Владимир Афанасьевич Обручев
 
От Кяхты до Кульджи. Путешествие в Центральную Азию и Китай

     

     

    От Кяхты до Кульджи. Путешествие в Центральную Азию и Китай
     

    Автор:Обручев В. А.
    Содержание
   Предисловие;
   Глава первая. Восточная Монголия. Oт Иркутска до Урги;
   Глава вторая. Восточная Монголия. От Урги до Калгана;
   Глава третья. Северный Китай. От Калгана до Пекина;
   Глава четвертая. В столице Китая;
   Глава пятая. По Северному Китаю. От Пекина до южной окраины Ордоса;
   Глава шестая. По Северному Китаю. Южный Ордос. Алашань и Восточный Наньшань;
   Глава седьмая. По оазисам провинции Ганьсу;
   Глава восьмая. В гостях у П. Сплингерда;
   Глава девятая. Западный Наньшань и Цайдам;
   Глава десятая. Озеро Кукунор и Восточный Наньшань;
   Глава одиннадцатая. По Эцзинголу вглубь Центральной Монголии;
   Глава двенадцатая. От Желтой реки до подножия Восточного Куэнлуня;
   Глава тринадцатая. Через Восточный Куэнлунь;
   Глава четырнадцатая. Опять вглубь Наньшаня;
   Глава пятнадцатая. Через Хамийскую пустыню;
   Глава шестнадцатая. Вдоль подножия Восточного Тяньшаня;
   Глава семнадцатая. Конец путешествия от Урумчи до Кульджи Предисловие
     

   В этой книге я описываю впечатления своего путешествия в Монголию и Китай, которое я выполнил в 1892—1894 гг. в качестве геолога экспедиции, отправленной Русским Географическим Обществом. Во главе этой экспедиции был этнограф Г. Н. Потанин, уже известный своими исследованиями в Монголии, Китае и на восточной окраине Тибета. Ему поручалось продолжать наблюдения над природой и населением пограничной местности между Китаем и Тибетом, где он и должен был провести все время экспедиции. Мои задачи были иные. Ввиду того, что в составе прежних путешествий Потанина и всех экспедиций Пржевальского не было специалистагеолога, знание геологии Центральной Азии, обнимающей всю Монголию, Джунгарию, Ордос, Алашань, Бейшань, Наньшань, Цайдам и Китайский Туркестан, почти совершенно не подвинулось за 25 лет, тогда как геология собственно Китая сделала большие успехи благодаря исследованиям германского геолога Рихтгофена. Поэтому мне было поручено: познакомившись с геологией Северного Китая в районах, изученных Рихтгофеном, продолжить исследования на запад вглубь Центральной Азии, в особенности в горных системах Наньшаня и Вост. Тяньшаня, и посетить также восточную окраину Тибета, где должен был работать Потанин.
     

   Выполняя эту программу, я прошел из Кяхты на границе Забайкалья через Восточную Монголию в Северный Китай, познакомился с горными цепями и плоскогориями провинций Чжили, Шаньси, Шеньси и Ганьсу, дошел до провинции Сычуань южного Китая, изученной Потаниным, обследовал горную систему Наньшаня, пересек Алашань, Центральную Монголию и Ордос и, на пути в русские пределы, прошел через Бейшань и вдоль Вост. Тяньшаня до г. Кульджи, где закончил путешествие, продолжавшееся два года с небольшим. От границ Сибири под 50° с. ш. я доходил до окраины Южного Китая под 32° с. ш., и от Пекина на востоке Китая вблизи Желтого моря прошел до Кульджи на западной границе этого огромного государства. Во время путешествия мне пришлось познакомиться с разными народностями, населяющими Центр. Азию и Китай, и наблюдать природу пустынь, степей и оазисов, равнин и плоскогорий, горных стран различной высоты от мелкосопочников Монголии до вечноснеговых цепей Наньшаня.
     

