Новиков-Прибой Алексей Силыч. Бой (Цусима, Книга 2)

Но напрасно машины броненосца делали полное число оборотов - расстояние до неизвестного отряда не сокращалось. Вскоре и слева, темного впереди траверза, по лучезарному горизонту протянулись дымовые дорожки. Это шли на пересечку "Ушакову" пять кораблей. Не сразу узнали в них старые японские броненосцы. Командир приказал изменить курс на ост. Первый и второй отряды постепенно начали скрываться. Но каждому русскому моряку стало ясно, что незамеченным пройти не удалось. Беспокойство еще больше усилилось, когда позади справа обозначились рангоуты двух судов - маленького и большого. Надвигаясь ближе, они становились выше, словно вырастали из воды. Потом обозначились контуры кораблей. На мостике уже определили, что это идут разведочный крейсер "Читосе" и какой-то миноносец. Миклуха-Маклай, не спускавший с них глаз, распорядился: - Пробить боевую тревогу. Под аккомпанемент высоких и отрывистых звуков горна рассыпалась частая барабанная дробь. Люди, находившиеся на верхней палубе, ринулись в разные стороны к своим местам. Пес Калган взвизгнул и, поджав хвост, юркнул по трапу вниз, в жилые помещения. Боевая тревога всегда его пугала. Но теперь получалось впечатление, как будто и он побежал занимать свое место по боевому расписанию. Освещенный лучами солнца боевой андреевский флаг развевался уже не на гафеле, который накануне был сбит осколками, а на правом ноке грот-реи. У него стоял по боевому расписанию часовой - строевой квартирмейстер Василий Прокопович. От канонады он еще во вчерашнем дневном бою совершенно оглох на оба уха, но утром снова был уже на своем посту. На крыше штурманской рубки, где были приспособлены дальномеры, опять, как и вчера в бою, вместе с сигнальщиками находились офицеры: мичманы Сипягин и Транзе. Первый был высок, тонок и белобрыс, с мальчишеским лицом. Он походил на гимназиста, увлеченного морской романтикой и сбежавшего из родительского дома в поисках приключений. Второй был ниже его ростом, головастый и задумчивый шатен, в пенсне. Они должны были стоять у дальномера посменно. Но еще вчера между ними произошел спор за честь, кому быть первым в бою под неприятельскими снарядами. Один не хотел уступить другому, и они оба стали вместе на боевую вахту. Под огнем противника они пробыли до поздней ночи. Сегодня с утра их опять увидели вместе. Дальномерная работа Сипягина и Транзе уже началась. До неприятеля определили сорок кабельтовых. Комендоры навели орудия на "Читосе". Но вдруг этот японский крейсер вместе с миноносцем развернулся крутым поворотом и, удаляясь, направился в сторону видневшихся раньше японских кораблей. На "Ушакове" сыграли отбой. Командир единственным большим пальцем правой руки осадил фуражку на затылок и громко скомандовал: - Право руля! Броненосец повернул на север. На некоторое время горизонт: был чист. Вдруг на мостике все замолкли и насторожились: откуда-то издалека слабо доносились глухие раскаты выстрелов. В сторону орудийной пальбы были направлены бинокли, но сияющая поверхность моря была по-прежнему пуста. Миклуха, повернувшись к старшему штурману Максимову, сказал: - Вот когда наши встретились с японцами. Надо идти на помощь. Определите точнее направление. Острый взгляд Миклухи впился в морскую даль. Туда же смотрели офицеры и сигнальщики. Скоро все смолкло, но они еще долго слушали и молчали. - Непонятно, что произошло, - удивленно пожимая плечами, промолвил командир. - Да, бой не мог так скоро кончиться, - согласился Максимов. Эта короткая стрельба, происходившая между небогатовским отрядом и японцами, так и осталась загадкой для всех на "Ушакове". - Теперь, пожалуй, команде можно обедать, - сказал с облегчением командир и закурил папиросу. Как и в обычное время, вынесли наверх вино. За обедом собравшиеся матросы из разных отделений корабля спешили обменяться впечатлениями о пережитых напряженных минутах