Страница:
Не меньшую загадку, чем сам образ кентавра, представляет его имя. Ни Гомер, ни другой древнегреческий поэт Гесиод, упоминая о кентаврах, не описывают их наружность, если таковой, разумеется, не считать характеристику «волосатые люди-звери». Хотя изображения лошадей с человеческими головами встречаются начиная уже с VIII века до н. э., нет никаких оснований полагать, что во времена Гомера представление о «полузвериных» существах было настолько распространенным, что не нуждалось в комментариях. Современный английский писатель Роберт Грейвс, много обращавшийся в своем творчестве к эпохе античности, считал, что кентаврами Гомер именует представителей воинственного племени, которые поклонялись лошади. Под предводительством своего царя Хейрона кентавры выступили против своих врагов лапитов совместно с ахейцами.
Споры о происхождении слова «кентавр» никогда не утихали. По разным версиям, оно могло произойти от латинского «центурия» – «сотня» или греческих «центрон» – «козел», «кентео» – «охотиться, преследовать» и «таврос» – «бык».
Первым древнегреческим поэтом, упомянувшим о лошадиной природе кентавров, был Пиндар (ок. 518– 442 или 438 до н. э.). В «Пифиане» он говорит о возникновении кентавров. Лапит по имени Иксион влюбляется в Геру, и Зевс в отместку посылает к нему облако, напоминающее по виду богиню, Иксион совокупляется с облаком, и оно рождает ему ребенка: «Мать эта принесла ему чудовищное потомство. Не было никогда ни такой матери, ни такого ребенка, которого не приняли ни люди, ни боги. Она вырастила его и нарекла Кентавром. От его союза с магнезийской кобылицей произошло небывалое племя, нижнюю часть унаследовавшее от матери, а верхнюю – от отца». С другой стороны, согласно Пиндару, происхождение Хейрона было совершенно иным. Он – «сын Филира, потомка Крона, который некогда правил огромным царством и был сыном Небес». Хейрон женился на девушке по имени Харико, и у них родились вполне человеческого вида дочери. Он, видимо, был единственным «домашним» кентавром. Именно Хейрон являлся воспитателем Ахилла и Геркулеса.
История другого кентавра – Нессоса – дошла до нас благодаря трагедии Софокла (V век до н. э.). Геракл везет к себе в дом свою невесту Дейанейру. Кентавр зарабатывает перевозом людей через реку Эвен. Дейанейра садится к нему на спину, чтобы перебраться на другой берег, но посередине реки Нессос хватает ее и пытается обесчестить. Геракл спасает невесту, пронзая кентавра копьем в грудь. Умирая, Нессос советует Дейанейре собрать его кровь и использовать ее в качестве приворотного зелья в случае, если Геракл когда-нибудь полюбит другую женщину. Дейанейра обмакивает в кровь кентавра край туники. Когда Геракл надевает тунику, пропитанная ядом ткань прилипает к его телу и причиняет такую мучительную боль, что он бросается в огонь. Если в Греции кентавр был воплощением животных качеств, несовместимых с человеческой натурой, необузданных страстей и неумеренной сексуальности, то в Древнем Риме он превратился в миролюбивого спутника Диониса и Эроса. Наибольший вклад в формирование римского варианта образа кентавра сделал, безусловно, Овидий (43 до н. э. – ок. 18 н. э.) в «Метаморфозах». Поэт вносит множество деталей в историю женитьбы Пейритоона и последовавшего затем сражения. В битве участвуют не только Фолос и Нессос, но и другие кентавры, являющиеся плодом воображения Овидия. Среди них наибольший интерес представляют Циллар и Гилонома.
Циллар – юный, белокурый кентавр, Гилонома – его возлюбленная, девушка-кентавр с длинными волосами, украшенными розами, фиалками и белыми лилиями, «прекрасней которой не было в лесах». Когда Циллар погибает в битве, Гилонома бросается на копье, пронзившее ее возлюбленного, и сливается с ним в последнем объятии. Эта история прекрасного кентавра, его женственной возлюбленной, их верной любви и трогательного самоубийства контрастирует с образом дикого и необузданного греческого кентавра.
Древнейший из дошедших до нас гороскопов был составлен около 410 года до н. э. в Вавилоне. Не вызывает сомнений то, что зодиакальный Стрелец (Кентавр), так же как Скорпион и Козерог («антилопа подземного океана» Эя), – образы, навеянные касситскими пограничными монументами. Наряду с созвездием Кентавра-Стрельца существует и Южный Кентавр. Под именем зодиакального Козерога кентавр перешел и в искусство исламского мира.
Закрепление кентавра в качестве одного из зодиакальных символов сыграло свою роль в том, что память о нем сохранилась и в средневековье. В бестиариях образ онокентавра, человека-осла, однозначно связывали с дьяволом. Средневековый кентавр всегда изображался облаченным в тунику или плащ и непременно держащим боевой лук в руках. Таким его можно увидеть на гербе английского короля Стефана I. Существуют и изображения кентавра с человеческими руками, неуклюже стоящего на единственных задних лошадиных ногах.
На байонском гобелене, запечатлевшем сцены нормандского завоевания Англии (XI век н. э.) в эпизоде, изображающем Гарольда на пути к Вильгельму Завоевателю, присутствуют пять длинноволосых одетых кентавров, двое из них – крылатые. А в эпизоде «Гарольд спасает двоих солдат» изображен кентавроид с львиными лапами. Каменное изваяние еще одного леонтокентавра можно увидеть в Вестминстерском аббатстве в Лондоне.
В «Божественной комедии» Данте встречаем Хейрона, Нессоса и Фолоса в седьмом круге ада, где они сбрасывают в реку из кипящей крови души «насильников». Данте удается в небольшом отрывке перечислить большинство мифологических черт кентавров. Когда Хейрон замечает Данте и Вергилия, он достает стрелу из колчана, висящего у его бедер, и расправляет бороду, чтобы она не мешала ему разговаривать. Хейрон не лишен интеллекта: он видит, что нога «того, кто позади, передвигает то, чего касается», и понимает, что Данте жив. Нессос вспоминает свое прижизненное ремесло и перевозит Данте и Вергилия через кровавую реку Флегетон. Кентавры седьмого круга – «хранители и распорядители вечной справедливости».
