Страница:
– Мое имя – Тимоти, – звучно произнес он, обводя толпу цепкими голубыми глазами. – Тимоти означает «страх Божий». И я поистине боюсь одного только Бога. Он испытывает нас, как уже делал однажды. Послав нам ведьму.
В церкви наступила тишина. Преподобный Хоул просто стоял и смотрел, ничего не предпринимая.
– Нас будет направлять наша вера, – возгласил церковный староста. – Если средь нас ходит ведьма, мы найдем ее. Мы заглянем в душу каждого. – И добавил, вскинув взгляд на кафедру: – Разумеется, если отец Хоул позволит.
Так начались слушания.
– А ну-ка, тихо там! – рявкнул сейчас Арон на Конни Каллендер, которая перенесла тяжесть тела с одного колена на другое и раздраженно заворчала.
Марпот отдал указания ясные и четкие, знал священник. Рта не открывать, глаз не подымать. Для ослушников – колодки у общинного выгона. Сейчас в них сидел Том Хоб. Колодки или чего похуже, подумал отец Хоул. Крайним в ряду коленопреклоненных стоял Джейк Старлинг, уставившись в пол и шевеля губами в беззвучной молитве. Один глаз у него полностью заплыл багровым кровоподтеком.
Некоторые допытуемые оказались неподатливыми, объяснял брат Тимоти. Они могли стоять на коленях перед престолом до самой ночи, пока все прочие свидетельствовали об их правых и неправых деяниях. Они могли упорствовать до рассвета, а то и до позднего утра. Но в конце концов по деревне разносилась весть об их покаянии, и они облачались в белые простыни. Тогда у дома старосты собирались толпой молельщики со своими длинными розгами и резким смехом, чтобы гнать нечестивцев до церкви. Эти люди насмехались над Богом, говорил Марпот. Теперь Бог насмехается над ними.
Отец Хоул тоже уперся взглядом в пол. Давеча Джон Сандалл рисовал пальму на этих каменных плитах, и рука мальчика дрожала сильнее, чем у него по утрам, до первого глотка спиртного. Сколько лет прошло с тех пор, как Сюзанна Сандалл вернулась в деревню? Одиннадцать? Он вспомнил, как она появилась здесь на другой день после смерти леди Анны, когда вся церковь была завешена траурными полотнищами по приказу сэра Уильяма. Появилась со вздутым чревом, где уже жил младенец, который годы спустя возьмет мел и нарисует пальму. Неделю назад они с ней смотрели с порога хижины, как парнишка идет через луг. «Что-то станется с ним?» – тяжело вздохнула Сюзанна. Она вытянула из него обещание, и теперь оно тяготило душу. Священник чувствовал страшную усталость. Усталость и жажду.
Воздух снаружи был влажный. Над деревенским лугом разносился храп Тома Хоба. В доме Марпота горели огни, но остальные дома стояли темные. Поначалу иные вешали ветку крушины над дверью, но последователи Тимоти Марпота все их посрывали. Старые обычаи, подумал отец Хоул. Старые страхи.
– Только чистый душой способен увидеть ведьму, – сказал священнику голубоглазый мужчина, стоявший между Ароном Клафом и его угрюмым сыном Эфраимом. – Вот почему она нападает на невинных. Чтобы они не успели разглядеть ее подлинное обличье. Ибо ребенок обязательно опознает ведьму, святой отец. Уж вы мне поверьте.
Но отец Хоул помнил согбенного старца в голубом балахоне. Неужели он стал бы избивать деревенских дурачков? Или заставлять старух часами стоять на коленях? Неужели он послал бы ведьму, чтоб травила детей? Из прошлого, отделенного от него четырьмя десятилетиями, до отца Хоула донесся звон бьющихся стекол.
«Глупости!» – сурово одернул себя он. Церковный староста – не зойлендский фанатик. Болезнь уйдет. Обещание, данное Сюзанне Сандалл, утратит силу. Преподобный Хоул стоял один на краю пустынного луга.
«Пальма возвышается», – пробормотал он. Потом повернулся и побрел к своему дому.
Болезнь перепрыгивала из одного дома в другой, носилась взад-вперед по деревне. Пораженные ею дети сначала горели в лихорадке, потом исходили рвотой. Как и предрекала Мерси Старлинг. Под конец, сказала Джону матушка, несчастные извивались и корчились от боли, как насаженный на булавку червь.
После гневной вспышки Мерси она настрого запретила ему ходить в деревню. С утра Джон взбирался на склон и бродил знакомыми путями, пока дневной зной не прогонял его вниз, в буковую рощицу на краю луга. Там он ждал и прислушивался.
Порой Джон сидел в тени до самого вечера. А в иные дни ждал не дольше нескольких минут, напрягая слух и поглядывая вниз по откосу. Потом раздавался шорох живой изгороди, кусты раздвигались, и из них одно за другим появлялись знакомые лица.
Дандо ускользал из дому при любой возможности. Сету было труднее: мать таскала его в церковь каждый божий день. А Тобит приходил когда вздумается. Мальчики усаживались над журчащим водяным желобом.
– Моя мама говорит, что Мерси Старлинг давно спятила с ума, – сообщил Дандо.
– А моя говорит, что Джейк не многим лучше, – добавил Сет.
Они посмотрели вдоль тропы, словно могли увидеть сквозь заросли бузины и боярышника домик с белым фасадом.
– Ты слыхал про Мэдди Оддбоун? – спросил Дандо. – У нее воды отошли прямо на молельном собрании у Марпота. Но ее так и не отпустили до самого вечера.
– А как вам история со старой Конни Каллендер? – ухмыльнулся Тобит. – Арон Клаф обещал обойтись с ней помягче. А потом они раздели ее догола и заставили полдня стоять на коленях…
– Догола? – удивился Дандо. – Конни Каллендер?
Джон вспомнил старуху, тихо заговорившую с ним возле церкви. Представить ее голой было трудно.
– Эфраим ее видел, – хихикнул Тобит.
Джон и Сет переглянулись. Но прежде чем они успели поинтересоваться, с какой такой стати Тобит разговаривал с Эфраимом, до них доплыл откуда-то издали тонкий нежный голос, постепенно набирающий силу, взмывающий ввысь на первых протяжных нотах. Хрустальный девичий голос, выпевающий слова псалма. Джон напряженно прислушался. Тобит делано закатил глаза:
– Опять она за свое.
Кэсси пела псалмы каждый день в этот час. Иногда она пела и по вечерам. Тогда Джон шел через луг к откосу, под которым стоял домик Старлингов, подкрадывался поближе и ложился в траву, прячась от Мерси.
– Только и делает, что поет, – неодобрительно заметил Сет.
