Страница:
– Что это?
– Твои яички, – выдохнула она.
– Отлично.
Я бережно развел ее ноги и какое-то время завороженно созерцал ее лоно, медленно приоткрывающееся. Я не знал, каким оно было тогда, тринадцать лет назад, но сейчас оно выглядело восхитительно. У всех женщин оно разное, что бы ни говорили. Протянув руку, я взял со стола фарфоровую чашку и приложил ее «щечкой» к гладкому скату Олиного бедра.
– А теперь?
– Яблоко.
Тогда я взял из вазы яблоко и провел его глянцевым бочком по ее шее, по подножьям грудей, скатился на живот, лобок и поводил плодом по чуть припухшим розовым складочкам.
– Это яблоко, – прошептала она, – а то было стекло. Лампочка?…
Я снова взял чашку и, накренив, пустил по ее промежности струйку оставшегося в ней чая. Олечка напрягла ноги и приподняла таз. Мокрые блестящие створочки раскрылись сильнее, и я осторожно, стараясь не задеть головой ее ног, огладил их языком.
– Язык, – простонала она, содрогнувшись.
– Уверена? А почему не член?
– Он не такой, он тверже и неподвижнее, а язык… он весь в волнении.
– Значит, тебе уже приходилось ощущать разницу? – усмехнулся я.
– Мы играем или нет? – несколько сердито.
– Играем.
Теперь я поставил ее, незрячую, на четвереньки, слегка раздвинув ее по-прежнему лакомые ножки, и лег на кушетку навзничь (ноги на полу), так что голова моя оказалась под чудесной живой аркой ее бедер. В руке я держал неострый столовый нож, но нужна мне была его рукоятка – гладкая, пластмассовая, цвета сливочного масла. Медленно я ввел ее в приоткрытое устье…
Я двигал этим фаллоимитатором, с расстояния пятнадцати сантиметров наблюдая, как погружается и вновь показывается желтая рукоятка, и как она лоснится влагой. И слушал, как где-то неподалеку разливалась волнующая песнь.
– Что это? – сам едва не задыхаясь, не то прошептал, не то выкрикнул я.
– Что-то твердое!.. – сдавленно прозвучало в ответ. – Не знаю!.. но это так сладко!
Я не видел ее лица, но знал, что голова ее закинута назад, к лопаткам (это чувствовалось по натянутости кожи на животе, по тому, как высоко вздымается ее зад). Незаметно для себя я стал вторить ее стонам. Я едва сдерживался, чтобы не вынырнуть из-под нее и не оседлать ее сзади. Но я должен был довести игру до конца, я желал распалить свою жертву до исступления. Но первым исступление охватило меня самого…
Будто сквозь туман я созерцал, как дергается ее живот, как сжимаются в ответ на мои манипуляции вздыбленные ягодицы, слышал все более высокие ноты… и трясясь, словно в лихорадке, я отбросил нож в сторону, и рывком, до упора разведя ее ноги, приблизил горящее лицо к ее прекрасному истекающему нектаром цветку. Он предельно развернулся передо мной, приняв форму лодочки. И, скользнув по ней языком, я отправился в ней в чудесное плаванье. И Оля, казалось, плыла вместе со мной, и тело ее колыхалось на разыгравшихся волнах. И колыхалось все энергичнее. А потом начало тонуть. И повлекло меня за собой. Я хлебнул морской воды, и мы вместе пошли ко дну…
6
7
8
9
– Твои яички, – выдохнула она.
– Отлично.
Я бережно развел ее ноги и какое-то время завороженно созерцал ее лоно, медленно приоткрывающееся. Я не знал, каким оно было тогда, тринадцать лет назад, но сейчас оно выглядело восхитительно. У всех женщин оно разное, что бы ни говорили. Протянув руку, я взял со стола фарфоровую чашку и приложил ее «щечкой» к гладкому скату Олиного бедра.
– А теперь?
– Яблоко.
Тогда я взял из вазы яблоко и провел его глянцевым бочком по ее шее, по подножьям грудей, скатился на живот, лобок и поводил плодом по чуть припухшим розовым складочкам.
– Это яблоко, – прошептала она, – а то было стекло. Лампочка?…
Я снова взял чашку и, накренив, пустил по ее промежности струйку оставшегося в ней чая. Олечка напрягла ноги и приподняла таз. Мокрые блестящие створочки раскрылись сильнее, и я осторожно, стараясь не задеть головой ее ног, огладил их языком.
– Язык, – простонала она, содрогнувшись.
– Уверена? А почему не член?
– Он не такой, он тверже и неподвижнее, а язык… он весь в волнении.
– Значит, тебе уже приходилось ощущать разницу? – усмехнулся я.
– Мы играем или нет? – несколько сердито.
– Играем.
Теперь я поставил ее, незрячую, на четвереньки, слегка раздвинув ее по-прежнему лакомые ножки, и лег на кушетку навзничь (ноги на полу), так что голова моя оказалась под чудесной живой аркой ее бедер. В руке я держал неострый столовый нож, но нужна мне была его рукоятка – гладкая, пластмассовая, цвета сливочного масла. Медленно я ввел ее в приоткрытое устье…
Я двигал этим фаллоимитатором, с расстояния пятнадцати сантиметров наблюдая, как погружается и вновь показывается желтая рукоятка, и как она лоснится влагой. И слушал, как где-то неподалеку разливалась волнующая песнь.
– Что это? – сам едва не задыхаясь, не то прошептал, не то выкрикнул я.
