"(И сказал Иисус): не думайте, что Я пришёл нарушить закон или пророков: не нарушить пришёл Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдёт небо и земля, ни одна иота или ни одна черта не прейдёт из закона, пока не исполнится всё. Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейший наречется в Царстве Небесном; а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном. Ибо говорю вам, если праведность ваша не превзойдёт книжников и фарисеев, то вы не войдёте в Царство Небесное. Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьёт, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду. Если ты принесёшь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой перед жертвенником и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой. А Дьявол повторил (за Ним): воистину, не убивай и прощай других: всё равно поразят тебя, и брат твой принесёт жертву, не примирившись с тобой, зачем же тебе вперёд чужих грехов устраивать свой? Гневаясь на грешника, ты либо останешься праведным, либо сам станешь грешником, но праведным - не сдвинешь ты горы из мерзостей человеческих, а в вере усомнишься. Примирись со мной, как с братом твоим, и не согрешишь, и не отойдёшь от Бога. Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с нею в сердце своём. Если же правый глаз твой соблазняет тебя - вырви и брось от себя, ибо лучшее для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твоё было ввержено в геенну. А Дьявол повторил (за Ним): воистину, не соблазняйся женщиной. И будь женщина нечистым в твоих руках: иногда и берёшь его, но ведь не приемлешь (этого), и бросишь, когда не нужно, не сожалея. Ещё слышали вы, что сказано древним: не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои. А Я говорю вам: не клянитесь вовсе, потому что не сможешь ни одного волоса сделать белым или чёрным. Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от Лукавого. А Дьявол повторил (за Ним): и я говорю: не клянитесь. Кто из вас ведает завтра? Завтра скажете нет о том, о чём вчера сказали да. Но если не клянётесь, то и залога не требуйте - что есть залог, как не обещание? Клятва сегодня истинна, но завтра лжива, залог сегодня верен, а завтра обращается в прах. каков же залог вам от Бога? Сын Божий? Поклянётесь ли вы, что это Он и есть, и будет до скончания света? Если поклянётесь, то согрешите, но если не поклянётесь, то не изведёте сомнения в вере, значит и неправедных нет у Бога; праведен или неправеден - одинаково. Вы слышали, что сказано: око за око, зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую... Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся. А Дьявол повторил (за Ним): воистину, не противьтесь злому. Ибо и среди апостолов найдётся предатель, и Иисус не помешает предательству его. Как же вы дерзнёте осуждать меня - Ангела? Прощайте врагов до семи и до семижды семи раз и не сопротивляйтесь им, но не страшитесь сами ударить другого и отнять у другого, ибо и вам простится от него. А если (он) не простит - не станет ли он сразу грешником? Праведному ничего не нужно, кроме Бога, значит принимаешь ты удары только от нечестивцев и им же отдаёшь одежду свою - это ли не подлинный грех перед Богом? А по сему терпи от сильного и бей слабейшего, и одинаково будешь и не грешен, и грешен. Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их... Не всякий, говорящий мне "Господи! Господи!" войдёт в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного. Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не твоим ли именем чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие. А Дьявол повторил (за Ним): и я вам говорю: не верьте лжепророкам, но я дам их вам столько, что затеряется среди них истина, как единое зерно среди целой насыпи плевел. И если кто принесёт вам истину, вы не сможете отличить её от лжи и не поверите ему. И будете говорить: Господи! Господи! но примет ли Он вас, если давал вам истину, а вы не взяли её? Не верьте лжепророкам, и со мной будете. Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. А Дьявол повторил (за Ним): не копите богатства! Богатство - от Лукавого, а вы голыми приходите в мир, голыми и уходите, и ничего не можете взять с собой, когда умираете. Всё суета и томление духа! Не сейте, не стройте и не сражайтесь даже во имя Господа, ибо это складывает и приумножает земные сокровища ваши, но ни небесные; не Богу - мне послужите этим! И когда Иисус окончил слова сии, народ дивился учению Его, ибо Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи. Когда же сошёл Он с горы, за Ним последовало множество народа. И Дьявол шёл среди них и говорил: слушайте! Господь один праведен. Никому не предоставил Он изъяснять дела Его. И кто может исследовать дела Его? Кто может измерить силу величия Его? и кто может изречь милости Его? Невозможно ни умалить, ни увеличить, и невозможно исследовать дивных дел Господа. Что есть человек и что польза его? что благо его и что зло его? Число дней человека - много, если сто лет, как капля воды из моря... так малы лета его в дне вечности, а конец его очень бедствен. Но убейте Иисуса - и увидите, как сильны вы; даже Отец Его не станет мешать вам, и тогда вырастете в мощи своей до небесного свода. Разве не рад будет Господь Бог, что дети Его возвеличатся и разве не для того Он отдал вам Сына Своего? Убейте Иисуса - во славу Божью, во славу Божью, единственно во славу Его!"