   Таким образом впечатления и наблюдения, собранные во время путешествия, были очень разнообразны, и изложенное в этой книге может дать молодым читателям знакомство с природой и населением значительной части обширной Азии. Хотя эти наблюдения сделаны 45 лет тому назад, но они в настоящее время представляют интерес, несмотря на то, что за это время в Азии произошли большие перемены. Китай превратился из империи в республику, построил железные дороги и организовал большую армию, которая успешно воюет с японским нашествием. Часть Монголии отделилась от Китая, сделалась народной республикой, вступила при братской помощи Советского Союза на путь некапиталистического развития, упразднила феодальные княжества и борется с реакционным влиянием буддийского духовенства. Природа страны осталась та же, а образ жизни населения в Китае, его нравы и обычаи заметно изменились только в крупных центрах и вблизи железных дорог, а в глубине страны, судя по описанию современных путешественников, несмотря на резкие политические перемены, мало в чем отличаются от того, что наблюдал я. По некоторым дорогам ходят грузовые и легковые автомобили, и по некоторым линиям летают самолеты, но верблюд, мул, лошадь, осел и двухколесные телеги до сих пор являются обычными средствами сообщения в Китае в стороне от железных дорог. Многие города и села превращены японским империалистическим нашествием в развалины. Дороги в Китае находятся большей частью в том же первобытном состоянии, а улицы и жилища в городах и селениях имеют тот же вид и то же устройство, что и раньше. Поэтому мои наблюдения, сделанные несколько десятков лет назад, могут в известной степени еще и сейчас дать представление об образе жизни, нравах и обычаях населения мест, очень редко посещаемых европейцами и еще реже описываемых.
     

   Остается сказать несколько слов об иллюстрации этой книги, которую я не мог обеспечить полностью собственными снимками и рисунками.
     

   Во время путешествия я имел фотоаппарат и ограниченный запас пластинок и пленок, купленных в Пекине: надо было экономить и я снимал преимущественно только интересные для геолога виды гор, утесов, оазисов, песков и т. п., поэтому пришлось в дополнение к моим снимкам позаимствовать иллюстрации из сочинений других путешественников. Из третьего путешествия Пржевальского взяты рис. 3, 8, 42, 62, 65, 67, 68, 71; из книги Козлова "Монголия и Кам"— рис. 69, 76, 91; из сочинения Потанина—рис. 79, из французского издания путешествия Пясецкого — рис. 13, 33, 47, 53; из альбома " Scenes in Peking "— рис. 14, 20, 21, 28; из сочинения А. Фавье " Peking " 1897 г.— рис. 11, 1719, 2225, 29, 30, 51, 55, 5759 и из журнала Nat. Geogr. Magazine, 1938 г. — рис. 6 и 83. Отмечу, что рисунки, взятые из сочинения Фавье, большею частью выполнены китайским художником.
    Глава первая. Восточная Монголия. Oт Иркутска до Урги
   Выезд из Иркутска. Вид Байкала. Шаманский камень. На пароходе. Через Хамардабан. Станция на перевале. Боргойская степь. Троицкосавск. Слобода чаеторговцев. Жизнь и нравы Кяхты. Сборы в путь. Первый ночлег. Горы и долины Монголии. Обо. Степное топливо. Устройство монгольской юрты. Пища, одежда и занятия монголов.
     

   Отправив семью в С. Петербург с караваном, который два раза в год, летом и зимой, доставлял на монетный двор золото, добытое на приисках Вост. Сибири и переплавленное в слитки в Иркутской лаборатории, я выехал вечером 1/13 сентября из Иркутска на почтовых лошадях. Собственный экипаж избавлял от перегрузки на каждой станции, где только меняли лошадей, я мог спать спокойно и не торопил ямщика, так как только к утру нужно было попасть в Лиственичное к отходу парохода через оз. Байкал, и времени для проезда 66 верст в течение ночи было достаточно.
     

   Утренний холодок, тянувший с озера, разбудил меня на рассвете, когда мы подъезжали к пристани, расположенной у выхода р. Ангары из Байкала. Здесь, в цепи лесистых гор, протянувшейся на 600 км вдоль западного берега этого величественного горного озера, глубокий прорыв создал сток его в виде большой реки. В этот прорыв вода стремится с разных сторон, словно в воронку. Среди прорыва тянется сотни на две метров гряда подводных камней, часть которых выступает над водой; самый высокий из них выдается на два метра, имеет 15 м в окружности и состоит из белого мрамора. Он носит название Шаманского камня, потому что, по верованию бурятских шаманов, является местом пребывания непобедимого белого божества Эмниксаганноин, которому на Камне в старину приносили жертвы. На камне в особых случаях бурят приводили к присяге. Но бурят давно нет по близости, а русские жители Иркутска, искажая шаманское предание, уверяли, что судьба города зависит от этого камня, который будто бы удерживает воду Байкала.
     

   Когда он будет размыт — вода хлынет огромным потоком в Ангару и смоет город.
     

   Это, конечно, вздор, так как размеры не только камня, но всей гряды слишком незначительны сравнительно с массой воды, стекающей из озера в Ангару. Гряду можно взорвать без ущерба для города и с пользой для судоходства.
     