– Что-то твердое!.. – сдавленно прозвучало в ответ. – Не знаю!.. но это так сладко!
Я не видел ее лица, но знал, что голова ее закинута назад, к лопаткам (это чувствовалось по натянутости кожи на животе, по тому, как высоко вздымается ее зад). Незаметно для себя я стал вторить ее стонам. Я едва сдерживался, чтобы не вынырнуть из-под нее и не оседлать ее сзади. Но я должен был довести игру до конца, я желал распалить свою жертву до исступления. Но первым исступление охватило меня самого…
Будто сквозь туман я созерцал, как дергается ее живот, как сжимаются в ответ на мои манипуляции вздыбленные ягодицы, слышал все более высокие ноты… и трясясь, словно в лихорадке, я отбросил нож в сторону, и рывком, до упора разведя ее ноги, приблизил горящее лицо к ее прекрасному истекающему нектаром цветку. Он предельно развернулся передо мной, приняв форму лодочки. И, скользнув по ней языком, я отправился в ней в чудесное плаванье. И Оля, казалось, плыла вместе со мной, и тело ее колыхалось на разыгравшихся волнах. И колыхалось все энергичнее. А потом начало тонуть. И повлекло меня за собой. Я хлебнул морской воды, и мы вместе пошли ко дну…
6
«Удобная повязка, – оценил я, когда после передышки настала моя очередь. – Не щиплет, но в то же время плотно облекает глаза, виски, так что нет никакой возможности что-либо увидеть».
Чернота (как цвет самой повязки). Тишина. Никаких прикосновений. Решила потомить меня?
Безмолвие… Через какое-то время возникло ощущение, будто в комнату, где я лежу нагой, крадучись и беззвучно хохоча, немо тыча в меня пальцами, вваливается толпа Олиных знакомых. Отчетливо представились их кривляющиеся физиономии, зажимающие рты ладони…
– Оля, ты где? – не выдержал я, и тотчас же теплые живые пальчики успокоительно и строго легли на мои губы:
– Молчи.
И снова тишина И вдруг я ощутил легенький ветерок, вернее, тонкую воздушную струйку, овевающую мое лицо, шею. «Здорово, – восхитился я. – Я до такого не додумывался».
Не касаясь меня (разве что раза два самыми кончиками волос), Оля ласкала мое настороженное, ставшее сверхчувствительным тело струйкой выдыхаемого воздуха. Когда же она принялась обдувать мой налившийся тяжестью пест, снизу вверх до головки, и по ее периметру, я понял что моя «ученица» превзойдет «учителя». Под воздействием ласкового, но упругого дуновения моя «мачта» радостно вздрагивала, покачивалась и даже шлепнула меня несколько раз по животу.
Вскоре дуновение изменилось. Оно сделалось менее упругим, более жарким, влажным и обтекающим член разом со всех сторон. Тот снова радостно дернулся и ткнулся во что-то твердое. И острое…
– Что это? – услышал я быстрый, как на экзамене, вопрос (а какой хитрый голос!). Наверное, это касание не было предусмотрено, это мой стебель чересчур раскачался.
– Твои зубки, – без запинки доложил я. – Не укусишь?
– Все может случиться, – уклончиво отвечала она. – И вообще, тебе положено молчать и только отвечать на вопросы.
Неожиданно то же жаркое и влажное воздушное облачко легло на мое лицо, на прикрытые повязкой глаза, и что-то теплое, мокрое, нежное заскользило по основаниям век. Оно переместилось на губы, но опять же касалось не самих губ, а их предместий, очерчивая внешний их контур. Несложно было узнать ее язык, но я молчал, раз она не спрашивала. Тем временем пружинный матрас пошел подо мной волнами (она переместилась) – и то же нежнейшее влажное скольжение повторилось на головке члена.
– Что это?
– Твой язык.
Хихиканье.
– А вот и не угадал. Это мой нос.
– Он мокрый… – возразил я, уже понимая, что попал впросак.
– Я его наслюнила!
– Хитрая.
– Все, молчи.
Дальше несомненный язык – горячий скользкий язык всей плоскостью приник к моему правому соску, поелозил, и вдруг острый укус пронзил меня, подобно электрическому разряду, отозвавшись даже в кончиках пальцев.
Постанывания ложа.
– А теперь? – (нежное шевеление на газоне моего лобка).
– Пальцы.
– Молодец. Повернись… А это? – (прохладное скольжение по ягодицам).
– Яблоко.
– А это? – (что-то щекочущее там же).
– Твой прекрасный лобочек!
– Верно, мои волоски. Перевернись обратно.
Но вот как будто влажная улитка заскользила по периметру моей крайней плоти.
– Что?
– Твои губы?
– Хм… Губы, да не те.
– Еще пожалуйста! – взмолился я. – Олечка, прошу!
– Не спеши.
Вновь поскрипывание, шевеление тахты. Заминка. Наконец нечто влажное, скользкое, податливое накрыло мой подбородок. Накрыло и схлынуло. Снова облекло и снова упорхнуло.
– Олечка!!!
