Нестерова Наталья. Портрет семьи (сборник)

   Олег тоже относился к разновидности трудоголиков. Он закончил Бауманское училище, ныне именуемое университетом, по специальности… точно не помню, что-то вроде инженер ракетостроения. Но в сути его занятий я разбиралась, все-таки окончила химфак. Олег специализировался на химическом фрезеровании. Его широко применяют. Например, в изготовлении уличных табличек для какой-нибудь навороченной фирмы.
   На отполированном куске металла спиртовым лаком наносится текст, табличка погружается в кислотный травящий раствор. Там, где лак, травления не происходит, а все остальное уменьшается, как бы растворяется, буквы становятся выпуклыми. Олег, как я поняла, занимался не табличками, а облегчением веса ракет. После химической фрезеровки их корпус должен быть похожим на вафлю. Жесткость сохраняется, а масса значительно уменьшается.
   Желая продемонстрировать свои знания, я с умным видом спросила Олега (когда он рассказывал о своей специальности):
   – Латунь, очевидно, травят в растворе азотной кислоты. Медь – в хлорном железе. Цинк – в спиртовом растворе соляной кислоты. А из чего делают корпуса ракет?
   – Из разных материалов, – ушел от ответа Олег.
   Хранил секреты! Перевел разговор на свою вторую работу – эксперта Росвооружения, которая связана с частыми командировками.
   Олег не был богат. Как и я, относился к пресловутому, нарождающемуся в муках, среднему классу. Мы зарабатываем неплохо, но все тратим и проедаем. Случись завтра кризис – покатимся под гору, потому что накоплений – пшик.
   Итак, трудоголик, вечно в трудах и разъездах.
   Из-за травмы ноги и ее лечения дела запущены, света белого не видит. Звучит правдоподобно.
   Только неправда! Трудоголик: слесарь, пекарь или инженер-ракетчик – один черт, если влюбляется, точнее, по-настоящему любит, ведет себя как простой смертный и не держит любимую на голодном пайке редких встреч. Умом я это понимала. Я слыву умной женщиной. Неоправданно! Потому что доводы рассудка заглушаю пустыми надеждами.
   Олег правильно сказал, что он не по части интрижек на стороне. К сожалению! Он не умел обставить отношений с любимой женщиной. Мы гуляли как пионеры в московских парках, ели мороженое и катались на колесе обозрения. Мы ходили в рестораны и целовались в моем парадном.
   Привести к себе Олега я не могла, и подсказать ему: сними, дурак, хотя бы квартиру – язык не поворачивался.
   Несколько раз оказывались в квартирах его друзей. Я чувствовала себя помесью проститутки и грабителя. Повсюду были хозяйские вещи. Особенно резали глаз мелочи: невымытая тарелка, забытый сотовый телефон, влажное полотенце в ванной. Я боялась к чему-либо прикоснуться. Мы тщательно заметали признаки нашего свидания – только бы не осталось следов, которые отловит опытный взгляд хозяйки. Когда на маскировку уходят основные силы, с любовью у меня получается плохо. Да и у Олега тоже.
   Роман с ним – лучшее, что можно для меня желать. Эдакий цивилизованный адюльтер. Встретились раз в неделю, нацеловались, сняли напряжение – и по своим норам. Все довольны, все счастливы. Ничего подобного! Я чувствовала, что потеряла волю, что меня затягивает в воронку, из которой живой трудно выбраться. И не было сил для сопротивления! Никогда не признавала, считала унизительной политику: хоть день, хоть час, но мой!
   Ерунда! Можно получить самородок, и не следует радоваться крупинкам намытого золота! Так было раньше. Это раньше я была хозяйкой медной горы, в которой никто не искал самоцветов!
   Олег не ставил вопрос ребром: разводимся со своими половинами, женимся и живем как семья.
   Если бы поставил, я бы отказалась. Я его не знала! Олег в Сочи и Олег в Москве – два близнеца, но не один и тот же человек. В Сочи он отдавал себя полностью, а в Москве отщипывал мне крохи. Мне не нужно крох, но и целого не предлагают! Я не хотела за него замуж, но было крайне унизительно, что он не предлагал жениться. Если бы поуговаривал, поумолял, попросил, поклянчил!
