Страница:
Жалко убогонькую. Храни нас, Господи, от подобных немочей…
В гостиную Надежда Прохоровна отправилась, только когда мимо нее прошел высокий маг в лаковых штиблетах, широкой атласной накидке поверх концертного смокинга – так, кажется, Софа называла подобные пиджачки с блестящими лацканами – и с котелком в руках. На верхней губе фокусника клейко сидели миниатюрные закрученные усики, глаза блестели целенаправленными фонарями.
Следом за магом два щуплых боя тащили огромный, обклеенный картинками чемодан.
Циркач ворвался в гостиную. По сценарию ожидая аплодисментов, широко распахнул накидку, взмахнул цилиндром…
Никто артисту не похлопал, кислые улыбки соответствовали обстоятельствам больше.
Откуда-то полилась негромкая восточная мелодия…
И баба Надя почему-то представила, как из котелка циркача медленно поднимается раскрытый капюшон очкастой кобры.
Или очковой. И это должен быть факир.
Не важно.
В центре большого ковра, выступающего в качестве сцены, прислуга уже давно установила небольшой круглый столик, циркач небрежно шмякнул на него цилиндр. Надежда Прохоровна подумала, что надо обязательно посмотреть – появится ли из котелка кролик или парочка голубей, и осторожненько вошла в гостиную.
Села сразу возле двери на небольшой диванчик рядом с овальным столиком (тут же появился официант, шепнул: «Чаю, кофе, пирожных?») и приготовилась с удовольствием поглядеть на ловкого факира. То есть фокусника.
Основная часть присутствовавших сидели к бабе Наде спиной. Преимущественно по трое: вдова с дочерью и зятем, Генриетта с Минкиным и Мишей Богровым. У столика возле самой стены вдвоем устроились Аделаида и Богдан.
Циркач начал творить обманные чудеса: из котелка, вполне ожидаемо, появился-таки восхитительный крошечный кролик с мягкой, как пух, шерсткой. Куда же без него? Прямо из белых перчаток фокусника выпархивали колоды карт и куриные яйца, подсвечник превращался в букет пионов.
В одном из номеров циркач задействовал Генриетту и Минкина. Из уха Богдана вытащил целую елочную гирлянду, из декольте Анны серебряную монету…
Народ постепенно раскрепостился и начал похлопывать. Севе пришлось уйти – замучил насморк и чих, следом за ним вышел унылый даже на цирковом представлении Михаил Терентьевич… Генриетта в их отсутствие угощала собаку кофе. Подставляла под наморщенный нос Арно крошечную чашечку.
Вернулся Богров. Аккуратно взял двумя пальчиками белую кофейную чашку, отхлебнул, поглядел на фокусника, поморщился… Складывалось впечатление – Михаил Терентьевич не относится к поклонникам циркового искусства.
Да и, по правде сказать, веселились в основном молоденькая Аня и пожилая Генриетта. Фокусник постоянно задействовал бабушку с собакой в каких-то репризах, та на удивление понятливо и артистично выполняла его просьбы… Арно безропотно садился в «волшебный» ящик.
Михаил Терентьевич встал. Сделал несколько шагов по направлению к двери, пошатнулся, рванул воротничок рубашки – на пол полетели две верхние пуговицы, галстук съехал набок… Лицо Богрова налилось удушливой синюшностью. До двери он не дошел, тяжело, полубоком, рухнул рядом с бабой Надей и сипло задышал.
Неподалеку, за дверью, сцепив ладони на причинном месте, стоял в коридоре молоденький официант – уж он-то был поклонником циркового искусства абсолютно точно! – и, улыбаясь, наблюдал за манипуляциями фокусника с веревочкой.
Кроме бабы Нади, никто не видел, как свалился на диван Михаил Терентьевич. Как протянул к ней руку, захрипел…
– Эй, эй, ты что?! – всполошилась Надежда Прохоровна, подставила под падающую голову колени, склонилась, выпрямилась снова. – Эй! Кто-нибудь!! Помогите!
Улыбающиеся лица медленно развернулись к бабушке Наде и так же медленно перестали улыбаться.
Надежда Прохоровна приподняла одно колено, ей показалось, что Богров хочет кому-то что-то сказать, увидеть кого-то…
Синеющие губы едва слышно выдавили слова:
– Прости… прости… ш-кура…
Голова его безвольно скатилась с колена назад, глаза остановились, сверкнув белками.
В гостиной истошно закричала женщина.
Откуда-то из недр сценического костюма фокусника выпорхнул голубь, взвился под потолок, спикировал на люстру. Хрустальные висюльки люстры мелодично трепетали и вторили уже дуэту женских голосов.
Часть вторая
В гостиную Надежда Прохоровна отправилась, только когда мимо нее прошел высокий маг в лаковых штиблетах, широкой атласной накидке поверх концертного смокинга – так, кажется, Софа называла подобные пиджачки с блестящими лацканами – и с котелком в руках. На верхней губе фокусника клейко сидели миниатюрные закрученные усики, глаза блестели целенаправленными фонарями.
Следом за магом два щуплых боя тащили огромный, обклеенный картинками чемодан.
Циркач ворвался в гостиную. По сценарию ожидая аплодисментов, широко распахнул накидку, взмахнул цилиндром…
Никто артисту не похлопал, кислые улыбки соответствовали обстоятельствам больше.
Откуда-то полилась негромкая восточная мелодия…
И баба Надя почему-то представила, как из котелка циркача медленно поднимается раскрытый капюшон очкастой кобры.
Или очковой. И это должен быть факир.
Не важно.
В центре большого ковра, выступающего в качестве сцены, прислуга уже давно установила небольшой круглый столик, циркач небрежно шмякнул на него цилиндр. Надежда Прохоровна подумала, что надо обязательно посмотреть – появится ли из котелка кролик или парочка голубей, и осторожненько вошла в гостиную.
Села сразу возле двери на небольшой диванчик рядом с овальным столиком (тут же появился официант, шепнул: «Чаю, кофе, пирожных?») и приготовилась с удовольствием поглядеть на ловкого факира. То есть фокусника.
Основная часть присутствовавших сидели к бабе Наде спиной. Преимущественно по трое: вдова с дочерью и зятем, Генриетта с Минкиным и Мишей Богровым. У столика возле самой стены вдвоем устроились Аделаида и Богдан.
Циркач начал творить обманные чудеса: из котелка, вполне ожидаемо, появился-таки восхитительный крошечный кролик с мягкой, как пух, шерсткой. Куда же без него? Прямо из белых перчаток фокусника выпархивали колоды карт и куриные яйца, подсвечник превращался в букет пионов.