– Она молится, – заступился Джон. – За Абеля.
При упоминании об Абеле мальчики умолкли и задумчиво уставились на свои башмаки. Наконец голос Кэсси стих.
– Эфраим позвал меня с собой, – внезапно сказал Сет.
– Ты согласился? – спросил Дандо.
Сет помотал головой:
– Я с ними не вожусь.
– И я, – подхватил Тобит.
– Никто из нас не водится, – сказал Дандо. – Правда, Джон?
Джон кивнул.
Первым перестал приходить Тобит. Сет, Дандо и Джон сидели на краю желоба, болтая пальцами в холодной воде, и обсуждали предательство товарища.
– Я узнал кое-что про Марпота, – в качестве утешения сообщил Дандо. – Мэг Риверетт говорила моей матушке, а я услышал. Он скрывается.
– Марпот? – изумился Джон. – С чего вдруг? – Ему вспомнился тяжелый, пристальный взгляд церковного старосты.
– Его епископ на суд вызвал, – продолжал Дандо. – Марпот заставил одну бабу плясать нагишом, на зойлендский манер.
– А зачем? – спросил Сет.
– Не знаю.
Мальчики потрясли головами, дивясь непостижимым причудам взрослых.
– А что, если он все-таки прав? – снова заговорил Дандо. – Что, если ведьма и вправду есть?
– Чего ж они ее никак не найдут-то? – с сомнением произнес Сет.
– Так они еще не всех допытали, – ответил Дандо. – За Хакстейблов пока не принимались.
– У Марпота духу не хватает.
– Они и сюда еще не наведывались. – Сет покосился на Джона. – Я не говорю, что ведьму вообще найдут или что-нибудь такое.
Джон кивнул и оглянулся на луг. Отец Эфраима Клафа и остальные хозяевами расхаживали по деревне, стуча в любые двери по своему выбору. При одной мысли, что они заявятся к ним и выволокут мать из хижины, мальчика замутило. Что он будет делать, если молельщики разденут ее догола, как старую Конни Каллендер? Или погонят хлыстами к церкви?
Следующим откололся Дандо. Джон и Сет обменивались неловкими обрывистыми фразами, но скоро бессвязный разговор сошел на нет. Оба вздохнули с облегчением, когда вдали полилось пение Кэсси.
– Эфраим тут давеча похвалялся, – сказал Сет потом. – Дескать, его отец намерен допросить твою мамашу. Хочет ее испытать.
– Как испытать? – Джон старался говорить небрежным тоном.
– Не знаю. – Сет упорно смотрел в землю. – Я только это слышал. – Он встал, собираясь проскользнуть обратно сквозь живую изгородь. – Ладно, мне пора.
– До завтра! – крикнул Джон, но кусты уже сомкнулись за мальчиком.
Сет не ответил. Назавтра Джон прождал напрасно.
Он стал проводить все дни наверху. Блуждая по террасам склона, он слышал колокольчик Марпота внизу и видел, как у длинного приземистого дома выстраиваются рядами люди во всем темном. Очередная фигура в белой простыне шаткой поступью выходила наружу, и Джон живо представлял резкие крики и издевательский смех молельщиков, которые гнали злосчастного грешника к церкви, стегая длинными хлыстами.
Вечерами он по-прежнему бродил по лугу в ожидании, когда Кэсси запоет, но из дома Старлингов не раздавалось ни звука. Когда Джон услышал ее пение в следующий раз, оно звучало тише и глуше, разливаясь в недвижном вечернем воздухе. И доносилось оно из церкви.
Мелодия псалма скользила по голым стенам и потолку, текла вдоль скамей и завивалась вокруг темной башни кафедры. Слова ложились на холодный каменный пол. Сердце Кэсси переполнялось восторгом. Она думала о маленьких камешках, которые собрала в расшитый мешочек. Она знала их все до единого, помнила, как жалит и кусает каждый из них, когда она становится на него коленом. Сейчас было слышно, как они поскрипывают под ней на шершавых каменных плитах.
Святой Клодок вышел на ведьму с факелом и топором. Он изрубил ее буковые столы, спалил ее дворец. Теперь ведьма вернулась. Но на сей раз ее поджидал здесь брат Тимоти. Он и Кэсси довершат дело, начатое святым Клодоком. Они подвергнут ведьму жестокому испытанию.
Кэсси знала толк в жестоких испытаниях. Она вытащила из чепца булавку, подсунула под почерневший ноготь и принялась, как всегда медленно, загонять острие в незарастающую воспаленную ранку. Ведьмы не чувствуют боли, напомнила она себе. Из них не истекает кровь. Когда на пол упала первая алая капля, девочка начала молиться.
Она благодарила Бога за жизнь, дарованную ей и ее близким, за старую жизнь в родительском доме и за новую жизнь с братом Тимоти, Клафами и всеми остальными. Она молилась, чтобы Абель и отец нашли путь к обетованному Саду. Чтобы все жители деревни нашли путь туда. И все до единого жители долины, от сэра Уильяма до Тома Хоба.
Время пришло. Так сказал брат Тимоти.
Когда умерла Мэри, Кэсси просила Бога забрать и ее тоже, но Бог не внял. Ведьма скрывается среди них, сказал брат Тимоти. Во искупление своих грехов Кэсси должна ее найти. Каждое воскресенье она молилась в буковой роще на краю луга и уже почти потеряла надежду, что Бог отзовется. Но наконец Он прислал того, кто был ей нужен.
Кэсси словно воочию видела его окровавленное испуганное лицо, вскинутое к ней от водяного желоба.
Боль ползла от коленей вверх, проникая в самые кости. По булавке, дрожа, стекала вторая капелька крови. Сегодня досчитаю до дюжины, решила девочка. С края луга она наблюдала за Джоном Сандаллом – крохотным пятнышком, снующим туда-сюда далеко наверху. Потом увидела женщину, пробирающуюся сквозь густой ежевичник и исчезающую в лесу Баклы. И тотчас все стало ясно. Вскочив на ноги и подобрав подол, Кэсси почувствовала, как воля Божья потекла у нее по жилам, побуждая скорее бежать к брату Тимоти.
Темная фигура нависла над ней. Мгновением позже рядом опустился на колени мужчина. Кэсси думала, что сгорит от стыда, когда он стащил с нее коричневое шерстяное платье. Он сурово отчитал за невоздержный язык и неразборчивость: ну допустимо ли разговаривать с сыном Сюзанны Сандалл? Но Кэсси снесла бы и сотню таких наказаний. Она – посланница Божья, сказал он. Теперь голубые глаза мужчины встретились с голубыми глазами девочки.
– Ты готова, сестра Кассандра?