   Даже не заикался!
   Никогда прежде я не знала томлений в ожидании свидания, замираний от каждого телефонного звонка и гипнотизирования взглядом телефонного аппарата: позвони, пожалуйста! Я покупала новые вещи, наряжалась в них и сидела вечерами, готовая по свистку броситься к нему. Потом переодевалась, смывала макияж и ложилась спать.
   Педикюрша целыми днями возится с чужими ногтями и мозолями на ногах, не считая свою работу зазорной. Но если усадить на ее место оперную певицу и приказать склониться над чьими-то ступнями, актриса возмутится. Я – та самая оперная певица. И речь не о том, что слишком высоко себя ставлю, а о том, что я не привыкла, не умею жить в привычном для многих женщин состоянии. Возможно, я от природы уродка: у меня нет ног, чтобы бегать за мужиками, нет большого терпеливого сердца, чтобы их покорно ждать, нет крыльев, чтобы летать от счастья, получив его толику.
   Как бы то ни было, привкус униженности портил наши с Олегом отношения. Беззаботной любви не получалось, унижение росло во мне словно раковая опухоль. Метастазы еще не появились, но ждать осталось недолго. Олег мог бы легко удалить опухоль, а он только усугубил.
   Его идиотский смех после моего сообщения о беременности стал последней каплей. Каплей размером с айсберг.
   Я сидела в кресле на кухне и думала. Как сказала однажды о себе Люба: я ни о чем не думала, думала о своем.
   Зазвонил телефон. Трубку не сняла, включился автоответчик. Голос Олега: «Кира Анатольевна! Это Олег Петрович Волков. Если вы дома, убедительно прошу вас снять трубку! Пожалуйста! Я сейчас на пути в аэропорт. Улетаю в командировку. Мне нужно срочно с вами поговорить!»
   – Скатертью дорога! – напутствовала я.
   Трубку так и не подняла. Зачем? Чтобы он оправдывался, посылал меня избавиться от ребенка?
   Естественно, после хамского хохота он чувствует себя неуютно, как человек, потерявший лицо. Хочет вернуть себе лицо и снова быть пай-мальчиком.
   Этого удовольствия я ему не доставлю.
   Телефон вновь зазвонил через пять минут.
   Опять Олег: «Это Волков! Кира Анатольевна, поднимите трубку! Кто-нибудь! – Голос дрожал от злости. – Возьмите трубку! Ответьте!»
   – Иди к черту! – произнесла я вслух.
   Чего от него хочу? – спросила я себя немного погодя. И ответила: чтобы он развернул машину, в которой едет в аэропорт, примчался ко мне, задушил в объятиях, сказал, что поженимся и дочь назовем Федорой. Я даже на Федору согласна. Федора Олеговна – чудно!
   Кто для него важнее: я или служебные заботы?
   Если его работа мешает нашей любви, ну ее к дьяволу, такую любовь!
   Я никому не нужна! Эта простая мысль, объемом со вселенную, открылась мне внезапно и ясно. Нужны мои трудовые руки, моя зарплата, мой юмор, мои цитаты, мое знание прозы и поэзии, вечная логика и уравновешенность. А сама я в чистом виде никому не требуюсь. И ребенок мой никому не нужен! Он для всех дебил, обуза и позор.
   Глаза защипало, навернулись слезы. Ужасно обидно быть никому не нужной! И при этом не иметь права даже сигарету выкурить!
   Открылась входная дверь, пришли дети. Я рванула в ванную, на ходу поздоровавшись.
   Надо хорошенько выплакаться. Слезы смывают с картины мира черные краски. Но плакать уже не хотелось.
   Я нужна ребенку – это раз. Ребенок нужен мне – это два. Уже кое-что, не пустота! Я могу посвятить дочери всю оставшуюся жизнь. Она будет меня любить так, как только дочери любят своих матерей. Как я любила маму! Это ли не счастье?
