Нортон Мэри. Добывайки

   — Мамочка, не надо, пожалуйста, — взмолилась Арриэтта, — ну, не расстраивайся же так!
   — Как ты не понимаешь… — с трудом начала Хомили; она уставилась на стол, не в состоянии найти убедительные слова, наконец подняла к до­чери осунувшееся лицо. — Детка моя, — сказала она, — ты не знаешь, о чем говоришь. Добывать совсем не так легко. Ты не знаешь… и, слава бо­гу, никогда не узнаешь, — голос ее упал до боязливого шепота, — как там, наверху…
   Арриэтта ничего не сказала. Но через минуту спросила:
   — А как там, наверху?
   Хомили вытерла лицо передником и пригладила волосы.
   — Твой дядюшка Хендрири, — начала она, — отец Эглтины… — И тут она остановилась. — Послушай!.. Что это?
   Издали донесся еле слышный звук… словно защелкнули щеколду.
   — Отец! — воскликнула Хомили.— Ой, на что я похожа! Где гребешок? У них был даже гребешок: крошечный серебряный старинный гребешочек для бровей, выпавший когда-то из ларчика в верхней гостиной. Хо­мили быстро провела им по волосам, сполоснула красные, заплаканные глаза, и, когда появился Под, она, улыбаясь, разглаживала обеими руками передник.
 

