Страница:
Больше мы на эту тему не говорили. Казалось, Разум немного постарел за этот день: он несколько раз переспросил меня об одном и том же, несколько раз останавливался передохнуть. Давненько мы не праздновали день его рождения! А собственно, сколько ему лет? Может быть, мы снова начнем отмечать этот день, может быть, переедем на нашу старую квартиру?
— Надо бы съездить к Енде, — сказал он вдруг, словно догадываясь, какую радость доставят мне эти слова. — Я хочу взять его домой. Я не собираюсь всю свою жизнь разгадывать тайны природы, забуду и о загадочном поведении сына.
Мне захотелось его расцеловать, таким он вдруг показался иным, человечным. Мы пообедали в закусочной.
— Ты ничего не вспоминаешь? — спросила я, когда мы выходили оттуда.
— Конечно, вспоминаю. Когда-то тут кормили куда лучше. Тогда мы с тобой только что поженились.
Я боялась, что он заговорит о моем первом концерте и будет просить прощения за то, что помешал мне стать пианисткой. Но он знал, что на эту тему лучше не говорить. Да и что можно было сказать? Кто знает, кем бы я сейчас была, сделай я музыку своей профессией. Есть вещи, которых не исправишь, каким бы хорошим ты ни стал под конец жизни. И все же я была рада: я всегда представляла наше примирение именно так.
Мы чудесно погуляли, а когда вернулись к своему дому, увидели около него четыре лимузина. Едва мы появились на углу, как дверцы всех лимузинов распахнулись, к нам словно по команде, устремилось несколько человек во главе с министром. Министр был гораздо старше Разума, но обращался с ним необыкновенно учтиво.
— Вы нам очень нужны. Комиссия в полном составе ждет вас уже два часа. От вас зависит очень многое. Поспешим же!
Мне даже не верилось: неужели они так долго ждали Разума, неужели подъехали к нашему дому и сидели в машинах, пока мы бродили по городу? Вот уж не ожидала, что мой муж станет такой важной персоной, и когда же? — теперь, когда оказалось, что его открытие сделано другим человеком.
— Разве вы не слышали о Пресле? — спросил муж, обращаясь ко всем.
Ему ответили, что это совершенно неважно. Пресл и другие сотрудники доцента их сейчас не интересуют, для них важен сам Разум. И усадили его в машину, где уже находилась Яна.
— Ваш секретарь была так любезна… — сказал кто-то Разуму.
Я думала, что он заартачится.
— Намечен план чрезвычайной важности, тесно связанный с вашим открытием: с его помощью можно наладить промышленное производство продовольственных товаров. Примерно так же, как мы сейчас фабричным способом изготовляем желе. Мы сможем накормить весь мир полноценными белковыми веществами, которых сейчас так не хватает. Большая часть человечества все еще не ест досыта, многие люди страдают болезнями почек из-за недостатка протеина. Ваше открытие поможет решить все эти проблемы. Шницели и бифштексы будут производиться на заводах в любом количестве из самого простого сырья. Без крови, без боен, без убийства животных, на радость вегетарианцам. Вы — спаситель человечества!
Сперва творец, потом спаситель! Мне показалось, что я в храме, где люди провозглашают: "Хвала Разуму!" Теперь я поняла, почему министр и его свита так долго ждали нас на улице, почему мой муж вдруг стал так необходим для них. Оказывается, наука превыше всего, потому что она всесильна. "Да ведь это не его открытие!" — хотелось мне крикнуть. Но вместо этого я сказала:
— А не обойдется ли промышленное производство белков дороже, чем разведение скота? Много ли нужно животным: сено и крыша!
Мне ответили презрительным взглядом. Приглашать меня в министерство, разумеется, никто не собирался.
— Все вопросы обсудит комиссия, — заявили мне. — Для этого-то нам и нужен доцент Разум…
Все они были в восторге от него и так верили в мужа, что я не смогла вставить о Пресле ни словечка. Ну, может быть, Пресл пробьется сам, может быть, в конце концов он и Разум смогут работать сообща.
Разум уселся рядом с Яной. Она даже не взглянула на него. Яна торжествовала: все-таки он не устоял — честолюбие взяло верх. Разум снова едет с ней. Видимо, он решил, что зря испугался Пресла и напрасно все утро притворялся живым человеком. А Пресл, возможно, уже сидит за решеткой. Или его высмеяли, как и всякого новоявленного пророка. Да разве он мог со своей фантастической версией добиться успеха? Его аллегория ни до кого не дойдет. Пресла надо было сразу же прогнать, зря Разум орал тогда в кабинете на самого себя. Видимо, в нем идет внутренная борьба. Я чувствовала, что ему надо помочь, все больше думала о муже, и мысленно отступалась от Пресла, который не хотел бороться и мечтал вести уединенную жизнь Робинзона Крузо.
Днем я села за рояль. Сегодня этю не показалось мне глупым и сентиментальным. Пальцы двигались с трудом, будто я снова начинала "Школу Беера". Впервые за несколько лет я не чувствовала себя чужой в собственной квартире.
Часа в четыре у дверей раздался звонок. Я никого не ждала и потому долго не открывала. Это оказались те же двое в военной форме. Как вы уже знаете, я не разбираюсь в чинах.
— В чем дело, товарищ? — опять спросила я, будто пришел один человек.
— Вы Елена Глори?
— Я уже однажды сказала вам, что нет.
— Был у вас утром биолог Пресл? — спросили они так, как будто это было имя и фамилия: "Биолог Пресл".
— Да. Но он не сошел с ума, — быстро сказала я. — Напрасно вы его ищете. Я уже советовалась с врачом насчет него.
— Он не сошел с ума. Он умер.
На этот раз меня никуда не возили, и все показания записали на месте. Опознавать покойного было не нужно. Хозяйка квартиры сказала им, что Пресл поехал к нам. Он несколько раз повторил, куда едет, словно предчувствовал, что эта поездка будет для него роковой.
"Так оно и оказалось, — подумала я, вспоминая подозрения Пресла. — Неужели Разум в самом деле владеет тайной жизни и смерти? Что, если он не только творец и спаситель, как бог, но и олицетворение зла, подобно дьяволу?"
— Умер-то он не от несчастного случая, правда? — спросила я. — Надеюсь, это не была автомобильная катастрофа или самоубийство?
Посетители с любопытством посмотрели на меня.
— Он умер естественной смертью, хотя был еще молод. Инфаркт. На этот раз они точно знали: смерть произошла от инфаркта. По крайней мере так им сказал врач, осмотревший труп. Пресл вел машину, видимо, он куда-то очень спешил и вдруг остановился на перекрестке. Уличное движение застопорилось, ближайшие водители поспешили к его машине и увидели, что он мертв.