Просто колыхание мрака, подумал Джон в первый момент. Надсадный кашель матери погнал его к ручью за водой. Он стоял на лугу, сжимая в руках кувшин. Высоко на склоне что-то двигалось. Мальчику почудилось, будто в темных зарослях бузины мелькнул изорванный белый вымпел. Кто-то спускался. Джон неподвижно стоял перед дверью хижины. Только когда фигура достигла самой нижней террасы, он узнал знакомый чепец.
По высокой траве луга шагала Кэсси. Но когда она немного приблизилась, Джон увидел ковыляющую походку и неуклюжие, дерганые движения. Внезапно девочка споткнулась и упала. Джон уронил кувшин и подбежал к ней, протягивая руку, но тут же испуганно отшатнулся.
На Кэсси живого места не было от ссадин и царапин. Ноги сплошь исчерчены багровыми полосами. Шерстяное платье изодрано в клочья. Руки до локтя иссечены в кровь, – верно, лицо прикрывала.
– Кэсси?
– Я знаю, кто ведьма.
Ее голубые глаза казались почти черными в сумерках.
– Пойдем к нам, – позвал Джон. – Мама тебе поможет.
Но она помотала головой, с трудом вставая с земли:
– Я видела, как она ходила туда. – Кэсси указала взглядом на темную стену леса над долиной.
– Туда нет пути, – ответил Джон. – Там повсюду непролазные колючки, помнишь?
– Они для нее не преграда. Я же говорила тебе. Ведьмы не кровят.
Сердце у него оборвалось. Он услышал призывное бренчание колокольчика на деревенском лугу внизу и ответные крики, приглушенные расстоянием.
– Бог послал тебя мне в помощь. – Кэсси, спотыкаясь и оступаясь, зашагала через луг. – Ты привел меня к ней, Джон.
– Кэсси, подожди! – взмолился он, устремляясь за ней, но девочка уже спрыгнула с откоса.
Они вдвоем полусбежали-полускатились к подножью. Поднимаясь на ноги около водяного желоба, он услышал знакомый голос:
– Давненько не видались.
Из кустов живой изгороди вышел Эфраим Клаф. Джон выпрямился и посмотрел в лицо своему давнему врагу. Эфраим взглянул на Кэсси:
– Эй, что ты с ней сотворил, ведьмак? – Он повернулся в сторону Двухакрового поля и проорал: – Я нашел ее! Сюда!
Внутри у Джона разлился тошнотворный холодок, знакомый и нежеланный. Но одновременно в нем вдруг вскипел и гнев на собственное малодушие. Несколько секунд он буравил взглядом толстощекую густобровую физиономию, потом с воплем прыгнул вперед. Первый удар пришелся Эфраиму по макушке: костяшки пальцев обожгло болью, а противник лишь удивленно крякнул. Зато второй, боковой удар оказался удачным: громко хрустнули носовые хрящи, Эфраим вскрикнул и схватился за лицо. В приступе головокружительной отваги Джон накинулся на противника, свалил с ног, и они покатились по тропинке, беспорядочно колотя кулаками и пинаясь. Клаф был крупнее и сильнее, но Джону придавал силы гнев. Краем глаза он видел, как Кэсси шатко бредет прочь. Слышал звон колокольчика вдали. Он бил снова и снова, не чувствуя ответных ударов. Наконец уселся противнику на грудь, крепко придавив коленями руки. Из носа Эфраима хлестала кровь.
– Давай-давай, ведьмин сынок, – с издевкой прохрипел он. – Посмотрим, как потом запоет твоя мамаша.
Его слова привели Джона в еще сильнейшее бешенство. Он занес кулак. Сейчас он хрястнет в ненавистную физиономию со всей мочи. И будет бить, бить, бить, пока Эфраим не затихнет. Но едва он собрался нанести первый удар, как кто-то схватил его за плечо и рывком оттащил назад. К нему вплотную придвинулось разъяренное лицо матери.
– Где тебя носит? – прошипела она. – Бежим, Джон! Скорее!
Они снова бежали, бежали во весь дух через темный луг к первому откосу, и высокая трава хлестала по ногам. Снова ночной воздух отдавал маслянистым дымом и грохот котлов и сковород смешивался с воплями селян. Снова Джон слышал жесткое, хриплое дыхание матери. Увесистая сума болталась между ними, билась о колени. Размахивая руками, они взобрались на первый уступ. Потом на следующий и на следующий, в лихорадочной спешке. Только когда их обступили призрачные заросли дрока и кустарника, они оглянулись назад.
Мерцающие огоньки плотным кольцом окружали их хижину: там собирались деревенские жители. Пока Джон с матерью смотрели, первый факел, брошенный из толпы, прочертил в темноте огненную дугу и упал на крышу. Трепещущие бледно-желтые языки пламени жадно лизнули солому и расползлись во все стороны.
В ночи взметнулся столб красного огня. Темная людская масса колыхалась вокруг хижины, то подкатывая, то откатывая прочь. Джону не было необходимости видеть озаренные факелами лица. Он и так знал, что там собрались не только молельщики во главе с Марпотом, но и все жители деревни: Фентоны, Чаффинги, Дейры, Кэндлинги, женщины, что всегда сидели на задних скамьях в церкви и столь часто стучались к ним в дверь после наступления темноты, – все они, со своими дочерьми и сыновьями. На лицах Сета, Дандо и Тобита словно бы оттиснулось угрюмое густобровое лицо Эфраима. Один только Абель, умирающий от лихорадки в своей постели, не отступился от него. Огонь охватил хижину целиком, и Джону почудилось, будто пламя побежало у него по жилам, разнося жар по всему телу. Я был прав, подумал он. Я и Эфраим, оба были правы. Они с матерью чужие здесь. Всегда были чужими.
Мальчик посмотрел на мать. Она стояла, зажимая ладонями рот, с расширенными от ужаса глазами. Внизу полыхала хижина, в воздухе густо пахло дымом. Джон потянулся к ней, взял за руку:
– Ма?
Но она смогла лишь потрясти головой.
Они стали подниматься дальше, и уже скоро густой ежевичник обступал их со всех сторон, вытягивал к ним толстые игловатые лапы. Едва заметной тропинкой они пробирались через заросли, и сума тяжело болталась между ними. Когда на самом верху склона перед ними встала последняя ощетинившаяся шипами преграда, мать обхватила Джона обеими руками – и в следующий миг вместе с ним ринулась прямо в колючую чащу.
