть социалистические условия жизни влияют на его сознание, а надстройка, то есть его сознание, влияет на базис - то есть на зачатие, на материальный, на биологический процесс. Опять же не кто-нибудь, а Карл Маркс...
- Итак, товарищи, организацию этого дела мы поручим...
7
Вот так и превратился Володя Залесский в "человека из МИНАПа". Из грандиозных экономических планов ничего, к сожалению, не вышло. Талант юноши оказался уникальным, вроде таланта Паганини. И хотя наверху уже представляли себе заголовки в газетах вроде "Проект поправок к семилетнему плану развития народного хозяйства, принятый на основе выдающихся достижений советской науки", "Впервые в истории человечества", "Советский человек управляет биопроцессами", "Новое торжество марксистской философии" - но от всего этого пришлось отказаться. Впрочем, ученые-генетики высказали предположение, что необычайные способности человека из МИНАПа могут передаваться по наследству. Что ж, поживем - увидим.
А пока Володя живет на подмосковной даче; там он ест, спит, занимается спортом и смотрит телевизор под наблюдением врачей. Время от времени за ним присылают машину, и он едет выполнять свои обязанности.
Одно время он интересовался: к кому его возят? Все спрашивал, спрашивал, пока один из охранников не сказал ему:
- Ты, парень, делай свое дело да помалкивай. Зачем тебе фамилии? Если что случится, с тебя и спросу нет. А будешь много знать, - а-а, скажут, слишком много знает, пожалуйте бриться! А так твое дело телячье - пожрал и на бок!
И Володя замолчал.
Живется ему неплохо, хотя и скучновато. И лишь одна мысль омрачает его существование: что будет, если он утратит свое дарование? Институт-то он так и не кончил. А сейчас без образования - ой как трудно!
ИСКУПЛЕНИЕ
Я соглядатай между вами,
Я слушаю, когда в тревоге
Вы рассуждаете о ванне,
О домработницах, о Боге.
О, милые, и я такой же,
Интеллигентен и тактичен,
Но вот - рванет мороз по коже
И на полях наставит птичек.
И я предам вас, я продав вас!
За что? За то, что в час вечерний
Случайно вспомню я про давность
Вражды художника и черни.
Илья Чур. "Товарищам интеллигентам".
Наступило время блатных песен. Медленно и постепенно они просачивались с Дальнего Востока и с Дальнего Севера, они вспыхивали в вокзальных буфетах узловых станций. Указ об амнистии напевал их сквозь зубы. Как пикеты наступающей армии, отдельные песни мотались вокруг больших городов, их такт отстукивали дачные электрички, и наконец, на плечах реабилитированной 58-й, они вошли в города. Их запела интеллигенция; была какая-то особая пикантность в том, что уютная беседа о "Комеди Франсэз" прерывалась меланхолическим матом лагерного доходяги, в том, что бойкие мальчики с филфака толковали об аллитерациях и ассонансах окаянного жанра. Разрумянившиеся от ледяной водки дамы вкусно выговаривали:
"Ты, начальничек, ты, начальничек,
Отпусти до дому..."
А если какая-нибудь из них внезапно вздрагивала и пыталась проглотить словцо, до сей поры бесполезно лежавшее в ее лексиконе, то всегда находился знаток, который говорил:
- Душа моя, это же ли-те-ра-ту-у-у-ра!
И все становилось ясно. Это превратилось в литературу - безумный волчий вой, завшивевшие нательные рубахи, язвы, растертые портянками, "пайка", куском глины падавшая в тоскующие кишки...
Но бывало и так, что кто-то из этих чисто умытых, сытых людей вдруг ощущал некое волнение, некий суеверный страх: "Боже, что ж это я делаю?! Зачем я пою эти песни? Зачем накликиваю? Ведь вот оно, встающее из дальнего угла комнаты, опустившее, как несущественную деталь, традиционный ночной звонок, вот оно, холодным, промозглым туманом отделяющее меня от сотрапезников, влекущее "по тундре, по широкой дороге" под окрики конвойных, под собачий лай... Зачем, зачем я улыбаюсь наивности этих слов? Это же всерьез, это же взаправду! Ах, прощай, Москва, прощайте, все!.. Возьмут винтовочки, взведут курки стальные и непременно убьют меня... Тьфу, напасть!"
И я (это я о себе пишу) встряхивал головой, выпивал очередную рюмку и трогал колено чужой жены, сидевшей рядом со мной.
А песня звучала, песня шла под улыбку, и зловещие тени уползали из комнаты, через переднюю, на лестничную площадку.
И оставались там.