"Наконец-то ему удалось остановить хоть какие-то машины", — печально подумала я и дала моим посетителям адрес родных Пресла. Прикрыв за собой дверь, они вышли.
Итак, теперь против роботов воюю я одна. Правда, можно объяснить смерть Пресла иначе: он был очень взволнован, когда ехал донести на своего патрона, которого любил, а тот его обокрал, и у молодого ученого произошел разрыв сердца. А может быть, он умер от великой скорби, от непосильного душевного напряжения, как герои классической трагедии; не исключено даже, что у Пресла был врожденный порок сердца, о котором он и сам не знал. Вскрытие покажет. Но я не могла бездумно ждать результатов. Пока что смерть Пресла служит подтверждением его фантастической версии, а это значит, что теперь моя очередь. Теперь я одна стою роботу поперек пути. Я единственная, кто знает о нем, кто подозревает его в убийствах и может испортить ему карьеру, единственное существо, которое в силах спасти человечество от Разума. Не потому ли он гулял со мной днем по городу, что хотел избавиться от меня? Может быть, чтобы выманить меня из дома, он даже подсунул мне настоящего Разума, которого прячет где-то в лаборатории?
Я поспешила в кабинет мужа. Там было все еще не убрано, валялись разбитые приборы, осколки стекла. Похоже, что тут в самом деле происходила схватка. Неужели это так? Неужели мой муж боролся здесь с роботом за жизнь Пресла?
— Разум! — позвала я куда более встревоженным голосом, чем тот, каким его только что окликали на улице гости из министерства: — Разум!
Я обыскала весь кабинет, но, конечно, ничего не нашла. Если мои подозрения справедли, вы и он действительно был тут, то, разбив все оборудование, теперь уже, несомненно, перешел в другую лабораторию. А может быть, он всюду посылает вместо себя робота-двойника, который служит ему так верно, что готов уничтожить всех противников, устранить каждого, кто мешает его успехам, в том числе и меня? Да, теперь моя очередь, это ясно. Надо сопротивляться, все равно — существует робот или нет. Смерть Пресла — явное доказательство того, что его гипотеза — самая вероятная. Теперь я должна проверить ее сама.
Конец Разума
В институте я появилась в самый разгар торжества. Гости собрались в зале заседаний. Уже давно в нем не происходило никаких сборищ, так что институтским служителям, наверное, пришлось все утро наводить порядок и убирать оттуда всякий хлам. Институт помещался в одном из старинных зданий КарлоФердинандского университета и выглядел довольно архаично. Современная аппаратура в помещениях верхних этажей резко контрастировала с потертыми плюшевыми креслами и затейливой лепкой на потолках. В зале заседаний, казалось, собрались императорско-королевские советники и доценты в старомодных пенсне, а не участники современных международных научных конгрессов-джентльмены в безупречных фланелевых костюмах, прогуливающиеся под руку со своими "силоновыми" супругами.
Сначала меня никто не узнал. Прежде чем идти сюда, я провела два часа у парикмахера, выгладила костюм и купила новую брошь. Это был первый этап моего эксперимента с целью проверить гипотезу Пресла. Я еще не совсем уродлива, особенно когда подмажу губы — они у меня бледны из-за малокровия. На меня даже оборачивались на улице. Разумеется, я заставила себя идти иначе, чем обычно, этакой эффектной походкой, вытянувшись в струнку, играя грудью и бедрами, как принято у "шикарных женщин". Когда я вижу на улице, как эти дамочки буквально состязаются друг с другом, покачивая бедрами и вертя задом, мне становится тошно. Но на этот раз я заставила себя держаться именно так, потому что мне надо было нравиться, надо было проникнуть в общество, которое прежде никогда не интересовало меня.
Первой меня увидела госпожа Ольсен.
С воплем, выражавшим одновременно восхищение и потрясение, и с таким видом, словно она вот-вот упадет в обморок, эта почтенная дама устремилась ко мне и заключила меня в объятия. О-о! теперь она понимает, почему утром я принимала их в таком затрапезном виде! Для того чтобы еще сильнее ошеломить ее вечером! Ах, ах, это нечестная игра. Ведь я покорю всех мужчин, совершенно их очарую!
На этот раз ее слова переводил один из сотрудников Разума. Он тоже смотрел на меня с удивлением и сказал, что мое появление столь же неожиданно, как и открытие моего мужа.
— Стало быть, я напоминаю вам амебу? — улыбнулась я. — Благодарю за комплимент. На газетных снимках она выглядит не слишком привлекательно!
Сотрудник покраснел. Раньше коллеги мужа при мне не краснели. Они относились ко мне почти как к служанке и зачастую, встав из-за стола, забывали поблагодарить за чай. Наверное, они думали, что это несущественно: ведь они обсуждают столь важные научные проблемы… Сейчас он покраснел и извинился. Я сама веду себя, как робот!
— Вы уже кончили заседать? — спросила я. — Уже придумали, как делать из угля гусиную печенку? Значит, теперь и еда будет синтетической? В таком случае я предпочту блюда из водорослей, если хотя бы они будут настоящие… А мой муж здесь?
Робот Разума при моем появлении удивился так, словно был настоящим человеком; меня опять охватили сомнения.
Он поспешно увел меня в какой-то кабинет.
— Ты пришла! Как я тебе благодарен! Столько раз я приглашал тебя зайти в институт. Но ты здесь всего лишь второй раз за много лет. Помнишь, когда-то я тебе показывал аудиторию, где в свое время читал лекции Эйнштейн?
Я не помнила.
— Не знаю, порадует ли тебя мой визит, — начала я.
Да, конечно, он робот: не случайно у него такая отличная память! Ведь идеальное запоминающее устройство — необходимая часть робота. В нем, как в самой полной картотеке, зафиксированы все детали биографии Разума.
— Я пришла шантажировать тебя, — продолжала я.
Нет, не надо сразу же действовать в стиле Пресла! Что если он действительно ополчился на Разума только из-за ревности к Яне, если он в самом деле лишь защищался, жаждал собственного успеха, хотел наказать Разума и отстоять свои права, прибегая к таким же насильственным методам, как и он? Что если Пресл вообще не был противником насилия как такового?
— Пресл убит, — тихо сказала я.
— Умер.
Ага, значит, он уже знает!
— Именно поэтому я особенно рад, что ты пришла. Я боялся, что ты опять все это истолкуешь как-нибудь не так.
