О. В. Таглина. Евгений и Борис Патоны

   В 1925 году возрожденный мост был торжественно открыт. Сооружение назвали в честь киевской большевички Евгении Бош, которая накануне ушла из жизни.
   Мост имени Евгении Бош благополучно достоял до 1941 года. Но следующая война не пощадила его. Теперь уже были разрушены не только пролеты, но и опоры, да так основательно, что вновь использовать их уже не представлялось возможным. Только к 1965 году примерно на том же месте был построен на новых опорах Метромост.
   В 1926 году Евгений Оскарович был назначен руководителем научно-исследовательской кафедры инженерно-строительных наук Укрглавнауки при КПИ и руководителем секции мостов этой кафедры. А в 1928 году произошло его первое знакомство с электрической дуговой сваркой.
   Теперь в это трудно поверить, но основатель всемирно известного Института электросварки увидел процесс горячего соединения металлов, по сути, случайно.
   Летом 1928 года Евгений Оскарович отправился в командировку на маленький полустанок в степи, где должен был принять капитально отремонтированный мост. Ремонт был проведен весьма качественно, и объект приняли довольно быстро. Патон, возглавлявший комиссию по приему моста, сделал только небольшое замечание, касавшееся перил. Прораб тут же ответил: «Мы все быстро поправим». На что Евгений Оскарович заметил: «Э, нет, фокусы не пройдут. Акт я подпишу, когда все ликвидируют». – «У меня новая сила! – с гордостью сообщил прораб. – Профессор, конечно, знает электросварку?»
   Евгению Оскаровичу было неловко признаваться, что о дуговом принципе он знает, но электросварку видит впервые. Короткими выстрелами вспыхивала вольтова дуга. Молодой рабочий в робе приставил к глазам фанерный щиток с темными стеклышками. Искры трещали на сырой земле. Прикрывая глаза ладонью, Евгений Оскарович подошел ближе – ему было очень интересно.
   С этого момента для 58-летнего Патона началась новая жизнь, которая принесла плоды едва ли не большие, чем все предшествующие годы. Оценивая после посещения полустанка в степи перспективы сварки, он, конечно, думал прежде всего о мостах. Как инженер с безошибочной интуицией, Патон понимал, что клепаные конструкции уже становятся тормозом в развитии мостостроения. А как ученый – искал в тупиковой ситуации новые, неординарные решения. Но он отнюдь не бросился сразу за сваривание мостов, так как сварка еще не доросла до этого. Надо было сначала революционизировать ее, из простого подручного средства превратить в механизированный процесс с надежной научной основой.
   В 1929 году Евгений Оскарович создал Электросварочную лабораторию и Электросварочный комитет, а в 1934-м на их базе появился Институт электросварки (ИЭС) АН УССР. В основу работы института был положен принцип сочетания научно-исследовательских и инженерно-прикладных задач, что позволяло в кратчайшие сроки решать проблемы народно-хозяйственного применения сварки.
   Именно Евгений Патон впервые в мире разработал комплексную программу развития сварочного производства. Уже первыми работами в области прочности и надежности неразъемных соединений металлов им была теоретически и экспериментально доказана высокая техническая и экономическая эффективность замены клепаных металлоконструкций сварными. Это имело важное значение для широкого внедрения технологии сварки в промышленное производство. Патон дал научное представление о дуговой сварке как о металлургическом процессе, и под его руководством были развернуты исследования по ее автоматизации.
   В 1939–1940 годах в институте было завершено создание высокопроизводительной дуговой автоматической сварки под флюсом, и новая технология была внедрена на 20 заводах. Она использовалась в производстве вагонов, котлов, балок для мостов и других конструкций.
   В начале Великой Отечественной войны Институт электросварки был эвакуирован на Урал, в город Нижний Тагил, и размещен на Уралвагонзаводе имени Ф. Э. Дзержинского. Здесь уже была внедрена автоматическая сварка в производстве грузовых вагонов из конструкционных низкоуглеродистых сталей. Однако технология дуговой автоматической сварки высокопрочных легированных броневых сталей, из которых в основном изготавливалась военная техника, еще не была разработана ни в СССР, ни за рубежом. Эту задачу только предстояло решить.