1
В буфете не продавали пива, потому что в фойе шла лекция о полупроводниках. Так распорядился директор кинотеатра из уважения к науке. Буфетчица, пятнистая от возмущения (у нее срывался план), шмякнула на поднос бутерброд с засохшей семгой. Я жевал семгу и разглядывал фойе. Кинотеатр был третьесортный, и новейшие веяния его не коснулись: по стенам по-прежнему висели портреты передовиков производства. Пожилой лектор уныло и невнятно бормотал что-то десятку-другому слушателей, время от времени показывая непонятные, с виду пластмассовые штуковины.
У Ирины после работы было какое-то профсоюзное собрание, отчетно-перевыборное, что ли, и мы могли встретиться только в восемь. Ну что ж, до начала сеанса полчаса, картина - часа полтора, минут двадцать пешком до Курского - время можно растянуть. Только бы на знакомых не нарваться. Хотя, впрочем, третий лишний - не всегда лишний. Этот третий дает возможность говорить с невинным видом такое, от чего у Ирины вздрагивают губы, можно острить, балансировать на тонком словесном канате а вдвоем эта игра не имеет никакого смысла. Вообще, трудно стало с Ириной. Той последней, окончательной близости, которая дала бы толчок новым отношениям, еще нет, а обо всем остальном уже переговорено: о детстве, о войне, об эвакуации, об общих знакомых. Дырки в разговорах хорошо затыкать поцелуями, но куда спрячешься от людей? Зимой холодно, а теперь темнеет так поздно, что поневоле приходится вести себя благопристойно.
Я сидел и рассеянно обводил глазами публику. Какая все-таки у большинства женщин некрасивая походка! Работают много, что ли? Вот цыганки - те все, как одна, идут - плывут, только юбки вьются...
Все звучат, звенят, зовут и не кончаются
Речи смутные, как небо в облаках.
И идут-плывут цыганки, и качаются
На высоких, сбитых набок каблуках.
Это Мишка Лурье поет под гитару - здорово поет. Жаль, что я так не могу. И какой это идиот выдумал, что гитара - мещанство?
Лениво и равнодушно оглядывал я лица, разноцветные и одинаковые, как булыжники мостовой, и вдруг задержался взглядом на одном из них. Что-то остановило меня - и даже не то, что человек смотрел на меня в упор, а какая-то напряженная, болезненная гримаса. Лицо было чем-то знакомо узкими, широко расставленными глазами, нервной одухотворенностью, нездоровой желтизной кожи. Кто бы это мог быть? Я горжусь своей памятью на лица. Но тут я никак не мог вспомнить. Ясно одно - знакомство давнишнее. Ну что ж, сейчас узнаем. Я встал, отряхнул крошки с пиджака. Встал и человек, смотревший на меня. Улыбаясь ему, я двинулся вперед. Но человек протянул руку женщине, сидевшей рядом, и они оба зашагали по направлению к курительной. У самых дверей он повернул голову и снова пристально, без улыбки, останавливая взглядом, посмотрел мне в глаза, как бы говоря: "Да, да, это не случайность, я специально ухожу, чтоб не разговаривать, не встречаться. Да, мы знакомы, я тебя узнал, но ты ко мне лучше не подходи". Он отвернулся, пропустил в дверях спутницу и вышел.
Я стоял почти посреди фойе, улыбаясь по инерции. Потом пожал плечами и вернулся на свое место. Черт-те что!
Ощущение было такое, как будто меня ни за что, ни про что обругали. Этот человек вел себя так, словно я враг ему. А у меня врагов никогда не было. Я никогда никому не сделал зла. Даже женщины, с которыми я расставался, никогда ни в чем меня не винили, хоть и горевали. А этот человек... Ну, ладно, черт с ним! Может, вообще все померещилось?
Когда сеанс закончился, я снова увидел эту пару в толпе, спускавшейся по лестнице. Женщина - очень красивая, с надменным лицом и длинной, вопреки моде, косой - говорила без улыбки:
- Фильм так плох, что даже хорош. Какая-то прямо первобытная глупость, идиотизм без изъяна, без проблеска - совершенство своего рода... Право, давно я не получала такого удовольствия от кино...
Ее спутник что-то бормотнул невнятно, остановился, закуривая, толпа подтащила меня к ним, мы снова посмотрели друг на друга, и мой, должно быть, недоумевающий, вопросительный взгляд столкнулся с отстраняющим прищуром незнакомца. Или знакомца? А ну его к черту!..
...Электричка отгрохотала. Мы шли, переплетя пальцы, тесно прижавшись. И хотя я видел только нос, кусочек щеки и краешек полуоткрытого рта, она была видна мне вся - длинноногая, стремительная и узкая, словно копье, набирающее высоту.
