Что же теперь?
Теперь вот – что?
Турецкому оставалось надеяться, что выглядит он не слишком потерянным. Хотя, конечно, в таком виде, практически в костюме Адама, большого достоинства не соблюдешь… Но самое главное сейчас понять, кем Тяжлов его считает – бизнесменом или засланным казачком. Ладно, поживем – увидим. Если еще поживем.
– Можно заказать ужин в номер, – предложил Турецкий.
– Вы невнимательны. Яугощаю ужином вас.Турецкий пожал плечами: дескать, ради бога.
И стал одеваться, не переходя в другую комнату, прямо на глазах у Тяжлова. Пусть фээсбэшник видит, что он абсолютно спокоен и никому никаких сигналов подавать не собирается.
– И далеко мы поедем? – спросил Александр Борисович, когда они подошли к лифту.
– На крышу, – ответил Тяжлов совершенно серьезно.
Турецкий поднял брови, но больше никак не отреагировал.
Тяжлов не шутил, они действительно поехали на крышу. Не врали и менты – там было казино. Но помимо казино там оказался еще и крошечный ресторан – для избранных. Правда, чтобы попасть в него, надо было пройти через все то же казино (две рулетки, четыре стола для блек-джека, еще четыре – для покера и один для крэпса).
Ольгу Вязьмикину Турецкий заметил сразу – она сидела в баре на высоком табурете и слегка болтала ногами. Перед ней стоял бокал с «маргаритой», но Ольга к нему еще не притрагивалась, а что-то строчила в блокноте, возможно, готовилась к серьезному разговору со своим издателем. А возле стола с блек-джеком Турецкий увидел мужчину в голубых джинсах и черном пиджаке. Он подкуривал длинную коричневую сигарету с помощью зажигалки «зиппо». Это был Димон Головня.
– Вот так встреча, – сказал Турецкий, останавливаясь.
– Кого-то увидели? – вежливо поинтересовался Тяжлов.
– Да, там моя новая сотрудница. Очень талантливая журналистка, между прочим. – Он усмехнулся. – Мечтает взять у вас интервью.
– Лучше пусть не мечтает. Здоровее будет.
– Понятно. Не будете против, если я скажу ей пару слов?
– Сделайте одолжение.
Турецкий с беспечным видом подошел к бару, стараясь, чтобы Димону не был виден даже его профиль, и, не здороваясь, сказал Ольге:
– Звоните Агафонову, скажите, что человек, который ему нужен, сейчас здесь. Вот он – в пиджаке и джинсах, видите? Хорошо. Это Дмитрий Головня. Пусть Флюгер срочно выезжает. Его в казино не пустят, так пусть ждет в холле первого этажа. А вы следите за этим парнем. Их надо свести во что бы то ни стало. Если я не освобожусь, сделайте это сами. Мне не звоните.
Ольга, надо было отдать ей должное, отреагировала сдержанно – едва заметно кивнула, положила блокнот на стойку и достала мобильник.
Когда Турецкий вернулся к поджидавшему его Тяжлову, он бросил на Ольгу последний взгляд. В другой раз его бы позабавило, как всезнающая журналистка недоуменно смотрит на начальника УФСБ, пытаясь понять, кто это, собственно, такой. В другой раз – да. Но не сейчас.
Уф… Он перевел дух. Пока все складывалось довольно удачно. Если, конечно, не считать того, что температура тут была под сорок.
Часть четвертая КАПКАН НА ОХОТНИКА
Теперь вот – что?
Турецкому оставалось надеяться, что выглядит он не слишком потерянным. Хотя, конечно, в таком виде, практически в костюме Адама, большого достоинства не соблюдешь… Но самое главное сейчас понять, кем Тяжлов его считает – бизнесменом или засланным казачком. Ладно, поживем – увидим. Если еще поживем.
– Можно заказать ужин в номер, – предложил Турецкий.
– Вы невнимательны. Яугощаю ужином вас.Турецкий пожал плечами: дескать, ради бога.
И стал одеваться, не переходя в другую комнату, прямо на глазах у Тяжлова. Пусть фээсбэшник видит, что он абсолютно спокоен и никому никаких сигналов подавать не собирается.
– И далеко мы поедем? – спросил Александр Борисович, когда они подошли к лифту.
– На крышу, – ответил Тяжлов совершенно серьезно.
Турецкий поднял брови, но больше никак не отреагировал.
Тяжлов не шутил, они действительно поехали на крышу. Не врали и менты – там было казино. Но помимо казино там оказался еще и крошечный ресторан – для избранных. Правда, чтобы попасть в него, надо было пройти через все то же казино (две рулетки, четыре стола для блек-джека, еще четыре – для покера и один для крэпса).
Ольгу Вязьмикину Турецкий заметил сразу – она сидела в баре на высоком табурете и слегка болтала ногами. Перед ней стоял бокал с «маргаритой», но Ольга к нему еще не притрагивалась, а что-то строчила в блокноте, возможно, готовилась к серьезному разговору со своим издателем. А возле стола с блек-джеком Турецкий увидел мужчину в голубых джинсах и черном пиджаке. Он подкуривал длинную коричневую сигарету с помощью зажигалки «зиппо». Это был Димон Головня.
– Вот так встреча, – сказал Турецкий, останавливаясь.
– Кого-то увидели? – вежливо поинтересовался Тяжлов.
– Да, там моя новая сотрудница. Очень талантливая журналистка, между прочим. – Он усмехнулся. – Мечтает взять у вас интервью.
– Лучше пусть не мечтает. Здоровее будет.
– Понятно. Не будете против, если я скажу ей пару слов?
– Сделайте одолжение.
Турецкий с беспечным видом подошел к бару, стараясь, чтобы Димону не был виден даже его профиль, и, не здороваясь, сказал Ольге:
– Звоните Агафонову, скажите, что человек, который ему нужен, сейчас здесь. Вот он – в пиджаке и джинсах, видите? Хорошо. Это Дмитрий Головня. Пусть Флюгер срочно выезжает. Его в казино не пустят, так пусть ждет в холле первого этажа. А вы следите за этим парнем. Их надо свести во что бы то ни стало. Если я не освобожусь, сделайте это сами. Мне не звоните.
Ольга, надо было отдать ей должное, отреагировала сдержанно – едва заметно кивнула, положила блокнот на стойку и достала мобильник.
Когда Турецкий вернулся к поджидавшему его Тяжлову, он бросил на Ольгу последний взгляд. В другой раз его бы позабавило, как всезнающая журналистка недоуменно смотрит на начальника УФСБ, пытаясь понять, кто это, собственно, такой. В другой раз – да. Но не сейчас.
Уф… Он перевел дух. Пока все складывалось довольно удачно. Если, конечно, не считать того, что температура тут была под сорок.
Часть четвертая КАПКАН НА ОХОТНИКА
В ресторане, в отличие от казино, работал кондиционер, и это сразу подняло настроение. Удушающей жары как не бывало.
– Я слышал, вы некоторое время провели за границей, – сказал Тяжлов, пригубив свой аперитив. По обоюдному согласию они заказали старую добрую «хванчкару». Тяжлов гарантировал, что вино здесь настоящее.
Турецкий понял, что его (Долгих то есть, не Турецкого, конечно) биография внимательно исследована. Что ж, очень хорошо.
– Слава бежит впереди меня, – ухмыльнулся Турецкий. – Да, я работал там и… учился. Точнее, в обратном порядке дело было.
Тяжлов одобрительно покивал.
– Всегда отрадно слышать, что человек в зрелом уже возрасте проявляет интерес к изучению нового для себя дела. Зачастую ведь людям, познавшим успех в бизнесе, свойственен некоторый догматизм и, как бы это сказать?…
– О каком зрелом возрасте вы говорите? – засмеялся Турецкий. – Я сейчас молод как никогда!
Тяжлов тоже улыбнулся и спросил:
– Вы, Петр Петрович, были в целиком иноязычной среде или отправились на свою учебу как Ломоносов – с друзьями из России?
Турецкий помотал головой.
– Я сознательно исключил такую возможность, как отвлекающий фактор. По правде говоря, я вообще неохотно знакомился с русскими за границей. Я их узнавал даже издали по походке, крою одежды, а главное, по выражению лица.
– И как же выглядят русские за границей? Какое у них выражение лица?
– Самодовольное и презрительное, часто повелительное, а потом вдруг сменяется выражением осторожности и робости. Человек внезапно настораживается, глаза беспокойно бегают… «Черт побери, не соврал ли я, не смеются ли надо мной…» Нет, с русскими я работаю в России, мне их здесь хватает.
– Уж не русофоб ли вы? – шутливо погрозил пальцем собеседник.
– Шутить изволите? Я патриот, как ни пошло нынче звучит это слово. Иначе зачем мне было возвращаться в Россию?
– А зачем?
– Да незачем!
– За это стоит выпить, – сказал Тяжлов.
Мужчины чокнулись и выпили. Турецкий покивал в знак того, что качеством напитка вполне удовлетворен.
– Знаете, – заметил Тяжлов, – будет жаль, если вы наладите у нас в Волжске свой бизнес и уедете обратно в Москву или куда там еще. Нам здесь очень не хватает таких людей…
– Каких?
– А вот с деловой хваткой и западным опытом работы.
– И с деньгами? – ухмыльнулся Турецкий и подумал, что ведь сделал это вполне искренне – он действительно чувствовал себя сейчас богатым человеком! Привык, елки-палки. Что же будет, когда все закончится?!
– И с деньгами, конечно, а как же иначе.
– А вот за это стоит выпить основательно, – заметил Турецкий. – Но… только лучше попозже, после рабочего дня.
– То есть вы все еще трудитесь в поте лица?
Этот вопрос Тяжлов задал безо всякого выражения, и Турецкий понял, что за ним однозначно наблюдают с самого начала днем и ночью и знают, что он еще ни с кем из своих новых сотрудников, если не считать Вязьмикину, не встречался. И это, конечно, вызывает вопросы. Или, может, как раз наоборот – считается, что «толстый» бизнесмен и должен себя вести подобным ленивым образом? Кто знает.
– Работаю пока с документами, – коротко объяснил Турецкий.
Тяжлов кивнул. Шутка (точнее, знаменитая реплика пресс-секретаря о том, чем в настоящий момент занят первый российский президент) была принята.
– Скажу вам по совести, Петр Петрович, в нашем городе не хватает по-настоящему качественной прессы. Очень мы на вас рассчитываем в этом отношении.
Турецкий снова вовремя вспомнил инструктаж Меркулова.
– Тогда и я скажу вам по секрету, Афанасий Константинович. Можете на меня рассчитывать. Я собираюсь привлечь стратегического партнера, который заинтересован в развитии проектов издательского дома и готов в это дело инвестировать.
– Интересно, какого же? Кого-то из ваших коллег по прошлым… делам?
– Не понял, извините?
– Не смущайтесь, – сказал Тяжлов. – Я все про вас знаю.
– Так-таки и все?
– Если не все, то многое, и самое главное – то, что должен знать. Про «Севералюминий», про «Московский дизель», про стажировку за границей… Хотите скажу, что я о вас думаю? Искренне. Мне импонирует, что у вас всего лишь среднее образование и вы до всего доходили своим умом.
– Так уж и до всего.
– Не скромничайте, у меня на вас есть кое-что, о чем мало кто догадывается.
– А именно?
– В конце девяностых вы решительным маневром завладели бывшим государственным предприятием «Московский дизель». И это была комбинация сколь наглая, столь же и виртуозная.
– Всегда интересно узнать о себе что-нибудь новенькое. И как же я это провернул?
– Очень просто. Точнее, очень элегантно. Схемой этой я, откровенно говоря, восхищаюсь. Собственность и производственные мощности «Московского дизеля» были переданы во владение компании «Акционерное общество Московский дизель», принадлежавшей на сорок девять процентов вашей дочерней фирме.
Тяжлов замолчал и посмотрел на Турецкого испытующе. Турецкий ему доброжелательно улыбнулся: продолжайте, пожалуйста, то, что вы говорите, – очень интересно.
– И что было дальше?
– Дальше ничего не было! Вот это – самое замечательное. Неоднократные аукционы по продаже остальной части государственных акций провалились в связи… – Тяжлов хохотнул, – с отсутствием других инвесторов. В итоге вам «пришлось» приобрести весь «Русский дизель» по очень сходной цене. Вот и все.
Турецкий изобразил легкое недовольство.
– К чему вы мне все это говорите?
– К тому, – сказал Тяжлов, – чтобы вы понимали, с кем имеете дело. Я разбираюсь в людях. Во всех смыслах этого слова. Я понимаю их, и я разбираюсь в них,в смысле – изучаю конкретных людей в конкретном случае.
– Но я пока что не имею с вами никаких дел, – заметил Турецкий.
– Это временное явление.
Турецкий был удовлетворен. Похоже, рыбка наживку заглотнула. Пусть за ним следят, пусть его слушают. Ради бога и на здоровье. Не оставалось никаких сомнений в том, что его принимают за Долгих.