   О военных годах Евгений Оскарович так писал в своих воспоминаниях: «Нас в семье было сначала четверо: я, моя жена Наталья Викторовна, ее сестра Ольга Викторовна и сын Владимир. (До ноября 1943 года Владимир работал технологом на металлургическом заводе, куда его направили после окончания Индустриального института в Свердловске, а затем перешел к нам в институт.) С января 1942 года нас стало пятеро: младший сын Борис, окончивший Киевский политехнический институт уже в дни войны, был переведен в Институт электросварки с завода «Красное Сормово». Чтобы как-то разместиться в одной комнатушке, нам приходилось ежедневно проделывать сложные маневры с мебелью, на день вытаскивать раскладушки в коридор, а на ночь вносить их обратно. Вся жизнь семьи была тесно связана с заводом, даже сестра жены, старый и опытный работник по дошкольному воспитанию, трудилась в заводском детском саду.
   Борис по образованию электрик. Чтобы его специальные знания могли принести пользу в нашем институте, ему предстояло прежде всего овладеть основами сварки. С первых же дней я отдал Бориса в «науку» к уже более опытным нашим товарищам. Я привел сына в лабораторию и сказал ему: «Учись варить. Вот – проволока, вот – куски металла, флюс в ведре. Товарищи помогут, расскажут. А через некоторое время придется тебе самому учить других. Помни об этом». Борис не являлся исключением, тот же путь тогда проходили многие».
   Борис Евгеньевич Патон писал позже в «Слове об отце», предваряющем книгу И. Малишевского «Мост через три жизни» о Е. О. Патоне: «Отец был для меня образцом, советчиком с самых первых шагов, строгим воспитателем, поддержкой во всех жизненных делах – в общем, всем, что собрано в емком, душевном слове «отец». Когда, разумеется, существует полное взаимопонимание между отцом и детьми, а это счастье выпало мне.
   Отец, или Батя, как за глаза называли его на работе, был для меня и учителем, наставником, и непосредственным научным руководителем. А это, поверьте, вовсе не просто, коль Батя, чьей строгости, честно сказать, побаивались в институте все, твой руководитель. От него не жди поблажек, наоборот. Он был взыскательнее, строже именно к двоим научным сотрудникам, носящим одну с ним фамилию, то есть к брату и ко мне. Помнится, как-то даже выговор вписал за пятиминутное опоздание. Впрочем, строже всего он был к самому себе».
   Борис Евгеньевич Патон родился на Шулявке, которая в те годы еще была окраиной Киева. Потом семья переехала из профессорского корпуса КПИ, где, собственно, Борис и родился, на Тимофеевскую улицу, 21 (сейчас – ул. Михаила Коцюбинского). Мальчик подрос и пошел учиться в 52-ю школу, которую давно закрыли и теперь в ее здании на улице Богдана Хмельницкого, примерно напротив улицы Пирогова, находится другое учреждение. В школе Борис себя в обиду не давал, дрался, если было надо, но особым забиякой не был.
   Затем его перевели из 52-й школы в 79-ю. Тогда она находилась на площади Спартака, около театра им. Франко (сейчас в этом здании расположена компания «Киевэнерго»). В 79-й школе Борис однажды умудрился в одной четверти получить девять двоек. Причиной этого была юношеская любовь… Но вообще-то он учился хорошо, и в КПИ во всех семестрах имел пятерки. Однако красного диплома Борис так и не получил – из-за двойки по философии. Пересдать эту двойку удалось только на четверку. Позже в одном из интервью Борис Евгеньевич признавался: «И это правда. Действительно, в семестрах я учился на пятерки. Но вдруг на экзамене по марксизму-ленинизму отхватил двойку! И как я ни зубрил на каникулах гранит марксизма-ленинизма, пересдал экзамен только на четверку. Не поставили мне "отлично"».
   Когда братья окончили школу, то, по совету отца, оба поступили в Киевский индустриальный институт (ныне Национальный технический университет Украины «Киевский политехнический институт») на электротехнический факультет. Борис всегда был целеустремленным, большинство его интересов лежали в сфере науки, а вот у Владимира были и другие увлечения. Он был заядлым охотником, спортсменом, велосипедистом, коллекционировал альбомы по живописи. Однажды Евгений Оскарович доставил в свой директорский кабинет гоночный велосипед Владимира. Он поставил велосипед на шкаф и прикрыл газетами, сказав при этом: «Пусть «хвосты» в институте ликвидирует, а не гоняет по велотреку!»
