Страница:
Совсем уж дикий вид приобретал комендантский надзор за офицерами в Группе советских войск в Германии. Все пути в Берлин тогда вели через станцию Шенефельд, где располагался и одноименный аэропорт. Кто-то когда-то решил, что советским офицерам и членам их семей появляться в Берлине не надлежит, хотя в советской зоне немецкой столицы можно было увидеть американского солдата, который спокойно разгуливал по улицам с бутылкой советской водки в руках, купленной в магазине «Наташа». Но что положено Юпитеру. В общем, солдаты из выполнявшей комендантские функции Карлсхорстской бригады носились по железнодорожным платформам и буквально хватали за рукав мужчин, подозреваемых в том, что они – советские офицеры, и их возможных жен. И все это под недоуменными взглядами привыкших к дисциплине, порядку и субординации немцев.
Делалось все, чтобы офицеры начисто забыли о своем достоинстве и утратили всякую волю и инициативу. Еще хуже обстояли дела в казармах. За время службы одного поколения офицеров армейская среда из школы жизни и воспитания превратилась в организацию уголовного, порой просто фашистского характера. Что было в 80-х годах, пояснять не надо. Те, кто не прочувствовал «неуставных отношений» на себе, слышал о них от товарищей или из телепередач. Армия несла огромные потери. А главной проблемой стало поголовное уклонение от исполнения конституционного долга. Об этом знали все, но серьезных мер не принималось. Воинские преступления всячески укрывались, и кары за это командиры не несли. Потому что и здесь человек биологический восторжествовал над человеком социальным – собственное спокойствие командиров всех рангов взяло безусловный верх над заботами о боеспособности армии в целом.
А ведь в бою требуются совсем иные качества. Нужен воин, которого уважает даже злейший враг. В середине 60-х годов в Киевском высшем инженерно-авиационном военном училище появился необычный слушатель. Звание – подполковник (в отличие от рядовых и их курсовых командиров – лейтенантов и капитанов). На груди – ленточка ордена Красного Знамени. Прибыл он из Закавказского военного округа. Со временем выяснилось, что нашу южную воздушную границу повадились нарушать базирующиеся в Турции американские разведчики. Тихоходные и маневренные, они пересекали границу, делали аэрофотосъемку и записывали радиочастоты наших средств ПВО. Они кружились около границы, не углубляясь на нашу территорию, а при появлении советских истребителей разворачивались, что называется, «вокруг крыла» и уходили в безопасную, как они считали, зону.
При одном из таких нарушений подняли дежурное звено, ведущим в котором был таинственный подполковник. С первого раза точно навести звено на цель не получилось. Американец привычно развернулся, а радиус разворота нашего Су составлял около 50 километров. Когда наш перехватчик совершил повторный заход, нарушитель уже был в Турции. И тогда советский летчик сделал то, что не предписано инструкциями, но чего требовал от него воинский долг. Никому не докладывая, он пересек государственную границу и устремился за уходящим воздушным разведчиком. Обломки вражеского самолета посыпались чуть ли не на Стамбульский рынок. Наш самолет благополучно вернулся на базу. И надо же такому быть: никакой широкой огласки, никакого дипломатического шума со стороны американцев не последовало. Мало того, нарушения границы на этом участке прекратились. Силу и твердую волю к действию уважают и враги.
Вот еще один малоизвестный, но показательный эпизод. Во время событий 1968 года разведка доложила о намерении западных держав ввести войска на территорию Чехословакии из ФРГ. Танковый корпус из состава Группы советских войск в Германии получил задачу воспрепятствовать такому развитию событий. Надо было перекрыть границу Чехословакии с ФРГ. Но как это сделать с территории ГДР? Расчеты показывали: если танкистам отходить к восточным границам ГДР, потом через Польшу вводить корпус в Чехословакию с севера и далее двигаться к ее западной границе, то дорога займет около недели. К встрече натовцев на чешской границе можно не успеть, и боевые действия придется вести на территории союзного государства.