- Пусти, - сказала она. - Нельзя так. Кругом народ.
- Это тебе мерещится, - ответил я. - Никого нет.
- Как же, никого. А вот этот, толстый, - он мне тоже мерещится?
- Сейчас проверим. Простите, гражданин, вы - фикция?
- Чево? - спросил толстяк.
- Витька, ты с ума сошел!
- Извините, я ошибся, думал - знакомый.
Платформа, пивной ларек, хлебный ларек. Дача, дача, магазин, дача, парикмахерская, дача. Мимо, мимо. Песок под ногами - плотный, утрамбованный, перемешанный со щебнем и шлаком. Как ладно шагают ноги, как легко несут они тела, как близко щеки. Какая смесь силы и нежности, как солнце воткнуло в землю рыжие сосны, как сухо и светло в лесу! Ладони, наполнитесь! Господи, Ты есть, ведь не может счастье быть ниоткуда! Ведь не могут же без чьей-то доброй и умной воли захлестнуть меня эти плечи, колени, груди!
- Мне стыдно! - прогремел он. Аудитория утихла. - Мне странно! Мне, наконец, страшно слышать, как вы, советские студенты, вы, молодые люди, вы, кто будет жить при коммунизме, как вы нигилистическим смехом встречаете крик человеческой души! Оскорбили и унизили нашего товарища, нашего соратника в деле созидания светлого будущего, унизили и оскорбили человека и гражданина. На каких весах взвесим мы чувство горечи, переполняющей сейчас все его существо? Какою мерою измерим мы зло, нанесенное обществу распадом семьи?! Ах, друзья мои! Пусть не блещет литературными красотами заявление товарища Княжицкого, пусть грешит он против незыблемых законов русской грамматики, но... Он, простой советский человек, обращается к нашим гражданским чувствам, к нашей советской морали - и он прав! Мы, в первую очередь мы несем ответственность за то, что просмотрели, прошляпили в наших рядах человека с чуждой нам идеологией. Вспомните, как сказал Владимир Владимирович Маяковский: "Их и по сегодня много ходит, всяческих охотников до наших жен!" И подумать только, на какие уловки идут эти любители легких побед, эти современные донжуаны! Он, видите ли, может регулировать пол имеющего родиться ребенка! Советская, самая передовая в мире наука не может этого сделать, а он, студент Владимир Залесский, - он может! Он постиг все тайны природы! Позор! Позор, товарищ Залесский, эти идеалистические ухищрения нас не обманут, как обманули они жертву вашей распущенности. Наша общественность, наш здоровый молодой коллектив вынесет - я уверен в этом! суровый приговор проходимцу, опозорившему стены нашего МИНАПа! Оглоедов кончил и сел, отдуваясь. В зале снова загудели, но уже без того веселого оживления, что раньше. Поступок комсомольца Залесского перед собранием встал во всей своей неприглядности.
- Слово имеет комсорг четвертого курса!
- Товарищи! - сказал комсорг. - Я буду краток. Посмотрите на него. Посмотрите на Владимира Залесского. Каков нравственный облик этого, с позволения сказать, комсомольца? Таков же, как и его внешний облик. А каков его внешний облик? Усики! Нейлоновая рубашка! Узкие брючки! А что скрывается под этими узкими брючками?!
- Что у всех, то и у меня скрывается, - мрачно сказал Володя.
- Нет, не то! Не то, товарищ Залесский! Мы не стиляги! Мы не прикрываемся брюками! Нам нечего скрывать от общества!
- Это тебе, может, нечего скрывать! - раздался голос из задних рядов. В зале заржали.
- Я прошу прекратить эти демагогические выпады! Не ловите меня на слове! - обозлился комсорг. - Кто из студентов не явился на обсуждение романа Кожевникова "Знакомьтесь, Балуев"? Залесский не явился. Кто на вечере 8 Марта в пьяном виде сказал преподавательнице английского: "Вы милашка"?! Залесский сказал. Это кто ж ему дал право называть женщину "милашкой", как в каком-нибудь Чикаго? Где вы были, товарищ Залесский, когда весь курс, как один человек, трудился на субботнике?
- Я был болен!
- А по чужим квартирам ходить - вы здоровы?!. Я предлагаю исключить Залесского из комсомола! Выжечь его каленым железом из наших рядов! Поставить перед администрацией вопрос о пребывании Залесского в институте! Я кончил.
- Разрешите мне!
Из первых рядов поднялась молодая женщина. Это была аспирантка Ниночка Армянова. Близоруко щурясь, она улыбнулась председателю.