Эта легенда была подготовлена Меркуловым с блеском. И Тяжлов принял ее за чистую монету.
«Ужин явно удался, – решил Турецкий. – Ты, Афанасий Константинович, даже не представляешь себе насколько».
– Афанасий Константинович, удовлетворите любопытство, – вполне искренне сказал он. – Все же почему вы захотели со мной познакомиться лично? Да еще таким оригинальным образом.
– Это же так просто, – сказал Тяжлов. – Я искренне обрадовался, когда узнал о вашем приезде. Нам определенно есть чем друг с другом поделиться. Дело в том… За последние два года я открыл для себя нечто такое, о чем до тех пор и не подозревал.
– Что же вы открыли? Нефтяное месторождение? Разделю его с вами с удовольствием.
Тяжлов ответил совершенно серьезно и многозначительно:
– Сферу таинственного и загадочного явления, которое именуется властью. – Он говорил медленно, будто через силу, делая ударение на каждом слове, как будто желал показать, что беседует исключительно из любезности. – Безграничную сферу, где действия и поступки теряют свой обычный общепринятый смысл и приобретают иное, несвойственное им значение – именно потому, что они связаны в той или иной степени с осуществлением власти.
– Так просветите и меня, раз вы так здорово в этом разбираетесь. Что же такое власть? И что такое – вашавласть?
– Власть – это манера одеваться, кабинет, в котором я сижу, распорядок моего дня – тоже власть.
Мой приход на работу – власть. Уход с нее – власть…
– А я-то наивно полагал, что есть разница между такими людьми, как вы, и, например, каким-нибудь банкиром… – Турецкий перебил Тяжлова и намеренно не договорил.
– Какая, например?
– Я думал, банкир как бы исполняет отведенную роль в пьесе, отлично понимая истинный смысл спектакля. А вы – просто верите в силу власти, и все тут.
Тяжлов усмехнулся:
– Еще одно наивное заблуждение. В Волжске вы имеете прекрасную возможность убедиться в способности власти менять суть вещей. И суть людей.
– Абстрактный немного разговор выходит, – заметил Турецкий. – Вот взять хотя бы вас. Вы сейчас все время говорите о себе, так приведите пример для наглядности.
– От меня требуется, во-пepвых, выполнение того, что формально называется моей работой, и, во-вторых, что гораздо важнее, осуществление власти. То есть контроль за властью. Понимаете?
– Кажется, начинаю…
– Почему осуществление власти значительно важнее, чем работа? По той простой причине, что моя работа сама по себе ничем не отличается от любой другой чиновничьей работы и, в сущности, не имеет ко мне ни малейшего отношения.
– То есть она по плечу кому угодно?
– Конечно! А вот осуществление власти – это действительно мое дело, имеющее ко мне непосредственное отношение. Оно требует определенного призвания и особых качеств.
– И конечно, вам не занимать ни того, ни другого, не так ли?
Тяжлов был словно в некоторой нерешительности.
– Признаюсь, я не думал, что это так. Напротив, я был убежден, что вовсе не создан для власти. Разумеется, я знал (думал!), что власть существует, но из соображений морального порядка исключал для себя факт ее существования, не видя в ней практического смысла. Я считал, что ее не следует принимать в расчет, особенно человеку творческому. Но потом, очутившись в своем кабинете, я открыл в себе призвание и качества, о которых и не подозревал. А главное: я все понял.
– Что же вы поняли?
– Я понял, что на определенном уровне и при определенных обстоятельствах работа ровно ничего не значит, становится всего лишь одним из аспектов – и притом отнюдь не самым важным – осуществления власти. И что именно осуществление власти, даже если оно не сопровождается никакой работой в принципе, как таковой, является самым главным.
«Ну и ну, – подумал Турецкий. – Ну и ну. Рассказать же кому – не поверят. Гэбэшник откровенно заявляет, что конвейер не имеет никакого значения по сравнению с директором цеха. Хотя кому рассказать-то?!»
– Да что я распинаюсь, – сказал вдруг Тяжлов, когда казалось, что он уже закончил свою мысль, – в самом деле. Вы же опытный человек, всякое повидали, в Англии и Германии работали, в Ливерпуле, в Манчестере, в Мюнхене, в Гармише. И прекрасно знаете свою работу. Издательский бизнес, я имею в виду.
«Он знает, кто я, – понял Турецкий. – Он знает?!!» В Гармиш-Партенкирхене находился «Пятый уровень» – международная антитеррористическая организация, которой руководил друг Турецкого Питер Реддвей. Да и сам Александр Борисович провел там немало времени. «Но зачем Тяжлов дал понять? Просто пугает? Непохоже. Связал ли он мое появление здесь с исчезнувшим Весниным? Совсем не факт…»
Тут они одновременно повернулись на шум, раздавшийся из казино. Кричали сразу несколько человек и как минимум одна женщина. Что это было? Крупный выигрыш? Проигрыш? Вряд ли.
Тяжлов встал из-за стола первым, кивнул в сторону игрового зала:
– Посмотрим?
Турецкий не возражал.
Зрелище того стоило. Игра прекратилась на всех столах. Крупье и инспекторы, правда, оставались на своих постах, но буквально выворачивали шеи – так старались рассмотреть, что там такое скрывает толпа игроков. Люди сгрудились возле фуршетного стола, и внимание их привлекали явно не дармовая выпивка и закуска.
Турецкий уже понял, что случилось что-то нехорошее. Поискал взглядом Ольгу. Она стояла чуть в стороне, увидела его, кивнула и как-то беспомощно развела руками. Лицо у нее было бледное. Турецкий понял, что это значит. На всякий случай он еще поискал глазами знакомые лица. Димона нигде не было.
Черт. Неужели…
Тяжлов, стоя рядом, с кем-то тихо разговаривал по телефону. Покосился на Турецкого, прикрыл трубку ладонью:
– Петр Петрович, полагаю, вам сейчас лучше уйти из казино. Какому-то игроку стало плохо, сейчас приедут «скорая» и милиция. Ни к чему вам быть замешанным в такой ситуации. Если газетчики пронюхают… сами понимаете.
– Газетчики у меня в кармане, – напомнил Турецкий, но все же согласно кивнул. – Будем считать, что следующий ужин за мной?
– Непременно. Турецкий подошел к Ольге, взял ее под руку и
повел к выходу. Спросил негромко:
– Это Димон?
– К-кто? – не сообразила она.
– Дмитрий Головня? Ольга нервно кивнула.
– Что случилось? – спросил Александр Борисович уже в лифте.