В одном из номеров циркач задействовал Генриетту и Минкина. Из уха Богдана вытащил целую елочную гирлянду, из декольте Анны серебряную монету…
Народ постепенно раскрепостился и начал похлопывать. Севе пришлось уйти – замучил насморк и чих, следом за ним вышел унылый даже на цирковом представлении Михаил Терентьевич… Генриетта в их отсутствие угощала собаку кофе. Подставляла под наморщенный нос Арно крошечную чашечку.
Вернулся Богров. Аккуратно взял двумя пальчиками белую кофейную чашку, отхлебнул, поглядел на фокусника, поморщился… Складывалось впечатление – Михаил Терентьевич не относится к поклонникам циркового искусства.
Да и, по правде сказать, веселились в основном молоденькая Аня и пожилая Генриетта. Фокусник постоянно задействовал бабушку с собакой в каких-то репризах, та на удивление понятливо и артистично выполняла его просьбы… Арно безропотно садился в «волшебный» ящик.
Михаил Терентьевич встал. Сделал несколько шагов по направлению к двери, пошатнулся, рванул воротничок рубашки – на пол полетели две верхние пуговицы, галстук съехал набок… Лицо Богрова налилось удушливой синюшностью. До двери он не дошел, тяжело, полубоком, рухнул рядом с бабой Надей и сипло задышал.
Неподалеку, за дверью, сцепив ладони на причинном месте, стоял в коридоре молоденький официант – уж он-то был поклонником циркового искусства абсолютно точно! – и, улыбаясь, наблюдал за манипуляциями фокусника с веревочкой.
Кроме бабы Нади, никто не видел, как свалился на диван Михаил Терентьевич. Как протянул к ней руку, захрипел…
– Эй, эй, ты что?! – всполошилась Надежда Прохоровна, подставила под падающую голову колени, склонилась, выпрямилась снова. – Эй! Кто-нибудь!! Помогите!
Улыбающиеся лица медленно развернулись к бабушке Наде и так же медленно перестали улыбаться.
Надежда Прохоровна приподняла одно колено, ей показалось, что Богров хочет кому-то что-то сказать, увидеть кого-то…
Синеющие губы едва слышно выдавили слова:
– Прости… прости… ш-кура…
Голова его безвольно скатилась с колена назад, глаза остановились, сверкнув белками.
В гостиной истошно закричала женщина.
Откуда-то из недр сценического костюма фокусника выпорхнул голубь, взвился под потолок, спикировал на люстру. Хрустальные висюльки люстры мелодично трепетали и вторили уже дуэту женских голосов.
Часть вторая
Место городской сумасшедшей уже занято!
Ночью бабе Наде приснился Вася. Веселый, в расхристанной рубахе, заломленном картузе.
Стоит, опираясь плечом на дверной косяк, одна нога вывернута вперед другой да молодецки эдак на мысок поставлена. Перекинутый через плечо пиджак одним пальцем за вешалку придерживает. В зубах ромашка белая.
«О-о-ох, – сказала Надя Губкина во сне, – Вася, ты ли?!»
Стоит, молчит, улыбается, ромашковый стебелек из одного уголка губ в другой гоняет.
И запах. Почему-то не ромашковый, не терпкий мужской дух – еловым лапником от Васи тянет.
Таким, которым когда-то свежий могильный холмик укрывали. Щедро – вокруг и поверху.
«О-о-ой, – перепугалась баба Надя, – ты за мной, что ль, Вася?!»
Молчит, ладошкой как будто комара от щеки отгоняет.
«Вася!!» – прикрикнула вдова.
Улыбается покойник.
Надежда Прохоровна закричала, кажется, во сне и очнулась. Открыла глаза, и будто свет на месте, где только что Вася стоял, мигнул. И будто где-то неподалеку дверь тихонечко захлопнулась.
В груди гулко забухало сердце, Надежда Прохоровна смотрела на дверной проем и не решалась даже присесть на кровати.
Жуть кромешная.
Прерывисто втянула воздух носом, раз, другой.
Не отступает морок. Из жуткого кошмара дотягивается запах еловых лап.
– Кто тут?! – сказала хрипло, резко села на кровати, подтянула к шее одеяло.
Тишина.
И только сердце оглушительно грохочет.
– Кто тут?!
Все так же – тишина.
Приснилось. Померещилось.
Тьфу, чур меня!
Надежда Прохоровна спустила ноги с высоченной кровати, нашарила ступнями тапочки, рука машинально вытянулась вправо, схватила халат с подлокотника кресла.
Стискивая трясущимися пальцами ненадетый халат, баба Надя прокралась из спальни в гостиную. Включила свет, огляделась. Потянула ноздрями воздух…
Наверное, померещилось. Откуда в номере шикарного отеля еловому запаху взяться?!
Да и не пахнет вроде бы уже. Все померещилось. Кошмар навеял этот запах.
Надежда Прохоровна посмотрела на золоченое табло напольных часов – половина третьего.
А легла в час ночи… Пока с переполошенными постояльцами и персоналом пообщалась, пока дождалась приезда милиции, вызванной по настоянию Пал Палыча. Показания дала.
Наверное, кошмар навеяли сегодняшние мысли и происшествие – на бабы-Надиных коленях скончался человек.
После подобных злоключений не то что Вася – друг сердешный – в гости наведается, безносая с косой придет…
Надежда Прохоровна напилась воды из графина, проверила, крепко ли заперта дверь, и улеглась обратно: навзничь, комкая на груди одеяло, таращась в потолок.
Сон как рукой смело. Непривычная, не московская тишина давила на ушные перепонки невозможностью уцепиться хоть за что-то существенное, материальное. По шторам даже бессонные столичные тени не бродили.
Лежишь тут, как в гробу… Тишину слушаешь.
Надежда Прохоровна суматошно встала, раскрыла во всю ширь дверь спальни и улеглась обратно – доносящийся из гостиной мерный щелкающий ход часов немного разбивал, оживлял гнетущее спокойствие уснувшего отеля.
Мысли крутились вокруг недавней трагедии, перед глазами, словно живые, вновь расселись богатеи в траурных нарядах…
Отвлекая себя от недавней жути, Надежда Прохоровна припоминала прошедший вечер. Старалась уйти в уже привычный мир сыщицких предположений… Припомнить то, что зацепило ее взгляд… Что показалось странным, привлекло внимание…
Десять раз, наверное, себя спросила: что было на том вечере не так? Откуда ночью вдруг взялась тревога?
Когда ложилась спать – все было в норме. Единственная мысль – скорей уснуть, забыться, отключиться. (Вон даже Софе не позвонила, не поговорила. Умаялась так.)
Сейчас лежала, таращась в потолок, слушала песнь часового механизма и зачем-то перебирала каждую минуту вчерашнего вечера: что было не так? кто повел себя странно?..