- Я хотела бы задать несколько вопросов студенту Залесскому. Скажите, Залесский, что побудило вас сделать это странное антинаучное заявление? Я имею в виду предполагаемый пол ребенка. Меня это интересует чисто психологически. Ведь не может же быть, чтобы вы сами верили в эту басню?
- Это не басня, - сказал Володя. Он оглянулся. На него глядело огромное многоглазое лицо собрания. Оно дрожало, дробилось, причудливо менялось, как стеклышки в калейдоскопе, переливалось насмешкой, сочувствием, злорадством и недоумением. "Сволочи, - подумал Володя. - Что делать? Ведь выгонят, с волчьим билетом выгонят"...
- Это не басня, - сказал он. - Никакой я не Дон-Жуан, а что брюки узкие, то это все носят...
- Не все, - перебил его комсорг. - Не все...
Но ему не дали говорить.
- Не мешай!
- Поговорил и хватит!
- Рассказывай, Залесский!
- Ти-ше! - надрывался секретарь бюро. - Говори, Залесский. Только по существу - о брюках мы и в газете прочтем, если надо...
- Я не Дон-Жуан, - продолжал Володя, - а если женщины просят, я отказать не могу...
На аудиторию пала лекционная тишина.
- Я, товарищи, обладаю такой способностью. Но я сам первый никогда не лезу. Они сами звонят и телефоны оставляют. У меня свидетели есть, взвизгнул он неожиданно. - Спросите сами, если не верите! - он выхватил из кармана записную книжку. - Кранц Вера Ивановна - К6-33-11! Савченко Лариса Михайловна - Д7-11-81! Леселидзе Тамара Георгиевна - Ж2-37-19, добавочный 2-02! Хавкина Лия Эрнестовна... Ратнер Василий Сергеевич, спросить Ольгу Харитоновну... Все! не жалко... Мальчика, девочку - мне все равно...
Все время, пока читали заявление Княжицкого, пока гремел директорский бас, пока праведным гневом захлебывался комсорг четвертого курса и выкрикивал Володя Залесский, все это время парторг института Дмитрий Петрович Бронин сидел молча, чиркая карандашом в блокноте. То, что он услышал, не было для него новостью; недаром у него состоялся длительный разговор с обиженным Княжицким, недаром он беседовал с убитой горем Анной Львовной и посетил на дому Веру Ивановну Кранц.
С самого начала этой загадочной истории он чувствовал странное смятение и неуверенность - как поступить? Раньше чутье никогда не обманывало его, а сейчас он колебался, как колеблется игрок в "21", набравший пятнадцать очков: прикупать ли? Хорошо, если картинка или шестерка, а вдруг не то? Вдруг явится какой-нибудь туз и скажет: "Перебор! Перебор, товарищ Бронин! Недодумали, перегнули палку!" Он набрасывал тезисы своего выступления, но мысли его текли сбивчиво и непоследовательно: "В то время как партия и вся наша общественность уделяют всемерное внимание укреплению советской семьи - а эта самая Княжицкая совсем даже недурна, поступок комсомольца Залесского находится в вопиющем противоречии со всеми этическими нормами - как же он все-таки это делает, черт побери?! глупейший предлог, которым он воспользовался, чтобы обмануть бдительность молодой женщины - надо было заставить парня выложить все его приемчики нравственность - не пустое слово, и мы не позволим - в самом деле, родить мальчишку, а то "всем бы молодец, только девичий отец" - дело Залесского значительно глубже и серьезнее, чем это кажется с первого взгляда. Повторяя нелепую выдумку о своих сверхъестественных возможностях, Залесский льет воду на мельницу идеалистов, способствует распространению предрассудков, подрывает веру в правоту науки и, в конечном итоге, осуществляет идеологическую диверсию! - тоже неплохо устроился: бабы его кормят, поят; небось и деньжата перепадают? - я не сомневаюсь, что у Залесского была и материальная, денежная заинтересованность: такого рода типы ничем не брезгают, а я этой шлюхе пятьдесят целковых отдал - таким не место в советском институте - как же он это делает? - стиляга и тунеядец молодчага-парень! - заклеймить - эх, мне бы! Я бы это дело не так поставил... Я бы..."
И вдруг Бронин замер, застыл с полуоткрытым ртом, внезапно осененный блистательной, гениальной в своей простоте идеей! Стараясь не шуметь, он выбрался из-за стола, на цыпочках прошел к заднему выходу, у дверей опасливо оглянулся на президиум - а вдруг еще кого-нибудь осенило?! - и, выскользнув за двери, бегом помчался по коридору к своему кабинету. Там он запер двери на ключ и набрал номер телефона.