   Представила нас, изгоев, окруженных презрением и брезгливостью родных и друзей. Нет, подобного не выдержит и моя твердая воля.
   – Маман! – затарабанил в дверь Лешка. – Тебя к телефону!
   – Не могу! – крикнула я и включила воду. – Принимаю ванну!
   Подскочила к двери и прижалась ухом.
   – Она не может подойти, – говорил Лешка. – Что? Нет, извините, и трубку ей передать я не могу. Что? – Он несколько секунд помолчал и закричал в сторону двери в ванную: – Мама! Человек звонит из аэропорта. Что? Мама, это Волков, у него через две минуты отлетает самолет.
   Я включила воду на полную – вот мой ответ.
   Шум воды мешал подслушивать.
   – Что передать, вы с работы? – спрашивал Лешка. – Перезвоните? Хорошо, до свидания!
   Не развернул машину, не приехал – улетел.
   Последняя надежда рухнула. Что же ты, Олег, так меня подвел? О ком-то читала: у него внешность льва и сердце кролика. У тебя сердце кролика?
   Стоп! Его сердце и прочие органы, а также части тела, вроде милых глаз, меня более не интересуют.
   Я запрещаю себе думать о них. У меня есть о ком заботиться. Ишь, стучится в животе. Девочка, твой папа нас бросил. Давай его тоже пошлем к чертовой бабушке? Его бабушка тебе родня, не будем осквернять ее прах. Так, куда мы пошлем твоего отца? Правильно! Но маленькие девочки не должны говорить таких слов! Забудь их! Глубокий вдох, выдох. Все! Послали!
   Думаем дальше. Мелькала какая-то мысль, близкая к гениальной. Вот! Уехать! Бежать, скрыться, родить и отсидеться!
   Я даже подскочила на месте – так мне понравилась идея разом решить все проблемы. Одним махом все побивахом. Я, мы с ребенком вам не нужны? И не навязываемся! До свидания!
   Вопрос, куда податься. Хорошо бы к Любе на Майорку! В роскошных условиях родить, кормить грудью… Мимо цели! Люба от собственных проблем убегает, мои ей подавно не нужны.
   Из родственников у меня только двоюродный брат в Кургане. Мы виделись три или четыре раза в жизни, практически чужие люди. Родными были Любина и Антона родня в Херсоне и Брянске. Они, конечно, приютят, но тоже не возрадуются.
   Мне требуется место, где меня нельзя обнаружить, то есть я могу находиться там, не вызывая подозрений. Это где такое найти? Надо думать!
   Я закрыла воду и вышла из ванной.
   – Вы купались? – удивленно спросила Лика, глядя на мой костюм с шелковой блузкой под пиджаком и гладкую прическу.
   Плохой из меня подпольщик, даже окунуться и в халат переодеться не догадалась.
   – Что-то голова закружилась, – соврала я. – Наверное, опять давление упало.
   – Кофе? – участливо предложила Лика.
   – Спасибо, ребенок! Попозже. Ты витамины пила? Ноги не промочила? Как себя чувствуешь?

* * *

   Среди ночи раздался звонок. Я схватила трубку и хриплым спросонья голосом ответила:
   – Алло!
   – Извините за поздний звонок! Могу я поговорить с Кирой Анатольевной?
   Это был Олег.
   – Не можете! – ответила я и положила трубку.
   Босая, прошлепала в угол комнаты, встала на четвереньки и залезла рукой в угол. Телефонная вилка сидела прочно, но я ее все-таки выдрала.
   Два следующих дня Лешка, у которого отрубился Интернет, ругался по сотовому с телефонной станцией. Пока не пришел мастер и не вставил вилку в розетку.
   – Какой идиот вилку вытащил? – бушевал Лешка. – Я двое суток с обрезанием, от мира отключен.
   – Сама отвалилась? – предложила я версию.
   В последнее время на ниве вранья делаю поразительные успехи.
   – Сама не могла! – осуждающе смотрел на меня сын. – А Лика со своим животом туда не подлезет.
