Нэвилл Крис. Восемь

телу...
Ее лицо было залито слезами и потеками грязной воды.
- Я уберу их. - Схватив сумку, я засунула ее под раковину и закрыла
дверь шкафчика. - Думаю, мы продержались. Шторм идет на убыль, но Соларину
досталось по голове. Мне надо найти что-нибудь, чтобы промыть рану.
- В гальюне были какие-то медикаменты, - сказала Лили, пытаясь встать
на ноги. - Господи! Меня опять тошнит.
- Лучше попробуй лечь, - сказала я. - По-моему, верхняя койка промокла
не так сильно, как все остальное. А я пойду оказывать первую помощь.
Когда я вернулась из крошечного туалета, раскопав в его руинах аптечку,
Лили лежала на верхней койке и тихонько постанывала. Кариока пытался
пристроиться у нее под боком, чтобы согреться. Я потрепала обоих по мокрым
головам и отправилась обратно, стараясь не упасть со ступенек, когда судно
сильно накренялось.
Небо прояснилось и стало цвета молочного шоколада, вдалеке на воде уже
играли солнечные блики. Может быть, самое плохое и правда позади? Заняв
место рядом с Солариным, а почувствовала, как меня охватывает облегчение.
- Сухого бинта нет, - сказала я, открывая промокшую аптечку. - Зато
имеются йод и ножницы...
Соларин посмотрел, выбрал толстый тюбик какой-то мази и вручил его мне,
так и не подняв на меня глаз.
- Можешь помазать этим, - сказал он, снова глядя на волны и расстегивая
одной рукой пуговицы на рубашке. - Это поможет продезинфицировать рану и
слегка остановит кровь. Потом порви мою рубашку на бинты...
Я помогла ему снять рубашку. Соларин по-прежнему не отрывал глаз от
моря. Я ощущала тепло его кожи всего в нескольких дюймах от себя и очень
старалась не думать об этом.
- Шторм стихает, - произнес он задумчиво. - Но у нас большие
неприятности. Кливер разорван в клочья, гик сломан. Мы не сможем добраться
до Марселя. Кроме того, мы сбились с курса, мне надо определить, где мы. Как
только ты сделаешь мне перевязку, возьмешь штурвал, а я взгляну на карту.
Его лицо было похоже на маску, когда он снова уставился в море. Я
старалась не смотреть на его обнаженное до пояса тело. Что со мной
происходит? Я должна бы сходить с ума от пережитого ужаса, а думаю только о
тепле его губ, о цвете глаз, которые смотрели на меня...
- Если мы не попадем в Марсель, самолет улетит без нас? - спросила я,
усилием воли заставив себя вернуться к действительности.
- Да, - ответил Соларин, странно улыбаясь и продолжая смотреть вперед.
- Какое невезение. Нам придется зайти в какой-нибудь порт, чтобы
отремонтировать судно. Мы можем застрять там на несколько месяцев, без
каких-либо шансов выбраться.
Я стояла на коленях на скамье и смазывала ему голову, а он все говорил:
- Жуть... Что ты будешь делать с сумасшедшим русским, которому нечем
развлечь тебя, кроме как шахматами?
- Значит, я научусь играть, - сказала я и принялась накладывать
повязку.
- Перевязка может подождать, - сказал он и схватил меня за запястья.
В одной руке у меня был тюбик с мазью, в другой - обрывки рубашки.
Соларин заставил меня встать на скамью, обвил руками мои колени и перекинул
меня через плечо, как мешок с картошкой. Корабль, потеряв управление,
закачался на волнах, а Соларин перешагнул через скамью и спустился с
мостика.
- Что ты делаешь? - засмеялась я.
Мое лицо прижималось к его спине, кровь прилила к голове.
Он осторожно опустил меня на палубу. У наших босых ног плескалась вода,
палуба ходила ходуном, а мы стояли лицом друг к другу, пытаясь не упасть.