   По поводу Шаманского камня и его значения я поспорил с ямщиком, пока он выпрягал лошадей у пристани в ожидании впуска на пароход, уже разводивший пары. Но вот открыли сходни, матросы подхватили мой тарантас и вкатили его на палубу. Немногочисленные пассажиры разместились на палубе и в общей каюте; я остался у своего экипажа, так как багаж — мое экспедиционное имущество — из него не выгружали. После третьего свистка убрали сходни, отпустили причалы, и пароход направился через озеро к пристани Мысовой. Солнце только что взошло. Позади, в легком утреннем тумане, темнел берег с длинным рядом домиков Лиственичного; над ними поднимались несколькими волнистыми уступами плоские горы, покрытые темным хвойным лесом. Левее, в туман, уходил прорыв р. Ангары, за которым продолжались такие же горы до горизонта. Впереди расстилалась темнозеленая, совершенно спокойная гладь озера, а за ней на горизонте темной стеной поднимался хребет Хамардабан, волнистый гребень которого был уже запорошен свежим снегом. Немного правее над ним высились вершины главной части хребта — плоскоконические пики; их снеговые поля сверкали под лучами низко стоявшего солнца; там была уже полная зима.
     

   Байкал — беспокойное озеро. Из горных ущелий обоих берегов то тут, то там вырываются шквалы и разводят крупную волну. Озеро достигает огромной глубины от 1 000 до 1 500 м, и волнение долго не может успокоиться. Переезд через озеро длится только 4—5 час., но, выехав в тихую погоду, нельзя поручиться, что пристанешь вовремя. Если налетит шторм, пароход долго будет мотаться по озеру. Так было в то время, когда плавал только один слабосильный пароход частной компании, и правильные рейсы его иногда нарушались.
     

   Но в этот раз Байкал не сердился. Пароход спокойно рассекал темнозеленую воду, чуть подернутую легкой рябью, и перед полуднем уже причалил к пристани Мысовой на восточном берегу у небольшого села, расположенного у подножия цепи Хамардабана.
     

   Из Мысовой в Кяхту, на границе Монголии, где должно было начаться мое путешествие вглубь Азии, ведут две дороги, одна кружная через города Верхнеудинск и Селенгинск по берегу озера и затем по долине р. Селенги, другая прямая, так называемый купеческий тракт, через Хамардабан. Его проложили на свои средства кяхтинские купцы, чтобы сократить путь для доставки чая, направляющегося с границы Монголии гужем через Сибирь в Россию. Им же принадлежал пароход, перевозивший грузы через Байкал. Проезд по этому тракту стоил не дороже, чем по кружному почтовому тракту, хотя прогоны, т. е. плата за лошадей, были двойные, зато расстояние было вдвое меньше. Я, конечно, выбрал этот путь, так как выигрывал время.
     

   Мой тарантас катили на пристань. Я послал матроса на станцию за лошадьми, в ожидании пообедал и часа два спустя тронулся в путь. Миновав село, дорога пошла вверх по узкой долине р. Мысовой вглубь Хамардабана; склоны то были покрыты редкими соснами, то представляли собой крупные и мелкие утесы красноватого гранита или осыпи его. По дну долины каскадами с камня на камень струилась речка, и дорога часто переходила с одного берега на другой. Затем начался длинный подъем к перевалу, пролегавший извилинами по склону долины. Стало холодно, березы и осины стояли уже голые, появились отдельные кудрявые кедры. Лошади шли шагом, и колокольчик еле брякал под дугой. Ямщик вполголоса затянул заунывную песню, под звуки которой я задремал. Проснулся я от резкого толчка: длинный подъем кончился, ямщик погнал лошадей, чтобы лихо подкатить к близкой станции. Вид совершенно изменился; дорога шла между плоскими вершинами Хамардабана, покрытыми густым кедровым лесом. Снег белел повсюду, красиво оттеняя темную хвою, казавшуюся почти черной. В воздухе кружились отдельные хлопья, и посеревшее небо, казалось, угрожало большим снегопадом. Порывы ветра стряхивали снег с кедров. Подкатили к уединенной станции в лесу, Мишихе. Станционный писарь заявил, что лошади будут через час, и предложил заказать самоварчик. Сезон был глухой, доставка чая из Монголии еще не началась и проезжих было мало. Задержки в лошадях не могло быть, и писарю просто хотелось побеседовать с проезжим. На длинном подъеме я немного продрог, и перспектива горячего чая привлекала. Молодая хозяйка быстро подала кипящий самовар, опрятную посуду, предложила даже свежие шаньги — булочки, смазанные сметаной перед посадкой в печь. Она жаловалась на скучную жизнь на одинокой станции; она с мужем, четыре ямщикабурята без семей и караульный — вот и все население. Лето короткое, зима длинная (с сентября до мая), снежная, с сильными ветрами. Жили они здесь второй год.
     

   Я купил у них на дорогу мешочек свежих каленых кедровых орехов и через час поехал дальше. Дорога продолжала идти между широкими вершинами хребта и начала спускаться; уже смеркалось, и к следующей станции мы приехали ночью. Опять небольшая задержка и чай, хотя вынужденный, но приятный. Станция тоже одинокая в долине южного склона среди густого леса.
     

   За ночь я проехал еще две станции, в промежутках между которыми хорошо спал. Продолжались горы и леса. Совершенно другая картина открылась утром: я заснул зимой в лесу, проснулся летом в степи. Горы превратились в пологие безлесные холмы и разошлись в стороны. Тарантас катился по бурой, выгоревшей степи. Солнце, довольно высоко поднявшееся, сильно грело. В стороне остался бурятский дацан, буддийский монастырь в долине р. Джиды. Его белые здания и в китайском стиле выгнутые темные крыши выделялись на желтом фоне степных холмов. Близ устья р. Джиды мы переправились на пароме через быструю Селенгу и попали в большое село Устькяхта, единственное на всем этом тракте. Сюда же с другой стороны вышел и почтовый тракт из Селенгинска. Задержки не было, и я скоро поехал дальше. Этот перегон последний, до границы, пролегает частью по широкой долине с сосновыми лесами, а затем переваливает через пограничный хребет Бургутуй, на южном склоне которого в песчаной долине речки Грязнухи расположен уездный городок Троицкосавск и в двух верстах ниже купеческая слобода Кяхта. Городок был небольшой (8 тыс. населения), но хорошо обстроенный и зажиточный; дома частью двухэтажные, иногда каменные, улицы глубокопесчаные, но с деревянными тротуарами; каменный собор и две церкви, большой гостиный двор, общественный сад. Но город расположен в яме и близкие горы закрывают вид во все стороны, кроме юга, где за Кяхтой видна Монголия. Кяхтой, заработками на зашивке и возке чая, кормится и большая часть мещан городка.
     

   Я проехал прямо в Кяхту, где должен был остановиться в доме купца Лушникова, с дочерью и зятем которого познакомился весной в Иркутске. Его зять И. И. Попов, студент, был сослан за участие в революционном движении в Троицкосавск. В этом гостеприимном доме останавливались многие путешественники на пути в Китай или обратно; здесь бывали Пржевальский, Потанин, Клеменц, Радлов. При полном содействии хозяина А. М. Лушникова и его служащих я закончил снаряжение в путешествие.
     

   Кяхта того времени была очень своеобразным местом; она состояла из двух десятков усадеб торговых домов, гостиного двора, собора, пожарного депо, аптеки, клуба и нескольких домов, в которых жили два врача, пограничный комиссар и торговые служащие. Все здания тянулись вдоль единственной широкой улицы с бульваром, оканчивавшейся общественным садом. На площади перед садом на пригорке возвышался собор, построенный в 20х годах специально выписанными итальянцами, а за собором —обширный гостиный двор, в котором торговли не было. В нем хранились разные товары и производились работы по подготовке чая, прибывавшего из Китая, для длинного пути через Сибирь. Кяхта являлась резиденцией богатых сибирских купцов, занимавшихся крупной торговлей с Монголией и Китаем, отправлявших большие партии чая в Россию, имевших пароходы и склады на Байкале и на Амуре.
     

   Каждая усадьба состояла из нескольких домов, с амбарами, конюшнями и напоминала усадьбы русских помещиков.
     

   В усадьбе Лушникова я поместился во флигеле, где, жил И. И. Попов с женой. В большом доме жили сам Лушников с женой, сыновьями и дочерьми, частью уже взрослыми. Семья была высококультурная. Лушников в молодости был хорошо знаком с декабристами, жившими в Селенгинске и часто посещавшими Кяхту, которую они называли Забалуйгородком1. В этой семье я встретил самый радушный прием. Мне нужно было заказать вьючные ящики и сумы для экспедиции, купить седла, найти переводчика, знающего монгольский язык, нанять повозки и лошадей для переезда в Ургу. Все это устроилось при помощи М. А. Бардашева, заведовавшего складами Лушникова, в течение десяти дней, которые я употребил для поездки на Ямаровский минеральный источник в долине р. Чикоя, так как имел еще поручение Иркутского горного управления осмотреть его и определить границы округа охраны, который следовало установить для защиты источника, имевшего уже государственное значение.
     

   По возвращении из этой поездки, богатой новыми впечатлениями, которые я опишу в другом месте, в Кяхте были закончены последние приготовления для путешествия. У пограничного комиссара я получил китайский паспорт для проезда до Пекина. В качестве переводчика и рабочего был нанят казак Цоктоев, из бурят, бывавший уже в Монголии и ставший моим главным, а иногда и единственным, спутником в течение первого года путешествия.
     

   Рядом с Кяхтой, на той же речке Грязнухе, сейчас за русской границей расположен китайский городок Маймачэн. В нем проживали китайские купцы, посредники русских по торговле. Вдоль улицы тянулись оригинальные китайские лавки, в которых можно было купить чесучу и другие шелковые ткани, белую и синюю далембу и дабу (бумажные ткани), разные чаи, китайское печенье, черную сою (приправу в роде кабуля), сахарледенец и др. товары. Мы обошли вместе с Поповым несколько лавок; нас угощали чаем по китайски: в чашках с крышкой и без сахара. Но покупателей мы нигде не видели. Вероятно, посредничество главное занятие этих купцов, а торговля небольшая и случайная. Интересен красивый храм, оригинальной архитектуры, внутри мрачный, с статуей Конфуция, перед которой в металлических стаканчиках тлели жертвенные свечи; по сторонам виднелись статуи других богов или героев. Но с храмами мы познакомимся позже. В Маймачэне проживал и цзаргучей, китайский пограничный чиновник, но мой паспорт был уже визирован им, и мы его не посетили.
     

   Своеобразен Гостиный двор Кяхты. В его крытых помещениях вскрывали и проверяли цыбики (тюки) чаев, прибывших из Китая, как байховых, так и кирпичных. Последние представляют толстые плитки, спрессованные из мелочи и отсевков байхового чая; они шли в большом количестве в Сибирь, где крестьяне и туземные народности (буряты, якуты, тунгусы и др.) предпочитали его байховому. После осмотра и сортировки цыбики зашивались на дворе в сырые бычачьи шкуры, шерстью внутрь, чтобы предохранить чай от подмочки на далеком пути через Сибирь.
     

   Благополучию Кяхты сильный удар нанесла постройка Сибирской жел. дороги. Когда она была закончена, чай из Южного Китая повезли на пароходах во Владивосток и оттуда по жел. дороге через Сибирь. Его перестали возить через Монголию, и Кяхта начала хиреть. Торговля с Монголией также падала изза конкуренции китайцев и японцев, привозивших более дешевые товары. Ко времени революции большинство старых кяхтинских купцов умерло, их дети частью выселились, фирмы закрывались, Кяхта пустела. Прежде времена затишья в делах постоянно сменялись временами оживления, когда прибывали караваны с чаем, везде суетились, хлопотали, во всех дворах стояли монгольские двуколки, стояли и лежали верблюды, по улице и по дворам сновали монголы, буряты, китайцы и служащие кяхтинцев, слышались окрики, говор, смех, побрякиванье колокольцев, ржанье лошадей, рев верблюдов и быков. В конторах хлопали двери, в гостином дворе десятки рабочих зашивали цыбики, нагружали двуколки для отправки по тракту в Мысовую. В те времена таможня находилась в Иркутске, где чай и оплачивался пошлиной, а в Забайкалье и Амурскую область китайские и японские товары проникали беспошлинно. Поэтому здесь хороший чай можно было получить дешево.
     