— Мне все ясно. Ты присвоил чужое открытие и устранил сперва Чапека, потом Пресла, потому что они знали об этом. Я последний свидетель и могу разоблачить тебя. Так я и сделаю.
Я уселась на столик, закинув ногу за ногу, и стала пудриться. Совсем как в сцене из авантюрного романа. Словно бы я была роботом Мата Хари.
— Ты отлично знаешь, что это неправда, — возразил он. — Чапек умер от старости, результаты вскрытия уже известны. А Пресл — по чистой случайности. Он был в сильнейшем возбуждении, ты же сама видела. В таком состоянии с человеком может случиться что угодно. Все-таки надо было вызвать к нему психиатра. А эта его навязчивая мысль о роботе! Теперь понятно, в чем дело: он был уже болен, ходил почти в бреду, с затемненным сознанием. Его смерть все объясняет. Спасти его мог только Карел. Пресла надо было отправить в больницу. Я его не убивал. Ты думаешь, просто заставить человека умереть естественной смертью? Это не то, что погасить свечку! Ведь человеческий организм сопротивляется смерти всеми своими силами. Убить не так просто, как за подозрить в убийстве! Человеческое мышление упрощает факты, таков наш метод познания. Но упростить — не значит найти правду. Я сумел создать живую амебу, но это еще не значит, что я могу тем же методом превратить живую ткань в мертвую. Возьми обратный при мер: Флемминг, открывший пенициллин, не мог бы создать живые кокки. Все это нелепость, как и выдумка о роботе. Порождение агонирующей психики Пресса.
— Может быть, и нелепость, но это уже второй смертный случай. Я не собираюсь ждать третьего. Главное — смерть этих людей была выгодна для тебя.
Разум вскипел:
— Погляди-ка мне в глаза! Чего ты хочешь? Зачем ты пришла сюда? Уверен, что ты и самой себе кажешься выряженной куклой. Я тебя хорошо знаю. Ты все еще моя жена и не можешь относиться ко мне, как палач к преступнику. Я не совершал никакого преступления и вправе ожидать, что ты поможешь мне, даже если я в чем-нибудь и провинился.
— Мне тоже нужно защищаться. Ты сам сказал утром, что уничтожишь меня. Ты угрожал и Преслу, и вот он мертв!
— Чего же ты хочешь? — сказал Разум серьезно. — Долго ли ты еще будешь унижать меня? Неужели я и перед тобой должен разыгрывать глупую комедию с роботом? Через несколько минут начнется пресс-конференция. Я заявлю, что открытие сделано не мной, а Преслом.
— Ты мог заявить об этом еще на заседании у министра. Ты мог послать за Преслом сегодня утром, когда за тобой приезжали в лимузинах! — Я защелкнула пудреницу. Разум стоял передо мной подавленный, с виду совсем как настоящий человек. — Вся наша эпоха абсурдна, Разум, как и ты, абсурден сам по себе. Дико, к примеру, хотя бы то, что человек может преодолеть за час расстояние в сто километров и даже не вспотеть. Ведь передвижение должно утомлять организм. Абсурден тот факт, что человек поворачивает выключатель и становится светло. Ведь он должен бы силой преодолевать стихию тьмы. Какой ценой мы платим за все эти абсурды? едь все наши органы чувств созданы природой в расчете на относительно медленное напряжение и трудовые усилия. И вот результат: мы оказываемся во власти машин. В руках разумов! Бр-рр!
Я соскочила со стола.
— Значит, ты хочешь разойтись со мной? — почти с надеждой спросил муж. Неужели он так наивен и думает, что я ничего не понимаю?
— Нет, мне нужна доля твоих успехов! Я иду по пути Пресла! Когда я готовила чай и прислушивалась к их разговору, меня осенила мысль, что Пресл пришел лишь потому, что его оттерли. Как и меня.
Разум возликовал:
— Да я ведь всю жизнь именно это тебе и предлагал. Мы так и собирались жить с самого начала. Ты будешь моей сотрудницей. Наука — замечательная вещь! Познавать с ее помощью мир — это приключение, которое вполне заменит нам те усилия, напряжение и борьбу со стихией, о которых ты сейчас говорила. Когда-то человек, чтобы подать во тьме сигнал себе подобному, высекал камнем искру и разжигал огонь.
— Сейчас люди "высекают огонь" с помощью атомных бомб.
Разум нахмурился.
— Чего же ты все-таки хочешь?
— Хочу полноценной жизни для себя. Теперь у тебя найдется для этого время. Ты не поедешь за границу и расстанешься с Яной. Возьмешь домой Енду. А я снова стану пианисткой. — Разум глубоко вздохнул. Может быть, с облегчением? — Я думаю, тебя уже не допустят к исследовательской работе после того, как ты заявишь, что открытие принадлежит Преслу.
А может быть, он все-таки человек?
Разум улыбнулся.
— Спасибо тебе. Знаешь, в последние дни я подчас испытываю странные чувства. Видимо, то, что ты предлагаешь, и в самом деле лучший выход. Я согласен принадлежать семье. Иная жизнь не для меня: это я понял сегодня утром, когда был по-настоящему счастлив. Именно потому, что провел это время в стороне от людей.
— А где именно ты его провел?
Он притворился, что не понимает.
— То есть как это где?
— Где мы были с тобой сегодня утром?
Информацией подобного рода настоящий Разум, несомненно, еще не успел зарядить своего робота. Я спрашивала, но он не мог сказать о прогулке по набережной, не помнил о Валашской улочке. Полный провал! Из информации об утренних событиях в его запоминающее устройство не было заложено ничего!
— Я не помню, — твердил он.
То ли он в самом деле ничего не замечал во время нашей прогулки, то ли я говорю сейчас не с Разумом, а с его роботом?
Он понял, что я его перехитрила.
— Это было странное, неповторимое утро. Я был счастлив, и вместе с тем меня обуревала тревога… Кроме того, я ведь тоже любил этого юношу, и мне не хотелось, чтобы мой ближайший сотрудник стал моим врагом. Тем более собственная жена. Теперь этому конец, вот увидишь.
И он повел меня обратно, в зал заседаний.
Я шла с ним не без недоверия. А что если все это притворство? И утреннее поведение Разума тоже? Что если ему нужно только выиграть время, и он уже сейчас рассчитывает в своем искусственном мозгу, как устранить меня — последнее препятствие на пути к полному успеху?.. Если, конечно, он робот. Но если он подлинный Разум и, отнесшись ко всему этому честно, выполнит то, что обещал, тогда, значит, Пресл был безумен, его гипотеза нелепа, а смерть бесцельна. Ведь он мог прийти к нам утром и сказать Разуму, как я сейчас: заявите во всеуслышание, что вы присвоили чужое открытие. Сегодня днем он мог принять капитуляцию Разума. Что ему еще было нужно?