– Я… не знаю. Я сделала все, как вы сказали. Флюгеру позвонила. За Головней следила. Он пошел в туалет. Когда вернулся, подошел к фуршетному столу, что-то выпил и упал. Ужас какой… Он жив вообще?
– Сильно сомневаюсь, – вздохнул Турецкий и потянул ее за руку, когда они приехали на его этаж.
Он хотел спросить, сразу ли упал Димон после того, как что-то выпил, подходил ли к нему кто-нибудь, хотел задать еще кучу мелких вопросов… но удержался. Во-первых, она была не в том состоянии, а во-вторых, эти вопросы были уместны для сотрудника Генпрокуратуры, но никак не для бизнесмена.
…В эту ночь они первый раз занимались любовью.
Потом, глядя на спящую Ольгу, Турецкий снова задумался о своем давнем романе, оборвавшемся так внезапно. Интересно, почему присутствие именно этой женщины навевает такие воспоминания? Ольга ничем не похожа на Веру. Хотя, положа руку на сердце, нельзя не признать, что она привлекательней. Впрочем, столько времени прошло, трудно уже сказать наверное… Где сейчас Вера? С кем она? Жива ли вообще…
И вдруг Ольга произнесла:
– Ваши любимые не покидают ваше сердце и ваши мысли, они просто мирно спят среди ангелов…
Турецкий вздрогнул и посмотрел на нее даже с некоторым испугом. Что это значит? Продвинутые журналисты умеют читать мысли? Откашлявшись, он спросил:
– Что вы сейчас сказали? Самое странное, что они по-прежнему были на
«вы».
– А я разве что-то сказала? – Она улыбнулась уже совсем чуть-чуть краешком рта.
– Вот это самое про любимых и ангелов.
– Не стану я ничего повторять. Ольга больше не улыбалась, была совершенно серьезна. Определенно, у этой женщины была какая-то тайна. А впрочем, у какой женщины нет тайны? Вопрос только в том, нужно ли знать эту тайну Петру Петровичу Долгих? А тем более Александру Борисовичу Турецкому…
Когда он утром открыл глаза, постель была пуста. Турецкий отключил все телефоны и снова заснул.
Пушкин следил за Ольгой Вязьмикиной – по поручению Турецкого, разумеется. Турецкий был обеспокоен тем, что случилось в казино, и чувствовал свою ответственность за Ольгу – кто знает, может быть, ее теперь будут как-то связывать с покойным Димоном – если предположить, что люди Тяжлова ее телефон прослушивают и ее разговор с Агафоновым стал известен… Ей вполне может угрожать опасность.
Агафонов, в свою очередь, был предупрежден, раскладывал на даче пасьянс и не высовывался.
Ольгу же Турецкий пугать не стал, просто пустил за ней Пушкина. Хорошо, что удалось вытащить его из Москвы.
В результате Пушкин целый день провел в хаотических шатаниях по городу – вслед за ней. У Ольги был выходной, и она явно не знала, куда себя девать. Тусовалась в центре. Сходила в кино – в кинотеатр «Кристалл», на новомодный отечественный фильм. Пушкин билет тоже купил и некоторое время честно в зале посидел, но больше получаса не вынес и сбежал на свежий воздух, чтобы периодически в зал наведываться и подопечную свою проверять. Потом она пообедала в ресторанчике «Магарыч». Потом еще с часок провела в книжном магазине, рылась в толстых журналах, в каких-то словарях и справочниках. Потом заглянула в театральные кассы, и Пушкин уже готов был волком взвыть, но, на его счастье, не то билетов не было, не то дама передумала. Потом кривыми переулочками она спустилась в район Итиля – так в Волжске называлась широкая пешеходная улица с различными вернисажами, уличными художниками, музыкантами, антикварными и книжными магазинами, словом, маленький такой клон московского Арбата. И пошла гулять как заправская туристка: заходила в антикварные магазины, останавливалась послушать музыкантов. Подошла к гадалке. Они немного поговорили, и Вязьмикина показала ей свою ладонь. Гадалка стала изучать линии жизни и судьбы.
«Мужика у нее определенно нет, – подумал Пушкин. – Или поссорилась. Или он от нее сбежал. И вообще отдыхать она не умеет. Правильно сделал, что сбежал».
Рядом с гадалкой простаивал уличный художник, рисующий карандашные портреты с фотографическим сходством. Для образца, как водится, стояли изображения – портреты Джорджа Клуни и Дженифер Лопес. Художник увидел заинтересованный взгляд Пушкина и обрадовался:
– Желаете оставить потомкам свой портрэт? – Маэстро говорил именно так, через букву «э».
Пушкин немного поломался, но все же кивнул и уселся в трех метрах от гадалки и Вязьмикиной. Это была хорошая работа: ведь получилось, что именно его случайно позвали поближе к объекту наблюдению.
– …Вот уж не знаю, деточка, что тебе и сказать про этого мужчину, – говорила гадалка. – Вошел он в твою жизнь недавно, да только сам еще об этом не знает.
– А… у него есть машина, например? – спросила Вязьмикина. – Такая большая, немецкая, темно-синяя?
Пушкин подумал, что таким голосом, пожалуй, о любимом человеке не спрашивают.
– Какая ты, однако, меркантильная. Ну, может, и есть, почему ж не быть, сейчас у мужчин чего только нет. Куча всякой дряни бессмысленной. А ты вспомни лучше, снилось ли тебе недавно что-нибудь странное? Тогда, глядишь, что-нибудь и разъяснится.
Вязьмикина задумалась, посмотрела в безоблачное небо, потом медленно проговорила:
– Мне снилось, что я чуть не погибла… Я плыла по реке на плоту, плот опрокинулся и надолго ушел под воду. Сначала была кромешная тьма, а затем – яркий свет в конце туннеля. И когда я туда добралась, я увидела всю мою семью. Они стали критиковать меня за то, что я не так одета. А моя бабушка подошла и говорит: «Даже последняя шлюха не решилась бы прийти в такой одежде к райским вратам».
– А что же на тебе было, деточка? – заинтересовалась гадалка.
Вязьмикина наклонилась к ней и что-то зашептала на ухо.
Гадалка прыснула и прикрыла себе рот рукой.
«Что еще за бред, – подумал Пушкин. – Она же спрашивает у гадалки о Турецком? У него ведь темно-синий „Ауди“. Пожалуй, да. Что это может значить, кроме того, что она растеряна? Да ничего. Обычные женские бредни».
– Думаю, этот мужчина скоро сам тебя найдет, – пообещала добрая гадалка.
