пророкотал кавказец, гортанными децибелами возвещая о...

...О, это было точно здесь и почти так же. "Дорогой! Бери гвоздики!
Девушка будет рада. Это, наверное, за девушку воевал?" - пожилая шустрая
торговка показала на себе, имея ввиду лиловую гематому вокруг пиратского
глаза с розовой медузкой из лопнувших капилляров.
Тогда, шесть весен назад, Андерсон сбежал из нейрохирургического
отделения, чтобы сделать Барби подарок. Он стоял здесь, тараща выпуклый
фиолетово-красный глаз, дико озирая цветочный ряд, как небритый безумец, в
длинном плаще, который час назад нашел в раздевалке санитаров, и в
больничных тапочках, мокрых от весенней жидкой грязи. Плащ был без пуговиц -
одной рукой Андерсон сжимал вместе парусиновые борта на груди, скрывая
полосатую пижаму, а другой мял бумажные деньги - словно клок газеты перед
запалом. Он держал голову прямо, боясь наклониться, - недавнее сотрясение
серого вещества иногда сказывалось кратковременным головокружением, птичьим
клеваньем головой и предательским подгибанием коленей.
Гвоздики даме, принесенные полуживым поклонником, пострадавшим из-за
этой же дамы. Это уже подвиг. Но, впрочем... Для этого совсем не обязательно
быть Андерсоном.
- За девушку воевал, - подтвердил Андерсон, удивляясь собственному
голосу, который он слышал только одним, здоровым ухом, и впервые после того,
как первый раз Барби навестила его в больнице, ощущение сумасшедшей детской,
прямо песьей радости сменилось донкихотовой гордостью: он победитель!
Раненый, но победитель.

А началось все это... Когда же это все началось. А ведь, черт побери,
все началось со Светланы - а он уже и думать об этом забыл, приписывая
только себе все свои пороки и добродетели, от которых закрутилась эта
дьявольская карусель! Бог ты мой, неужели Светлана, подруга Светка, надежная
шалава Светик, с которой можно было целоваться или сидеть в баре, просто
так, от скуки, без всяких последующих взаимных претензий... Неужели она, -
всего какой-то парой фраз! - могла так круто вывернуть его жизнь.
...Чего ему не хватало? А Светлане? Четыре курса института позади, еще
бы год - и все разлетелись кто куда. Часть однокашников уже определилась,
создав семьи де юре или хотя бы де факто. А он был вольная птица и искренне
этому радовался: молодость впереди, не стоит стареть раньше времени.
Светлана, в отличие от своих сверстниц, озабоченных к пятому курсу, как бы
не улететь к черту на кулички не закольцованными, казалось, относилась к
своему будущему сообразно настоящей разбитной жизни - никак. С чего вдруг
она ляпнула тогда, в тот вечер...
И вечер был для них как вечер, каких уже минуло сотни: томно грустящая
осень, тягучий запад необремененого заботами дня. Он взял Светлану, благо
она тоже слонялась без дела, и вышел с ней в парк. Как обычно присели на
открытую скамейку, спиной к умирающему солнцу. Говорить было не о чем, -
просто курили. Помнится, он случайно повернул голову и вдруг загляделся на
закатное эхо, которое таяло за липовыми кронами. Шуршащие звуки окраинного
микрорайона, поздний закат и горьковатый запах желтеющей листвы внушали
такое безотчетное счастье, наверное, определенное молодостью, здоровьем и
неясной перспективой - чуть сладкой и чуть тревожной, что можно было
заплакать рядом с такой же, родственной Светкиной душой. Он перевел взгляд
на свою подругу. И удивился, по новому выхватив ее профиль, отдавая себе
отчет в том, что видел это уже много раз: прямой греческий нос над красивым,
всегда красным и без помады, ртом с чуть выдающейся вперед рельефной верхней
губой - при поцелуях нижнюю, якобы несмелую, приходилось отыскивать. Под
детским, трогательно тяжеловатым подбородком, по белой гусиной шее, вверх и
вниз, плавает нежный подкожный шарик. А какие у его подруги волосы:
хлопковый пук, как будто на голову навалили белоснежной пожарной пены, - все
это сейчас, в закатных волнах, играющих желтыми зайчиками в Светкиных
клипсах, выглядит гигантским, пропитанным янтарным светом, одуванчиком.
Они приехали сюда из одного маленького городишки, до этого закончив
одну школу, где все десять лет не обращали друг на друга никакого внимания.
Однако ничего необычного в том, что в студенческом общежитии земляки стали
не разлей вода. Ходили вместе в столовые, в кино, на танцы. Он научил ее
красиво курить, она его - правильно целоваться. Это совершенно органично
стало обыкновенным и бесстрастным их занятием - курить и целоваться. Они ни
куда не спешили, поэтому, как водится, незаметно прошли годы. Только иногда,
сдувая с сигареты пепел, который целеустремленно летел в выпуклый вырез
кофточки, чтобы нежным комочком уютно устроиться в тесной ложбинке, Светлана
усмехалась:
- Андрюша, тебе пора бы влюбиться, а то и меня замуж никто не возьмет.
- А зачем! - искренне и эгоистично набрасывался Андрей на первую часть
сложного Светкиного предложения, в котором уже имелся и ответ на этот
вопрос. - Куда мне спешить?

