Подшипники велосипеда, сделанные из старого металла, визжали при движении и распространяли запах прогорклого животного жира. Рама была тяжелой, из резаного дерева. Раньше велосипед имел шесть передач — Гэввинг видел остатки двух.
   Рама была укреплена на стволе, там, где крона истончалась, но вокруг еще оставалось полно листвы. Окруженные небом и уходящей вниз кроной, разморы могли обрывать горсти листвы во время работы. Они работали обнаженными, пот ручьями лился с их тел.
   Где-то высоко на стволе медленно опускался деревянный ящик. Такой же ящик поднимался снизу, почти скрытый из виду. Ноги Гэввинга продолжали двигаться, пока опускался подъемник. Бездумная работа не занимала ни глаза его, ни мозг.
   На стволе виднелись и другие строения. Этот уровень использовался для промышленности, все работающие здесь были мужчинами. Мужские и женские занятия никогда не пересекались на Лондон-Дереве, по крайней мере для разморов. Иногда мимо пробегали дети, разглядывая работающих яркими любопытными глазами. Сегодня тут не было никого.
   Граждане Лондон-Дерева, должно быть, держали разморов уже много поколений подряд и наловчились в этом. Они растащили племя Квинна в разные стороны. Когда ему представится возможность бежать, где он отыщет Минью?
   Нажимая на педали, Гэввинг наблюдал, как бушуют грозы вокруг тугого узелка на восточном краю Дымового Кольца. Голд находился совсем близко, гораздо ближе, чем когда-либо видел Гэввинг, не считая далекого детства, когда Голд прошел совсем рядом с ними, и все тогда изменилось.
   Далеко внизу под внешней кроной на сотни километров расстилались джунгли, выглядевшие отсюда мягким зеленым ковром. «Как ты там, Клэйв? Спасла ли твою свободу сломанная нога? Меррил, твои искалеченные ноги все же на что-то пригодились? Или вы стали разморами людей джунглей? Или погибли?»
   Где-то дней через восемьдесят пять (через двадцать периодов сна) дерево приблизилось к восточной оконечности облачной гряды. Еще когда они путешествовали по небу, направляясь на Лондон-Дерево, ему говорили, что дерево может двигаться само по себе, но до сих пор он не видел доказательств этому… Иногда мимо проносились дожди… наверняка дереву сейчас хватало воды.
   Лифт остановился на платформе, из него выходили пассажиры, Гэввинг и остальные перестали крутить педали.
   — Флот, — пропыхтел Хорс, — пришли за женщинами.
   Гэввинг не понял:
   — Что?
   — Граждане живут во внешней кроне. Когда ты видишь, что ящик набит, да еще одними мужчинами, ясно, что они пришли за женщинами.
   Гэввинг отвернулся.
   — Девять периодов сна, — сказал Хорс, размор лет пятидесяти, на несколько са'метров короче Гэввинга, лысый, с чудовищно сильными ногами. Он уже двадцать лет крутил педали велосипеда. — Еще сорок дней — и мы встретимся с женщинами. Не поверишь, до чего я завожусь, когда думаю об этом.
   Гэввинг намертво вцепился в поручни. Хорс увидел, как вздулись мышцы на его руках, и сказал:
   — Парень, я забыл. Сам я никогда не был женат. Я тут родился. Провалил испытание, когда мне было десять.
   Гэввинг заставил себя спросить:
   — Родился тут?
   Хорс кивнул:
   — Мой отец был гражданином. По крайней мере, так говорила мать. Кто знает?
   — Похоже на то. Ты был бы выше, если…
   — Нет, нет, дети гигантов из джунглей не выше обычных граждан.
   Значит, дети вырастают в джунглях высокими потому, что их рост не подавляет прилив.
   — На что похоже испытание?
   — Нам не положено говорить.
   — Ладно.
   Надсмотрщик закричал:
   — Крутите педали, разморы!
   И они снова начали крутить педали. Вниз спустилась еще одна партия пассажиров. Под визг педалей Хорс сообщил:
   — Я провалил испытание послушанием. Иногда я рад, что не прошел.
   — А? Прошел?
   — На другое дерево. Туда уходят те, кто выдерживает испытания. Эй, ты совсем зеленый, верно? Ты думаешь, дети становятся гражданами, если они проходят испытания?
   — Ну… да… — Ему этого не говорили, но позволяли думать так. — Тут есть другие деревья? Сколько? Кто живет на них?
   Хорс кашлянул:
   — Хочешь знать все сразу, верно? По-моему, есть четыре дерева, населенных детьми от разморов, которые прошли испытания. Лондон-Дерево движется между ними и торгует всем необходимым. У любого ребенка есть шанс стать гражданином, потому что… кто знает, понимаешь ли? Однажды я решил, что хочу уйти. Но это было тридцать пять лет назад. Я думал, меня выбрали для службы на внешней кроне. Так оно и должно было быть: я же второе поколение… а когда они поставили меня на эту работу, я чуть не остался без яиц, потому что хотел сцепиться с надсмотрщиком. Йорг, вон тот, — Хорс указал на мужчину, который крутил педали впереди, — он сцепился. Бедняга, я не знаю, что делают евнухи, когда наступает Праздник.
   Гэввинг еще не научился бриться без того, чтобы не порезаться. Но выбора не было. Все разморы ходили бритыми. Он не видел мужчины на Лондон-Дереве, который носил бы бороду, кроме одного, и этот один был Патри, Первый Офицер Флота.
   — Хорс, именно поэтому они заставляют нас бриться? Чтобы евнухов нельзя было отличить от разморов?
   — Я никогда не думал об этом. Может быть.
   — Хорс… Ты на самом деле видел, как двигается дерево?
   Хорс так рассмеялся, что надсмотрщик поднял голову.
   — А ты думал, это всего-навсего сказка? Мы передвигаем дерево примерно раз в год. Я был в водных бригадах, кормил ГРУМ.
   — На что это похоже?
   — Прилив как будто становится сильнее. К Устью дерева карабкаешься, словно на холм. Нужно, чтобы к этому времени вернулись все охотничьи экспедиции, и нельзя зажигать очаг. Ствол дерева немного наклоняется…
   — Лори, — сказал Град, — беда.
   Лори оглянулась. Пруд — уплощенная полусфера — висел на коре. Град попытался шлангом откачать воду. Сейчас вода лилась мимо шланга, охватив его, точно манжета.
   — Не беспокойся. Просто иди к велосипеду и крути педали, — сказала ему Лори. — И не называй меня так.
   Град уселся в седло и начал крутить педали. Помпа пришла в движение. Вся она была сделана из космоштук и металла и давно выцвела от возраста. Водяная манжета исчезла, и вода всосалась в шланг.
   Это была странная работа для Ученого племени Квинна, да и для Помощника Ученого Лондон-Дерева тоже. Разве Кланс не сказал, что тут ему будет лучше, чем обычному размору? Он гадал, что сейчас делает Гэввинг. Может, беспокоится о своей молодой жене-иностранке… И не без причины.
   Из шланга, который Лори заправила в ГРУМ, потекла вода. Град не видел, что она там делает, он жал на педали.
   В присутствии Кланса Град считался равным Лори. В остальных случаях Лори относилась к нему как к размору, или шпиону, или тому и другому одновременно. Град был умыт, накормлен, одет. Об остальных членах племени Квинна ему ничего не было известно. Он, Лори и Ученый вместе исследовали кассеты старых знаний, и это было достаточно увлекательно, но не удалось узнать ничего, что помогло бы ему выручить членов племени Квинна.
   Был период сна. Вой и Солнце прятались за внутренней кроной. В странном рассеянном свете, заливающем все вокруг, казалось, что из-за кроны просачиваются два голубых луча. Если Град глядел прямо на них, они исчезали. Их было видно, если смотреть не прямо на них, а чуть в сторону. Град почти мог вообразить человеческие фигуры, поднимающиеся, точно дымок из жаровни. Тот, что левее, — Голубой Призрак. Тот, что правее, Призрачное Дитя.