Вязьмикина немного побледнела.
– Ну ладно, иди уже, Бог с тобой, у меня рабочий день закончился.
Вязьмикина поднялась и медленно побрела в сторону площади.
Пушкин подождал с минуту и двинулся следом.
– Э?! – возмутился художник. – А портрэт?
– Под следующего переделаешь… Чтобы соблюсти приличное расстояние, Пушкин
сделал вид, что заинтересовался услугами очередного «арбатского» шарлатана. У него на жердочке сидел попугай и по команде хозяина отвечал на вопросы. То есть на самом деле он просто вытаскивал из банки бумажки, на которых было что-то накорябано. Вязьмикина собралась перекусить и прошла полсотни по диагонали вправо – к ларьку с хот-догами. Пушкин остался на месте. Он дал владельцу мудрой птицы десятку и спросил, глядя, как Вязьмикина поглощает сосиску:
– Я бы хотел узнать, что такое… м-мм… удача. Или успех?
– Успех чего? – уточнил шарлатан. «Успех операции», чуть было не сказал Пушкин.
– Вообще успех. В широком смысле успех. Любой успех. Ну хоть какой-нибудь успех, а?
Шарлатан почесал попугаю длинным ногтем голову и сказал странное слово:
– Бергефьель!
«Красивое слово, – подумал Пушкин. – Красивое, загадочное…»
Попугай не двигался. Шарлатан наклонился к нему и заорал:
– Бергефьель!!!
Птица, вздрогнув, тут же клювом вытащила бумажку и ткнула ее Пушкину в руку.
«В четыре года ты радуешься, если не писаешь в штаны. В двенадцать – если у тебя есть друзья. В восемнадцать – если занимаешься сексом. В тридцать пять – когда ты много зарабатываешь или удачно делаешь карьеру.
В шестьдесят лет – если занимаешься сексом.
В семьдесят – если у тебя есть друзья.
В восемьдесят – если не писаешь в штаны…»
– Бергефьель, – повторил Пушкин. – Форменный Б…ергефьель… Кстати, что это значит? На каком языке?
– Древнее норвежское слово, – торжественно сообщил шарлатан. – Его донес до нас, суетных, один великий скандинавский писатель. А это, между прочим, норвежский попугай, он знает только родной язык, так что, сами понимаете…
– В Норвегии есть попугаи? – удивился Пушкин.
– Особая морозоустойчивая порода. Гнездятся в прибрежных скалах.
– Писатель, говоришь, придумал? Норвежский?
– Да уж не Пятибратов.
– Кнут Гамсун, что ли?
Потрясенный такой эрудицией шарлатан несколько секунд молчал, потом покопался в кармане и протянул Пушкину червонец назад.
– Да ладно тебе, – сказал сыщик.
Вязьмикина доела свою сосиску и поймала такси. Пушкин, разумеется, поехал следом. Через десять минут он рапортовал Турецкому, что Вязьмикина ни с кем не встречалась и – самое главное – никто другой, кроме Пушкина, за ней не следит.
Турецкий попросил подробно описать, где она была и что делала. Пушкин рассказал.
– Значит, ложная тревога, – резюмировал Александр Борисович. – Ну и слава богу. Камень с души. Отдыхай пока, Иннокентий Михайлович. Причем качественно. Потому что это ненадолго… Стой, стой, а этот уличный художник, он прилично рисует?
– Да вроде ничего.
Через час Турецкий сам приехал на Итиль. Нашел уличного художника, посмотрел его работы и спросил в лоб:
– Я слышал, вы некоторое время провели за границей, – сказал Тяжлов, пригубив свой аперитив. По обоюдному согласию они заказали старую добрую «хванчкару». Тяжлов гарантировал, что вино здесь настоящее.
Турецкий понял, что его (Долгих то есть, не Турецкого, конечно) биография внимательно исследована. Что ж, очень хорошо.
– Слава бежит впереди меня, – ухмыльнулся Турецкий. – Да, я работал там и… учился. Точнее, в обратном порядке дело было.
Тяжлов одобрительно покивал.
– Всегда отрадно слышать, что человек в зрелом уже возрасте проявляет интерес к изучению нового для себя дела. Зачастую ведь людям, познавшим успех в бизнесе, свойственен некоторый догматизм и, как бы это сказать?…
– О каком зрелом возрасте вы говорите? – засмеялся Турецкий. – Я сейчас молод как никогда!
Тяжлов тоже улыбнулся и спросил:
– Вы, Петр Петрович, были в целиком иноязычной среде или отправились на свою учебу как Ломоносов – с друзьями из России?
Турецкий помотал головой.
– Я сознательно исключил такую возможность, как отвлекающий фактор. По правде говоря, я вообще неохотно знакомился с русскими за границей. Я их узнавал даже издали по походке, крою одежды, а главное, по выражению лица.
– И как же выглядят русские за границей? Какое у них выражение лица?
– Самодовольное и презрительное, часто повелительное, а потом вдруг сменяется выражением осторожности и робости. Человек внезапно настораживается, глаза беспокойно бегают… «Черт побери, не соврал ли я, не смеются ли надо мной…» Нет, с русскими я работаю в России, мне их здесь хватает.
– Уж не русофоб ли вы? – шутливо погрозил пальцем собеседник.
– Шутить изволите? Я патриот, как ни пошло нынче звучит это слово. Иначе зачем мне было возвращаться в Россию?
– А зачем?
– Да незачем!
– За это стоит выпить, – сказал Тяжлов.
Мужчины чокнулись и выпили. Турецкий покивал в знак того, что качеством напитка вполне удовлетворен.
– Знаете, – заметил Тяжлов, – будет жаль, если вы наладите у нас в Волжске свой бизнес и уедете обратно в Москву или куда там еще. Нам здесь очень не хватает таких людей…
– Каких?
– А вот с деловой хваткой и западным опытом работы.
– И с деньгами? – ухмыльнулся Турецкий и подумал, что ведь сделал это вполне искренне – он действительно чувствовал себя сейчас богатым человеком! Привык, елки-палки. Что же будет, когда все закончится?!
– И с деньгами, конечно, а как же иначе.
– А вот за это стоит выпить основательно, – заметил Турецкий. – Но… только лучше попозже, после рабочего дня.
– То есть вы все еще трудитесь в поте лица?
Этот вопрос Тяжлов задал безо всякого выражения, и Турецкий понял, что за ним однозначно наблюдают с самого начала днем и ночью и знают, что он еще ни с кем из своих новых сотрудников, если не считать Вязьмикину, не встречался. И это, конечно, вызывает вопросы. Или, может, как раз наоборот – считается, что «толстый» бизнесмен и должен себя вести подобным ленивым образом? Кто знает.