Он потом иногда думал, что, возможно, тогдашнее его чудесное открытие
образа вечернего "одуванчика" могло придать иное направление жизни, согласно
закону "ветвистости" судьбы - "если бы"... Однако... это могло иметь
значение для "того" Андрея, но не теперешнего Андерсона. Сейчас он,
осознавая сложности своего современного бытия, все же ни о чем не жалел, а
если точнее, гнал от себя все сомнения.
- Какая ты, Светик, оказывается, красивая, - как принцесса!... -
вырвалось у него тогда.
- Оказывается... - Светлана сдула пепел, как обычно, на себя, в этот
раз он рассыпался серой пудрой по светлой, Андрею показалось, чуть
дрогнувшей коже, и грустно продолжила, глядя в сторону: - Андрей, ты знаешь,
как меня девчонки в комнате прозвали? Леди Холидей. Твоя, Андрей, леди
выходного дня или, точнее, свободного дня. Мне обидно, Андрюша, меня это
перестало устраивать... Пятый курс...
- Что ты предлагаешь? - Андрей автоматически произнес эту фразу,
которая могла означать начало обороны, или, наоборот, капитуляции на
каких-то взаимовыгодных условиях, но на самом деле ничего тогда не
обозначала. Осознанно же, пользуясь повисшей паузой, вызревала паническая
мысль, похожая на катастрофически тяжелеющую каплю: все пропало: спокойная
жизнь, ощущение надежности, предсказуемости... То, что давалось целые годы
легко, и поэтому, казалось, ничего не значило, - на глазах разрушаясь,
обретало меркантильный, дорогой смысл. Да, Светлана порой неделями
пропадала, в основном, по безразличной воле Андрея, в каких-то кампаниях,
общежитиях, квартирах. Но тем не менее оставалась близко, нужно было только,
не открывая от лени и уверенности глаз, пошарить рядом рукой.
Она ответила ему словами, которые не попадали в следы его мыслей, но
имели то же самое направление - они были о драгоценном Андрее, единственно о
нем и ни о ком больше. Эту жертвенную адресность он тогда стыдливо заметил,
и ему даже стало впервые жалко Светлану.
- Тебе нужно менять имидж, Андрей, - она сказала это несколько
легковесно, даже развязно, но в то же время по-матерински напутственно. -
Кому ты такой нужен, кроме меня идиотки? Посмотри на себя в зеркало. Трын
трава - рохля!... - Ее явно понесло, но Андрей, как оглушенный горем и при
этом загипнотизированный обаянием ее многолетней, бескорыстной дружбы,
внимал совершенно серьезно всеми уровнями своего молодого, еще гибкого, еще
восприимчивого сознания. - Стань более решительным и отчаянным, стань
орел-мужчиной. Понаблюдай за болгарами с транспортного - отбою от наших дур
нет!... Ладно, - она встала, лихо отщелкнула окурок в кусты, а потом
нарисовала в воздухе аналогичный, но нежный, падающим кузнечиком, щелчок по
носу Андрея, от чего он даже зажмурился, - короче, стань, к примеру... Ну,
что ли, - Андерсоном: имя Андрей, имидж - Андерсон.
И она ушла тогда - не насовсем, не исчезнув. Просто резко и
бесповоротно трансформировалась ее суть. Под воздействием такой метаморфозы,
а также сказанных последних фраз еще "той", до превращения, Светланой, а
потому значимых, как заклинание, - Андрей, подобно удачно закодированному,
стал быстро превращаться в Андерсона.