Да все. Компания как на подбор – причудливая, с вывертом. Один Сева Минкин в бархатном костюмчике чего стоит… На нос сопливый жалуется, куксится, а стоит смазливому официанту по залу пройтись – оживает, как и не больной вовсе…
Вдова – какая-то замороженная. Водку словно воду хлещет, а толком и не поплакала. Хотя платок к глазам подносила после каждого тоста… Манерничала.
Генриетта собаку кофе угощала.
Аделаида… Аделаида сама вставала из-за столика выбрать себе пирожное с подноса на длинной тумбе, что вдоль стены стоит.
А ведь такие дамочки щелчком пальцев официантов подзывают… Или кавалеров из директорского комсостава за сластями отправляют…
Надежда Прохоровна тяжело ворочалась в постели, перед глазами сновали люди, официанты, собака в юбочке; на грани сна пришла какая-то ценная мысль…
А ну ее!
Бабушка поплотнее смежила веки, свернулась калачиком и наконец уснула.
Утро началось с тяжелой головы и гадкого привкуса во рту. За шторами стояло солнце, стрелки на часах застыли в укоризненной позиции – половина одиннадцатого! (Такого разгильдяйства давненько не случалось.)
Бабушка Губкина скоренько заказала по телефону завтрак в номер – чай, бутерброды, по возможности пряник свежий – и пошла в ванную комнату – наводить утренний марафет. Умыла лицо ледяной водой, влажной расческой пригладила растрепанные бессонницей волосы…
В стакане на мраморной полочке под зеркалом плавали вставные челюсти. Причем в какой-то мути.
Надежда Прохоровна удивилась, осторожненько подцепила одну из челюстей, понюхала…
Нормально пахнет. Привычно. Каждый вечер, прежде чем опустить протезы в воду, Надежда Прохоровна надраивала их зубной щеткой, в стакан добавляла несколько капелек специального антисептика…
Откуда муть?
Стакан был грязный?
Да вроде нет… И антисептик свежий.
Загадка.
Баба Надя привередливо прополоснула протезы под струей воды, прошлась по ним зубной щеткой – мало ли какая дрянь в щелочке застряла, воду замутила…
В дверь номера тихонько постучали. Надежда Прохоровна бросилась отпирать: галантный официант вкатил в номер сервировочный столик с завтраком.
Сервис, ёжкин хвост. Букингемский дворец, часы Биг-Бен.
Чувствуя себя вполне английской королевой, Надежда Прохоровна села за, прямо скажем, низковатый столик, постелила на колени салфеточку, официант наполнил чашку чаем, кивнул предупредительно – приятного аппетита. И замер.
Ах да! Пенсионерка Губкина достала из кармана домашнего костюма приготовленную денежную бумажку, та незаметно исчезла в руке деликатного прислужника.
Ну точно королева, ёжкин хвост! Горячие булочки, свежайшее масло, сыр, колбаска, крендельки… Отзавтракала Надежда Прохоровна с отменным аппетитом.
После вызвала официанта, приготовилась сказать сердечное спасибо, но вместо предупредительного паренька в комнату зашел хмурый охранный шеф. Поздоровался с «тетушкой», нетерпеливой рукой выкатил в коридор сервировочный столик, захлопнул дверь и тяжело сел в кресло.
– Случилось что-то, Паша? – замирая сердцем, спросила баба Надя. Архипов кивнул. – Так я и знала… – пробормотала, садясь на диван напротив. – Так я и знала… В руку был сон, и бессонница в руку… Что, Паша, отравили Богрова?
Сердце несколько раз успело бухнуть, прежде чем Пал Палыч ответил. Вначале он чуть-чуть удивленно посмотрел на «тетушку» – Надежда Прохоровна, вот честное слово, совсем не загордилась своей догадливостью! – и опять кивнул:
– Да. Вчера вечером я сразу же позвонил Семену Яковлевичу… Вы должны его помнить по убийствам в «Сосновом бору», Семен Яковлевич патологоанатом.
– Да, да, – быстро вставила Надежда Прохоровна, – эксперт от Бога.
– Гений, – согласился Паша. – Я попросил его приехать в наш районный морг, отправил за ним машину… – Архипов мрачно потер ладонью чисто выбритый подбородок. – Как чувствовал!.. Семен Яковлевич позвонил буквально десять минут назад, он произвел вскрытие – типичнейшее отравление. По его словам, самый слабый из экспертов, без всяких лабораторных исследований, только взглянув на внутренние органы, сказал бы то же самое – смерть не естественная. В качестве яда использовали обыкновенное лекарство для сердечников. По рецепту его можно купить в любой аптеке. И о его воздействии на сердце знает каждый более или менее толковый медэксперт: картина слишком ясная.
Архипов огорченно откинулся на спинку кресла, побарабанил пальцами по подлокотнику, надул щеки…
– А это могло быть самоубийство, Паша?
– Будем разбираться. – Наклонился вперед, посмотрел на бабу Надю хмуро. – Что Богров успел сказать перед смертью, Надежда Прохоровна?
Бабушка Губкина неловко пожала плечами, сделала рукой неопределенный круговой жест:
– Только то, что я уже вчера передала милиционеру – «прости, прости, шкура».
– И все? – прищурился шеф. – Вы же говорили, он что-то еще бормотал, но вы не разобрали. Может быть, сегодня припомните? На свежую голову…
– Нет, Паша. Только – «прости, прости, шкура», да и то невнятно. Как будто… – Надежда Прохоровна сосредоточилась, – как будто с украинским акцентом, что ли… мне показалось…
– С украинским? – приподнял брови шеф.
– Да. Он ведь уже умирал, последнее слово прозвучало тихо, как-то странно – «ш-кура», «ш-кира»… У нас на заводе парнишка работал из Донецка, так тот как-то похоже слово «шкура» говорил… «Шкира», что ли…
– Понятно, – расстроенно пробормотал Архипов. – Шкура-шкира.
– Паш, а что теперь будет?
– Будем разбираться, – повторил тот.
– Я не о том, – поморщилась баба Надя. – Я о твоем начальстве. Влетит тебе за это?
– За что?
– Как будто ты не знаешь, – фыркнула бабушка Губкина. – Начальству лишь бы на кого беду свалить…
– Ну с этим относительный порядок, – устало отчитался охранный шеф. – Я, можно сказать, всем задницы прикрыл. Если бы мы отправили Богрова в московский морг, как настаивали родственники, то позже мог бы получиться скандал – в нашем отеле отравили гостя. А так – мы подстраховались, сразу провели расследование, я привлек к работе классного специалиста… Теперь будет трудно предъявить нам что-то по существу. Все свидетельские показания собраны не отходя от места, к делу подшиты.
– Слава богу, – искренне высказалась баба Надя. – А то тебе уже один раз влетело, увольняться пришлось…
– Нет, тут порядок. Номера Махлаков забронировал еще при прежнем начальнике охраны, к кухне или официантам никаких претензий предъявить не смогут…
– Яд подмешали в кофе? – быстро перебила пожилая сыщица и своей догадкой на этот раз сразила настоящего, хоть и в прошлом, работника правоохранительных органов наповал.
Архипов замолчал. Воткнул в бабу Надю пораженный взгляд:
– В этом еще даже Семен Яковлевич до конца не уверен… Но есть большая доля вероятности. Точные расчеты еще будут производиться, следуя из массы тела, концентрации в крови лекарства и алкоголя… Это лекарство категорически запрещено принимать с алкоголем, все сердечники об этом знают и… – Пал Палыч не договорил, не вытерпел: – Надежда Прохоровна, откуда?! Как вы догадались? Вы что-то заметили на той вечеринке! Да?
– Ну так ты сам сказал, – скромно потупилась бабушка Губкина. – Мол, к официантам претензий предъявить нельзя. А я видела, как официант всем разливал кофе из одного кофейника – то есть яда там не было, к кухне никаких вопросов быть не может. Это раз. Потом я видела, как несчастный Миша, выпив этого кофе, через несколько минут за горло схватился, будто его душили. Это два. – Надежда Прохоровна гордо выпрямилась, – эх, хорошо сказала-сформулировала! как настоящая сыщица из детектива! – поерзала на диванном сиденье, сложила руки под грудью. – Арифметика, Паша, – задачка для выпускника начальной школы. Вопрос в другом. Почему убийца использовал именно этот сердечный препарат? Из-за его доступности, по недомыслию или по наглости? Ведь в наше время достаточно в Интернет заглянуть – тебе там все про отравления расскажут, предупредят – отравление этим снадобьем на естественную смерть не спишешь – разглядит любой эксперт. Так?
– Да, – согласился Архипов. – Я тоже задавался этими же вопросами. Почему? Почему убийца действовал так нагло? Так бесшабашно. Не боясь последствий.
– Вот, – важно сказала Надежда Прохоровна, – именно выяснением этого вопроса мы сейчас с тобой и займемся. – Встала из кресла, огладила костюм на бедрах. – Пойдем, Паша.
– Куда? – оставаясь сидеть, пораженно сказал охранный шеф.
– Как куда? Убийцу ловить. Пока не уехал. Они ведь все сейчас по домам собираются, так?
– Не так, – помотал головой Архипов и остался сидеть. – Никто от номера не отказался.
– Почему? – в свою очередь удивилась баба Надя.
– А я откуда знаю?! – вконец растерялся Палыч. – Сидят по номерам, обед заказан в зале малого корпуса.
– Ну-ну, – строго сказала сыщица Губкина и грозно пообещала: – Сейчас мы им обед устроим. В малом корпусе и по большому.
– Да куда вы собрались-то, Надежда Прохоровна?! Толком сказать можете?!
– Могу. Пойдем ловить убийцу. То есть я пойду, а ты подстрахуешь. – Подумала о чем-то, нахмурилась. – Паш, у тебя какой-нибудь микрофончик есть? Чтоб как в прошлый раз – без сучка без задоринки, на стреме быть.
Архипов фыркнул и встал. Одернул пиджак, помотал головой, показывая отношение к сыщицким методам бабушки Нади, и осторожно поинтересовался:
– А вы уверены? Не слишком торопитесь?
– В самый раз, Паша. Генриетта вчера собаку кофе напоить пыталась, все чашечки на столе перетрогала. Зачем, спрашивается? Ведь не из-за собаки же в самом деле…
Пал Палыч потер двумя пальцами кончик носа, посмотрел себе под ноги:
– А вы уверены, Надежда Прохоровна, что Разольская манипулировала с чашками?
– Я не уверена, я видела, – весомо проговорила баба Надя. – Все прочие за фокусником следили, по сторонам не глазели, а я как раз почти за спиной Генриетты сидела – все видела. Осталось только выяснить, пользуется ли наша собачница сердечными пилюлями, имеет ли доступ к рецептам, понимаешь?
– Пожалуй, да… – пробормотал Архипов и первым вышел из номера.
Генриетта Константиновна Разольская открыла дверь не сразу. Вначале крикнула «Минуточку!», шуршала чем-то минуты полторы, потом приоткрыла дверь совсем чуть-чуть и в щелочку взглянула на визитершу.
– Надежда Прохоровна? – удивилась. Смоляной парик сидел на ней немного косо, из-под черных прядок выбивались седенькие волоски, помада на губах лежала тоже кое-как. Богачка была совершенно не готова к приему гостей и приглашать к себе не торопилась. – Чему обязана?
– Ох, – простонала баба Надя, – у вас нитроглицеринчику не найдется?
– В главном корпусе есть врач. Позвоните, вам принесут таблетку.
– Ох, ох, – запричитала сыщица Губкина и так показательно схватилась за сердце, что Разольской ничего не оставалось, только как посторониться и пропустить захворавшую соседку в номер.
– Сейчас, сейчас, Надежда Прохоровна. Проходите. Садитесь на диван, я мигом! – И скрылась в спальне.
Баба Надя, шаркая, ввалилась в гостиную, огляделась по сторонам: ничего себе номерочек, не хуже нашего будет. Завиточки, канди-боберы…
К гостье сразу же подбежал Арно, обнюхал ее ноги, баба Надя сказала псинке «у-тю-тю»…
Собака на дружбу не повелась. Приподняла верхнюю губу, показала меленькие острые зубы и наморщила нос.
Ух ты! Надежда Прохоровна хорошо знала таких вот мелких злобных шавок. От горшка и вершка не будет, а норову – на хорошего ротвейлера. За пятку схватит, почтальону портки порвет, а от кошки сама на дерево вскарабкается.
Бдительно следя за собакой, баба Надя опустилась в ближайшее кресло и от греха подальше прибрала под него ноги в тапочках. Врачи врачами, а пока из главного корпуса добежать успеют, кровью истечешь…
Арно подошел ближе и, гипнотизируя гостью взглядом коричневых выпуклых глазенок, сел напротив: не балуй, тетка!
Пухлотелая Генриетта Константиновна ходко выкатилась из спальни; на ходу копошась в косметичке-аптечке, достала упаковку нитроглицерина, выщелкнула одну красную горошину:
– Вот. Возьмите.
С видом почти уже умершей бабушки Надежда Прохоровна положила горошину под язык, расслабленно закрыла глаза.
– Сейчас отпустит, – пробормотала. – А у вас этих… – слабо покрутила рукой в воздухе, – никак название запомнить не могу… ах да… – произнесла название лекарства, которым отравили Богрова. Незаметно посмотрела на хозяйку номера сквозь неплотно прикрытые ресницы.
Никакой особенной реакции. Только искреннее беспокойство.
– Вы сердечница? – негромко поинтересовалась Разольская.
– Угу.
– Давайте я все же врача вызову…
– Да нет, не надо… мне бы таблеточку… пожалуйста…
– А вам это лекарство раньше прописывали?
И снова на лице и в голосе только беспокойство, без всякого подозрительного напряжения при упоминании таблеток.
Но впрочем, и о том, что у нее нет названного лекарства, не говорит. Не отнекивается.
Надежда Прохоровна широко открыла глаза, в упор, требовательно поглядела на чуть опешившую от неожиданной перемены в гостье Генриетту Константиновну и напрямик спросила:
– А Мишу Богрова ты спросить забыла: прописывали ли ему врачи это лекарство? Предписывали вместе с алкоголем принимать?
Удар пришелся по месту. Легкое замешательство сменило понимание всего. Надежда Прохоровна прожила долгую жизнь, научившую читать по лицам: Генриетта сразу поняла, на что ей намекнула «прихворнувшая» соседка.
Слишком быстро поняла.
Отпрянула. И привычное для нее, как успела заметить Надежда Прохоровна, слегка дурашливое выражение лица сменила мина то ли брезгливости, то ли нешуточного сожаления. Верхняя губа приподнялась и напряглась, совсем как у собаки.
Разольская слепо повернулась к окну, стянула с головы дурацкий молодежный парик, провела им под подбородком, по шее…
– Убили, значит, Мишу? – сказала тихо. – Отравили…
Надежда Прохоровна наблюдала, как медленно, неотвратимо наползает на женщину оторопь, как повисает рука со стиснутым в кулаке париком. Опустив плечи, Разольская застыла соляным столбом, на несколько минут забыла о гостье, наблюдающей за ней, не слыша встревоженное сопение собаки…
Куда девалась дамочка с сумасшедшинкой в глазах? Куда ушла пугливая жертва новомодной фобии? Перед Надеждой Прохоровной стояла вполне нормальная пожившая тетка: с седеньким хвостиком на затылке, с морщинистыми пальцами, не упрятанными ни в какие атласные перчатки. На руках, где и положено, – россыпь старческой гречки, под глазами, как и у всех в этом возрасте, – мешки.
Стянув парик, Генриетта как будто утратила весь прежний ненормальный, совсем не украшавший ее шик. Кричащую яркость.
Обычной стала. Более понятной.
И сумасшествия совсем лишилась. Что тоже радовало.
В комнату тихонько постучали, Разольская очнулась, поджимая подбородок, задумчиво оглядела Надежду Прохоровну…
– Вы имеете отношение к правоохранительным органам? – спросила, прищурив только что незрячие глаза.
Надежда Прохоровна не ответила. По прежним своим расследованиям знала – как важно тонкое психологическое равновесие «момента истины», как важно его не разрушить: нарушишь, поколеблешь одним неточным словом – пиши пропало. Колыхнется внутренняя чаша в другую сторону, спрячется готовый к откровению человек в раковину и вновь уж не покажется. Передумает. Или испугается.
– Вы работаете в службе безопасности этого отеля? – продолжала допытываться Разольская, не обращая внимания на повторный стук в дверь.
Баба Надя и тут ничего отрицать или подтверждать не стала. Сидела на диване в любимой позе – руки высоко под грудью сложены – и в упор смотрела на хозяйку апартаментов.
– А впрочем, ладно, – отмахнулась Генриетта, – какая разница? – И, гаркнув в сторону двери: – Войдите! – ушла в спальню: Надежда Прохоровна через незакрытую дверь видела – села на пуфик перед туалетным столиком, начала нарядный платок на седенькую голову тюрбаном налаживать. – Принесите, пожалуйста, еще один прибор! – приказала официанту оттуда.
Привезший сервировочный столик парнишка кивнул, открыл дверь – сразу за порогом, можно сказать, высоко подпрыгивая, метался шеф Пал Палыч, строя бабе Наде из коридора страшные глаза.
Надежда Прохоровна бросила косой взгляд на сидящую перед зеркалом Генриетту – их взаимные отражения встретились взглядами – и сделала Паше незаметный жест ладошкой – уйди, мол, не до тебя, у меня тут «момент истины» назревает.
Скорее всего, верно расшифровать краткую пантомиму ладошкой Архипов не сумел. Заподпрыгивал перед официантом еще выше, зашевелил губами, выманивая движениями обеих рук бабу Надю из номера.
Стоит, опираясь плечом на дверной косяк, одна нога вывернута вперед другой да молодецки эдак на мысок поставлена. Перекинутый через плечо пиджак одним пальцем за вешалку придерживает. В зубах ромашка белая.
«О-о-ох, – сказала Надя Губкина во сне, – Вася, ты ли?!»
Стоит, молчит, улыбается, ромашковый стебелек из одного уголка губ в другой гоняет.
И запах. Почему-то не ромашковый, не терпкий мужской дух – еловым лапником от Васи тянет.
Таким, которым когда-то свежий могильный холмик укрывали. Щедро – вокруг и поверху.
«О-о-ой, – перепугалась баба Надя, – ты за мной, что ль, Вася?!»
Молчит, ладошкой как будто комара от щеки отгоняет.
«Вася!!» – прикрикнула вдова.
Улыбается покойник.
Надежда Прохоровна закричала, кажется, во сне и очнулась. Открыла глаза, и будто свет на месте, где только что Вася стоял, мигнул. И будто где-то неподалеку дверь тихонечко захлопнулась.
В груди гулко забухало сердце, Надежда Прохоровна смотрела на дверной проем и не решалась даже присесть на кровати.
Жуть кромешная.
Прерывисто втянула воздух носом, раз, другой.
Не отступает морок. Из жуткого кошмара дотягивается запах еловых лап.
– Кто тут?! – сказала хрипло, резко села на кровати, подтянула к шее одеяло.
Тишина.
И только сердце оглушительно грохочет.
– Кто тут?!
Все так же – тишина.
Приснилось. Померещилось.
Тьфу, чур меня!
Надежда Прохоровна спустила ноги с высоченной кровати, нашарила ступнями тапочки, рука машинально вытянулась вправо, схватила халат с подлокотника кресла.
Стискивая трясущимися пальцами ненадетый халат, баба Надя прокралась из спальни в гостиную. Включила свет, огляделась. Потянула ноздрями воздух…
Наверное, померещилось. Откуда в номере шикарного отеля еловому запаху взяться?!