- Попрошу товарища Волкова... Нет, нет, лично товарища Волкова. Да, срочно... Бронин говорит, парторг МИНАПа... МИНАП - Московский Институт Научной Профанации... Да, да... Весьма срочно... Да, он меня знает... Благодарю вас...
Возвратившись в зал через десять минут, Бронин убедился, что поспел вовремя: заведующий кафедрой истории партии, седовласый недоумок, говорил, благообразно разводя руками:
- ...пусть выйдет, пусть скажет. Раз он настаивает на своей, так сказать, избранности, пусть расскажет коллективу, в чем она, собственно, заключается. Прошу вас, товарищ Залесский.
Володя снова поднялся, но не успел он рта раскрыть, как встал Бронин и, выпрямившись во весь рост, отчеканил:
- Я категорически против! Пусть извинит меня многоуважаемый Валериан Викентьевич, но я считаю недопустимым предоставлять трибуну для пропаганды предрассудков! ("Что, съел, старый дурак?!") Нас, людей науки, совершенно не интересуют мистические домыслы Залесского. Сколько бы он ни бил себя в грудь, как бы ни стремился опорочить честных советских женщин-тружениц это ему не удастся!.. Я предлагаю устроить перерыв, - неожиданно закончил он. - А вы, Залесский, пока пройдите ко мне в кабинет...
И, наклонившись к представителю райкома партии, он шепнул в его насторожившееся ухо:
- Собрание придется прекратить. У меня только что был разговор с товарищем Волковым...
Через двадцать минут к подъезду МИНАПа подкатил черный "зим". Бронин и Залесский сели в него.
"Зим" прижал уши, присел на задние лапы и мягкими прыжками помчался вперед, разбрызгивая снежную кашицу на сапоги милиционеров.
6
- Ну что же, товарищи, послушаем, что скажет наша медицина.
Профессор, высокий жилистый мужчина с загорелой плешью, откашлялся и, явно робея, начал:
- Мои коллеги поручили мне сообщить вам, товарищи, результаты всестороннего медицинского обследования, произведенного нами над... простите, нам не сообщили фамилии пациента и даже, м-м-м, рекомендовали не интересоваться ею...
- Называйте его "человеком из МИНАПа".
- Благодарю вас... Итак, освидетельствованный нами, м-м-м, человек из МИНАПа, по нашему заключению, совершенно здоров. Сердце, легкие, кишечник, нервная система - в идеальном состоянии. Хорошо развит физически. Можно сказать, завидного здоровья молодой человек. Что же касается специфических особенностей, якобы проявляющихся при половых сношениях, то здесь мы, по всей вероятности, имеем дело с одним из видов психических заболеваний, связанных с сексуальным...
- Вы, товарищ профессор, скажите нам просто: допускает ли наука такое явление?
- Наука утверждает, что при совокуплении ни одна из сторон не может не только повлиять на пол будущего ребенка, но и не в состоянии предугадать его. Что же касается средств, при помощи которых человек, э-э-э, из МИНАПа регулирует, по его словам...
- Погодите, товарищ профессор. Ознакомьтесь вот с этими документами.
- Сию минуту... Простите, мои очки... Ах, вот они... Так-с. "Протокол допроса"... Простите?
- Ничего, ничего, читайте.
- "...девочку, как и было обусловлено заранее. Копия метрического свидетельства прилагается... Родился мальчик, как он и обещал... Копия метрического свидетельства... Две девочки и мальчик - итого трое, столько, сколько нужно для получения квартиры... Копия метрического... Копия ордера на квартиру... Я, как страдающий импотенцией, дал согласие... Лучше, чем на стороне... В моем присутствии... Копия..."
- Что скажете, товарищ профессор?
- Простите, я ничего не понимаю... Эти документы...
- Будьте спокойны, профессор: нарушений социалистической законности не было. Товарищ Волков, кто подготовил материалы?
- Подполковник Сазан и майор Прохоров, Павел Петрович.
- Объявите им благодарность.
- Слушаюсь, Павел Петрович.
- Так вот, профессор, факты есть, а научных объяснений мы пока что не слышим?
- "Есть многое на свете, друг Горацио, что недоступно нашим мудрецам".
- Что? Какой Гораций?
- Простите, это из Шекспира. Цитата.
- А-а. Ну-ка, расскажите нам, как он это делает.
- Сию минуту. Итак, больной... простите - человек из МИНАПа утверждает, что каждый раз, когда происходит целенаправленный в смысле мужского пола coitus, то есть соитие, он усилием воли мысленно воссоздает облик...
- Ну?
- Облик, простите, Карла Маркса. Он - я только повторяю его слова - он так и выразился: "Основоположник научного социализма Карл Маркс"...
- Так. А если девочка?