   В свободное время Владимир пропадал в гараже, без конца разбирал и собирал свою машину, чтобы ездить на охоту. А однажды привел домой нового охотничьего пса. Когда этот пес в отцовской комнате поднял лапу на ширму Евгений Оскарович стал выговаривать ему: «Вы, вы… Немедленно прекратите это безобразие!» Ругаться он не умел совсем, самым крепким его выражением было: «Сапог нечищеный».
   В записках, в которых Евгений Оскарович раздавал в институте задания подчиненным, у него была целая градация обращений. Если перед именем-отчеством стояло «уважаемый», это означало: работой он вполне удовлетворен. Если просто имя и отчество – доволен, но не очень. Если же сухо: «тов. такому-то», значит, результатами он недоволен.
   Спуску директор не давал никому. Утром мог стоять на пороге института с часами в руке и наблюдать, кто и когда является на работу. В списках тех, кто опоздал, бывали, как уже упоминалось, и родные сыновья.
   Евгений Патон с Борисом и Владимиром жил в одной квартире. Сам на работу добирался автомобилем, а они, молодые, – трамваем. И лишь тогда, когда кто-либо из них удачно завершал какую-нибудь разработку, в институт разрешалось ехать машиной вместе с отцом. В качестве премии.
   Конечно, были в жизни семьи Патон и другие премии.
   За три месяца до начала войны Евгению Оскаровичу присудили Сталинскую премию I степени. Для самого лауреата это была полнейшая неожиданность, поскольку Академия наук Украины его кандидатуру не выдвигала. В институте все бурно поздравляли Патона, по радио звучало постановление: «За разработку метода и аппаратуры скоростной автоматической сварки наградить…»
   Автоматическая сварка под флюсом действительно была революционным изобретением, так как открывала в сварочном производстве эру автоматизации. Но Евгений Оскарович принимал поздравления весьма сдержанно, он считал несправедливым, что премией отмечен он один, а не коллектив творческих участников разработки.
   В 1941 году премию присуждали впервые, и поначалу ее считали такой же персональной наградой, как и орден. Патон понимал, где и как его имя могло попасть в список первых лауреатов. И, тем не менее, он отправил письмо председателю Совнаркома СССР Молотову с настойчивым требованием: надо исправить ошибку! Он приобщил к письму список сотрудников, которые вместе с ним работали над созданием автоматической сварки под флюсом. Ответ Молотова был лаконичен: в таких документах ошибок не бывает, побеждает армия, а награждают генералов.
   Тогда Евгений Оскарович исправил ошибку сам.
   К премии прилагался весьма солидный денежный эквивалент – 100 тысяч рублей. Академик по одному вызвал к себе наиболее активных участников разработок – В. Дятлова, А. Лапина, И. Кирдо – и узнал номера их сберегательных книжек. Для чего это, никто не спросил. Раз просит, значит, надо. А вот с Владимиром Степановичем Шириным вышла накладка. Ширину было уже восемьдесят, но он продолжал работать простым рабочим, однако технологию – в институте это знали все – умел разработать не хуже любого инженера. Евгений Оскарович спросил о номере его сберкнижки, а тот отвечает: «Ее у меня нет». – «Как так нет?! После работы положите в сберкассе пять рублей, а книжку завтра принесите мне». Через несколько дней Евгений Оскарович вернул сберкнижку Ширину а в ней к пятерке приписаны… двадцать пять тысяч! Так и раздал Патон всю премию, не оставив себе ни одной копейки. Не многие сотрудники имели таких начальников.
   Но Сталинская премия скоро перестала быть столь значимой – началась война.
   Так случилось, что выпускной диплом Борис Патон защитил 22 июня 1941 года. Позже он вспоминал: «22 июня 1941 года нас, рабов божьих, отправили на защиту дипломов. И мы пешака – я с улицы Михаила Коцюбинского – отправились в КПП. На площади Победы (тогда Евбаз) попали под бомбежку. Немцы бомбили 43-й авиазавод, находившийся за «Большевиком». Мы оказались настолько несведущи, что побежали укрываться от бомб в подворотню. Хотя по всем военным канонам надо удирать на открытое пространство. Слава богу, все обошлось. Бомбежка прошла, и мы добрались в КПИ. Моя работа была полностью готова. Я благополучно ее защитил. Даже с отличием. Но повезло и тем, кто благодаря войне смог представить на защиту незаконченный диплом».