   – Если мама говорит, что не она, – непривычным для нее строгим тоном проговорила Лика, – значит, не она!
   Лика не в прямом обращении, а в повествовательной речи стала называть меня мамой.
   Она поставила точку, заклеймив Лешку его же выраженьицем:
   – Сначала завизируй, потом импровизируй!
   Что означало: сначала удостоверься, потом обвиняй!

Поклонник

   Провожал меня таксист. Когда приехал, я спросила:
   – Сколько возьмете за то, чтобы донести мои чемоданы до машины, а потом до поезда?
   – Я не грузчик.
   – Тогда до свидания. Сколько я должна за вызов?
   – Ладно, поехали! Двойная такса, согласны?
   Это был грабеж. Вокзальный грузчик взял бы дешевле, но кто потащит чемоданы до машины?
   Мне нельзя поднимать тяжелое.
   В купе я пришла первой. Таксист поставил мои чемоданы в ящик под сиденьем. Я расплатилась.
   Села и постаралась расслабиться. Все! Я в бегах! Да здравствует новая жизнь!
   Последние несколько дней мне везло – ребят не было дома. Заболела Ирина Васильевна, Лика отправилась за ней ухаживать. Лешка помаялся три дня и съехал к жене. Это настоящая любовь! Там нет компьютера и Интернета!
   Укладывала чемоданы в одиночестве. Обилие вещей, зимних и летних не по сезону, которые я брала с собой, могло вызвать подозрения. Но обошлось.
   Сыну я позвонила:
   – Срочно уезжаю в Караганду, то есть в Курган. Мой двоюродный брат в тяжелом состоянии.
   «Дай Бог ему здоровья!» – мысленно пожелала я.
   – На сколько едешь? – спросил Лешка.
   – Сейчас сказать трудно. Отпуск за свой счет взяла на месяц.
   – Месяц ради брата, которого толком не знаешь? – удивился сын.
   – Получится, приеду раньше. Не стану же я там сидеть!
   – Ладно. Звони!
   – Обязательно! Береги Лику! И пожалуйста, контролируй, чтобы она пила витамины и регулярно ходила к врачу.
   – Яволь, маман! Обязано (обязательно)! Обниманс (обнимаю)!
   – Целую тебя, мой мальчик!

* * *

   Телефон – великое изобретение. Не будь у меня номера сотового телефона Антона Хмельнова, как бы я попала на прием к столь высокому чину? Караулила бы его на крыльце? Хватала за фалды пальто, когда в окружении охраны он идет от машины к офису? Заявилась вечером к нему домой?
   Мы с Антоном остаемся, считаю я, друзьями.
   Но землеройке трудно дружить с орлом в небе, они на разных уровнях бытия. И по большому счету проблемы их друг другу не в помидор (не очень интересны), как говорит Лешка. Нахваталась словечек от сына.
   – Привет, Антон! – сказала я, когда он ответил. – Это Кира. Как дела? Можешь говорить? Есть время?
   – Могу… три минуты.
   – Когда у тебя прием по личным вопросам? Можно записаться?
   – Издеваешься? Но у меня правда совещание!
   – Я перезвоню.
   – Нет! Приходи в кабинет. В девять… лучше в полодиннадцатого.
   – Завтра? Утра?
   – Какого утра? Сегодня вечера. Пока!
   Тяжка доля российских олигархов! Я в семь вечера выключаю компьютер и отправляюсь домой.
   Антон не принадлежит себе до полуночи. Для него работа – это жизнь. Для меня работа – это только работа.
   Отдаю ему должное – велел секретарше накрыть ужин на двоих. Но я была не голодна. Антон жадно ел. Наверное, впервые за день.
   – Как Люба? – спросила я.
   – Нормально.
   По его тону я поняла, что говорить о жене он не хочет. Есть другая тема, вполне безопасная: дети. Мы ее живо обсудили. Мы называли своих чад оболтусами и одновременно хвастались их успехами. У нас хорошие дети, правильные, удачливые и перспективные.