Тогда командование корпуса приняло невероятное, но единственно возможное решение. Танки выдвинулись к границе ГДР и ФРГ, пока западные разведки размышляли, что бы это означало, рванули вперед, снесли шлагбаумы на границе и форсированным маршем двинулись по западногерманским автобанам. Говорят, руководители США и ФРГ, получив соответствующие доклады, лишились дара речи, а когда пришли в себя, советские танки, благополучно преодолев десятки километров немецкой территории, уже вошли в ЧССР с запада, развернулись на 180 градусов и заняли оборонительные позиции, будто они здесь и стояли. Нетрудно представить, какую реакцию это вызвало у наших вероятных противников. Но что интересно, в списке чешских событий, в которых тогда обвинялся Советский Союз, упоминаний об этом эпизоде не было. Очень уж не хотелось западным политикам признавать свое бессилие!
Однако все это было в 60-х годах, когда в армии еще были сильны сталинские традиции, когда не произошел еще развал государства и демонтаж его вооруженных сил. Совсем по-другому разворачивались события позже, особенно в 80-х годах. И в первую очередь повинно в этом высшее политическое руководство страны.
Вспомним половинчатую «афганскую» политику, когда войска по-настоящему гибли, выполняя приказ, а пресса сообщала, будто они занимаются исключительно боевой учебой и охраной самих себя. Истинные герои оставались неизвестными, а по возвращении на Родину встречали косые взгляды соотечественников: мол, мы вас туда не посылали. Повторялся «пражский синдром», когда армия, блестяще выполнив задачу, поставленную перед ней политическим руководством, дома стала козлом отпущения в глазах размножившихся «демократов» и «правозащитников».
Или возьмем случай с тем же Сахалином. Южнокорейский «Боинг», на сотни километров уклонившийся от маршрута, проникший в наше воздушное пространство и не отвечавший на предупредительные сигналы советской ПВО, четыре часа кружил над нашими стратегическими объектами. Когда наконец его сбили, реакция руководства страны в лице Андропова была диаметрально противоположной той, что последовала бы в 1952 году. Вместо вручения летчикам наград, началось бесконечное разбирательство с неясными выводами. Это не могло не сказаться на будущих действиях защитников воздушных рубежей страны, на их твердости и решительности.
И сказалось, причем очень скоро – во времена властвования Михаила Горбачева, в одинаковой степени ненавидевшего и нашу армию, и наш народ. Имеется в виду хрестоматийно известный полет Руста. Менее известно, что с самой финской границы его вели радиотехнические войска ПВО, прижимали к земле вылетевшие на перехват истребители, приводились в готовность для его поражения зенитно-ракетные дивизионы. Но команды на уничтожение не получали. Ответом на все запросы служило молчание командования. Летчики готовы были сбить Руста без всякой команды, взяв ответственность на себя, но хорошо помнили об истории с южнокорейцем, на поражение которого руководство страны отреагировало двулично.
Истинный смысл события прояснился позже, после предсмертного признания последнего председателя КГБ СССР Владимира Крючкова. Как и предполагалось, перелет Руста был иезуитской провокацией Горбачева, жаждавшего и искавшего повод убрать «недостаточно лояльное» к нему руководство Вооруженных Сил. А осуществлял акцию по поручению генсека Крючков, не задумываясь особо над тем, как повлияет на боеготовность армии, на ее настроения этот вопиющий случай. Впрочем, похоже, безопасность страны уже не интересовала высшее руководство.
Последствия подобных действий, отразившихся на образе мыслей и поведении военнослужащих в боевой обстановке, могли стать трагическими. И были на грани этого. Приведу случай, о котором в открытой печати еще не сообщалось. На КП ПВО Группы советских войск в Германии разыгралась психологическая драма, которая могла закончиться катастрофой для человечества. Сначала на локаторах Немецкой народной армии, а потом и на наших четко высветилась картина массового ракетного нападения на страны Варшавского договора. Многократно взаимно подтвержденные данные свидетельствовали о том, что со стороны американского континента на восток параллельными курсами в плотных порядках идут десятки и сотни целей. Подлетное время составляло к тому моменту 20–25 минут. У дежурного генерала ПВО группы войск волосы встали дыбом: «Начало мировой термоядерной войны!» По инструкциям он обязан был немедленно доложить на ЦКП ПВО страны, главнокомандующему группы войск, министру обороны. А вдруг ошибка?!