Глава четвертая

   Под медленно вошел в комнату все еще с мешком на спине, прислонил к стене шляпную булавку с болтающейся тесемкой и поставил посреди кухонного стола чашку из кукольно­го сервиза, выглядевшую здесь салатницей или суповой миской.
   — Ой, Под… — начала было Хомили.
   — Блюдце тоже принес, — сказал Под. Он скинул с плеч мешок и раз­вязал его. — Принимай! — И он вытащил из мешка блюдце. — Как раз в пару.
   У него было круглое, как булочка с изюмом, лицо, но сейчас щеки его как-то обвисли.
   — Ой, Под, — сказала Хомили, — ты неважно выглядишь. Ты здоров? Под сел на табурет.
   — Вполне, — сказал он.
   — Ты забрался по портьере? — спросила Хомили. — Не надо было это­го делать. Это слишком тебя разволновало…
   Под скорчил непонятную гримасу, глаза его, как на шарнирах, повер­нулись к Арриэтте. Хомили уставилась на мужа, открыв рот, затем обер­нулась к дочке.
   — Ну-ка в постель, Арриэтта, — деловито сказала она. — Быстренько, быстренько, будь умницей, а я принесу тебе ужин.
   — Ну-у, — протянула Арриэтта, — разве мне нельзя посмотреть, что папочка еще добыл?
   — У него ничего больше нет. Только еда. Быстренько в постель! Чаш­ку с блюдцем ты уже видела.
   Арриэтта пошла в столовую, чтобы убрать на место дневник, и замеш­калась, прилаживая свечку на перевернутую кверху острием кнопку, слу­жившую им подсвечником.
   — Что ты там возишься? — ворчливо промолвила Хомили. — Дай ее сюда. Ну вот, видишь, как надо ее ставить? Быстренько ложись и не за­будь аккуратно сложить свои вещи.
   — Спокойной ночи, папочка, — сказала Арриэтта, целуя его в плоскую бледную щеку.
   — Осторожней со светом, — по привычке сказал он, следя за дочкой круглыми глазами, пока она не прикрыла за собой дверь.
   — Ну, Под, — сказала Хомили, когда они остались одни. — В чем де­ло? Что случилось?
   Под без всякого выражения взглянул на нее.
   — Меня «увидели», — сказал он.
   Хомили, словно слепая, протянула вперед руку, нащупала край стола и, держась за него, медленно опустилась на табурет.
   — Ой, Под! — простонала она.
   Наступило молчание. Под пристально смотрел на Хомили, Хомили уставилась на стол. Но вот она подняла белое как мел лицо.
   — Как — «увидели»? Плохо? Под заерзал на месте.
   — Не знаю. Меня «увидели». Это уже плохо.
   — Ни одного из нас, — медленно проговорила Хомили, — не «видели» после дядюшки Хендрири, а его, говорят, за сорок пять лет «видели» пер­вого. — Она вдруг уцепилась обеими руками за стол, видно ей при­шла в голову какая-то ужасная мысль. — И все равно, Под, я отсюда не уйду!
   — Никто тебя и не просит, — сказал Под.
   — Уйти и жить, как Хендрири и Люпи, в барсучьей норе! На другом конце света… среди земляных червей!
   — Всего в двух полях отсюда, за рощей, — сказал Под.
   — Орехи — вот вся их еда. И ягоды. Я не удивлюсь, если они едят мышей…
   — Ты и сама ела мышей, — напомнил ей Под.
   — И всюду сквозняки, и свежий воздух, и дети растут без присмотра, как дикари. Подумай об Арриэтте! — сказала Хомили. — Вспомни, как мы ее воспитали. Единственный ребенок. Она там погибнет. Для Хендрири это не так страшно.
   — Почему? — спросил Под. — У него пятеро.
   — Вот именно потому, — объяснила Хомили. — Когда у тебя пятеро детей, за их воспитанием не очень-то уследишь. Но главное сейчас не это… Кто тебя «увидел»?
   — Мальчик, — сказал Под.
   — Что? — воскликнула Хомили.
   — Мальчик, — Под изобразил руками в воздухе силуэт. — Ну… мальчик…
   — Но в доме же нет… Какой мальчик?
   — Не понимаю. Что значит «какой»? Мальчик в ночной рубашке. Просто мальчик. Ты же знаешь, что такое мальчик.
   — Да, — ответила Хомили. — Я знаю, что такое мальчик. Но вот уже лет двадцать, как в доме нет никаких мальчиков.
   — Не было, — сказал Под, — а теперь есть.
   Хомили молча уставилась на него, и Под храбро встретил ее взгляд.