– Работаю пока с документами, – коротко объяснил Турецкий.
Тяжлов кивнул. Шутка (точнее, знаменитая реплика пресс-секретаря о том, чем в настоящий момент занят первый российский президент) была принята.
– Скажу вам по совести, Петр Петрович, в нашем городе не хватает по-настоящему качественной прессы. Очень мы на вас рассчитываем в этом отношении.
Турецкий снова вовремя вспомнил инструктаж Меркулова.
– Тогда и я скажу вам по секрету, Афанасий Константинович. Можете на меня рассчитывать. Я собираюсь привлечь стратегического партнера, который заинтересован в развитии проектов издательского дома и готов в это дело инвестировать.
– Интересно, какого же? Кого-то из ваших коллег по прошлым… делам?
– Не понял, извините?
– Не смущайтесь, – сказал Тяжлов. – Я все про вас знаю.
– Так-таки и все?
– Если не все, то многое, и самое главное – то, что должен знать. Про «Севералюминий», про «Московский дизель», про стажировку за границей… Хотите скажу, что я о вас думаю? Искренне. Мне импонирует, что у вас всего лишь среднее образование и вы до всего доходили своим умом.
– Так уж и до всего.
– Не скромничайте, у меня на вас есть кое-что, о чем мало кто догадывается.
– А именно?
– В конце девяностых вы решительным маневром завладели бывшим государственным предприятием «Московский дизель». И это была комбинация сколь наглая, столь же и виртуозная.
– Всегда интересно узнать о себе что-нибудь новенькое. И как же я это провернул?
– Очень просто. Точнее, очень элегантно. Схемой этой я, откровенно говоря, восхищаюсь. Собственность и производственные мощности «Московского дизеля» были переданы во владение компании «Акционерное общество Московский дизель», принадлежавшей на сорок девять процентов вашей дочерней фирме.
Тяжлов замолчал и посмотрел на Турецкого испытующе. Турецкий ему доброжелательно улыбнулся: продолжайте, пожалуйста, то, что вы говорите, – очень интересно.
– И что было дальше?
– Дальше ничего не было! Вот это – самое замечательное. Неоднократные аукционы по продаже остальной части государственных акций провалились в связи… – Тяжлов хохотнул, – с отсутствием других инвесторов. В итоге вам «пришлось» приобрести весь «Русский дизель» по очень сходной цене. Вот и все.
Турецкий изобразил легкое недовольство.
– К чему вы мне все это говорите?
– К тому, – сказал Тяжлов, – чтобы вы понимали, с кем имеете дело. Я разбираюсь в людях. Во всех смыслах этого слова. Я понимаю их, и я разбираюсь в них,в смысле – изучаю конкретных людей в конкретном случае.
– Но я пока что не имею с вами никаких дел, – заметил Турецкий.
– Это временное явление.
Турецкий был удовлетворен. Похоже, рыбка наживку заглотнула. Пусть за ним следят, пусть его слушают. Ради бога и на здоровье. Не оставалось никаких сомнений в том, что его принимают за Долгих.
Эта легенда была подготовлена Меркуловым с блеском. И Тяжлов принял ее за чистую монету.
«Ужин явно удался, – решил Турецкий. – Ты, Афанасий Константинович, даже не представляешь себе насколько».
– Афанасий Константинович, удовлетворите любопытство, – вполне искренне сказал он. – Все же почему вы захотели со мной познакомиться лично? Да еще таким оригинальным образом.
– Это же так просто, – сказал Тяжлов. – Я искренне обрадовался, когда узнал о вашем приезде. Нам определенно есть чем друг с другом поделиться. Дело в том… За последние два года я открыл для себя нечто такое, о чем до тех пор и не подозревал.
– Что же вы открыли? Нефтяное месторождение? Разделю его с вами с удовольствием.
Тяжлов ответил совершенно серьезно и многозначительно:
– Сферу таинственного и загадочного явления, которое именуется властью. – Он говорил медленно, будто через силу, делая ударение на каждом слове, как будто желал показать, что беседует исключительно из любезности. – Безграничную сферу, где действия и поступки теряют свой обычный общепринятый смысл и приобретают иное, несвойственное им значение – именно потому, что они связаны в той или иной степени с осуществлением власти.
– Так просветите и меня, раз вы так здорово в этом разбираетесь. Что же такое власть? И что такое – вашавласть?
– Власть – это манера одеваться, кабинет, в котором я сижу, распорядок моего дня – тоже власть.
Мой приход на работу – власть. Уход с нее – власть…
– А я-то наивно полагал, что есть разница между такими людьми, как вы, и, например, каким-нибудь банкиром… – Турецкий перебил Тяжлова и намеренно не договорил.
– Какая, например?
– Я думал, банкир как бы исполняет отведенную роль в пьесе, отлично понимая истинный смысл спектакля. А вы – просто верите в силу власти, и все тут.
Тяжлов усмехнулся:
– Еще одно наивное заблуждение. В Волжске вы имеете прекрасную возможность убедиться в способности власти менять суть вещей. И суть людей.
– Абстрактный немного разговор выходит, – заметил Турецкий. – Вот взять хотя бы вас. Вы сейчас все время говорите о себе, так приведите пример для наглядности.
– От меня требуется, во-пepвых, выполнение того, что формально называется моей работой, и, во-вторых, что гораздо важнее, осуществление власти. То есть контроль за властью. Понимаете?
– Кажется, начинаю…
– Почему осуществление власти значительно важнее, чем работа? По той простой причине, что моя работа сама по себе ничем не отличается от любой другой чиновничьей работы и, в сущности, не имеет ко мне ни малейшего отношения.
– То есть она по плечу кому угодно?
– Конечно! А вот осуществление власти – это действительно мое дело, имеющее ко мне непосредственное отношение. Оно требует определенного призвания и особых качеств.
– И конечно, вам не занимать ни того, ни другого, не так ли?
Тяжлов был словно в некоторой нерешительности.
– Признаюсь, я не думал, что это так. Напротив, я был убежден, что вовсе не создан для власти. Разумеется, я знал (думал!), что власть существует, но из соображений морального порядка исключал для себя факт ее существования, не видя в ней практического смысла. Я считал, что ее не следует принимать в расчет, особенно человеку творческому. Но потом, очутившись в своем кабинете, я открыл в себе призвание и качества, о которых и не подозревал. А главное: я все понял.
– Что же вы поняли?