Раньше, когда Ирка болела, болезнь для неё воплощалась только в том дискомфорте, который неизбежно возникал вместе с лечением, но она совершенно не задевала её молодого, жадного до жизни духа. Появлялись неприятные вещи, которые нужно было вытерпеть какое-то время, чтобы всё прошло, и всё проходило, нужно было лишь кутаться потеплее, когда пронизывает ознобом, оформлять "больничный" листок (впрочем, можно и не оформлять), зажмуриваться, когда больно, спать до одури или слоняться день-деньской по квартире, ища, к чему бы приложить руки. На этот раз - хотя она и верила врачам, что сотрясение мозга не опасно она почему-то очень испугалась за себя. Внутренне взглядывая на своё головокружение и тошноту, наблюдая за больными в палате (то есть - видя поминутно, чем может болеть человек) - Ирка искала у себя улучшение, но его не было, и она думала, что ей - напротив - становится хуже. "Ведь может получиться, что я и не замечу - скорее всего не замечу! - этого! Потихоньку, потихоньку - и умру. Кто знает - вырастет какая-нибудь опухоль". А доктор - немолодой, узкоплечий, ещё больше расстроил её, оборонив игриво фразочку, что "вон-де у нашей барышни глазки грустят, потухли - безобразие, я доложу вам! Ай-я-яй!" И поэтому, очень обрадовавшись, что Лёха пришёл её навестить, она не нашла в себе ни капли душевных сил, чтобы выразить ему свою радость. Выглядела она скверно, и совсем не имела уверенности в себе. Лёхе же из собственного опыта было знакомо её состояние, но он видел, что говорит она с неохотой, и - вероятно - не простила ему произошедшей аварии. То, что он готовился сказать ей - действительно настоящее, нужное - сразу показалось ему неуместным: она могла бы ответить, что не ему бы её успокаивать, а что сказать другого - он не придумал, и отделывался тривиальными словами. И только расставаясь - они оба почувствовали, что нельзя просто так невозможно - разойтись, не подтопив возникшего между ними льда. - Через недельку мы непременно увидимся, - сказала Ирка. - Я не собираюсь долго разлёживаться. - А я уволился, - сказал Лёха. - На следующий же день настрочил заявление, чтобы безо всяких двухнедельных доотработок. Свешнев, сердяга, аж рассиял: гора с плеч долой. Остался я и безлошадный, и безработный. Зашёл в автобус, и не знаю, сколько проезд стоит. - Но ты не пропадай - позвони мне. Обязательно, слышишь? Поклянись позвонить! - Будет всё нормально - поклянусь, а не нормально - буду проситься к тебе на работу: прими, Ирка, неудачника с подмоченной репутацией - на должность мужа-размазни с фиксированным окладом. Возьмёшь? - Ты - и будешь неудачником? Не надейся! - А вдруг бы я пожалел об этом? Ты, прямо-таки, отрешаешь меня от шанса жениться на тебе. - А на кой мне нужен безработный, и который в автобусах ездит? А машину водит пар-ршиво. - Да, ни к чему... Ладно, пора мне - я ещё звякну как-нибудь, поболтаем. Ирка накрепко вцепилась в рукав его куртки (что-то далёкое-далёкое и неприятное мигом напомнилось Лёхе). - Ты обиделся? Обиделся? Да перестань, чудило! Глупости! - Мне не на что обижаться. Это правда, что победителей не судят, а до проигравших - никому дела нет. Повезёт мне, значит пересечёмся когда-никогда: мир тесен. Я другана встретил - совсем не ожидал, а нам-то с тобой значительно проще будет - нас одним течением несёт: хлоп - и сведёт нас вместе... В общем - нагородили опять друг другу - до веку не перелезешь...