   — Где он тебя увидел? — спросила наконец Хомили.
   — В классной комнате.
   — А-а… когда ты доставал чашку?
   — Да.
   — У тебя разве нет глаз? — спросила Хомили. — Ты не мог сперва по­смотреть по сторонам?
   — В классной комнате никогда никого не бывает. Больше того, — продолжал он, — и сегодня тоже не было.
   — А где же онбыл?
   — В постели. В детской, или как там она у них зовется. Вот где. Си­дел в постели. А дверь была открыта.
   — Ну, мог бы заглянуть и в детскую.
   — Да как же я мог — на портьере, на полпути от пола!
   — Это там он тебя увидел?
   — Да.
   — С чашкой?
   — Да. Я не мог двинуться ни вверх, ни вниз.
   — Ах, Под, — сказала Хомили. — Не надо было мне тебя пускать. В твои годы…
   — Да нет, не в этом дело, — сказал Под, — ты меня неправильно поня­ла. Наверх я взобрался с легкостью. Взлетел как птичка, можно сказать, и бомбошки не понадобились. А вот потом… — он наклонился к ней. — Когда в руке у меня была чашка, если ты понимаешь, что я имею в ви­ду. — Он снял чашку со стола. — Она не очень-то легкая. Ее можно дер­жать за ручку вот так… но она тянет… или тонет, если так можно вы­разиться, вниз. Ее нужно держать в двух руках. Кусок сыру или ябло­ко — другое дело. Я их просто роняю… толкну, они и упадут, а я слезу потихоньку, да и подберу их. А с чашкой в руке… понимаешь теперь? И когда спускаешься, надо глядеть, куда ставишь ногу. А некоторые бом­бошки на портьере оторваны. Не знаешь, за что и ухватиться, чтобы не упасть…
   — Ах, Под, — проговорила Хомили чуть не плача, — что же ты сде­лал?
   — Ну, — ответил Под, снова садясь, — онвзял у меня чашку.
   — Что?! — в ужасе воскликнула Хомили.
   — Понимаешь, он сидел в постели и смотрел на меня. Я провел там, на портьере, не меньше десяти минут, потому что часы пробили чет­верть…
   — Но что значит — он взял чашку?
   — Ну, он слез с кровати и подошел ко мне. «Я возьму чашку», — ска­зал он.
   — Ой! — выдохнула Хомили, глядя на него во все глаза. — И ты дал ему?
   — Он сам взял, — сказал Под, — да так осторожно… А когда я спу­стился, отдал обратно.
   Хомили закрыла лицо руками.
   — Да не расстраивайся ты так! — взволнованно сказал Под.
   — Он мог тебя поймать! — сдавленным голосом произнесла Хомили, и плечи ее затряслись.
   — Мог. Но он только дал мне обратно чашку. «Возьмите, пожалуй­ста», — сказал он.
   Хомили подняла на него глаза.
   — Что нам теперь делать? — спросила она. Под вздохнул.
   — А что мы можем сделать? Ничего. Разве что…
   — Ах, нет, нет! — воскликнула Хомили. — Только не это. Только не переселяться. Да еще теперь, когда я все здесь так уютно устроила, и часы
   у нас есть, и всякое другое.
   — Ну, часы можно взять с собой, — сказал Под.
   — А Арриэтта? Как насчет нее? Она совсем не такая, как ее двоюрод­ные братья. Она умеет читать, Под, и шить…
   — Онне знает, где мы живем, — сказал Под.
   — Но они ищут! — воскликнула Хомили. — Вспомни Хендрири. Они принесли кошку и…
   — Полно, полно, — сказал Под, — зачем вспоминать прошлое?
   — Но и забывать о нем нельзя. Они принесли кошку и…
   — Верно, — сказал Под, — но Эглтина была совсем другая, чем Арриэтта.
   — Другая? Она была ее ровесница.
   — Они ничего ей не рассказывали, понимаешь? Вот тут-то они и допу­стили ошибку. Они делали перед ней вид, будто на свете нет ничего, кро­ме нашего подполья. Они не рассказывали ей о миссис Драйвер или Крэмпфирле. И уж словечком не обмолвились о кошках.
   — В доме и не было кошки, — напомнила ему Хомили, — пока они не «увидели» Хендрири.
   — Но потом-то она была, — сказал Под. — Детям нужно все говорить, так я считаю, не то они сами начинают разузнавать что к чему.
   — Под, — сердито промолвила Хомили, — мы ведь тоже ничего не рас­сказывали Арриэтте.
   — Ну, она многое знает, — тревожно ответил Под. — У нас же есть ре­шетка в садик.
 