Единственное, что упустил Данте в описании «быстроногих зверей», – не указал их лошадиную природу. Образованный итальянец, вне всякого сомнения, не только читал Овидия, но и видел бронзовых римских кентавров, полагая, что его читатели не хуже знакомы с ними. Однако иллюстраторы комедии, похоже, имели на этот счет значительный пробел. Один из них изобразил кентавра с человеческой головой, растущей прямо из груди лошади, разумеется, без рук и торса. Стоя перед задачей изобразить кентавров-лучников, художник совершенно растерялся и нарисовал их просто как обнаженных мужчин.
В «Истории Трои» Лефевра кентавр по непонятной причине становится союзником троянцев. Кентавр «с гривой, как у лошади, глазами красными, как угли, метко стрелял из своего лука; зверь этот вселял ужас в греков и многих из них поразил своими стрелами». Видимо, именно эта история была известна Шекспиру. В «Троиле и Крессиде» герой Троянской войны Менелай говорит: «Ужасный кентавр вселил страх в наших воинов». В кентавре Шекспира возрождается греческий образ этого существа – угроза общественному порядку.
В XIX веке образ кентавра привлек к себе еще больший интерес в литературе и искусстве. Гете сделал Хейрона одной из центральных фигур в описании Вальпургиевой ночи в «Фаусте». Здесь Хейрон снова становится мудрым и добрым существом. Именно он отвозит Фауста на встречу с Еленой. Для Гете Хейрон – олицетворение мужской красоты – «он получеловек и безупречен в беге».
Кентавра изображали на своих полотнах и в оккультурах Боттичелли, Пизанелло, Микеланджело, Рубенс, Беклинг, Роден, Пикассо и многие другие. Ему посвящено множество литературных произведений и научных трудов. В XIX веке кентавр также не остался забытым.
МАНТИКОРА
МЕДУЗА ГОРГОНА
Споры о происхождении слова «кентавр» никогда не утихали. По разным версиям, оно могло произойти от латинского «центурия» – «сотня» или греческих «центрон» – «козел», «кентео» – «охотиться, преследовать» и «таврос» – «бык».
Первым древнегреческим поэтом, упомянувшим о лошадиной природе кентавров, был Пиндар (ок. 518– 442 или 438 до н. э.). В «Пифиане» он говорит о возникновении кентавров. Лапит по имени Иксион влюбляется в Геру, и Зевс в отместку посылает к нему облако, напоминающее по виду богиню, Иксион совокупляется с облаком, и оно рождает ему ребенка: «Мать эта принесла ему чудовищное потомство. Не было никогда ни такой матери, ни такого ребенка, которого не приняли ни люди, ни боги. Она вырастила его и нарекла Кентавром. От его союза с магнезийской кобылицей произошло небывалое племя, нижнюю часть унаследовавшее от матери, а верхнюю – от отца». С другой стороны, согласно Пиндару, происхождение Хейрона было совершенно иным. Он – «сын Филира, потомка Крона, который некогда правил огромным царством и был сыном Небес». Хейрон женился на девушке по имени Харико, и у них родились вполне человеческого вида дочери. Он, видимо, был единственным «домашним» кентавром. Именно Хейрон являлся воспитателем Ахилла и Геркулеса.
История другого кентавра – Нессоса – дошла до нас благодаря трагедии Софокла (V век до н. э.). Геракл везет к себе в дом свою невесту Дейанейру. Кентавр зарабатывает перевозом людей через реку Эвен. Дейанейра садится к нему на спину, чтобы перебраться на другой берег, но посередине реки Нессос хватает ее и пытается обесчестить. Геракл спасает невесту, пронзая кентавра копьем в грудь. Умирая, Нессос советует Дейанейре собрать его кровь и использовать ее в качестве приворотного зелья в случае, если Геракл когда-нибудь полюбит другую женщину. Дейанейра обмакивает в кровь кентавра край туники. Когда Геракл надевает тунику, пропитанная ядом ткань прилипает к его телу и причиняет такую мучительную боль, что он бросается в огонь. Если в Греции кентавр был воплощением животных качеств, несовместимых с человеческой натурой, необузданных страстей и неумеренной сексуальности, то в Древнем Риме он превратился в миролюбивого спутника Диониса и Эроса. Наибольший вклад в формирование римского варианта образа кентавра сделал, безусловно, Овидий (43 до н. э. – ок. 18 н. э.) в «Метаморфозах». Поэт вносит множество деталей в историю женитьбы Пейритоона и последовавшего затем сражения. В битве участвуют не только Фолос и Нессос, но и другие кентавры, являющиеся плодом воображения Овидия. Среди них наибольший интерес представляют Циллар и Гилонома.
Циллар – юный, белокурый кентавр, Гилонома – его возлюбленная, девушка-кентавр с длинными волосами, украшенными розами, фиалками и белыми лилиями, «прекрасней которой не было в лесах». Когда Циллар погибает в битве, Гилонома бросается на копье, пронзившее ее возлюбленного, и сливается с ним в последнем объятии. Эта история прекрасного кентавра, его женственной возлюбленной, их верной любви и трогательного самоубийства контрастирует с образом дикого и необузданного греческого кентавра.
Древнейший из дошедших до нас гороскопов был составлен около 410 года до н. э. в Вавилоне. Не вызывает сомнений то, что зодиакальный Стрелец (Кентавр), так же как Скорпион и Козерог («антилопа подземного океана» Эя), – образы, навеянные касситскими пограничными монументами. Наряду с созвездием Кентавра-Стрельца существует и Южный Кентавр. Под именем зодиакального Козерога кентавр перешел и в искусство исламского мира.
Закрепление кентавра в качестве одного из зодиакальных символов сыграло свою роль в том, что память о нем сохранилась и в средневековье. В бестиариях образ онокентавра, человека-осла, однозначно связывали с дьяволом. Средневековый кентавр всегда изображался облаченным в тунику или плащ и непременно держащим боевой лук в руках. Таким его можно увидеть на гербе английского короля Стефана I. Существуют и изображения кентавра с человеческими руками, неуклюже стоящего на единственных задних лошадиных ногах.
