Сидевший рядом с Александром Борисовичем Поремский с ходу спросил:
— Мы могли бы немедленно осмотреть ее? Или это невозможно по каким-нибудь причинам?
— Ну почему же, она на месте… Да, во всяком случае, должна быть… — уже с ноткой сомнения произнес Медников.
— Вы не уверены? Почему? — продолжал допрос Поремский.
— Дело в том, понимаете… я ее одалживал одному… ну одному нашему работнику. Он просил. Надо было в Нижний съездить по каким-то его домашним делам. Но он человек честный и ни на что такое не способен, я просто ручаюсь.
— Только не ручайтесь головой, — резко сказал Поремский, — это может быть чревато. Когда вы видели машину у себя в гараже в последний раз?
— Давно уже, недели две назад. Или чуть больше. Я могу вспомнить.
— Простите, — жестом остановил Поремского Турецкий, а машины марки «Жигули» неопределенного такого, песочного цвета в вашем хозяйстве или у кого-то знакомых не было?
— Шестая модель? — сразу спросил Медников.
— Вот именно.
— Была у одного из наших, по дешевке, говорил, где-то купил, но сказал, что она совсем развалюха, хотя мотор ее мне лично понравился. Славный движок. Ну, не полюбилась, значит, он и избавился. А кому продал, не знаю, не сказал.
— Я подозреваю, что именно эта машина и была найдена нами в Москве вместе с зарядом взрывчатки, установленным в салоне. Это чтобы любопытный, если таковой найдется, а точнее, кто-нибудь из нас, следователей, с ходу отправился к праотцам… Так, а теперь, Сергей Осипович, подойдем к самому главному вопросу. Вам следующие фамилии, которые я перечислю, знакомы? Самощенко Максим Федотович… Собинов Рэм, либо Родион Викторович… Гладков Григорий Леонидович?
— Слушайте, — опешил Медников, — вы меня прямо… Нет, про Самощенко я ничего не слышал, а вот Родя и Гриша — они у меня в учебных мастерских работают. А что, неужели вы на них?!
— Где они сейчас? — не отвечая на вопрос, в свою очередь спросил Турецкий и внимательно посмотрел на Грязнова. А тот в свою очередь на командира отделения спецназа, устроившегося в самом торце стола. Он сидел, как и все остальные, кроме Грязнова и местного милиционера, в гражданской одежде.
— Они-то? — словно оглох Медников. — А где они? Как вчера прибыли, так пока и отдыхают. В мастерской, наверное, а что? Неужели? — Он все никак не мог поверить.
— У вас там вооружение какое-нибудь есть? — спросил командир отделения.
— Да что вы? Какое? Несколько старых «тозовок» да карабин. У сторожа, чтоб для порядка, а то, бывает, посторонние шастают, браконьеры…
— Ну это понятно, а что есть у ваших сотрудников, вы, естественно, не знаете, так?
— Так ну откуда ж? — Нет, видно, до него так и не доходило.
— А где были Собинов с Гладковым? Куда ездили?
— В Нижний, как же! Я ж им сам, по старой памяти, и командировочные как бы удостоверения выписал, это чтоб им с гостиницей попроще было, чтоб денег лишних не драли.
— Ну хорошо, — словно бы подвел первые итоги Турецкий. — Дальше будем действовать так. Сергей Осипович, поверьте, к вам у нас пока нет никаких вопросов, я подчеркиваю, пока, но на вашу помощь мы вправе рассчитывать.
— А что я могу? — растерянно развел тот руками.
— Очень многое. Если будете вести себя предельно спокойно и рассудительно, то лично вам ничего не грозит. Потому что будет работать спецназ. Но главное — полное спокойствие, это сейчас самое важное. Чтобы преступники нюхом не учуяли для себя опасности. Где они обычно находятся? Они знают о вашем отъезде сюда? Беспокойства не проявляли?
— Может, и знают, но это обычное дело. Я говорил Гавриле, заму своему, что еду разбираться с финансовой помощью. Наверное, в курсе. А что, не надо было?
— Наоборот, все правильно. Вы один и вернетесь и ни единым словом не выдадите себя. А пока действовать начнет спецназ. Вот вам бумага, рисуйте подробный план вашего лагеря и где кто находится. Алексей Иванович, — Турецкий кивнул командиру, — подвигайтесь, начинается ваша работа. Да, не забудьте показать и все возможности скрытого подхода к вашему лагерю. И последнее, в нем много сейчас детей?
— Около двухсот человек. Десять отрядов по двадцать. Да как же это, при них-то, при детях?
— А вот и будем думать. А потом вы съездите вместе с нашими товарищами к себе домой и покажете им вашу «мазду».
— Ладно, — отмахнулся уже Медников, как от какого-то пустяка, принимаясь рисовать план.
Местная власть, представленная двумя лицами — председателем управы и начальником милиции, — была в полной растерянности. У них под носом — и убийцы! Было от чего потерять привычное провинциальное равновесие. Но на них уже практически не обращали внимания, потому что все участвовали в окончательном утверждении плана захвата, учитывая при этом самые разнообразные неожиданности.
Во-первых, тянуть было нельзя, потому что мог быть утерян фактор неожиданности.
Во-вторых, оставалась все-таки опасность, что преступники каким-то образом почуют слежку за собой и двинутся в бега. Значит, еще до начала операции следовало к окрестностям лагеря скрытно направить засады, а на это уйдет немало времени.
В-третьих, нельзя было начинать операцию, пока по лагерю разгуливают дети, которые, кстати, вполне могли оказаться и в мастерской, где «трудились» преступники. Удобное время для этого было бы то, когда дети отправляются на ужин и собраны, таким образом, в одном месте.
В-четвертых, надо было также скрытно подтянуть главные силы и разместить их таким образом, чтобы их никто не видел. Присутствие посторонних немедленно вызовет подозрение у тех, кто и без того находится в предельном напряжении.
В-пятых… И так без конца. Короче говоря, наиболее удобным временем для начала операции посчитали восемь часов вечера. Дети на ужине. Преподаватели и прочие служащие ужинают последними, уже когда ребята отправляются по своим палаткам. Отбой — в десять, уже темновато. Значит, начинать надо в восемь — и достаточно светло, еще солнце не опускается за горизонт, и жизнь в лагере постепенно успокаивается. Самое время директору пригласить к себе в кабинет двоих сотрудников для душевного разговора. К примеру, о той же машине. Мол, ну что ж вы, хлопцы, поставили в гараж, а даже не помыли! Ну как вам давать личный транспорт после этого? И в том же духе, чтобы слегка их расслабить. Ну а в случае каких-либо неожиданных эксцессов немедленно применять оружие на поражение. Но это уже дело спецназа, который «просочится» в лагерь. Причем средства собственной защиты применять без разговоров, но вот прочей амуницией пугать достаточно опытных офицеров, прошедших школу ничуть не худшую, совершенно незачем. Бронежилеты, оружие, остальное на усмотрение…
5
К восьми часам вечера на лагерь опустилась тишина. Тихий, ровный гул доносился лишь из длинного деревянного строения с верандой по длине всего фасада — там начался ужин. За столом разговаривать не полагалось, но как удержаться, чтобы не поделиться с другом или подружкой — в лагере были и девочки, целых два отряда — последними новостями? Оттого и стояло это ровное, ненавязчивое жужжание. Словно рой уставших пчел устраивался на ночлег…
Сергей Осипович, обнаруживший в своем гараже действительно немытую «мазду», старательно «распалял» себя для выговора двоим сотрудникам, которым он велел явиться к нему, когда начнется ужин. Дежурного просил передать в мастерские.
Засады просидели до вечера в трех местах. Первая точка была неподалеку от маленькой пристани, где качались моторка и три весельные шлюпки — для недалеких походов к устью и дальше уже по Оке к самому Нижнему Новгороду. Это на тот случай, если бы преступники решились уйти по воде. А две другие точки указал сам директор лагеря — в наиболее удобных местах, где можно выйти к проселочной дороге. Тащиться через чащобу и бурелом вряд ли бы кто-нибудь решился. И засады просидели в указанных местах весь день, а ближе к вечеру подтянулись к самому лагерю, продолжая наблюдение.
Трое спецназовцев в обычных костюмах, при пиджаках, уже находились в это время в опустевшем административном корпусе — так громко называлась «избушка на курьих ножках», состоящая из двух комнат — кабинетов директора и его заместителя Гаврилы Ильича. Последнего уже тоже не было, он на ночь обычно уезжал к себе домой, в Недоумки.
Перед концом дня по Клязьме прошли три байдарки-двойки, в которых гребли крепкие, загорелые парни. Они прошли быстро и не привлекли к себе ничьего особого внимания, поскольку в этих местах байдарочников всегда было много. И где они остановились, тоже было неизвестно. Как и приезжие рыбаки, двое из которых устроились на противоположном берегу неширокой протоки и застыли со своими удочками, изредка взмахивая ими. Сам лагерь был открыт со стороны протоки, и наблюдать за тем, что происходит на его территории, было, в общем, несложно.
Итак, пошел уже девятый час. Напряжение в «избушке» нарастало. Еще двое наблюдателей, которые расположились в лесу, за хозяйственными постройками, и тоже наблюдали за входящими и выходящими из мастерских, которые им изобразил на плане директор, взрослыми и детьми, уже успели отметить и передать по рации, что видели одного человека, похожего на Рэма Собинова, каким он изображен был на фотороботе. Эти фотографии имели у себя все без исключения участники операции. Когда днем их показали директору Медникову, чтобы совсем уж удостовериться, тот так и ахнул. Видно, до последнего момента все еще сомневался.
Так вот наблюдатель добавил, что, если бы у него под рукой оказалась снайперская винтовка, он бы запросто мог «снять» преступника. Зачем обязательно убивать, можно и ранить очень удобно. Он, кстати, заметно прихрамывал, как бы подволакивал левую ногу.
Турецкий, которому доложили об этом, только вздохнул.
Нет, он был искренне зол на этих мерзавцев. Но чем больше думал, тем больше и сомневался — мерзавцев ли? Ведь, в конце концов, они же не матерые, беспринципные убийцы. Наверное, у них, в этой «Тропе возмездия», какое-то ядро есть, о котором рассказывал Покровский. И не один человек принимает решение, как бы он ни ненавидел своего бывшего начальника, пустившего его жизнь под откос. Принимается какое-никакое, но коллективное решение о примерном наказании. Другое дело, что они, эти бывшие, подменяют собой государство вместе со всей его правовой системой. Но это также и не означает, что государственная система, в этом смысле, безукоризненно права.
Словом, смутные мысли тревожили голову.
Опять же и этот случай с Настей. Стрелял, да, но не убил же. Хотя мог. Нет, конечно, так, говорил себе Турецкий, можно дойти и до оправдания любого преступления. Ну а вдруг у Рэма были причины смертельно ненавидеть эту Настю? Всяк ведь по-разному реагирует на измену. Вот и Таня однажды заметила, что Рэм, к примеру, не мог бы по жизни быть крышей для Насти. А Виктор Альбертович — при всех его возможных недостатках — все же был такой крышей. Не в бандитском понимании смысла слова, а просто по-человечески. Как теплая и надежная крыша над головой. Но приходит кто-то и стремительно рушит эту крышу вместе со всеми, кто под ней живет. Это разве справедливо?
Разумеется, когда Рэма возьмут — а в том, что это произойдет в ближайшие полчаса, уже, пожалуй, никто не сомневался, — можно будет задать ему такой вопрос и разрешить для себя самого этакий страшный парадокс. Зло во имя добра? Или добро как оправдание уже произведенного зла? А в принципе все это похоже на изощренную демагогию…
Вечер шел. Директор уже решил было послать кого-нибудь из дежурных, чтобы напомнить забывчивым сотрудникам, что он их терпеливо ожидает. Он им, между прочим, и зарплату еще платит, так что не стоило бы забываться. Правда, штатные единицы ему утверждали в Нижнем, у главбуха Фонда, и случай с мастерами там, помнится, оговаривался отдельно. У них свои ставки, побольше, чем у педагогов, но в Фонде, как говорится, видней, не спорить же, когда тебе деньги дают!
Хотел позвонить дежурному в столовую, куда был протянут телефонный провод, но тут услышал голоса через открытое окно и понял, что ОНИ идут. Больше всего он сейчас испугался почему-то взглянуть им в глаза. Слишком много было уже предъявлено доказательств их вины, а магнитная присоска-«маячок», найденная в бардачке «мазды», — вот уж чего никогда не держал у себя Медников! — его окончательно добила. Нет, правильнее сказать, расстроила до невозможности. Так, помнится, говорили на его родине, на Дону…
Чтобы не позволить застать себя врасплох, Медников быстро уселся за стол, нацепил очки и принялся сосредоточенно листать какие-то ведомости, что первыми попались под руку.
Они вошли вдвоем. Перед заходом в комнату один что-то сказал негромко, а второй — это был конечно же весельчак Гриша — рассмеялся. Но вошли скорее насупленные, чем настороженные. Видно, сообразили уже, за что может им быть хозяйская взбучка.
— Если вы по поводу машины, Сергей Осипович, — первым начал Гриша, — то виноваты и осознаем. После ужина смотаемся и все приведем в порядок. Просто торопились, не успели.
— Ну что ж вы, хлопцы, — огорченно развел руками Медников и не удержался, вороватым взглядом метнулся к двери.
И все дальнейшее произошло почти одновременно.
Скрипнула несмазанная дверь… Но еще раньше Рэм, как-то странно подскочив, метнулся в окно и выкатился кубарем на лужайку.
Выскочившие из двери люди с автоматами тараном сшибли с ног еще ничего не сообразившего Гладкова и прижали того к полу дулами своих коротких автоматов.
Третий боец кинулся к окну и замер, увидев, как Рэм, петляя и прихрамывая, рвется прямо через кусты смородины к близкому уже лесу.
Вот он на миг обернулся, поднял руку с пистолетом…
И тогда боец вскинул автомат, прицелился и спокойно, как на учениях, послал вдогонку одиночный выстрел. Рэм подскочил и рухнул в кусты лицом вперед.
А с противоположной стороны, навстречу ему, уже ломились через кустарник еще двое бойцов…
Войдя в комнату, Турецкий увидел следующую картину.
Привязанный к стулу руками и ногами, сидел Григорий Гладков. Вот он какой, Гриша, ревнивец, раскровенивший женщине лицо.
На полу лицом вверх, с открытыми глазами и полураскрытым ртом лежал Рэм Собинов. И ничего в нем не осталось даже близко от того симпатичного «кудряша», каким его видел Александр Борисович на фотографии у Татьяны. Сухое, аскетическое лицо усталого пожилого человека. И гримасы никакой не было — злобы там, ярости, просто успокоился в своей ненависти человек, но внутренне еще как бы не отошел от нее.
Вместе с Турецким и Грязновым прибыли судмедэксперт и эксперт-криминалист. Александр Борисович попросил директора самого проводить последнего вместе с оперативником в помещение, где жили эти двое, для проведения тщательного обыска. Он уже догадывался примерно, что это даст. Слесарные и столярные мастерские… И там наверняка будут найдены вещдоки — следы взрывных устройств, провода, прочие детали, идентичные тем, какими был взорван «мерседес» Воронова и начинены песочного цвета «Жигули».
На столе лежал вынутый из руки Собинова пистолет Стечкина. Скорее всего, тот самый, из которого и были произведены выстрелы в Виктора Альбертовича Порубова и его жену Анастасию.
Турецкий внимательно посмотрел на Гладкова, тот молчал, опустив голову — вскочить он не мог бы при всем желании. Да и вокруг как-то уж очень беспечно толпились закончившие дело бойцы спецназа.
Выслушав доклад о том, как и почему был застрелен Собинов, Турецкий, как старший здесь, заявил, что выстрел считает правомерным, таково было и его прямое указание. Тем более что тот попытался оказать сопротивление. И чтоб парень не сильно переживал по этому поводу.
Грязнов тоже постоял, посмотрел на Гладкова и дал команду собираться, как только закончится обыск. Потом обернулся к Гладкову и спросил, но даже не у него, а как бы задал вопрос в пространство:
— Но как же вы, сукины дети, женщин-то? Их-то за что? Мстители хреновы… Выводите!
— Мы могли бы немедленно осмотреть ее? Или это невозможно по каким-нибудь причинам?
— Ну почему же, она на месте… Да, во всяком случае, должна быть… — уже с ноткой сомнения произнес Медников.
— Вы не уверены? Почему? — продолжал допрос Поремский.
— Дело в том, понимаете… я ее одалживал одному… ну одному нашему работнику. Он просил. Надо было в Нижний съездить по каким-то его домашним делам. Но он человек честный и ни на что такое не способен, я просто ручаюсь.
— Только не ручайтесь головой, — резко сказал Поремский, — это может быть чревато. Когда вы видели машину у себя в гараже в последний раз?
— Давно уже, недели две назад. Или чуть больше. Я могу вспомнить.
— Простите, — жестом остановил Поремского Турецкий, а машины марки «Жигули» неопределенного такого, песочного цвета в вашем хозяйстве или у кого-то знакомых не было?
— Шестая модель? — сразу спросил Медников.
— Вот именно.
— Была у одного из наших, по дешевке, говорил, где-то купил, но сказал, что она совсем развалюха, хотя мотор ее мне лично понравился. Славный движок. Ну, не полюбилась, значит, он и избавился. А кому продал, не знаю, не сказал.
— Я подозреваю, что именно эта машина и была найдена нами в Москве вместе с зарядом взрывчатки, установленным в салоне. Это чтобы любопытный, если таковой найдется, а точнее, кто-нибудь из нас, следователей, с ходу отправился к праотцам… Так, а теперь, Сергей Осипович, подойдем к самому главному вопросу. Вам следующие фамилии, которые я перечислю, знакомы? Самощенко Максим Федотович… Собинов Рэм, либо Родион Викторович… Гладков Григорий Леонидович?
— Слушайте, — опешил Медников, — вы меня прямо… Нет, про Самощенко я ничего не слышал, а вот Родя и Гриша — они у меня в учебных мастерских работают. А что, неужели вы на них?!
— Где они сейчас? — не отвечая на вопрос, в свою очередь спросил Турецкий и внимательно посмотрел на Грязнова. А тот в свою очередь на командира отделения спецназа, устроившегося в самом торце стола. Он сидел, как и все остальные, кроме Грязнова и местного милиционера, в гражданской одежде.
— Они-то? — словно оглох Медников. — А где они? Как вчера прибыли, так пока и отдыхают. В мастерской, наверное, а что? Неужели? — Он все никак не мог поверить.
— У вас там вооружение какое-нибудь есть? — спросил командир отделения.
— Да что вы? Какое? Несколько старых «тозовок» да карабин. У сторожа, чтоб для порядка, а то, бывает, посторонние шастают, браконьеры…
— Ну это понятно, а что есть у ваших сотрудников, вы, естественно, не знаете, так?
— Так ну откуда ж? — Нет, видно, до него так и не доходило.
— А где были Собинов с Гладковым? Куда ездили?
— В Нижний, как же! Я ж им сам, по старой памяти, и командировочные как бы удостоверения выписал, это чтоб им с гостиницей попроще было, чтоб денег лишних не драли.
— Ну хорошо, — словно бы подвел первые итоги Турецкий. — Дальше будем действовать так. Сергей Осипович, поверьте, к вам у нас пока нет никаких вопросов, я подчеркиваю, пока, но на вашу помощь мы вправе рассчитывать.
— А что я могу? — растерянно развел тот руками.
— Очень многое. Если будете вести себя предельно спокойно и рассудительно, то лично вам ничего не грозит. Потому что будет работать спецназ. Но главное — полное спокойствие, это сейчас самое важное. Чтобы преступники нюхом не учуяли для себя опасности. Где они обычно находятся? Они знают о вашем отъезде сюда? Беспокойства не проявляли?
— Может, и знают, но это обычное дело. Я говорил Гавриле, заму своему, что еду разбираться с финансовой помощью. Наверное, в курсе. А что, не надо было?
— Наоборот, все правильно. Вы один и вернетесь и ни единым словом не выдадите себя. А пока действовать начнет спецназ. Вот вам бумага, рисуйте подробный план вашего лагеря и где кто находится. Алексей Иванович, — Турецкий кивнул командиру, — подвигайтесь, начинается ваша работа. Да, не забудьте показать и все возможности скрытого подхода к вашему лагерю. И последнее, в нем много сейчас детей?
— Около двухсот человек. Десять отрядов по двадцать. Да как же это, при них-то, при детях?
— А вот и будем думать. А потом вы съездите вместе с нашими товарищами к себе домой и покажете им вашу «мазду».
— Ладно, — отмахнулся уже Медников, как от какого-то пустяка, принимаясь рисовать план.
Местная власть, представленная двумя лицами — председателем управы и начальником милиции, — была в полной растерянности. У них под носом — и убийцы! Было от чего потерять привычное провинциальное равновесие. Но на них уже практически не обращали внимания, потому что все участвовали в окончательном утверждении плана захвата, учитывая при этом самые разнообразные неожиданности.
Во-первых, тянуть было нельзя, потому что мог быть утерян фактор неожиданности.
Во-вторых, оставалась все-таки опасность, что преступники каким-то образом почуют слежку за собой и двинутся в бега. Значит, еще до начала операции следовало к окрестностям лагеря скрытно направить засады, а на это уйдет немало времени.
В-третьих, нельзя было начинать операцию, пока по лагерю разгуливают дети, которые, кстати, вполне могли оказаться и в мастерской, где «трудились» преступники. Удобное время для этого было бы то, когда дети отправляются на ужин и собраны, таким образом, в одном месте.
В-четвертых, надо было также скрытно подтянуть главные силы и разместить их таким образом, чтобы их никто не видел. Присутствие посторонних немедленно вызовет подозрение у тех, кто и без того находится в предельном напряжении.
В-пятых… И так без конца. Короче говоря, наиболее удобным временем для начала операции посчитали восемь часов вечера. Дети на ужине. Преподаватели и прочие служащие ужинают последними, уже когда ребята отправляются по своим палаткам. Отбой — в десять, уже темновато. Значит, начинать надо в восемь — и достаточно светло, еще солнце не опускается за горизонт, и жизнь в лагере постепенно успокаивается. Самое время директору пригласить к себе в кабинет двоих сотрудников для душевного разговора. К примеру, о той же машине. Мол, ну что ж вы, хлопцы, поставили в гараж, а даже не помыли! Ну как вам давать личный транспорт после этого? И в том же духе, чтобы слегка их расслабить. Ну а в случае каких-либо неожиданных эксцессов немедленно применять оружие на поражение. Но это уже дело спецназа, который «просочится» в лагерь. Причем средства собственной защиты применять без разговоров, но вот прочей амуницией пугать достаточно опытных офицеров, прошедших школу ничуть не худшую, совершенно незачем. Бронежилеты, оружие, остальное на усмотрение…
5
К восьми часам вечера на лагерь опустилась тишина. Тихий, ровный гул доносился лишь из длинного деревянного строения с верандой по длине всего фасада — там начался ужин. За столом разговаривать не полагалось, но как удержаться, чтобы не поделиться с другом или подружкой — в лагере были и девочки, целых два отряда — последними новостями? Оттого и стояло это ровное, ненавязчивое жужжание. Словно рой уставших пчел устраивался на ночлег…
Сергей Осипович, обнаруживший в своем гараже действительно немытую «мазду», старательно «распалял» себя для выговора двоим сотрудникам, которым он велел явиться к нему, когда начнется ужин. Дежурного просил передать в мастерские.
Засады просидели до вечера в трех местах. Первая точка была неподалеку от маленькой пристани, где качались моторка и три весельные шлюпки — для недалеких походов к устью и дальше уже по Оке к самому Нижнему Новгороду. Это на тот случай, если бы преступники решились уйти по воде. А две другие точки указал сам директор лагеря — в наиболее удобных местах, где можно выйти к проселочной дороге. Тащиться через чащобу и бурелом вряд ли бы кто-нибудь решился. И засады просидели в указанных местах весь день, а ближе к вечеру подтянулись к самому лагерю, продолжая наблюдение.
Трое спецназовцев в обычных костюмах, при пиджаках, уже находились в это время в опустевшем административном корпусе — так громко называлась «избушка на курьих ножках», состоящая из двух комнат — кабинетов директора и его заместителя Гаврилы Ильича. Последнего уже тоже не было, он на ночь обычно уезжал к себе домой, в Недоумки.
Перед концом дня по Клязьме прошли три байдарки-двойки, в которых гребли крепкие, загорелые парни. Они прошли быстро и не привлекли к себе ничьего особого внимания, поскольку в этих местах байдарочников всегда было много. И где они остановились, тоже было неизвестно. Как и приезжие рыбаки, двое из которых устроились на противоположном берегу неширокой протоки и застыли со своими удочками, изредка взмахивая ими. Сам лагерь был открыт со стороны протоки, и наблюдать за тем, что происходит на его территории, было, в общем, несложно.
Итак, пошел уже девятый час. Напряжение в «избушке» нарастало. Еще двое наблюдателей, которые расположились в лесу, за хозяйственными постройками, и тоже наблюдали за входящими и выходящими из мастерских, которые им изобразил на плане директор, взрослыми и детьми, уже успели отметить и передать по рации, что видели одного человека, похожего на Рэма Собинова, каким он изображен был на фотороботе. Эти фотографии имели у себя все без исключения участники операции. Когда днем их показали директору Медникову, чтобы совсем уж удостовериться, тот так и ахнул. Видно, до последнего момента все еще сомневался.
Так вот наблюдатель добавил, что, если бы у него под рукой оказалась снайперская винтовка, он бы запросто мог «снять» преступника. Зачем обязательно убивать, можно и ранить очень удобно. Он, кстати, заметно прихрамывал, как бы подволакивал левую ногу.
Турецкий, которому доложили об этом, только вздохнул.
Нет, он был искренне зол на этих мерзавцев. Но чем больше думал, тем больше и сомневался — мерзавцев ли? Ведь, в конце концов, они же не матерые, беспринципные убийцы. Наверное, у них, в этой «Тропе возмездия», какое-то ядро есть, о котором рассказывал Покровский. И не один человек принимает решение, как бы он ни ненавидел своего бывшего начальника, пустившего его жизнь под откос. Принимается какое-никакое, но коллективное решение о примерном наказании. Другое дело, что они, эти бывшие, подменяют собой государство вместе со всей его правовой системой. Но это также и не означает, что государственная система, в этом смысле, безукоризненно права.
Словом, смутные мысли тревожили голову.
Опять же и этот случай с Настей. Стрелял, да, но не убил же. Хотя мог. Нет, конечно, так, говорил себе Турецкий, можно дойти и до оправдания любого преступления. Ну а вдруг у Рэма были причины смертельно ненавидеть эту Настю? Всяк ведь по-разному реагирует на измену. Вот и Таня однажды заметила, что Рэм, к примеру, не мог бы по жизни быть крышей для Насти. А Виктор Альбертович — при всех его возможных недостатках — все же был такой крышей. Не в бандитском понимании смысла слова, а просто по-человечески. Как теплая и надежная крыша над головой. Но приходит кто-то и стремительно рушит эту крышу вместе со всеми, кто под ней живет. Это разве справедливо?
Разумеется, когда Рэма возьмут — а в том, что это произойдет в ближайшие полчаса, уже, пожалуй, никто не сомневался, — можно будет задать ему такой вопрос и разрешить для себя самого этакий страшный парадокс. Зло во имя добра? Или добро как оправдание уже произведенного зла? А в принципе все это похоже на изощренную демагогию…
Вечер шел. Директор уже решил было послать кого-нибудь из дежурных, чтобы напомнить забывчивым сотрудникам, что он их терпеливо ожидает. Он им, между прочим, и зарплату еще платит, так что не стоило бы забываться. Правда, штатные единицы ему утверждали в Нижнем, у главбуха Фонда, и случай с мастерами там, помнится, оговаривался отдельно. У них свои ставки, побольше, чем у педагогов, но в Фонде, как говорится, видней, не спорить же, когда тебе деньги дают!
Хотел позвонить дежурному в столовую, куда был протянут телефонный провод, но тут услышал голоса через открытое окно и понял, что ОНИ идут. Больше всего он сейчас испугался почему-то взглянуть им в глаза. Слишком много было уже предъявлено доказательств их вины, а магнитная присоска-«маячок», найденная в бардачке «мазды», — вот уж чего никогда не держал у себя Медников! — его окончательно добила. Нет, правильнее сказать, расстроила до невозможности. Так, помнится, говорили на его родине, на Дону…
Чтобы не позволить застать себя врасплох, Медников быстро уселся за стол, нацепил очки и принялся сосредоточенно листать какие-то ведомости, что первыми попались под руку.
Они вошли вдвоем. Перед заходом в комнату один что-то сказал негромко, а второй — это был конечно же весельчак Гриша — рассмеялся. Но вошли скорее насупленные, чем настороженные. Видно, сообразили уже, за что может им быть хозяйская взбучка.
— Если вы по поводу машины, Сергей Осипович, — первым начал Гриша, — то виноваты и осознаем. После ужина смотаемся и все приведем в порядок. Просто торопились, не успели.
— Ну что ж вы, хлопцы, — огорченно развел руками Медников и не удержался, вороватым взглядом метнулся к двери.
И все дальнейшее произошло почти одновременно.
Скрипнула несмазанная дверь… Но еще раньше Рэм, как-то странно подскочив, метнулся в окно и выкатился кубарем на лужайку.
Выскочившие из двери люди с автоматами тараном сшибли с ног еще ничего не сообразившего Гладкова и прижали того к полу дулами своих коротких автоматов.
Третий боец кинулся к окну и замер, увидев, как Рэм, петляя и прихрамывая, рвется прямо через кусты смородины к близкому уже лесу.
Вот он на миг обернулся, поднял руку с пистолетом…
И тогда боец вскинул автомат, прицелился и спокойно, как на учениях, послал вдогонку одиночный выстрел. Рэм подскочил и рухнул в кусты лицом вперед.
А с противоположной стороны, навстречу ему, уже ломились через кустарник еще двое бойцов…
Войдя в комнату, Турецкий увидел следующую картину.
Привязанный к стулу руками и ногами, сидел Григорий Гладков. Вот он какой, Гриша, ревнивец, раскровенивший женщине лицо.
На полу лицом вверх, с открытыми глазами и полураскрытым ртом лежал Рэм Собинов. И ничего в нем не осталось даже близко от того симпатичного «кудряша», каким его видел Александр Борисович на фотографии у Татьяны. Сухое, аскетическое лицо усталого пожилого человека. И гримасы никакой не было — злобы там, ярости, просто успокоился в своей ненависти человек, но внутренне еще как бы не отошел от нее.
Вместе с Турецким и Грязновым прибыли судмедэксперт и эксперт-криминалист. Александр Борисович попросил директора самого проводить последнего вместе с оперативником в помещение, где жили эти двое, для проведения тщательного обыска. Он уже догадывался примерно, что это даст. Слесарные и столярные мастерские… И там наверняка будут найдены вещдоки — следы взрывных устройств, провода, прочие детали, идентичные тем, какими был взорван «мерседес» Воронова и начинены песочного цвета «Жигули».
На столе лежал вынутый из руки Собинова пистолет Стечкина. Скорее всего, тот самый, из которого и были произведены выстрелы в Виктора Альбертовича Порубова и его жену Анастасию.
Турецкий внимательно посмотрел на Гладкова, тот молчал, опустив голову — вскочить он не мог бы при всем желании. Да и вокруг как-то уж очень беспечно толпились закончившие дело бойцы спецназа.
Выслушав доклад о том, как и почему был застрелен Собинов, Турецкий, как старший здесь, заявил, что выстрел считает правомерным, таково было и его прямое указание. Тем более что тот попытался оказать сопротивление. И чтоб парень не сильно переживал по этому поводу.
Грязнов тоже постоял, посмотрел на Гладкова и дал команду собираться, как только закончится обыск. Потом обернулся к Гладкову и спросил, но даже не у него, а как бы задал вопрос в пространство:
— Но как же вы, сукины дети, женщин-то? Их-то за что? Мстители хреновы… Выводите!