   Борис хотел работать в Ленинграде. В первый день войны, 22 июня 1941 года, он закончил Киевский индустриальный институт и получил путевку на питерский судостроительный завод. Ему нравился Ленинград – белые ночи, романтика. Но началась блокада города, и поэтому Борис Патон был сначала командирован на судостроительный завод «Красное Сормово» в Горький, где выпускались подводные лодки, а затем направлен в Нижний Тагил.
   Вот как он сам рассказывает об этом времени: «Меня распределили на судостроительный завод им. Жданова в Ленинграде. Там я проходил курсовую и дипломную практику. Тема моего, инженера-электрика, дипломного проекта также была связана с судостроением. Мне очень понравился Ленинград, его люди. Отец, дававший нам определенную свободу выбора, против моего возможного переезда не возражал. Но пока мне оформляли документы, Ленинград уже был закрыт, поэтому меня направили в Горький. Из Киева я выезжал в начале июля. Поезда регулярно не ходили, кое-кто паниковал. Но все же была уверенность, что Киев не сдадут. Выехал я с эшелоном, которым в Уфу эвакуировалась Академия наук. Доехал до Куйбышева, оттуда добрался до Горького… На «Красном Сормове» я занимался обеспечением эксплуатации энергооборудования. Немцы долетели и туда… Бомбили ГАЗ, «Красное Сормово». Мы, военнообязанные, должны были сбрасывать с крыш «зажигалки». Две бомбежки на крыше сидел… Одна бомба упала рядом с нашей электролабораторией. Огромная воронка была… На «Красном Сормове» работал до начала 42-го года, потом перевели в Нижний Тагил. Лютая зима была… Долго в Горьком на вокзале от холода «танцевал», ожидая поезд. Отморозил нос, щеки, уши. Но все-таки попал на третью полку пассажирского поезда… И кто только тогда в поездах ни ездил! В каком состоянии! Когда добрался до Нижнего Тагила, пришлось меня от вшей отмывать…
   До войны «Уралвагонзавод» производил вагоны, цистерны, а надо было переходить на выпуск танков Т-34. Начало этому положил эвакуированный из Харькова завод имени Коминтерна (теперь – им. Малышева). Перестроить такое предприятие на выпуск танков – дело сложное. Не шли танки в требуемом количестве! А Сталин справку о выпуске танков требовал каждый день… И вот поставили директором И. М. Зальцмана, бывшего директора Кировского завода. Очень талантливый организатор был, энергичнейший человек. Жил на территории завода в служебном вагоне. Буйствовал невероятно. Маленького роста, изобретательный матерщинник, Зальцман всегда ходил с «парабеллумом». Чуть что – «всех к стенке поставлю!» Никого к «стенке» не поставил, но интересный метод повышения производительности труда изобрел. Собирал бригаду мастеров-сборщиков и ставил задачу: к такому-то часу выдать танк! А в корпус собираемого танка клал хлеб, водку, табак, другие продукты и говорил: «Как соберете – ваше». И танки пошли…»
   Именно в Нижнем Тагиле эвакуированный из Киева коллектив Института электросварки под руководством академика Евгения Оскаровича Патона создавал лучший средний танк Второй мировой войны Т-34. Патоновцы разработали такое оборудование, чтобы любая девочка (ведь мужчины воевали на фронте) могла варить несокрушимую танковую броню.
   Борис Евгеньевич рассказывал: «Чуть ли не дети могли работать на наших сварочных автоматах… Такой пример. Верхний стык танкового корпуса находился довольно высоко от земли. И мы видели, как девушка-сварщица, чтобы достать до кнопки управления сварочным автоматом, становилась на ящик… Совсем маленькая. Ее фамилия была, как мы позже узнали, Огородникова. После войны она приезжала к нам в институт. Интересная была встреча!»
   Как и предсказывал в свое время маршал Тухачевский, Вторая мировая стала войной моторов, а не лихих кавалерийских атак, как представляли себе Буденный и Ворошилов. В Великой Отечественной победили те страны, у которых была более совершенная техника. В значительной мере успех советских технологий определили патоновская сварка и танковый дизель, созданный на Харьковском паровозовагоноремонтном заводе имени Малышева.