На байонском гобелене, запечатлевшем сцены нормандского завоевания Англии (XI век н. э.) в эпизоде, изображающем Гарольда на пути к Вильгельму Завоевателю, присутствуют пять длинноволосых одетых кентавров, двое из них – крылатые. А в эпизоде «Гарольд спасает двоих солдат» изображен кентавроид с львиными лапами. Каменное изваяние еще одного леонтокентавра можно увидеть в Вестминстерском аббатстве в Лондоне.
В «Божественной комедии» Данте встречаем Хейрона, Нессоса и Фолоса в седьмом круге ада, где они сбрасывают в реку из кипящей крови души «насильников». Данте удается в небольшом отрывке перечислить большинство мифологических черт кентавров. Когда Хейрон замечает Данте и Вергилия, он достает стрелу из колчана, висящего у его бедер, и расправляет бороду, чтобы она не мешала ему разговаривать. Хейрон не лишен интеллекта: он видит, что нога «того, кто позади, передвигает то, чего касается», и понимает, что Данте жив. Нессос вспоминает свое прижизненное ремесло и перевозит Данте и Вергилия через кровавую реку Флегетон. Кентавры седьмого круга – «хранители и распорядители вечной справедливости».
Единственное, что упустил Данте в описании «быстроногих зверей», – не указал их лошадиную природу. Образованный итальянец, вне всякого сомнения, не только читал Овидия, но и видел бронзовых римских кентавров, полагая, что его читатели не хуже знакомы с ними. Однако иллюстраторы комедии, похоже, имели на этот счет значительный пробел. Один из них изобразил кентавра с человеческой головой, растущей прямо из груди лошади, разумеется, без рук и торса. Стоя перед задачей изобразить кентавров-лучников, художник совершенно растерялся и нарисовал их просто как обнаженных мужчин.
В «Истории Трои» Лефевра кентавр по непонятной причине становится союзником троянцев. Кентавр «с гривой, как у лошади, глазами красными, как угли, метко стрелял из своего лука; зверь этот вселял ужас в греков и многих из них поразил своими стрелами». Видимо, именно эта история была известна Шекспиру. В «Троиле и Крессиде» герой Троянской войны Менелай говорит: «Ужасный кентавр вселил страх в наших воинов». В кентавре Шекспира возрождается греческий образ этого существа – угроза общественному порядку.
В XIX веке образ кентавра привлек к себе еще больший интерес в литературе и искусстве. Гете сделал Хейрона одной из центральных фигур в описании Вальпургиевой ночи в «Фаусте». Здесь Хейрон снова становится мудрым и добрым существом. Именно он отвозит Фауста на встречу с Еленой. Для Гете Хейрон – олицетворение мужской красоты – «он получеловек и безупречен в беге».
Кентавра изображали на своих полотнах и в оккультурах Боттичелли, Пизанелло, Микеланджело, Рубенс, Беклинг, Роден, Пикассо и многие другие. Ему посвящено множество литературных произведений и научных трудов. В XIX веке кентавр также не остался забытым.
МАНТИКОРА
Мантикора, возможно, самое кровожадное и опасное из вымышленных существ. У нее туловище льва, человеческое лицо, голубые глаза и голос, подобный звучанию свирели. Но главные и самые ужасные ее черты – три ряда зубов во рту, ядовитое жало на конце хвоста, как у скорпиона, и отравленные шипы на хвосте, которые мантикора может выстреливать в любом направлении. Наконец, «мантикора» в переводе с фарси означает – «людоед».
Первое упоминание о мантикоре мы встречаем в книгах уже хорошо знакомого читателю греческого врача Ктесия. Благодаря Ктесию грекам стали известны многие персидские мифы. Дальнейшие греческие и римские описания повторяют основные признаки ман-тикоры, данные Ктесием, – покрытое рыжей шерстью львиное туловище, три ряда зубов и хвост с ядовитым жалом и отравленными шипами. Аристотель и Плиний в своих трудах прямо ссылаются на Ктесия.
Однако наиболее полное древнее описание мантикоры сделано во II веке н. э. Элианом. Он приводит несколько любопытных подробностей: «Всякого, кто приближается к ней, она поражает своим жалом… Ядовитые шипы на ее хвосте по толщине сравнимы со стеблем камыша, а в длину имеют около 30 сантиметров… Она способна победить любое из животных, за исключением льва». Хотя очевидно, что Элиан, как Аристотель и Плиний, черпал свои знания о мантикоре у Ктесия, он добавляет, что подробные сведения об этом чудовище содержатся в труде историка Книда. Во II веке н. э. Филострат из Лемноса упоминает о мантикоре как об одном из чудес, о которых Аполлоний расспрашивает Иарха на холме мудрецов.
Хотя о мантикоре редко говорится в древних научных книгах, ее описаниями изобилуют средневековые бестиарии. Оттуда мантикора перекочевала в естественнонаучные труды и фольклорные произведения. В XIII веке о ней писал Варфоломей Английский, в XIV – Уильям Кэкстон в книге «Зеркало мира». У Кэкстона три ряда зубов мантикоры превратились в «частокол огромных зубов в ее горле», а ее голос, подобный мелодии свирели, становится «сладким змеиным шипением, которым она притягивает к себе людей, чтобы затем пожрать их». Это, по-видимому, единственный случай, когда мантикора оказалась перепутанной с сиреной.
В эпоху Возрождения мантикора попадает на страницы «Истории животных» Конрада Геснера и «Истории четвероногих зверей» Эдварда Топселла. Начиная с XVIII века мантикора не упоминается ни в одном серьезном научном труде, за исключением посвященных исследованию мифов.
Как уже говорилось, на протяжении веков в описание мантикоры были привнесены лишь малозначительные детали. К примеру, Плиний пишет, что ее глаза не голубые, а зеленые, Варфоломей Английский говорит о том, что «у нее покрытое шерстью тело медведя», а на некоторых средневековых гербах мантикора изображена с кривым или спиралевидным рогом на голове, а иногда с хвостом и крыльями дракона. Однако такие изменения, сделанные разными авторами, мало сказались на общем представлении о мантикоре – со времен Ктесия существует только одна «разновидность» мантикоры.