Я весь напрягся, дрожа и едва не рыдая. И тотчас же ее кожа, ее тело приникло к моему, истомленному, давно жаждущему этого тесного жаркого контакта. И опять – щекотание на носу, на подбородке и этот ни с чем не сравнимый запах женской страсти, женской плоти…
– Можешь не угадывать, – на сей раз ее голос прозвучал со стороны моих ног. И в тот же миг колечко ее губ (тут и угадывать нечего) плотно обхватило головку, а кончик ее языка завертелся волчком. У меня же язык превратился в щупальце, в мускул, в извивающегося змея. И чем острее, пронзительнее накатывало на меня снизу наслаждение, тем яростнее, безумнее становился мой рот. И рот получал почти такое же страстное блаженство… И эти два блаженства в какой-то миг слились и сотрясли, и выгнули меня дугой… Но еще чуть раньше елозящая на мне женщина начала все энергичнее молотить меня лодыжками и тереть ляжками мои щеки и уши, тело ее затрепетало и забилось на моем, словно смертельно раненное. Я обхватил руками ее ягодицы и прижал к себе так, что мой язык, казалось, проник в самую ее сердцевину. В этот миг ее прорвало – ее крик заполнил комнату, ее губы покинули меня, и я кончил уже не столько от ее ласк, сколько от ее экстаза, ее вопля, судорог, от дрожи ее напрягшихся в последнем усилии лепестков.
А на другой день, когда я снова лежал с завязанными глазами, мне почудилось нечто необычное… В самом разгаре игры кожей живота я ощутил что-то скользкое, складчатое, твердое…
– Что это?
– Не знаю, – замялся я. – Еще разочек.
– Хватит.
– Что это было?
– Молчи. Перевернись.
Заминка, шорохи… И – осторожные ласкательные касания на самой верхушке головки, скольжение вниз, к паху.
– Твой язык? – неуверенно произнес я после паузы.
– Правильно.
– Я угадал? – продолжал я сомневаться.
Я уже знал касания ее языка, его трепещущие движения, его извивы, его ложбинку в осевой части. Сейчас ощущение казалось новым.
И как в самом начале, у меня возникло подозрение, будто в комнате есть кто-то еще. Чьи-то посторонние глаза ощупывали мое голое тело. Чье-то дыхание присоединялось как будто бы к звукам дыхания Олечки. И даже якобы чьи-то касания… Интересно, и у Оли бывают такие же ощущения? Но спрашивать у нее я почему-то не решился.
Чернота (как цвет самой повязки). Тишина. Никаких прикосновений. Решила потомить меня?
Безмолвие… Через какое-то время возникло ощущение, будто в комнату, где я лежу нагой, крадучись и беззвучно хохоча, немо тыча в меня пальцами, вваливается толпа Олиных знакомых. Отчетливо представились их кривляющиеся физиономии, зажимающие рты ладони…
– Оля, ты где? – не выдержал я, и тотчас же теплые живые пальчики успокоительно и строго легли на мои губы:
– Молчи.
И снова тишина И вдруг я ощутил легенький ветерок, вернее, тонкую воздушную струйку, овевающую мое лицо, шею. «Здорово, – восхитился я. – Я до такого не додумывался».
Не касаясь меня (разве что раза два самыми кончиками волос), Оля ласкала мое настороженное, ставшее сверхчувствительным тело струйкой выдыхаемого воздуха. Когда же она принялась обдувать мой налившийся тяжестью пест, снизу вверх до головки, и по ее периметру, я понял что моя «ученица» превзойдет «учителя». Под воздействием ласкового, но упругого дуновения моя «мачта» радостно вздрагивала, покачивалась и даже шлепнула меня несколько раз по животу.
Вскоре дуновение изменилось. Оно сделалось менее упругим, более жарким, влажным и обтекающим член разом со всех сторон. Тот снова радостно дернулся и ткнулся во что-то твердое. И острое…
– Что это? – услышал я быстрый, как на экзамене, вопрос (а какой хитрый голос!). Наверное, это касание не было предусмотрено, это мой стебель чересчур раскачался.
– Твои зубки, – без запинки доложил я. – Не укусишь?
– Все может случиться, – уклончиво отвечала она. – И вообще, тебе положено молчать и только отвечать на вопросы.
Неожиданно то же жаркое и влажное воздушное облачко легло на мое лицо, на прикрытые повязкой глаза, и что-то теплое, мокрое, нежное заскользило по основаниям век. Оно переместилось на губы, но опять же касалось не самих губ, а их предместий, очерчивая внешний их контур. Несложно было узнать ее язык, но я молчал, раз она не спрашивала. Тем временем пружинный матрас пошел подо мной волнами (она переместилась) – и то же нежнейшее влажное скольжение повторилось на головке члена.
– Что это?
– Твой язык.
Хихиканье.
– А вот и не угадал. Это мой нос.
– Он мокрый… – возразил я, уже понимая, что попал впросак.
– Я его наслюнила!
– Хитрая.
– Все, молчи.
Дальше несомненный язык – горячий скользкий язык всей плоскостью приник к моему правому соску, поелозил, и вдруг острый укус пронзил меня, подобно электрическому разряду, отозвавшись даже в кончиках пальцев.
Постанывания ложа.
– А теперь? – (нежное шевеление на газоне моего лобка).
– Пальцы.
– Молодец. Повернись… А это? – (прохладное скольжение по ягодицам).
– Яблоко.
– А это? – (что-то щекочущее там же).
– Твой прекрасный лобочек!
– Верно, мои волоски. Перевернись обратно.
Но вот как будто влажная улитка заскользила по периметру моей крайней плоти.
– Что?
– Твои губы?
– Хм… Губы, да не те.
– Еще пожалуйста! – взмолился я. – Олечка, прошу!
– Не спеши.