Этот хотя бы не кривил: - Будут обещать вылечить - не верьте, деньги выудят, а не помогут. Проводите периодически курс - антибиотики, В1, В2, чтобы не запускать процесса, но настраивайтесь на то, чтобы отныне с этим жить... Зиму, весну, лето - до исхода августа - пропустил, протабанил Лёха вхолостую: хотел отдохнуть, вознаградить себя за многолетнюю каторгу. В декабре настойчиво звонила мать - ему, лапушке (за глаза он называл её "х... дурой") - слёзно молила приехать, соскучившись. Только тогда и опомнился. Сам не поехал - позвал мать к себе. Месяц, который она гостила у него тошнота подступала от её вида: стареющая расплывшаяся баба, у которой всех потребностей - поспать, еда и телевизор. Она и сказала Лёхе впервые - мимоходом, что докутился-де, допьянствовал даже глохнуть стал. Действительно - замечал Лёха, что если устанешь или не выспишься - ровным фоном, тоненько - стрункой - начинало звенеть в ушах. Пока тянул - собирался на аудиограмму - 10 децибел слуха - как не бывало. Суд то и дело откладывали. Адвокат Лёхин излучал уверенность - будто исключал даже тень возможности неудачи. Что предпринимал Сырбу, было неизвестно, но первое же заседание оправдало самые нехорошие Лёхины опасения. Нюрка путалась беспрестанно, Свешнев - свидетель - ловко отбояривал все вопросы на Лёху, а судья Присухина, сразу составившая своё мнение о деле, не сдерживала вольных комментариев по адресу ответчика. Лёха снял другую квартиру - нарочно без телефона. С экспертизами и проволочками - тяжба разбиралась до мая, - в мае, после проигрыша, по-прежнему излучавший уверенность Крижевский посоветовал подать апелляцию. Лёха взбесился - ругал Крижевского последними словами, хватал за грудки и дерганул книзу, разорвав дорогой пиджак. За деньгами, которые - ясно же - ни Свешнев, ни Сырбу возвращать не будут, неминуемо должны были придти к нему - к Лёхе. Он был настороже, но из Москвы не уезжал - не представлял себе жить в другом месте. В августе обрушилась "пирамида ГКО". Лёха часто хвалил себя, что в 94-м не поддался на акции МММ, но видно, выходит всегда по присказке: "Умных тоже можно ободрать, но только по-умному". Спасти удалось крохи - хотя и хранил он деньги в разных банках - уцелел из этих "разных" всего один, да ещё кое-что осталось в банковской ячейке. Прячься - не прячься, а нужно было подумать о заработке. Из-за кризиса на работу нигде не брали. Куда там! - своих увольняли за милую душу, урезали оклады вдвое, втрое, вчетверо. Цены не поспевали расти за обвалом рубля, и те, кто получал зарплату в долларах - в несколько дней стали богаче в полтора-два раза. Но много ли было таких? Пышная, пометавшая лисьим хвостом идеология, поднявшая в 91-м году призыв: "Сейчас только ленивые не зарабатывают!" - похудела до трусливо поджатой собачьей хворостины - "Выживай, кто как сможет!"