   И совсем некстати у меня вырвался вопрос:
   – Антон? У тебя есть любовница?
   Он подавился куском осетрины, закашлялся, выпил вина.
   – Тебя Люба подослала?
   – Я сама себя подослала.
   – И что у нее на повестке дня головы?
   Это Люба так говорила: на повестке дня головы. Она ловко сращивала идиомы. В данном случае: «на повестке дня» и «в голове». Когда выходила замуж, в день бракосочетания, мы замешкались с ее нарядом, не могли пристроить фату, которая сидела на прическе как белый флаг сдающейся армии…
   – Помнишь? – улыбнулась я своим воспоминаниям. – Как в день вашей свадьбы ты нервничал, торопил нас. А Люба кричала в ответ о себе в третьем лице: «Невеста готова, как штык из носа!»
   – Помню! – буркнул Антон. – Я все помню.
   И принялся сосредоточенно жевать, не поднимая глаз от тарелки.
   Пауза затянулась. Дернула меня нелегкая испортить ему настроение! Ведь от Антона зависит мое и ребенка финансовое благосостояние.
   – Проси! – велел он.
   – Что?
   – То, зачем пришла.
   – Откуда ты знаешь, что я пришла просить?
   – А зачем еще ко мне приходят старые друзья? – усмехнулся Антон. – Не решать же, в самом деле, мои семейные проблемы.
   – Если я могу помочь в твоих, в ваших, – поправилась я, – проблемах, то я готова.
   – Не можешь! – отрезал он.
   – А ты мне услугу оказать? – с вызовом спросила я.
   – Какую?
   – Которая, естественно, незаконна! Которая, естественно, использует твое служебное положение!
   – Не заводись, Кира! Что тебе нужно?
   – Отпуск за свой счет. Очень длинный, месяца на два. (Далее последует законный декретный отпуск.) Если при этом сохранится зарплата, я не обижусь.
   – За свой счет с оплатой? – уточнил Антон.
   – Да! Еще вариант с командировкой возможен. Как бы отправь меня в командировку, можно без командировочных.
   – Куда ты собралась и что, собственно, произошло?
   – Это не важно.
   – Ага! Хочешь, чтобы я пошел, вернее, дал распоряжение другим людям пойти на должностное нарушение и при этом ничего не знал?
   – Да! Именно так!
   – Интересно девки пляшут! – развел руками Антон.
   Больше всего мне хотелось встать, развернуться и уйти. Роль просителя – одна из самых трудных для меня. Но я не могу себе позволить ублажать самолюбие. У беременных не должно быть самолюбия, только себялюбие – любовь к ребенку в себе.
   – Что молчишь? Говори! Не выдам я твои тайны, – с усталой насмешливостью привыкшего к просителям небожителя говорил Антон.
   – Только в обмен! – с большим трудом я взяла веселый тон. – Ты мне колешься насчет любовниц, я тебе рассказываю свою рождественскую сказку.
   – Кира! – гаркнул он.
   – Антон! – Я ничуть не тише воскликнула. – Я тебя раньше просила? Я тебя замучила одолжениями? Конечно, вы сами, без просьб, много для нас сделали! Низкий вам поклон! Но разве ты меня не знаешь? Разве я бы пришла, не будь ножа у горла?
   – Не плачь, пожалуйста! – испугался Антон.
   Я не заметила, как потекли слезы. Вытерла их салфеткой, шмыгнула носом, усмехнулась:
   – Вот и поговорили. Ладно, забудь! Не было разговора!
   – То есть как это «не было»?
   Антон смотрел на меня с таким удивлением, словно я всю жизнь ходила в маске, а сейчас сняла.
   – Никогда не видел, чтобы ты плакала! – оторопело проговорил он. – Мама у тебя умерла, ты часами сидела замороженная, в одну точку смотрела. Станешь перед тобой, а ты не видишь. Люба твердила, плохо, что она не плачет. Когда баба плачет, баба все переживет.
   – Значит, я сейчас в порядке, все переживу. Пока! – Я поднялась и пошла к двери.