Генерал мгновенно представил себе, как министр обороны докладывает верховному главнокомандующему, тому дается порядка пяти минут на принятие решения, по окончании срока открывается ядерный чемоданчик, нажимается красная кнопка и. «А если это провокация, на которые так щедры в последнее время кремлевские руководители? Все, как обычно, свалят на армию, стрелочником окажусь я. Меня же расстреляют! А если молча пропустить ракеты? Тогда и расстреливать будет некому. Пусть летят!» О том, что рассуждал он именно так, генерал признался сам несколько позже. А тогда, выдержав паузу под напряженными взглядами подчиненных, набрал на аппарате закрытой связи номер ЦКП ПВО страны, осторожно осведомился, кто сегодня дежурит, и, узнав, что его старый товарищ, вздохнул: «Понимаешь, Иван, у меня тут незадача.» – «А ты газеты у себя в Германии читаешь? Открой “Известия” на четвертой странице. Там предупреждают о возможном входе в атмосферу болида именно в это время. Возможно его расщепление на множество осколков. Все понятно?» Тогда стало понятно, и все с облегчением вздохнули.
Но потом возникли не менее серьезные сомнения. А если завтра и правда война? Каким образом будет разрешаться конфликт между общественным долгом и личной безопасностью генерала? Сигнал о его поведении в данной ситуации более чем тревожен.
Разгром армии между тем продолжался на всех уровнях – от унижения отдельных военнослужащих до постановки перед войсками несвойственных им задач.
Как уже упоминалось, в казармах установился уголовный по своей сути режим. Его мягко именовали «неуставными взаимоотношениями», а на деле это были негласно поощряемые командованием, во всяком случае покрываемые им, садистские издевательства старослужащих солдат над молодыми. В год они уносили тысячи жизней; десятки тысяч молодых людей становились в армии и на флоте физическими и нравственными калеками. Каждый день дежурные по штабам и управлениям военных округов получали десятки сообщений о травмах, убийствах и самоубийствах, вызванных такими «неуставными» отношениями. А сколько таких инцидентов было скрыто от командования!
Некоторые офицеры пытались вскрывать подобные факты, предавать их огласке, доводить ЧП до предписанного законом завершения. Но кто-то всегда прятал такие дела подальше от посторонних глаз. Опять личные интересы командиров и политработников превалировали над потребностями общества. В результате у народа выработался стойкий иммунитет к военной службе, люди пытались сделать все, чтобы уберечь сына от возможной расправы в ставшей бандитской казарме. В ход шли подлоги, взятки, процветало дезертирство. И людей можно было понять.
Как это сказывалось на боевой готовности армии, пояснять не нужно. Количество уклонистов от воинской службы исчислялось сотнями тысяч. Тот, кто попадал в казарму, превращался не в доблестного защитника Родины, а в забитого раба, ждущего подходящего случая, чтобы дезертировать или рассчитаться с обидчиками. Позже у одного из первых лиц Главного политического управления армии и флота спросили, каким образом проглядели столь опасные явления, почему не принималось адекватных мер для их пресечения? Ответ был простой: «Недооценили». Мы не называем фамилию этого военачальника, потому что считаем его одним из самых честных и справедливых политработников высшего звена в то время. Но до сих пор непонятно, как можно было недооценить очевидное, известное всем. Или критерии оценки были другие?
К месту будет сказать несколько слов о военных политработниках времен разложения страны и армии. Они, видимо, были нужны, когда должности первых командиров и начальников штабов Красной Армии занимали буржуазные военспецы, за которыми требовалось осуществлять надзор от имени новой власти. Но уже во время Великой Отечественной. Каждый из нас без труда назовет десятки фамилий прославленных летчиков, моряков, танкистов, командиров всех родов войск, рядовых бойцов-пехотинцев, партизан и подпольщиков, проявивших мужество, героизм и воинское мастерство на полях сражений. А попробуйте назвать десяток комиссаров и политработников. Политрук Клочков? Скандально прославившиеся начальники политорганов Хрущев и Брежнев? Все? Не мало ли?
Отечественную войну большинство ныне живущих знают только по книгам. Но те политработники, которых пришлось видеть, с которыми довелось служить, вызывали чаще всего издевательские усмешки. Почему-то эти люди присвоили себе право говорить и оценивать все с позиций партии, хотя командиры, инженеры, работники штабов были такими же коммунистами, как они. Между тем политработники не вносили заметного вклада ни в учебно-боевой процесс, ни в подготовку кадров, ни в испытательскую работу, ни в повседневную деятельность войск.
Достаточно вспомнить последних политработников крупного ранга. Один из них – Дмитрий Антонович Волкогонов. Сначала он был хорошо известен как автор страстных антиимпериалистических, антизападных книг. А потом, когда Дмитрий Антонович стал генерал-полковником и претендовал на звание главного идеолога Вооруженных Сил, его антикоммунистические книги оказались не менее страстными. Такой вот коммунист-антикоммунист, сын некогда репрессированного «борца со сталинизмом».