Хотя происхождение мантикоры неоднократно пытались связать с индийским зверем «макара», европейским волком-оборотнем и другими существами, правильнее всего, очевидно, будет сказать, что она «происходит» от индийского тигра. Это предположение высказал еще во II столетии н. э. комментатор Ктесия греческий писатель Павсаний. Он считал, что челюсти с зубами в три ряда, человеческое лицо и хвост скорпиона – не что иное, как «фантазия индийских крестьян, испытывающих ужас перед этим животным». По мнению Валентайна Болла, легенда о трех рядах зубов могла возникнуть из-за того, что коренные зубы некоторых хищников имеют несколько острых рядов на каждом, а жало мантикоры – ороговевший участок кожи на кончике хвоста тигра, напоминающий своим видом коготь. Кроме того, по индийскому поверью, усы тигра считаются ядовитыми. Уилсон полагает, что древние персы увидели человеческое лицо мантикоры на индийских скульптурах тигра-божества.
В средние века мантикора стала эмблемой пророка Иеремии, поскольку она – существо подземное, а Иеремия был сброшен врагами в глубокую яму. В фольклоре мантикора стала символом тирании, зависти, зла вообще. Еще в конце 30-х годов нашего столетия испанские крестьяне считали мантикору «зверем плохих предзнаменований».
Начиная со средних веков мантикора приходит в художественную литературу. В романе XIII века «Царь Александр» говорится о том, что у берегов Каспия Александр Македонский потерял в битвах со львами, медведями, драконами, единорогами и мантикорами 30 тысяч своих воинов. В поэме Джона Скелтона «Воробей Филипп» (XVIII век) маленькая девочка, обращаясь к коту, убившему ее любимую птичку, говорит: «Пусть твой мозг съедят горные мантикоры». В пьесе Джорджа Уилкинса «Несчастья насильственного брака» один из героев с «мантикорами, врагами человечества, у которых два ряда зубов» сравнивает ростовщиков.
Мантикора – один из зверей-искусителей в новелле Флобера «Искушение святого Антония». У Флобера мантикора – тоже рыжий лев с человеческим лицом и тремя рядами зубов; кроме того, она распространяет чуму.
В XX веке мантикора изображается несколько более «человеколюбивой». В басне Менотги «Единорог, Горгона и Мантикора» последняя говорит о том, что на самом деле очень любит людей и только из-за одиночества, застенчивости и желания поделиться своей любовью иногда кусает, а точнее, целует их руки. А в некоторых детских книжках мантикора превращается в веселое, доброе и ранимое существо.
В фантастическом рассказе Пирса Энтони «Заклинание хамелеона» мантикора, «существо, размером с лошадь, с головой человека, телом льва, крыльями дракона и хвостом скорпиона», охраняет дом доброго волшебника.
Изображения мантикоры встречаются не чаще, чем упоминания о ней в литературе. Большинство из них книжные иллюстрации. В отличие от ученых и писателей художники позволяли себе относиться к образу мантикоры с большей долей фантазии. Мантикору изображали и с длинными женскими волосами, и со стрелами на хвосте. Единственное изображение трех рядов зубов можно увидеть в вестминстерском бестиарии. Мантикора украшает карту мира Герефорда XIII века. Самая подробная иллюстрация воспроизведена в бестиарии XVII века. На ней изображено существо с головой мужчины, туловищем льва, хвостом скорпиона, крыльями и когтями дракона, коровьими рогами и козьим выменем.
Картинки из бестиариев вдохновляли многих декораторов христианских храмов. Изображение мантикоры можно увидеть на восьмигранной колонне в аббатстве Сувини, на мозаиках в кафедральных соборах в Аосте и в Каоре, где мантикора олицетворяет святого Иеремию.
За свою более чем двухтысячелетнюю историю мантикора мало изменилась и, несмотря на предпринимавшиеся в нынешнем веке попытки придать ей добродетельные черты, остается символом кровожадности.
Первое упоминание о мантикоре мы встречаем в книгах уже хорошо знакомого читателю греческого врача Ктесия. Благодаря Ктесию грекам стали известны многие персидские мифы. Дальнейшие греческие и римские описания повторяют основные признаки ман-тикоры, данные Ктесием, – покрытое рыжей шерстью львиное туловище, три ряда зубов и хвост с ядовитым жалом и отравленными шипами. Аристотель и Плиний в своих трудах прямо ссылаются на Ктесия.
Однако наиболее полное древнее описание мантикоры сделано во II веке н. э. Элианом. Он приводит несколько любопытных подробностей: «Всякого, кто приближается к ней, она поражает своим жалом… Ядовитые шипы на ее хвосте по толщине сравнимы со стеблем камыша, а в длину имеют около 30 сантиметров… Она способна победить любое из животных, за исключением льва». Хотя очевидно, что Элиан, как Аристотель и Плиний, черпал свои знания о мантикоре у Ктесия, он добавляет, что подробные сведения об этом чудовище содержатся в труде историка Книда. Во II веке н. э. Филострат из Лемноса упоминает о мантикоре как об одном из чудес, о которых Аполлоний расспрашивает Иарха на холме мудрецов.
Хотя о мантикоре редко говорится в древних научных книгах, ее описаниями изобилуют средневековые бестиарии. Оттуда мантикора перекочевала в естественнонаучные труды и фольклорные произведения. В XIII веке о ней писал Варфоломей Английский, в XIV – Уильям Кэкстон в книге «Зеркало мира». У Кэкстона три ряда зубов мантикоры превратились в «частокол огромных зубов в ее горле», а ее голос, подобный мелодии свирели, становится «сладким змеиным шипением, которым она притягивает к себе людей, чтобы затем пожрать их». Это, по-видимому, единственный случай, когда мантикора оказалась перепутанной с сиреной.
В эпоху Возрождения мантикора попадает на страницы «Истории животных» Конрада Геснера и «Истории четвероногих зверей» Эдварда Топселла. Начиная с XVIII века мантикора не упоминается ни в одном серьезном научном труде, за исключением посвященных исследованию мифов.