- Тогда Клару Цеткин. Двум запланированным мальчикам соответствуют два облика Маркса, трем - три, и т.д. Мы провели ряд испытаний зрительной памяти пациента и получили, знаете ли, удивительные результаты: после двух-трех минут сосредоточенного рассматривания совершенно незнакомого ему лица человек из МИНАПа дает абсолютно точный словесный портрет. Если принять за рабочую гипотезу, что он действительно может влиять на пол ребенка, то достойно удивления следующее: как он может в эти минуты думать о чем-то постороннем - Марксе? - То есть я, разумеется, хочу сказать постороннем в данной ситуации. Трудно в такой момент отвлечься, так сказать, эмансипироваться от... предмета наших усилий - не так ли?
- М-да, трудновато... А что он говорит - как он додумался до этого?
- Видите ли, он объясняет это так: в раннем детстве, когда он спросил у родителей, как рождаются дети, - очень распространенный, знаете ли, вопрос у детишек! - ему сказали, что если упорно и настойчиво думать о мальчике или девочке, то они и родятся. Со временем он получил научные сведения о деторождении в популярной, разумеется, форме. И вот, когда он впервые сошелся с женщиной, в первое свое "взаимоотношение", как он выразился, он вспомнил это детское свое представление и, шутки ради... попробовал. А так как воображать абстрактного мальчика было трудно, то он представил себе конкретного Маркса - с бородой, манишкой, лорнетом и прочим.
- А как он проверил это?
- Аборты. После трех месяцев плод имеет ярко выраженные половые признаки. Он - человек из МИНАПа - утверждает, что за все время у него была только одна ошибка: вместо Клары Цеткин ему представился писатель Федор Гладков. Конечно, мы отнеслись к его объяснениям скептически, но ведь мы не были знакомы с этими документами...
- Так. В общем, товарищ профессор, картина ясная. Спасибо, мы вас не задерживаем. Работайте, трудитесь, если что понадобится - обращайтесь прямо ко мне. Товарищ Волков, проводите профессора.
Профессор на негнущихся ногах зашагал к выходу. За дверью послышалось его громкое "Уф!"
- Ну что ж, товарищи, я думаю, надо делать практические выводы. Мы должны подойти к этому расчетливо, по-хозяйски. Первым делом надо выяснить, сумеет ли он обучать других. Если сумеет - тогда мы сможем перейти на планированное деторождение. Уточнить цифры выпуска одежды, обуви, бюстгальтеров и дамских велосипедов. В течение восемнадцати-двадцати лет устранить разницу в количестве женщин и мужчин. Чтоб всем было по потребности. А за безбрачие - под суд! Так я говорю, товарищи? Если не так - подскажите, поправьте. Иван Петрович - выскажись! Василий Семеныч! Правильно я говорю?
- Правильно, Павел Петрович! Грандиозные перспективы развития... А если, кроме него, никто не сможет?
- Волков бояться - в лес не ходить, а уж если... Что ж, подумаем, посоветуемся. У нас человек не пропадет, найдем ему место, используем. В малых масштабах используем... в узком кругу. Мы ведь народ занятой, да и годы наши не те. А если у нас дети родятся - это будет иметь ба-а-льшое политическое значение! Это будет воспринято как новое свидетельство нашей силы, нашей мощи... м-да... А он парень наш, советский, комсомолец!.. Кормить его надо получше... Мяса, мяса ему! Товарищ Волков, распорядитесь.
- Слушаюсь, Павел Петрович.
- Трофим Денисович, а ты чего молчишь? Как тут с философской точки зрения? Идеализма нет? Я про методы его.
- Что вы, Павел Петрович! Тут диалектика: базис влияет на надстройку то есть социалистические условия жизни влияют на его сознание, а надстройка, то есть его сознание, влияет на базис - то есть на зачатие, на материальный, на биологический процесс. Опять же не кто-нибудь, а Карл Маркс...
- Итак, товарищи, организацию этого дела мы поручим...
7
Вот так и превратился Володя Залесский в "человека из МИНАПа". Из грандиозных экономических планов ничего, к сожалению, не вышло. Талант юноши оказался уникальным, вроде таланта Паганини. И хотя наверху уже представляли себе заголовки в газетах вроде "Проект поправок к семилетнему плану развития народного хозяйства, принятый на основе выдающихся достижений советской науки", "Впервые в истории человечества", "Советский человек управляет биопроцессами", "Новое торжество марксистской философии" - но от всего этого пришлось отказаться. Впрочем, ученые-генетики высказали предположение, что необычайные способности человека из МИНАПа могут передаваться по наследству. Что ж, поживем - увидим.