В июле-месяце журналист, ведущий криминальную колонку в небольшой газете не знал, чем бы заполнить "провисающий" абзац, и поэтому написал о совсем неинтересном обыденном происшествии. Журналист умел очень живо и весело рассказывать о самых мерзких вещах, а ещё был известен тем, что на собственные средства заменил разбитый унитаз в редакции, и вообще был компанейским малым, поэтому статьи его печатали охотно. "Четверг. "Маленький мальчик в войнушку играл..." Играл, воинственное дитя, на берегу Яузы - тут же нашёл и первого погибшего. Молодой человек был избит и задушен несколько дней назад. Жил он неподалёку и работал в своё время риэлтером. Не иначе, как встретил у речки благодарных клиентов: выпили и начали считать, кто кого на сколько надул. Впрочем, подробности выясняются. Известно, что не так давно риэлтер действительно судился по одной из своих сделок..." А Лёхин город - строился помаленьку. За стройкой - карьеры с затхлой жижей и головастиками и старая обкомовская дача за крашеным дощатым забором. На реке, у пляжа, по пояс плещутся толстые безобразные бабы, подвизгивая кидают на себя пригоршнями воду. Пацан-четырёхлетка ковыряется в песке. - Ты чей? Насупился: - Я с мамой. На противоположном берегу - выцветший за годы транспарант с квадратным белобрысым рабочим, а был ещё памятник Ленину - с гладкошарой головой, с рукой, указующей на плотину. Прорвёт её - затопит по низине всю округу. На шлюзе, в башенке, испокон веков скучает мент и вяло гоняет забредающих сюда зевак. Рядом с ним, на бетонной, окантованной перилами площадке дремлет жёлто-бурая, в колтунах в сваленной шерсти дворняга Бим, о которой никто не слыхал, чтобы она бегала или лаяла. Заборы завода. И почему-то не огороженная забором заводская гостиница. В ней жили югославы, когда строили "Китай" - при удаче у них можно было выменять значок на жвачку: бегали за ними стаями. Перед входом - автоматы с газированной водой. Переверни вверх дном стакан, вдави в мойку, чтобы брызнул фонтанчик, и - валяй, бросай жетон, который тут же продаёт тётка с редкими чёрными усами над верхней губой. Давным-давно - жетонов не было. Без сиропа - 1 копейка, с сиропом - 3. Невдалеке от гостиницы - в старом деревянном бараке - музей. Город новый, советского рождения, но какой-то Мухорткин, арендатор, держал ситцевую фабричонку. В бараках жили работники, тут же у бараков была церквушка из мелкого, в ладонь, кирпича. В 33-м году её не смогли взорвать - оставили скелетом торчать на виду у копавших канал зеков. Теперь, в единственном уцелевшем бараке, под стеклом - и ситец Мухорткина, и его фотографии - с мордовскими скулами, с отпущенным брюхом купца, под ручку с широкой телом - по мужицкой красоте - женой, и приказы какого-то Гурьева о расстреле эксплуататора Мухорткина и о передаче фабричонки местному Совету. Потом - пятилетки, стахановец Митяев - разоблачённый позже троцкист, стахановец Хапело, оговоривший Митяева, убитый на войне под Брянском. И опять - пятилетки, пятилетки... Только о двух событиях нет в музее. В 75-м году Серёжка Волохов - токарь - пьяный - бил за жену начальника цеха Венцеля, еврея. С проходной прибежала охрана - разнимать, и как-то неудачно Серёжку оттолкнули - он ударился затылком и раскроил себе череп. Весь завод загудел, как улей. Мяса не было, исчезало молоко, за которым отстаивали "хвосты" до ноющей боли в ногах, из вещей - одежда уродливая, за телевизором или холодильником - запись на три-четыре года вперёд. И над тобой же ещё изгаляются! На свою беду, начальник охраны захотел навести порядок - его избили до полусмерти. Толпой - потекли за Венцелем, который спрятался в горотделе милиции. Большое бревенчатое здание было разгромлено и подожжено, Венцеля разорвали на клочки. Тушить "ментовку" никто не стал. Вечерело. Самые горячие - вскрыли водочный магазин,; пошумели, кто поумнее - поорали и разошлись спать. За бунт этот посадили человек пятьдесят. Серёжку хоронила мать и двое дочерей - не то что на кладбище нельзя было пройти - носа из подъезда не высунуть. Второе событие было в 1996 году. Директор завода Хамовников переделал число голосов на выборах президента. Было 7% - сделал 70. за подлог ему обещали выплатить бюджетный долг - уже месяцев шесть не платили зарплату, потому что государство не рассчитывалось по заказам. Обещали, собственно, и не деньги - обещали оплатить векселя, с которыми надо было ехать в министерство. министр иногда подрабатывал - давал 80% от стоимости векселей, в обмен на подпись о целиком полученной сумме. Выборы прошли благополучно. Ельцин, чудом не упав на инаугурации поклялся на Конституции собственного сочинения - и Хамовникова послали к черту. Он вернулся домой и застрелился. Приняли его самоубийство - слухами и сплетнями отдавшееся по городу - без сочувствия. Мало ли он понахапал, зажимая у тружеников гроши? А вот поди ж ты - одолела блажь - подыхать... Самыми последними экспонатами были фотографии молодых и не очень молодых людей. Заголовок - "Наши горожане", повыше всех - Качуринская, с пометкой "Предприниматель", пониже - одни имена и фамилии. Не удивляло никого. Качурин - вместе с ментовскими чинами нередко погуливал в ресторане "Бригантина". За музеем - шоссе, луга и нераспаханная пустошь с поросью березняка. Городок - весь позади; теперь, если протопать по обочине полчаса встретишь заброшенную, с шестью старухами, Лычёвку, а ещё через 37 километров - соседний, точь-в-точь такой же - русский - городишко.