    2.


Одна из самых дорогих фотографий в родительском альбоме: лихой офицер
царской армии, с кудрявым чубом из-под форменной фуражки, усы черными
кольцами, смелый, слегка ироничный взгляд, - жених; одна рука покоится на
резном стуле с высокой спинкой, на которой сидит красивая грустная невеста с
веером, тонкие руки в высоких белых перчатках. Это прапрадедушка и
прапрабабушка Андрея по линии матери. О них почти ничего не известно. Были -
и все. Начало века... Какая-то нерусская фамилия... Кажется, он, этот,
наверное, если судить только по запечатленному фото-мгновению, неулыбчивый
поручик, ушел добровольцем в армию барона Врангеля, где сгинул в
безвестности... Очень хотелось, чтобы "пра" были какими-нибудь известными
людьми - дворянского происхождения или артисты... Тогда бы к Андрею, их
потомку, было другое отношение, да и сам он ощущал бы себя по-иному - более
уверенно, внимательнее бы относился к своим корням. А так: бабушки-дедушки,
дяди-тети - ни спортсменов, ни дипломатов, ни-ни... Поэтому - что его
держало в родном городе после одиннадцатого класса? Ничего: сорвался, как
перекати-поле, и уехал без всякого сожаления. Кем уехал? Просто Андреем,
плюс среднерусская фамилия, плюс "средний балл" в аттестате, плюс еще
несколько формальных параметров...

...Он принял предложенную, возможно, в шутку, великовозрастной
баловницей Светланой формулу: имя - имидж.
Нет, дело, конечно, было не в том, кому он такой нужен, посмотри на
себя в зеркало и так далее. С этим, как раз таки, все обстояло нормально.
После разговора со Светланой Андрей впервые серьезно задумался над своим
образом, который, как показалось после недолгих размышлений, и определял его
место, как и место каждого, в среде обитания: не имеет значения, что у тебя
внутри - тебя принимают согласно твоему поведению, которое есть зримая форма
образа. Ты можешь совершать видимое другому глазу действие легко, с большим
запасом, экономя ресурсы, и наоборот - с великим напряжением сил, на грани
возможностей, либо даже имитируя, всего лишь рисуя его, - но именно
увиденное, или воображенное увиденным, "от и до" будут границами, очерками
твоего образа. Андрей был откровенен сам с собой, поэтому понимал, что ему
больше подходит английское слово "имидж" - в котором для русского человека
больше маскировки, это как бы подделка под реальный образ. Что ж... Говорят,
иногда способ становится сутью - посеешь привычку, пожнешь характер.
Впрочем, как он уже вывел для себя, это не является важным. Главное во всей
его намеченной "перековке" - добиться определенного отношения окружающих.
Ведь впереди еще целая жизнь, в которой нужны острые локти, боксерский нос
без костей и крепкие зубы. И он слепит, воспитает себя таким, как сказала
Светка, - орел-мужчиной!... Тем более, что кое-какая база имеется: здоровье
- дай бог каждому, метр восемьдесят пять росту плюс третий, правда еще
детский, со школы, разряд по вольной борьбе.
Он набросал стиль поведения: уверенный, смелый, решительный. Все
поступки - наотмашь, до конца, без остатка, чего бы не стоило. Смотрел на
себя со стороны - сошедший с древней пожелтевшей фотографии царский офицер.
То ли немецкая, то ли французская фамилия. Но - русский. Рано или поздно
гены дадут о себе знать... Он заметил, к радости, что многое стало удаваться
неожиданно быстро, и, что самое приятное, ему показалось, он стал внутренне
изменяться. Поначалу было жалко тех людей, которые на себе стали испытывать
его крутость, которые раньше знали его другим, более мягким, более
терпеливым и терпимым человеком. Его изменения до боли неожиданны для них,
но Андерсон, понимая это, топил свою жалость, как топят "из гуманности"
нежелательного котенка, в глубине души надеясь, что люди скоро привыкнут к
новому имиджу и перестанут страдать от его проявлений, которые усугубляются
предыдущими знаниями - о прежнем Андрее.