Нас окружили журналисты. Меня фотографировали во всех ракурсах. Разум улыбался рядом со мной; я вдруг стала сенсацией, меня расспрашивали, умею ли я стряпать и что варю на обед, счастлива ли я в браке, какие блюда любит мой муж и что он ел в день своего открытия. Журналисты были в основном французы, попавшие к нам проездом. Вообще-то иностранных журналистов в Праге немного; здесь для них слишком спокойное место.
В баре я села, взяла аперитив и стала наблюдать за тем, что делается вокруг. Разума увели куда-то на кафедру и уже нацелили на него кинокамеру. Время от времени я произносила какую-нибудь вежливую фразу. Зарубежные гости расспрашивали преимущественно о Рудольфе II, о том, где именно жил Тихо де Браге и тот ли это самый замок Градчаны, о котором пишет Кафка. Нет, извините, не тот. Кто-то спросил меня о Големе.
— А это в самом деле любопытно, — сказала я с удивлением. — В нашем городе, по преданию, раввин Лев сотворил Голема, здесь же Чапек придумал своего робота, а мой муж создал искусственную амебу.
— Genius loci!
[8]— восклицали гости. — Стало быть, ваш муж — новый волшебник.
Вырвавшись от журналистов, я присоединилась к компании ученых, стоявших около кафедры. Все они были благовоспитанные, церемонные, у каждого в руке рюмка аперитива — скорее аксессуар, чем сосуд с алкоголем. Разговор шел такой:
— Герман Кан подсчитал, что уже сейчас, в шестидесятых годах, израсходовав пятьдесят миллиардов долларов, можно создать бомбу, которая взорвет земной шар, — сказал один, у кого голова была подобна большому яйцу, на которое нацепили очки.
— Ну, теперь появится и другое оружие, — усмехнулся другой, наблюдая, как моего мужа фотографируют на кафедре.
Конечно, об этом-то я и не подумала: ведь с помощью его открытия можно убивать! Можно уничтожить не только Чапека и Пресла, но целые народы!
— И к тому же оружие намного более безопасное, чем ядерное: ведь оно не отравляет атмосферы, — продолжали собеседники. — И более надежное, чем даже табун или сарин. Я не знала, что такое табун и сарин, но содрогнулась, услышав эти слова. У меня даже дыхание перехватило.
В самом деле, мне не приходило в голову, что мой муж может создать смертоносное оружие, способное истребить все человечество, оружие столь же ужасное, как та бомба, о которой говорили сейчас эти господа. Теперь мне стало ясно, почему Пресла так волновала мысль о содружестве ученых, о разумных творцах знания. Ведь если у них в руках такая мощь, они должны быть морально безупречны. Таково минимальное требование к создателям науки, и оно совсем не столь абсурдно, как нам казалось. Наука делает гигантские успехи; в руках ученых оказываются настолько громадные силы, что им непростительно даже незначительное прегрешение в области морали: ведь оно может привести к мировой катастрофе. И я подумала, что этим людям здесь следовало бы ходить не в светлых фланелевых костюмах, а в черном облачении схимников. Мне показалось нелепым, что у них есть жены, которые гоняются за модой, поку" пают какие-то побрякушки, сувениры. Разве они имеют право предаваться роскоши и суетности — люди, которые держат в руках будущее человечества, которым стоит лишь чуть оступиться, и все мы можем поплатиться за это жизнью?
— Прежде всего я хотел бы подчеркнуть, — уверенно начал Разум, открывая прессконференцию, — что открытие сделано не мной. Подлинный его автор — наш коллега Пресл, трагически погибший сегодня. Он и все мои сотрудники…
Зал разразился рукоплесканиями. Да, да! Я-то думала, что Разума прогонят с кафедры, освистают, начнут ломать мебель! А ему рукоплещут за великодушие, за скромность! Он вознесся еще выше, и признание в том, что он присвоил чужое открытие, ему ровно ничего не стоило. Теперь я поняла, почему Пресл не пришел прямо к нам, поняла, почему ему было недостаточно признания Разума, почему нельзя допустить, чтобы Разум так легко отделался…
Ведь если мой муж действительно жаждет только личного успеха, если он хоть единожды поддастся искушению, он может погубить все человечество с той же легкостью, с какой сейчас обокрал или, допустим, лишь обошел Пресла. Если в руках у него безграничные возможности, он должен быть абсолютным совершенством, иначе все погибло. Это звучит невероятно, но это так, и ничего тут не поделаешь — в такую уж эпоху мы живем: во времена Хиросимы, сарина, табуна, ботулотоксинов и открытия Разума.
Я кинулась к министру, который беседовал с несколькими чиновниками. Но он меня не понял, наверное, решил, что я выпила лишнего, потому что я говорила сбивчиво и торопливо.
— Ваш муж уже сказал мне, что решил не ездить в Рим. Что ж, пожалуй, это разумно. А если международная организация биологов захочет перенести свою резиденцию к нам, мы возражать не будем. В конце концов лучший биолог мира сейчас у нас!
Значит, Разуму удалось и это! А почему бы нет? Будет даже очень лестно, если целое международное научное учреждение приедет к нему, как гора к Магомету.
— Но он совсем не ученый, он робот! — услышала я свой голос. — Он робот и держит в плену настоящего Разума, которого надо освободить!
Министр переглянулся с сотрудниками, и на лицах у них появилось такое же выражение, какое, видимо, было у меня и у моего мужа, когда мы впервые услышали гипотезу Пресла. Может быть, и меня отправят в психиатрическую лечебницу? Правда, у меня есть одно "преимущество": от меня пахнет алкоголем.
Я усмехнулась и нетвердой походкой пошла обратно к стойке. Это их успокоило. Люди вообще склонны относиться к пьяным снисходительно; они лишь улыбаются, глядя на этих наркоманов, слушая их бредни, их вздорную болтовню. Ведь человек одурманивает себя алкоголем, чтоб найти забвение, утолить неизбывную тоску. Что бы сталось с нашей цивилизацией, если бы человечество не знало алкоголя, не находило в нем призрачного счастья?
Я попыталась отыскать Ольсена или Яну, хотела предостеречь их насчет Разума, потому что все остальные сотрудники были на прессконференции, а врываться туда не имело смысла: там бы меня и вовсе высмеяли.