   – Стой! – Антон забежал вперед, загородил мне путь, смешно растопырив руки.
   – Извини за нелепую сцену! – буркнула я.
   – Сядь на место! – велел Антон.
   Больше вопросов он не задавал. Мы обсудили детали. Я отправляюсь в командировку в Уренгой, но на самом деле туда не являюсь. Зарплата и командировочные идут на мой счет, в любом городе, где есть отделение «Роснефтьбанка», я могу снять деньги.
   – Дать тебе наличных? – спросил Антон на прощание.
   – Нет, спасибо! У меня есть, накопила. Две тысячи долларов.
   – Богачка! – невесело усмехнулся он.

* * *

   Ехала я в город Алапаевск Свердловской области. А столица области ныне называется Екатеринбург. Есть город Санкт-Петербург, а его область – Ленинградская. Наша география не поспевает за нашей жаждой перемен, которые почему-то относятся к прошлому.
   В Алапаевске живет и работает учителем физики в средней школе Игорь Севастьянов. Без малого тридцать лет назад я испортила Игорю жизнь.
   Он влюбился в меня глубоко и прочно. Мы встречались два месяца, один раз целовались. Его била крупная дрожь, а я себя уговаривала: надо же когда-то начинать целоваться, терпи! А потом Игорь привел меня в компанию своих друзей по университету, там был Сергей Смирнов. К концу вечера я уже твердо знала, что мне наконец повезло и я встретила свою мечту.
   Получивший отставку Игорь не хотел сдаваться. Он караулил меня у подъезда, звонил, натурально плакал. Словом, я чуть не возненавидела его, постылого. Игорь устраивал разбирательства с Сергеем – нечто среднее между мордобоем и дуэлью.
   Первый раз Сергей дал себя побить, во второй раз отметелил Игоря.
   Игорь решил покончить жизнь самоубийством.
   Он полоснул бритвой по венам, лег на кровать, сложил по-покойницки руки и… заснул. Трагедия и фарс! Человек не знал, что так просто с жизнью не расстаются, а кровь имеет способность сворачиваться. Пришли ребята, которые жили с Игорем в одной комнате в общежитии. Увидели жуткую картину: все в красных пятнах, Игорь в отключке…
   Я пришла навестить его в больницу, но так и не зашла в палату. О чем мы могли говорить? Все, что можно было сказать, я ему сказала. Игорь вызывал у меня исключительно негативные эмоции. Словно я была кислородным баллоном, а он, чахоточный, умолял меня о нескольких вздохах. Но мне самой кислород нужен! Кроме того, я уже знала, что Игорь способен из какой-то ерунды, вроде моей улыбки, или доброго слова, или шутки, просто хорошего настроения в день свидания, нафантазировать бог знает что, вплоть до нашей золотой свадьбы и кучи внуков.
   Передала фрукты через нянечку, написала записку: «Я желаю тебе счастья! ПОЖАЛУЙСТА! Ищи свое счастье вдалеке от меня! Кира».
   Игорь перестал надоедать, но не разлюбил.
   Каждый раз, когда мы сталкивались или оказывались в одной компании, он смотрел на меня не отрываясь. Взглядом голодной больной собаки.
   Он распределился в город, где жила его мама, в Алапаевск, учителем физики в затрапезную школу.
   Хотя до встречи со мной были планы остаться в аспирантуре, была отличная работа в студенческом научном обществе.
   Позвонил мне и сообщил новость:
   – Уезжаю на Урал. Буду недорослям законы Ньютона вдалбливать.
   Чувствовать себя виновницей краха чужой жизни было крайне неприятно. И все это смахивало на шантаж. Я должна была чем-то пожертвовать, чтобы он не наломал дров. Чем, интересно, пожертвовать?
   – «Мы в ответе за тех, кого приручили» должно распространяться на домашних животных, кошечек и собачек, – сурово сказала я. – А человек имеет голову на плечах, волю и разум. Чего ты от меня хочешь?
   – Я звоню, чтобы попрощаться.
   – До свидания!
   – Можно я тебе напишу?