   В конце сентября все приготовления были закончены, и я простился с гостеприимным домом Лушникова. Для багажа до Урги были наняты четыре монгольские двуколки, я и мой казак Цоктоев ехали верхом. Сборы, как всегда, затянулись, багаж отправили вперед, а я после прощального обеда выехал в экипаже, в сопровождении нескольких кяхтинцев до первой остановки на речке Киран. Дорога шла по широкой степи, протянувшейся вдоль подножия лесистых пограничных гор. Коегде виднелись монгольские юрты, в стороне осталось озерко Гиляннор. Затем начался сосновый бор, и там на берегу речки мы нашли расставленную палатку и моих спутников — двух монголов и Цоктоева. После ужина провожавшие уехали назад, а я остался ночевать в своей новой палатке. Она была монгольского, но улучшенного типа в виде двускатной крыши, лежавшей на двух, прочных кольях и перекладине между ними; она была сшита из прочного тика на бумазейной подкладке, для утепления, и прослужила мне два года почти без починки. На землю расстилался брезент, постель состояла из войлока, небольшой медвежьей шкуры, подушки и бараньей шубы, заменявшей в холодное время одеяло. Багаж состоял из двух больших мягких кожаных чемоданов фасона, рекомендованного Пржевальским, двух небольших вьючных сундуков для инструментов, письменных принадлежностей, справочных книг, кухонной и столовой посуды, расходной провизии; да еще двух сундучков среднего и двух большого размера, содержавших резерв провианта, книг, свечей, бумаги, фотографических пластинок, пороха, патронов и пр., которые обычно не вносились в палатку, а оставались на возах, как равно и один из чемоданов с запасом сухарей, белья, платья и обуви. К переднему колу палатки прикреплялся маленький столик на двух ножках, на котором при свете фонарика вечером записывались в дневник путевые наблюдения, осматривались и этикетировались собранные образцы горных пород, разложенные на полу и на постели, вычерчивалась маршрутная карта. Монголывозчики и Цоктоев имели свою палатку.
     

   После отъезда провожающих мне, оставшемуся в одиночестве, немного взгрустнулось. Рядом монотонно журчала речка, сосны шумели при порывах ветра; вблизи потрескивал костер, возле которого возчики и Цоктоев вели беседу на непонятном мне языке попивая бесконечный чай; ночь уже спустилась. Я оторвался на два года от культурной городской жизни и семьи и начинал путь по огромной незнакомой стране, населенной народами с совершенно другими нравами и обычаями, отчасти враждебно настроенными к чужеземцам, стране, изобилующей естественными трудностями в виде пустынь, безлюдных гор и непредвиденными опасностями. Быстрый проезд по степи от Кяхты не дал никаких наблюдений, и в дневник нечего было писать. Я сидел у выхода из палатки и, вперемежку с воспоминаниями, прислушивался к звукам леса и ночи, пока не захотелось спать.
     

   Путь от Кяхты до Урги, длиной около 300 км, мы прошли в 9 дней. Местность на всем пути гористая, — это западные отроги хребта Кентей, орошенные притоками р. Селенги. Только первый день после ночлега на Киране мы долго шли сосновым бором по равнине, а затем ежедневно пересекали один или два хребта, поднимаясь на них по долинам. В промежутках между хребтами дорога пересекала более значительные реки. Через первую из них, большую р. Иро, весной и летом для переправы служит нечто в роде парома из трех, связанных перекладинами, долбленых лодокдушегубок, на который устанавливается только одна двуколка; перевозчики работают шестами, лошади идут вплавь. Но вследствие осеннего мелководья возчики повели нас в брод, избавив от большой потери времени. Недалеко от брода на берегу реки белели здания монгольской кумирни, т. е. буддийского монастыря.
   Рис 1. Горы Куйтун, моя палатка и монгольские двуколки. Утро после первого снега Горные хребты, которые мы пересекали, были совершенно безлесны и представляли собою степь или же по их северным склонам полосами спускались отдельные рощи лиственицы, березы, сосны и осины, южные же были безлесны. Только самый высокий из хребтов на половине пути был покрыт негустым лесом на обоих склонах. Рис. 1 дает понятие об этих степных горах Северной Монголии; это котловина в хребте Куйтун, где мы ночевали и где ночью выпал первый снег. На снимке видна моя палатка и двуколки с багажом перед запряжкой.
   В Монголии каждый перевал дороги через горы, а также выдающиеся вершины украшены "обо". Обо —большая или малая куча камней, в которой попадаются также кости, тряпки, ржавое железо и в которую часто воткнуты палки с защемленными в них или привязанными полосками или обрывками ткани или пучком конских волос. Обо — это приношения горным духам. Каждый монгол, поднявшись на перевал, считал долгом увеличить кучу обо чемнибудь, что попалось под руку на подъеме, в виде жертвы духу за благополучный проезд. Более благочестивый втыкает палку и привязывает к ней хадак — нечто в роде шарфика из редкой шелковой или полушелковой ткани, который подносят хозяину юрты или гостю в виде подарка. Эти обо, видные издалека на вершинах гор, удобны в качестве сигналов для топографической съемки (рис. 2).