Но Яна и Ольсен куда-то исчезли. Я нашла их на втором этаже в секретариате. Ольсен вытирал со своих губ следы помады; рукав его светло-серого пиджака тоже был испачкан.
— Надо бы съездить к Енде, — сказал он вдруг, словно догадываясь, какую радость доставят мне эти слова. — Я хочу взять его домой. Я не собираюсь всю свою жизнь разгадывать тайны природы, забуду и о загадочном поведении сына.
Мне захотелось его расцеловать, таким он вдруг показался иным, человечным. Мы пообедали в закусочной.
— Ты ничего не вспоминаешь? — спросила я, когда мы выходили оттуда.
— Конечно, вспоминаю. Когда-то тут кормили куда лучше. Тогда мы с тобой только что поженились.
Я боялась, что он заговорит о моем первом концерте и будет просить прощения за то, что помешал мне стать пианисткой. Но он знал, что на эту тему лучше не говорить. Да и что можно было сказать? Кто знает, кем бы я сейчас была, сделай я музыку своей профессией. Есть вещи, которых не исправишь, каким бы хорошим ты ни стал под конец жизни. И все же я была рада: я всегда представляла наше примирение именно так.
Мы чудесно погуляли, а когда вернулись к своему дому, увидели около него четыре лимузина. Едва мы появились на углу, как дверцы всех лимузинов распахнулись, к нам словно по команде, устремилось несколько человек во главе с министром. Министр был гораздо старше Разума, но обращался с ним необыкновенно учтиво.
— Вы нам очень нужны. Комиссия в полном составе ждет вас уже два часа. От вас зависит очень многое. Поспешим же!
Мне даже не верилось: неужели они так долго ждали Разума, неужели подъехали к нашему дому и сидели в машинах, пока мы бродили по городу? Вот уж не ожидала, что мой муж станет такой важной персоной, и когда же? — теперь, когда оказалось, что его открытие сделано другим человеком.
— Разве вы не слышали о Пресле? — спросил муж, обращаясь ко всем.
Ему ответили, что это совершенно неважно. Пресл и другие сотрудники доцента их сейчас не интересуют, для них важен сам Разум. И усадили его в машину, где уже находилась Яна.
— Ваш секретарь была так любезна… — сказал кто-то Разуму.
Я думала, что он заартачится.
— Намечен план чрезвычайной важности, тесно связанный с вашим открытием: с его помощью можно наладить промышленное производство продовольственных товаров. Примерно так же, как мы сейчас фабричным способом изготовляем желе. Мы сможем накормить весь мир полноценными белковыми веществами, которых сейчас так не хватает. Большая часть человечества все еще не ест досыта, многие люди страдают болезнями почек из-за недостатка протеина. Ваше открытие поможет решить все эти проблемы. Шницели и бифштексы будут производиться на заводах в любом количестве из самого простого сырья. Без крови, без боен, без убийства животных, на радость вегетарианцам. Вы — спаситель человечества!
Сперва творец, потом спаситель! Мне показалось, что я в храме, где люди провозглашают: "Хвала Разуму!" Теперь я поняла, почему министр и его свита так долго ждали нас на улице, почему мой муж вдруг стал так необходим для них. Оказывается, наука превыше всего, потому что она всесильна. "Да ведь это не его открытие!" — хотелось мне крикнуть. Но вместо этого я сказала:
— А не обойдется ли промышленное производство белков дороже, чем разведение скота? Много ли нужно животным: сено и крыша!
Мне ответили презрительным взглядом. Приглашать меня в министерство, разумеется, никто не собирался.
— Все вопросы обсудит комиссия, — заявили мне. — Для этого-то нам и нужен доцент Разум…
Все они были в восторге от него и так верили в мужа, что я не смогла вставить о Пресле ни словечка. Ну, может быть, Пресл пробьется сам, может быть, в конце концов он и Разум смогут работать сообща.
Разум уселся рядом с Яной. Она даже не взглянула на него. Яна торжествовала: все-таки он не устоял — честолюбие взяло верх. Разум снова едет с ней. Видимо, он решил, что зря испугался Пресла и напрасно все утро притворялся живым человеком. А Пресл, возможно, уже сидит за решеткой. Или его высмеяли, как и всякого новоявленного пророка. Да разве он мог со своей фантастической версией добиться успеха? Его аллегория ни до кого не дойдет. Пресла надо было сразу же прогнать, зря Разум орал тогда в кабинете на самого себя. Видимо, в нем идет внутренная борьба. Я чувствовала, что ему надо помочь, все больше думала о муже, и мысленно отступалась от Пресла, который не хотел бороться и мечтал вести уединенную жизнь Робинзона Крузо.
Днем я села за рояль. Сегодня этю не показалось мне глупым и сентиментальным. Пальцы двигались с трудом, будто я снова начинала "Школу Беера". Впервые за несколько лет я не чувствовала себя чужой в собственной квартире.
Часа в четыре у дверей раздался звонок. Я никого не ждала и потому долго не открывала. Это оказались те же двое в военной форме. Как вы уже знаете, я не разбираюсь в чинах.
— В чем дело, товарищ? — опять спросила я, будто пришел один человек.
— Вы Елена Глори?
— Я уже однажды сказала вам, что нет.
— Был у вас утром биолог Пресл? — спросили они так, как будто это было имя и фамилия: "Биолог Пресл".
— Да. Но он не сошел с ума, — быстро сказала я. — Напрасно вы его ищете. Я уже советовалась с врачом насчет него.
— Он не сошел с ума. Он умер.
На этот раз меня никуда не возили, и все показания записали на месте. Опознавать покойного было не нужно. Хозяйка квартиры сказала им, что Пресл поехал к нам. Он несколько раз повторил, куда едет, словно предчувствовал, что эта поездка будет для него роковой.
"Так оно и оказалось, — подумала я, вспоминая подозрения Пресла. — Неужели Разум в самом деле владеет тайной жизни и смерти? Что, если он не только творец и спаситель, как бог, но и олицетворение зла, подобно дьяволу?"
— Умер-то он не от несчастного случая, правда? — спросила я. — Надеюсь, это не была автомобильная катастрофа или самоубийство?
Посетители с любопытством посмотрели на меня.
— Он умер естественной смертью, хотя был еще молод. Инфаркт. На этот раз они точно знали: смерть произошла от инфаркта. По крайней мере так им сказал врач, осмотревший труп. Пресл вел машину, видимо, он куда-то очень спешил и вдруг остановился на перекрестке. Уличное движение застопорилось, ближайшие водители поспешили к его машине и увидели, что он мертв.