- Я собираюсь показать тебе, что еще умеют русские шахматисты, -
произнес он, глядя на меня.
Его серо-зеленые глаза больше не смеялись. Он прижался губами к моим
губам. Я ощущала жар его обнаженного тела через влажную ткань рубашки.
Соленая вода потекла с его волос мне в рот, когда он принялся целовать мои
глаза, лицо. Его руки перебирали мои влажные волосы. Несмотря на холодный
компресс промокшей одежды, мне вдруг стало жарко, я таяла, словно лед на
теплом летнем солнце. Схватив его за плечи, я спрятала лицо на его
обнаженной груди. Соларин что-то бормотал мне на ухо, судно раскачивалось, и
вместе с ним раскачивались мы...
- Я хотел тебя с того дня, как мы встретились в шахматном клубе. - Он
обхватил мое лицо и пристально посмотрел мне в глаза. - Мне хотелось взять
тебя прямо там, на полу, на глазах у всех грузчиков, которые возились в
комнате. Той ночью, пробравшись в твою квартиру, чтобы оставить записку, я
все тянул время в надежде, что ты вернешься домой пораньше, застанешь
меня...
- Ты хотел пригласить меня в Игру? - улыбнулась я.
- Я чуть не послал Игру к черту, - жестким тоном произнес он, его
зеленые глаза казались озерами, полными страсти. - Мне было велено не
приближаться к тебе и уж тем более не впутывать ни во что. Я не мог спать по
ночам, думая об этом, я постоянно хотел тебя. Господи, я должен был сделать
это давным-давно...
Он расстегнул на мне рубашку. Его руки гладили мою кожу, я чувствовала,
как нас подхватывает волна всесокрушающего желания, она захлестнула меня,
омыла мой разум, сметая все мысли, кроме одной-единственной...
Соларин поднял меня, закружил на руках и опустил на мокрые паруса.
Корабль то и дело зарывался носом в волну, и каждый раз нас окатывало дождем
соленых брызг. Мачты над нами поскрипывали, небо было бледно-желтого цвета.
Соларин смотрел на меня, его губы скользили по моему телу, словно вода, его
руки ласкали мою обнаженную кожу. Наши тела плавились от жара. Я прижалась к
нему и почувствовала, как его страсть накрывает меня, словно девятый вал.
Наши тела слились в таком же неистовом и первозданном движении, как
буйство морских волн. Проваливаясь в бездну восторга, я услышала низкий стон
Соларина. Его зубы впились в мое тело, его плоть раз за разом погружалась в
мою...
Соларин лежал на мне, одна его рука запуталась в моих волосах, со
светлых волос на мою грудь стекали ручейки воды. Я положила руку ему на
голову и думала, как странно, что мне кажется, будто я знаю его всю жизнь,
хотя мы виделись всего три раза - это четвертый. Я ничего не знала о
Соларине, кроме сплетен, которые пересказали мне Лили и Германолд, и того,
что вычитал Ним в шахматных колонках журналов. Я не имела представления, где
Соларин живет, как проводит время, кто его друзья, ест ли он яичницу на
завтрак и носит ли пижамы. Я никогда не спрашивала, как удалось ему сбежать
от своих сопровождающих из КГБ и почему они вообще таскались за ним по
пятам. Не знала я и того, как случилось, что до вчерашнего дня он виделся со
своей бабушкой всего один раз в жизни.
Внезапно я поняла, почему нарисовала его на картине: возможно, я
мельком видела, как он кружил вокруг моего дома на велосипеде. Но даже это
было уже не важно.
Существовали вещи, о которых мне не было нужды знать, - ничего не
значащие отношения и события, которые для большинства людей и составляют
самое главное в жизни. Но не для меня. Заглянув под холодную маску Соларина,
за завесу тайны, которая его окружала, мне удалось разглядеть его истинную
суть. Я видела там страсть, всепобеждающую жажду жизни, стремление найти
скрытую истину. Мне нетрудно было различить в нем это, потому что и мной
владела та же страсть.