Вновь поскрипывание, шевеление тахты. Заминка. Наконец нечто влажное, скользкое, податливое накрыло мой подбородок. Накрыло и схлынуло. Снова облекло и снова упорхнуло.
– Олечка!!!
Я весь напрягся, дрожа и едва не рыдая. И тотчас же ее кожа, ее тело приникло к моему, истомленному, давно жаждущему этого тесного жаркого контакта. И опять – щекотание на носу, на подбородке и этот ни с чем не сравнимый запах женской страсти, женской плоти…
– Можешь не угадывать, – на сей раз ее голос прозвучал со стороны моих ног. И в тот же миг колечко ее губ (тут и угадывать нечего) плотно обхватило головку, а кончик ее языка завертелся волчком. У меня же язык превратился в щупальце, в мускул, в извивающегося змея. И чем острее, пронзительнее накатывало на меня снизу наслаждение, тем яростнее, безумнее становился мой рот. И рот получал почти такое же страстное блаженство… И эти два блаженства в какой-то миг слились и сотрясли, и выгнули меня дугой… Но еще чуть раньше елозящая на мне женщина начала все энергичнее молотить меня лодыжками и тереть ляжками мои щеки и уши, тело ее затрепетало и забилось на моем, словно смертельно раненное. Я обхватил руками ее ягодицы и прижал к себе так, что мой язык, казалось, проник в самую ее сердцевину. В этот миг ее прорвало – ее крик заполнил комнату, ее губы покинули меня, и я кончил уже не столько от ее ласк, сколько от ее экстаза, ее вопля, судорог, от дрожи ее напрягшихся в последнем усилии лепестков.
А на другой день, когда я снова лежал с завязанными глазами, мне почудилось нечто необычное… В самом разгаре игры кожей живота я ощутил что-то скользкое, складчатое, твердое…
– Что это?
– Не знаю, – замялся я. – Еще разочек.
– Хватит.
– Что это было?
– Молчи. Перевернись.
Заминка, шорохи… И – осторожные ласкательные касания на самой верхушке головки, скольжение вниз, к паху.
– Твой язык? – неуверенно произнес я после паузы.
– Правильно.
– Я угадал? – продолжал я сомневаться.
Я уже знал касания ее языка, его трепещущие движения, его извивы, его ложбинку в осевой части. Сейчас ощущение казалось новым.
И как в самом начале, у меня возникло подозрение, будто в комнате есть кто-то еще. Чьи-то посторонние глаза ощупывали мое голое тело. Чье-то дыхание присоединялось как будто бы к звукам дыхания Олечки. И даже якобы чьи-то касания… Интересно, и у Оли бывают такие же ощущения? Но спрашивать у нее я почему-то не решился.
7
Мы никак не могли остановиться, продолжая встречаться вновь и вновь. Но все чаще, все навязчивее – в тех случаях, когда я лежал с завязанными глазами, – у меня возникало ощущение, будто мы не одни. Так, однажды мне почудился смешок, в другой раз я готов был поклясться, что пока Оля, сидя на мне верхом, скользила вперед-назад по моей груди, чьи-то руки (Оля заверила, что ее) поигрывают моей мошонкой. И я не выдержал: нарушив уговор, я сорвал повязку с лица.
… Я сразу узнал его, хотя после пребывания в темноте обычный свет в комнате резанул глаза.
Он почти не изменился: те же русые, только более длинные волосы, нежная кожа на лице, голубые лучистые глаза, черные ресницы и брови; лишь ростом он существенно отличался от того тихого смазливого школяра. Да пожалуй еще рот его стал как будто немного шире и плотнее. Словом, это был он, ее братец.
Он смотрел на меня, ничуть не смущаясь, улыбаясь ее, Олечкиной улыбкой. Сама Олечка, голая, с румянцем на щеках, сидела рядом на полу и пытливо смотрела на меня. Я чувствовал себя точно оплеванным. Одно дело – лежать в чем мать родила перед желанной женщиной, а другое – перед особью одного с тобой пола, который вдобавок, пользуясь твоей незрячестью, забавляется твоими гениталиями.
– Вы решили надо мной подшутить? – спросил я, едва сдерживая гнев.
– Нет, – ответила она без улыбки, и в глазах ее вновь был холод.
– Тогда почему здесь он? – раздраженно кивнул я на Толю.
– А разве тебе было плохо? – склонила она голову к плечу, скользя по нему волосами. – Его присутствие ничего не меняло. Это тоже входило в игру. Мы же не оговаривали, что можем использовать в нашей игре, и иногда я вместо своей руки или языка подсовывала тебе его руку или язык. Ты не угадывал…
– Неправда! – возразил я. – У меня были сомнения, но ты всякий раз убеждала меня, что это твои пальцы и твой язык.
– Потому что иначе бы ты прекратил игру. Ведь так?
– Конечно! Потому что с самого начала имелось в виду, что мы будем играть вдвоем.
– Он – это все равно что я! – резко бросила Оля.
– Это заметно, – хмыкнул я. – Это заметно было еще в школе, но как-то не до конца осознавалось… эта небесная голубизна.
И я взглянул на брата. В глазах того – ни обиды, ни протеста. Он присел рядом со мной на краю дивана, смотрел своими ясными невинными глазами и молчал.
– Да, он не такой как все, – упрямо проговорила сестра, и я почувствовал, что за брата она пойдет на многое.
– Может, выпьем? – неожиданно открыл рот обсуждаемый братец.