"Наконец-то ему удалось остановить хоть какие-то машины", — печально подумала я и дала моим посетителям адрес родных Пресла. Прикрыв за собой дверь, они вышли.
Итак, теперь против роботов воюю я одна. Правда, можно объяснить смерть Пресла иначе: он был очень взволнован, когда ехал донести на своего патрона, которого любил, а тот его обокрал, и у молодого ученого произошел разрыв сердца. А может быть, он умер от великой скорби, от непосильного душевного напряжения, как герои классической трагедии; не исключено даже, что у Пресла был врожденный порок сердца, о котором он и сам не знал. Вскрытие покажет. Но я не могла бездумно ждать результатов. Пока что смерть Пресла служит подтверждением его фантастической версии, а это значит, что теперь моя очередь. Теперь я одна стою роботу поперек пути. Я единственная, кто знает о нем, кто подозревает его в убийствах и может испортить ему карьеру, единственное существо, которое в силах спасти человечество от Разума. Не потому ли он гулял со мной днем по городу, что хотел избавиться от меня? Может быть, чтобы выманить меня из дома, он даже подсунул мне настоящего Разума, которого прячет где-то в лаборатории?
Я поспешила в кабинет мужа. Там было все еще не убрано, валялись разбитые приборы, осколки стекла. Похоже, что тут в самом деле происходила схватка. Неужели это так? Неужели мой муж боролся здесь с роботом за жизнь Пресла?
— Разум! — позвала я куда более встревоженным голосом, чем тот, каким его только что окликали на улице гости из министерства: — Разум!
Я обыскала весь кабинет, но, конечно, ничего не нашла. Если мои подозрения справедли, вы и он действительно был тут, то, разбив все оборудование, теперь уже, несомненно, перешел в другую лабораторию. А может быть, он всюду посылает вместо себя робота-двойника, который служит ему так верно, что готов уничтожить всех противников, устранить каждого, кто мешает его успехам, в том числе и меня? Да, теперь моя очередь, это ясно. Надо сопротивляться, все равно — существует робот или нет. Смерть Пресла — явное доказательство того, что его гипотеза — самая вероятная. Теперь я должна проверить ее сама.
Конец Разума
В институте я появилась в самый разгар торжества. Гости собрались в зале заседаний. Уже давно в нем не происходило никаких сборищ, так что институтским служителям, наверное, пришлось все утро наводить порядок и убирать оттуда всякий хлам. Институт помещался в одном из старинных зданий КарлоФердинандского университета и выглядел довольно архаично. Современная аппаратура в помещениях верхних этажей резко контрастировала с потертыми плюшевыми креслами и затейливой лепкой на потолках. В зале заседаний, казалось, собрались императорско-королевские советники и доценты в старомодных пенсне, а не участники современных международных научных конгрессов-джентльмены в безупречных фланелевых костюмах, прогуливающиеся под руку со своими "силоновыми" супругами.
Сначала меня никто не узнал. Прежде чем идти сюда, я провела два часа у парикмахера, выгладила костюм и купила новую брошь. Это был первый этап моего эксперимента с целью проверить гипотезу Пресла. Я еще не совсем уродлива, особенно когда подмажу губы — они у меня бледны из-за малокровия. На меня даже оборачивались на улице. Разумеется, я заставила себя идти иначе, чем обычно, этакой эффектной походкой, вытянувшись в струнку, играя грудью и бедрами, как принято у "шикарных женщин". Когда я вижу на улице, как эти дамочки буквально состязаются друг с другом, покачивая бедрами и вертя задом, мне становится тошно. Но на этот раз я заставила себя держаться именно так, потому что мне надо было нравиться, надо было проникнуть в общество, которое прежде никогда не интересовало меня.
Первой меня увидела госпожа Ольсен.
С воплем, выражавшим одновременно восхищение и потрясение, и с таким видом, словно она вот-вот упадет в обморок, эта почтенная дама устремилась ко мне и заключила меня в объятия. О-о! теперь она понимает, почему утром я принимала их в таком затрапезном виде! Для того чтобы еще сильнее ошеломить ее вечером! Ах, ах, это нечестная игра. Ведь я покорю всех мужчин, совершенно их очарую!
На этот раз ее слова переводил один из сотрудников Разума. Он тоже смотрел на меня с удивлением и сказал, что мое появление столь же неожиданно, как и открытие моего мужа.
— Стало быть, я напоминаю вам амебу? — улыбнулась я. — Благодарю за комплимент. На газетных снимках она выглядит не слишком привлекательно!
Сотрудник покраснел. Раньше коллеги мужа при мне не краснели. Они относились ко мне почти как к служанке и зачастую, встав из-за стола, забывали поблагодарить за чай. Наверное, они думали, что это несущественно: ведь они обсуждают столь важные научные проблемы… Сейчас он покраснел и извинился. Я сама веду себя, как робот!
— Вы уже кончили заседать? — спросила я. — Уже придумали, как делать из угля гусиную печенку? Значит, теперь и еда будет синтетической? В таком случае я предпочту блюда из водорослей, если хотя бы они будут настоящие… А мой муж здесь?
Робот Разума при моем появлении удивился так, словно был настоящим человеком; меня опять охватили сомнения.
Он поспешно увел меня в какой-то кабинет.
— Ты пришла! Как я тебе благодарен! Столько раз я приглашал тебя зайти в институт. Но ты здесь всего лишь второй раз за много лет. Помнишь, когда-то я тебе показывал аудиторию, где в свое время читал лекции Эйнштейн?
Я не помнила.
— Не знаю, порадует ли тебя мой визит, — начала я.
Да, конечно, он робот: не случайно у него такая отличная память! Ведь идеальное запоминающее устройство — необходимая часть робота. В нем, как в самой полной картотеке, зафиксированы все детали биографии Разума.
— Я пришла шантажировать тебя, — продолжала я.
Нет, не надо сразу же действовать в стиле Пресла! Что если он действительно ополчился на Разума только из-за ревности к Яне, если он в самом деле лишь защищался, жаждал собственного успеха, хотел наказать Разума и отстоять свои права, прибегая к таким же насильственным методам, как и он? Что если Пресл вообще не был противником насилия как такового?
— Пресл убит, — тихо сказала я.
— Умер.
Ага, значит, он уже знает!
— Именно поэтому я особенно рад, что ты пришла. Я боялся, что ты опять все это истолкуешь как-нибудь не так.
— Мне все ясно. Ты присвоил чужое открытие и устранил сперва Чапека, потом Пресла, потому что они знали об этом. Я последний свидетель и могу разоблачить тебя. Так я и сделаю.