   Ученый (еще тот Ученый!) говорил ему, что они возникали благодаря излучению странной энергии с полюсов Воя. Сам Ученый наблюдал эти призрачные факелы, когда был моложе, но Град никогда не видел их, даже с середины дерева Дальтон-Квинна.
   Град взмок. Он стоял, глядя на лифт, поднимающийся по дереву к верхней платформе. К ним ехали служащий Флота и два размора. Ни один из них не был гигантом джунглей — Град ни разу не видел разморов первого поколения в Цитадели, исключая его самого. Прибывшие вошли в лабораторный комплекс Ученого и через некоторое время вышли, неся грязную посуду.
   Лори крикнула из ГРУМа:
   — Бак полон!
   Град с быстротой, которой сам не ожидал, расстегнул ремень и вытащил шланг из пруда. Перила и деревянные поручни шли вдоль и поперек всей Цитадели. Опираясь на них, Град поспешил к ГРУМу, крича по дороге:
   — Я могу помочь?
   — Сверни шланг — и все, — ответила Лори.
   Она все еще не впускала его в ГРУМ во время этой операции. Шланг служил для подвода воды в резервуар ГРУМа. Они уже несколько раз наполняли резервуар и еще через пару дней опять займутся этим.
   Град шел к ГРУМу, на ходу сворачивая шланг. Внутри звучали проклятия, потом раздался крик Лори:
   — Я не могу открутить эту чертову насадку!
   Град всунул голову в дверь:
   — Покажи мне.
   Вот так легко?
   Она показала: шланг соединялся с предметом на задней стене при помощи манжеты.
   — Его нужно повернуть. Вот так, — показала она руками.
   Он присел на корточки, вцепился в металлический предмет и уперся спиной в стену. Манжета подалась. Еще раз. Он вращал деталь, пока та не оказалась в его руках. Шланг освободился. Из него выплеснулось немного воды. Лори кивнула и отвернулась.
   — Помощник Ученого, куда поступает эта вода?
   — Она разделяется, — объяснила Лори. — Поверхность ГРУМа собирает солнечный свет и передает его энергию воде. Вода разделяется. Кислород поступает в один бак, а водород — в другой. Когда они вместе поступают в двигатели, энергия возвращается, и получается пламя.
   Он попытался представить себе разделяющуюся воду, когда Лори спросила:
   — Почему ты хочешь знать?
   — Я был Ученым. Почему ты мне объяснила?
   Она мягко переплыла через сиденья и оказалась у контрольной панели. Град укрепил свернутый шланг в грузовом отсеке.
   Должно быть, бак скрыт за стеной. Видимо, в ГРУМе почти истощилось топливо… которое распадается надвое… Теперь, наверное, ГРУМ заполнен: искусственный пруд на стволе заметно истощился.
   Град подошел к Лори и стал за ее спиной. Лори немедленно нажала на голубую кнопку, и экран, символы на котором она рассматривала, погас прежде, чем Град успел разглядеть хоть что-нибудь. Град уже почти забыл о своем вопросе, как вдруг она обернулась и сказала:
   — Ученый так меня тренировал. С тех пор, как мне исполнилось десять. Если я не могла ответить, он ставил меня на какую-нибудь грязную работу. Но я не хочу, чтобы ты нажимал на мои кнопки, Джеффер, эта информация секретна.
   — Помощник Ученого, кто может называть тебя Лори?
   — Не ты, размор.
   — Это я знаю.
   — Ученый. Мои родители.
   — Я ничего не знаю о местных брачных обычаях.
   — Разморы не вступают в брак.
   — Ты же не размор. Твой муж тоже будет называть тебя Лори?
   Воздушный шлюз лязгнул, и Лори с некоторым облегчением спросила:
   — Кланс?
   — Да. Включи опять этот экран, Лори. Ладно?
   Она поглядела на Града, потом на Кланса.
   — Давай, — сказал Ученый, и она подчинилась.
   Она настояла на своем: показала размору, что есть научные секреты и что она не выдает их так просто. Вновь игры во власть. Если бы она действительно хотела сохранить тайну, она сама бы открутила шланг.
   Голубые огни и цифры имели отношение к тому, что двигало ГРУМом, зеленые отвечали за органы чувств ГРУМа, желтые открывали двери, белые читали кассеты… и еще что-то. Град был уверен, что они были способны на большее, чем он понял. А красные? Он никогда не видел, чтобы нажимали на красные кнопки.
   Каждый раз, когда он глядел на экран, цифры там увеличивались, и теперь там значилось: 02 — 1.664; Н2 -3.181. Кланс одобрительно кивал.
   — Готовы взлететь в любое время. Все же, думаю, нужно заполнить остальные резервуары. Джеффер, подойди ко мне. — Он выключил голубой экран и активизировал желтый. — Вот эти цифры скажут тебе, что приближается гроза.
   — Что это?
   — Показатель наружного давления воздуха.
   — А разве нельзя просто увидеть, как идет гроза?
   — Как идет, да. Как образуется, нет. Если давление быстро понижается день или около того, значит, готовится гроза. Можно произвести впечатление на граждан. Все это строго секретно, разумеется.
   Град спросил:
   — Куда отсюда направится дерево?
   — Прочь из зоны дождя. Потом к Брайтон-Дереву, они нас уже долгое время не видели. Град, у тебя есть хорошая возможность поглядеть на колонии и сделать выбор между ними.
   — Для чего, Кланс?
   — Для твоих детей, разумеется.
   Град рассмеялся:
   — Кланс, откуда у меня возьмутся дети, если я проведу всю свою жизнь в Цитадели?
   — Ты что, не знаешь о Праздниках?
   — Никогда о них не слышал.
   — Ну так знай: в конце каждого года, когда Вой проходит перед Солнцем, все разморы собираются вместе около Устья. Праздник длится шесть дней, во время которых разморы спариваются, и сплетничают, и играют в разные игры. Даже пища поступает с внешней кроны. Праздник начнется через тридцать пять дней.
   — Никаких исключений? Даже для Помощника Ученого?
   — Не беспокойся, ты пойдешь, — кашлянул Кланс.
   Лори отвернулась, демонстрируя прямую спину и копну белокурых волос. Град подумал: «А как Лори сможет иметь детей?» Не похоже, что Ученый ее любовник. Град знал, что тот вызывает себе женщин-разморов из внутренней кроны. Если она никогда не оставляет Цитадель, как она найдет себе мужчину? Меня?
   Разморы могут иметь детей, но Лори — нет, и помочь этому нельзя. Он не должен думать о Лори как о враге.
   Просыпаясь, она почувствовала рядом чужую плоть. Это часто случалось. Минья повернулась, старясь не задеть рукой спящего рядом с ней гражданина, чтобы случайно не причинить ему боль.
   Ее движение разбудило его. Он осторожно повернулся — его рука была привязана бинтами к телу — и сказал:
   — Доброе утро.
   — Доброе утро. Как твоя рука? — Она никак не могла вспомнить его имени.
   — Ты хорошо над ней поработала, но она заживает.
   — Не понимаю, почему ты пришел именно за мной, учитывая, что руку тебе сломала я.
   Он хмыкнул:
   — Ты засела у меня в голове. Пока Лори вправляла мне кость, я все видел твое лицо с оскаленными зубами… словно ты собиралась вот-вот перегрызть мне горло… Уф? Так что я здесь, — он расслабился, — при… э… других обстоятельствах.
   — Теперь лучше?
   — Да.
   Она наконец вспомнила его имя.
   — Карал, я не помню никакой Лори.
   — Лори не размор. Она Помощник Ученого, теперь один из Помощников. И она лечит служащих Флота, если с ними что-то случается.
   — Один из помощников, — пробормотала Минья. — Я слышала, новый — размор.
   — Да. Я видел его издали. Он не гигант из джунглей. Один из ваших?
   — Может быть. — Она встала и накинула свое пончо. — Мы встретимся снова?
   — Не знаю, — неуверенно ответил он и добавил: — Праздник только через восемь периодов сна.
   Она улыбнулась: «Гэввинг!» И спросила:
   — И сколько он продлится?
   — Шесть дней. Все работы прекращаются.
   — Ну ладно, у меня много работы.
   Карал исчез в листве, а Минья поспешила в Общинные. Она скучала по кроне Дальтон-Квинна, хотя почти привыкла к здешним условиям: к огромным Общинным, к постоянно присутствующим надсмотрщикам, к своему собственному рабству. Но ее раздражали всякие мелочи, вроде отсутствия вертолетных растений и винных ягод. Здесь ничего не росло, кроме листвы и тщательно ухоженных земных культур: бобов, дынь, кукурузы и табака. Все так же расчищено и подвержено наблюдению, как и ее жизнь.
   Дюжина разморов носилась взад-вперед. Минья поискала взглядом Джинни и увидела ее около Устья, вернее ее голову, торчащую из листвы: Джинни кормила дерево.
   Расписание было свободным. Если ты приходил поздно, то и работал допоздна. Дальше этого беспокойство надсмотрщиков не распространялось… Но сама Минья беспокоилась: она не привыкла делать что-нибудь плохо и будет примерным размором, пока не придет время быть кем-то другим.
   Она попыталась вспомнить нюансы разговора с Каралом. Акцент граждан был непривычным, и Минья тренировалась в языке, разговаривая с Каралом.
   Все было так странно. Инстинкты подталкивали ее к войне, но рефлекс, который требовал сопротивления сексуальному насилию, боролся с волей к жизни.
   Жажда жизни победила: она не сделает ничего плохого.
   Минья увидела, как Джинни встала, привела пончо в порядок… и вдруг прыгнула на запад.
   Минья закричала. Она была слишком далеко, чтобы что-нибудь предпринять, только кричала на бегу, тыча пальцем в том направлении, где скрылась Джинни. Пара надсмотрщиц, находившихся гораздо ближе к Джинни, чем она, увидели, что случилось, и тоже побежали.
   Джинни проталкивалась через последний заслон листвы прямо в небо.
   Минья все еще бежала. Надсмотрщицы (Гариет и Длорис, мрачные великанши из джунглей неопределенного возраста) добрались до края. Длорис кинула трос с грузилом, дважды закрутив его над головой. Гариет подождала своей очереди и тоже кинула трос, пока Длорис тянула. Сначала трос сопротивлялся, потом резко подался. Длорис, потеряв равновесие, упала на спину.
   Минья достигла края как раз вовремя, чтобы увидеть, как конец троса с привязанным к нему камнем обвился вокруг Джинни. Длорис бросила свой трос, пока Джинни все еще боролась с тросом Гариет. Джинни дернулась, потом обмякла.
   Гариет вытащила ее на ветку.
   Джинни упала набок, согнув колени и закрыв лицо руками. К этому времени их окружили разморы. Пока Длорис прогоняла их, Гариет перекатила Джинни на спину и с трудом отодрала ее руки от лица. Джинни лежала, крепко зажмурив глаза.
   Минья сказала:
   — Мадам надсмотрщица, минутку внимания.
   Длорис оглянулась, удивившись твердости в голосе Миньи.
   — Позже, — сказала она.
   Джинни начала всхлипывать. Она тряслась, точно дерево Дальтон-Квинна в момент гибели. Гариет бесстрастно наблюдала за ней, потом укрыла девушку вторым пончо и села рядом.
   Длорис обернулась к Минье:
   — В чем дело?
   — Если Джинни предпримет вторую попытку и та увенчается успехом, разве это не отразится плохо на вас?
   — Может быть. Ну?
   — Двойняшка Джинни — среди женщин, которые носят гостей. Джинни должна повидать ее.
   — Это запрещено, — устало ответила великанша.
   Когда граждане говорили подобным образом, Минья научилась не обращать внимания на их слова.
   — Эти девушки — двойняшки. Они всю жизнь были вместе. Им нужно давать какое-то время для разговора.
   — Говорю тебе — это запрещено.
   — Это уж ваши проблемы.
   Длорис растерянно глядела на нее.
   — Иди к мусорщицам. Нет, погоди, сначала поговори с этой Джинни, если она будет разговаривать.
   — Да, надсмотрщица. И я хочу быть проверена — нет ли у меня беременности, с вашего позволения.
   — Позже.
   Минья наклонилась и сказала прямо в ухо Джинни:
   — Джинни, это Минья. Я говорила с Длорис. Она попытается связать тебя с Джайан.
   Джинни лежала, сжавшись в комочек.
   — Джинни, Град все сделает. Он в Цитадели, где живет Ученый.
   Молчание.
   — Просто потерпи, ладно? Потерпи. Что-нибудь случится. Поговори с Джайан. Может, она что-нибудь узнала… — Древесный корм, нужно же что-то сказать… — Выясни, где держат беременных женщин. Погляди, придет ли Град, чтобы осмотреть их. Он должен. Скажи, мы надеемся на него, ждем.
   Джинни не двигалась. Голос ее был приглушенным:
   — Ладно, я слушаю. Но я не могу этого вынести. Не могу.
   — Ты крепче, чем думаешь.
   — Если еще один мужчина выберет меня, я убью его.
   Кое-кто из них предпочитает женщин, которые сопротивляются, подумала Минья, но вслух сказала:
   — Подожди. Мы еще перебьем их всех.
   Много времени прошло, прежде чем Джинни поднялась на ноги.


Глава шестнадцатая. ГУЛ МЯТЕЖА


   Гэввинг проснулся оттого, что кто-то притронулся к его плечу. Не шевелясь, он приоткрыл глаза.
   Здесь было три яруса гамаков, и Гэввинг лежал на верхнем. В освещенном дневным светом дверном проеме вырисовывался черный силуэт надсмотрщика. Казалось, тот заснул стоя, что было совсем неудивительно в мягком приливе Лондон-Дерева. В тусклом свете барака Альфин цеплялся за гамак Гэввинга. Он заговорил возбужденным шепотом, напоминающим подавленный крик:
   — Они поставили меня на работу в Устье.
   — Я думал, этим занимаются только женщины, — по-прежнему не двигаясь, сказал Гэввинг.
   Под ним храпел Йорг — пухлый, робкий человек-«евнух», слишком глупый, чтобы шпионить за кем-либо. Но койки стояли довольно тесно.
   — Я видел ферму, когда нас вели мыться. Там они много чего делают неправильно. Я сказал об этом надсмотрщику, и он разрешил мне поговорить с женщиной, которая ведет ферму. Ее зовут Кор, и она меня слушает. Я — консультант.
   — Хорошо.
   — Еще пара сотен дней — и я попробую и тебя вытащить. Но сначала я хочу показать, на что способен.
   — У тебя найдется возможность поговорить с Миньей? Или с Джинни?
   — Еще не придумал. Они разъярятся, если я попытаюсь говорить с женщинами.
   Снова стать хранителем Устья… видеть Минью, но не говорить с ней. Правда, не исключено, что Альфин сможет передавать послания, если согласится пойти на такой риск. Гэввинг перестал думать об этом.
   — Сегодня я узнал кое-что. Дерево действительно перемещается, и двигает его ГРУМ, летающий ящик. Они заселяют другие деревья…
   — А нам-то что?
   — Еще не знаю.
   Альфин отодвинулся от гамака.
   Терпение давалось Гэввингу с трудом. Поначалу он не мог думать ни о чем, лишь о побеге. Ночами он доводил себя до безумия, вспоминая Минью… Но он научился спать, и работать, и ждать, и учиться.
   Надсмотрщики не отвечали на вопросы. Так что же он узнал, чему научился? Женщины ухаживали за фермами в Устье и готовили, беременные женщины жили где-то в другом месте. Мужчины занимались механизмами и работали тут, в верхней части кроны. Разморы говорили об освобождении, но никогда — о бунте.
   Не взбунтуются они и сейчас, когда через восемь периодов сна начнется Праздник. Потом, может быть, но разве Флот не знает этого по опыту? Надсмотрщики будут готовы. Они не расстаются со своими дубинками — палками из твердого дерева полуметровой длины. Хорс говорил, что женщины-надсмотрщицы тоже носят такие. Может, и Флот снабдят дубинками вместо мечей… или нет.
   Что еще? Работа на педалях выматывает. Если их разрушить — все, что сделано из космоштук, это повредит Лондон-Дереву, но не скоро. Можно, конечно, разломать лифты, но Флот подавит мятеж, используя ГРУМ.
   Все зависело от ГРУМа. Он стоял примерно на середине дерева, где находилась лаборатория Ученого. Интересно, там ли Град? Планирует ли он что-нибудь? Казалось, Град был решительно настроен бежать, даже еще до того, как они попали на Лондон-Дерево.
   А впрочем, какое это имеет значение? Вот если бы они были все вместе! Тогда бы они что-нибудь придумали…
   Гэввинг понял, что может провести остаток жизни нажимая на педали или качая воду вверх по стволу. С момента пленения он не испытал ни одной аллергической атаки. Это была неплохая жизнь, и он чувствовал, что находится в опасной близости от того, чтобы привыкнуть к ней. Через восемь периодов сна ему будет позволено повидаться с собственной женой.
   Штаты Картера разжигали огни вокруг самого большого цветка во Вселенной.
   Клэйв раздувал угли одеялом. Руки по локоть погрузились в листву, удерживая его на весу, пальцы ног ухватили одеяло. Он покачивал ногами и туловищем так, что одеяло раздувало угли до красного цвета.
   В восьмидесяти метрах от него огромный серебряный лепесток постепенно менял положение, чтобы ухватить как можно больше света.
   Огонь без ветерка задохнется в собственном дыму, а ветер в джунглях поднимался не часто. День был спокойным и светлым. Клэйв воспользовался возможностью разработать свои ноги.
   На бедре, в том месте, где он сломал себе кость, вздулся желвак размером с кулак ребенка. Пальцы чувствовали твердую выпуклость под мышцами, все тело ощущало ее, когда двигалось. Меррил говорила, что выпуклости не видно, — может, она лгала, чтобы его утешить? Ему не хотелось спрашивать кого-нибудь еще.
   Он был искалечен, но кость срасталась. Клэйв чувствовал, как она с каждым днем становится крепче, хотя шрам, пересекающий бедро красной полосой, все еще производил ужасное впечатление. Клэйв накачивал мышцы и готовился к войне.
   В течение десяти дней сон перемежался с болью. Он лежал беспомощный, немыслимо высокие, почти человеческие фигуры парили вокруг него во всех направлениях — зеленые фигуры, похожие на призраки в темно-зеленой листве, спокойные голоса сливались с извечным шепотом листвы. Клэйв думал, что все еще бредит.
   Но Меррил была реальной. Домашняя, безногая Меррил была полностью знакомой, абсолютно реальной… и сумасшедшей. Охотники за разморами забрали всех. «Всех, кроме нас, — думал Клэйв. — Нас бросили. Я заставлю их пожалеть об этом».
   Его меньше всего заботила боль в сломанной ноге, другая боль была острее — боль поражения. Предводитель охотников, потерявший свою команду. Председатель, потерявший свое племя. Племя Квинна погибло. Он говорил себе, что депрессия всегда следует за серьезной раной.
   Клэйв остаются там, где пришел в себя, то есть глубоко в джунглях, боясь, что в ране может прорасти пух, и все время спал. Он очень много спал. У него больше не осталось воли.