– Да-а уж, – протянул я. – Самое время.
На столике возвышалась початая бутылка итальянского вермута (мой презент). Выпили. Мое негодование как-то незаметно начало таять, и все происшедшее стало принимать в моих глазах некую комическую форму. Я даже улыбнулся, представляя, какой эффект вызвал бы мой рассказ об этом приключении у моих приятелей. Вот уже было бы хохота!..
– Прости меня, – вдруг проговорила Оля и провела рукой по моей щеке (я уже почти не сердился и потому ответно погладил ее по волосам). – Я думала, что втроем нам тоже будет неплохо.
– Втроем? А до этого у вас было вдвоем? – грубо пошутил я. И, оказалось, попал в самую точку. Оля опустила взгляд в бокал:
– Я должна тебе признаться, Сережа… Я давно живу одна. Одиннадцать лет я одна. С мужем мы прожили – смешно сказать! – всего полгода и развелись.
– Это тот самый длинноволосый хлыщ? – вспомнил я.
– Нет, ты его не видел. Он был неплохой парень, но… немного грубый… И главное – ничего не хотел менять. И никогда не хотел говорить на эту тему. Были у меня после этого мужчины… С одним прожили почти год… А тут еще с Толиком такие дела… Я тебе все это говорю, потому что мы с ним заранее договорились, что если все откроется (а так оно бы и случилось в конце концов) – ничего от тебя не скрывать. А уж как ты это примешь… В общем, я знала, что он встречается с парнями. И мне казалось, что это можно поправить, что это оттого, что ему не встретилась подходящая женщина, как я не встретила подходящего мужчину. Мне подумалось, что я смогу ему помочь… Я с детства чувствовала свою ответственность за него. Я хотела помочь ему раскрыть в себе мужскую силу. «Толик, – говорила я, – я докажу тебе, что женщины способны ласкать не хуже самых ласковых мужчин». И мы придумали, чтобы не смущать друг друга, вот эту повязку.
– А я-то, пень, дивился: какая удачная повязка! Прямо как по заказу!
– Да, мы играли примерно в ту же игру, что и с тобой. Только не угадывали предметы. Просто один ложился, а другой ласкал его.
– Но это же инцест! – не удержался я.
– Нет. У нас не было ни одного… акта… в обычном понимании. Но я всегда при этом находила полное удовлетворение, и он со мной… почти полное. Скажу тебе честно: до тебя ни один мужчина не мог дать мне того, что давал мне Толик.
– Отлично! – неожиданно для самого себя воскликнул я. – Он замечательный, я тоже. Так продолжим игру втроем! Как ты и хотела. Раз уж начали – пойдем до конца. Признаюсь, твой братец мне тоже всегда нравился.
Я залпом допил вино, снова натянул повязку и улегся на прежнее место.
– Нет, – Олина рука стянула с меня повязку. – Теперь лягу я.
И она распласталась на тахте. И вдвоем с ее братом мы вдвоем ласкали, дразнили, пытали ее, эту странную хорошенькую женщину, страстно откликающуюся на наши прикосновения. Игра стала сложнее и напряженнее.
– Что это?
– Губы.
– Чьи?
– М-м-м… Толика.
– Хм, верно. А это чья рука?
Но как-то незаметно игра сделалась немой. Мы все трое слились в долгом, бесконечно долгом, трижды усиленном блаженстве.
… Домой я уходил со странным ощущением чего-то нового в себе. Как будто обнаружился еще один орган чувств, до сих пор дремлющий (или еще один половой орган, мысленно усмехнулся я). «Может быть, именно так и начинается смена сексуальной ориентации? – спрашивал я у себя. – И я заделаюсь гомиком? Нет, кажется, меня по-прежнему влекут женщины и тяги к собратьям по полу вроде бы не замечается, хотя, если честно… и Толик не вызывает у меня отвращение как сексуальный объект».
… Я сразу узнал его, хотя после пребывания в темноте обычный свет в комнате резанул глаза.
Он почти не изменился: те же русые, только более длинные волосы, нежная кожа на лице, голубые лучистые глаза, черные ресницы и брови; лишь ростом он существенно отличался от того тихого смазливого школяра. Да пожалуй еще рот его стал как будто немного шире и плотнее. Словом, это был он, ее братец.
Он смотрел на меня, ничуть не смущаясь, улыбаясь ее, Олечкиной улыбкой. Сама Олечка, голая, с румянцем на щеках, сидела рядом на полу и пытливо смотрела на меня. Я чувствовал себя точно оплеванным. Одно дело – лежать в чем мать родила перед желанной женщиной, а другое – перед особью одного с тобой пола, который вдобавок, пользуясь твоей незрячестью, забавляется твоими гениталиями.
– Вы решили надо мной подшутить? – спросил я, едва сдерживая гнев.
– Нет, – ответила она без улыбки, и в глазах ее вновь был холод.
– Тогда почему здесь он? – раздраженно кивнул я на Толю.
– А разве тебе было плохо? – склонила она голову к плечу, скользя по нему волосами. – Его присутствие ничего не меняло. Это тоже входило в игру. Мы же не оговаривали, что можем использовать в нашей игре, и иногда я вместо своей руки или языка подсовывала тебе его руку или язык. Ты не угадывал…
– Неправда! – возразил я. – У меня были сомнения, но ты всякий раз убеждала меня, что это твои пальцы и твой язык.
– Потому что иначе бы ты прекратил игру. Ведь так?
– Конечно! Потому что с самого начала имелось в виду, что мы будем играть вдвоем.
– Он – это все равно что я! – резко бросила Оля.
– Это заметно, – хмыкнул я. – Это заметно было еще в школе, но как-то не до конца осознавалось… эта небесная голубизна.
И я взглянул на брата. В глазах того – ни обиды, ни протеста. Он присел рядом со мной на краю дивана, смотрел своими ясными невинными глазами и молчал.
– Да, он не такой как все, – упрямо проговорила сестра, и я почувствовал, что за брата она пойдет на многое.
– Может, выпьем? – неожиданно открыл рот обсуждаемый братец.
– Да-а уж, – протянул я. – Самое время.
На столике возвышалась початая бутылка итальянского вермута (мой презент). Выпили. Мое негодование как-то незаметно начало таять, и все происшедшее стало принимать в моих глазах некую комическую форму. Я даже улыбнулся, представляя, какой эффект вызвал бы мой рассказ об этом приключении у моих приятелей. Вот уже было бы хохота!..
– Прости меня, – вдруг проговорила Оля и провела рукой по моей щеке (я уже почти не сердился и потому ответно погладил ее по волосам). – Я думала, что втроем нам тоже будет неплохо.
– Втроем? А до этого у вас было вдвоем? – грубо пошутил я. И, оказалось, попал в самую точку. Оля опустила взгляд в бокал:
– Я должна тебе признаться, Сережа… Я давно живу одна. Одиннадцать лет я одна. С мужем мы прожили – смешно сказать! – всего полгода и развелись.
– Это тот самый длинноволосый хлыщ? – вспомнил я.
– Нет, ты его не видел. Он был неплохой парень, но… немного грубый… И главное – ничего не хотел менять. И никогда не хотел говорить на эту тему. Были у меня после этого мужчины… С одним прожили почти год… А тут еще с Толиком такие дела… Я тебе все это говорю, потому что мы с ним заранее договорились, что если все откроется (а так оно бы и случилось в конце концов) – ничего от тебя не скрывать. А уж как ты это примешь… В общем, я знала, что он встречается с парнями. И мне казалось, что это можно поправить, что это оттого, что ему не встретилась подходящая женщина, как я не встретила подходящего мужчину. Мне подумалось, что я смогу ему помочь… Я с детства чувствовала свою ответственность за него. Я хотела помочь ему раскрыть в себе мужскую силу. «Толик, – говорила я, – я докажу тебе, что женщины способны ласкать не хуже самых ласковых мужчин». И мы придумали, чтобы не смущать друг друга, вот эту повязку.
– А я-то, пень, дивился: какая удачная повязка! Прямо как по заказу!
– Да, мы играли примерно в ту же игру, что и с тобой. Только не угадывали предметы. Просто один ложился, а другой ласкал его.
– Но это же инцест! – не удержался я.
– Нет. У нас не было ни одного… акта… в обычном понимании. Но я всегда при этом находила полное удовлетворение, и он со мной… почти полное. Скажу тебе честно: до тебя ни один мужчина не мог дать мне того, что давал мне Толик.
– Отлично! – неожиданно для самого себя воскликнул я. – Он замечательный, я тоже. Так продолжим игру втроем! Как ты и хотела. Раз уж начали – пойдем до конца. Признаюсь, твой братец мне тоже всегда нравился.
Я залпом допил вино, снова натянул повязку и улегся на прежнее место.
– Нет, – Олина рука стянула с меня повязку. – Теперь лягу я.
И она распласталась на тахте. И вдвоем с ее братом мы вдвоем ласкали, дразнили, пытали ее, эту странную хорошенькую женщину, страстно откликающуюся на наши прикосновения. Игра стала сложнее и напряженнее.
– Что это?
– Губы.
– Чьи?
– М-м-м… Толика.
– Хм, верно. А это чья рука?
Но как-то незаметно игра сделалась немой. Мы все трое слились в долгом, бесконечно долгом, трижды усиленном блаженстве.
… Домой я уходил со странным ощущением чего-то нового в себе. Как будто обнаружился еще один орган чувств, до сих пор дремлющий (или еще один половой орган, мысленно усмехнулся я). «Может быть, именно так и начинается смена сексуальной ориентации? – спрашивал я у себя. – И я заделаюсь гомиком? Нет, кажется, меня по-прежнему влекут женщины и тяги к собратьям по полу вроде бы не замечается, хотя, если честно… и Толик не вызывает у меня отвращение как сексуальный объект».
8
После того памятного вечера мы встречались у них в квартире еще раза два. А потом Оля уехала, ее отпуск закончился. Толик задержался еще на несколько дней. И у нас с ним состоялась встреча вдвоем.
Это была ошибка с моей стороны. Я не собирался этого делать. Что же меня прельстило? Его лучистые девичьи глаза? Олины брови? Олина кожа? Теперь, когда Оли не было рядом, он еще в большей степени представился мне неким обобщенным существом, состоящим из них двоих. Как будто Оля никуда и не уезжала, а слилась своим телом, своими глазами с ним, что мерещилось мне иногда еще в школьные годы.