А пока Володя живет на подмосковной даче; там он ест, спит, занимается спортом и смотрит телевизор под наблюдением врачей. Время от времени за ним присылают машину, и он едет выполнять свои обязанности.
Одно время он интересовался: к кому его возят? Все спрашивал, спрашивал, пока один из охранников не сказал ему:
- Ты, парень, делай свое дело да помалкивай. Зачем тебе фамилии? Если что случится, с тебя и спросу нет. А будешь много знать, - а-а, скажут, слишком много знает, пожалуйте бриться! А так твое дело телячье - пожрал и на бок!
И Володя замолчал.
Живется ему неплохо, хотя и скучновато. И лишь одна мысль омрачает его существование: что будет, если он утратит свое дарование? Институт-то он так и не кончил. А сейчас без образования - ой как трудно!
ИСКУПЛЕНИЕ
Я соглядатай между вами,
Я слушаю, когда в тревоге
Вы рассуждаете о ванне,
О домработницах, о Боге.
О, милые, и я такой же,
Интеллигентен и тактичен,
Но вот - рванет мороз по коже
И на полях наставит птичек.
И я предам вас, я продав вас!
За что? За то, что в час вечерний
Случайно вспомню я про давность
Вражды художника и черни.
Илья Чур. "Товарищам интеллигентам".
Наступило время блатных песен. Медленно и постепенно они просачивались с Дальнего Востока и с Дальнего Севера, они вспыхивали в вокзальных буфетах узловых станций. Указ об амнистии напевал их сквозь зубы. Как пикеты наступающей армии, отдельные песни мотались вокруг больших городов, их такт отстукивали дачные электрички, и наконец, на плечах реабилитированной 58-й, они вошли в города. Их запела интеллигенция; была какая-то особая пикантность в том, что уютная беседа о "Комеди Франсэз" прерывалась меланхолическим матом лагерного доходяги, в том, что бойкие мальчики с филфака толковали об аллитерациях и ассонансах окаянного жанра. Разрумянившиеся от ледяной водки дамы вкусно выговаривали:
"Ты, начальничек, ты, начальничек,
Отпусти до дому..."
А если какая-нибудь из них внезапно вздрагивала и пыталась проглотить словцо, до сей поры бесполезно лежавшее в ее лексиконе, то всегда находился знаток, который говорил:
- Душа моя, это же ли-те-ра-ту-у-у-ра!
И все становилось ясно. Это превратилось в литературу - безумный волчий вой, завшивевшие нательные рубахи, язвы, растертые портянками, "пайка", куском глины падавшая в тоскующие кишки...
Но бывало и так, что кто-то из этих чисто умытых, сытых людей вдруг ощущал некое волнение, некий суеверный страх: "Боже, что ж это я делаю?! Зачем я пою эти песни? Зачем накликиваю? Ведь вот оно, встающее из дальнего угла комнаты, опустившее, как несущественную деталь, традиционный ночной звонок, вот оно, холодным, промозглым туманом отделяющее меня от сотрапезников, влекущее "по тундре, по широкой дороге" под окрики конвойных, под собачий лай... Зачем, зачем я улыбаюсь наивности этих слов? Это же всерьез, это же взаправду! Ах, прощай, Москва, прощайте, все!.. Возьмут винтовочки, взведут курки стальные и непременно убьют меня... Тьфу, напасть!"
И я (это я о себе пишу) встряхивал головой, выпивал очередную рюмку и трогал колено чужой жены, сидевшей рядом со мной.
А песня звучала, песня шла под улыбку, и зловещие тени уползали из комнаты, через переднюю, на лестничную площадку.
И оставались там.
1
В буфете не продавали пива, потому что в фойе шла лекция о полупроводниках. Так распорядился директор кинотеатра из уважения к науке. Буфетчица, пятнистая от возмущения (у нее срывался план), шмякнула на поднос бутерброд с засохшей семгой. Я жевал семгу и разглядывал фойе. Кинотеатр был третьесортный, и новейшие веяния его не коснулись: по стенам по-прежнему висели портреты передовиков производства. Пожилой лектор уныло и невнятно бормотал что-то десятку-другому слушателей, время от времени показывая непонятные, с виду пластмассовые штуковины.
У Ирины после работы было какое-то профсоюзное собрание, отчетно-перевыборное, что ли, и мы могли встретиться только в восемь. Ну что ж, до начала сеанса полчаса, картина - часа полтора, минут двадцать пешком до Курского - время можно растянуть. Только бы на знакомых не нарваться. Хотя, впрочем, третий лишний - не всегда лишний. Этот третий дает возможность говорить с невинным видом такое, от чего у Ирины вздрагивают губы, можно острить, балансировать на тонком словесном канате а вдвоем эта игра не имеет никакого смысла. Вообще, трудно стало с Ириной. Той последней, окончательной близости, которая дала бы толчок новым отношениям, еще нет, а обо всем остальном уже переговорено: о детстве, о войне, об эвакуации, об общих знакомых. Дырки в разговорах хорошо затыкать поцелуями, но куда спрячешься от людей? Зимой холодно, а теперь темнеет так поздно, что поневоле приходится вести себя благопристойно.