«Сейчас меня шипами всего издерет, как Кэсси», – пронеслось в голове у мальчика. Он вздрогнул, когда по ногам шоркнули первые ветки… Но стебли и листья шелестели вокруг него, не причиняя вреда. Казалось, мать раздвинула ежевичник с такой же легкостью, с какой Моисей раздвинул море. Выбравшись из зарослей с другой стороны, Джон не обнаружил на себе ни единой царапины. Чудеса, да и только! Поймав его изумленный взгляд, Сюзанна взяла первый попавшийся стебель и пропустила сквозь кулак – шипы посыпались, точно горох из стручка.
– Ложный терновник.
Джон кивнул и поднял взгляд. На верху откоса, одетые морщинистой корой, вздымались древние стволы леса Баклы, подобные колоннам, подпирающим массивные своды. Джон сгреб в кучу сухие листья, и они с матерью улеглись. Далеко внизу тлела их хижина – красный глаз, злобно глядящий из темноты. Глубоко в душе Джона пылал раскаленный уголек гнева.
Застрекотала сорока. Засверкало солнце. Джон открыл глаза и тотчас прищурился от ослепительного света. На краткий счастливый миг он задался вопросом, как так вышло, что он лежит здесь, на ложе из листьев, у самого леса Баклы. Потом память раздула тлеющий огонь: крики, вопли, языки пламени, знакомые лица слились в одну воющую массу. Мальчик почувствовал, как красный уголек гнева внутри его укрепляется прочнее.
Рядом спала матушка, разметав длинные черные волосы по земле. Когда Джон встал, она пошевелилась. Мальчик посмотрел вниз, на остов хижины на краю луга. Над черными обугленными стенами все еще курился дым. На плечо ему легла ладонь матери.
– Ты говорила, что наше место здесь, – с горечью проговорил он. – Что у нас больше права жить здесь, чем у любого из них.
– Так и есть.
Но матушка не обращала внимания ни на сожженную хижину, ни хотя бы на деревню. Куда же она смотрит? Его взгляд проскользил по долине, перепрыгивая через живые изгороди и рощи, пробежал по извивам реки, исчезающим вдали, и взлетел к гребню высокой горы в самом конце долины. Там были сторожка, церковный шпиль и громадный домина. Так вот оно что!
– Ты служила там! – воскликнул Джон.
Сюзанна потерла воспаленные глаза:
– Да, Джон. Я там служила.
– Но ты вернулась сюда.
– У меня не было выбора.
Еще одна загадка, подумал он. Даже сейчас.
– Ты обещала научить меня.
– И научу, – коротко ответила мать. – Пойдем.
Она взвалила суму на плечо и повернулась к лесу. Джон уже было двинулся за ней, как вдруг внимание его привлекла вспышка света.
Исходила она от огромного дома вдали. За ней последовала вторая вспышка, и третья, и четвертая… Там поочередно распахиваются окна в одном этаже, сообразил Джон. И солнце отсверкивает от стекол. Он еще с минуту стоял и наблюдал за яркими вспышками, похожими на световые сигналы, посылаемые в другой конец долины. Потом повернулся и пошел следом за матерью в лес Баклы.
В парадной приемной зале к ее величеству подойдут знатные дамы. Но они не раскроют рта, покуда она сама не обратится к ним. Во внутренних покоях, расположенных далее, свитным фрейлинам дозволяется поприветствовать ее величество, но горе той, кто осмелится заговорить с ней. За внутренними покоями следует гостиная зала, где действуют иные правила. Там самые любимые фрейлины ее величества могут обращаться к ней, не дожидаясь особого разрешения, – а такую привилегию, напомнила себе леди Лукреция, имеют по праву общественного положения лишь супруги и возлюбленные королей, приезжающих с визитом. Гостиная всегда шелестит шепотами и доверительными шушуканьями, гудит сплетнями и слухами, советами и наставлениями. Но это еще не самое сокровенное святилище. В дальнем конце этой оживленно жужжащей капсулы находится дверь в опочивальню.
Никому, кроме камер-фрейлин королевы, не позволяется заходить туда, а из них лишь одна может сидеть рядом с ее величеством, обращаться с ее величеством сколь угодно непринужденно и пользоваться особым благоволением ее величества – а именно Хранительница Подножной Скамейки.
Это и есть леди Лукреция.
Поэтому после утренней службы в часовне именно леди Лукреция взяла ее величество за безвольную мягкую руку и, не обращая внимания на знакомую резь в желудке, быстро повела прочь.
– Скорее, скорее, – подгоняла она ее величество, когда они вдвоем пробирались сквозь толпу верующих.
Подгонять Хранительнице Подножной Скамейки разрешалось. А поторопиться сейчас было очень желательно, поскольку первые группы придворных слуг уже валили навстречу по проходу, выстраиваясь вереницей, чтобы проследовать в дворцовую часовню. Две дамы проскользнули в дальнюю дверь и стали спускаться по ступенькам. Сердце у леди Лукреции так и прыгало в груди. От счастья, подумала она, взяв ее величество под локоть, чтобы свести вниз. Поддерживать под локоть, безусловно, разрешалось.
Они зашагали через внутренний хозяйственный двор. У леди Лукреции опять скрутило желудок. Утренние часы самые тяжелые, размышляла она, проходя мимо нужников, – здесь ее величество и Хранительница Подножной Скамейки всегда морщили нос от вони. В полутемном туннеле, мощенном булыжником, сновали взад-вперед слуги и носильщики с ручными тележками. Кухни отрыгивали своими обычными запахами и шумами. Леди Лукреция подавила желание схватиться за живот и понудила себя подумать о залитой солнцем галерее, о гобеленах и коврах, ярко расцвеченных воображением, об анфиладе комнат, через которую они скоро пройдут. Она с беспокойством покосилась на ее величество, но пока все шло по плану. Потом, у входа в кухни, они увидели мальчишку.
В церкви наступила тишина. Преподобный Хоул просто стоял и смотрел, ничего не предпринимая.
– Нас будет направлять наша вера, – возгласил церковный староста. – Если средь нас ходит ведьма, мы найдем ее. Мы заглянем в душу каждого. – И добавил, вскинув взгляд на кафедру: – Разумеется, если отец Хоул позволит.
Так начались слушания.
– А ну-ка, тихо там! – рявкнул сейчас Арон на Конни Каллендер, которая перенесла тяжесть тела с одного колена на другое и раздраженно заворчала.
Марпот отдал указания ясные и четкие, знал священник. Рта не открывать, глаз не подымать. Для ослушников – колодки у общинного выгона. Сейчас в них сидел Том Хоб. Колодки или чего похуже, подумал отец Хоул. Крайним в ряду коленопреклоненных стоял Джейк Старлинг, уставившись в пол и шевеля губами в беззвучной молитве. Один глаз у него полностью заплыл багровым кровоподтеком.