Да и не пахнет вроде бы уже. Все померещилось. Кошмар навеял этот запах.
Надежда Прохоровна посмотрела на золоченое табло напольных часов – половина третьего.
А легла в час ночи… Пока с переполошенными постояльцами и персоналом пообщалась, пока дождалась приезда милиции, вызванной по настоянию Пал Палыча. Показания дала.
Наверное, кошмар навеяли сегодняшние мысли и происшествие – на бабы-Надиных коленях скончался человек.
После подобных злоключений не то что Вася – друг сердешный – в гости наведается, безносая с косой придет…
Надежда Прохоровна напилась воды из графина, проверила, крепко ли заперта дверь, и улеглась обратно: навзничь, комкая на груди одеяло, таращась в потолок.
Сон как рукой смело. Непривычная, не московская тишина давила на ушные перепонки невозможностью уцепиться хоть за что-то существенное, материальное. По шторам даже бессонные столичные тени не бродили.
Лежишь тут, как в гробу… Тишину слушаешь.
Надежда Прохоровна суматошно встала, раскрыла во всю ширь дверь спальни и улеглась обратно – доносящийся из гостиной мерный щелкающий ход часов немного разбивал, оживлял гнетущее спокойствие уснувшего отеля.
Мысли крутились вокруг недавней трагедии, перед глазами, словно живые, вновь расселись богатеи в траурных нарядах…
Отвлекая себя от недавней жути, Надежда Прохоровна припоминала прошедший вечер. Старалась уйти в уже привычный мир сыщицких предположений… Припомнить то, что зацепило ее взгляд… Что показалось странным, привлекло внимание…
Десять раз, наверное, себя спросила: что было на том вечере не так? Откуда ночью вдруг взялась тревога?
Когда ложилась спать – все было в норме. Единственная мысль – скорей уснуть, забыться, отключиться. (Вон даже Софе не позвонила, не поговорила. Умаялась так.)
Сейчас лежала, таращась в потолок, слушала песнь часового механизма и зачем-то перебирала каждую минуту вчерашнего вечера: что было не так? кто повел себя странно?..
Да все. Компания как на подбор – причудливая, с вывертом. Один Сева Минкин в бархатном костюмчике чего стоит… На нос сопливый жалуется, куксится, а стоит смазливому официанту по залу пройтись – оживает, как и не больной вовсе…
Вдова – какая-то замороженная. Водку словно воду хлещет, а толком и не поплакала. Хотя платок к глазам подносила после каждого тоста… Манерничала.
Генриетта собаку кофе угощала.
Аделаида… Аделаида сама вставала из-за столика выбрать себе пирожное с подноса на длинной тумбе, что вдоль стены стоит.
А ведь такие дамочки щелчком пальцев официантов подзывают… Или кавалеров из директорского комсостава за сластями отправляют…
Надежда Прохоровна тяжело ворочалась в постели, перед глазами сновали люди, официанты, собака в юбочке; на грани сна пришла какая-то ценная мысль…
А ну ее!
Бабушка поплотнее смежила веки, свернулась калачиком и наконец уснула.
Утро началось с тяжелой головы и гадкого привкуса во рту. За шторами стояло солнце, стрелки на часах застыли в укоризненной позиции – половина одиннадцатого! (Такого разгильдяйства давненько не случалось.)
Бабушка Губкина скоренько заказала по телефону завтрак в номер – чай, бутерброды, по возможности пряник свежий – и пошла в ванную комнату – наводить утренний марафет. Умыла лицо ледяной водой, влажной расческой пригладила растрепанные бессонницей волосы…
В стакане на мраморной полочке под зеркалом плавали вставные челюсти. Причем в какой-то мути.
Надежда Прохоровна удивилась, осторожненько подцепила одну из челюстей, понюхала…
Нормально пахнет. Привычно. Каждый вечер, прежде чем опустить протезы в воду, Надежда Прохоровна надраивала их зубной щеткой, в стакан добавляла несколько капелек специального антисептика…
Откуда муть?
Стакан был грязный?
Да вроде нет… И антисептик свежий.
Загадка.
Баба Надя привередливо прополоснула протезы под струей воды, прошлась по ним зубной щеткой – мало ли какая дрянь в щелочке застряла, воду замутила…
В дверь номера тихонько постучали. Надежда Прохоровна бросилась отпирать: галантный официант вкатил в номер сервировочный столик с завтраком.
Сервис, ёжкин хвост. Букингемский дворец, часы Биг-Бен.
Чувствуя себя вполне английской королевой, Надежда Прохоровна села за, прямо скажем, низковатый столик, постелила на колени салфеточку, официант наполнил чашку чаем, кивнул предупредительно – приятного аппетита. И замер.
Ах да! Пенсионерка Губкина достала из кармана домашнего костюма приготовленную денежную бумажку, та незаметно исчезла в руке деликатного прислужника.
Ну точно королева, ёжкин хвост! Горячие булочки, свежайшее масло, сыр, колбаска, крендельки… Отзавтракала Надежда Прохоровна с отменным аппетитом.
После вызвала официанта, приготовилась сказать сердечное спасибо, но вместо предупредительного паренька в комнату зашел хмурый охранный шеф. Поздоровался с «тетушкой», нетерпеливой рукой выкатил в коридор сервировочный столик, захлопнул дверь и тяжело сел в кресло.
– Случилось что-то, Паша? – замирая сердцем, спросила баба Надя. Архипов кивнул. – Так я и знала… – пробормотала, садясь на диван напротив. – Так я и знала… В руку был сон, и бессонница в руку… Что, Паша, отравили Богрова?
Сердце несколько раз успело бухнуть, прежде чем Пал Палыч ответил. Вначале он чуть-чуть удивленно посмотрел на «тетушку» – Надежда Прохоровна, вот честное слово, совсем не загордилась своей догадливостью! – и опять кивнул:
– Да. Вчера вечером я сразу же позвонил Семену Яковлевичу… Вы должны его помнить по убийствам в «Сосновом бору», Семен Яковлевич патологоанатом.
– Да, да, – быстро вставила Надежда Прохоровна, – эксперт от Бога.
– Гений, – согласился Паша. – Я попросил его приехать в наш районный морг, отправил за ним машину… – Архипов мрачно потер ладонью чисто выбритый подбородок. – Как чувствовал!.. Семен Яковлевич позвонил буквально десять минут назад, он произвел вскрытие – типичнейшее отравление. По его словам, самый слабый из экспертов, без всяких лабораторных исследований, только взглянув на внутренние органы, сказал бы то же самое – смерть не естественная. В качестве яда использовали обыкновенное лекарство для сердечников. По рецепту его можно купить в любой аптеке. И о его воздействии на сердце знает каждый более или менее толковый медэксперт: картина слишком ясная.
Архипов огорченно откинулся на спинку кресла, побарабанил пальцами по подлокотнику, надул щеки…
– А это могло быть самоубийство, Паша?
– Будем разбираться. – Наклонился вперед, посмотрел на бабу Надю хмуро. – Что Богров успел сказать перед смертью, Надежда Прохоровна?
Бабушка Губкина неловко пожала плечами, сделала рукой неопределенный круговой жест:
– Только то, что я уже вчера передала милиционеру – «прости, прости, шкура».
– И все? – прищурился шеф. – Вы же говорили, он что-то еще бормотал, но вы не разобрали. Может быть, сегодня припомните? На свежую голову…
– Нет, Паша. Только – «прости, прости, шкура», да и то невнятно. Как будто… – Надежда Прохоровна сосредоточилась, – как будто с украинским акцентом, что ли… мне показалось…
– С украинским? – приподнял брови шеф.
– Да. Он ведь уже умирал, последнее слово прозвучало тихо, как-то странно – «ш-кура», «ш-кира»… У нас на заводе парнишка работал из Донецка, так тот как-то похоже слово «шкура» говорил… «Шкира», что ли…
– Понятно, – расстроенно пробормотал Архипов. – Шкура-шкира.
– Паш, а что теперь будет?
– Будем разбираться, – повторил тот.
– Я не о том, – поморщилась баба Надя. – Я о твоем начальстве. Влетит тебе за это?
– За что?
– Как будто ты не знаешь, – фыркнула бабушка Губкина. – Начальству лишь бы на кого беду свалить…
– Ну с этим относительный порядок, – устало отчитался охранный шеф. – Я, можно сказать, всем задницы прикрыл. Если бы мы отправили Богрова в московский морг, как настаивали родственники, то позже мог бы получиться скандал – в нашем отеле отравили гостя. А так – мы подстраховались, сразу провели расследование, я привлек к работе классного специалиста… Теперь будет трудно предъявить нам что-то по существу. Все свидетельские показания собраны не отходя от места, к делу подшиты.
– Слава богу, – искренне высказалась баба Надя. – А то тебе уже один раз влетело, увольняться пришлось…
– Нет, тут порядок. Номера Махлаков забронировал еще при прежнем начальнике охраны, к кухне или официантам никаких претензий предъявить не смогут…
– Яд подмешали в кофе? – быстро перебила пожилая сыщица и своей догадкой на этот раз сразила настоящего, хоть и в прошлом, работника правоохранительных органов наповал.
Архипов замолчал. Воткнул в бабу Надю пораженный взгляд:
– В этом еще даже Семен Яковлевич до конца не уверен… Но есть большая доля вероятности. Точные расчеты еще будут производиться, следуя из массы тела, концентрации в крови лекарства и алкоголя… Это лекарство категорически запрещено принимать с алкоголем, все сердечники об этом знают и… – Пал Палыч не договорил, не вытерпел: – Надежда Прохоровна, откуда?! Как вы догадались? Вы что-то заметили на той вечеринке! Да?
– Ну так ты сам сказал, – скромно потупилась бабушка Губкина. – Мол, к официантам претензий предъявить нельзя. А я видела, как официант всем разливал кофе из одного кофейника – то есть яда там не было, к кухне никаких вопросов быть не может. Это раз. Потом я видела, как несчастный Миша, выпив этого кофе, через несколько минут за горло схватился, будто его душили. Это два. – Надежда Прохоровна гордо выпрямилась, – эх, хорошо сказала-сформулировала! как настоящая сыщица из детектива! – поерзала на диванном сиденье, сложила руки под грудью. – Арифметика, Паша, – задачка для выпускника начальной школы. Вопрос в другом. Почему убийца использовал именно этот сердечный препарат? Из-за его доступности, по недомыслию или по наглости? Ведь в наше время достаточно в Интернет заглянуть – тебе там все про отравления расскажут, предупредят – отравление этим снадобьем на естественную смерть не спишешь – разглядит любой эксперт. Так?
– Да, – согласился Архипов. – Я тоже задавался этими же вопросами. Почему? Почему убийца действовал так нагло? Так бесшабашно. Не боясь последствий.
– Вот, – важно сказала Надежда Прохоровна, – именно выяснением этого вопроса мы сейчас с тобой и займемся. – Встала из кресла, огладила костюм на бедрах. – Пойдем, Паша.
– Куда? – оставаясь сидеть, пораженно сказал охранный шеф.
– Как куда? Убийцу ловить. Пока не уехал. Они ведь все сейчас по домам собираются, так?
– Не так, – помотал головой Архипов и остался сидеть. – Никто от номера не отказался.
– Почему? – в свою очередь удивилась баба Надя.
– А я откуда знаю?! – вконец растерялся Палыч. – Сидят по номерам, обед заказан в зале малого корпуса.
– Ну-ну, – строго сказала сыщица Губкина и грозно пообещала: – Сейчас мы им обед устроим. В малом корпусе и по большому.
– Да куда вы собрались-то, Надежда Прохоровна?! Толком сказать можете?!
– Могу. Пойдем ловить убийцу. То есть я пойду, а ты подстрахуешь. – Подумала о чем-то, нахмурилась. – Паш, у тебя какой-нибудь микрофончик есть? Чтоб как в прошлый раз – без сучка без задоринки, на стреме быть.
Архипов фыркнул и встал. Одернул пиджак, помотал головой, показывая отношение к сыщицким методам бабушки Нади, и осторожно поинтересовался:
– А вы уверены? Не слишком торопитесь?
– В самый раз, Паша. Генриетта вчера собаку кофе напоить пыталась, все чашечки на столе перетрогала. Зачем, спрашивается? Ведь не из-за собаки же в самом деле…
Пал Палыч потер двумя пальцами кончик носа, посмотрел себе под ноги:
– А вы уверены, Надежда Прохоровна, что Разольская манипулировала с чашками?
– Я не уверена, я видела, – весомо проговорила баба Надя. – Все прочие за фокусником следили, по сторонам не глазели, а я как раз почти за спиной Генриетты сидела – все видела. Осталось только выяснить, пользуется ли наша собачница сердечными пилюлями, имеет ли доступ к рецептам, понимаешь?
– Пожалуй, да… – пробормотал Архипов и первым вышел из номера.
Генриетта Константиновна Разольская открыла дверь не сразу. Вначале крикнула «Минуточку!», шуршала чем-то минуты полторы, потом приоткрыла дверь совсем чуть-чуть и в щелочку взглянула на визитершу.
– Надежда Прохоровна? – удивилась. Смоляной парик сидел на ней немного косо, из-под черных прядок выбивались седенькие волоски, помада на губах лежала тоже кое-как. Богачка была совершенно не готова к приему гостей и приглашать к себе не торопилась. – Чему обязана?
– Ох, – простонала баба Надя, – у вас нитроглицеринчику не найдется?
– В главном корпусе есть врач. Позвоните, вам принесут таблетку.
– Ох, ох, – запричитала сыщица Губкина и так показательно схватилась за сердце, что Разольской ничего не оставалось, только как посторониться и пропустить захворавшую соседку в номер.
– Сейчас, сейчас, Надежда Прохоровна. Проходите. Садитесь на диван, я мигом! – И скрылась в спальне.
Баба Надя, шаркая, ввалилась в гостиную, огляделась по сторонам: ничего себе номерочек, не хуже нашего будет. Завиточки, канди-боберы…
К гостье сразу же подбежал Арно, обнюхал ее ноги, баба Надя сказала псинке «у-тю-тю»…
Собака на дружбу не повелась. Приподняла верхнюю губу, показала меленькие острые зубы и наморщила нос.
Ух ты! Надежда Прохоровна хорошо знала таких вот мелких злобных шавок. От горшка и вершка не будет, а норову – на хорошего ротвейлера. За пятку схватит, почтальону портки порвет, а от кошки сама на дерево вскарабкается.
Бдительно следя за собакой, баба Надя опустилась в ближайшее кресло и от греха подальше прибрала под него ноги в тапочках. Врачи врачами, а пока из главного корпуса добежать успеют, кровью истечешь…
Арно подошел ближе и, гипнотизируя гостью взглядом коричневых выпуклых глазенок, сел напротив: не балуй, тетка!
Пухлотелая Генриетта Константиновна ходко выкатилась из спальни; на ходу копошась в косметичке-аптечке, достала упаковку нитроглицерина, выщелкнула одну красную горошину:
– Вот. Возьмите.
С видом почти уже умершей бабушки Надежда Прохоровна положила горошину под язык, расслабленно закрыла глаза.
– Сейчас отпустит, – пробормотала. – А у вас этих… – слабо покрутила рукой в воздухе, – никак название запомнить не могу… ах да… – произнесла название лекарства, которым отравили Богрова. Незаметно посмотрела на хозяйку номера сквозь неплотно прикрытые ресницы.
Никакой особенной реакции. Только искреннее беспокойство.
– Вы сердечница? – негромко поинтересовалась Разольская.
– Угу.
– Давайте я все же врача вызову…
– Да нет, не надо… мне бы таблеточку… пожалуйста…
– А вам это лекарство раньше прописывали?
И снова на лице и в голосе только беспокойство, без всякого подозрительного напряжения при упоминании таблеток.
Но впрочем, и о том, что у нее нет названного лекарства, не говорит. Не отнекивается.
Надежда Прохоровна широко открыла глаза, в упор, требовательно поглядела на чуть опешившую от неожиданной перемены в гостье Генриетту Константиновну и напрямик спросила:
– А Мишу Богрова ты спросить забыла: прописывали ли ему врачи это лекарство? Предписывали вместе с алкоголем принимать?
Удар пришелся по месту. Легкое замешательство сменило понимание всего. Надежда Прохоровна прожила долгую жизнь, научившую читать по лицам: Генриетта сразу поняла, на что ей намекнула «прихворнувшая» соседка.
Слишком быстро поняла.
Отпрянула. И привычное для нее, как успела заметить Надежда Прохоровна, слегка дурашливое выражение лица сменила мина то ли брезгливости, то ли нешуточного сожаления. Верхняя губа приподнялась и напряглась, совсем как у собаки.
Разольская слепо повернулась к окну, стянула с головы дурацкий молодежный парик, провела им под подбородком, по шее…
– Убили, значит, Мишу? – сказала тихо. – Отравили…
Надежда Прохоровна наблюдала, как медленно, неотвратимо наползает на женщину оторопь, как повисает рука со стиснутым в кулаке париком. Опустив плечи, Разольская застыла соляным столбом, на несколько минут забыла о гостье, наблюдающей за ней, не слыша встревоженное сопение собаки…
Куда девалась дамочка с сумасшедшинкой в глазах? Куда ушла пугливая жертва новомодной фобии? Перед Надеждой Прохоровной стояла вполне нормальная пожившая тетка: с седеньким хвостиком на затылке, с морщинистыми пальцами, не упрятанными ни в какие атласные перчатки. На руках, где и положено, – россыпь старческой гречки, под глазами, как и у всех в этом возрасте, – мешки.
Стянув парик, Генриетта как будто утратила весь прежний ненормальный, совсем не украшавший ее шик. Кричащую яркость.
Обычной стала. Более понятной.
И сумасшествия совсем лишилась. Что тоже радовало.
В комнату тихонько постучали, Разольская очнулась, поджимая подбородок, задумчиво оглядела Надежду Прохоровну…
– Вы имеете отношение к правоохранительным органам? – спросила, прищурив только что незрячие глаза.
Надежда Прохоровна не ответила. По прежним своим расследованиям знала – как важно тонкое психологическое равновесие «момента истины», как важно его не разрушить: нарушишь, поколеблешь одним неточным словом – пиши пропало. Колыхнется внутренняя чаша в другую сторону, спрячется готовый к откровению человек в раковину и вновь уж не покажется. Передумает. Или испугается.
– Вы работаете в службе безопасности этого отеля? – продолжала допытываться Разольская, не обращая внимания на повторный стук в дверь.
Баба Надя и тут ничего отрицать или подтверждать не стала. Сидела на диване в любимой позе – руки высоко под грудью сложены – и в упор смотрела на хозяйку апартаментов.
– А впрочем, ладно, – отмахнулась Генриетта, – какая разница? – И, гаркнув в сторону двери: – Войдите! – ушла в спальню: Надежда Прохоровна через незакрытую дверь видела – села на пуфик перед туалетным столиком, начала нарядный платок на седенькую голову тюрбаном налаживать. – Принесите, пожалуйста, еще один прибор! – приказала официанту оттуда.
Привезший сервировочный столик парнишка кивнул, открыл дверь – сразу за порогом, можно сказать, высоко подпрыгивая, метался шеф Пал Палыч, строя бабе Наде из коридора страшные глаза.
Надежда Прохоровна бросила косой взгляд на сидящую перед зеркалом Генриетту – их взаимные отражения встретились взглядами – и сделала Паше незаметный жест ладошкой – уйди, мол, не до тебя, у меня тут «момент истины» назревает.
Скорее всего, верно расшифровать краткую пантомиму ладошкой Архипов не сумел. Заподпрыгивал перед официантом еще выше, зашевелил губами, выманивая движениями обеих рук бабу Надю из номера.