Мы не стали использовать повязку. Мы нежились и ласкали друг друга открыто (открыто для нас обоих, но не для кого другого). Я вынужден был признать, что его тело, все же никак не женское, не лишено было своеобразной прелести. А его отзывчивость, его чувственность едва ли не превосходили отзывчивость и чувственность тела сестры. Я видел, как пьянели, как дымились его голубые глаза, когда я проводил языком по его впалому животу или брал в ладонь его мошонку. Своими губами я помог ему, доведенному до предельного напряжения, разрядиться с долгим жалобным постаныванием и слезинками на глазах (раньше я не представлял себя в такой роли даже в самом безумном сне). И мне было приятно, что я заставляю его так жалобно стонать, точно моля о пощаде, так сладко страдать, выгибаться, бормотать какие-то бредовые слова о любви и преданности.
И все же… это была не Оля. Оли мне не хватало. Она скрепляла собой, своей женской сущностью наш тройственный союз. Мне не доставало ее улыбки, ее запаха, ее пронзительного, продирающего крика самки.
«Все, точка, – сказал я себе. – Игра закончена. Еще одна неизведанная область приоткрылась мне, но лучше далеко в нее не углубляться».
Когда я уходил, он лежал на тахте навзничь. Голова свисала, запрокинутая, рассыпавшиеся волосы касались пола, и это перевернутое лицо внимательно и грустно смотрело на меня. Чутье, вероятно, подсказывало ему, что больше встреч не будет.
За день до своего отъезда Толик приходил ко мне. И глядел на меня так ласково и печально… но в то же время какие-то дикие огоньки искрились в его ледяных глазах. Казалось, он вот-вот закричит и бросится расстегивать на моих брюках ширинку. На всякий случай я соединил на этом месте руки, как делают футболисты, выстраивая «стенку».
– Толик, я не смогу к вам приехать, – по возможности твердо ответил я на его немой вопрос. – У меня другая жизнь. Давай перевернем эту нашу страницу. Так будет лучше. Передавай привет Оле, поцелуй ее за меня. Она очень милая.
Его губы дрогнули и сложились в некое подобие улыбки.
– Я все равно буду ждать, – с интонациями упрямого ребенка проговорил он.
– Вряд ли это имеет смысл. Толик, я не хочу тебя обманывать. Ты хороший парень, обаятельный, но я, честно говоря, все-таки предпочитаю женщин.
Это была ошибка с моей стороны. Я не собирался этого делать. Что же меня прельстило? Его лучистые девичьи глаза? Олины брови? Олина кожа? Теперь, когда Оли не было рядом, он еще в большей степени представился мне неким обобщенным существом, состоящим из них двоих. Как будто Оля никуда и не уезжала, а слилась своим телом, своими глазами с ним, что мерещилось мне иногда еще в школьные годы.
Мы не стали использовать повязку. Мы нежились и ласкали друг друга открыто (открыто для нас обоих, но не для кого другого). Я вынужден был признать, что его тело, все же никак не женское, не лишено было своеобразной прелести. А его отзывчивость, его чувственность едва ли не превосходили отзывчивость и чувственность тела сестры. Я видел, как пьянели, как дымились его голубые глаза, когда я проводил языком по его впалому животу или брал в ладонь его мошонку. Своими губами я помог ему, доведенному до предельного напряжения, разрядиться с долгим жалобным постаныванием и слезинками на глазах (раньше я не представлял себя в такой роли даже в самом безумном сне). И мне было приятно, что я заставляю его так жалобно стонать, точно моля о пощаде, так сладко страдать, выгибаться, бормотать какие-то бредовые слова о любви и преданности.
И все же… это была не Оля. Оли мне не хватало. Она скрепляла собой, своей женской сущностью наш тройственный союз. Мне не доставало ее улыбки, ее запаха, ее пронзительного, продирающего крика самки.
«Все, точка, – сказал я себе. – Игра закончена. Еще одна неизведанная область приоткрылась мне, но лучше далеко в нее не углубляться».
Когда я уходил, он лежал на тахте навзничь. Голова свисала, запрокинутая, рассыпавшиеся волосы касались пола, и это перевернутое лицо внимательно и грустно смотрело на меня. Чутье, вероятно, подсказывало ему, что больше встреч не будет.
За день до своего отъезда Толик приходил ко мне. И глядел на меня так ласково и печально… но в то же время какие-то дикие огоньки искрились в его ледяных глазах. Казалось, он вот-вот закричит и бросится расстегивать на моих брюках ширинку. На всякий случай я соединил на этом месте руки, как делают футболисты, выстраивая «стенку».
– Толик, я не смогу к вам приехать, – по возможности твердо ответил я на его немой вопрос. – У меня другая жизнь. Давай перевернем эту нашу страницу. Так будет лучше. Передавай привет Оле, поцелуй ее за меня. Она очень милая.
Его губы дрогнули и сложились в некое подобие улыбки.
– Я все равно буду ждать, – с интонациями упрямого ребенка проговорил он.
– Вряд ли это имеет смысл. Толик, я не хочу тебя обманывать. Ты хороший парень, обаятельный, но я, честно говоря, все-таки предпочитаю женщин.
9
Но так просто это не кончилось. Не знаю, как, но Толик добыл мой адрес и примерно через полгода нашел меня в моем городе.
Наверное, в первые же секунды он прочел на моем лице то, чего боялся прочесть. И как-то сразу сник. Встреча получилась натянутой. Я не знал, как с ним вести себя здесь, на своей территории. Представил его жене как друга детства. Он молчал, не сводя с меня глаз. Жена явно что-то чуяла и нервничала: то зайдет в комнату, то позовет меня («можно тебя на минутку?»). Я злился на нее, на себя, на гостя. Мной овладевало все большее раздражение. В конце концов я позвал его прогуляться и на улице устроил ему выволочку.