Вот почему Минни остановила свой выбор на мне - она почувствовала во
мне эту одержимость и умело направила ее в нужное ей русло, заставив меня
разыскивать фигуры. Вот почему она приказала своему внуку защитить меня, но
не отвлекать и не "впутывать". Соларин пошевелился и прижался губами к моему
животу. По моему позвоночнику пробежала восхитительная дрожь. Я погладила
его по волосам. Минни ошибалась, подумала я. Когда она варила свое
алхимическое варево, чтобы навсегда победить зло, она забыла об одном
ингредиенте. О любви.
Море успокоилось, грязно-коричневые волны мягко покачивали судно. Небо
стало белым и плоским, оно светилось, хотя солнца не было видно. Мы нашли
свою мокрую одежду и принялись одеваться. Не говоря ни слова, Соларин
подобрал обрывки, оставшиеся от его рубашки, и вытер ими свою кровь с моего
тела. Он посмотрел на меня серо-зелеными глазами и улыбнулся.
- У меня есть очень плохие новости, - сказал он, одной рукой прижимая
меня к себе, а другой показывая на успокоившееся море.
Вдали над сияющими в солнечных лучах волнами темнело нечто, что я
сперва приняла за мираж.
- Там земля, - шепнул он мне на ухо. - Два часа назад я бы все отдал за
это зрелище. А теперь жалею, что мне не мерещится...
Остров назывался Форментера. Это был один из самых южных островов
Балеарского архипелага, что недалеко от побережья Испании. Значит, прикинула
я в уме, из-за шторма мы сбились с курса и отклонились на сто пятьдесят миль
к востоку. Теперь мы находились одинаково далеко от Гибралтара и от Марселя.
Добраться до самолета, который ждал нас на посадочной полосе в Ла-Камарг,
было невозможно, даже если бы наш корабль был способен к дальним
путешествиям. Но со сломанным гиком, разорванными парусами и прочими
разрушениями было не обойтись без серьезного ремонта. А это означало
длительную остановку. Соларин запустил маленький, но верный лодочный мотор и
повел наш корабль в изолированную бухточку на юге острова, а я спустилась
вниз, чтобы позвать Лили на военный совет.
- Никогда не думала, что буду благодарить судьбу за ночь в качающемся
мокром гробу, - простонала Лили, когда наконец взглянула на палубу. - Но
здесь еще страшнее. Такое впечатление, словно тут шла война. Слава богу, что
меня свалила морская болезнь и я всего этого не видела.
Хотя ее лицо все еще имело нездоровый зеленоватый оттенок, похоже, силы
уже возвращались к ней. Она принялась расхаживать по разрушенной палубе,
заваленной всяким хламом и рваными парусами, и дышать свежим воздухом.
- У нас проблемы, - сказала я ей, когда мы устроились на военный совет
с Солариным. - Мы не успеваем на самолет. Теперь нам надо придумать, как
попасть на Манхэттен, миновав таможню и иммиграционную службу.
- Нам, советским гражданам, не очень-то дозволено путешествовать, где
вздумается, - объяснил Соларин, заметив вопрос во взгляде Лили. - Кроме
того, Шариф будет следить за всеми частными аэропортами, включая, я думаю, и
те, которые расположены на Мальорке и Ивисе. Поскольку я обещал Минни, что
доставлю в Америку вас обеих в целости и сохранности, и притом с фигурами, я
хотел бы предложить план.
- Валяй. В данный момент я готова выслушать любые предложения, -
сказала Лили, расчесывая колтуны в мокрой шерстке Кариоки.
Пес пытался сбежать, но она удерживала его у себя на коленях.