ожидания боя. Но сейчас "Ушакову" пока ничего не угрожало. Тревожное настроение команды сменилось общим оживлением. Почуяв запах съестного, Калган снова появился на палубе. Казалось, что он тоже понял настроение людей. Калган весело обегал матросские столы. Ему, как общему любимцу, каждый уделял из своей порции куски консервного мяса. Машинист Максимов подманил собаку к себе и, угощая ее, сказал: - Не бойся. Калган, японцы ушли. Тварь, а понимает, что такое боевая тревога. Не любит стрельбы. Спокойствие длилось недолго. Опять люди с тревогой стали следить за горизонтом. А там то в одном, то в другом месте начали показываться неприятельские корабли, как будто со всех сторон ими обрастало море. Повороты "Ушакова" участились. Теперь на нем многие с тоской вспоминали прошедшую ночь. Сейчас только тьма могла бы спасти подбитый корабль. А до другой ночи было далеко. В четвертом часу дня рассмотрели справа по носу шесть больших кораблей, шедших кильватерным строем. Видимость была отличная. Они все явственней выделялись над прозрачным горизонтом. А сигнальщики с марса кричали: - Наши - "Аврора", "Олег"... На мостике офицеры уговаривали Миклуху догнать их, полагая, что это русский отряд крейсеров. - Не может быть. Наши все равно нас догонят. Повернуть на обратный курс, - приказал командир. "Ушаков" сделал поворот, ложась на юг, и над морем заклубилась гигантская петля дыма. Командир сказал правду. Сомнения рассеялись, когда два корабля отделились от отряда в сторону "Ушакова". Неизбежность боя была очевидна. Миклуха по-прежнему был спокоен. Не замечалось ни одной дрогнувшей нотки в его голосе, никакой суетливости в его движениях и жестах. Первым делом он приказал позвать на мостик минного офицера. С безупречной военной выправкой, легкой походкой к нему подошел красавец-брюнет лейтенант Жданов, опрятно одетый в морскую форму, как будто только сейчас изготовленную в петербургском магазине. С матового лица с тонкими изнеженными чертами, не мигая, уставились на командира глубокие карие глаза. По обыкновению, Миклуха не сразу заговорил, пронизывая его своим пытливым взглядом из-под нависших бровей, точно он хотел вдоволь налюбоваться статной фигурой и лицом Жданова: - Борис Константинович, вам ясно, с кем мы будем сейчас иметь дело? Два первоклассных броненосных крейсера идут взять нас живьем, как подранка. На всякий случай приказываю приготовить корабль к взрыву. Все. Потом приходите на совет. - Есть, Владимир Николаевич. Докладываю: в моей каюте уже готовы провода из крюйт-камеры и бомбовых погребов. Заложен динамит и под котлами. Затем командир обратился к старшему офицеру Мусатову: - А вы, Александр Александрович, распорядитесь приготовиться к бою. На корабле оставить одни пробковые матрацы, а все прочее - за борт. Через некоторое время на мостике начали появляться один за другим офицеры из разных отделений корабля. Они докладывали командиру о выполнении его приказа. Миклуха задержал пришедших и приказал всех остальных офицеров позвать на военный совет. Собравшиеся смотрели на командира с молчаливым удивлением - так он был спокоен и тверд. Подчиненным импонировали его стойкость и непоколебимость в эти ответственные минуты. С уверенностью он отдавал распоряжения, входя во все мелочи обороны броненосца. На совете Миклуха кратко описал боевую обстановку и предложил офицерам высказать свое мнение. Начиная с самого младшего чина, все офицеры твердо говорили об одном - драться, пока хватит сил и снарядов. Миклуха, убеждаясь в готовности каждого умереть на посту, светлел в лице. Его нахмуренные толстые брови поднимались рыжими полукругами, морщины разглаживались. Он был доволен. Все высказывания были проникнуты преданностью родине и долгу. Его беседы о героическом прошлом русских моряков, его система воспитания на боевых традициях адмирала Ушакова не пропали даром. Люди были готовы на подвиг. Миклуха выпрямился