Другой крупный политработник, один из последних представителей этой «почетной» профессии – Николай Андреевич Моисеев, тоже генерал-полковник. Он приехал в ГСВГ как член военного совета – начальник политуправления вместо убывшего на должность начальника Главного политического управления Алексея Дмитриевича Лизичева. После обходительного Алексея Дмитриевича он поражал всех грубостью, граничившей с хамством.
Моисеев не стесняясь матерился при женщинах, «тыкал» всем подряд, невзирая на возраст и пол, а оскорбить человека было для него удовольствием. Он ставил перед подчиненными невыполнимые задачи, а потом сурово спрашивал за их невыполнение.
Наблюдая столь неадекватные действия старшего политического руководителя, люди успокаивали себя: мол, зато делу предан – ради защиты страны и коммунистического строя ни перед чем не постоит. А как все вышло на самом деле? В августе 1991 года Моисеев был уже начальником политуправления сухопутных войск. Но пока главнокомандующий Варенников метался по стране, пытаясь спасти положение, член его военного совета будто куда-то пропал, зато позже объявился в коммерческих структурах. Как тут не вспомнить обязательную запись в личном деле каждого политработника: «Делу Коммунистической партии предан»?!
Отбросив все эмоции по поводу самовлюбленных, не выполнивших своей главной задачи политработников, можно констатировать: такое их поведение в критической для страны и армии ситуации было предопределено системно. Они не вписывались в структуру системы управления таким специфическим организмом, как Вооруженные Силы. Кем политработники были при принятом единоначалии? Если заместителями командиров, то какое право они имели контролировать действия своего прямого начальника и докладывать о них в вышестоящие политорганы? Если выполняли функции контроля, то как могли подчиняться контролируемому субъекту? Короче говоря, когда эти отделы распустили и превратили в службы по воспитательной работе, никто о них не сожалел.
Убогое зрелище представляли собой кадровые органы в эпоху разложения страны. О коррупции и семейственности в них ходили легенды, и не без основания. Вся их деятельность, планы по выдвижению кадров и формированию кадрового резерва были тайной за семью печатями. Допускались чудовищные диспропорции в начислении должностных окладов, обеспечении квартирами и присвоении званий офицерам разных категорий. К примеру, офицеры-испытатели Военно-воздушных сил обладали высочайшим профессиональным уровнем, образованием и специальной подготовкой, имели ученые степени, ордена и другие награды, многие из них рисковали жизнью во имя спасения других. Они ждали квартир годами, иногда десятилетиями, нередко уходили в запас майорами и получали ордена Красной Звезды посмертно. А места их службы располагались от Балхаша до Подмосковья.
Служившие в центре Москвы корреспонденты «Красной звезды» получали квартиру, как правило, через полгода после прибытия. Проблем с присвоением звания полковника тоже не возникало. А главный редактор Николай Иванович Макеев, давно забывший, как выглядит боевой самолет или танк, имевший всего 135 подчиненных в Москве и 22 – в округах и на флотах, был генерал-лейтенантом, увешанным орденами, его заместители – генерал-майорами. Гражданскому читателю напомню: в войсках генерал-лейтенант – командующий армией с личным составом в десятки тысяч человек, за жизнь, здоровье и боевую выучку которых он отвечает головой.
Что делали армейские командиры, как они воевали, знают все. Результаты нашей испытательской работы и сегодня летают по всему свету. Но кто назовет хоть одного послевоенного журналиста «Красной звезды», равного, скажем, Константину Симонову? Кто вспомнит хоть одну важную тему, поднятую газетой за послевоенные полвека? Между тем обеспечение столичных журналистов и многих их коллег из других служб было куда лучше, чем военных «из провинции», – то есть обратно пропорционально вкладу в дела страны и армии.
И такое наблюдалось повсеместно: столичные «паркетные» генералы и полковники получали квартиры, звания и высокие оклады, а офицеры на местах – бесконечные заботы, связанные с личным составом, боевой подготовкой, тыловым обеспечением, службой войск и многим другим. Естественно, кадровые органы стремились устроить «своих» и тех, кто дает взятки, поближе к центру, а всех остальных услать куда-нибудь в Читу.