Как уже говорилось, на протяжении веков в описание мантикоры были привнесены лишь малозначительные детали. К примеру, Плиний пишет, что ее глаза не голубые, а зеленые, Варфоломей Английский говорит о том, что «у нее покрытое шерстью тело медведя», а на некоторых средневековых гербах мантикора изображена с кривым или спиралевидным рогом на голове, а иногда с хвостом и крыльями дракона. Однако такие изменения, сделанные разными авторами, мало сказались на общем представлении о мантикоре – со времен Ктесия существует только одна «разновидность» мантикоры.
Хотя происхождение мантикоры неоднократно пытались связать с индийским зверем «макара», европейским волком-оборотнем и другими существами, правильнее всего, очевидно, будет сказать, что она «происходит» от индийского тигра. Это предположение высказал еще во II столетии н. э. комментатор Ктесия греческий писатель Павсаний. Он считал, что челюсти с зубами в три ряда, человеческое лицо и хвост скорпиона – не что иное, как «фантазия индийских крестьян, испытывающих ужас перед этим животным». По мнению Валентайна Болла, легенда о трех рядах зубов могла возникнуть из-за того, что коренные зубы некоторых хищников имеют несколько острых рядов на каждом, а жало мантикоры – ороговевший участок кожи на кончике хвоста тигра, напоминающий своим видом коготь. Кроме того, по индийскому поверью, усы тигра считаются ядовитыми. Уилсон полагает, что древние персы увидели человеческое лицо мантикоры на индийских скульптурах тигра-божества.
В средние века мантикора стала эмблемой пророка Иеремии, поскольку она – существо подземное, а Иеремия был сброшен врагами в глубокую яму. В фольклоре мантикора стала символом тирании, зависти, зла вообще. Еще в конце 30-х годов нашего столетия испанские крестьяне считали мантикору «зверем плохих предзнаменований».
Начиная со средних веков мантикора приходит в художественную литературу. В романе XIII века «Царь Александр» говорится о том, что у берегов Каспия Александр Македонский потерял в битвах со львами, медведями, драконами, единорогами и мантикорами 30 тысяч своих воинов. В поэме Джона Скелтона «Воробей Филипп» (XVIII век) маленькая девочка, обращаясь к коту, убившему ее любимую птичку, говорит: «Пусть твой мозг съедят горные мантикоры». В пьесе Джорджа Уилкинса «Несчастья насильственного брака» один из героев с «мантикорами, врагами человечества, у которых два ряда зубов» сравнивает ростовщиков.
Мантикора – один из зверей-искусителей в новелле Флобера «Искушение святого Антония». У Флобера мантикора – тоже рыжий лев с человеческим лицом и тремя рядами зубов; кроме того, она распространяет чуму.
В XX веке мантикора изображается несколько более «человеколюбивой». В басне Менотги «Единорог, Горгона и Мантикора» последняя говорит о том, что на самом деле очень любит людей и только из-за одиночества, застенчивости и желания поделиться своей любовью иногда кусает, а точнее, целует их руки. А в некоторых детских книжках мантикора превращается в веселое, доброе и ранимое существо.
В фантастическом рассказе Пирса Энтони «Заклинание хамелеона» мантикора, «существо, размером с лошадь, с головой человека, телом льва, крыльями дракона и хвостом скорпиона», охраняет дом доброго волшебника.
Изображения мантикоры встречаются не чаще, чем упоминания о ней в литературе. Большинство из них книжные иллюстрации. В отличие от ученых и писателей художники позволяли себе относиться к образу мантикоры с большей долей фантазии. Мантикору изображали и с длинными женскими волосами, и со стрелами на хвосте. Единственное изображение трех рядов зубов можно увидеть в вестминстерском бестиарии. Мантикора украшает карту мира Герефорда XIII века. Самая подробная иллюстрация воспроизведена в бестиарии XVII века. На ней изображено существо с головой мужчины, туловищем льва, хвостом скорпиона, крыльями и когтями дракона, коровьими рогами и козьим выменем.
Картинки из бестиариев вдохновляли многих декораторов христианских храмов. Изображение мантикоры можно увидеть на восьмигранной колонне в аббатстве Сувини, на мозаиках в кафедральных соборах в Аосте и в Каоре, где мантикора олицетворяет святого Иеремию.
За свою более чем двухтысячелетнюю историю мантикора мало изменилась и, несмотря на предпринимавшиеся в нынешнем веке попытки придать ей добродетельные черты, остается символом кровожадности.
МЕДУЗА ГОРГОНА
Имя «Горгона» известно с глубокой древности. Задолго до Гомера греки называли «горгонейоном» маску-талисман, которую изображали на одежде, предметах обихода, оружия, инструментах, украшениях, монетах и фасадах зданий. Уже в те древние времена мифы о Горгоне и Медузе тесно переплелись и эти имена практически стали синонимами.
Горгона наделена невероятно коварной красотой, завораживающей любого, кто взглянет на нее. В зависимости от обстоятельств ее жертва окаменевает, теряет дар речи, лишается чувств или умирает. Силу Медузы можно обратить против нее самой или использовать в борьбе с другими противниками.
Согласно различным, зачастую противоречивым, источникам, Медуза – женское существо. Легенда о Медузе Горгоне окончательно сформировалась к VIII веку до н. э. В эпоху Гомера Горгона была настолько известным персонажем, что он просто упоминает о ней в своих поэмах, не излагая ее истории, которая, как, видимо, он считает, прекрасно известна грекам. Зевс вселял ужас в своих врагов щитом Афины – эгидой, на котором была изображена голова Горгоны. Ни один из античных авторов не упоминает о том, каким образом она обрела свои незаурядные способности. В гомеровские времена изображения Медузы были распространены повсеместно: их можно увидеть на монетах, бокалах для вина, хлебных формах, над входной дверью и у домашнего очага во многих афинских домах. Считалось, что капли ее крови в амулете предохраняют владельца от несчастий.
После Гомера значительный вклад в развитие образа Медузы сделал Гесиод (конец VIII—VII век до н. э.). В поэмах «Теогония» и «щит» упоминаются две из пяти сестер Горгоны – Стено и Эвриала – чудовища, живущие на краю мира, а также описывается смерть Горгоны от руки Персея. По сравнению с беглыми упоминаниями и намеками Гомера это уже огромная информация. Эсхил (525—456 годы до н. э.) добавляет к ней еще несколько деталей. В «Прикованном Прометее» он говорит о сестрах Медузы – крылатых женщинах со змеями вместо волос и смертоносным взглядом. В двух других трагедиях Эсхила образ Медузы олицетворяет отвратительность зла и безжалостность человека.
Однако особенно интересные поправки к истории о Горгоне делает в «Двенадцатой пифийской оде» Пиндар. В отрывке о происхождении флейты он говорит, что инструмент был создан Афиной, впечатленной криками сестер Горгоны в день ее смерти. Пиндар описывает красоту и привлекательность Медузы, вдохновлявшую поэтов-романтиков на протяжении многих столетий. От него же исходят сведения о том, что жертвы Горгоны окаменевают от ее взгляда.
Свою лепту в развитие мифов о Медузе внес Еврипид (V век до н. э.) в «Ионе». Героиня этой поэмы Креза описывает два небольших полых амулета, доставшихся ей от отца – Эрихтония, который, в свою очередь, получил их от Афины. Каждый из амулетов содержит каплю крови Медузы. Одна из капель – благотворная, обладающая целительными свойствами, другая – яд из змеиного тела. Здесь, как и у Пиндара, Медуза – существо двойственное.
Наиболее известное, полное и значительное по своему воздействию на европейскую мифологию описание Горгоны сделано Овидием в четвертой и пятой книгах «Метаморфоз». В его истории главным персонажем становится смелый, дерзкий и жестокий герой Персей. Для того чтобы подчеркнуть значимость победы Персея над Медузой, Овидий подробно говорит о происхождении и чудовищных способностях его змее-волосой соперницы. Именно описанию Овидия в своем большинстве следовали писатели и художники последующих столетий.
Под пером Овидия история Медузы превратилась в легенду. Дочь Форция, сына моря и суши, и Цето, Медуза принадлежит к младшей тройне сестер Горгон (по Овидию, старших сестер Горгон – Грей – было две, они родились уже старыми, с одним глазом на двоих и с одним зубом в общем рту). Хотя у всех трех младших Горгон вместо волос змеи, только Медуза обладает чудесным даром завораживать людей взглядом (и в положительном, и в отрицательном смысле этого выражения) и только она одна из трех сестер смертна. Персей избегает ее прямого взгляда и отрубает спящей Медузе голову, глядя в ее отражение на своем отполированном щите. Из крови, хлынувшей из раны, «как из материнского чрева», появляются сыновья Медузы – Пегас и Хризаор. Их отцом, видимо, следует считать Персея.
Персей прячет отрубленную голову в сумку, подаренную ему для этой цели Афиной. Сила Горгоны не действует, пока ее голова в этой сумке. На обратном пути в Эфиопию Персей трижды вынимает голову поверженной соперницы. В первый раз, в пустыне, он несет голову перед собой. Из тех мест, куда капает кровь Горгоны, выползают змеи. Во второй раз Персей направляет взгляд Горгоны на ливийского царя Атласа, который не поверил рассказу воина о своих подвигах и отказал ему в гостеприимстве. За это Атлас был превращен в каменистую гору. Наконец, в третий раз Персей вынимает голову из сумки при встрече со своей возлюбленной Андромедой. Он кладет голову лицом вниз «среди папоротников и водорослей», и магический взгляд Медузы превращает водоросли в кораллы. Это превращение – самый чудесный эпизод в истории о Медузе. Овидий уже не упоминает об опасности, которую представляет голова Горгоны.
В завершение героического рассказа Овидий еще раз излагает родословную Медузы и упоминает о проклятии, наложенном на нее ревнивой и завистливой Афиной. Он рассказывает о том, что в юности Горгона была очень красивой и волосы были ее главной гордостью. Однако все изменилось после того, как Посейдон насильно овладел ею в храме Афины. Разгневанная осквернением своего святилища (а может быть, и из зависти к красоте Медузы), Афина направила на нее свой щит и, превратив роскошные волосы в змей, изгнала ее из своего храма на вечные времена. С тех пор на щите Афины изображена голова Медузы, устрашающая врагов.
После Овидия единственным из классических продолжателей истории Медузы был Аполлодор. В «Библиотеке» он скрупулезно излагает все известные ему варианты легенды. И хотя большинство последующих исследователей и писателей ссылались не на него, а на Пиндара, Овидия и даже на невразумительные упоминания Гомера, именно Аполлодор был лучшим комментатором истории о Медузе и сделал больше других для того, чтобы она стала известной последующим поколениям. Упоминания о Медузе можно также найти в «Симпозиуме» Ксенофана и в «Пантеоне» Лукиана.
Вопрос о том, можно ли связывать возникновение мифа о Медузе с универсальным поверьем о «дурном глазе», как это делали ранние исследователи, остается открытым. Среди мифов народов Скандинавии, Индии, австралийских аборигенов, американских индейцев и эскимосов немало таких, в которых говорится о людях, обращенных в камень «дурным взглядом». В бразильских преданиях фигурирует птица, способная обращать в камень всякого, кто видит ее; некоему охотнику удалось обезглавить такую птицу, не глядя на нее, и затем использовать ее голову против своих врагов. Как видим, история Горгоны не ограничивается циклом легенд о Персее.
Неизвестно, когда возник обычай наносить на боевые щиты устрашающие рисунки, психологически воздействующие на противника и потому будто бы делающие его более уязвимым. Такие изображения зачастую служили и «средством» против «дурного глаза». Их можно было видеть на носу кораблей, зданиях, медальонах для детей и домашних животных. Хотя миф о Горгоне не был ни причиной, ни следствием поверья о «дурном глазе», именно благодаря ему в обиход вошли амулеты-горгонейоны.
Изображения Медузы встречаются не только в древнегреческом и римском, но и в древневосточном искусстве. Один из хорошо сохранившихся примеров – предметов с таким изображением – знаменитая мраморная маска, датируемая V веком до н. э. и хранящаяся в художественном музее Монако. В отличие от большинства античных горгонейоно маска отражает негативные черты образа Горгоны, доведенные до карикатурного вида. С другой стороны, лик монакской Медузы без преувеличения можно назвать прекрасным – практически круглое, гладкое женское лицо с немного опущенными веками. Под ее подбородком сплелись две змеи. Именно эта Медуза привела в восхищение Гете, увидевшего ее во дворце Ронданини в Риме. «Изображение прекрасного лица, объятого предсмертной агонией, в благородной полупрозрачности желтого камня неописуемо удачно», – писал Гете. Эту маску иногда называют Медузой Ронданини.