– Я понял, что на определенном уровне и при определенных обстоятельствах работа ровно ничего не значит, становится всего лишь одним из аспектов – и притом отнюдь не самым важным – осуществления власти. И что именно осуществление власти, даже если оно не сопровождается никакой работой в принципе, как таковой, является самым главным.
«Ну и ну, – подумал Турецкий. – Ну и ну. Рассказать же кому – не поверят. Гэбэшник откровенно заявляет, что конвейер не имеет никакого значения по сравнению с директором цеха. Хотя кому рассказать-то?!»
– Да что я распинаюсь, – сказал вдруг Тяжлов, когда казалось, что он уже закончил свою мысль, – в самом деле. Вы же опытный человек, всякое повидали, в Англии и Германии работали, в Ливерпуле, в Манчестере, в Мюнхене, в Гармише. И прекрасно знаете свою работу. Издательский бизнес, я имею в виду.
«Он знает, кто я, – понял Турецкий. – Он знает?!!» В Гармиш-Партенкирхене находился «Пятый уровень» – международная антитеррористическая организация, которой руководил друг Турецкого Питер Реддвей. Да и сам Александр Борисович провел там немало времени. «Но зачем Тяжлов дал понять? Просто пугает? Непохоже. Связал ли он мое появление здесь с исчезнувшим Весниным? Совсем не факт…»
Тут они одновременно повернулись на шум, раздавшийся из казино. Кричали сразу несколько человек и как минимум одна женщина. Что это было? Крупный выигрыш? Проигрыш? Вряд ли.
Тяжлов встал из-за стола первым, кивнул в сторону игрового зала:
– Посмотрим?
Турецкий не возражал.
Зрелище того стоило. Игра прекратилась на всех столах. Крупье и инспекторы, правда, оставались на своих постах, но буквально выворачивали шеи – так старались рассмотреть, что там такое скрывает толпа игроков. Люди сгрудились возле фуршетного стола, и внимание их привлекали явно не дармовая выпивка и закуска.
Турецкий уже понял, что случилось что-то нехорошее. Поискал взглядом Ольгу. Она стояла чуть в стороне, увидела его, кивнула и как-то беспомощно развела руками. Лицо у нее было бледное. Турецкий понял, что это значит. На всякий случай он еще поискал глазами знакомые лица. Димона нигде не было.
Черт. Неужели…
Тяжлов, стоя рядом, с кем-то тихо разговаривал по телефону. Покосился на Турецкого, прикрыл трубку ладонью:
– Петр Петрович, полагаю, вам сейчас лучше уйти из казино. Какому-то игроку стало плохо, сейчас приедут «скорая» и милиция. Ни к чему вам быть замешанным в такой ситуации. Если газетчики пронюхают… сами понимаете.
– Газетчики у меня в кармане, – напомнил Турецкий, но все же согласно кивнул. – Будем считать, что следующий ужин за мной?
– Непременно. Турецкий подошел к Ольге, взял ее под руку и
повел к выходу. Спросил негромко:
– Это Димон?
– К-кто? – не сообразила она.
– Дмитрий Головня? Ольга нервно кивнула.
– Что случилось? – спросил Александр Борисович уже в лифте.
– Я… не знаю. Я сделала все, как вы сказали. Флюгеру позвонила. За Головней следила. Он пошел в туалет. Когда вернулся, подошел к фуршетному столу, что-то выпил и упал. Ужас какой… Он жив вообще?
– Сильно сомневаюсь, – вздохнул Турецкий и потянул ее за руку, когда они приехали на его этаж.
Он хотел спросить, сразу ли упал Димон после того, как что-то выпил, подходил ли к нему кто-нибудь, хотел задать еще кучу мелких вопросов… но удержался. Во-первых, она была не в том состоянии, а во-вторых, эти вопросы были уместны для сотрудника Генпрокуратуры, но никак не для бизнесмена.
…В эту ночь они первый раз занимались любовью.
Потом, глядя на спящую Ольгу, Турецкий снова задумался о своем давнем романе, оборвавшемся так внезапно. Интересно, почему присутствие именно этой женщины навевает такие воспоминания? Ольга ничем не похожа на Веру. Хотя, положа руку на сердце, нельзя не признать, что она привлекательней. Впрочем, столько времени прошло, трудно уже сказать наверное… Где сейчас Вера? С кем она? Жива ли вообще…
И вдруг Ольга произнесла:
– Ваши любимые не покидают ваше сердце и ваши мысли, они просто мирно спят среди ангелов…
Турецкий вздрогнул и посмотрел на нее даже с некоторым испугом. Что это значит? Продвинутые журналисты умеют читать мысли? Откашлявшись, он спросил:
– Что вы сейчас сказали? Самое странное, что они по-прежнему были на
«вы».
– А я разве что-то сказала? – Она улыбнулась уже совсем чуть-чуть краешком рта.
– Вот это самое про любимых и ангелов.
– Не стану я ничего повторять. Ольга больше не улыбалась, была совершенно серьезна. Определенно, у этой женщины была какая-то тайна. А впрочем, у какой женщины нет тайны? Вопрос только в том, нужно ли знать эту тайну Петру Петровичу Долгих? А тем более Александру Борисовичу Турецкому…
Когда он утром открыл глаза, постель была пуста. Турецкий отключил все телефоны и снова заснул.
Пушкин следил за Ольгой Вязьмикиной – по поручению Турецкого, разумеется. Турецкий был обеспокоен тем, что случилось в казино, и чувствовал свою ответственность за Ольгу – кто знает, может быть, ее теперь будут как-то связывать с покойным Димоном – если предположить, что люди Тяжлова ее телефон прослушивают и ее разговор с Агафоновым стал известен… Ей вполне может угрожать опасность.
Агафонов, в свою очередь, был предупрежден, раскладывал на даче пасьянс и не высовывался.
Ольгу же Турецкий пугать не стал, просто пустил за ней Пушкина. Хорошо, что удалось вытащить его из Москвы.
В результате Пушкин целый день провел в хаотических шатаниях по городу – вслед за ней. У Ольги был выходной, и она явно не знала, куда себя девать. Тусовалась в центре. Сходила в кино – в кинотеатр «Кристалл», на новомодный отечественный фильм. Пушкин билет тоже купил и некоторое время честно в зале посидел, но больше получаса не вынес и сбежал на свежий воздух, чтобы периодически в зал наведываться и подопечную свою проверять. Потом она пообедала в ресторанчике «Магарыч». Потом еще с часок провела в книжном магазине, рылась в толстых журналах, в каких-то словарях и справочниках. Потом заглянула в театральные кассы, и Пушкин уже готов был волком взвыть, но, на его счастье, не то билетов не было, не то дама передумала. Потом кривыми переулочками она спустилась в район Итиля – так в Волжске называлась широкая пешеходная улица с различными вернисажами, уличными художниками, музыкантами, антикварными и книжными магазинами, словом, маленький такой клон московского Арбата. И пошла гулять как заправская туристка: заходила в антикварные магазины, останавливалась послушать музыкантов. Подошла к гадалке. Они немного поговорили, и Вязьмикина показала ей свою ладонь. Гадалка стала изучать линии жизни и судьбы.