и, вытянув куцую правую руку вверх, к развевающемуся андреевскому боевому флагу, воскликнул: - Умрем, но русский флаг на броненосце не опозорим. Будем драться по-ушаковски. По местам, господа! На корабле вновь раздалась короткая дробь-тревога. Было около четырех часов дня. "Ушаков" свернул на запад. Но два крейсера продолжали за ним гнаться. Теперь они оказались на правой его раковине. Дым от них стлался низко над морем, что бывает при очень сильном ходе. Дальномерщики определили расстояние - до противника было сто кабельтовых. Но оно постепенно сокращалось. Неприятельские корабли вышли на параллельный курс и приблизились к правому траверзу "Ушакова". Уже можно было различить, что первым шел "Ивате" под флагом контр-адмирала и сзади "Якумо". Это были два первоклассных бронированных крейсера с ходом; в двадцать узлов и общим водоизмещением в 19700 тонн. Их восемь восьмидюймовых орудий и двадцать восемь шестидюймовых могли стрелять на семьдесят пять кабельтовых. "Ушаков" имел только 4126 тонн водоизмещения и десять узлов хода. Он мог противопоставить неприятелю четыре десятидюймовых и четыре 120-миллиметровых орудия. Первые предельно стреляли только на шестьдесят три, вторые - на пятьдесят кабельтовых. Противник был сильнее почти в пять раз. В официальных документах "Ушаков" числился под рубрикой "броненосец береговой обороны", но матросы корабли такого типа в шутку называли "броненосцы, берегами охраняемые". Мачты "Ивате" запестрели множеством флагов по международному своду. "Ушаков" ответил сигналом: "Разбираем". Через несколько минут штурман Максимов доложил командиру: - Сигнал пока разобран до половины: "Советуем сдать ваш; корабль..." Японцы не допускали мысли, что такой маленький русский броненосец будет с ними сражаться. Но они ошибались. Люди корабля жили боевыми традициями знаменитого флотоводца Ушакова. И сам командир Миклуха был его последователем. Отвечая на доклад Максимова, он промолвил: - Ну, а продолжение сигнала и разбирать нечего. И, повернувшись к старшему артиллеристу, он добавил: - Открыть по неприятелю огонь! Миклуха сказал это так спокойно, точно приказал окатить палубу водой. С "Ушакова" всем правым бортом дали залп по "Ивате" - головному адмиральскому кораблю. Взметнувшиеся водяные столбы показали, что получились большие недолеты. Противник ответил ураганным огнем. Но японцы никак не могли пристреляться: в течение десяти минут ни одного снаряда в "Ушакова" не попало. Миклуха скомандовал идти прямо на неприятеля. В это время на "Ушакове" испортился механизм гидравлической горизонтальной наводки в носовой башне. Она успела сделать только четыре выстрела. Командир этой башни лейтенант Тыртов распорядился вращать ее вручную. Эта была очень трудная работа, но все же башня изредка продолжала стрелять. На "Ушакове" раздались один за другим страшные взрывы и начались пожары. Командиру доложили, что снарядом разбито правое носовое 120-миллиметровое орудие, взорвались три беседки с патронами, правая сторона батареи разрушена. Началась борьба с пожаром. Это был единственный момент, когда и ушаковские снаряды долетали до противника. - "Ивате" горит! - раздалось на мостике. - Молодцы комендоры, - помедлив, сказал Миклуха, не отзывая глаз от флагманского корабля неприятеля, который на несколько минут был объят пламенем. В последующие моменты боя неприятель держался вне выстрелов "Ушакова". Командиру продолжали докладывать о новых повреждениях: восьмидюймовый снаряд пробил борт у ватерлинии под носовой башней. Было еще несколько мелких пробоин в борту. Вдруг в боевой рубке все покачнулось и весь корабль затрясся от взрыва огромной силы. Снаряд попал в борт под кают-компанией, разворотив в нем большое отверстие. "Ушаков" начал заметно крениться на правый борт. Ни один корабль из 2-й эскадры не попадал в такое трагическое положение, в каком оказался "Ушаков". Все люди на нем находились на своих