Раньше, когда Ирка болела, болезнь для неё воплощалась только в том дискомфорте, который неизбежно возникал вместе с лечением, но она совершенно не задевала её молодого, жадного до жизни духа. Появлялись неприятные вещи, которые нужно было вытерпеть какое-то время, чтобы всё прошло, и всё проходило, нужно было лишь кутаться потеплее, когда пронизывает ознобом, оформлять "больничный" листок (впрочем, можно и не оформлять), зажмуриваться, когда больно, спать до одури или слоняться день-деньской по квартире, ища, к чему бы приложить руки. На этот раз - хотя она и верила врачам, что сотрясение мозга не опасно она почему-то очень испугалась за себя. Внутренне взглядывая на своё головокружение и тошноту, наблюдая за больными в палате (то есть - видя поминутно, чем может болеть человек) - Ирка искала у себя улучшение, но его не было, и она думала, что ей - напротив - становится хуже. "Ведь может получиться, что я и не замечу - скорее всего не замечу! - этого! Потихоньку, потихоньку - и умру. Кто знает - вырастет какая-нибудь опухоль". А доктор - немолодой, узкоплечий, ещё больше расстроил её, оборонив игриво фразочку, что "вон-де у нашей барышни глазки грустят, потухли - безобразие, я доложу вам! Ай-я-яй!" И поэтому, очень обрадовавшись, что Лёха пришёл её навестить, она не нашла в себе ни капли душевных сил, чтобы выразить ему свою радость. Выглядела она скверно, и совсем не имела уверенности в себе. Лёхе же из собственного опыта было знакомо её состояние, но он видел, что говорит она с неохотой, и - вероятно - не простила ему произошедшей аварии. То, что он готовился сказать ей - действительно настоящее, нужное - сразу показалось ему неуместным: она могла бы ответить, что не ему бы её успокаивать, а что сказать другого - он не придумал, и отделывался тривиальными словами. И только расставаясь - они оба почувствовали, что нельзя просто так невозможно - разойтись, не подтопив возникшего между ними льда. - Через недельку мы непременно увидимся, - сказала Ирка. - Я не собираюсь долго разлёживаться. - А я уволился, - сказал Лёха. - На следующий же день настрочил заявление, чтобы безо всяких двухнедельных доотработок. Свешнев, сердяга, аж рассиял: гора с плеч долой. Остался я и безлошадный, и безработный. Зашёл в автобус, и не знаю, сколько проезд стоит. - Но ты не пропадай - позвони мне. Обязательно, слышишь? Поклянись позвонить! - Будет всё нормально - поклянусь, а не нормально - буду проситься к тебе на работу: прими, Ирка, неудачника с подмоченной репутацией - на должность мужа-размазни с фиксированным окладом. Возьмёшь? - Ты - и будешь неудачником? Не надейся! - А вдруг бы я пожалел об этом? Ты, прямо-таки, отрешаешь меня от шанса жениться на тебе. - А на кой мне нужен безработный, и который в автобусах ездит? А машину водит пар-ршиво. - Да, ни к чему... Ладно, пора мне - я ещё звякну как-нибудь, поболтаем. Ирка накрепко вцепилась в рукав его куртки (что-то далёкое-далёкое и неприятное мигом напомнилось Лёхе). - Ты обиделся? Обиделся? Да перестань, чудило! Глупости! - Мне не на что обижаться. Это правда, что победителей не судят, а до проигравших - никому дела нет. Повезёт мне, значит пересечёмся когда-никогда: мир тесен. Я другана встретил - совсем не ожидал, а нам-то с тобой значительно проще будет - нас одним течением несёт: хлоп - и сведёт нас вместе... В общем - нагородили опять друг другу - до веку не перелезешь...