– Ты чего добиваешься? – рычал я. – Чтобы я бросил жену и жил с тобой? Этого ты хочешь? Да это же смешно! Я пока что в своем уме! Мы поиграли втроем… мы просто играли… Было очень здорово, необычно… и я не забуду те дни. Но то была всего лишь игра. Пойми: игра. Игра кончилась. Дальше пошла жизнь, у каждого своя. И ничего у нас с тобой не будет. Я не твоего племени. Да, тогда я расслабился… Но теперь мне противно от одной мысли оказаться в одной постели с мужчиной… Я нормальный мужик, меня интересуют только бабы, меня устраивает жена, в животе у нее – ждет своего часа наше творение (ему уже пять месяцев)… В общем, вот что, – сбавил я тон, но прибавил голосу твердости. – Сегодня же ты уедешь, Толя. Мне очень нравится твоя сестра, когда-то я был безумно влюблен в нее… и ты мне симпатичен, но жить с вами я не смогу. Прости, дорогой.
В тот же день он уехал. Я не провожал его (не хватало мне еще прощальных порывов и «скупых мужских слез»!). А позже, кажется, месяца через полтора-два пришло письмо. Конверт был подписан рукой Оли. Но письмо было от Толика. Даже не письмо, а записочка. В ней содержалось всего две строки: «Я полюбил тебя еще тогда, когда мы учились в одной школе».
В другом случае я воспринял бы подобный текст как неумную шутку, издевку или даже оскорбление. Но я достаточно знал его автора, того голубоглазого тихого паренька с пышными девичьими ресницами, которого из любви к его сестре я всегда защищал и который, оказывается, любил меня, возможно, не меньше, чем я его сестру. Зачем? Кем это было задумано и подстроено? И для какой цели? Я этого никогда не узнаю.
И открылась еще одна, вызывающая у меня недоумение и грусть, сторона этой истории: моя страстная, моя неземная любовь к Олечке со временем поблекла и умерла, а его неуместная любовь – жила до сих пор…
Больше вестей ни о Толе, ни о его сестре я не получал. Они исчезли из моей жизни, как будто я и не встречал их никогда, как будто ничего между нами не было. Как будто они явились мне во сне и там же, в стране снов, навсегда и остались, как осталась в прошлом моя первая и самая пронзительная любовь к необыкновенно аппетитной девочке Оле Темниковой.
Лето-осень, 2003 г.
© 2007, Институт соитологии
Наверное, в первые же секунды он прочел на моем лице то, чего боялся прочесть. И как-то сразу сник. Встреча получилась натянутой. Я не знал, как с ним вести себя здесь, на своей территории. Представил его жене как друга детства. Он молчал, не сводя с меня глаз. Жена явно что-то чуяла и нервничала: то зайдет в комнату, то позовет меня («можно тебя на минутку?»). Я злился на нее, на себя, на гостя. Мной овладевало все большее раздражение. В конце концов я позвал его прогуляться и на улице устроил ему выволочку.
– Ты чего добиваешься? – рычал я. – Чтобы я бросил жену и жил с тобой? Этого ты хочешь? Да это же смешно! Я пока что в своем уме! Мы поиграли втроем… мы просто играли… Было очень здорово, необычно… и я не забуду те дни. Но то была всего лишь игра. Пойми: игра. Игра кончилась. Дальше пошла жизнь, у каждого своя. И ничего у нас с тобой не будет. Я не твоего племени. Да, тогда я расслабился… Но теперь мне противно от одной мысли оказаться в одной постели с мужчиной… Я нормальный мужик, меня интересуют только бабы, меня устраивает жена, в животе у нее – ждет своего часа наше творение (ему уже пять месяцев)… В общем, вот что, – сбавил я тон, но прибавил голосу твердости. – Сегодня же ты уедешь, Толя. Мне очень нравится твоя сестра, когда-то я был безумно влюблен в нее… и ты мне симпатичен, но жить с вами я не смогу. Прости, дорогой.
В тот же день он уехал. Я не провожал его (не хватало мне еще прощальных порывов и «скупых мужских слез»!). А позже, кажется, месяца через полтора-два пришло письмо. Конверт был подписан рукой Оли. Но письмо было от Толика. Даже не письмо, а записочка. В ней содержалось всего две строки: «Я полюбил тебя еще тогда, когда мы учились в одной школе».
В другом случае я воспринял бы подобный текст как неумную шутку, издевку или даже оскорбление. Но я достаточно знал его автора, того голубоглазого тихого паренька с пышными девичьими ресницами, которого из любви к его сестре я всегда защищал и который, оказывается, любил меня, возможно, не меньше, чем я его сестру. Зачем? Кем это было задумано и подстроено? И для какой цели? Я этого никогда не узнаю.
И открылась еще одна, вызывающая у меня недоумение и грусть, сторона этой истории: моя страстная, моя неземная любовь к Олечке со временем поблекла и умерла, а его неуместная любовь – жила до сих пор…
Больше вестей ни о Толе, ни о его сестре я не получал. Они исчезли из моей жизни, как будто я и не встречал их никогда, как будто ничего между нами не было. Как будто они явились мне во сне и там же, в стране снов, навсегда и остались, как осталась в прошлом моя первая и самая пронзительная любовь к необыкновенно аппетитной девочке Оле Темниковой.
Лето-осень, 2003 г.
© 2007, Институт соитологии