Светлана так и не прибилась ни к какому надежному острову и "доплывала"
пятый курс рядом с... Андерсоном - с Андреем, осененным свежим имиджем. Для
окружающих в их отношениях ничего не поменялось. Сами же они знали, что
стали более чем друзья - они стали компаньонами, отношения которых зиждутся
не на чувствах, ненадежных в силу своей воздушной, капризной сути, а на
договорном фундаменте, трезво заложенном: мы нужны друг другу, но при этом
абсолютно свободны. Светлана шутила, применяя формулу из диамата: свобода
это осознанная необходимость... И грустно добавляла, что после защиты
диплома придется ехать вслед за Андерсоном, куда он, туда и она, - в силу
этой самой заносчивой, но порой такой беспомощной, "осознанной" мадам.

Да, все началось со Светика, все-таки чудной, необычной девчонки. Но
перелом произошел в ресторане - центральном кабаке города, куда они со
Светланой стали частенько наведываться, следуя настойчивым пожеланиям нового
имиджа.
...Тот визит с самого начала был несколько необычен по сравнению с
предыдущими. Весь зал как бы вращался вокруг двух центров, что было странно
для заведения. Первый центр состоял из группы городского криминала: столик
на шестерых мужчин, стрижки-ежики, втянутые в острые плечи, лица с показной
угрюмостью... Официанты мелькали кометами, ансамбль оплачен на весь вечер
вперед, посторонние заказы не принимаются. Бородатый электроорганист, он же
сидячий конферансье, блистал, кроме потной лысины, эзоповой, как ему
казалось, речью, сквозящей безвкусицей, угодливостью и елеем: "А теперь для
уважаемого Шуры из нашего центрального собора, только вчера покинувшего
жестокие и несправедливые места, звучит эта песня!..." Тягучий скрежет
бас-струны, фоновый свист микрофона и: "Меж высоких хлебов затеряла-ася
небогатое на-аше село, горе горькое по свету шлялося..." или: "Были мы
карманнички, были мы домушнички, корешок мой Симочка и я!..."
Второй центр неброско, но с достоинством закрутила группа кавказцев:
два стола вместе на дюжину крупных человеков, среди которых всего одна
маленькая розовая дамка. Свободное, без комплексов и оглядки на
"авторитетов", гортанное общение, стол ломится от жареного мяса и цветастых
бутылок. Музыка заказана, говоришь, "дарагой"? Грустно, жаль, опоздали,
ничего, бывает, Илларион, давай, генацвали, нашу: "Шемтвалули!..." Песня,
аккуратно и грамотно разложенная на два, три голоса, рокот и эхо гор.
Ансамбль безмолвствует в вынужденной паузе, не смея перебить, "авторитеты"
делают вид, что это их не интересует, с великодушным видом посматривают на
альтернативный центр. Им не нужны разборки, не нужен шум в людной точке,
подмечает Андерсон, их авторитет в данный вечер, в данном месте держится не
на прямой угрозе немедленной возможной расправы, а на имидже, который,
впрочем, имеет вполне реальную основу. Вес же кавказцев - образ раскованных
горцев, который является манерой их повседневного поведения, посему легко им
дается. Горцы отдыхают, криминалы - напряжены. Однако суть расстановки сил
это не меняет - вполне могло быть и наоборот: в том и другом случае сумма
векторов равна нулю.
Они со Светланой сели за столик-малышку у окна. Чтобы не было рядом
посторонних, Андерсон попросил официанта убрать два оставшихся свободными
кресла: приятель, нужно с невестой поговорить, проблемы, понимаешь...
Официант кивнул - скорее, кинул поклон: как прикажите. Понял, что перед ним
не лох, подумал Андерсон и огляделся: с чего начать?
Нет, он сегодня не хотел играть собой и Светланой, как клиенты
остальных полутора десятков столиков, роль наполнителя, среды, подставки, на
которой, как шумные юлы, вращаются чужие центры. Андерсон решил стать...
третьим "центром", таким образом нарушить векторную гармонию. Для этого
решения ему пришлось внутренне зажмуриться и приподнять планку своей уже
каждодневной наглости немного выше обычного: на величину приращения
"дельта", - как он математически выражался. Этих "дельт" было уже много
позади, поэтому от высоты планки порой захватывало дух. Но ни разу еще
Андерсон не отступил, хоть это стоило ему уже потери нескольких друзей,
обиды многих малознакомых и, еще больше, совсем незнакомых людей, сбитых в
хроническое растяжение больших пальцев обеих рук, шатающегося зуба и
красивого, но трудно обриваемого шрама на подбородке.
Светлана ушла танцевать со студентом-африканцем. Неплохой получился
дуэт для танго, отметил Андерсон не без гордости: его роскошная женщина с
гигантским сиреневым бантом на гибкой талии умеет танцевать, таскает негра
только так. Да и он, видать, способный бой. Тарам-та-ра-рам!... Раз-два!...
Черное-белое, черное-белое! Длинная белая юбка не успевает за танцующими и,
как бы боясь отстать, то и дело обхватывает черный смокинг по узким
брючинам, залетая то справа, то слева. Пробегающий мимо официант смотрит на
Андерсона удивленно-сочувственно, Андерсон пожимает плечами: мол, я же
говорил, проблемы...
Светлана подсела к интернациональному столику, оттуда донеслись
английские слова. Это в ее стиле: тренинг английского - превыше всего, не
упустит случая. Что ж, самый удобный момент для начала. Андерсон еще раз
оценил объекты для своего возможного нападения и еще раз оправдался перед
собой: дело не в симпатиях или антипатиях, просто "третий центр" нужен ему
лично, Андерсону, а всякое самоутверждение быстрее всего проходит через
конфликт. Итак, приоритеты. "Криминалы" - разумеется, ничего хорошего, но
все же более свои, чем грузины. Хотя бы потому, что местные. Значит, решено,
- грузины. И тут же выявил самое уязвимое место в кампании горцев: женщина.
Он представил этот и без того говорливый улей растревоженным: вах, слушай,
зачем себя так ведешь, ты мужчина - я мужчина, ладони к небу, палец в твою
грудь, в свою - кулак, клянусь мамой!... Вмешаются криминалы, вступятся за
"своего", все закончится миром, но Андерсона здесь запомнят, следующий раз
швейцар с орденской планкой встретит его "элитно": поклон-поклон, ладонь к
фуражке, здрасс-сь... ждем! Ждем!...

Он пригласил ее на медленный танец... Компаньоны почти не обратили на
это внимания, ну ничего... Она оказалась худенькой девочкой в коротком, но
пышном, под балерину, розовом платье, с незамысловатой прической из гладких
темно-русых волос, в которой самой заметной деталью был непослушный
пружинистый завиток на виске, словно спиралька серпантина, украшающего
перламутровое маленькое ушко. По тому, как она держала голову на тонкой шее,
чуть набок, можно было предположить, что волосы в обычные дни жили
аккуратной мягкой косичкой, уютно мостящейся на хрупком плече и теребимой
тонкими смуглыми пальцами, которые сейчас лежали, как крошечные усталые
балеринки, почти без прикосновения, на предплечьях Андерсона.
- Меня зовут Андерсон. А вас, извините, наверное, величают Ниной или
Тамарой. Или Наной?...
- Я Варвара, - просто ответила девушка, - очень приятно. - Глянула
внимательно и добавила: - Варя.
- Ва-ря... - растягивая, повторил Андерсон, вслушиваясь, как будто
оценивая на звук собственного голоса необычное слово. - Редкое имя... Тем
более, для грузинки.
Варя усмехнулась:
- Так же, как и ваш "форин нейм" - для, наверное, русского. Кстати, с
чего вы взяли, что я - грузинка?
- А разве нет? Вы что, не с Кавказа? - в его голосе просквозили
неприязненные нотки. Он не любил, когда местные девушки ходили под руку с
выходцами из Кавказа, Средней Азии, с болгарами, африканцами - которых полно
училось в местных институтах. Он обернулся, нашел глазами Светку, уже,
казалось, хохочущую по-английски. "Оу, йес!... Оу, ноу!..." Нет, все-таки
правильно, что он выбрал сегодня объектом для нападения иноземцев.
- С Кавказа, - подтвердила Варя, проследив направление его взгляда, - с
Кавказа. Красивая у вас девушка.
- А... эта! - Андерсона застали врасплох. - Это сестра. Как сестра,
друг. А вы тоже не одна? Я не имею ввиду всю вашу кампанию...
- Да, я пришла с Володей Беридзе, - она вывернула голову, указывая на
свой стол. - Вон тот, он отличается от всех. Огненные волосы.
- Рыжий?
- Огненный, - без эмоций поправила Варя.
"Оу!... Кис ми, плиз!" - завизжала Светка, барахтаясь на коленях у
африканца.
Андерсон обеспокоено завертел головой:
- Варя, вы какой язык изучали? Я, например, немецкий... Что она там
глаголет?
Варя лукаво улыбнулась, состроив вопросительную паузу.
- Это сестра, сестра. Это сестра! - успокоил ее Андерсон.
- Ничего особенного, мистер Андерсон. Ваша сестра говорит: "Поцелуй
меня, пожалуйста".
- А!... - Андерсон выдал хриплое междометие, смесь разочарования и
облегченности. - А я то думал... А, скажите, Варвара, Барбара, Барби... -
можно я буду вас так называть?...
- Нет.
- Спасибо. Скажите, все-таки. Ваш этот... Володя - грузин?
- Возможно, - ответила Варя. - Спасибо.
- Что значит "возможно" и за что спасибо? - не понял Андерсон.
- За танец, - Варя мягко отделилась от него, - музыка, мистер Андерсон,
умолкла шестьдесят секунд тому назад.

Воспоминания о последнем часе пребывания в ресторане зыбки и
неуверенны. Не только в силу того, что природа предусмотрела автоматически
вытирать из памяти болевые сектора, имеющие способность бесконечно, цикл за
циклом, травмировать прошлым выздоравливающее настоящее. Скорее всего еще и
оттого, что в какое-то мгновение в ресторане Андерсон ощутил себя
бесконечно, непоправимо обманутым. Такое бывает с разочарованно
пробудившимся человеком: только что там, за порогом сна, в руках была
какая-то прохладная розовая сказка - он соприкасался с нею, слышал ее мятное
дыханье, чистый ровный голос... И тогда утреннее настоящее, отрицающее сон,
которое наплывает всеми обычными радостными красками и звуками, -
раздражающе, неприятно, вероломно...
Именно такое пробуждение стушевало, лучше коньяка, ресторанную картину,
смутило ее осмысленную палитру. Куда подевалась логика (осталась одна
решительность, став отчаянной), которая уверенно прописывала
последовательность действий? Туда же, куда вдруг провалилась цель -
имидж?...
...Андерсон косвенной походкой, трогая для устойчивости все попутные
предметы - кресла, спины, - подошел к столику, где смеялась Варя, окинул
дерзким долгим взглядом кампанию. Заиграла какая-то идиотская музыка. Он
неумело имитировал светский поклон. Варя, перестав смеяться, вопросительно
посмотрела на Огненного, тот отрицательно покачал головой. Варя, кротко
глянув на Андерсона, повторила движения. Андерсон молча протянул девушке
руку, нетерпеливо вздрогнула напряженная кисть. За столом перестали
разговаривать, Огненный освободил свои ладони от предметов и жестов и
выложил их кулаками на стол перед собой. Андерсон усмехнулся. Варя, не
поднимая глаз, медленно встала и пошла с ним в центр танцевального пятачка.
Музыка закончилась, но он ее не выпустил из рук, отчаянно сцепленных на
тонкой розовой талии борцовским замком, - боялся проснуться... Далее все
произошло быстро и не так, как предполагал Андерсон. Как сквозь туман он
увидел быстро встающих и гуськом устремляющихся к выходу "криминалов"...
Решительно отстраняясь от причитающей Светки и жестикулирующего африканца,
подошел Огненный-Рыжий-Беридзе, вырвал сказку из рук уже теряющего сознание
Андерсона, левой рукой зацепил его челюсть, легко выворачивая послушную
голову в нелепый вздернутый профиль, а затем правой, высоко размахнувшись,
ударил...

    3.


...Жила-была девочка. С того самого времени, когда она начала понимать,
что она - Варя, у нее было много братишек и сестренок, много теть и один
дядя, - он был один на всех, он был самым главным, - его называли
Директором. Позже она узнала, что у детей, которые живут за стенами этого
большого дома, в котором жила она, есть не только братья и сестры, но папы и
мамы - такие особые дяди и тети...
...Ему приятно слышать этот прохладный, мятный, розовый голос. Он -
Андрей, ему не желательно волноваться, но скоро это кончится и все будет
хорошо, как прежде... Андрей - такое славное имя, зачем ему понадобилось
скрываться за личиной какого-то американца или шведа? Нет-нет, не
беспокойся, как хочешь, я больше не буду... Смуглые балеринки отрываются от
маленьких круглых колен, вспархивают над головой, опускаются невесомыми
мотыльками на горячие веки, - темнота с тающим отпечатком оконного проема,
все, поспи немного - хочешь воды? - поспи...

...Они пришли к нему в палату все четверо - все такие разные по цвету.
Как раз таки их разноцветие и было той задоринкой, за которую впервые после
провала, зацепилось сознание, и начало пульсировать, восстанавливая обратным
порядком предыдущие события, попутно сопоставляя их с больничной койкой и
неприятными ощущениями - звон в голове, полуглухота и онемевшая, как
деревянная, левая половина лица.
Иссиня-черный африканец, высокий и худой, словно на дипломатическом
приеме, счастливо улыбался и безостановочно совершал утвердительные кивки,
больше походившие на безотчетные подергивания замшевой головой. "Кис ми
плиз", - вежливо проскрипел Андерсон. Африканец слегка притушил толстогубую
улыбку и вопросительно повернул голову-фломастер к Светлане. Пассия,
алебастровая на его фоне, ослепительно просияла мстительной веселостью, -