Этот хотя бы не кривил: - Будут обещать вылечить - не верьте, деньги выудят, а не помогут. Проводите периодически курс - антибиотики, В1, В2, чтобы не запускать процесса, но настраивайтесь на то, чтобы отныне с этим жить... Зиму, весну, лето - до исхода августа - пропустил, протабанил Лёха вхолостую: хотел отдохнуть, вознаградить себя за многолетнюю каторгу. В декабре настойчиво звонила мать - ему, лапушке (за глаза он называл её "х... дурой") - слёзно молила приехать, соскучившись. Только тогда и опомнился. Сам не поехал - позвал мать к себе. Месяц, который она гостила у него тошнота подступала от её вида: стареющая расплывшаяся баба, у которой всех потребностей - поспать, еда и телевизор. Она и сказала Лёхе впервые - мимоходом, что докутился-де, допьянствовал даже глохнуть стал. Действительно - замечал Лёха, что если устанешь или не выспишься - ровным фоном, тоненько - стрункой - начинало звенеть в ушах. Пока тянул - собирался на аудиограмму - 10 децибел слуха - как не бывало. Суд то и дело откладывали. Адвокат Лёхин излучал уверенность - будто исключал даже тень возможности неудачи. Что предпринимал Сырбу, было неизвестно, но первое же заседание оправдало самые нехорошие Лёхины опасения. Нюрка путалась беспрестанно, Свешнев - свидетель - ловко отбояривал все вопросы на Лёху, а судья Присухина, сразу составившая своё мнение о деле, не сдерживала вольных комментариев по адресу ответчика. Лёха снял другую квартиру - нарочно без телефона. С экспертизами и проволочками - тяжба разбиралась до мая, - в мае, после проигрыша, по-прежнему излучавший уверенность Крижевский посоветовал подать апелляцию. Лёха взбесился - ругал Крижевского последними словами, хватал за грудки и дерганул книзу, разорвав дорогой пиджак. За деньгами, которые - ясно же - ни Свешнев, ни Сырбу возвращать не будут, неминуемо должны были придти к нему - к Лёхе. Он был настороже, но из Москвы не уезжал - не представлял себе жить в другом месте. В августе обрушилась "пирамида ГКО". Лёха часто хвалил себя, что в 94-м не поддался на акции МММ, но видно, выходит всегда по присказке: "Умных тоже можно ободрать, но только по-умному". Спасти удалось крохи - хотя и хранил он деньги в разных банках - уцелел из этих "разных" всего один, да ещё кое-что осталось в банковской ячейке. Прячься - не прячься, а нужно было подумать о заработке. Из-за кризиса на работу нигде не брали. Куда там! - своих увольняли за милую душу, урезали оклады вдвое, втрое, вчетверо. Цены не поспевали расти за обвалом рубля, и те, кто получал зарплату в долларах - в несколько дней стали богаче в полтора-два раза. Но много ли было таких? Пышная, пометавшая лисьим хвостом идеология, поднявшая в 91-м году призыв: "Сейчас только ленивые не зарабатывают!" - похудела до трусливо поджатой собачьей хворостины - "Выживай, кто как сможет!"
В июле-месяце журналист, ведущий криминальную колонку в небольшой газете не знал, чем бы заполнить "провисающий" абзац, и поэтому написал о совсем неинтересном обыденном происшествии. Журналист умел очень живо и весело рассказывать о самых мерзких вещах, а ещё был известен тем, что на собственные средства заменил разбитый унитаз в редакции, и вообще был компанейским малым, поэтому статьи его печатали охотно. "Четверг. "Маленький мальчик в войнушку играл..." Играл, воинственное дитя, на берегу Яузы - тут же нашёл и первого погибшего. Молодой человек был избит и задушен несколько дней назад. Жил он неподалёку и работал в своё время риэлтером. Не иначе, как встретил у речки благодарных клиентов: выпили и начали считать, кто кого на сколько надул. Впрочем, подробности выясняются. Известно, что не так давно риэлтер действительно судился по одной из своих сделок..." А Лёхин город - строился помаленьку. За стройкой - карьеры с затхлой жижей и головастиками и старая обкомовская дача за крашеным дощатым забором. На реке, у пляжа, по пояс плещутся толстые безобразные бабы, подвизгивая кидают на себя пригоршнями воду. Пацан-четырёхлетка ковыряется в песке. - Ты чей? Насупился: - Я с мамой. На противоположном берегу - выцветший за годы транспарант с квадратным белобрысым рабочим, а был ещё памятник Ленину - с гладкошарой головой, с рукой, указующей на плотину. Прорвёт её - затопит по низине всю округу. На шлюзе, в башенке, испокон веков скучает мент и вяло гоняет забредающих сюда зевак. Рядом с ним, на бетонной, окантованной перилами площадке дремлет жёлто-бурая, в колтунах в сваленной шерсти дворняга Бим, о которой никто не слыхал, чтобы она бегала или лаяла. Заборы завода. И почему-то не огороженная забором заводская гостиница. В ней жили югославы, когда строили "Китай" - при удаче у них можно было выменять значок на жвачку: бегали за ними стаями. Перед входом - автоматы с газированной водой. Переверни вверх дном стакан, вдави в мойку, чтобы брызнул фонтанчик, и - валяй, бросай жетон, который тут же продаёт тётка с редкими чёрными усами над верхней губой. Давным-давно - жетонов не было. Без сиропа - 1 копейка, с сиропом - 3. Невдалеке от гостиницы - в старом деревянном бараке - музей. Город новый, советского рождения, но какой-то Мухорткин, арендатор, держал ситцевую фабричонку. В бараках жили работники, тут же у бараков была церквушка из мелкого, в ладонь, кирпича. В 33-м году её не смогли взорвать - оставили скелетом торчать на виду у копавших канал зеков. Теперь, в единственном уцелевшем бараке, под стеклом - и ситец Мухорткина, и его фотографии - с мордовскими скулами, с отпущенным брюхом купца, под ручку с широкой телом - по мужицкой красоте - женой, и приказы какого-то Гурьева о расстреле эксплуататора Мухорткина и о передаче фабричонки местному Совету. Потом - пятилетки, стахановец Митяев - разоблачённый позже троцкист, стахановец Хапело, оговоривший Митяева, убитый на войне под Брянском. И опять - пятилетки, пятилетки... Только о двух событиях нет в музее. В 75-м году Серёжка Волохов - токарь - пьяный - бил за жену начальника цеха Венцеля, еврея. С проходной прибежала охрана - разнимать, и как-то неудачно Серёжку оттолкнули - он ударился затылком и раскроил себе череп. Весь завод загудел, как улей. Мяса не было, исчезало молоко, за которым отстаивали "хвосты" до ноющей боли в ногах, из вещей - одежда уродливая, за телевизором или холодильником - запись на три-четыре года вперёд. И над тобой же ещё изгаляются! На свою беду, начальник охраны захотел навести порядок - его избили до полусмерти. Толпой - потекли за Венцелем, который спрятался в горотделе милиции. Большое бревенчатое здание было разгромлено и подожжено, Венцеля разорвали на клочки. Тушить "ментовку" никто не стал. Вечерело. Самые горячие - вскрыли водочный магазин,; пошумели, кто поумнее - поорали и разошлись спать. За бунт этот посадили человек пятьдесят. Серёжку хоронила мать и двое дочерей - не то что на кладбище нельзя было пройти - носа из подъезда не высунуть. Второе событие было в 1996 году. Директор завода Хамовников переделал число голосов на выборах президента. Было 7% - сделал 70. за подлог ему обещали выплатить бюджетный долг - уже месяцев шесть не платили зарплату, потому что государство не рассчитывалось по заказам. Обещали, собственно, и не деньги - обещали оплатить векселя, с которыми надо было ехать в министерство. министр иногда подрабатывал - давал 80% от стоимости векселей, в обмен на подпись о целиком полученной сумме. Выборы прошли благополучно. Ельцин, чудом не упав на инаугурации поклялся на Конституции собственного сочинения - и Хамовникова послали к черту. Он вернулся домой и застрелился. Приняли его самоубийство - слухами и сплетнями отдавшееся по городу - без сочувствия. Мало ли он понахапал, зажимая у тружеников гроши? А вот поди ж ты - одолела блажь - подыхать... Самыми последними экспонатами были фотографии молодых и не очень молодых людей. Заголовок - "Наши горожане", повыше всех - Качуринская, с пометкой "Предприниматель", пониже - одни имена и фамилии. Не удивляло никого. Качурин - вместе с ментовскими чинами нередко погуливал в ресторане "Бригантина". За музеем - шоссе, луга и нераспаханная пустошь с поросью березняка. Городок - весь позади; теперь, если протопать по обочине полчаса встретишь заброшенную, с шестью старухами, Лычёвку, а ещё через 37 километров - соседний, точь-в-точь такой же - русский - городишко.