местах, все выполняли свой долг, готовые умереть на боевом посту. Но никакая отвага не могла уже спасти броненосец. Бой для него свелся к тому, что быстроходные неприятельские крейсеры, держась вне досягаемости русских снарядов, расстреливали его совершенно безнаказанно. А "Ушаков" не мог ни уйти от них, ни приблизиться к ним. Он уподобился, человеку, привязанному к столбу на расстрел. Для одинокого и подбитого корабля таким столбом служило пространство, а веревками - тихий ход. Но как гордый человек, умирая за свои идеи, не просит пощады у тех, кто приговорил его к смерти, так и "Ушаков", обреченный на гибель, был непреклонен перед своим врагом. Миклуха-Маклай, наблюдая бой, все это отлично сознавал. Склонившись впереди согнув в локтях руки, он принял такую боевую позу, точно приготовился сам броситься на врага. Подергав большие рыжие усы, он прохрипел в сторону своих помощников, как бы отвечая на их невысказанные мысли: - Будь у нас большая скорость - я бы пошел на таран. Мы погибли бы, но и противник вместе с нами пошел бы на дно... В боевую рубку поступали сведения о новых бедствиях. Люди крепились и не покидали боевых постов. Многие уже были убиты. Судовые врачи не успевали оказывать помощь раненым. Помимо больших пробоин в корпусе, были повреждения по всему правому борту. Не успели окончательно справиться с пожаром в передней части судна, как запылала кают-компания. В жилой палубе загорелись рундуки с матросскими вещами и бортовая обшивка. Всюду клубился дым, и казалось, что огнем охвачен весь корабль. Но ничто не могло сломить мужества моряков. Они исполняли свои обязанности с таким упорством, точно среди них присутствовал сам великий флотоводец, имя которого носил броненосец. Наконец носовая башня совсем замолчала. Кормовая продолжала стрелять, но крен судна на правый борт значительно уменьшил угол возвышения ее орудий. Пальба из единственной 120-миллиметровой пушки правого борта стала бессмысленной снаряды ее падали на полпути. Боевая способность корабля была исчерпана. Это больше, чем кто-либо другой, учитывал командир. Он знал, что жизнь разбитого броненосца угасает с каждой минутой. Миклуха куцей рукой потер лоб, потом сделал ею резкий жест, словно что-то решительно отбросил. Только теперь судорога боли исказила его лицо. Но это продолжалось лишь одно мгновенье. Словно желая убедиться в стойкости присутствующих в рубке людей, он внимательно посмотрел на них сквозь очки голубыми глазами и сдержанно, как будто решался пустяковый вопрос, сказал: - Пора кончать. Застопорить машины! Прекратить стрельбу! Затопить корабль! Распоряжение командира было передано по всем отделениям броненосца. Спустя минуту-другую орудия замолчали и судно остановилось, все больше и больше кренясь на правый борт и беспомощно покачиваясь на морской зыби. Через пробоины и открытые кингстоны с ревом врывалось во внутренние помещения море. Трюмные машинисты начали заполнять водою бомбовые погреба. Циркуляционные помпы были взорваны. Теперь уже никакая сила не могла спасти корабль. Командир отдал последний приказ: - Команде спасаться! Оба неприятельских крейсера продолжали стрелять по "Ушакову". Его верхняя палуба стала быстро заполняться матросами. Все шлюпки были разбиты. Поэтому люди с поспешностью хватали матрацы, набитые накрошенной пробкой, спасательные пояса и круги. Одни сразу бросались за борт, другие медлили, словно не решаясь на последний шаг. У дальномеров на штурманской рубке стояли на боевом посту мичманы Сипягин и Транзе вместе с сигнальщиками. Совершенно не защищенные, они каким-то чудом уцелели от неприятельских снарядов. Старший артиллерист Дмитриев, увидев их, крикнул: - Вы больше там не нужны. Скорей спускайтесь вниз - спаться! Один за другим они начали сбегать по трапу. В этот момент сорвался снаряд у основания боевой рубки. Сигнальщик Демьян Плаксин, спускавшийся последним, кровавой массой свалился