Несбё Ю. Красношейка

   - Он метит в Верховный суд? - спросила она.
   - Ему и сорока не стукнет, а он уже будет там заседать.
   - Тысячу крон - не будет!
   - Принято.
   Они рассмеялись и чокнулись бумажными стаканчиками.
   - Я возьму этот вот выпуск «МОДЖО», не возражаешь? - спросила она.
   - Там на развороте - десять худших фотографий Фредди Меркюри. Голый торс, набедренная повязка и улыбка до ушей. Полный набор. Забирай!
   - А мне нравится Фредди Меркюри. Нравился.
   - Я и не говорил, что мне он не нравится.
   Синее в крапинку вертящееся кресло, которое испокон веков было установлено на нижнем уровне, вдруг протестующе заскрипело, едва Харри попытался откинуться на спинку. Он сорвал приклеенный на его телефон желтый стикер с надписью рукой Эллен.
   - Что это такое?
   - А ты сам не видишь? Тебя спрашивал Мёллер.
   Харри рысцой устремился по коридору, предвкушая, как шеф будет поджимать губы и озабоченно хмурить брови, когда узнает, что Сверре Ульсен снова на свободе.
   Молодая розовощекая девушка у ксерокса торопливо улыбнулась, когда он пробегал мимо копировальной комнаты. Харри не улыбнулся ей в ответ. Вероятно, какая-нибудь новая сотрудница. Аромат ее духов был приторным и тяжелым и только раздражал его. Он посмотрел на секундную стрелку часов.
   Итак, теперь его раздражают духи. Что с ним, собственно, происходит? Эллен как-то сказала, что ему не хватает простых потребностей, которые помогают расслабиться нормальным людям. После возвращения из Бангкока он так надолго залег на дно, что потерял всякую надежду когда-нибудь подняться. Все кругом было холодным и мрачным, все одинаково давило. Будто он и в самом деле давным-давно лежит под водой. Кругом была гробовая тишина. Когда люди говорили с ним, слова, как пузыри воздуха, вырывались у них изо рта и уносились вверх. Вот что такое тонуть, думал он и ждал. Но ничего не происходило. Пустота, и все. И больше ничего. Но он справился.
   Благодаря Эллен.
   Она появилась в его жизни в первые же недели по его возвращении. Каждый вечер, когда в конце рабочего дня он собирал свои вещи и шел домой, она следила, чтобы он не заглядывал в пивную, приказывала ему не нервничать, если он опаздывал, решала, годен он сегодня к работе или нет. Пару раз отсылала его домой, угрожая, что иначе не будет с ним разговаривать. На это уходило время, но Харри особенно некуда было торопиться. И как-то в пятницу она с удовлетворением отметила, что Харри не брал в рот ни капли уже целую неделю.
   Под конец он прямо спросил, зачем ей, девушке с блестящим юридическим образованием и не менее блестящими перспективами, надевать себе на шею такое ярмо. Разве ей не понятно, что ее карьере это никак не поможет? Или она не может найти себе более преуспевающих друзей?
   Она серьезно посмотрела на него и ответила, что она делает это, исключительно чтобы паразитировать на его опыте, и что он самый лучший следователь в отделе убийств. Глупость, конечно, но ему было очень лестно услышать это. К тому же Эллен переполнял такой энтузиазм, такие амбиции, что поневоле прислушаешься к ней. Последние полгода у Харри даже стало что-то получаться. Кое-что даже чертовски здорово. Как в деле со Сверре Ульсеном.
   Вот уже перед ним дверь кабинета Мёллера. Харри на ходу кивнул какому-то полицейскому в форме, но тот сделал вид, что не заметил его.
   Харри подумал, что если бы он участвовал в передаче «Последний герой», то его плохую карму заметили бы в первый же день и отправили бы домой на первом же заседании совета племени. Заседание совета? Господи, он уже думает терминами этих идиотских программ на ТВ-3. Вот во что превращаешься, если каждый день просиживаешь перед телевизором пять часов. Но это лучше, чем напиваться в «Скрёдере».