   – Не стоит. Но если уж очень…
   – Очень! – заверил Игорь.
   – Тогда пиши. До востребования, почтамт на Кирова. Счастливо! – и первой положила трубку.
   Прошло около полугода, когда вновь раздался звонок. Игорь из своей тмутаракани:
   – Ты не заходила на почтамт?
   – Зачем?
   – Там мои письма.
   – А! – вспомнила я неосторожные обещания. – Обязательно зайду.
   Про переписку напрочь забыла. Он молчал, но по дыханию чувствовалось, что волнуется безмерно.
   – Как поживаешь? – спросила я.
   – Хорошо, – выдавил Игорь.
   Наверное, он долго готовился к этому звонку, и разговор наш много для него значил. Но мне не улыбалось вновь пребывать в положении человека, отказывающего в милости тяжелобольному. И я куда-то спешила, была наполовину одета.
   – Пока? – первой попрощалась я, но вопросительным тоном.
   – Ты правда получишь мои письма?
   – Конечно! Всего доброго, Игорь!
   На почтамт я заглянула еще через несколько месяцев.
   – Наконец-то! – воскликнула девушка в окне и выдала мне большую стопку писем. – Мы храним только месяц! А он все пишет и пишет, отправляем обратно, а он снова пишет! Теперь-то вы будете забирать?
   – Буду, – обреченно пообещала я.
   И вот двадцать с лишним лет я периодически прихожу на почту и получаю письма Игоря. Тут же на открытке пишу ему пару строк, мол, жива-здорова, чего и тебе желаю.
   На антресолях лежат коробки из-под обуви с письмами Игоря, многие конверты я даже не вскрыла. Коробка так называемой текущей корреспонденции хранится в большом отделении платяного шкафа под платьями на плечиках. Коробка заполняется – отправляю ее на антресоли. Рука не поднимается выбросить это эпистолярное наследие, но и читать его заставить себя не могу. Любовные письма от нелюбимого – самые скучные из возможных текстов. Кроме того, Игорь не беллетрист и не поэт, его речь косноязычна, хотя и отшлифовалась на штампы за многие годы.
   По утверждениям Игоря, наша переписка – тот самый кислород, без которого ему вообще не жить. Мои жертвы в ответ на великую любовь не столь уж обременительны. Во-первых, я иногда отвечаю. Во-вторых, никому не рассказывала об этой переписке, то есть не сделала из Игоря посмешище.
   Когда вырабатывала план побега, я не сразу вспомнила об Игоре. Мне требовалось скрыться так, чтобы ни одна разыскная собака не обнаружила. Просто ткнуть пальцем в карту и поехать неизвестно куда – очень соблазнительно. Но не в моем положении, которое дальше будет становиться все уязвимее. Мне необходимо участие, крыша над головой, медицинское наблюдение, относительно нормальные условия после родов хотя бы на несколько месяцев. Лучше на год, пока ребенок не станет ходить, или на два, когда он будет говорить, или на всю оставшуюся жизнь…
   Мысленно перебрала знакомых и родственников – не очень много кандидатур, и никто не годился. Об Игоре я не помнила, как не помнят об охраннике, которому ежедневно показываешь пропуск у входа на работу. Уже склонялась к мысли поехать куда-нибудь на юга, снять квартиру и затаиться. Но ни одного знакомого лица даже при моей необщительности – это страшно. Случись что-нибудь со мной, как поступят с ребенком? Отдадут в детдом? Стоило огород городить, чтобы моя дочь пополнила ряды несчастных сирот… Ее, конечно, могут удочерить и отправить куда-нибудь в Австралию. Рожать ребенка, чтобы осчастливить австралийских фермеров? Неизвестно, как они воспитают мою малышку. Вдруг они мормоны? И будет девочка третьей женой религиозного фанатика…
   Я предавалась этим размышлениям, проезжая в троллейбусе по Чистопрудному бульвару, увидела здание почтамта. Надо бы выйти, забрать письма Игоря, давно ему не отвечала… Игорь! Чем не выход? Отличный выход! Я стала протискиваться к двери.