на мостик. "Ушаков" с креном на правый борт медленно погружался в волны. На правом ноке его грот-реи, приводя в ярость врага своею непокорностью, все еще развевался боевой андреевский флаг. Под ним, как и накануне, с самого утра стоял часовым квартирмейстер. Василий Прокопович. Боцман Митрюков кричал ему: - Вася, спасайся! Но он, оглохший набоба уха, ничего не слышал. Тогда боцман, Показывая на борт, махнул ему рукой. Молнией сверкнул взрыв снаряда. Прокопович свалился на своем посту мертвый. Митрюков, словно подхваченный ветром, бросился в море. Одна китайская свинья была убита, другая тяжело ранена. Свою боль она выражала надрывным визгом. А боров уцелел и, похрюкивая, прохаживался по палубе среди оставшихся людей. Голодный с утра, он настойчиво требовал корма. В птичьей клетке один угол был разрушен. Из нее с кряканьем вылезали утки. На палубе появился и пес Калган. До этого его видели в жилой палубе. Выстрелы очень нервировали его. Он как будто чувствовал, что где-то находится незримый враг, и заливался громким лаем. А сейчас он метался по палубе, то с тревогой заглядывал в лица матросов, находившихся на ней, то наблюдая за теми, кто был уже за бортом. Ему никогда не приходилось видеть свой корабль и команду в таком необычном состоянии. Только после того как броненосец ничем уже не мог угрожать японским крейсерам, они стали к нему приближаться. Вокруг "Ушакова" продолжали падать снаряды. На мостике, заложив руки назад, стоял Миклуха. В солнечных лучах пламенели его рыжие усы. Он не торопился спасаться и не выказывал ни страха, ни тревоги, как будто корабль не тонул, а все еще шел вперед. Вестовой принес спасательный пояс и положил его у ног командира, но тот, не обратил на него никакого внимания. Рядом с Миклухой находились штурман Максимов и артиллерист Дмитриев. К ним подошел старший офицер Мусатов и доложил командиру: - Корабль затопляется. Почти вся команда на воде со спасательными средствами. Раненых выносят наверх. Для них приготовлены спасательные круги. Прощайте, господа! Мусатов пожал всем руки и направился к корме. Через минуту он уже был на спардеке, у правого борта. Держась одной рукой за шлюпбалку, Мусатов другой указывал, как лучше привязывать раненых к спасательным кругам. В этот момент с ростров сорвался горевший баркас. Голова Мусатова, придавленная к шлюпбалке была расплющена. Смерть наступила мгновенно. На шканцах минно-артиллерийский содержатель Илья Воробьев, снимая рубашку, обратился к раздевавшемуся лейтенанту Тыртову - Ваше благородие, куда лучше прыгать? В ту сторону, куда корабль валится, или в противоположную? - Голубчик, сам не знаю, первый раз в жизни приходится. Сейчас испытаем, - ответил тот и бросился в воду с левого борта. За ним последовал и Воробьев. Броненосец "Ушаков" перевернулся вверх килем. Но с минуту он еще держался на поверхности моря. Из его днища, обросшего ракушками, как рыбьей чешуей, через открытые клапаны кингстонов били высокие фонтаны воды. Внутри опрокинутого корабля раздался глухой взрыв, тяжелый, похожий на вздох. После этого корма броненосца, содрогнувшись, стала быстро погружаться, и над водой торчал только один таран. А через несколько секунд "Ушаков" Совсем скрылся под водою. Море кишело людьми. С ними мешались бревна, разбитые шлюпки, деревянные обломки, столы, решетки, реи, ящики, анкеры, доски. Кругом слышались вопли, страдания раненых, ругань, проклятия и крики. По временам их заглушали взрывы снарядов. Качаясь на волнах, разведенных зюйдовым ветром, моряки не знали, куда плыть. До берега было слишком далеко - ни один пловец не мог бы его достигнуть. А два видневшихся на горизонте неприятельских крейсера не только не предпринимали никаких мер к спасению людей, но даже и теперь не прекращали по ним стрельбу. Такая озлобленная жестокость, была вызвана, очевидно, тем, что японцы обманулись в своих надеждах: "Ушаков", представлявший собою незначительную боевую силу, все-таки в плен им не сдался. За это японцы мстили героям, терпевшим бедствие на морских волнах. Среди пловцов то в одном месте, то в другом поднимались столбы воды. Что-то гулко шлепнулось около минно-артиллерийского содержателя Воробьева. В ту же секунду, оглушенный ревом, он был подброшен водяным вихрем вверх. Первое впечатление было такое, что его разорвало на части. Он уже больше ничего не чувствовал и не сознавал. Очнувшись, Воробьев с трудом приходил в себя. Долго ему никак не верилось, что он остался невредим. Только в ногах ощущалась сильная ломота, как будто кто вывернул их, разорвал суставы. Рядом с ним, опираясь на спасательный круг, плавал священник Иона. Его искаженное лицо в черной лохматой бороде, с выкатившимися темными глазами, казалось окаменелым. Повернувшись в сторону противника, он почти бессознательно размашистым жестом благословлял большим золотым крестом морское пространство. Выходило так, точно он загораживался им, как щитом, от действия неприятельских снарядов. Но они все равно несли смерть. Недалеко от Воробьева за большой спасательный круг держалось около тридцати человек. Неприятельский снаряд угодил в его центр. Пламя, дым, кровь, вода, руки и ноги - все перемешалось и взметнулось вверх огромным столбом. Потом поверхность моря на этом месте окрасилась в розовый цвет, и на ней плавали только куски разорванного круга. Это был последний неприятельский выстрел. Канонада стихла. Слышнее стали крики людей. И что было особенно удивительно - раздавались голоса уток. Истомленные неволей в тесной клетке на корабле, эти птицы, очутившись на просторе, крякали с какой-то особенной радостью, неподходящей к этим жутким минутам гибели людей. Вода, приносившая всем страдания и мучения, была для уток родной стихией. Вместе с людьми на воде оказался и Калган. Ему было страшно, и, по-видимому, он не понимал того, что произошло. Он жалобно скулил и метался от одного человека к другому, не зная, куда и за кем плыть. Люди сочувствовали мучениям собаки, но ничем не могли помочь любимому соплавателю. Другое четвероногое существо, очутившееся в воде, приводило людей в ужас. С того момента, как затонул корабль, крупный боров не отставал от моряков. На воде у него было одно стремление - на что-нибудь опереться. Как взбешенный, ничего перед собой не разбирая, он карабкался на деревянные обломки, но они тонули под его тяжестью. Соскользнув с них, боров тут же взбирался и на людей, подминая их под себя. Вынырнув из-под свиной туши, люди в страхе отфыркивались, а боров опять лез то на одного, то на другого человека. Трудно было отбиться от него. В последних усилиях он подплыл к своей очередной жертве, но подвернувшийся на этот раз человек спасался на барабане. Отгребаясь одной рукой, матрос выхватил из-под себя барабан, высоко поднял его и с руганью начал золотить им по свиному рылу. Раздавались глухие удары. При виде этой картины кто-то крикнул: - Так его и надо, жирного черта! Японцам помогает нас топить! Из группы людей, в испуге отплывавших от борова, отделился здоровенный рыжий матрос Петр Барышников. Саженными бросками он ринулся на помощь человеку, изнемогавшему в борьбе с обезумевшим животным. Богатырскими руками Барышников подмял под себя борова и сел на него верхом. Под всадником боров наконец захлебнулся. Два матроса поддерживали раненого Миклуху, плававшего в спасательном поясе. По старой, освященной веками традиции командир оставил корабль последним. Словно не желая расстаться с тонущим броненосцем, он долго еще стоял на мостике, когда все люди уже были на воде. Не спеша закрепив на себе спасательный пояс, он все еще медлил покинуть свой корабль, с которым у него было связано столько переживаний. Держась за поручни, командир молча оглядывал море, усеянное людьми. Можно было подумать, что он наблюдает обычное купанье команды. Но его, надо полагать, волновали другие мысли. Он свой маленький броненосец береговой обороны, предназначавшийся для операций на внутренних морях, благополучно провел по чрезвычайно длинному пути через три океана. Он с беззаветной любовью вкладывал энергию и всю свою страстную душу в дело организации судовой службы, а она, при порочном руководстве верхов, требовала от него нечеловеческих усилий. Он сплотил вокруг себя своих подчиненных, поднял среди них дисциплину, мобилизовал их волю на стойкое сопротивление противнику, явно превосходившему их числом и качеством боевых единиц флота. Словом, он сделал все, чтобы победить. И, однако, использовав все боевые возможности людей и орудий, теперь он один очутился на разбитом и тонущем корабле. Для настоящего моряка и волевого командира это было такое крушение надежд, от которого могло содрогнуться любое закаленное сердце. Но в этом поражении виноват был не он, а те, кто не обеспечил его надежными боевыми средствами. Много он, вероятно, передумал в эти трагические минуты, стоя на мостике и держась за поручни, словно прикованный к ним. И только в самый последний момент, когда корабль, качнувшись, повалился на борт, Миклуха-Маклай вспомнил, что ему нужно спасаться. Перескочив за поручни мостика, он взмахнул руками и, словно в дружеские объятия, бросился в прозрачные воды моря, с которыми за много лет плавания ему пришлось так крепко сродниться. Здесь, раненный в плечо осколком, командир постепенно изнемогал, а через некоторое время матросы, поддерживавшие его, заметили, что у него беспомощно свешивается голова. Он слабо проговорил: - Оставьте меня. Спасайтесь сами. Мне все равно погибать... И командир закрыл глаза. Больше он ничего не говорил. Но матросы еще долго плавали около него и оставили командира только тогда, когда он совсем окоченел. А кругом, выбиваясь из сил и дрожа от холода, люди прощались друг с другом, молились богу, проклинали свою судьбу. Сильные и крепкие моряки, легко держась на воде, помогали спасаться товарищам и передавали им более надежные средства для плавания. Некоторые неунывающие люди даже и в эти страшные минуты сохраняли присутствие духа, шутили, смеялись над своим бедственным положением. Один из матросов плавал с папироской за ухом. - Братцы, нет ли у кого спички закурить? - спрашивал он матросов с такой мольбой, как будто от этого зависело его спасение. Из воды вдруг высунулись босые ноги. Сгибаясь в коленях, они дрыгали, как будто делали гимнастические упражнения. Первым подплыл к ним машинист Григорий Скопов. Он без труда выправил потерявшего равновесие человека. Это оказался опрокинувшийся вниз головой кочегар Семен Минеев, у которого спасательный нагрудник был подвязан слишком низко. Вместе они поплыли дальше. Только через два часа подошли два японских крейсера: "Ивате" и "Якумо". Спустив шлюпки, они приступили к спасению людей. К этому времени пловцов разнесло волнами в разные стороны, далеко от места затопления "Ушакова". Пока подбирали из воды людей, стемнело. Последних пловцов, еле живых и окоченевших, искали уже лучами прожекторов. Этим несчастным в темноте было тяжелее, чем на броненосце в боях. Там снаряд мог пролететь и мимо, а здесь они уже захлебывались в холодной пучине моря. Каждому хотелось, чтобы именно на него скорей упал луч прожектора, а луч скользил по сторонам, оставляя многих незамеченными, ужасала мысль, что они не попадут на шлюпку. Спасение закончилось в полной темноте около девяти часов вечера. Из четырехсот сорока двух человек всего экипажа "Ушакова" на оба крейсера попало живыми триста тридцать девять человек. Среди них не было доблестного командира. Он остался в море и умер как герой. Спасшийся штурман Максимов записал себе на память: "Японское море. Широта - 37° северная и долгота - 133°30' восточнее от Гринвича". Это и есть точное обозначение места затопления броненосца "Адмирал Ушаков", достойно носившего имя великого флотоводца.