Карикатурная обстановка, которая утвердилась в кадровой службе министерства обороны, была на руку тем, кто жаждал разрушить иммунную систему страны, ее главную силовую структуру. Это в некоторой степени объясняет, почему столь позорно повела себя часть вооруженных сил в 1991 и 1993 годах.
Однако были и более серьезные причины. Со времен Горбачева руководство страны решило, что армию следует использовать не по прямому ее назначению – для отражения внешних угроз, а в качестве неуклюжей замены профессионального полицейско-карательного аппарата. Во второй половине 80-х годов войска спешно вывели из всех районов, где они занимались своим делом, – от Афганистана до Центральной Европы. Зато повсеместно стали привлекать молодых, необученных солдат к выполнению обязанностей, к которым их не готовили.
Впервые Горбачев продемонстрировал танки на улицах Москвы во время съезда народных депутатов. Зачем они там появились, так и осталось неведомым. Чуть позже, в 1991 году, танки понадобились уже якобы для поддержки ГКЧП. Как-то мы спросили о смысле их ввода в город у человека, прошедшего через перипетии гражданского противостояния еще в Тбилиси, – у бывшего министра обороны России Игоря Николаевича Родионова. В 1991-м он был отстранен от командования войсками и возглавлял Академию генерального штаба. Вот что он ответил: «Смотрю я из окон своего кабинета на движущиеся к центру города танки Таманской дивизии и не могу понять, что они намерены здесь делать, в кого стрелять, что штурмовать? Я танкист по военной специальности, но не могу представить: что делать танку в городе в такой ситуации? Только быть объектом для провокации? Во всяком случае, будь я уже тогда министром обороны, танки в город вводить определенно не стал бы».
Вошедшие в столицу армейские части и сами не знали, что им делать. Нерешительно постояли они в оцеплении у Кремля, на Манежной площади, с удовольствием показывая «активистам демократии» пустые автоматные рожки – мол, у нас и патронов нет. Случайно раздавили трех ретивых поджигателей танков. В это время «политически продвинутые» коммунисты Грачев и Лебедь искали контакты с новой антикоммунистической властью. На этом и закончилась роль армии в защите конституционных основ государства.
Зато через два года Ельцин и тот же Грачев уже знали, зачем направили «по дорогам знакомым» танки к Белому дому. На этот раз нашлись выродки и среди офицеров, которые ничтоже сумняшеся шарахнули из танковых орудий по законно избранным народным депутатам, покрыв позором весь офицерский корпус страны.
Надо сказать, не вся армия повела себя так. Не только капитан Остапенко с десятком курсантов политического училища попытался прийти на помощь осажденному Верховному Совету. Были войсковые соединения, командные органы которых предложили депутатам выступить в их поддержку всей силой вверенных частей. Сперва Руслан Имранович Хасбулатов категорически отказался от военного пути разрешения ситуации, на что Сергей Николаевич Бабурин резонно заметил: если сейчас отказываешься, забудь навсегда о возможности применения силовых методов. Хасбулатов согласился привлечь войска, но только на неделю. А 2–4 октября, когда поддерживающих войск уже не было, обитатели Дома Советов все же прибегли к силовым методам – вспомним события на Смоленской площади, призыв Руцкого штурмовать «Останкино». (Без разведки, без охранения, без каких-либо средств обеспечения? И это делал военный, бывший командир полка, хотя бы и авиационного?!)
Эти события всем хорошо известны. Однако здесь было уместно напомнить о них, поскольку с того момента сокращенная в несколько раз, разоруженная и необученная армия стала постоянно использоваться в несвойственных ей полицейских карательных целях, к чему личный состав, конечно, не был готов. Отсюда неоправданные потери в двух чеченских войнах, для удобства юристов названных антитеррористическими операциями. Но если они антитеррористические, то при чем здесь армия с присущими ей методами и способами ведения боевых действий?
Столь подробный рассказ о российской армии второй половины XX века помещен для того, чтобы дать информацию к следующему выводу.
Что же это за зловещая сила, присущая обыкновенным бумажкам?