Некоторые допытуемые оказались неподатливыми, объяснял брат Тимоти. Они могли стоять на коленях перед престолом до самой ночи, пока все прочие свидетельствовали об их правых и неправых деяниях. Они могли упорствовать до рассвета, а то и до позднего утра. Но в конце концов по деревне разносилась весть об их покаянии, и они облачались в белые простыни. Тогда у дома старосты собирались толпой молельщики со своими длинными розгами и резким смехом, чтобы гнать нечестивцев до церкви. Эти люди насмехались над Богом, говорил Марпот. Теперь Бог насмехается над ними.
Отец Хоул тоже уперся взглядом в пол. Давеча Джон Сандалл рисовал пальму на этих каменных плитах, и рука мальчика дрожала сильнее, чем у него по утрам, до первого глотка спиртного. Сколько лет прошло с тех пор, как Сюзанна Сандалл вернулась в деревню? Одиннадцать? Он вспомнил, как она появилась здесь на другой день после смерти леди Анны, когда вся церковь была завешена траурными полотнищами по приказу сэра Уильяма. Появилась со вздутым чревом, где уже жил младенец, который годы спустя возьмет мел и нарисует пальму. Неделю назад они с ней смотрели с порога хижины, как парнишка идет через луг. «Что-то станется с ним?» – тяжело вздохнула Сюзанна. Она вытянула из него обещание, и теперь оно тяготило душу. Священник чувствовал страшную усталость. Усталость и жажду.
Воздух снаружи был влажный. Над деревенским лугом разносился храп Тома Хоба. В доме Марпота горели огни, но остальные дома стояли темные. Поначалу иные вешали ветку крушины над дверью, но последователи Тимоти Марпота все их посрывали. Старые обычаи, подумал отец Хоул. Старые страхи.
– Только чистый душой способен увидеть ведьму, – сказал священнику голубоглазый мужчина, стоявший между Ароном Клафом и его угрюмым сыном Эфраимом. – Вот почему она нападает на невинных. Чтобы они не успели разглядеть ее подлинное обличье. Ибо ребенок обязательно опознает ведьму, святой отец. Уж вы мне поверьте.
Но отец Хоул помнил согбенного старца в голубом балахоне. Неужели он стал бы избивать деревенских дурачков? Или заставлять старух часами стоять на коленях? Неужели он послал бы ведьму, чтоб травила детей? Из прошлого, отделенного от него четырьмя десятилетиями, до отца Хоула донесся звон бьющихся стекол.
«Глупости!» – сурово одернул себя он. Церковный староста – не зойлендский фанатик. Болезнь уйдет. Обещание, данное Сюзанне Сандалл, утратит силу. Преподобный Хоул стоял один на краю пустынного луга.
«Пальма возвышается», – пробормотал он. Потом повернулся и побрел к своему дому.
Болезнь перепрыгивала из одного дома в другой, носилась взад-вперед по деревне. Пораженные ею дети сначала горели в лихорадке, потом исходили рвотой. Как и предрекала Мерси Старлинг. Под конец, сказала Джону матушка, несчастные извивались и корчились от боли, как насаженный на булавку червь.
После гневной вспышки Мерси она настрого запретила ему ходить в деревню. С утра Джон взбирался на склон и бродил знакомыми путями, пока дневной зной не прогонял его вниз, в буковую рощицу на краю луга. Там он ждал и прислушивался.
Порой Джон сидел в тени до самого вечера. А в иные дни ждал не дольше нескольких минут, напрягая слух и поглядывая вниз по откосу. Потом раздавался шорох живой изгороди, кусты раздвигались, и из них одно за другим появлялись знакомые лица.
Дандо ускользал из дому при любой возможности. Сету было труднее: мать таскала его в церковь каждый божий день. А Тобит приходил когда вздумается. Мальчики усаживались над журчащим водяным желобом.
– Моя мама говорит, что Мерси Старлинг давно спятила с ума, – сообщил Дандо.
– А моя говорит, что Джейк не многим лучше, – добавил Сет.
Они посмотрели вдоль тропы, словно могли увидеть сквозь заросли бузины и боярышника домик с белым фасадом.
– Ты слыхал про Мэдди Оддбоун? – спросил Дандо. – У нее воды отошли прямо на молельном собрании у Марпота. Но ее так и не отпустили до самого вечера.
– А как вам история со старой Конни Каллендер? – ухмыльнулся Тобит. – Арон Клаф обещал обойтись с ней помягче. А потом они раздели ее догола и заставили полдня стоять на коленях…
– Догола? – удивился Дандо. – Конни Каллендер?
Джон вспомнил старуху, тихо заговорившую с ним возле церкви. Представить ее голой было трудно.
– Эфраим ее видел, – хихикнул Тобит.
Джон и Сет переглянулись. Но прежде чем они успели поинтересоваться, с какой такой стати Тобит разговаривал с Эфраимом, до них доплыл откуда-то издали тонкий нежный голос, постепенно набирающий силу, взмывающий ввысь на первых протяжных нотах. Хрустальный девичий голос, выпевающий слова псалма. Джон напряженно прислушался. Тобит делано закатил глаза:
– Опять она за свое.
Кэсси пела псалмы каждый день в этот час. Иногда она пела и по вечерам. Тогда Джон шел через луг к откосу, под которым стоял домик Старлингов, подкрадывался поближе и ложился в траву, прячась от Мерси.
– Только и делает, что поет, – неодобрительно заметил Сет.
– Она молится, – заступился Джон. – За Абеля.
При упоминании об Абеле мальчики умолкли и задумчиво уставились на свои башмаки. Наконец голос Кэсси стих.
– Эфраим позвал меня с собой, – внезапно сказал Сет.
– Ты согласился? – спросил Дандо.
Сет помотал головой:
– Я с ними не вожусь.
– И я, – подхватил Тобит.
– Никто из нас не водится, – сказал Дандо. – Правда, Джон?
Джон кивнул.
Первым перестал приходить Тобит. Сет, Дандо и Джон сидели на краю желоба, болтая пальцами в холодной воде, и обсуждали предательство товарища.
– Я узнал кое-что про Марпота, – в качестве утешения сообщил Дандо. – Мэг Риверетт говорила моей матушке, а я услышал. Он скрывается.
– Марпот? – изумился Джон. – С чего вдруг? – Ему вспомнился тяжелый, пристальный взгляд церковного старосты.
– Его епископ на суд вызвал, – продолжал Дандо. – Марпот заставил одну бабу плясать нагишом, на зойлендский манер.
– А зачем? – спросил Сет.
– Не знаю.
Мальчики потрясли головами, дивясь непостижимым причудам взрослых.
– А что, если он все-таки прав? – снова заговорил Дандо. – Что, если ведьма и вправду есть?
– Чего ж они ее никак не найдут-то? – с сомнением произнес Сет.
– Так они еще не всех допытали, – ответил Дандо. – За Хакстейблов пока не принимались.
– У Марпота духу не хватает.
– Они и сюда еще не наведывались. – Сет покосился на Джона. – Я не говорю, что ведьму вообще найдут или что-нибудь такое.
Джон кивнул и оглянулся на луг. Отец Эфраима Клафа и остальные хозяевами расхаживали по деревне, стуча в любые двери по своему выбору. При одной мысли, что они заявятся к ним и выволокут мать из хижины, мальчика замутило. Что он будет делать, если молельщики разденут ее догола, как старую Конни Каллендер? Или погонят хлыстами к церкви?
Следующим откололся Дандо. Джон и Сет обменивались неловкими обрывистыми фразами, но скоро бессвязный разговор сошел на нет. Оба вздохнули с облегчением, когда вдали полилось пение Кэсси.
– Эфраим тут давеча похвалялся, – сказал Сет потом. – Дескать, его отец намерен допросить твою мамашу. Хочет ее испытать.
– Как испытать? – Джон старался говорить небрежным тоном.
– Не знаю. – Сет упорно смотрел в землю. – Я только это слышал. – Он встал, собираясь проскользнуть обратно сквозь живую изгородь. – Ладно, мне пора.
– До завтра! – крикнул Джон, но кусты уже сомкнулись за мальчиком.
Сет не ответил. Назавтра Джон прождал напрасно.
Он стал проводить все дни наверху. Блуждая по террасам склона, он слышал колокольчик Марпота внизу и видел, как у длинного приземистого дома выстраиваются рядами люди во всем темном. Очередная фигура в белой простыне шаткой поступью выходила наружу, и Джон живо представлял резкие крики и издевательский смех молельщиков, которые гнали злосчастного грешника к церкви, стегая длинными хлыстами.
Вечерами он по-прежнему бродил по лугу в ожидании, когда Кэсси запоет, но из дома Старлингов не раздавалось ни звука. Когда Джон услышал ее пение в следующий раз, оно звучало тише и глуше, разливаясь в недвижном вечернем воздухе. И доносилось оно из церкви.
Мелодия псалма скользила по голым стенам и потолку, текла вдоль скамей и завивалась вокруг темной башни кафедры. Слова ложились на холодный каменный пол. Сердце Кэсси переполнялось восторгом. Она думала о маленьких камешках, которые собрала в расшитый мешочек. Она знала их все до единого, помнила, как жалит и кусает каждый из них, когда она становится на него коленом. Сейчас было слышно, как они поскрипывают под ней на шершавых каменных плитах.
Святой Клодок вышел на ведьму с факелом и топором. Он изрубил ее буковые столы, спалил ее дворец. Теперь ведьма вернулась. Но на сей раз ее поджидал здесь брат Тимоти. Он и Кэсси довершат дело, начатое святым Клодоком. Они подвергнут ведьму жестокому испытанию.
Кэсси знала толк в жестоких испытаниях. Она вытащила из чепца булавку, подсунула под почерневший ноготь и принялась, как всегда медленно, загонять острие в незарастающую воспаленную ранку. Ведьмы не чувствуют боли, напомнила она себе. Из них не истекает кровь. Когда на пол упала первая алая капля, девочка начала молиться.
Она благодарила Бога за жизнь, дарованную ей и ее близким, за старую жизнь в родительском доме и за новую жизнь с братом Тимоти, Клафами и всеми остальными. Она молилась, чтобы Абель и отец нашли путь к обетованному Саду. Чтобы все жители деревни нашли путь туда. И все до единого жители долины, от сэра Уильяма до Тома Хоба.
Время пришло. Так сказал брат Тимоти.
Когда умерла Мэри, Кэсси просила Бога забрать и ее тоже, но Бог не внял. Ведьма скрывается среди них, сказал брат Тимоти. Во искупление своих грехов Кэсси должна ее найти. Каждое воскресенье она молилась в буковой роще на краю луга и уже почти потеряла надежду, что Бог отзовется. Но наконец Он прислал того, кто был ей нужен.
Кэсси словно воочию видела его окровавленное испуганное лицо, вскинутое к ней от водяного желоба.
Боль ползла от коленей вверх, проникая в самые кости. По булавке, дрожа, стекала вторая капелька крови. Сегодня досчитаю до дюжины, решила девочка. С края луга она наблюдала за Джоном Сандаллом – крохотным пятнышком, снующим туда-сюда далеко наверху. Потом увидела женщину, пробирающуюся сквозь густой ежевичник и исчезающую в лесу Баклы. И тотчас все стало ясно. Вскочив на ноги и подобрав подол, Кэсси почувствовала, как воля Божья потекла у нее по жилам, побуждая скорее бежать к брату Тимоти.
Темная фигура нависла над ней. Мгновением позже рядом опустился на колени мужчина. Кэсси думала, что сгорит от стыда, когда он стащил с нее коричневое шерстяное платье. Он сурово отчитал за невоздержный язык и неразборчивость: ну допустимо ли разговаривать с сыном Сюзанны Сандалл? Но Кэсси снесла бы и сотню таких наказаний. Она – посланница Божья, сказал он. Теперь голубые глаза мужчины встретились с голубыми глазами девочки.
– Ты готова, сестра Кассандра?
Просто колыхание мрака, подумал Джон в первый момент. Надсадный кашель матери погнал его к ручью за водой. Он стоял на лугу, сжимая в руках кувшин. Высоко на склоне что-то двигалось. Мальчику почудилось, будто в темных зарослях бузины мелькнул изорванный белый вымпел. Кто-то спускался. Джон неподвижно стоял перед дверью хижины. Только когда фигура достигла самой нижней террасы, он узнал знакомый чепец.
По высокой траве луга шагала Кэсси. Но когда она немного приблизилась, Джон увидел ковыляющую походку и неуклюжие, дерганые движения. Внезапно девочка споткнулась и упала. Джон уронил кувшин и подбежал к ней, протягивая руку, но тут же испуганно отшатнулся.
На Кэсси живого места не было от ссадин и царапин. Ноги сплошь исчерчены багровыми полосами. Шерстяное платье изодрано в клочья. Руки до локтя иссечены в кровь, – верно, лицо прикрывала.
– Кэсси?
– Я знаю, кто ведьма.
Ее голубые глаза казались почти черными в сумерках.
– Пойдем к нам, – позвал Джон. – Мама тебе поможет.
Но она помотала головой, с трудом вставая с земли:
– Я видела, как она ходила туда. – Кэсси указала взглядом на темную стену леса над долиной.
– Туда нет пути, – ответил Джон. – Там повсюду непролазные колючки, помнишь?
– Они для нее не преграда. Я же говорила тебе. Ведьмы не кровят.
Сердце у него оборвалось. Он услышал призывное бренчание колокольчика на деревенском лугу внизу и ответные крики, приглушенные расстоянием.
– Бог послал тебя мне в помощь. – Кэсси, спотыкаясь и оступаясь, зашагала через луг. – Ты привел меня к ней, Джон.
– Кэсси, подожди! – взмолился он, устремляясь за ней, но девочка уже спрыгнула с откоса.
Они вдвоем полусбежали-полускатились к подножью. Поднимаясь на ноги около водяного желоба, он услышал знакомый голос:
– Давненько не видались.
Из кустов живой изгороди вышел Эфраим Клаф. Джон выпрямился и посмотрел в лицо своему давнему врагу. Эфраим взглянул на Кэсси:
– Эй, что ты с ней сотворил, ведьмак? – Он повернулся в сторону Двухакрового поля и проорал: – Я нашел ее! Сюда!
Внутри у Джона разлился тошнотворный холодок, знакомый и нежеланный. Но одновременно в нем вдруг вскипел и гнев на собственное малодушие. Несколько секунд он буравил взглядом толстощекую густобровую физиономию, потом с воплем прыгнул вперед. Первый удар пришелся Эфраиму по макушке: костяшки пальцев обожгло болью, а противник лишь удивленно крякнул. Зато второй, боковой удар оказался удачным: громко хрустнули носовые хрящи, Эфраим вскрикнул и схватился за лицо. В приступе головокружительной отваги Джон накинулся на противника, свалил с ног, и они покатились по тропинке, беспорядочно колотя кулаками и пинаясь. Клаф был крупнее и сильнее, но Джону придавал силы гнев. Краем глаза он видел, как Кэсси шатко бредет прочь. Слышал звон колокольчика вдали. Он бил снова и снова, не чувствуя ответных ударов. Наконец уселся противнику на грудь, крепко придавив коленями руки. Из носа Эфраима хлестала кровь.
– Давай-давай, ведьмин сынок, – с издевкой прохрипел он. – Посмотрим, как потом запоет твоя мамаша.
Его слова привели Джона в еще сильнейшее бешенство. Он занес кулак. Сейчас он хрястнет в ненавистную физиономию со всей мочи. И будет бить, бить, бить, пока Эфраим не затихнет. Но едва он собрался нанести первый удар, как кто-то схватил его за плечо и рывком оттащил назад. К нему вплотную придвинулось разъяренное лицо матери.
– Где тебя носит? – прошипела она. – Бежим, Джон! Скорее!
Они снова бежали, бежали во весь дух через темный луг к первому откосу, и высокая трава хлестала по ногам. Снова ночной воздух отдавал маслянистым дымом и грохот котлов и сковород смешивался с воплями селян. Снова Джон слышал жесткое, хриплое дыхание матери. Увесистая сума болталась между ними, билась о колени. Размахивая руками, они взобрались на первый уступ. Потом на следующий и на следующий, в лихорадочной спешке. Только когда их обступили призрачные заросли дрока и кустарника, они оглянулись назад.
Мерцающие огоньки плотным кольцом окружали их хижину: там собирались деревенские жители. Пока Джон с матерью смотрели, первый факел, брошенный из толпы, прочертил в темноте огненную дугу и упал на крышу. Трепещущие бледно-желтые языки пламени жадно лизнули солому и расползлись во все стороны.
В ночи взметнулся столб красного огня. Темная людская масса колыхалась вокруг хижины, то подкатывая, то откатывая прочь. Джону не было необходимости видеть озаренные факелами лица. Он и так знал, что там собрались не только молельщики во главе с Марпотом, но и все жители деревни: Фентоны, Чаффинги, Дейры, Кэндлинги, женщины, что всегда сидели на задних скамьях в церкви и столь часто стучались к ним в дверь после наступления темноты, – все они, со своими дочерьми и сыновьями. На лицах Сета, Дандо и Тобита словно бы оттиснулось угрюмое густобровое лицо Эфраима. Один только Абель, умирающий от лихорадки в своей постели, не отступился от него. Огонь охватил хижину целиком, и Джону почудилось, будто пламя побежало у него по жилам, разнося жар по всему телу. Я был прав, подумал он. Я и Эфраим, оба были правы. Они с матерью чужие здесь. Всегда были чужими.
Мальчик посмотрел на мать. Она стояла, зажимая ладонями рот, с расширенными от ужаса глазами. Внизу полыхала хижина, в воздухе густо пахло дымом. Джон потянулся к ней, взял за руку:
– Ма?
Но она смогла лишь потрясти головой.
Они стали подниматься дальше, и уже скоро густой ежевичник обступал их со всех сторон, вытягивал к ним толстые игловатые лапы. Едва заметной тропинкой они пробирались через заросли, и сума тяжело болталась между ними. Когда на самом верху склона перед ними встала последняя ощетинившаяся шипами преграда, мать обхватила Джона обеими руками – и в следующий миг вместе с ним ринулась прямо в колючую чащу.
«Сейчас меня шипами всего издерет, как Кэсси», – пронеслось в голове у мальчика. Он вздрогнул, когда по ногам шоркнули первые ветки… Но стебли и листья шелестели вокруг него, не причиняя вреда. Казалось, мать раздвинула ежевичник с такой же легкостью, с какой Моисей раздвинул море. Выбравшись из зарослей с другой стороны, Джон не обнаружил на себе ни единой царапины. Чудеса, да и только! Поймав его изумленный взгляд, Сюзанна взяла первый попавшийся стебель и пропустила сквозь кулак – шипы посыпались, точно горох из стручка.
– Ложный терновник.
Джон кивнул и поднял взгляд. На верху откоса, одетые морщинистой корой, вздымались древние стволы леса Баклы, подобные колоннам, подпирающим массивные своды. Джон сгреб в кучу сухие листья, и они с матерью улеглись. Далеко внизу тлела их хижина – красный глаз, злобно глядящий из темноты. Глубоко в душе Джона пылал раскаленный уголек гнева.
Застрекотала сорока. Засверкало солнце. Джон открыл глаза и тотчас прищурился от ослепительного света. На краткий счастливый миг он задался вопросом, как так вышло, что он лежит здесь, на ложе из листьев, у самого леса Баклы. Потом память раздула тлеющий огонь: крики, вопли, языки пламени, знакомые лица слились в одну воющую массу. Мальчик почувствовал, как красный уголек гнева внутри его укрепляется прочнее.
Рядом спала матушка, разметав длинные черные волосы по земле. Когда Джон встал, она пошевелилась. Мальчик посмотрел вниз, на остов хижины на краю луга. Над черными обугленными стенами все еще курился дым. На плечо ему легла ладонь матери.
– Ты говорила, что наше место здесь, – с горечью проговорил он. – Что у нас больше права жить здесь, чем у любого из них.
– Так и есть.
Но матушка не обращала внимания ни на сожженную хижину, ни хотя бы на деревню. Куда же она смотрит? Его взгляд проскользил по долине, перепрыгивая через живые изгороди и рощи, пробежал по извивам реки, исчезающим вдали, и взлетел к гребню высокой горы в самом конце долины. Там были сторожка, церковный шпиль и громадный домина. Так вот оно что!
– Ты служила там! – воскликнул Джон.
Сюзанна потерла воспаленные глаза:
– Да, Джон. Я там служила.
– Но ты вернулась сюда.
– У меня не было выбора.
Еще одна загадка, подумал он. Даже сейчас.
– Ты обещала научить меня.
– И научу, – коротко ответила мать. – Пойдем.
Она взвалила суму на плечо и повернулась к лесу. Джон уже было двинулся за ней, как вдруг внимание его привлекла вспышка света.
Исходила она от огромного дома вдали. За ней последовала вторая вспышка, и третья, и четвертая… Там поочередно распахиваются окна в одном этаже, сообразил Джон. И солнце отсверкивает от стекол. Он еще с минуту стоял и наблюдал за яркими вспышками, похожими на световые сигналы, посылаемые в другой конец долины. Потом повернулся и пошел следом за матерью в лес Баклы.
Из книги Джона Сатурналла:
О блюде под названием «Воздушный торт из птичьих фаршей»
Истинный Пир своими составными частями имеет тайны, одни легкопостижимые, другие трудные для понимания. Блюда его говорят на языках, способных поставить в тупик высокоученого мужа, однако смиренный повар должен распознать все их. Поскольку воздух, как учил Сатурн, есть небесный сад, повару надлежит переименовать кроны произрастающих в нем деревьев в грядки, а клумбы там суть гнезда, где всякая пернатая дичь, представленная в чудесном многообразии, откармливается и благоденствует. Дабы воздать должное урожаю, собранному в том саду, повару надобно применить свое искусство таким образом, как описано ниже.
Возьмите своих птиц и разделайте каждую в соответствии с ее породой. Рассеките дикую утку, раскройте гуся, развалите лебедя, разымите цаплю, распустите выпь, распластайте журавля, разберите фазана, отворите куропатку, разверните голубей и вальдшнепов, оставьте целыми пару корольковых пеночек. Ощипите и выпотрошите тушки, затем обжарьте до золотистой корочки. Остуженное мясо всех птиц, за изъятием корольковых пеночек, расщепите на волокна в бечевку толщиной, мелко порубите и сдобрите поочередно тмином и шафраном. Взбейте яичные белки до облачной воздушности. Измельченное мясо каждой птицы тщательно смешайте с частью взбитого белка.
Вставьте в глиняный паровой горшок сетку для выпечки. Уложите фарши круговыми слоями, разделяя оные жесткой бумагой, пропитанной чистым сливочным маслом, и помещая мясо крупных птиц ближе к краям горшка, а мясо мелких – ближе к середине. В самый центр кладутся корольковые пеночки. Томите фарши на пару, неотступно наблюдая за ними и убирая одну за другой бумажные прокладки. Когда все фарши поднимутся и схватятся, вытащите из горшка сетку и извлеките из нее «Воздушный торт из птичьих фаршей». Нарежьте тонкими ломтиками, дабы были видны все слои, красные и желтые. Ломтики следует подавать уложенными на обжаренные хлебцы или прямо на фарфоровые тарелки, по вашему усмотрению.
* * *
Правила придворного этикета очень простые, напомнила себе леди Лукреция. В конце концов, она уже столько раз все повторяла.В парадной приемной зале к ее величеству подойдут знатные дамы. Но они не раскроют рта, покуда она сама не обратится к ним. Во внутренних покоях, расположенных далее, свитным фрейлинам дозволяется поприветствовать ее величество, но горе той, кто осмелится заговорить с ней. За внутренними покоями следует гостиная зала, где действуют иные правила. Там самые любимые фрейлины ее величества могут обращаться к ней, не дожидаясь особого разрешения, – а такую привилегию, напомнила себе леди Лукреция, имеют по праву общественного положения лишь супруги и возлюбленные королей, приезжающих с визитом. Гостиная всегда шелестит шепотами и доверительными шушуканьями, гудит сплетнями и слухами, советами и наставлениями. Но это еще не самое сокровенное святилище. В дальнем конце этой оживленно жужжащей капсулы находится дверь в опочивальню.
Никому, кроме камер-фрейлин королевы, не позволяется заходить туда, а из них лишь одна может сидеть рядом с ее величеством, обращаться с ее величеством сколь угодно непринужденно и пользоваться особым благоволением ее величества – а именно Хранительница Подножной Скамейки.
Это и есть леди Лукреция.
Поэтому после утренней службы в часовне именно леди Лукреция взяла ее величество за безвольную мягкую руку и, не обращая внимания на знакомую резь в желудке, быстро повела прочь.
– Скорее, скорее, – подгоняла она ее величество, когда они вдвоем пробирались сквозь толпу верующих.
Подгонять Хранительнице Подножной Скамейки разрешалось. А поторопиться сейчас было очень желательно, поскольку первые группы придворных слуг уже валили навстречу по проходу, выстраиваясь вереницей, чтобы проследовать в дворцовую часовню. Две дамы проскользнули в дальнюю дверь и стали спускаться по ступенькам. Сердце у леди Лукреции так и прыгало в груди. От счастья, подумала она, взяв ее величество под локоть, чтобы свести вниз. Поддерживать под локоть, безусловно, разрешалось.
Они зашагали через внутренний хозяйственный двор. У леди Лукреции опять скрутило желудок. Утренние часы самые тяжелые, размышляла она, проходя мимо нужников, – здесь ее величество и Хранительница Подножной Скамейки всегда морщили нос от вони. В полутемном туннеле, мощенном булыжником, сновали взад-вперед слуги и носильщики с ручными тележками. Кухни отрыгивали своими обычными запахами и шумами. Леди Лукреция подавила желание схватиться за живот и понудила себя подумать о залитой солнцем галерее, о гобеленах и коврах, ярко расцвеченных воображением, об анфиладе комнат, через которую они скоро пройдут. Она с беспокойством покосилась на ее величество, но пока все шло по плану. Потом, у входа в кухни, они увидели мальчишку.