 

 
   — Она не знает об Эглтине. Она не знает, что значит, когда тебя «увидят».
   — Ну что ж, когда-нибудь расскажем ей. Мы ведь всегда собирались это сделать. К чему спешить?
   Хомили поднялась с места.
   — Под, — произнесла она. — Мы расскажем ей все сегодня.
 

Глава пятая

   Арриэтта не спала. Она лежала под своим вязаным одеялом, уставившись в потолок. Это был очень интересный потолок. Отец смастерил для Арриэтты спальню из двух коробок из-под сигар, и на потолке были нарисованы прекрасные дамы в развевающихся газовых платьях, которые дули в трубы, на фоне ярко-голубого неба. Внизу зеленели перистые пальмы и крошечные белые домики стояли вокруг площади… Это была великолеп­ная картина, особенно когда горела свеча, но сегодня Арриэтта глядела на нее, не видя. Стенки коробки из-под сигар не очень толсты, и Арриэтта, слышала родительские голоса, то поднимавшиеся чуть не до крика, то падавшие до шепота. Она слышала свое имя, слышала, как Хомили вос­кликнула: «Орехи и ягоды — вот вся их еда!» — а спустя немного — встревоженный вопрос: «Что же нам делать?!».
   Когда Хомили подошла к ее кровати, Арриэтта послушно закуталась в одеяло и пошлепала босиком в теплую кухню. Она села на низкую ска­меечку и, обхватив колени руками, поглядела сперва на отца, затем на мать. Хомили подошла к ней и, опустившись на колени, обняла худень­кие плечи.
   — Арриэтта, — торжественно начала она, — ты знаешь о том, что там, наверху?
   — О чем — о том? — спросила Арриэтта.
   — Ты знаешь о двух великанах?
   — Да, — сказала Арриэтта. — Старая тетя Софи и миссис Драйвер.
   — Верно, — сказала Хомили. — И Крэмпфирл в саду. — Она положи­ла загрубевшую от работы ладонь на стиснутые руки Арриэтты. — Ты знаешь о дяде Хендрири?
   Арриэтта задумалась.
   — Он уехал на край света, — сказала она.
   — Переселился, — поправила ее Хомили, — на другую квартиру. С тетей Люпи и детьми. В барсучью нору… дыру в склоне, где растет боярышник. А почему он это сделал, как ты думаешь?
   — О! — воскликнула Арриэтта, и лицо ее просияло. — Чтобы быть на воздухе… лежать на солнышке… бегать по траве… качаться на ветках, как птицы… высасывать из цветов мед…
   — Глупости, Арриэтта, — сердито вскричала Хомили, — это дурные привычки! И у твоего дяди Хендрири ревматизм. Он переселился, — про­должала она, делая ударение на этом слове, — потому что его «увидели».
   — О!.. — воскликнула Арриэтта.
   — Его «видела» двадцать третьего апреля тысяча восемьсот девяносто второго года Роза Пикхэтчет в гостиной, на полочке над камином. Надо же было выбрать такое место! — добавила вдруг Хомили удивленно, словно говоря сама с собой.
   — О!.. — опять воскликнула Арриэтта.
   — Я никогда ни от кого не слышала, никто не счел нужным мне со­общить, почему он вообще туда забрался. Все, что там стоит, говорит твой отец, видно с пола или с ручек бюро, если стать боком и держаться за ключ. Так отец и поступает, если заходит в гостиную.
   — Говорили, он полез за пилюлями от печени, — сказал Под.
   — Что ты имеешь в виду? — удивленно воскликнула Хомили.
   — Пилюлями от печени для Люпи, — устало объяснил Под. — Кто-то пустил слух, — продолжал он, — что на каминной полке в гостиной лежат пилюли от печени…
   — Вот как? — задумчиво проговорила Хомили. Я никогда об этом не слышала. Ну и все равно это был глупый и безрассудный поступок, нико­му не нужный риск. Оттуда не спустишься иначе как по шнуру от коло­кольчика. Говорят, Роза смахнула с него пыль метелочкой, и он стоял так неподвижно рядом с фарфоровым купидоном, что она ни за что не обрати­ла бы на него внимания, если бы он не чихнул. Она была еще недавно в доме и не знала всех статуэток. Она так завизжала, что мы услышали ее даже здесь, под кухней. После того ее было не заставить вытирать пыль — разве только со столов и стульев.
   — Я редко захожу в гостиную, — вставил словечко Под. — Не стоит труда. Там все стоит на своем месте, и если что пропадет, они сразу заме­тят. Конечно, бывает, остается что-нибудь на столе или на полу возле сту­ла, но только если там были гости, а у них давно уж не бывает гостей… лет десять или двенадцать. Я могу сейчас, не сходя с места, перечислить тебе все, что есть в гостиной, начиная с горки у окна до…
   — А сколько в этой горке красивых вещиц, — прервала его Хомили, — и многие из литого серебра. Там есть серебряная скрипка со струнами и смычком… как раз под рост нашей Арриэтте.
   — Что толку в вещах, — сказал Под, — которые лежат под стеклом.
   — А разве ты не можешь разбить стекло? — спросила Арриэтта. — Са­мый уголочек, чуть-чуть ударить, крошечный ку… — Голос ее прервался, она увидела, с каким удивлением, даже ужасом смотрит на нее отец.
   — Послушай-ка, Арриэтта, — начала сердито Хомили, но тут же взяла себя в руки и ласково похлопала дочку по плечу. — Она же не понимает, что такое — добывать, — объяснила она Поду. — Она не виновата. — Хо­мили снова обернулась к Арриэтте. — Чтобы добывать, нужна сноровка, это своего рода искусство. Из всех семейств, которые жили в этом доме, остались мы одни, и знаешь почему? Потому что твой отец — самый искус­ный из всех добываек, искуснее его в наших краях не было с… ну, со времен, когда еще твой дедушка жил на свете. Даже твоя тетя Люпи не могла этого отрицать. Когда он был помоложе, я своими глазами видела, как он прошел весь обеденный стол из конца в конец уже после того, как прозвучал гонг к ужину, и взял с каждого блюда орех, или конфету, или еще что-нибудь из десерта и спустился по складке скатерти до того, как в дверь вошел первый человек. Просто так, для забавы, да, Под?
   Под слегка улыбнулся.
   — Смысла-то в этом не было, — сказал он.
   — Пусть, а все ж таки кто, кроме тебя, отважился бы на это?
   — Я был тогда моложе, — вздохнул Под и повернулся к Арриэтте. — Мы не ломаем ничего и не бьем, дочка, так не делается. Это уже не будет называться «добывать».
   — Тогда мы были богатые, — сказала Хомили. —Ах, какие у нас во­дились красивые вещи!