Парадокс восьмой: из формулы «деньги – товар – деньги'» выпал «товар», или От золотого тельца к бумажному идолу
Делалось все, чтобы офицеры начисто забыли о своем достоинстве и утратили всякую волю и инициативу. Еще хуже обстояли дела в казармах. За время службы одного поколения офицеров армейская среда из школы жизни и воспитания превратилась в организацию уголовного, порой просто фашистского характера. Что было в 80-х годах, пояснять не надо. Те, кто не прочувствовал «неуставных отношений» на себе, слышал о них от товарищей или из телепередач. Армия несла огромные потери. А главной проблемой стало поголовное уклонение от исполнения конституционного долга. Об этом знали все, но серьезных мер не принималось. Воинские преступления всячески укрывались, и кары за это командиры не несли. Потому что и здесь человек биологический восторжествовал над человеком социальным – собственное спокойствие командиров всех рангов взяло безусловный верх над заботами о боеспособности армии в целом.
А ведь в бою требуются совсем иные качества. Нужен воин, которого уважает даже злейший враг. В середине 60-х годов в Киевском высшем инженерно-авиационном военном училище появился необычный слушатель. Звание – подполковник (в отличие от рядовых и их курсовых командиров – лейтенантов и капитанов). На груди – ленточка ордена Красного Знамени. Прибыл он из Закавказского военного округа. Со временем выяснилось, что нашу южную воздушную границу повадились нарушать базирующиеся в Турции американские разведчики. Тихоходные и маневренные, они пересекали границу, делали аэрофотосъемку и записывали радиочастоты наших средств ПВО. Они кружились около границы, не углубляясь на нашу территорию, а при появлении советских истребителей разворачивались, что называется, «вокруг крыла» и уходили в безопасную, как они считали, зону.
При одном из таких нарушений подняли дежурное звено, ведущим в котором был таинственный подполковник. С первого раза точно навести звено на цель не получилось. Американец привычно развернулся, а радиус разворота нашего Су составлял около 50 километров. Когда наш перехватчик совершил повторный заход, нарушитель уже был в Турции. И тогда советский летчик сделал то, что не предписано инструкциями, но чего требовал от него воинский долг. Никому не докладывая, он пересек государственную границу и устремился за уходящим воздушным разведчиком. Обломки вражеского самолета посыпались чуть ли не на Стамбульский рынок. Наш самолет благополучно вернулся на базу. И надо же такому быть: никакой широкой огласки, никакого дипломатического шума со стороны американцев не последовало. Мало того, нарушения границы на этом участке прекратились. Силу и твердую волю к действию уважают и враги.
Вот еще один малоизвестный, но показательный эпизод. Во время событий 1968 года разведка доложила о намерении западных держав ввести войска на территорию Чехословакии из ФРГ. Танковый корпус из состава Группы советских войск в Германии получил задачу воспрепятствовать такому развитию событий. Надо было перекрыть границу Чехословакии с ФРГ. Но как это сделать с территории ГДР? Расчеты показывали: если танкистам отходить к восточным границам ГДР, потом через Польшу вводить корпус в Чехословакию с севера и далее двигаться к ее западной границе, то дорога займет около недели. К встрече натовцев на чешской границе можно не успеть, и боевые действия придется вести на территории союзного государства.
Тогда командование корпуса приняло невероятное, но единственно возможное решение. Танки выдвинулись к границе ГДР и ФРГ, пока западные разведки размышляли, что бы это означало, рванули вперед, снесли шлагбаумы на границе и форсированным маршем двинулись по западногерманским автобанам. Говорят, руководители США и ФРГ, получив соответствующие доклады, лишились дара речи, а когда пришли в себя, советские танки, благополучно преодолев десятки километров немецкой территории, уже вошли в ЧССР с запада, развернулись на 180 градусов и заняли оборонительные позиции, будто они здесь и стояли. Нетрудно представить, какую реакцию это вызвало у наших вероятных противников. Но что интересно, в списке чешских событий, в которых тогда обвинялся Советский Союз, упоминаний об этом эпизоде не было. Очень уж не хотелось западным политикам признавать свое бессилие!
Однако все это было в 60-х годах, когда в армии еще были сильны сталинские традиции, когда не произошел еще развал государства и демонтаж его вооруженных сил. Совсем по-другому разворачивались события позже, особенно в 80-х годах. И в первую очередь повинно в этом высшее политическое руководство страны.
Вспомним половинчатую «афганскую» политику, когда войска по-настоящему гибли, выполняя приказ, а пресса сообщала, будто они занимаются исключительно боевой учебой и охраной самих себя. Истинные герои оставались неизвестными, а по возвращении на Родину встречали косые взгляды соотечественников: мол, мы вас туда не посылали. Повторялся «пражский синдром», когда армия, блестяще выполнив задачу, поставленную перед ней политическим руководством, дома стала козлом отпущения в глазах размножившихся «демократов» и «правозащитников».