«Мужика у нее определенно нет, – подумал Пушкин. – Или поссорилась. Или он от нее сбежал. И вообще отдыхать она не умеет. Правильно сделал, что сбежал».
Рядом с гадалкой простаивал уличный художник, рисующий карандашные портреты с фотографическим сходством. Для образца, как водится, стояли изображения – портреты Джорджа Клуни и Дженифер Лопес. Художник увидел заинтересованный взгляд Пушкина и обрадовался:
– Желаете оставить потомкам свой портрэт? – Маэстро говорил именно так, через букву «э».
Пушкин немного поломался, но все же кивнул и уселся в трех метрах от гадалки и Вязьмикиной. Это была хорошая работа: ведь получилось, что именно его случайно позвали поближе к объекту наблюдению.
– …Вот уж не знаю, деточка, что тебе и сказать про этого мужчину, – говорила гадалка. – Вошел он в твою жизнь недавно, да только сам еще об этом не знает.
– А… у него есть машина, например? – спросила Вязьмикина. – Такая большая, немецкая, темно-синяя?
Пушкин подумал, что таким голосом, пожалуй, о любимом человеке не спрашивают.
– Какая ты, однако, меркантильная. Ну, может, и есть, почему ж не быть, сейчас у мужчин чего только нет. Куча всякой дряни бессмысленной. А ты вспомни лучше, снилось ли тебе недавно что-нибудь странное? Тогда, глядишь, что-нибудь и разъяснится.
Вязьмикина задумалась, посмотрела в безоблачное небо, потом медленно проговорила:
– Мне снилось, что я чуть не погибла… Я плыла по реке на плоту, плот опрокинулся и надолго ушел под воду. Сначала была кромешная тьма, а затем – яркий свет в конце туннеля. И когда я туда добралась, я увидела всю мою семью. Они стали критиковать меня за то, что я не так одета. А моя бабушка подошла и говорит: «Даже последняя шлюха не решилась бы прийти в такой одежде к райским вратам».
– А что же на тебе было, деточка? – заинтересовалась гадалка.
Вязьмикина наклонилась к ней и что-то зашептала на ухо.
Гадалка прыснула и прикрыла себе рот рукой.
«Что еще за бред, – подумал Пушкин. – Она же спрашивает у гадалки о Турецком? У него ведь темно-синий „Ауди“. Пожалуй, да. Что это может значить, кроме того, что она растеряна? Да ничего. Обычные женские бредни».
– Думаю, этот мужчина скоро сам тебя найдет, – пообещала добрая гадалка.
Вязьмикина немного побледнела.
– Ну ладно, иди уже, Бог с тобой, у меня рабочий день закончился.
Вязьмикина поднялась и медленно побрела в сторону площади.
Пушкин подождал с минуту и двинулся следом.
– Э?! – возмутился художник. – А портрэт?
– Под следующего переделаешь… Чтобы соблюсти приличное расстояние, Пушкин
сделал вид, что заинтересовался услугами очередного «арбатского» шарлатана. У него на жердочке сидел попугай и по команде хозяина отвечал на вопросы. То есть на самом деле он просто вытаскивал из банки бумажки, на которых было что-то накорябано. Вязьмикина собралась перекусить и прошла полсотни по диагонали вправо – к ларьку с хот-догами. Пушкин остался на месте. Он дал владельцу мудрой птицы десятку и спросил, глядя, как Вязьмикина поглощает сосиску:
– Я бы хотел узнать, что такое… м-мм… удача. Или успех?
– Успех чего? – уточнил шарлатан. «Успех операции», чуть было не сказал Пушкин.
– Вообще успех. В широком смысле успех. Любой успех. Ну хоть какой-нибудь успех, а?
Шарлатан почесал попугаю длинным ногтем голову и сказал странное слово:
– Бергефьель!
«Красивое слово, – подумал Пушкин. – Красивое, загадочное…»
Попугай не двигался. Шарлатан наклонился к нему и заорал:
– Бергефьель!!!
Птица, вздрогнув, тут же клювом вытащила бумажку и ткнула ее Пушкину в руку.
«В четыре года ты радуешься, если не писаешь в штаны. В двенадцать – если у тебя есть друзья. В восемнадцать – если занимаешься сексом. В тридцать пять – когда ты много зарабатываешь или удачно делаешь карьеру.
В шестьдесят лет – если занимаешься сексом.
В семьдесят – если у тебя есть друзья.
В восемьдесят – если не писаешь в штаны…»
– Бергефьель, – повторил Пушкин. – Форменный Б…ергефьель… Кстати, что это значит? На каком языке?
– Древнее норвежское слово, – торжественно сообщил шарлатан. – Его донес до нас, суетных, один великий скандинавский писатель. А это, между прочим, норвежский попугай, он знает только родной язык, так что, сами понимаете…
– В Норвегии есть попугаи? – удивился Пушкин.
– Особая морозоустойчивая порода. Гнездятся в прибрежных скалах.
– Писатель, говоришь, придумал? Норвежский?
– Да уж не Пятибратов.
– Кнут Гамсун, что ли?
Потрясенный такой эрудицией шарлатан несколько секунд молчал, потом покопался в кармане и протянул Пушкину червонец назад.
– Да ладно тебе, – сказал сыщик.
Вязьмикина доела свою сосиску и поймала такси. Пушкин, разумеется, поехал следом. Через десять минут он рапортовал Турецкому, что Вязьмикина ни с кем не встречалась и – самое главное – никто другой, кроме Пушкина, за ней не следит.
Турецкий попросил подробно описать, где она была и что делала. Пушкин рассказал.
– Значит, ложная тревога, – резюмировал Александр Борисович. – Ну и слава богу. Камень с души. Отдыхай пока, Иннокентий Михайлович. Причем качественно. Потому что это ненадолго… Стой, стой, а этот уличный художник, он прилично рисует?
– Да вроде ничего.
Через час Турецкий сам приехал на Итиль. Нашел уличного художника, посмотрел его работы и спросил в лоб: