Страница:
Меньший сын Иоаннов, Симеон Калужский, отличаясь пылким нравом и легкомыслием, с неудовольствием видел себя подданным старшего брата, жаловался на его самовластие, на стеснение древнего права Князей удельных, и, внимая советам некоторых мятежных Бояр своих, вздумал искать Сигизмундова покровительства, изменить России, бежать в Литву. Государь узнал о том, призвал и хотел заключить Симеона. Раскаяние юного Князя, моление братьев, Митрополита и всех Епископов смягчили гнев Василия: он дал Симеону других, надежных Бояр и велел ему быть впредь благоразумнее; но с горестию видел, что Сигизмунд может иметь тайных друзей в самом семействе Великокняжеском. Сие расположение не благоприятствовало миру: успех Литовских козней в Тавриде довершил необходимость войны.
В 1510 году жена Менгли-Гиреева, Нурсалтан, приехала в Москву с Царевичем Саипом и с тремя Послами, которые уверяли Василия в истинной к нему дружбе Хана. Целию сего путешествия было свидание Царицы с ее сыновьями Летифом и Магмет-Аминем. Великий Князь угощал ее как свою знаменитую приятельницу и чрез месяц отпустил в Казань, где она жила около года, стараясь утвердить сына в искреннем к нам доброжелательстве, так что Магмет-Аминь новыми грамотами обязался быть совершенно преданным России и, еще недовольный клятвенными обетами верности, желал во всем открыться Государю: для чего был послан к нему Боярин Иван Андреевич Челяднин, коему он чистосердечно исповедал тайну прежней измены Казанской, обстоятельства и вину ее, не пожалев и своей жены-прелестницы. Одним словом, великий Князь не мог сомневаться в его искренности. Царица Нурсалтан по возвращении из Казани жила опять месяцев шесть в Москве, ласкаемая, честимая при дворе, и вместе с нашим Послом, окольничим Тучковым, отправилась в Тавриду, исполненная благодарности к Василию, который имел все причины верить дружбе Менгли-Гиреевой, но обманулся.
Сей Хан престарелый, ослабев духом, уже зависел от своих легкомысленных сыновей, которые хотели иной системы в Политике, или, лучше сказать, никакой не имели, следуя единственно приманкам грабежа и корыстолюбия. Вельможи льстили Царевичам, ждали смерти Царя и хватали как можно более золота. Такими обстоятельствами воспользовался Сигизмунд и сделал, чего ни Казимир, ни Александр никогда не могли сделать: лишил нас важного долголетнего Менгли-Гиреева союза, вопреки умной жене Ханской, ревностной в приязни к Великому Князю. Литва обязалась давать ежегодно Менгли-Гирею 15000 червонцев с условием, чтобы он, изменив своим клятвам, без всякого неудовольствия на Россию, объявил ей войну, то есть жег и грабил в ее пределах. Сей тайный договор исполнился немедленно: в мае 1512 года сыновья Хановы, Ахмат и Бурнаш-Гиреи, со многолюдными шайками ворвались в области Белевские, Одоевские: злодействовали как разбойники и бежали, узнав, что Князь Даниил Щеня спешит их встретить в поле. Хотя Государь совсем не ожидал впадения Крымцев, однако ж не имел нужды в долгих приготовлениях: со времен его отца Россия уже никогда не была безоружною: никогда все полки не распускались, сменяясь только одни с другими в действительной службе. За Даниилом Щенею выступили и многие иные Воеводы к границам. Ахмат-Гирей думал в Июле месяце опустошить Рязанскую землю; но Князь Александр Ростовский стоял на берегах Осетра, Князь Булгак и Конюший Челяднин на Упе: Ахмат удалился. Более смелости оказал сын Ханский, Бурнаш-Гирей: он приступил к самой Рязанской столице и взял некоторые внешние укрепления: города не взял. Воеводы Московские гнали Крымцев степями до Тихой Сосны.
Великий Князь знал истинного виновника сей войны и, желая усовестить Менгли-Гирея, представлял ему, что старая дружба, утвержденная священными клятвами и взаимною государственною пользою, лучше новой, основанной на подкупе, требующей вероломства и весьма ненадежной; что мы помним услуги, а Литовцы помнят долговременную вражду сего Хана; что первое, возбуждая признательность, укрепляет связь дружества, а второе готовит месть, которая если не ныне, то завтра обнаружится. Менгли-Гирей, извиняя себя, отвечал, что Царевичи без его повеления и ведома воевали Россию. Сие могло быть справедливо: тем не менее постоянный, счастливый для нас союз, дело Иоанновой мудрости, рушился навеки, и Крым, способствовав возрождению нашего величия, обратился для России в скопище губителей.
(1513 r.) Скоро сведал Василий, что Король готовит полки и неотступно убеждает Менгли-Гирея действовать против нас всеми силами, желая вместе с ним начать войну летом. В Думе Великокняжеской решено было предупредить сей замысел: Государь послал к Сигизмунду складную грамоту, написал в ней имя Королевское без всякого титула, исчислил все знаки его непримиримой вражды, оскорбление Королевы Елены, нарушение договора, старание возбудить Менгли-Гирея ко впадению в Россию и заключил сими словами: «взяв себе Господа в помощь, иду на тебя и хочу стоять, как будет угодно Богу, а крестное целование слагаю». Тогда находились в Москве Послы Ливонские, которые, быв свидетелями нашего вооружения, известили своего Магистра Плеттенберга, что никогда Россия не имела многочисленнейшего войска и сильнейшего огнестрельного снаряда; что Великий Князь, пылая гневом на Короля, сказал: «доколе конь мой будет ходить и меч рубить, не дам покоя Литве». Сам Василий предводительствовал ратию и выехал из столицы 19 Декабря с братьями Юрием и Димитрием, с зятем Царевичем Петром и с Михаилом Глинским. Главными Воеводами были Князья Даниил Щеня и Репня. Приступили к Смоленску. Тут гонец Королевский подал Василию письмо от Сигизмунда, который требовал, чтобы он немедленно прекратил воинские действия и вышел из Литвы, если не хочет испытать его мести. Великий Князь не ответствовал, а гонца задержали. Назначили быть приступу ночью, от реки Днепра. Для ободрения людей выкатили несколько бочек крепкого меду: пил, кто и сколько хотел.
Сие средство оказалось весьма неудачным. Шум и крик пьяных возвестил городу нечто чрезвычайное: там удвоили осторожность. Они бросились смело на укрепления; но хмель не устоял против ужасов смерти. Встреченные ядрами и мечами, Россияне бежали, и Великий Князь чрез два месяца возвратился в Москву, не взяв Смоленска, разорив только села и пленив их жителей.
В сие время скончалась в Вильне вдовствующая Королева Елена, умная и добродетельная, быв жертвою горести, а не яда, как подозревали в Москве от ненависти к Литовцам: ибо Сигизмунд имел в ней важный залог для благоприятного с нами мира, коего он желал, или еще не готовый к войне, или не доверяя союзу Менгли-Гирея и не имея надежды один управиться с Россиею. Он тогда же просил опасных грамот в Москве для его Послов: Вельможи Литовские писали к нашим Боярам, чтобы они своим ходатайством уняли кровопролитие. Письмо от гонца взяли в набережной палате, дали ему опасную грамоту, и Бояре ответствовали Панам, что Великий Князь сделал то единственно из уважения к их представительству. Срок, назначенный в грамоте, минул: Сигизмунд известил Василия, что виною сего замедления были Послы Римские, которые едут в Москву от Папы, и что вместе с ними будут и Литовские. Он просил нового опаса и получил его.
Однако ж, не теряя времени, Государь вторично выступил из Москвы с полками, отправив наперед к Смоленску знатную часть рати с Боярином Князем Репнею и с Окольничим Сабуровым. Наместник Смоленский, Пан Юрий Сологуб, имея немало войска, встретил их в поле: битва решилась в нашу пользу; он заключился в городе. Привели многих пленников к Василию в Боровск, и Воеводы обложили Смоленск. Государь прибыл к ним в стан 25 сентября. Началась осада; но худое искусство в действии огнестрельного снаряда и положение города, укрепленного высокими стенами, а еще более стремнинами, холмами, делали ее безуспешною. Что мы днем разрушали, то Литовцы ночью воздвигали снова. Тщетно Великий Князь писал к осажденным или милостиво, или с угрозами, требуя, чтобы они сдалися. Миновало шесть недель. Войско наше усилилось приходом Новгородского и Псковского. Можно было упорством и терпением изнурить граждан; но глубокая осень, дожди, грязь, принудили Великого Князя отступить. Россияне хвалились единственно опустошением земли неприятельской вокруг Смоленска и Полоцка, куда ходил из Великих Лук Князь Василий Шуйский, также со многочисленными полками.
Действуя мечем, Государь действовал и Политикою. Еще в 1508 году – сведав от Михаила Глинского, что Венгерский Король Владислав болен и что Максимилиан опять замышляет овладеть сею Державою, – Великий Князь писал к Императору о войне России с Литвою, напоминал ему союз его с Иоанном и предлагал возобновить оный. Михаил взялся тайно переслать Василиеву грамоту в Вену. Дела Италии и другие обстоятельства были виною того, что Максимилиан долго не ответствовал. Наконец в Феврале 1514 года приехал в Москву Императорский Посол, советник Георгий Шницен-Памер, который именем Государя своего заключил договор с Россиею, чтобы общими силами и в одно время наступить на Сигизмунда; Василию отнять у него Киев и все наши древние города, а Максимилиану Прусские области, захваченные Королем. Обязались ни в случае успеха, ни в противном, как в государствование Сигизмунда, так и после, не разрывать сего союза, вечного, непременного; условились также в свободе и безопасности для путешественников, Послов и купцев в обеих землях. Максимилиан и Василий именуют друг друга братьями, Великими Государями и Царями. Русскую договорную грамоту перевели в Москве на язык Немецкий, и вместо слова Царь поставили Kayser. В Марте Шницен-Памер отправился назад в Германию с Великокняжеским чиновником, Греком Дмитрием Ласкиревым, и с Дьяком Елезаром Суковым, пред коими Максимилиан 4 Августа утвердил договор клятвою, собственноручною подписью и золотою печатаю. Немецкий подлинник сей любопытной грамоты, уцелев в нашем Архиве, служил Петру Великому законным свидетельством, что самые предки его назывались Императорами и что Австрийский двор признал их в сем достоинстве. – Чрез несколько месяцев новые Послы Максимилиановы, доктор Яков Ослер и Мориц Бургштеллер, вручили Великому Князю хартию союза, были приняты с отменною ласкою, и не только в Москве, но и во всех городах пышно угощаемы Наместниками: их звали на обеды, Дети Боярские встречали у лестницы, знатные сановники на нижнем крыльце, Наместники у дверей в сенях; сажали в первое место; хозяин, встав, подавал им две чаши пить здоровье Государей-братьев, соблюдая однако ж, чтобы гости начинали с Российского. Одним словом, никаким иным послам не оказывалось более чести и бесполезнее; ибо Максимилиан, опутанный делами Южной и Западной Европы, скоро переменил систему: выдал свою внучку Марию, дочь Филиппа Кастильского, за племянника Сигизмундова, наследника Владиславова, а юного Фердинанда, Филиппова сына, женил на дочери Короля Венгерского и только именем остался союзник России.
В сие время Новогородские Наместники, Князь Василий Шуйский и Морозов, заключили также достопамятное мирное условие с семидесятью городами Немецкими, или с Ганзою, на десять лет. Чтобы возобновить свою древнюю торговлю в Новегороде, она решилась забыть претерпенное купцами ее в России бедствие: обязалась не иметь дружбы с Сигизмундом, ни с его друзьями, и во всем доброхотствовать Василию, который велел отдать Немцам дворы, места и церковь их в Новегороде; позволил им торговать солью, серебром, оловом, медью, свинцом, серою, медом, сельдями и всякими ремесленными произведениями, обнадежив, что в случае войны с Ливониею или с Швециею Ганзейские купцы могут быть у нас совершенно покойны. Уставили, чтобы Россиян судить в Германии как Немцев, а Немцев в Новегороде как Россиян по одним законам; не наказывать первых без ведома Наместников Великокняжеских, а вторых без ведома Ганзы; никого не лишать вольности без суда; разбойника, злодея казнить смертию: только не мстить его невинным единоземцам. Великий Князь желал, исправляя ошибку Иоаннову, восстановить сию важную для нас торговлю; но двадцатилетний разрыв и перемена в политическом состоянии Новагорода ослабили ее деятельность, уменьшили богатство и пользу обоюдную. Рижский Бургомистр Нейштет, около 1570 года будучи в Новегороде, видел там развалины древней каменной Немецкой божницы Св. Петра и маленький деревянный домик с подвалом, где еще складывались некоторые товары Ганзейские.
Уже Иоанн, как мы видели, искал приязни Баязета, но единственно для безопасности наших купцев в Азове и Кафе, еще не думая, чтобы Россия могла иметь выгоды от союза с Константинополем в делах внешней Политики: Василий хотел в сем отношении узнать мысли Султана и, сведав, что несчастный Баязет свержен честолюбивым, жестоким сыном, отправил к Селиму Дворянина Алексеева с ласковым поздравлением. «Отцы наши, – писал Государь, – жили в братской любви: да будет она и между сыновьями». Послу, как обыкновенно, велено было не унижать себя, не кланяться Султану до земли, сложить только перед ним руки; вручить ему дары, письмо, но не спрашивать о его здравии, если Селим не спросит о Василиевом. Алексеев, принятый в Константинополе весьма благосклонно, выехал оттуда с Послом Султановым, Князем Мангупским, Феодоритом Камалом, знакомцем нашего именитого чиновника Траханиота и, как вероятно, Греком. Они были в пути около девяти месяцев (от Августа до Маия (1514 г.)); терпели недостаток, голод в степях Воронежских; лишилисьвсех коней, шли пешком и едва достигли пределов Рязанских, где ждали их люди, высланные к ним от Великого Князя. Сей первый Турецкий Посол в Москве возбудил любопытство ее жителей, которые с удовольствием видели, что грозные завоеватели Византии ищут нашей дружбы. Его встретили пышно: Великий Князь сидел в малой набережной палате; вокруг Бояре в саженых шубах; у дверей стояли княжата и Дети Боярские в саженых терликах. Представленный Государю Князем Шуйским, посол отдал ему Султанскую грамоту, писанную на языке Арабском, а другую на Сербском; целовал у Василия руку; объявил желание Селимова быть с ним в вечной любви, иметь одних друзей и неприятелей; обедал во дворце в средней Златой палате. Великий Князь желал заключить с Селимом договор письменный; но Камал отвечал, что не имеет на то приказания. «По крайней мере, – говорили Бояре, – Государь должен знать, кто друзья и неприятели Султану, чтобы, согласно с его предложением, быть им также другом и неприятелем». Посол не смел входить в объяснения столь важные. – Селим убеждал Великого Князя из дружбы к нему отпустить Летифа в Тавриду, но получил отказ.
В 1510 году жена Менгли-Гиреева, Нурсалтан, приехала в Москву с Царевичем Саипом и с тремя Послами, которые уверяли Василия в истинной к нему дружбе Хана. Целию сего путешествия было свидание Царицы с ее сыновьями Летифом и Магмет-Аминем. Великий Князь угощал ее как свою знаменитую приятельницу и чрез месяц отпустил в Казань, где она жила около года, стараясь утвердить сына в искреннем к нам доброжелательстве, так что Магмет-Аминь новыми грамотами обязался быть совершенно преданным России и, еще недовольный клятвенными обетами верности, желал во всем открыться Государю: для чего был послан к нему Боярин Иван Андреевич Челяднин, коему он чистосердечно исповедал тайну прежней измены Казанской, обстоятельства и вину ее, не пожалев и своей жены-прелестницы. Одним словом, великий Князь не мог сомневаться в его искренности. Царица Нурсалтан по возвращении из Казани жила опять месяцев шесть в Москве, ласкаемая, честимая при дворе, и вместе с нашим Послом, окольничим Тучковым, отправилась в Тавриду, исполненная благодарности к Василию, который имел все причины верить дружбе Менгли-Гиреевой, но обманулся.
Сей Хан престарелый, ослабев духом, уже зависел от своих легкомысленных сыновей, которые хотели иной системы в Политике, или, лучше сказать, никакой не имели, следуя единственно приманкам грабежа и корыстолюбия. Вельможи льстили Царевичам, ждали смерти Царя и хватали как можно более золота. Такими обстоятельствами воспользовался Сигизмунд и сделал, чего ни Казимир, ни Александр никогда не могли сделать: лишил нас важного долголетнего Менгли-Гиреева союза, вопреки умной жене Ханской, ревностной в приязни к Великому Князю. Литва обязалась давать ежегодно Менгли-Гирею 15000 червонцев с условием, чтобы он, изменив своим клятвам, без всякого неудовольствия на Россию, объявил ей войну, то есть жег и грабил в ее пределах. Сей тайный договор исполнился немедленно: в мае 1512 года сыновья Хановы, Ахмат и Бурнаш-Гиреи, со многолюдными шайками ворвались в области Белевские, Одоевские: злодействовали как разбойники и бежали, узнав, что Князь Даниил Щеня спешит их встретить в поле. Хотя Государь совсем не ожидал впадения Крымцев, однако ж не имел нужды в долгих приготовлениях: со времен его отца Россия уже никогда не была безоружною: никогда все полки не распускались, сменяясь только одни с другими в действительной службе. За Даниилом Щенею выступили и многие иные Воеводы к границам. Ахмат-Гирей думал в Июле месяце опустошить Рязанскую землю; но Князь Александр Ростовский стоял на берегах Осетра, Князь Булгак и Конюший Челяднин на Упе: Ахмат удалился. Более смелости оказал сын Ханский, Бурнаш-Гирей: он приступил к самой Рязанской столице и взял некоторые внешние укрепления: города не взял. Воеводы Московские гнали Крымцев степями до Тихой Сосны.
Великий Князь знал истинного виновника сей войны и, желая усовестить Менгли-Гирея, представлял ему, что старая дружба, утвержденная священными клятвами и взаимною государственною пользою, лучше новой, основанной на подкупе, требующей вероломства и весьма ненадежной; что мы помним услуги, а Литовцы помнят долговременную вражду сего Хана; что первое, возбуждая признательность, укрепляет связь дружества, а второе готовит месть, которая если не ныне, то завтра обнаружится. Менгли-Гирей, извиняя себя, отвечал, что Царевичи без его повеления и ведома воевали Россию. Сие могло быть справедливо: тем не менее постоянный, счастливый для нас союз, дело Иоанновой мудрости, рушился навеки, и Крым, способствовав возрождению нашего величия, обратился для России в скопище губителей.
(1513 r.) Скоро сведал Василий, что Король готовит полки и неотступно убеждает Менгли-Гирея действовать против нас всеми силами, желая вместе с ним начать войну летом. В Думе Великокняжеской решено было предупредить сей замысел: Государь послал к Сигизмунду складную грамоту, написал в ней имя Королевское без всякого титула, исчислил все знаки его непримиримой вражды, оскорбление Королевы Елены, нарушение договора, старание возбудить Менгли-Гирея ко впадению в Россию и заключил сими словами: «взяв себе Господа в помощь, иду на тебя и хочу стоять, как будет угодно Богу, а крестное целование слагаю». Тогда находились в Москве Послы Ливонские, которые, быв свидетелями нашего вооружения, известили своего Магистра Плеттенберга, что никогда Россия не имела многочисленнейшего войска и сильнейшего огнестрельного снаряда; что Великий Князь, пылая гневом на Короля, сказал: «доколе конь мой будет ходить и меч рубить, не дам покоя Литве». Сам Василий предводительствовал ратию и выехал из столицы 19 Декабря с братьями Юрием и Димитрием, с зятем Царевичем Петром и с Михаилом Глинским. Главными Воеводами были Князья Даниил Щеня и Репня. Приступили к Смоленску. Тут гонец Королевский подал Василию письмо от Сигизмунда, который требовал, чтобы он немедленно прекратил воинские действия и вышел из Литвы, если не хочет испытать его мести. Великий Князь не ответствовал, а гонца задержали. Назначили быть приступу ночью, от реки Днепра. Для ободрения людей выкатили несколько бочек крепкого меду: пил, кто и сколько хотел.
Сие средство оказалось весьма неудачным. Шум и крик пьяных возвестил городу нечто чрезвычайное: там удвоили осторожность. Они бросились смело на укрепления; но хмель не устоял против ужасов смерти. Встреченные ядрами и мечами, Россияне бежали, и Великий Князь чрез два месяца возвратился в Москву, не взяв Смоленска, разорив только села и пленив их жителей.
В сие время скончалась в Вильне вдовствующая Королева Елена, умная и добродетельная, быв жертвою горести, а не яда, как подозревали в Москве от ненависти к Литовцам: ибо Сигизмунд имел в ней важный залог для благоприятного с нами мира, коего он желал, или еще не готовый к войне, или не доверяя союзу Менгли-Гирея и не имея надежды один управиться с Россиею. Он тогда же просил опасных грамот в Москве для его Послов: Вельможи Литовские писали к нашим Боярам, чтобы они своим ходатайством уняли кровопролитие. Письмо от гонца взяли в набережной палате, дали ему опасную грамоту, и Бояре ответствовали Панам, что Великий Князь сделал то единственно из уважения к их представительству. Срок, назначенный в грамоте, минул: Сигизмунд известил Василия, что виною сего замедления были Послы Римские, которые едут в Москву от Папы, и что вместе с ними будут и Литовские. Он просил нового опаса и получил его.
Однако ж, не теряя времени, Государь вторично выступил из Москвы с полками, отправив наперед к Смоленску знатную часть рати с Боярином Князем Репнею и с Окольничим Сабуровым. Наместник Смоленский, Пан Юрий Сологуб, имея немало войска, встретил их в поле: битва решилась в нашу пользу; он заключился в городе. Привели многих пленников к Василию в Боровск, и Воеводы обложили Смоленск. Государь прибыл к ним в стан 25 сентября. Началась осада; но худое искусство в действии огнестрельного снаряда и положение города, укрепленного высокими стенами, а еще более стремнинами, холмами, делали ее безуспешною. Что мы днем разрушали, то Литовцы ночью воздвигали снова. Тщетно Великий Князь писал к осажденным или милостиво, или с угрозами, требуя, чтобы они сдалися. Миновало шесть недель. Войско наше усилилось приходом Новгородского и Псковского. Можно было упорством и терпением изнурить граждан; но глубокая осень, дожди, грязь, принудили Великого Князя отступить. Россияне хвалились единственно опустошением земли неприятельской вокруг Смоленска и Полоцка, куда ходил из Великих Лук Князь Василий Шуйский, также со многочисленными полками.
Действуя мечем, Государь действовал и Политикою. Еще в 1508 году – сведав от Михаила Глинского, что Венгерский Король Владислав болен и что Максимилиан опять замышляет овладеть сею Державою, – Великий Князь писал к Императору о войне России с Литвою, напоминал ему союз его с Иоанном и предлагал возобновить оный. Михаил взялся тайно переслать Василиеву грамоту в Вену. Дела Италии и другие обстоятельства были виною того, что Максимилиан долго не ответствовал. Наконец в Феврале 1514 года приехал в Москву Императорский Посол, советник Георгий Шницен-Памер, который именем Государя своего заключил договор с Россиею, чтобы общими силами и в одно время наступить на Сигизмунда; Василию отнять у него Киев и все наши древние города, а Максимилиану Прусские области, захваченные Королем. Обязались ни в случае успеха, ни в противном, как в государствование Сигизмунда, так и после, не разрывать сего союза, вечного, непременного; условились также в свободе и безопасности для путешественников, Послов и купцев в обеих землях. Максимилиан и Василий именуют друг друга братьями, Великими Государями и Царями. Русскую договорную грамоту перевели в Москве на язык Немецкий, и вместо слова Царь поставили Kayser. В Марте Шницен-Памер отправился назад в Германию с Великокняжеским чиновником, Греком Дмитрием Ласкиревым, и с Дьяком Елезаром Суковым, пред коими Максимилиан 4 Августа утвердил договор клятвою, собственноручною подписью и золотою печатаю. Немецкий подлинник сей любопытной грамоты, уцелев в нашем Архиве, служил Петру Великому законным свидетельством, что самые предки его назывались Императорами и что Австрийский двор признал их в сем достоинстве. – Чрез несколько месяцев новые Послы Максимилиановы, доктор Яков Ослер и Мориц Бургштеллер, вручили Великому Князю хартию союза, были приняты с отменною ласкою, и не только в Москве, но и во всех городах пышно угощаемы Наместниками: их звали на обеды, Дети Боярские встречали у лестницы, знатные сановники на нижнем крыльце, Наместники у дверей в сенях; сажали в первое место; хозяин, встав, подавал им две чаши пить здоровье Государей-братьев, соблюдая однако ж, чтобы гости начинали с Российского. Одним словом, никаким иным послам не оказывалось более чести и бесполезнее; ибо Максимилиан, опутанный делами Южной и Западной Европы, скоро переменил систему: выдал свою внучку Марию, дочь Филиппа Кастильского, за племянника Сигизмундова, наследника Владиславова, а юного Фердинанда, Филиппова сына, женил на дочери Короля Венгерского и только именем остался союзник России.
В сие время Новогородские Наместники, Князь Василий Шуйский и Морозов, заключили также достопамятное мирное условие с семидесятью городами Немецкими, или с Ганзою, на десять лет. Чтобы возобновить свою древнюю торговлю в Новегороде, она решилась забыть претерпенное купцами ее в России бедствие: обязалась не иметь дружбы с Сигизмундом, ни с его друзьями, и во всем доброхотствовать Василию, который велел отдать Немцам дворы, места и церковь их в Новегороде; позволил им торговать солью, серебром, оловом, медью, свинцом, серою, медом, сельдями и всякими ремесленными произведениями, обнадежив, что в случае войны с Ливониею или с Швециею Ганзейские купцы могут быть у нас совершенно покойны. Уставили, чтобы Россиян судить в Германии как Немцев, а Немцев в Новегороде как Россиян по одним законам; не наказывать первых без ведома Наместников Великокняжеских, а вторых без ведома Ганзы; никого не лишать вольности без суда; разбойника, злодея казнить смертию: только не мстить его невинным единоземцам. Великий Князь желал, исправляя ошибку Иоаннову, восстановить сию важную для нас торговлю; но двадцатилетний разрыв и перемена в политическом состоянии Новагорода ослабили ее деятельность, уменьшили богатство и пользу обоюдную. Рижский Бургомистр Нейштет, около 1570 года будучи в Новегороде, видел там развалины древней каменной Немецкой божницы Св. Петра и маленький деревянный домик с подвалом, где еще складывались некоторые товары Ганзейские.
Уже Иоанн, как мы видели, искал приязни Баязета, но единственно для безопасности наших купцев в Азове и Кафе, еще не думая, чтобы Россия могла иметь выгоды от союза с Константинополем в делах внешней Политики: Василий хотел в сем отношении узнать мысли Султана и, сведав, что несчастный Баязет свержен честолюбивым, жестоким сыном, отправил к Селиму Дворянина Алексеева с ласковым поздравлением. «Отцы наши, – писал Государь, – жили в братской любви: да будет она и между сыновьями». Послу, как обыкновенно, велено было не унижать себя, не кланяться Султану до земли, сложить только перед ним руки; вручить ему дары, письмо, но не спрашивать о его здравии, если Селим не спросит о Василиевом. Алексеев, принятый в Константинополе весьма благосклонно, выехал оттуда с Послом Султановым, Князем Мангупским, Феодоритом Камалом, знакомцем нашего именитого чиновника Траханиота и, как вероятно, Греком. Они были в пути около девяти месяцев (от Августа до Маия (1514 г.)); терпели недостаток, голод в степях Воронежских; лишилисьвсех коней, шли пешком и едва достигли пределов Рязанских, где ждали их люди, высланные к ним от Великого Князя. Сей первый Турецкий Посол в Москве возбудил любопытство ее жителей, которые с удовольствием видели, что грозные завоеватели Византии ищут нашей дружбы. Его встретили пышно: Великий Князь сидел в малой набережной палате; вокруг Бояре в саженых шубах; у дверей стояли княжата и Дети Боярские в саженых терликах. Представленный Государю Князем Шуйским, посол отдал ему Султанскую грамоту, писанную на языке Арабском, а другую на Сербском; целовал у Василия руку; объявил желание Селимова быть с ним в вечной любви, иметь одних друзей и неприятелей; обедал во дворце в средней Златой палате. Великий Князь желал заключить с Селимом договор письменный; но Камал отвечал, что не имеет на то приказания. «По крайней мере, – говорили Бояре, – Государь должен знать, кто друзья и неприятели Султану, чтобы, согласно с его предложением, быть им также другом и неприятелем». Посол не смел входить в объяснения столь важные. – Селим убеждал Великого Князя из дружбы к нему отпустить Летифа в Тавриду, но получил отказ.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента