достигнуть каких-нибудь реальных результатов. Этому может служить примером
Турция, Португалия. Без войска никакая революция, никакой переворот
немыслим, а пропагандировать войско, главным образом офицеров, можно только
при посредстве масонов, а не подпольной литературой, которая вовсе не в духе
русского офицера.
Сейчас же после роспуска Первой Думы я переговорил со всеми и все
согласились со мной, что надо начинать дейст-вопать. Первым делом был послан
в Париж список наших имен с заявлением, что мы решили действовать и
принимать новых членов. С декабря 1906 г. очень регулярно начали у
меня собираться для приема новых членов. Были приняты профессора
Гамбаров, Иванюков, Бородин, Павлов-Сильван-ский, доктор Жихарев, бар.
Мандель, Маргулиес, Щеголев, Немирович-Данченко, Тираспольский, Макаров,
Демьянов, Переверзев, Геловани, Масловский, Аничков, Кальманович, полковник
лейб-гвардии Измайловского полка Теплое, граф Орлов-Давыдов, Морозов,
Колюбакин, Антоновский, Гольм, Свечин, Кармин. Намечание и прием делался с
большим разбором. Хотя мы всех этих лиц хорошо знали, но, тем не менее,
предварительно поручалось двоим навести справки, и только после обсуждения
добытых сведений поручалось кому-нибудь сделать намеченному лицу
предварительное предложение вступить в масонство. Когда число вступающих
начало увеличиваться, то был возбужден вопрос о легализации. Принадлежа к
французскому масонству, нужно было просить легализации в Париже. Сделать это
надо было чрезвычайно тайно, и потому ждали случая, когда кто-нибудь из
масонов, известных Великому Востоку Франции, поедет в Париж. Весной 1907 г.
предварительные переговоры было поручено вести Кедрину и Ковалевскому.
Ковалевский, вернувшись осенью, привез два патента, которыми ему разрешалось
открыть ложи в Петербурге и Москве, но разрешения эти были не от главного
масонства "Великого Востока Франции" (Grand Orient de France), а от
единственной ложи Шотландского рита. Имеются два вида масонства: масоны
Великого Востока Франции и масоны Шотландского рита. Великий Восток,
признаваемый всюду, насчитывает 33 степени и предоставляет полную свободу
веры, Шотландский рит имеет только 18 степеней и требует обязательное
верование в бога. Эти масоны никакой роли не играют и никаким влиянием не
пользуются. Они же допускают и женщин в масонстве. Таким результатом поездки
Ковалевского все остались недовольны. Нам было желательно: во-первых,
сношений с Великим Востоком и затем приезд уполномоченных для настоящей
легализации. Кедрин же ничего не мог устроить, так как Ковалевский заявил
ему в Париже, что им все [уже ] устроено.
Зимой в 1907 году было решено заняться Москвой, но так как в Москве
имелся один только масон -- доктор Баженов, а для приема требовалось
заседание ложи в числе не менее семи, то решили командировать в Москву семь
чело-
век. Были назначены я, Орлов-Давыдов, Маргулиес, Макаров, бар. Мандель,
Кедрин и Демьянов. В январе 1908 г. мы поехали в Москву. Заседание ложи было
устроено в квартире доктора Баженова. Прием совершал Баженов в качестве
мастера наместника, а мне как изучившему во всех подробностях все ритуалы,
было поручено давать первые наставления и руководить ритуалом. К приему
намечены были кн. Урусов, Оболенский (оба депутата Первой Думы), присяжные
поверенные Балавинский, Гольдовский и Сахаров и актер Сумбатов (Южин). Я не
забуду впечатления, которое произвел на меня князь Урусов. Он был страшно
сосредоточен. На мое строгое замечание, что если он явился ради любопытства
или личного интереса, то должен удалиться, и на вопрос, способен ли он
отрешиться от всего земного, он с полным спокойствием отвечал, и вид и голос
его были удивительно искренни. С таким же спокойствием он снял все, что было
на нем ценного, и передал мне в руки. Такое же впечатление произвел [он ] на
нас всех и в самой ложе. Он с полным откровением рассказал всю свою жизнь,
все пережитое им во время службы в министерстве внутренних Дел, будучи
товарищем министра. После приема всех была установлена ложа Московская, под
названием "Ложа Освобождения". Мастеррм-наместником был выбран Баженов,
первым братом-наставником -- князь Урусов, вторым -- Оболенский, секретарем
-- Гольдовский, оратором -- Балавинский. На другой день снова все собрались,
и москвичи, когда им было объяснено о различии двух существующих течений во
французском масонстве, присоединились также к мнению большинства
петербургских братьев о желательности принадлежать к "Великому Востоку".
Меня и Баженова уполномочили ехать в Париж и окончательно договориться о
приезде французов, уполномоченных Верховным Советом для легализации
масонства в России.
Решено было, что 2 февраля мы с Баженовым выедем в Париж. Вернувшись в
Петербург, в квартире Ковалевского состоялось* общее собрание всех масонов,
для доклада о состоявшемся открытии ложи в Москве и о резолюциях, принятых в
Москве. Нужно было утверждение и согласие
* Так в тексте. -- Прим ред.-сост.
всех. Тут разыгрались сцены, которые так знакомы и свойственны всем
организациям в России. В председатели собрания Ковалевский как на грех
предложил графа Орлова-Давыдова. Громадный, тучный, неуклюжий Орлов-Давыдов,
типичный дегенерат, отличается феноменальной глупостью. Страшный тяжелодум и
при этом привычка все умственные мышления излагать громко при всех. Не
привычный совершенно председательствовать, он, конечно, растерялся, не мог
ничего формулировать и получился такой сумбур, что он кричал на всех: даже
на тех, которые не раскрывали рта; все кричали на него. Как только я доложил
обо всем, что было в Москве, Ковалевский заявил, что он откалывается, а
желающих быть с ним просит заявить ему. Неудачное, правда, заявление
Ковалевского сразу задело многих, и Кедрин первый выступил возражать
Ковалевскому и главным образом обрушился на него за призыв присоединиться к
нему. Непонятно, почему, но с самого начала заседания, еще до открытия,
многими чувствовалось что-то неладное, а как только Ковалевский с Кедриным
обрушились друг на друга, то собрание сразу приняло бурный характер. Были
моменты, когда все кричали, подбегали друг к другу, махали руками. При всем
ужасе и тяжелом чувстве, которые все испытывали, наверное искренне, общий
смех был вызван сценой между председателем и Кедриным. Орлов-Давыдов,
вскочив со своего места, тащил Кедрина к себе и не давал говорить, кричал:
"Повторите еще раз". Кедрин не выдержал, и так заразительно расхохотался,
что все невольно начали смеяться. Несмотря на смех, все были удручены
совершившимся расколом. Не знаю, как другие, но для меня было ясно, что хотя
раскол и небольшой, но это не предвещало слишком большой прочности для
организации. С Ковалевским остались только его близкие друзья Гамбаров,
Иванюков, де Роберти и Аничков, который, примкнув к Ковалевскому, потом
шепотом говорил каждому из нас на ухо, что он будет и с нами. Очень
характерно для Аничкова, который никогда не знает, чего он хочет, но самый
факт указывает, что попали люди, недостаточно проникнутые самой идеей. Как
ни старались уговаривать Ковалевского, ничего нельзя было поделать, он
остался тверд в своем решении. Очень неприятно было терять Ковалевского, не
говоря уже о том, что самый факт получившихся двух течений с
самого начала возрождения масонства был уже крайне печален для
дальнейшего успеха. Как было решено еще в Москве, 2 февраля мы с Баженовым
поехали в Париж, Заявление наше было принято с большим вниманием и Верховным
Советом решено было командировать двух членов Верховного Совета гг. Булэ и
Сэншоль (Boulet, Sincholl). Расходы по поездке мы обязались уплатить, по
тысяче франков каждому. Одну тысячу принял на себя граф Орлов-Давыдов, а
другую тысячу петербургская и московская ложи взяли на себя. Мы были
представлены Верховному Совету. Гроссмейстером в то время был депутат Лафер
-- лидер радикалов в парламенте. Баженова и меня сразу возвели в 18-ю
степень и очень с нами носились. Все поздравляли нас и желали успеха в наших
начинаниях. Мы имели случай присутствовать на масонской свадьбе и видеть
весь обряд венчания. Надо сказать, что самый церемониал и весь обряд
чрезвычайно интересен и торжественен. Приезд французов в Россию был назначен
на 8 мая того же 1908 года. Мы торжествующе вернулись: я в Петербург, а
Баженов в Москву. По моем возвращении снова начались регулярные заседания и
прием новых братьев. На первом же заседании, ввиду выбывшего Ковалевского,
вновь были произведены выборы должностных лиц. Мастером-наместником решили
выбрать Орлова-Давыдова, в надежде, что это понудит его давать широко на
нужды масонов, что при его средствах легко было сделать для всякого другого,
но ввиду его скупости это оказалось слишком трудным для него. Он давал
кое-что, но это бывало сопряжено с такими подготовлениями, что становилось
противно с ним заговаривать. Самым тяжелым для меня было то, что постоянно
переговоры с ним поручались мне. Взносы в ложу он делал по установленному
порядку для всех, 4% с квартирной платы, а в кружечный сбор, полагаемый
после всякого заседания, он опускал всегда рубль. Затем он на приезд
французов дал тысячу франков, и впоследствии, когда был выбран он в
Верховный Совет, то дал единовременно 3 тысячи руб. Секретарем и казначеем
снова был выбран я, оратором Маргулиес, первым наблюдателем Кедрин, вторым
-- барон Мандель. Заседания ложи происходили исключительно у меня. Все
ведение дела поручено было мне, составление списков, выдачу денег и всякие
сношения должен был делать я. Вновь вступающий должен
был видеть только меня и я должен был делать первое наставление и
вводить на прием. Из осторожности я не имел дома никаких списков. Все имена
я старался всегда держать в памяти, а пометки о взносе каждого делал в
старой телефонной книжке и не против фамилии, а по заглавным буквам фамилии.
Каждые три месяца я отчитывался, чтобы не трудно было запоминать всякую
мелочь. Как было условлено, 8 мая 1908 г. приехали оба француза. На вокзал
встречать поехали я и Орлов-Давыдов. Отвезли их в гостиницу "Англия" на
Исаакиевской площади. Напившись кофе и дав французам переодеться, мы с
Орловым-Давыдовым отвезли их в Кресты к Маргулиесу, чтобы совершить
сокращенный ритуал. О поездке этой я уже писал, когда описывал, как садились
в Кресты осужденные депутаты первой думы. Об этой поездке я никому раньше не
говорил из масонов. Только накануне приезда масонов, когда мы вдвоем с
Орловым-Давыдовым устанавливали порядок дня, то я ему открыл свой план. Он
очень удивился моей смелости, но сейчас же согласился. Самому Маргулиесу я
говорил [сказал об этом ] за несколько дней и он сперва был согласен и очень
доволен, а через день прислал мне письмо, в котором просил не делать этого
сумасшествия. Но я твердо решил это сделать и проделка удалась. Когда потом
мы рассказали о нашей поездке в тюрьму, то все были удивлены моему
нахальству. Только после того, как проделка мне удалась, я сам испугался
моей смелости. Я думаю, что я никогда не решился бы на такую поездку, если
бы я долго ее обдумывал. Это можно было сделать только при таком сильном
возбуждении, в котором я находился. В три часа в этот же день было назначено
торжественное заседание для легализации и установления ложи. Когда мы
вернулись из тюрьмы, то пришел в гостиницу Баженов. Завтракали мы в
гостинице. После завтрака я поехал делать нужные приготовления, устраивать
комнату, как это требуется по наказу. У меня в это время квартиры не было,
так как старую квартиру я сдал ввиду отъезда дочерей, а новая еще
ремонтировалась. У Орлова-Давыдова тоже шел ремонт, и мы решили
воспользоваться квартирой Маклакова. Квартира его была еще тем удобна, что
собрание стольких людей днем у депутата не вызывало особых подозрений. Все
уже были в сборе с 2 часов дня. Я расставил столы и стулья, разложил все
необходимые
масонские предметы, словом, привел комнату в настоящий вид. Ровно в три
часа приехали французы с Орловым-Давыдовым и Баженовым. Тут благодаря
рассеянности Баженова случилось несчастье, которое могло иметь очень
печальные последствия. Баженов забыл в автомобиле масонские книги и шофер
увез их в гараж. В гараже легко могли их заметить, начать рассматривать, и
кто-нибудь легко мог донести о странных книгах; пришлось ехать выручать
книги. Французов я провел в приготовленную для них комнату. Французы
облачились, в ложе все заняли свои места. В этот день приглашены были также
Ковалевский и отколовшиеся вместе с ним братья. Для них были приготовлены
специальные места, как это полагается для гостей, сзади председателя. Я
должен был вводить французов, а в ложе, в самых дверях, встретил их
Орлов-Давыдов, как мастер наместник, с двумя братьями-наблюдателями. После
обмена приветствиями Буле занял место мастера-наместника, Сэншоль место
первого наблюдателя, вторым наблюдателем был поставлен Баженов, я занял свое
место секретаря, а оратором в этот день был назначен Маклаков. Начался
церемониал установления ложи. По совершении ритуала я огласил привезенную
французами от Верховного Совета грамоту. Ложа получила название "Полярная
звезда". После этого все присутствующие начали подписывать клятвенное
обещание в двух экземплярах, одно для нас, другое французы отвезли в Париж.
Затем французы произнесли прекрасные речи. Им отвечал, как это полагается,
брат оратор. После этого все были удалены. Остались только я, Орлов-Давыдов,
Кедрин, Баженов, Маклаков и барон Мандель. Я и Баженов получили 18-ю
степень, будучи в Париже. Названных лиц нужно было также возвести в 18-ю
степень, чтобы имелось нужное число для шапитра (совет этой степени).
Маргулиесу также была обещана эта степень и нам было дано исполнить ритуал
по его выходе из "Крестов". Совет 18-й степени необходим для решения
вопросов, которые не могут быть известны ложе. Все было кончено в 7 часов, а
в 8 часов все собрались на обед к Донону. У Донона метрдотель, француз, мой
хороший знакомый, очень умело
* Так в тексте. -- Прим. ред -сост.
отвлекал прислугу, делая всякие распоряжения, когда начались тосты.
Обед прошел, так сказать оживленно*, что засиделись до трех часов ночи. На
второй день мы возили французов показать город, обедали в ресторане
"Медведь" и в 11 часов поездом Николаевской железной дороги французы вместе
с Баженовым уехали в Москву устанавливать там ложу. С ними поехал и
Орлов-Давыдов. В Москве самый церемониал был сокращен ввиду
немногочисленности членов, и пробыв там только один день, французы уехали в
Париж. Таким образом почти на глазах Столыпина и его многочисленной охраны,
при всех строгостях всяких собраний, было организовано по всем правилам, с
полным ритуалом масонство. Масоны посещали тюрьму, устраивали ложи в двух
столицах, а правительство со Столыпиным ничего не подозревало. Этого мало, в
новой квартире я устроил настоящую ложу, как она должна быть, и даже мебель
заказал специальную. Квартиру из четырех комнат я нанял над помещением
бывшего клуба с тем расчетом, что не будет заметно, когда у меня будут
собираться, так как внизу ежедневно собиралась думская фракция кадетов.
Комната для ложи была в конце коридора и выходила окнами во двор. Это тоже
навсегда осталось тайной для Столыпина. Мы совершенно спокойно собирались и
вначале проявляли большую деятельность. Были приняты вновь депутаты:
Пергамент, Буккейханов, Черносвитов, Некрасов, Караулов, Розанов, Головин
(бывший председатель Второй думы), Килевейн, Кузьмин-Караваев, князь
Максудов, генерал Субботин, Симонов, Веретенников, Буслов, предводитель
дворянства Дмитриев, профессор Гордеенко, князь Эристов, доктор Светловский,
Измаилов, четыре офицера-сапера и один артиллерист. В августе на заседании
были выбраны делегаты для присутство-вания на ежегодном конвенте масонов в
сентябре в Париже. Выбраны были: я, Орлов-Давыдов, Маргулиес. Орлов-Давыдов
в последнюю минуту сказался больным и не явился на конвент. Думаю, что из
простой трусости. Двоюродному брату Столыпина все-таки не хотелось
попасться. На конвенте были только мы вдвоем: я и Маргулиес. Конвент
обыкновенно длится неделю, затем происходят два обеда: обед для всех
степеней и обед для 18-й степени. В конвенте принимаются решения, делают
запросы правительству, которому ставят на
вид решения конвента. Заседания носят характер парламента. Мы
участвовали на всех заседаниях, в дебатах же не участвовали, чтоб не попасть
в прессу и тем не выдать нашу тайну. Мы были также и на двух обедах.
Собственно говоря, хотя мы были и легализованы, ложи наши считаются
законными, но этого недостаточно. После установления двух лож и совета 1-й
степени нужно было официально обратиться ко всем масонам других стран и
просить нашего признания, а затем посредством публикации объявить об этом.
Ввиду нашего политического положения сделать этого мы не могли. Тем не менее
мы придумали сделать это иначе. Мы решили объехать масонов всех стран и
лично заявить о нашем существовании, избегая огласки через прессу. В ноябре
месяце мы собрали свой конвент, т. е. всех имеющихся масонов. Конвент длился
три дня. Первый день он собирался у меня. Председательствовал Ковалевский.
Второй день -- у Орлова-Давыдова, председательствовал я и третий день --
снова у меня, председательствовал Головин. На конвенте, во-первых, решено
было выбрать Верховный Совет. Выборы были тайными, записки должен был
распечатывать только я один и я должен был сообщить результаты трем лицам,
которые получили бы большинство. Эти лица имели право кооптировать еще трех
лиц. Имена лиц, вошедших в Верховный Совет, никому не могли быть известны,
исключая меня, и только через меня Совет мог давать свои директивы ложам,
также и ложи могли сноситься с Советом только через меня. Во-вторых, решено
было произвести выборы должностных лиц в Совет 18-ти. Выборы в этот совет
должны были происходить только между теми лицами, которые уже имели эту
степень. Наконец было решено устраивать массонство во всех крупных городах.
В Совет 18-ти председателем был избран я, первым наблюдателем --
Ковалевский, вторым -- Кедрин, секретарем -- барон Мандель, оратором --
Маргулиес. В Верховный Совет, как выбранный для постоянных сношений, я
входил сам собою и баллотировке не подлежал. Баллотироваться в Верховный
Совет могли братья, имеющие 3-ю степень, т. е. мастера и выше. Выбранными в
Верховный Совет оказались кн. Урусов, Головин и Маргулиес. Когда я увидал
результаты, то у меня точно что-то сорвалось -- я предвидел большие
неприятности. Предчувствие меня не обмануло. Несмотря на
всю идейность масонской организации вообще, а нашей, в данном случае, в
частности, несмотря на клятвенное обещание, которое масоны всегда дают:
любить друг друга, чувство тщеславия у некоторых оказалось слишком большим,
и очень скоро начались закулисные интриги. Баженов и Гольдовский, особенно
первый, не могли мириться с тем, что они не были выбраны, а когда вдобавок
они еще не были кооптированы, то недовольство их стало заметно проявляться.
Маргулиес и тут проявил себя; попал он благодаря своему нахальству и умению
ловко интриговать. Он сумел убедить многих и собрать себе голоса.
Присутствие его в Верховном Совете и его пошлая наглость скоро стала
невыносимой всем остальным. На первом же заседании Совета 18-ти (шапитра)
решено было возвести в эту степень Головина и Урусова, не потому, что они
попали в Верховный Совет, это была тайна для всех, а ввиду их прежней
деятельности вообще. Я совершил это посвящение с полным ритуалом и должен
сказать, что минута получилась чрезвычайно торжественная, когда они оба,
стоя на коленях, произносили присягу. Своей искренностью они произвели
глубокое впечатление на всех. Когда собрался Верховный Совет, то сразу
занялся вопросом устройства лож в других городах и установлением сношений с
масонами других стран. Было решено озаботиться посвящением немедленно лиц,
которым можно было бы поручить подготовление почвы на местах. Для намеченных
задач требовались деньги и было высказано вообще желание стремиться к
образованию какого-нибудь фонда на всякие нужды. Решено было кооптировать
Орлова-Давыдова в Верховный Совет и поставить ему условием предоставление
нужных средств. Я рассказал братьям, как мне было сказано Орловым, что на
политическую работу он имел бы возможность давать по 2 тысячи ежемесячно.
Было решено пригласить Орлова на другой же день, и Урусову поручено
обратиться к нему с просьбой. Я не находил удобным указывать Урусову слишком
детально, как следует ему говорить с Орловым. Как только Урусов начал
говорить, я сразу заметил на лице Орлова саркастическую улыбку, улыбку,
которая часто бывает у людей недалеких. "Вот, дескать, для чего вы меня сюда
пригласили, не ради моих достоинств, а только ради моего кармана." Мне
казалось, точно я читаю это в душе Орлова. Я поспешил вставить
несколько слов, надеясь, что Урусов меня поймет. Но Урусов продолжал, и
когда он Орлову сказал, что я им передал высказанное мне Орловым
предположение давать две тысячи в месяц на политику, то Орлов сразу
замкнулся. Он начал объяснять, что им начаты большие постройки по сахарному
заводу, которые поглощают все его средства, начал утверждать, что у него не
хватает даже на личные расходы и кончил тем, что он даст теперь три тысячи,
а когда представится возможность, даст больше и что сделает это сам, без
напоминаний. Когда же кончилось заседание, Орлов выждал, чтобы все ушли, и
начал допытывать меня. Я рассказал ему все откровенно, весь мой разговор с
братьями Верховного Совета и начал ему объяснять неправильность его
поведения. Он, наконец, казалось, проникся моими объяснениями, потому что
обещал исправить и изгладить неприятное впечатление своего объяснения в
Совете. Я все ждал, что в следующем заседании он сам заговорит и объяснит
свое поведение, но я ошибся. Видимо, врожденная скупость взяла верх, и он
решил ограничиться выданными тремя тысячами. На одном из ближайших заседаний
ложи я предложил кандидатуру Лучиц-кого, депутата от Киева. Советом было
решено, что если Лучицкий согласится вступить в масонство, то [нужно будет ]
поручить ему пропагандировать идею масонства в Киеве. Предложение мое было
принято, и выбраны были двое для переговоров с Лучицким. Порядок был такой:
сперва кто-нибудь предлагал кого-нибудь к принятию; тогда обсуждалось
сделанное предложение, и если оно принципиально принималось, то назначались
двое, которым поручалось навести возможно подробные справки о названном
лице. В следующем заседании добытые сведения обсуждались всеми и, если, они
оказывались достаточными, то брату, впервые предложившему, поручалось
узнать, желает ли то лицо вступить в масонство. По получении утвердительного
ответа выбирались два новых брата, которые обязаны были явиться к названному
лицу, каждый в отдельности, и, не называя себя, должны были проверить
предварительно его взгляды на разные вопросы, по установленному опросному
листу. Эти выбранные братья являлись всегда с карточкой впервые
предло-жившего, так что намеченному к принятию лицу нечего было опасаться.
По выслушивании доклада уполномоченных
братьев, ложа решала, принять или нет, и в случае согласия назначала
день приема. Таким образом, проходило четыре заседания, пока ложа решала
вопрос о принятии кого-нибудь. Такая строгая проверка казалось, вполне
гарантировала, чтобы в масонство не проник какой-нибудь провокатор. Ввиду
возможной провокации, решено было просить Верховный Совет в Париже дать
строжайший приказ всем ложам Франции никого из русских без предварительного
запроса нас о личности желавшего вступить, не принимать. Такое решение наше
было встречено с полным сочувствием, и просьба наша была уважена. Быть
может, такая мера нас только и спасла, что мы не были разоблачены. Затем,
имея в виду,что некоторые масонские знаки могли быть известны полиции, мы
решили ввести у нас, кроме общих масонских знаков, еще добавочные, наши
специальные знаки. И было решено никому не доверять, кто только делает
иностранный знак, а отвечать только после добавочного русского знака. Этим
также мы себя гарантировали.
Лучицким была выражена полная готовность вступить в масонство, и он был
принят. Тогда ему было поручено подготовить почву в Киеве. Он как раз в то
время уезжал на рождественские каникулы в Киев и мог заняться этим вопросом.
Верховным Советом было решено не откладывать с вопросом об установлении
сношений с западными масонами. Для этой цели были командированы Урусов,
Маргулиес и я. Маргулиес и Урусов должны были поехать в Швейцарию, Италию и
Будапешт, а я должен был поехать в Киев и Одессу, чтобы проверить на месте,
представляется ли возможность создать ложу, и затем проехать в
Константинополь, чтобы установить сношение с тамошними масонами и
младотурками и затем дожидаться Урусова и Маргулиеса, чтобы уже вместе с
ними ехать в Одессу и Киев для открытия лож. В самых последних числах
Турция, Португалия. Без войска никакая революция, никакой переворот
немыслим, а пропагандировать войско, главным образом офицеров, можно только
при посредстве масонов, а не подпольной литературой, которая вовсе не в духе
русского офицера.
Сейчас же после роспуска Первой Думы я переговорил со всеми и все
согласились со мной, что надо начинать дейст-вопать. Первым делом был послан
в Париж список наших имен с заявлением, что мы решили действовать и
принимать новых членов. С декабря 1906 г. очень регулярно начали у
меня собираться для приема новых членов. Были приняты профессора
Гамбаров, Иванюков, Бородин, Павлов-Сильван-ский, доктор Жихарев, бар.
Мандель, Маргулиес, Щеголев, Немирович-Данченко, Тираспольский, Макаров,
Демьянов, Переверзев, Геловани, Масловский, Аничков, Кальманович, полковник
лейб-гвардии Измайловского полка Теплое, граф Орлов-Давыдов, Морозов,
Колюбакин, Антоновский, Гольм, Свечин, Кармин. Намечание и прием делался с
большим разбором. Хотя мы всех этих лиц хорошо знали, но, тем не менее,
предварительно поручалось двоим навести справки, и только после обсуждения
добытых сведений поручалось кому-нибудь сделать намеченному лицу
предварительное предложение вступить в масонство. Когда число вступающих
начало увеличиваться, то был возбужден вопрос о легализации. Принадлежа к
французскому масонству, нужно было просить легализации в Париже. Сделать это
надо было чрезвычайно тайно, и потому ждали случая, когда кто-нибудь из
масонов, известных Великому Востоку Франции, поедет в Париж. Весной 1907 г.
предварительные переговоры было поручено вести Кедрину и Ковалевскому.
Ковалевский, вернувшись осенью, привез два патента, которыми ему разрешалось
открыть ложи в Петербурге и Москве, но разрешения эти были не от главного
масонства "Великого Востока Франции" (Grand Orient de France), а от
единственной ложи Шотландского рита. Имеются два вида масонства: масоны
Великого Востока Франции и масоны Шотландского рита. Великий Восток,
признаваемый всюду, насчитывает 33 степени и предоставляет полную свободу
веры, Шотландский рит имеет только 18 степеней и требует обязательное
верование в бога. Эти масоны никакой роли не играют и никаким влиянием не
пользуются. Они же допускают и женщин в масонстве. Таким результатом поездки
Ковалевского все остались недовольны. Нам было желательно: во-первых,
сношений с Великим Востоком и затем приезд уполномоченных для настоящей
легализации. Кедрин же ничего не мог устроить, так как Ковалевский заявил
ему в Париже, что им все [уже ] устроено.
Зимой в 1907 году было решено заняться Москвой, но так как в Москве
имелся один только масон -- доктор Баженов, а для приема требовалось
заседание ложи в числе не менее семи, то решили командировать в Москву семь
чело-
век. Были назначены я, Орлов-Давыдов, Маргулиес, Макаров, бар. Мандель,
Кедрин и Демьянов. В январе 1908 г. мы поехали в Москву. Заседание ложи было
устроено в квартире доктора Баженова. Прием совершал Баженов в качестве
мастера наместника, а мне как изучившему во всех подробностях все ритуалы,
было поручено давать первые наставления и руководить ритуалом. К приему
намечены были кн. Урусов, Оболенский (оба депутата Первой Думы), присяжные
поверенные Балавинский, Гольдовский и Сахаров и актер Сумбатов (Южин). Я не
забуду впечатления, которое произвел на меня князь Урусов. Он был страшно
сосредоточен. На мое строгое замечание, что если он явился ради любопытства
или личного интереса, то должен удалиться, и на вопрос, способен ли он
отрешиться от всего земного, он с полным спокойствием отвечал, и вид и голос
его были удивительно искренни. С таким же спокойствием он снял все, что было
на нем ценного, и передал мне в руки. Такое же впечатление произвел [он ] на
нас всех и в самой ложе. Он с полным откровением рассказал всю свою жизнь,
все пережитое им во время службы в министерстве внутренних Дел, будучи
товарищем министра. После приема всех была установлена ложа Московская, под
названием "Ложа Освобождения". Мастеррм-наместником был выбран Баженов,
первым братом-наставником -- князь Урусов, вторым -- Оболенский, секретарем
-- Гольдовский, оратором -- Балавинский. На другой день снова все собрались,
и москвичи, когда им было объяснено о различии двух существующих течений во
французском масонстве, присоединились также к мнению большинства
петербургских братьев о желательности принадлежать к "Великому Востоку".
Меня и Баженова уполномочили ехать в Париж и окончательно договориться о
приезде французов, уполномоченных Верховным Советом для легализации
масонства в России.
Решено было, что 2 февраля мы с Баженовым выедем в Париж. Вернувшись в
Петербург, в квартире Ковалевского состоялось* общее собрание всех масонов,
для доклада о состоявшемся открытии ложи в Москве и о резолюциях, принятых в
Москве. Нужно было утверждение и согласие
* Так в тексте. -- Прим ред.-сост.
всех. Тут разыгрались сцены, которые так знакомы и свойственны всем
организациям в России. В председатели собрания Ковалевский как на грех
предложил графа Орлова-Давыдова. Громадный, тучный, неуклюжий Орлов-Давыдов,
типичный дегенерат, отличается феноменальной глупостью. Страшный тяжелодум и
при этом привычка все умственные мышления излагать громко при всех. Не
привычный совершенно председательствовать, он, конечно, растерялся, не мог
ничего формулировать и получился такой сумбур, что он кричал на всех: даже
на тех, которые не раскрывали рта; все кричали на него. Как только я доложил
обо всем, что было в Москве, Ковалевский заявил, что он откалывается, а
желающих быть с ним просит заявить ему. Неудачное, правда, заявление
Ковалевского сразу задело многих, и Кедрин первый выступил возражать
Ковалевскому и главным образом обрушился на него за призыв присоединиться к
нему. Непонятно, почему, но с самого начала заседания, еще до открытия,
многими чувствовалось что-то неладное, а как только Ковалевский с Кедриным
обрушились друг на друга, то собрание сразу приняло бурный характер. Были
моменты, когда все кричали, подбегали друг к другу, махали руками. При всем
ужасе и тяжелом чувстве, которые все испытывали, наверное искренне, общий
смех был вызван сценой между председателем и Кедриным. Орлов-Давыдов,
вскочив со своего места, тащил Кедрина к себе и не давал говорить, кричал:
"Повторите еще раз". Кедрин не выдержал, и так заразительно расхохотался,
что все невольно начали смеяться. Несмотря на смех, все были удручены
совершившимся расколом. Не знаю, как другие, но для меня было ясно, что хотя
раскол и небольшой, но это не предвещало слишком большой прочности для
организации. С Ковалевским остались только его близкие друзья Гамбаров,
Иванюков, де Роберти и Аничков, который, примкнув к Ковалевскому, потом
шепотом говорил каждому из нас на ухо, что он будет и с нами. Очень
характерно для Аничкова, который никогда не знает, чего он хочет, но самый
факт указывает, что попали люди, недостаточно проникнутые самой идеей. Как
ни старались уговаривать Ковалевского, ничего нельзя было поделать, он
остался тверд в своем решении. Очень неприятно было терять Ковалевского, не
говоря уже о том, что самый факт получившихся двух течений с
самого начала возрождения масонства был уже крайне печален для
дальнейшего успеха. Как было решено еще в Москве, 2 февраля мы с Баженовым
поехали в Париж, Заявление наше было принято с большим вниманием и Верховным
Советом решено было командировать двух членов Верховного Совета гг. Булэ и
Сэншоль (Boulet, Sincholl). Расходы по поездке мы обязались уплатить, по
тысяче франков каждому. Одну тысячу принял на себя граф Орлов-Давыдов, а
другую тысячу петербургская и московская ложи взяли на себя. Мы были
представлены Верховному Совету. Гроссмейстером в то время был депутат Лафер
-- лидер радикалов в парламенте. Баженова и меня сразу возвели в 18-ю
степень и очень с нами носились. Все поздравляли нас и желали успеха в наших
начинаниях. Мы имели случай присутствовать на масонской свадьбе и видеть
весь обряд венчания. Надо сказать, что самый церемониал и весь обряд
чрезвычайно интересен и торжественен. Приезд французов в Россию был назначен
на 8 мая того же 1908 года. Мы торжествующе вернулись: я в Петербург, а
Баженов в Москву. По моем возвращении снова начались регулярные заседания и
прием новых братьев. На первом же заседании, ввиду выбывшего Ковалевского,
вновь были произведены выборы должностных лиц. Мастером-наместником решили
выбрать Орлова-Давыдова, в надежде, что это понудит его давать широко на
нужды масонов, что при его средствах легко было сделать для всякого другого,
но ввиду его скупости это оказалось слишком трудным для него. Он давал
кое-что, но это бывало сопряжено с такими подготовлениями, что становилось
противно с ним заговаривать. Самым тяжелым для меня было то, что постоянно
переговоры с ним поручались мне. Взносы в ложу он делал по установленному
порядку для всех, 4% с квартирной платы, а в кружечный сбор, полагаемый
после всякого заседания, он опускал всегда рубль. Затем он на приезд
французов дал тысячу франков, и впоследствии, когда был выбран он в
Верховный Совет, то дал единовременно 3 тысячи руб. Секретарем и казначеем
снова был выбран я, оратором Маргулиес, первым наблюдателем Кедрин, вторым
-- барон Мандель. Заседания ложи происходили исключительно у меня. Все
ведение дела поручено было мне, составление списков, выдачу денег и всякие
сношения должен был делать я. Вновь вступающий должен
был видеть только меня и я должен был делать первое наставление и
вводить на прием. Из осторожности я не имел дома никаких списков. Все имена
я старался всегда держать в памяти, а пометки о взносе каждого делал в
старой телефонной книжке и не против фамилии, а по заглавным буквам фамилии.
Каждые три месяца я отчитывался, чтобы не трудно было запоминать всякую
мелочь. Как было условлено, 8 мая 1908 г. приехали оба француза. На вокзал
встречать поехали я и Орлов-Давыдов. Отвезли их в гостиницу "Англия" на
Исаакиевской площади. Напившись кофе и дав французам переодеться, мы с
Орловым-Давыдовым отвезли их в Кресты к Маргулиесу, чтобы совершить
сокращенный ритуал. О поездке этой я уже писал, когда описывал, как садились
в Кресты осужденные депутаты первой думы. Об этой поездке я никому раньше не
говорил из масонов. Только накануне приезда масонов, когда мы вдвоем с
Орловым-Давыдовым устанавливали порядок дня, то я ему открыл свой план. Он
очень удивился моей смелости, но сейчас же согласился. Самому Маргулиесу я
говорил [сказал об этом ] за несколько дней и он сперва был согласен и очень
доволен, а через день прислал мне письмо, в котором просил не делать этого
сумасшествия. Но я твердо решил это сделать и проделка удалась. Когда потом
мы рассказали о нашей поездке в тюрьму, то все были удивлены моему
нахальству. Только после того, как проделка мне удалась, я сам испугался
моей смелости. Я думаю, что я никогда не решился бы на такую поездку, если
бы я долго ее обдумывал. Это можно было сделать только при таком сильном
возбуждении, в котором я находился. В три часа в этот же день было назначено
торжественное заседание для легализации и установления ложи. Когда мы
вернулись из тюрьмы, то пришел в гостиницу Баженов. Завтракали мы в
гостинице. После завтрака я поехал делать нужные приготовления, устраивать
комнату, как это требуется по наказу. У меня в это время квартиры не было,
так как старую квартиру я сдал ввиду отъезда дочерей, а новая еще
ремонтировалась. У Орлова-Давыдова тоже шел ремонт, и мы решили
воспользоваться квартирой Маклакова. Квартира его была еще тем удобна, что
собрание стольких людей днем у депутата не вызывало особых подозрений. Все
уже были в сборе с 2 часов дня. Я расставил столы и стулья, разложил все
необходимые
масонские предметы, словом, привел комнату в настоящий вид. Ровно в три
часа приехали французы с Орловым-Давыдовым и Баженовым. Тут благодаря
рассеянности Баженова случилось несчастье, которое могло иметь очень
печальные последствия. Баженов забыл в автомобиле масонские книги и шофер
увез их в гараж. В гараже легко могли их заметить, начать рассматривать, и
кто-нибудь легко мог донести о странных книгах; пришлось ехать выручать
книги. Французов я провел в приготовленную для них комнату. Французы
облачились, в ложе все заняли свои места. В этот день приглашены были также
Ковалевский и отколовшиеся вместе с ним братья. Для них были приготовлены
специальные места, как это полагается для гостей, сзади председателя. Я
должен был вводить французов, а в ложе, в самых дверях, встретил их
Орлов-Давыдов, как мастер наместник, с двумя братьями-наблюдателями. После
обмена приветствиями Буле занял место мастера-наместника, Сэншоль место
первого наблюдателя, вторым наблюдателем был поставлен Баженов, я занял свое
место секретаря, а оратором в этот день был назначен Маклаков. Начался
церемониал установления ложи. По совершении ритуала я огласил привезенную
французами от Верховного Совета грамоту. Ложа получила название "Полярная
звезда". После этого все присутствующие начали подписывать клятвенное
обещание в двух экземплярах, одно для нас, другое французы отвезли в Париж.
Затем французы произнесли прекрасные речи. Им отвечал, как это полагается,
брат оратор. После этого все были удалены. Остались только я, Орлов-Давыдов,
Кедрин, Баженов, Маклаков и барон Мандель. Я и Баженов получили 18-ю
степень, будучи в Париже. Названных лиц нужно было также возвести в 18-ю
степень, чтобы имелось нужное число для шапитра (совет этой степени).
Маргулиесу также была обещана эта степень и нам было дано исполнить ритуал
по его выходе из "Крестов". Совет 18-й степени необходим для решения
вопросов, которые не могут быть известны ложе. Все было кончено в 7 часов, а
в 8 часов все собрались на обед к Донону. У Донона метрдотель, француз, мой
хороший знакомый, очень умело
* Так в тексте. -- Прим. ред -сост.
отвлекал прислугу, делая всякие распоряжения, когда начались тосты.
Обед прошел, так сказать оживленно*, что засиделись до трех часов ночи. На
второй день мы возили французов показать город, обедали в ресторане
"Медведь" и в 11 часов поездом Николаевской железной дороги французы вместе
с Баженовым уехали в Москву устанавливать там ложу. С ними поехал и
Орлов-Давыдов. В Москве самый церемониал был сокращен ввиду
немногочисленности членов, и пробыв там только один день, французы уехали в
Париж. Таким образом почти на глазах Столыпина и его многочисленной охраны,
при всех строгостях всяких собраний, было организовано по всем правилам, с
полным ритуалом масонство. Масоны посещали тюрьму, устраивали ложи в двух
столицах, а правительство со Столыпиным ничего не подозревало. Этого мало, в
новой квартире я устроил настоящую ложу, как она должна быть, и даже мебель
заказал специальную. Квартиру из четырех комнат я нанял над помещением
бывшего клуба с тем расчетом, что не будет заметно, когда у меня будут
собираться, так как внизу ежедневно собиралась думская фракция кадетов.
Комната для ложи была в конце коридора и выходила окнами во двор. Это тоже
навсегда осталось тайной для Столыпина. Мы совершенно спокойно собирались и
вначале проявляли большую деятельность. Были приняты вновь депутаты:
Пергамент, Буккейханов, Черносвитов, Некрасов, Караулов, Розанов, Головин
(бывший председатель Второй думы), Килевейн, Кузьмин-Караваев, князь
Максудов, генерал Субботин, Симонов, Веретенников, Буслов, предводитель
дворянства Дмитриев, профессор Гордеенко, князь Эристов, доктор Светловский,
Измаилов, четыре офицера-сапера и один артиллерист. В августе на заседании
были выбраны делегаты для присутство-вания на ежегодном конвенте масонов в
сентябре в Париже. Выбраны были: я, Орлов-Давыдов, Маргулиес. Орлов-Давыдов
в последнюю минуту сказался больным и не явился на конвент. Думаю, что из
простой трусости. Двоюродному брату Столыпина все-таки не хотелось
попасться. На конвенте были только мы вдвоем: я и Маргулиес. Конвент
обыкновенно длится неделю, затем происходят два обеда: обед для всех
степеней и обед для 18-й степени. В конвенте принимаются решения, делают
запросы правительству, которому ставят на
вид решения конвента. Заседания носят характер парламента. Мы
участвовали на всех заседаниях, в дебатах же не участвовали, чтоб не попасть
в прессу и тем не выдать нашу тайну. Мы были также и на двух обедах.
Собственно говоря, хотя мы были и легализованы, ложи наши считаются
законными, но этого недостаточно. После установления двух лож и совета 1-й
степени нужно было официально обратиться ко всем масонам других стран и
просить нашего признания, а затем посредством публикации объявить об этом.
Ввиду нашего политического положения сделать этого мы не могли. Тем не менее
мы придумали сделать это иначе. Мы решили объехать масонов всех стран и
лично заявить о нашем существовании, избегая огласки через прессу. В ноябре
месяце мы собрали свой конвент, т. е. всех имеющихся масонов. Конвент длился
три дня. Первый день он собирался у меня. Председательствовал Ковалевский.
Второй день -- у Орлова-Давыдова, председательствовал я и третий день --
снова у меня, председательствовал Головин. На конвенте, во-первых, решено
было выбрать Верховный Совет. Выборы были тайными, записки должен был
распечатывать только я один и я должен был сообщить результаты трем лицам,
которые получили бы большинство. Эти лица имели право кооптировать еще трех
лиц. Имена лиц, вошедших в Верховный Совет, никому не могли быть известны,
исключая меня, и только через меня Совет мог давать свои директивы ложам,
также и ложи могли сноситься с Советом только через меня. Во-вторых, решено
было произвести выборы должностных лиц в Совет 18-ти. Выборы в этот совет
должны были происходить только между теми лицами, которые уже имели эту
степень. Наконец было решено устраивать массонство во всех крупных городах.
В Совет 18-ти председателем был избран я, первым наблюдателем --
Ковалевский, вторым -- Кедрин, секретарем -- барон Мандель, оратором --
Маргулиес. В Верховный Совет, как выбранный для постоянных сношений, я
входил сам собою и баллотировке не подлежал. Баллотироваться в Верховный
Совет могли братья, имеющие 3-ю степень, т. е. мастера и выше. Выбранными в
Верховный Совет оказались кн. Урусов, Головин и Маргулиес. Когда я увидал
результаты, то у меня точно что-то сорвалось -- я предвидел большие
неприятности. Предчувствие меня не обмануло. Несмотря на
всю идейность масонской организации вообще, а нашей, в данном случае, в
частности, несмотря на клятвенное обещание, которое масоны всегда дают:
любить друг друга, чувство тщеславия у некоторых оказалось слишком большим,
и очень скоро начались закулисные интриги. Баженов и Гольдовский, особенно
первый, не могли мириться с тем, что они не были выбраны, а когда вдобавок
они еще не были кооптированы, то недовольство их стало заметно проявляться.
Маргулиес и тут проявил себя; попал он благодаря своему нахальству и умению
ловко интриговать. Он сумел убедить многих и собрать себе голоса.
Присутствие его в Верховном Совете и его пошлая наглость скоро стала
невыносимой всем остальным. На первом же заседании Совета 18-ти (шапитра)
решено было возвести в эту степень Головина и Урусова, не потому, что они
попали в Верховный Совет, это была тайна для всех, а ввиду их прежней
деятельности вообще. Я совершил это посвящение с полным ритуалом и должен
сказать, что минута получилась чрезвычайно торжественная, когда они оба,
стоя на коленях, произносили присягу. Своей искренностью они произвели
глубокое впечатление на всех. Когда собрался Верховный Совет, то сразу
занялся вопросом устройства лож в других городах и установлением сношений с
масонами других стран. Было решено озаботиться посвящением немедленно лиц,
которым можно было бы поручить подготовление почвы на местах. Для намеченных
задач требовались деньги и было высказано вообще желание стремиться к
образованию какого-нибудь фонда на всякие нужды. Решено было кооптировать
Орлова-Давыдова в Верховный Совет и поставить ему условием предоставление
нужных средств. Я рассказал братьям, как мне было сказано Орловым, что на
политическую работу он имел бы возможность давать по 2 тысячи ежемесячно.
Было решено пригласить Орлова на другой же день, и Урусову поручено
обратиться к нему с просьбой. Я не находил удобным указывать Урусову слишком
детально, как следует ему говорить с Орловым. Как только Урусов начал
говорить, я сразу заметил на лице Орлова саркастическую улыбку, улыбку,
которая часто бывает у людей недалеких. "Вот, дескать, для чего вы меня сюда
пригласили, не ради моих достоинств, а только ради моего кармана." Мне
казалось, точно я читаю это в душе Орлова. Я поспешил вставить
несколько слов, надеясь, что Урусов меня поймет. Но Урусов продолжал, и
когда он Орлову сказал, что я им передал высказанное мне Орловым
предположение давать две тысячи в месяц на политику, то Орлов сразу
замкнулся. Он начал объяснять, что им начаты большие постройки по сахарному
заводу, которые поглощают все его средства, начал утверждать, что у него не
хватает даже на личные расходы и кончил тем, что он даст теперь три тысячи,
а когда представится возможность, даст больше и что сделает это сам, без
напоминаний. Когда же кончилось заседание, Орлов выждал, чтобы все ушли, и
начал допытывать меня. Я рассказал ему все откровенно, весь мой разговор с
братьями Верховного Совета и начал ему объяснять неправильность его
поведения. Он, наконец, казалось, проникся моими объяснениями, потому что
обещал исправить и изгладить неприятное впечатление своего объяснения в
Совете. Я все ждал, что в следующем заседании он сам заговорит и объяснит
свое поведение, но я ошибся. Видимо, врожденная скупость взяла верх, и он
решил ограничиться выданными тремя тысячами. На одном из ближайших заседаний
ложи я предложил кандидатуру Лучиц-кого, депутата от Киева. Советом было
решено, что если Лучицкий согласится вступить в масонство, то [нужно будет ]
поручить ему пропагандировать идею масонства в Киеве. Предложение мое было
принято, и выбраны были двое для переговоров с Лучицким. Порядок был такой:
сперва кто-нибудь предлагал кого-нибудь к принятию; тогда обсуждалось
сделанное предложение, и если оно принципиально принималось, то назначались
двое, которым поручалось навести возможно подробные справки о названном
лице. В следующем заседании добытые сведения обсуждались всеми и, если, они
оказывались достаточными, то брату, впервые предложившему, поручалось
узнать, желает ли то лицо вступить в масонство. По получении утвердительного
ответа выбирались два новых брата, которые обязаны были явиться к названному
лицу, каждый в отдельности, и, не называя себя, должны были проверить
предварительно его взгляды на разные вопросы, по установленному опросному
листу. Эти выбранные братья являлись всегда с карточкой впервые
предло-жившего, так что намеченному к принятию лицу нечего было опасаться.
По выслушивании доклада уполномоченных
братьев, ложа решала, принять или нет, и в случае согласия назначала
день приема. Таким образом, проходило четыре заседания, пока ложа решала
вопрос о принятии кого-нибудь. Такая строгая проверка казалось, вполне
гарантировала, чтобы в масонство не проник какой-нибудь провокатор. Ввиду
возможной провокации, решено было просить Верховный Совет в Париже дать
строжайший приказ всем ложам Франции никого из русских без предварительного
запроса нас о личности желавшего вступить, не принимать. Такое решение наше
было встречено с полным сочувствием, и просьба наша была уважена. Быть
может, такая мера нас только и спасла, что мы не были разоблачены. Затем,
имея в виду,что некоторые масонские знаки могли быть известны полиции, мы
решили ввести у нас, кроме общих масонских знаков, еще добавочные, наши
специальные знаки. И было решено никому не доверять, кто только делает
иностранный знак, а отвечать только после добавочного русского знака. Этим
также мы себя гарантировали.
Лучицким была выражена полная готовность вступить в масонство, и он был
принят. Тогда ему было поручено подготовить почву в Киеве. Он как раз в то
время уезжал на рождественские каникулы в Киев и мог заняться этим вопросом.
Верховным Советом было решено не откладывать с вопросом об установлении
сношений с западными масонами. Для этой цели были командированы Урусов,
Маргулиес и я. Маргулиес и Урусов должны были поехать в Швейцарию, Италию и
Будапешт, а я должен был поехать в Киев и Одессу, чтобы проверить на месте,
представляется ли возможность создать ложу, и затем проехать в
Константинополь, чтобы установить сношение с тамошними масонами и
младотурками и затем дожидаться Урусова и Маргулиеса, чтобы уже вместе с
ними ехать в Одессу и Киев для открытия лож. В самых последних числах