Я уселась на столик, закинув ногу за ногу, и стала пудриться. Совсем как в сцене из авантюрного романа. Словно бы я была роботом Мата Хари.
— Ты отлично знаешь, что это неправда, — возразил он. — Чапек умер от старости, результаты вскрытия уже известны. А Пресл — по чистой случайности. Он был в сильнейшем возбуждении, ты же сама видела. В таком состоянии с человеком может случиться что угодно. Все-таки надо было вызвать к нему психиатра. А эта его навязчивая мысль о роботе! Теперь понятно, в чем дело: он был уже болен, ходил почти в бреду, с затемненным сознанием. Его смерть все объясняет. Спасти его мог только Карел. Пресла надо было отправить в больницу. Я его не убивал. Ты думаешь, просто заставить человека умереть естественной смертью? Это не то, что погасить свечку! Ведь человеческий организм сопротивляется смерти всеми своими силами. Убить не так просто, как за подозрить в убийстве! Человеческое мышление упрощает факты, таков наш метод познания. Но упростить — не значит найти правду. Я сумел создать живую амебу, но это еще не значит, что я могу тем же методом превратить живую ткань в мертвую. Возьми обратный при мер: Флемминг, открывший пенициллин, не мог бы создать живые кокки. Все это нелепость, как и выдумка о роботе. Порождение агонирующей психики Пресса.
— Может быть, и нелепость, но это уже второй смертный случай. Я не собираюсь ждать третьего. Главное — смерть этих людей была выгодна для тебя.
Разум вскипел:
— Погляди-ка мне в глаза! Чего ты хочешь? Зачем ты пришла сюда? Уверен, что ты и самой себе кажешься выряженной куклой. Я тебя хорошо знаю. Ты все еще моя жена и не можешь относиться ко мне, как палач к преступнику. Я не совершал никакого преступления и вправе ожидать, что ты поможешь мне, даже если я в чем-нибудь и провинился.
— Мне тоже нужно защищаться. Ты сам сказал утром, что уничтожишь меня. Ты угрожал и Преслу, и вот он мертв!
— Чего же ты хочешь? — сказал Разум серьезно. — Долго ли ты еще будешь унижать меня? Неужели я и перед тобой должен разыгрывать глупую комедию с роботом? Через несколько минут начнется пресс-конференция. Я заявлю, что открытие сделано не мной, а Преслом.
— Ты мог заявить об этом еще на заседании у министра. Ты мог послать за Преслом сегодня утром, когда за тобой приезжали в лимузинах! — Я защелкнула пудреницу. Разум стоял передо мной подавленный, с виду совсем как настоящий человек. — Вся наша эпоха абсурдна, Разум, как и ты, абсурден сам по себе. Дико, к примеру, хотя бы то, что человек может преодолеть за час расстояние в сто километров и даже не вспотеть. Ведь передвижение должно утомлять организм. Абсурден тот факт, что человек поворачивает выключатель и становится светло. Ведь он должен бы силой преодолевать стихию тьмы. Какой ценой мы платим за все эти абсурды? едь все наши органы чувств созданы природой в расчете на относительно медленное напряжение и трудовые усилия. И вот результат: мы оказываемся во власти машин. В руках разумов! Бр-рр!
Я соскочила со стола.
— Значит, ты хочешь разойтись со мной? — почти с надеждой спросил муж. Неужели он так наивен и думает, что я ничего не понимаю?
— Нет, мне нужна доля твоих успехов! Я иду по пути Пресла! Когда я готовила чай и прислушивалась к их разговору, меня осенила мысль, что Пресл пришел лишь потому, что его оттерли. Как и меня.
Разум возликовал:
— Да я ведь всю жизнь именно это тебе и предлагал. Мы так и собирались жить с самого начала. Ты будешь моей сотрудницей. Наука — замечательная вещь! Познавать с ее помощью мир — это приключение, которое вполне заменит нам те усилия, напряжение и борьбу со стихией, о которых ты сейчас говорила. Когда-то человек, чтобы подать во тьме сигнал себе подобному, высекал камнем искру и разжигал огонь.
— Сейчас люди "высекают огонь" с помощью атомных бомб.
Разум нахмурился.
— Чего же ты все-таки хочешь?
— Хочу полноценной жизни для себя. Теперь у тебя найдется для этого время. Ты не поедешь за границу и расстанешься с Яной. Возьмешь домой Енду. А я снова стану пианисткой. — Разум глубоко вздохнул. Может быть, с облегчением? — Я думаю, тебя уже не допустят к исследовательской работе после того, как ты заявишь, что открытие принадлежит Преслу.
А может быть, он все-таки человек?
Разум улыбнулся.
— Спасибо тебе. Знаешь, в последние дни я подчас испытываю странные чувства. Видимо, то, что ты предлагаешь, и в самом деле лучший выход. Я согласен принадлежать семье. Иная жизнь не для меня: это я понял сегодня утром, когда был по-настоящему счастлив. Именно потому, что провел это время в стороне от людей.
— А где именно ты его провел?
Он притворился, что не понимает.
— То есть как это где?
— Где мы были с тобой сегодня утром?
Информацией подобного рода настоящий Разум, несомненно, еще не успел зарядить своего робота. Я спрашивала, но он не мог сказать о прогулке по набережной, не помнил о Валашской улочке. Полный провал! Из информации об утренних событиях в его запоминающее устройство не было заложено ничего!
— Я не помню, — твердил он.
То ли он в самом деле ничего не замечал во время нашей прогулки, то ли я говорю сейчас не с Разумом, а с его роботом?
Он понял, что я его перехитрила.
— Это было странное, неповторимое утро. Я был счастлив, и вместе с тем меня обуревала тревога… Кроме того, я ведь тоже любил этого юношу, и мне не хотелось, чтобы мой ближайший сотрудник стал моим врагом. Тем более собственная жена. Теперь этому конец, вот увидишь.
И он повел меня обратно, в зал заседаний.
Я шла с ним не без недоверия. А что если все это притворство? И утреннее поведение Разума тоже? Что если ему нужно только выиграть время, и он уже сейчас рассчитывает в своем искусственном мозгу, как устранить меня — последнее препятствие на пути к полному успеху?.. Если, конечно, он робот. Но если он подлинный Разум и, отнесшись ко всему этому честно, выполнит то, что обещал, тогда, значит, Пресл был безумен, его гипотеза нелепа, а смерть бесцельна. Ведь он мог прийти к нам утром и сказать Разуму, как я сейчас: заявите во всеуслышание, что вы присвоили чужое открытие. Сегодня днем он мог принять капитуляцию Разума. Что ему еще было нужно?
Нас окружили журналисты. Меня фотографировали во всех ракурсах. Разум улыбался рядом со мной; я вдруг стала сенсацией, меня расспрашивали, умею ли я стряпать и что варю на обед, счастлива ли я в браке, какие блюда любит мой муж и что он ел в день своего открытия. Журналисты были в основном французы, попавшие к нам проездом. Вообще-то иностранных журналистов в Праге немного; здесь для них слишком спокойное место.
В баре я села, взяла аперитив и стала наблюдать за тем, что делается вокруг. Разума увели куда-то на кафедру и уже нацелили на него кинокамеру. Время от времени я произносила какую-нибудь вежливую фразу. Зарубежные гости расспрашивали преимущественно о Рудольфе II, о том, где именно жил Тихо де Браге и тот ли это самый замок Градчаны, о котором пишет Кафка. Нет, извините, не тот. Кто-то спросил меня о Големе.
— А это в самом деле любопытно, — сказала я с удивлением. — В нашем городе, по преданию, раввин Лев сотворил Голема, здесь же Чапек придумал своего робота, а мой муж создал искусственную амебу.
— Genius loci!
[8]— восклицали гости. — Стало быть, ваш муж — новый волшебник.
Вырвавшись от журналистов, я присоединилась к компании ученых, стоявших около кафедры. Все они были благовоспитанные, церемонные, у каждого в руке рюмка аперитива — скорее аксессуар, чем сосуд с алкоголем. Разговор шел такой:
— Герман Кан подсчитал, что уже сейчас, в шестидесятых годах, израсходовав пятьдесят миллиардов долларов, можно создать бомбу, которая взорвет земной шар, — сказал один, у кого голова была подобна большому яйцу, на которое нацепили очки.
— Ну, теперь появится и другое оружие, — усмехнулся другой, наблюдая, как моего мужа фотографируют на кафедре.
Конечно, об этом-то я и не подумала: ведь с помощью его открытия можно убивать! Можно уничтожить не только Чапека и Пресла, но целые народы!
— И к тому же оружие намного более безопасное, чем ядерное: ведь оно не отравляет атмосферы, — продолжали собеседники. — И более надежное, чем даже табун или сарин. Я не знала, что такое табун и сарин, но содрогнулась, услышав эти слова. У меня даже дыхание перехватило.
В самом деле, мне не приходило в голову, что мой муж может создать смертоносное оружие, способное истребить все человечество, оружие столь же ужасное, как та бомба, о которой говорили сейчас эти господа. Теперь мне стало ясно, почему Пресла так волновала мысль о содружестве ученых, о разумных творцах знания. Ведь если у них в руках такая мощь, они должны быть морально безупречны. Таково минимальное требование к создателям науки, и оно совсем не столь абсурдно, как нам казалось. Наука делает гигантские успехи; в руках ученых оказываются настолько громадные силы, что им непростительно даже незначительное прегрешение в области морали: ведь оно может привести к мировой катастрофе. И я подумала, что этим людям здесь следовало бы ходить не в светлых фланелевых костюмах, а в черном облачении схимников. Мне показалось нелепым, что у них есть жены, которые гоняются за модой, поку" пают какие-то побрякушки, сувениры. Разве они имеют право предаваться роскоши и суетности — люди, которые держат в руках будущее человечества, которым стоит лишь чуть оступиться, и все мы можем поплатиться за это жизнью?
— Прежде всего я хотел бы подчеркнуть, — уверенно начал Разум, открывая прессконференцию, — что открытие сделано не мной. Подлинный его автор — наш коллега Пресл, трагически погибший сегодня. Он и все мои сотрудники…
Зал разразился рукоплесканиями. Да, да! Я-то думала, что Разума прогонят с кафедры, освистают, начнут ломать мебель! А ему рукоплещут за великодушие, за скромность! Он вознесся еще выше, и признание в том, что он присвоил чужое открытие, ему ровно ничего не стоило. Теперь я поняла, почему Пресл не пришел прямо к нам, поняла, почему ему было недостаточно признания Разума, почему нельзя допустить, чтобы Разум так легко отделался…
Ведь если мой муж действительно жаждет только личного успеха, если он хоть единожды поддастся искушению, он может погубить все человечество с той же легкостью, с какой сейчас обокрал или, допустим, лишь обошел Пресла. Если в руках у него безграничные возможности, он должен быть абсолютным совершенством, иначе все погибло. Это звучит невероятно, но это так, и ничего тут не поделаешь — в такую уж эпоху мы живем: во времена Хиросимы, сарина, табуна, ботулотоксинов и открытия Разума.
Я кинулась к министру, который беседовал с несколькими чиновниками. Но он меня не понял, наверное, решил, что я выпила лишнего, потому что я говорила сбивчиво и торопливо.
— Ваш муж уже сказал мне, что решил не ездить в Рим. Что ж, пожалуй, это разумно. А если международная организация биологов захочет перенести свою резиденцию к нам, мы возражать не будем. В конце концов лучший биолог мира сейчас у нас!
Значит, Разуму удалось и это! А почему бы нет? Будет даже очень лестно, если целое международное научное учреждение приедет к нему, как гора к Магомету.
— Но он совсем не ученый, он робот! — услышала я свой голос. — Он робот и держит в плену настоящего Разума, которого надо освободить!
Министр переглянулся с сотрудниками, и на лицах у них появилось такое же выражение, какое, видимо, было у меня и у моего мужа, когда мы впервые услышали гипотезу Пресла. Может быть, и меня отправят в психиатрическую лечебницу? Правда, у меня есть одно "преимущество": от меня пахнет алкоголем.
Я усмехнулась и нетвердой походкой пошла обратно к стойке. Это их успокоило. Люди вообще склонны относиться к пьяным снисходительно; они лишь улыбаются, глядя на этих наркоманов, слушая их бредни, их вздорную болтовню. Ведь человек одурманивает себя алкоголем, чтоб найти забвение, утолить неизбывную тоску. Что бы сталось с нашей цивилизацией, если бы человечество не знало алкоголя, не находило в нем призрачного счастья?
Я попыталась отыскать Ольсена или Яну, хотела предостеречь их насчет Разума, потому что все остальные сотрудники были на прессконференции, а врываться туда не имело смысла: там бы меня и вовсе высмеяли.
Но Яна и Ольсен куда-то исчезли. Я нашла их на втором этаже в секретариате. Ольсен вытирал со своих губ следы помады; рукав его светло-серого пиджака тоже был испачкан.