- Форментера - маленький рыбацкий островок. Сюда то и дело приезжают
погостить соседи с Ивисы, Эта бухточка - отличное убежище, нас здесь никто
не заметит. Предлагаю отправиться в ближайший город, купить новую одежду и
припасы и посмотреть, не сможем ли мы приобрести новые паруса и инструменты,
чтобы отремонтировать повреждения. Это может стоить дорого, но примерно
через неделю мы все починим и уйдем отсюда так же тихо, как и появились, и
никто ничего не узнает.
- Звучит великолепно, - согласилась Лили. - Денег у меня осталось
навалом, только они малость отсырели. Мне бы хотелось сменить обстановку и
передохнуть несколько дней, чтобы прийти в себя после этого безобразия. А
когда судно будет на плаву, куда мы направимся?
- В Нью-Йорк, - сказал Соларин. - Через Багамы и Внутренний водный
путь.
- Что?! - воскликнули мы в один голос с Лили.
- Это же около четырех тысяч миль, - в ужасе добавила я. - И это на
судне, которое с трудом протянуло три сотни миль в шторм!
- В действительности это составит примерно пять тысяч миль, если идти
курсом" который я бы предпочел, - сказал Соларин с улыбкой. - Если это
удалось проделать Колумбу, то почему не получится у нас? Возможно, сейчас
самое неподходящее время для плавания по Средиземному морю, однако лучшее
для того, чтобы пересечь Атлантику. При попутном ветре мы пройдем этот путь
за один месяц, и к концу нашего плавания вы обе станете отличными моряками.
Мы с Лили были слишком измучены, грязны и голодны, чтобы спорить. Кроме
того, в моей памяти остался вовсе не шторм, а то, что произошло между мной и
Солариным после бури. Перспектива провести в таком духе целый месяц
представлялась весьма заманчивой. Так что мы с Лили отправились на поиски
города на этом маленьком островке, а Соларин остался, чтобы навести порядок
на судне.
И потянулись дни, заполненные тяжелой физической работой. Погода стояла
прекрасная, и на душе у нас немного полегчало. На острове Форментера были
белоснежные домики, улицы, посыпанные песком, оливковые рощи, родники,
старухи, одетые во все черное, и рыбаки в полосатых фуфайках. А вокруг -
бесконечная гладь моря, радующая глаз. Три дня мы питались свежей рыбой из
моря и фруктами, сорванными прямо с ветвей деревьев, пили крепкое
средиземноморское вино, Дышали свежим соленым воздухом и много и тяжко
трудились. Мы все отлично загорели, а особенно благотворное воздействие
работа на свежем воздухе оказала на Лили: моя подруга похудела и нарастила
отличную мускулатуру.
Каждый вечер Лили играла с Солариным в шахматы. Хотя он никогда не
давал ей выиграть, после каждой партии он объяснял Лили ошибки, которые та
совершила. Через некоторое время она начала не просто спокойно принимать
свои поражения, но и спрашивать его, если какой-нибудь из его ходов приводил
ее в замешательство. Она была настолько увлечена игрой в шахматы с самой
первой ночи нашего пребывания на острове, что почти не обращала внимания,
что я остаюсь на палубе с Солариным, когда она уходит спать в каюту.
- У нее действительно есть талант, - сказал Соларин однажды вечером,
когда мы сидели одни на палубе, глядя на океан молчаливых звезд. - Она
играет так же, как ее дед, и даже лучше. Она будет великим шахматистом, если
забудет, что она женщина.
- А при чем тут половая принадлежность? - спросила я. Соларин улыбнулся
и потрепал меня по голове,,
- Девочки отличаются от мальчиков, - сказал он. - Хочешь, покажу на
практике?
Я рассмеялась и посмотрела на него при лунном свете.
- Объясни.
- Мы думаем по-разному, - сказал он и устроился у моих ног, положив
голову мне на колени.
Поймав его взгляд, я вдруг поняла, что он говорит серьезно.
- Например, - продолжал Соларин, - пытаясь отыскать формулу, которая
скрыта в шахматах Монглана, ты рассуждаешь иначе, чем я.
- О'кей! - сказала я со смешком. - Как бы ты подошел к этому?
- Я бы составил подробный перечень всего, что я знаю, - сказал он,
отпив бренди из моего бокала. - А потом посмотрел бы, как можно
скомбинировать эти условия задачи, чтобы получить решение. Хотя, честно
говоря, у меня есть некоторое преимущество перед тобой. Например, я был чуть
ли не единственным человеком за тысячу лет, который видел покров, фигуры и
даже доску. Последнюю, правда, мельком.
Я удивилась и невольно шевельнулась. Соларин почувствовал мое движение
и покосился на меня.
Когда в России обнаружили доску, быстро нашлись те, тут же заявил, что
они берутся отыскать и фигуры, - сказал он. - Конечно, они были членами
команды белых. Думаю, Бродский - тот кагэбешник, который ходил за мной по
пятам в Нью-Йорке, - один из них. По совету Мордехая я заявил, что знаю, где
остальные фигуры, и смогу захватить их. Так мне удалось получить карт-бланш
от власть имущих.
Тут он понял, что отвлекся, и вернулся к прежней теме. Глядя на меня в
серебристом свете луны, Соларин сказал:
- Я видел на шахматах Монглана очень много разных символов. Это
заставило меня предположить, что в них заключена не одна формула, а гораздо
больше. Ведь, как ты заметила, эти символы обозначают не только планеты и
знаки зодиака, но также и элементы периодической системы. Мне кажется, что
для трансмутации разных элементов нужны разные формулы. Но откуда нам знать,
в какой последовательности расположить символы? Откуда нам знать, что хотя
бы одна из этих формул вообще работает?
- Из твоей теории мы этого не поймем, - произнесла я, обдумывая его
слова. - Здесь слишком много случайных переменных и много перестановок. Я,
может быть, и не слишком много знаю об алхимии, но я разбираюсь в формулах.
Все, что мы знаем, указывает на то, что формула только одна. Однако это
может быть совсем не то, о чем мы думаем...
- Что ты имеешь в виду? - спросил Соларин.
С начала нашего пребывания на острове никто из нас ни разу не упомянул
о тех фигурах, которые лежали под раковиной на камбузе. Как будто по
молчаливой договоренности, мы старались не нарушить нашу идиллию упоминанием
о том, что поставило под угрозу наши жизни. Теперь, когда Соларин все-таки
затронул эту тему, я снова стала ломать голову над задачей, которая, словно
зубная боль, не давала мне покоя многие месяцы.
- Мне кажется, там заключена единственная формула с очень простым
решением. Зачем было окружать ее такой завесой тайны, если бы она была
настолько сложна, что никто все равно не смог бы понять ее? Это как с
пирамидами: тысячи лет люди твердили, как было тяжело египтянам переносить
гранитные и известняковые блоки весом в две тысячи тонн при помощи
примитивных приспособлений. И твердят до сих пор. А что, если египтяне и не
думали двигать блоки? Египтяне ведь были алхимиками, не так ли? Они, должно
быть знали, что эти камни можно растворить в кислоте, налить раствор в
ведро, а потом снова слепить их вместе, как цемент
- Продолжай, - сказал Соларин, глядя на меня со странной улыбкой.
"Как же он все-таки красив", - не к месту подумалось мне.
- Фигуры светятся в темноте, - сказала я, хватаясь за убегающую мысль.
- Ты знаешь, что получится, если разложить ртуть? Два радиоактивных изотопа:
один из них в течение нескольких часов или дней превратится в таллий, другой
- в радиоактивное золото.
Соларин перевернулся, привстал надо мной на локтях и пристально
посмотрел мне в глаза.
- С твоего разрешения, я немного поработаю адвокатом дьявола, - сказал
он. - Ты путаешь причину и следствие. Ты говоришь, что если у нас есть
фигуры, полученные путем трансмутации, то должна быть формула, благодаря
которой они были созданы. Даже если это и так, то почему именно эта формула?
И почему только одна, а не пятьдесят или сто?
- Потому что в науке, как и в природе, самое простое, самое очевидное
решение, как правило, оказывается верным, - сказала я. - Минни считает, что
формула только одна. Она сказала, что формула состоит из трех частей: доски,
фигур и покрова. - Тут меня осенило: - Как камень, ножницы и бумага. Есть
такая детская игра...
- Ты сама как ребенок, - засмеялся Соларин и сделал еще один глоток
бренди из моего бокала. - Однако общеизвестно, что все гениальные ученые в
душе дети. Продолжай.
- Фигуры покрывают доску, покров покрывает фигуры, - проговорила я,
размышляя вслух. - Значит, возможно, первая часть формулы описывает "что",
вторая говорит "как", а третья... объясняет "когда".
- Ты имеешь в виду, что символы на доске описывают элементы, которые
участвуют в реакции, - сказал Соларин, пытаясь почесать затылок под
повязкой. - Фигуры говорят, в какой пропорции надо брать эти элементы, чтобы
смешать их, а покров объясняет, в какой последовательности это делать?
- Почти, - произнесла я, дрожа от возбуждения. - Как ты уже сказал, эти
символы обозначают элементы периодической системы. Однако мы не учли того,
что бросается в глаза с первого взгляда. Они также представляют собой
планеты и знаки зодиака! Третья часть говорит "когда" - в какое время, месяц
или год каждый этап процесса должен быть закончен! - Но как только эти слова
сорвались с моих губ, я поняла, что получается какая-то чепуха. - Разве
важно, в какой день или месяц ставить химические опыты?
Соларин какое-то время молчал. Затем он медленно заговорил, безупречно
правильно, как по учебнику, произнося каждое слово, - он всегда так делал,
когда волновался.
- Разница может быть очень даже большая, - сказал он, - если знаешь,
что имел в виду Пифагор, говоря о "музыке сфер". Кажется, тебе удалось
подобраться к разгадке. Давай возьмем фигуры.
Когда я спустилась вниз, Лили и Кариока похрапывали на разных койках.
Соларин остался на палубе, чтобы зажечь лампу и приготовить шахматную доску,
на которой они с Лили каждый вечер играли в шахматы.
- Что происходит? - спросила Лили, услышав, как я вытаскиваю сумку с
фигурами из-под раковины.
- Мы разгадываем эту головоломку, - радостно сообщила я. - Хочешь
присоединиться?
- Конечно. - Лили стала вставать, и койка под ней жалобно заскрипела. -
Я все думала, когда вы пригласите меня принять участие в ваших ночных
бдениях. Что между вами происходит? Или это не подлежит огласке?
Я порадовалась, что в темноте не видно, как я покраснела.
- Забудь, - произнесла Лили. - Он, конечно, дьявольски красив, но не
моего романа. Ничего, в один прекрасный день я разделаю его в пух и прах за
шахматной доской.
Мы выбрались наверх. Лили накинула джемпер поверх пижамы и устроилась
на обитой кожей скамейке кокпита напротив Соларина. Она налила себе выпить,
а я тем временем достала фигуры и покров из сумки и разложила их на палубе
при свете лампы.
Быстро повторив для Лили наши рассуждения, я снова уселась, предоставив
Соларину располагаться на палубе. Лодка слегка покачивалась на легкой волне.
Теплый бриз ласково обдувал нас, на небе сияли звезды. Лили дотронулась до
покрова, глядя на Соларина со странным выражением.
- И что же имел в виду Пифагор, говоря о "музыке сфер"? - спросила она.
- Он считал, что Вселенная состоит из чисел, - сказал Соларин, глядя на
фигуры из шахмат Монглана. - Это похоже на то, как ноты в музыкальной гамме
повторяются октава за октавой. Все в природе подчинено определенной
закономерности. Он положил начало математической теории, решающие прорывы в
которой, как принято считать, были сделаны лишь недавно. Ее название -
гармонический анализ. На нем основывается акустика, которой я занимался.
Кроме того, в этой теории содержится ключ к квантовой физике.
Соларин встал и принялся ходить по палубе. Я вспомнила, как он
обмолвился, что ему лучше думается в движении.
- Идея состоит в том, что любое явление, имеющее периодическую природу,
может быть измерено. Например, волны, будь то звуковые, тепловые колебания
или свет, даже морские приливы. Кеплер использовал эту теорию, чтобы открыть
законы движения планет, Ньютон - чтобы объяснить закон всемирного тяготения
и прецессию. Леонард Эйлер опирался на этот принцип, чтобы доказать, что
свет - это разновидность волн, длина которых определяет видимый цвет. Но
только Фурье, великий математик восемнадцатого века, определил метод, с
помощью которого все волны, включая волны атомов, могут быть измерены.
Он повернулся к нам, его глаза блестели в тусклом свете.
- Итак, Пифагор был прав, - сказала я. - Вселенная состоит из чисел,
что подтверждено математическими расчетами, и может быть измерена. Ты
думаешь, что именно это заключено в шахматах Монглана - гармонический анализ
модекулярной структуры? Метод измерения волн для анализа структуры
элементов?
- То, что можно измерить, можно понять, - медленно произнес Соларин. -
Что можно понять, можно изменить. Пифагор учился вместе с самым знаменитым
алхимиком Гермесом Трисмегистом, которого египтяне считали воплощением бога
Тота. Именно Трисмегист установил первый принцип алхимии: "Как наверху, так
и внизу". Волны во Вселенной действуют так же, как и волны в мельчайшем
атоме, и мы наблюдаем их взаимодействие. - Он остановился и посмотрел на
меня. - Через две тысячи лет после этого Фурье показал, как они
взаимодействуют. Максвелл и Планк выяснили, что энергия может быть описана
теми же терминами, что и волна. Эйнштейн сделал последний шаг и доказал, что
то, что Фурье предлагал в качестве инструмента для анализа, действительно
применимо ко всему в природе; что материя и энергия - это разновидности
волн, которые могут переходить друг в друга.
У меня в голове вдруг все со щелчком встало на свои места. Я уставилась
на покров. Лили водила пальцем по золотым змеям, которые переплетались,
образуя цифру восемь. Между покровом, лабрисом-лабиринтом, о котором
говорила Лили, и тем, что сейчас рассказал об этом Соларин, есть связь. Еще
немного - и я нащупаю ее. Макрокосмос, микрокосмос. Материя, энергия. Что
все это значит?
- Восемь, - сказала я вслух, хотя все еще думала о своем. - Все ведет
нас к восьми. Лабрис похож на восьмерку. Спираль, которую образует
прецессия, описанная Ньютоном, тоже напоминает восьмерку. Описанное в
дневнике ритуальное шествие, которое наблюдал Руссо в Венеции, тоже
двигалось по восьмерке. И символ вечности...
- Какой дневник? - заинтересовался Соларин, слегка встревожившись.
Я смотрела на него и не верила. Как так могло случиться, Что Минни
посвятила нас во что-то, во что не стала посвящать своего внука?
- Это книга, которую дала нам Минни, - сказала я ему. - Дневник
французской монахини, которая жила двести лет назад. Она присутствовала при
том, как шахматы Монглана извлекли из тайника и вынесли из аббатства. У нас
не было времени, чтобы дочитать его. Он здесь, у меня...
Я принялась доставать книгу из мешка, и Соларин наклонился ко мне.
- Господи! - воскликнул он. - Так вот что она имела в виду, когда
сказала, что последний ключ находится у тебя! Почему ты не сказала об этом
раньше?
Он дотронулся до мягкой кожи переплета.
- У меня в голове вертится несколько идей, - сказала я.