   Он два раза постучал в дверь. Прямо в табличку: Бьярне Мёллер, НОП.
   - Войдите.
   Харри посмотрел на часы. Семьдесят пять секунд.
 

Эпизод 7
 
Кабинет Мёллера, 10 октября 1999 года

 
   Начальник отделения полиции Бьярне Мёллер скорее лежал, чем сидел в кресле, и его длинные ноги торчали из-под стола. Руки заложены за голову, между правым плечом и ухом зажат телефон. Великолепный пример того, что матерые следователи называют «долгий разговор». Коротко постриженные волосы делали его похожим на колобка и Кевина Костнера в фильме «Телохранитель». Мёллер «Телохранителя» не смотрел. Он не был в кино пятнадцать лет. Потому что судьба дала ему повышенное чувство ответственности, чересчур короткие сутки, а в придачу еще двух детей и жену, которым никогда его до конца не понять.
   - …Так мы и скажем. - Мёллер положил трубку и посмотрел на Харри поверх горы документов, переполненных пепельниц и бумажных стаканчиков, усеявших стол в художественном беспорядке. Логическим центром этого хаоса была фотография двух мальчиков в боевой раскраске индейцев.
   - Стало быть, ты пришел, Харри.
   - Стало быть, я пришел, шеф.
   - Я тут был в Министерстве иностранных дел, на встрече, посвященной саммиту, который пройдет здесь, в Осло, в ноябре. Прилетает американский президент… В общем, ты и сам читаешь газеты. Кофе, Харри?
   Мёллер встал, в два гигантских шага дошел до архивного шкафа, где на кипе бумаг балансировали кофейные чашки, и мягко откашлялся.
   - Спасибо, шеф, но я…
   Слишком поздно. Харри пришлось взять горячую чашку.
   - Я с нетерпением жду гостей из Службы безопасности, с которыми, я уверен, у нас установятся дружеские отношения, едва мы узнаем друг друга поближе.
   Мёллер говорил это без иронии. Это было одно из тех качеств, которые Харри ценил в своем начальнике.
   Мёллер сел по-другому - теперь его колени упирались в стол. Харри откинулся назад, чтобы достать из кармана брюк смятую пачку сигарет «Кэмел», и вопросительно посмотрел на Мёллера. Тот кивнул и подвинул к нему одну из переполненных пепельниц.
   - На меня возлагается ответственность за безопасность подъездов к Гардермуену. Ведь кроме президента приезжает еще Барак…
   - Барак?
   - Эхуд Барак. Премьер-министр Израиля.
   - Ага. Значит, в Осло намечаются очередные знаменательные переговоры?
   Мёллер недоверчиво посмотрела на синее облачко дыма, которое поднималось к потолку.
   - Только не рассказывай мне, что ты ничего об этом не знаешь, Харри, а то я все больше за тебя волнуюсь. Ведь эта новость вот уже неделю не сходит с газетных передовиц.
   Харри пожал плечами:
   - Плохо работают распространители газет. Это из-за них я пребываю в информационном вакууме. Особенно что касается общественной жизни. - Харри сделал осторожный глоток, но кофе был слишком горячим, и он отставил чашку подальше. - И любовных скандалов.
   - Вот как? - Мёллер посмотрел на Харри так, что по выражению его лица невозможно было определить, понравилась ли ему эта последняя фраза или нет. - Ясно. По-твоему, это круто, если мужчине за тридцать, он знает биографию всех участников игры «Последний герой», но не может назвать ни одного члена правительства. Не говоря уже о президенте Израиля.
   - Премьер-министре.
   - Ты хоть понимаешь, о чем я говорю?
   Мёллер подавил смешок. Хотя не засмеяться было очень трудно. Как, впрочем, было трудно не полюбить этого чудаковатого парня с большими ушами, которые торчали на лысом черепе, как два ярких бабочкиных крыла. Даже несмотря на то что Харри доставлял Мёллеру больше проблем, чем все остальные. Но хотя Мёллер стал начальником отделения полиции совсем недавно, первую заповедь чиновника с карьерными устремлениями он уже усвоил. Заповедь гласила: «Не оголи тыла своего». Поэтому, когда Мёллер откашливался перед тем, как задать очередной волнующий его вопрос, он сначала хмурил брови, чтобы показать Харри, что волнуется за него по профессиональным причинам, а никак не личным.
   - Харри, я слышал, ты все торчишь в «Скрёдере»?
   - Меньше прежнего, шеф. Я смотрю там телевизор. Там замечательный экран.
   - Но ты там сидишь?
   - Им бы не понравилось, если бы я стоял.
   - Ладно, проехали. Ты по-прежнему выпиваешь?
   - Минимально.
   - Что значит минимально?
   - Если бы я пил меньше, меня бы просто выкинули из ресторана.
   На этот раз Мёллер не удержался и рассмеялся.
   - Мне нужно три офицера связи, - наконец сказал он. - Чтобы управлять работой десятка сотрудников различных полицейских округов фюльке [Фюльке - графство, административная единица Норвегии] Акерсхус. Плюс пара кадетов выпускного курса Полицейской академии. И я решил, что самыми подходящими будут Том Волер…
   Волер. Расист, мешок с дерьмом и неприкрытый карьерист, который скоро покажет себя во всей красе. Харри был наслышан о методах работы Волера, демонстрирующих все пороки, которые молва приписывает полицейским, плюс еще парочку. Кроме одного: Волер, к сожалению, был отнюдь не дурак. Как следователь он достиг столь потрясающих результатов, что даже Харри пришлось признать, что Волер действительно заслужил повышение.
   - …И Вебер…
   - Этот старый брюзга?
   - …И ты, Харри.
   - Say again? [Здесь: Не понял? (англ.)]
   - Ты все расслышал.
   Лицо Харри перекосилось.
   - Есть возражения? - спросил Мёллер.
   - Конечно.
   - Но почему? Это же такое почетное задание, Харри. Такое доверие.
   - Неужели? - Харри загасил сигарету и с силой раздавил ее в пепельнице. - А по-моему, это очередная попытка реабилитировать меня.
   - Что ты имеешь в виду? - Бьярне Мёллера задело это замечание.
   - Да, я знаю, вы не послушались умных советов и снова решили потащить меня в пекло после Бангкока. Я искренне благодарен вам за это. Но кем вы меня делаете на этот раз? Офицером связи? Это звучит как попытка убедить сомневающихся, что вы правы, а они - нет. Что Холе - восходящая звезда, что ему можно поручить ответственное дело и все такое.
   - И что?
   Бьярне Мёллер снова сел в позу «долгого разговора».
   - И что? - передразнил Харри. - Если все это объясняется таким вот образом, выходит, я снова просто пешка?
   Мёллер удрученно вздохнул:
   - Все мы пешки, Харри. Все давно расписано. И твоя роль не хуже прочих. Постарайся, Харри, сделай милость - и мне и себе. Неужели это так сложно, черт возьми?
   - Вот только я чувствую себя как лошадь на скачках. А я терпеть не могу всю эту чертову ответственность.
   Харри взял в рот сигарету, но так и не зажег ее. Конечно, спасибо Мёллеру за эту услугу, но вдруг он провалит это задание - об этом Мёллер подумал? Офицер связи. Конечно, он уже давно не выпивал, но ему по-прежнему нужно все время следить за собой и осторожно проживать каждый день. Какого хрена, а разве за этим он пошел в следователи - чтобы избегать ответственности за людей? И за самого себя? Харри сжал зубами фильтр сигареты.
   Из коридора донесся разговор - вроде бы возле автомата с кофе. Кажется, говорил Волер. Потом - звонкий женский смех. Должно быть, новая сотрудница.
   - Черт, - сказал Харри. Че-орт - в два слога, на каждый из которых сигарета подпрыгивала у него во рту.
   Мёллер, который во время раздумий Харри сидел с закрытыми глазами, теперь приоткрыл их:
   - Я могу расценивать это как согласие?
   Харри встал и, ни слова не говоря, вышел из кабинета.
 

Эпизод 8
 
Железнодорожный переезд у моста Алнабрю, 1 ноября 1999 года

 
   Серая птица то пропадала, то вновь появлялась в поле зрения Харри. Поверх мушки «смит-вессона» 38-го калибра он смотрел на неподвижную спину за стеклом. Палец лежал на курке. Вчера кто-то по телевизору рассказывал о том, как медленно может тянуться время.
   «Гудок, Эллен. Нажми на чертов гудок, это же агент Секретной службы».
   Время тянулось медленно. Как в новогоднюю ночь перед тем, как пробьет двенадцать.
   Первый мотоцикл поравнялся с билетной кассой, а краешком глаза Харри все еще видел красношейку, превратившуюся в маленькое пятнышко. Время на электрическом стуле перед поворотом рубильника.
   Харри до отказа надавил на курок. Раз, другой, третий.
   И время рванулось и помчалось до боли стремительно. Темное стекло на мгновение побелело и посыпалось на асфальт дождем осколков, и Харри успел увидеть исчезающую за окном руку. А потом послышался шелестящий шум дорогих американских автомобилей - и умолк.
   Харри смотрел на окошко кассы. Желтые листья, поднятые кортежем, все еще кружили в воздухе и падали на грязную серую траву. Он смотрел на окошко кассы. Снова стало тихо, и на какое-то мгновение он подумал, что находится на самом обычном в Норвегии переезде, что вокруг - самый обычный осенний день, что там, вдалеке, - самая обычная станция техобслуживания. И даже в воздухе пахло обычной утренней прохладой, отсыревшей листвой и выхлопными газами. И это потрясло его: может, ничего и не было?
   Он все смотрел на окошко кассы, как вдруг тревожный, настойчивый гудок «вольво» за его спиной распилил день надвое…
 

Часть вторая
 
Бытие
 
Эпизод 9
 
1942 год

 
   Огни вспыхивали в сером ночном небе, и оно было похоже на грязную парусину палатки, растянутую над этой бесчувственной голой землей. Может, русские начали наступление или просто делают вид, что начали его, - сейчас это нельзя было знать наверняка. Гюдбранн лежал на краю окопа, поджав ноги под себя, сжимая обеими руками винтовку, и, прислушиваясь к далеким, приглушенным раскатам, глядел на затухающие вспышки. Он знал, что ему с его куриной слепотой не стоит смотреть на эти вспышки, иначе можно не заметить русских снайперов, ползущих по снегу нейтральной полосы. Но он и так их не видел ни разу, только стрелял по чужой команде. Как сейчас.
   - Вон он лежит!
   Это был Даниель Гюдесон, единственный городской парень во всем отряде. Остальные были из мест, названия которых кончались на «даль» - «долина». Одни долины - широкие, другие - глубокие, тенистые и безлюдные, совсем как родные места Гюдбранна. Но не Даниель! Не Даниель Гюдесон, с его высоким, чистым лбом, сверкающими голубыми глазами и белозубой улыбкой. Он был из очага прогресса.
   - Шестьдесят градусов левее куста, - скомандовал Даниель.
   Куста? Но ведь здесь, на изрытой бомбами земле, не было никакого куста. Нет, похоже, он там был, потому что другие выстрелили. Щелчок, выстрел, свист. Каждая пятая пуля летела, как светлячок, по параболе. След трассирующей пули. Пуля летела в темноту, но потом как будто уставала, потому что скорость быстро снижалась, и пуля мягко падала на землю. Так это, по крайней мере, выглядело. Гюдбранн подумал, что такими медленными пулями невозможно кого-нибудь убить.
   - Ушел! - с досадой и ненавистью бросил кто-то. Синдре Фёуке. Его лицо почти сливалось с камуфлированной формой, узкие темные глаза вглядывались во мрак. Он был с отдаленного хутора, откуда-то из верховьев долины Гюдбрансдаль, по всей видимости, из темного уголка, куда редко заглядывало солнце, поскольку он был очень бледен. Гюдбранн не знал, почему Синдре пошел на фронт, но слышал, что его родители и оба брата состояли в партии «Национального объединения» [Профашистская партия в Норвегии в годы Второй мировой войны. (Прим. перев.)], ходили по округе с повязкой на рукаве и доносили на тех, в ком подозревали «йоссингов» [«Йоссингами» норвежские фашисты стали называть участников движения сопротивления после столкновения в Йоссинг-фьорде в январе 1940 г. (Прим. перев.)]. Даниель говаривал, что однажды они сами отведают кнута и натерпятся от доносчиков и всех, кто извлекает из войны выгоду.
   - Ну уж нет, - ответил Даниель и прислонился щекой к прикладу винтовки. - Ни один большевистский дьявол не улизнет отсюда.
   - Он знает, что мы его увидели, - сказал Синдре, - и залег в траншею.
   - Ну уж нет, - повторил Даниель и прицелился.
   Гюдбранн смотрел в эту серовато-белую тьму. Белый снег, белая камуфляжная форма, белые вспышки. Небо озарилось снова. По насту забегали тени. Гюдбранн снова посмотрел вверх. Красное и белое свечение над горизонтом сопровождалось далекими раскатами орудий. Ненатурально, как в кино, - если не считать тридцатиградусного мороза, и они были здесь одни, без надежды на подкрепление. Может, действительно на этот раз началось наступление?
   - Ты слишком долго возишься, Гюдесон, он давно ушел. - Синдре сплюнул в снег.
   - Ну уж нет, - повторял Даниель все тише и тише, все пытаясь прицелиться. И вскоре уже из его рта не выходило ни облачка пара.
   Вдруг - громкий визжащий свист, крик: «Поберегись!» - и Гюдбранн упал на обмерзлое дно окопа, закрыв голову руками. Земля содрогнулась. Градом посыпались бурые, обледеневшие комья земли. Один из них ударился о шлем Гюдбранна и упал прямо перед его лицом. Он продолжал лежать и только когда решил, что все прошло, решился подняться. Было тихо, шел снег, его лицо мгновенно покрылось вуалью мягких снежинок. Говорят, никогда не слышишь ту гранату, от которой погибнешь, но Гюдбранн навидался достаточно, чтобы знать, что это не так. Вспышка озарила окоп, и он увидел бледные лица других солдат и их тени, которые в этом мятущемся свете будто ползли к нему по стенам окопа. Но где Даниель? Даниель!
   - Даниель!
   - Я его прихлопнул, - сказал Даниель, он все еще лежал на краю окопа.
   Гюдбранн не верил собственным ушам.
   - Что ты сказал?
   Даниель сполз в окоп и отряхнул с себя снег и комья земли. Он широко осклабился.
   - Чтобы ни одному русскому черту неповадно было стрелять по нашим. Я отомстил за Турмода, - и, чтобы не поскользнуться, уперся каблуками в край окопа.
   - Ни хрена! - закричал Синдре. - Ни хрена ты не мог попасть в него, Гюдесон. Я видел, как русский исчез в той траншее.
   Взгляд его маленьких глаз перебегал с одного товарища на другого, будто вопрошая, верят ли они в похвальбу Даниеля.
   - Верно, - сказал Даниель. - Но через два часа рассвет, и он подумал, что ему пора вылезать оттуда.
   - Вот именно, и он поторопился с этим, - поспешил сказать Гюдбранн. - И вылез с другой стороны. Так, Даниель?
   - Так или не так, - ухмыльнулся Даниель. - Все равно я его пришиб.
   Синдре зашипел:
   - А сейчас ты захлопнешь свою болтливую пасть, Гюдесон.
   Даниель пожал плечами, проверил зарядник и взял новую пригоршню патронов. Потом развернулся, вскинул винтовку на плечо, уперся носком сапога в обледенелую стену траншеи и в один прыжок вновь оказался на бруствере окопа.
   - Подай мне свою лопату, Гюдбранн.
   Даниель взял лопату и встал в полный рост. Его фигура в белой зимней униформе четко вырисовывалась на фоне черного неба и вспышки, которая, словно нимбом, окружила его голову.
   «Как ангел», - подумал Гюдбранн.
   - Эй ты! Какого черта?! - закричал Эдвард Мускен, командир отделения, человек уравновешенный, что редко повышал голос на «стариков» вроде Даниеля, Синдре или Гюдбранна. Доставалось в основном новичкам, когда те делали ошибки. И его окрикам многие из них были обязаны жизнью. А сейчас Эдвард Мускен смотрел на Даниеля широко раскрытым единственным глазом, который он никогда не закрывал. Даже когда спал - Гюдбранн был этому свидетелем.
   - Вернись в укрытие, Гюдесон! - крикнул командир.
   Но Даниель только улыбнулся, и через мгновение его уже не было, и какую-то крошечную долю секунды был виден лишь пар его дыхания. Потом вспышка за горизонтом погасла, и снова стало темно.
   - Гюдесон! - крикнул Эдвард и полез на бруствер. - Черт!
   - Ты его видишь? - спросил Гюдбранн.
   - Бежит к колее.
   - Зачем этому придурку понадобилась лопата? - спросил Синдре и посмотрел на Гюдбранна.
   - Не знаю, - ответил Гюдбранн. - Может, он будет рубить ею колючую проволоку.
   - Какого лешего ему рубить колючую проволоку?
   - Не знаю. - Гюдбранну не нравился пристальный взгляд Синдре - напоминал ему о другом крестьянском парне, который был здесь прежде. Тот под конец свихнулся, помочился в ботинки в ночь перед дежурством, и потом ему пришлось отрезать на ногах все пальцы. Но зато он теперь дома, в Норвегии, так что, может, он и не был сумасшедшим. Во всяком случае, у него был такой же испытующий взгляд.
   - Может, он хочет пробраться на ничейную полосу, - сказал Гюдбранн.
   - Что за колючей проволокой, я знаю. Я спрашиваю, что он там забыл.
   - Может, он получил по башке гранатой, - сказал Халлгрим Дале, - и от этого сдурел?
   Халлгриму Дале, самому молодому в отделении, было всего восемнадцать лет. Никто точно не знал, что заставило его записаться в солдаты. Жажда приключений, считал Гюдбранн. Дале заявлял, что восхищается Гитлером, но на деле ничего не понимал в политике. Даниель склонялся к мысли, что Дале сделал подружке ребеночка и сбежал, чтобы не жениться.
   - Если русский жив, то Гюдесон не пройдет и пятидесяти метров, как схлопочет пулю, - сказал Эдвард Мускен.
   - Даниель застрелил его, - прошептал Гюдбранн.
   - В таком случае Гюдесона застрелит кто-нибудь еще. - Эдвард сунул руку под куртку и выудил из нагрудного кармана тонкую сигарету. - Этой ночью их там полным-полно.
   Осторожно держа спичку, он чиркнул ею по сырому коробку. Со второй попытки сера вспыхнула, Эдвард зажег сигарету, один раз затянулся и передал ее дальше, не сказав ни слова. Каждый делал осторожную затяжку и быстро передавал сигарету соседу. Никто не разговаривал, казалось, все погружены в собственные мысли. Но Гюдбранн знал, что все, как и он, прислушиваются.
   Десять минут прошли в полной тишине.
   - Наверное, сейчас будут бомбить озеро с самолетов, - бросил Халлгрим Дале.
   Все они слышали про русских, которые якобы бегут из Ленинграда по ладожскому льду. Но хуже того: целый лед Ладоги означал, что генерал Жуков может наладить снабжение окруженного города.
   - Они-то там, наверное, посреди улицы от голода в обмороки падают. - Дале кивнул на восток.
   Но Гюдбранн слышал все это уже много раз с тех пор, как его направили сюда год назад, а эти русские все еще лежат тут и стреляют в тебя, стоит только высунуть голову из окопа. Прошлой зимой они толпами шли к окопам, подняв руки за голову, русские дезертиры, которые решили, что с них хватит, и посчитали за лучшее перебежать на другую сторону в обмен на кусок хлеба и чуточку тепла. Но между появлениями дезертиров были большие перерывы, а те двое бедолаг-перебежчиков со впалыми глазами, которых Гюдбранн видел на прошлой неделе, недоверчиво смотрели на них, таких же тощих и измотанных солдат.
   - Двадцать минут. Он не возвращается, - сказал Синдре. - Он сдох. Он мертвый, как гнилая селедка.
   - Заткнись! - Гюдбранн шагнул к Синдре, который сразу же выпрямился. Но хотя Синдре и был по меньшей мере на голову выше, было ясно, что ему вовсе не хочется драки. Он хорошо помнил, как несколько месяцев назад Гюдбранн убил русского. Кто тогда мог поверить, что в добром, осмотрительном Гюдбранне может быть столько бешенства? Русский незаметно проскользнул в их окоп через два секрета и перебил всех, кто спал в ближайших укрытиях. В одном - голландцев, в другом - австралийцев, до того, как добрался до их блиндажа. Их отделение спасли вши.
   Вши у них были повсюду, но в особенности там, где тепло: под мышками, внизу живота, под коленками. Гюдбранн, лежавший ближе всех к выходу, не мог заснуть, оттого что ноги у него болели от так называемых «вшивых ран», открытых ран с пятак размером, усеянных по краям опившимися паразитами. Гюдбранн выхватил штык в тщетной попытке соскрести гадов, когда в дверях показался русский, который еще миг - и всех их перестрелял бы. Гюдбранн увидел только его силуэт, но сразу понял, что это враг, едва различив очертания поднятой винтовки Мосина. И одним этим тупым штыком Гюдбранн так искромсал русского, что, когда они вытаскивали тело наверх, крови в нем уже не было.
   - Успокойтесь, парни, - сказал Эдвард и оттащил Гюдбранна в сторону. - Тебе бы поспать маленько, Гюдбранн, тебя уже час как пора сменить.
   - Я пойду поищу его, - сказал Гюдбранн.
   - Никуда ты не пойдешь!
   - Нет, я…
   - Это приказ! - Эдвард схватил его за плечо. Гюдбранн попытался было вырваться, но командир держал его крепко.
   Гюдбранн заговорил высоким, дрожащим от волнения голосом:
   - А вдруг он ранен?! А вдруг он просто застрял в колючей проволоке?!
   Эдвард похлопал его по плечу.
   - Скоро рассвет, - сказал он. - Тогда мы все и узнаем.
   Он взглянул на других солдат, в молчании наблюдавших за происходящим. Парни снова начали переминаться с ноги на ногу и бормотать что-то друг другу. Гюдбранн видел, как Эдвард подошел к Халлгриму Дале и что-то прошептал ему на ухо. Дале выслушал его и исподлобья покосился на Гюдбранна. Гюдбранн прекрасно понимал, что это значило. Приказание не спускать с него глаз. Как-то прошел слух, что они с Даниелем больше, чем просто хорошие друзья. И этим нельзя было гордиться. Мускен тогда прямо спросил их: правда ли, что они решили дезертировать вместе? Конечно, они сказали «нет», а вот теперь Мускен решил, что Даниель воспользовался возможностью улизнуть! А теперь по плану Гюдбранн пойдет «искать» товарища, и они перейдут на ту сторону вместе. Гюдбранна разбирал смех. Разумеется, приятно было бы окунуться в далекие мечты о еде, тепле и женщинах - о чем вещал над золотистым полем боя льстивый голос из русских громкоговорителей. Но верить в это?
   - Могу поспорить, что он не вернется, - заявил Синдре. - На три суточных пайка, ну как?
   Гюдбранн вытянул руки по швам, проверяя, на месте ли штык.
   - Nicht schissen, bitte! [Не стреляйте, пожалуйста! (нем.)]
   Гюдбранн обернулся - с бруствера ему улыбался человек в русской солдатской ушанке, его лицо было перепачкано кровью. Потом этот человек с легкостью лыжника перемахнул через бруствер и приземлился на лед окопа.