Хорошо сохранившиеся изображения Медузы можно увидеть на древнегреческих амфорах. На ранних из них преобладают черты Медузы-чудовища, гротескной воительницы, обезглавливаемой Персеем. Позднее, когда образ Горгоны перестал восприниматься однозначно негативно, интерес к сцене обезглавливания упал: стоило только Горгоне заслужить некоторую долю симпатий, публика перестала получать удовольствие от сцен ее смерти. Медуза стала жертвой, красивой и трогательной в своей гибели.
Медуза Горгона – одна из самых известных фигур греческой и римской мифологии. Яркость ее описаний в европейской литературе и изображений в искусстве в значительной мере зависит от того, насколько близки творения позднейших писателей, художников к античным источникам. Доступ к таким источникам после падения римской цивилизации оказался довольно затрудненным. Образ Медузы продолжал жить в сказаниях и легендах, но только в средневековье вернулся в литературу и изобразительное искусство.
Типичным для средневекового восприятия Горгоны можно считать отрывок из девятой песни «Ада» Данте. Ее образ в интерпретации христианина Данте выступает как сочетание красоты и ужаса; Медуза – олицетворение противоречивых желаний, ей противопоставлен образ добродетельной Мательды. Медуза последнее, самое сильное искушение Данте, путешествующего по аду. Он добивается искупления грехов, избегнув взгляда Медузы благодаря своему проводнику Вергилию, прикрывшему его глаза рукой.
Как это ни странно, Медуза Данте выглядит совершенно непривлекательной на иллюстрациях к «Аду» такого крупного мастера, как английский художник Уильям Блейк (1757—1827): она смотрит на ворота города Дис невыразительным каменным взглядом, пока нечетко выписанный на рисунке Данте проходит мимо нее в сопровождении Вергилия. Как и многие другие, эта иллюстрации Блейка имеет мало общего с содержанием произведения Данте, изобразившего «чудесный» ад, в котором чудовища превратились в ручных животных, а пламя не обжигает.
Горгона наделена невероятно коварной красотой, завораживающей любого, кто взглянет на нее. В зависимости от обстоятельств ее жертва окаменевает, теряет дар речи, лишается чувств или умирает. Силу Медузы можно обратить против нее самой или использовать в борьбе с другими противниками.
Согласно различным, зачастую противоречивым, источникам, Медуза – женское существо. Легенда о Медузе Горгоне окончательно сформировалась к VIII веку до н. э. В эпоху Гомера Горгона была настолько известным персонажем, что он просто упоминает о ней в своих поэмах, не излагая ее истории, которая, как, видимо, он считает, прекрасно известна грекам. Зевс вселял ужас в своих врагов щитом Афины – эгидой, на котором была изображена голова Горгоны. Ни один из античных авторов не упоминает о том, каким образом она обрела свои незаурядные способности. В гомеровские времена изображения Медузы были распространены повсеместно: их можно увидеть на монетах, бокалах для вина, хлебных формах, над входной дверью и у домашнего очага во многих афинских домах. Считалось, что капли ее крови в амулете предохраняют владельца от несчастий.
После Гомера значительный вклад в развитие образа Медузы сделал Гесиод (конец VIII—VII век до н. э.). В поэмах «Теогония» и «щит» упоминаются две из пяти сестер Горгоны – Стено и Эвриала – чудовища, живущие на краю мира, а также описывается смерть Горгоны от руки Персея. По сравнению с беглыми упоминаниями и намеками Гомера это уже огромная информация. Эсхил (525—456 годы до н. э.) добавляет к ней еще несколько деталей. В «Прикованном Прометее» он говорит о сестрах Медузы – крылатых женщинах со змеями вместо волос и смертоносным взглядом. В двух других трагедиях Эсхила образ Медузы олицетворяет отвратительность зла и безжалостность человека.
Однако особенно интересные поправки к истории о Горгоне делает в «Двенадцатой пифийской оде» Пиндар. В отрывке о происхождении флейты он говорит, что инструмент был создан Афиной, впечатленной криками сестер Горгоны в день ее смерти. Пиндар описывает красоту и привлекательность Медузы, вдохновлявшую поэтов-романтиков на протяжении многих столетий. От него же исходят сведения о том, что жертвы Горгоны окаменевают от ее взгляда.
Свою лепту в развитие мифов о Медузе внес Еврипид (V век до н. э.) в «Ионе». Героиня этой поэмы Креза описывает два небольших полых амулета, доставшихся ей от отца – Эрихтония, который, в свою очередь, получил их от Афины. Каждый из амулетов содержит каплю крови Медузы. Одна из капель – благотворная, обладающая целительными свойствами, другая – яд из змеиного тела. Здесь, как и у Пиндара, Медуза – существо двойственное.
Наиболее известное, полное и значительное по своему воздействию на европейскую мифологию описание Горгоны сделано Овидием в четвертой и пятой книгах «Метаморфоз». В его истории главным персонажем становится смелый, дерзкий и жестокий герой Персей. Для того чтобы подчеркнуть значимость победы Персея над Медузой, Овидий подробно говорит о происхождении и чудовищных способностях его змее-волосой соперницы. Именно описанию Овидия в своем большинстве следовали писатели и художники последующих столетий.
Под пером Овидия история Медузы превратилась в легенду. Дочь Форция, сына моря и суши, и Цето, Медуза принадлежит к младшей тройне сестер Горгон (по Овидию, старших сестер Горгон – Грей – было две, они родились уже старыми, с одним глазом на двоих и с одним зубом в общем рту). Хотя у всех трех младших Горгон вместо волос змеи, только Медуза обладает чудесным даром завораживать людей взглядом (и в положительном, и в отрицательном смысле этого выражения) и только она одна из трех сестер смертна. Персей избегает ее прямого взгляда и отрубает спящей Медузе голову, глядя в ее отражение на своем отполированном щите. Из крови, хлынувшей из раны, «как из материнского чрева», появляются сыновья Медузы – Пегас и Хризаор. Их отцом, видимо, следует считать Персея.
Персей прячет отрубленную голову в сумку, подаренную ему для этой цели Афиной. Сила Горгоны не действует, пока ее голова в этой сумке. На обратном пути в Эфиопию Персей трижды вынимает голову поверженной соперницы. В первый раз, в пустыне, он несет голову перед собой. Из тех мест, куда капает кровь Горгоны, выползают змеи. Во второй раз Персей направляет взгляд Горгоны на ливийского царя Атласа, который не поверил рассказу воина о своих подвигах и отказал ему в гостеприимстве. За это Атлас был превращен в каменистую гору. Наконец, в третий раз Персей вынимает голову из сумки при встрече со своей возлюбленной Андромедой. Он кладет голову лицом вниз «среди папоротников и водорослей», и магический взгляд Медузы превращает водоросли в кораллы. Это превращение – самый чудесный эпизод в истории о Медузе. Овидий уже не упоминает об опасности, которую представляет голова Горгоны.
В завершение героического рассказа Овидий еще раз излагает родословную Медузы и упоминает о проклятии, наложенном на нее ревнивой и завистливой Афиной. Он рассказывает о том, что в юности Горгона была очень красивой и волосы были ее главной гордостью. Однако все изменилось после того, как Посейдон насильно овладел ею в храме Афины. Разгневанная осквернением своего святилища (а может быть, и из зависти к красоте Медузы), Афина направила на нее свой щит и, превратив роскошные волосы в змей, изгнала ее из своего храма на вечные времена. С тех пор на щите Афины изображена голова Медузы, устрашающая врагов.
После Овидия единственным из классических продолжателей истории Медузы был Аполлодор. В «Библиотеке» он скрупулезно излагает все известные ему варианты легенды. И хотя большинство последующих исследователей и писателей ссылались не на него, а на Пиндара, Овидия и даже на невразумительные упоминания Гомера, именно Аполлодор был лучшим комментатором истории о Медузе и сделал больше других для того, чтобы она стала известной последующим поколениям. Упоминания о Медузе можно также найти в «Симпозиуме» Ксенофана и в «Пантеоне» Лукиана.
Вопрос о том, можно ли связывать возникновение мифа о Медузе с универсальным поверьем о «дурном глазе», как это делали ранние исследователи, остается открытым. Среди мифов народов Скандинавии, Индии, австралийских аборигенов, американских индейцев и эскимосов немало таких, в которых говорится о людях, обращенных в камень «дурным взглядом». В бразильских преданиях фигурирует птица, способная обращать в камень всякого, кто видит ее; некоему охотнику удалось обезглавить такую птицу, не глядя на нее, и затем использовать ее голову против своих врагов. Как видим, история Горгоны не ограничивается циклом легенд о Персее.
Неизвестно, когда возник обычай наносить на боевые щиты устрашающие рисунки, психологически воздействующие на противника и потому будто бы делающие его более уязвимым. Такие изображения зачастую служили и «средством» против «дурного глаза». Их можно было видеть на носу кораблей, зданиях, медальонах для детей и домашних животных. Хотя миф о Горгоне не был ни причиной, ни следствием поверья о «дурном глазе», именно благодаря ему в обиход вошли амулеты-горгонейоны.
Изображения Медузы встречаются не только в древнегреческом и римском, но и в древневосточном искусстве. Один из хорошо сохранившихся примеров – предметов с таким изображением – знаменитая мраморная маска, датируемая V веком до н. э. и хранящаяся в художественном музее Монако. В отличие от большинства античных горгонейоно маска отражает негативные черты образа Горгоны, доведенные до карикатурного вида. С другой стороны, лик монакской Медузы без преувеличения можно назвать прекрасным – практически круглое, гладкое женское лицо с немного опущенными веками. Под ее подбородком сплелись две змеи. Именно эта Медуза привела в восхищение Гете, увидевшего ее во дворце Ронданини в Риме. «Изображение прекрасного лица, объятого предсмертной агонией, в благородной полупрозрачности желтого камня неописуемо удачно», – писал Гете. Эту маску иногда называют Медузой Ронданини.
Хорошо сохранившиеся изображения Медузы можно увидеть на древнегреческих амфорах. На ранних из них преобладают черты Медузы-чудовища, гротескной воительницы, обезглавливаемой Персеем. Позднее, когда образ Горгоны перестал восприниматься однозначно негативно, интерес к сцене обезглавливания упал: стоило только Горгоне заслужить некоторую долю симпатий, публика перестала получать удовольствие от сцен ее смерти. Медуза стала жертвой, красивой и трогательной в своей гибели.
Медуза Горгона – одна из самых известных фигур греческой и римской мифологии. Яркость ее описаний в европейской литературе и изображений в искусстве в значительной мере зависит от того, насколько близки творения позднейших писателей, художников к античным источникам. Доступ к таким источникам после падения римской цивилизации оказался довольно затрудненным. Образ Медузы продолжал жить в сказаниях и легендах, но только в средневековье вернулся в литературу и изобразительное искусство.
Типичным для средневекового восприятия Горгоны можно считать отрывок из девятой песни «Ада» Данте. Ее образ в интерпретации христианина Данте выступает как сочетание красоты и ужаса; Медуза – олицетворение противоречивых желаний, ей противопоставлен образ добродетельной Мательды. Медуза последнее, самое сильное искушение Данте, путешествующего по аду. Он добивается искупления грехов, избегнув взгляда Медузы благодаря своему проводнику Вергилию, прикрывшему его глаза рукой.
Как это ни странно, Медуза Данте выглядит совершенно непривлекательной на иллюстрациях к «Аду» такого крупного мастера, как английский художник Уильям Блейк (1757—1827): она смотрит на ворота города Дис невыразительным каменным взглядом, пока нечетко выписанный на рисунке Данте проходит мимо нее в сопровождении Вергилия. Как и многие другие, эта иллюстрации Блейка имеет мало общего с содержанием произведения Данте, изобразившего «чудесный» ад, в котором чудовища превратились в ручных животных, а пламя не обжигает.