Я сидел и рассеянно обводил глазами публику. Какая все-таки у большинства женщин некрасивая походка! Работают много, что ли? Вот цыганки - те все, как одна, идут - плывут, только юбки вьются...
Все звучат, звенят, зовут и не кончаются
Речи смутные, как небо в облаках.
И идут-плывут цыганки, и качаются
На высоких, сбитых набок каблуках.
Это Мишка Лурье поет под гитару - здорово поет. Жаль, что я так не могу. И какой это идиот выдумал, что гитара - мещанство?
Лениво и равнодушно оглядывал я лица, разноцветные и одинаковые, как булыжники мостовой, и вдруг задержался взглядом на одном из них. Что-то остановило меня - и даже не то, что человек смотрел на меня в упор, а какая-то напряженная, болезненная гримаса. Лицо было чем-то знакомо узкими, широко расставленными глазами, нервной одухотворенностью, нездоровой желтизной кожи. Кто бы это мог быть? Я горжусь своей памятью на лица. Но тут я никак не мог вспомнить. Ясно одно - знакомство давнишнее. Ну что ж, сейчас узнаем. Я встал, отряхнул крошки с пиджака. Встал и человек, смотревший на меня. Улыбаясь ему, я двинулся вперед. Но человек протянул руку женщине, сидевшей рядом, и они оба зашагали по направлению к курительной. У самых дверей он повернул голову и снова пристально, без улыбки, останавливая взглядом, посмотрел мне в глаза, как бы говоря: "Да, да, это не случайность, я специально ухожу, чтоб не разговаривать, не встречаться. Да, мы знакомы, я тебя узнал, но ты ко мне лучше не подходи". Он отвернулся, пропустил в дверях спутницу и вышел.
Я стоял почти посреди фойе, улыбаясь по инерции. Потом пожал плечами и вернулся на свое место. Черт-те что!
Ощущение было такое, как будто меня ни за что, ни про что обругали. Этот человек вел себя так, словно я враг ему. А у меня врагов никогда не было. Я никогда никому не сделал зла. Даже женщины, с которыми я расставался, никогда ни в чем меня не винили, хоть и горевали. А этот человек... Ну, ладно, черт с ним! Может, вообще все померещилось?
Когда сеанс закончился, я снова увидел эту пару в толпе, спускавшейся по лестнице. Женщина - очень красивая, с надменным лицом и длинной, вопреки моде, косой - говорила без улыбки:
- Фильм так плох, что даже хорош. Какая-то прямо первобытная глупость, идиотизм без изъяна, без проблеска - совершенство своего рода... Право, давно я не получала такого удовольствия от кино...
Ее спутник что-то бормотнул невнятно, остановился, закуривая, толпа подтащила меня к ним, мы снова посмотрели друг на друга, и мой, должно быть, недоумевающий, вопросительный взгляд столкнулся с отстраняющим прищуром незнакомца. Или знакомца? А ну его к черту!..
...Электричка отгрохотала. Мы шли, переплетя пальцы, тесно прижавшись. И хотя я видел только нос, кусочек щеки и краешек полуоткрытого рта, она была видна мне вся - длинноногая, стремительная и узкая, словно копье, набирающее высоту.
- Пусти, - сказала она. - Нельзя так. Кругом народ.
- Это тебе мерещится, - ответил я. - Никого нет.
- Как же, никого. А вот этот, толстый, - он мне тоже мерещится?
- Сейчас проверим. Простите, гражданин, вы - фикция?
- Чево? - спросил толстяк.
- Витька, ты с ума сошел!
- Извините, я ошибся, думал - знакомый.
Платформа, пивной ларек, хлебный ларек. Дача, дача, магазин, дача, парикмахерская, дача. Мимо, мимо. Песок под ногами - плотный, утрамбованный, перемешанный со щебнем и шлаком. Как ладно шагают ноги, как легко несут они тела, как близко щеки. Какая смесь силы и нежности, как солнце воткнуло в землю рыжие сосны, как сухо и светло в лесу! Ладони, наполнитесь! Господи, Ты есть, ведь не может счастье быть ниоткуда! Ведь не могут же без чьей-то доброй и умной воли захлестнуть меня эти плечи, колени, груди!