Или возьмем случай с тем же Сахалином. Южнокорейский «Боинг», на сотни километров уклонившийся от маршрута, проникший в наше воздушное пространство и не отвечавший на предупредительные сигналы советской ПВО, четыре часа кружил над нашими стратегическими объектами. Когда наконец его сбили, реакция руководства страны в лице Андропова была диаметрально противоположной той, что последовала бы в 1952 году. Вместо вручения летчикам наград, началось бесконечное разбирательство с неясными выводами. Это не могло не сказаться на будущих действиях защитников воздушных рубежей страны, на их твердости и решительности.
И сказалось, причем очень скоро – во времена властвования Михаила Горбачева, в одинаковой степени ненавидевшего и нашу армию, и наш народ. Имеется в виду хрестоматийно известный полет Руста. Менее известно, что с самой финской границы его вели радиотехнические войска ПВО, прижимали к земле вылетевшие на перехват истребители, приводились в готовность для его поражения зенитно-ракетные дивизионы. Но команды на уничтожение не получали. Ответом на все запросы служило молчание командования. Летчики готовы были сбить Руста без всякой команды, взяв ответственность на себя, но хорошо помнили об истории с южнокорейцем, на поражение которого руководство страны отреагировало двулично.
Истинный смысл события прояснился позже, после предсмертного признания последнего председателя КГБ СССР Владимира Крючкова. Как и предполагалось, перелет Руста был иезуитской провокацией Горбачева, жаждавшего и искавшего повод убрать «недостаточно лояльное» к нему руководство Вооруженных Сил. А осуществлял акцию по поручению генсека Крючков, не задумываясь особо над тем, как повлияет на боеготовность армии, на ее настроения этот вопиющий случай. Впрочем, похоже, безопасность страны уже не интересовала высшее руководство.
Последствия подобных действий, отразившихся на образе мыслей и поведении военнослужащих в боевой обстановке, могли стать трагическими. И были на грани этого. Приведу случай, о котором в открытой печати еще не сообщалось. На КП ПВО Группы советских войск в Германии разыгралась психологическая драма, которая могла закончиться катастрофой для человечества. Сначала на локаторах Немецкой народной армии, а потом и на наших четко высветилась картина массового ракетного нападения на страны Варшавского договора. Многократно взаимно подтвержденные данные свидетельствовали о том, что со стороны американского континента на восток параллельными курсами в плотных порядках идут десятки и сотни целей. Подлетное время составляло к тому моменту 20–25 минут. У дежурного генерала ПВО группы войск волосы встали дыбом: «Начало мировой термоядерной войны!» По инструкциям он обязан был немедленно доложить на ЦКП ПВО страны, главнокомандующему группы войск, министру обороны. А вдруг ошибка?!
Генерал мгновенно представил себе, как министр обороны докладывает верховному главнокомандующему, тому дается порядка пяти минут на принятие решения, по окончании срока открывается ядерный чемоданчик, нажимается красная кнопка и. «А если это провокация, на которые так щедры в последнее время кремлевские руководители? Все, как обычно, свалят на армию, стрелочником окажусь я. Меня же расстреляют! А если молча пропустить ракеты? Тогда и расстреливать будет некому. Пусть летят!» О том, что рассуждал он именно так, генерал признался сам несколько позже. А тогда, выдержав паузу под напряженными взглядами подчиненных, набрал на аппарате закрытой связи номер ЦКП ПВО страны, осторожно осведомился, кто сегодня дежурит, и, узнав, что его старый товарищ, вздохнул: «Понимаешь, Иван, у меня тут незадача.» – «А ты газеты у себя в Германии читаешь? Открой “Известия” на четвертой странице. Там предупреждают о возможном входе в атмосферу болида именно в это время. Возможно его расщепление на множество осколков. Все понятно?» Тогда стало понятно, и все с облегчением вздохнули.
Но потом возникли не менее серьезные сомнения. А если завтра и правда война? Каким образом будет разрешаться конфликт между общественным долгом и личной безопасностью генерала? Сигнал о его поведении в данной ситуации более чем тревожен.
Разгром армии между тем продолжался на всех уровнях – от унижения отдельных военнослужащих до постановки перед войсками несвойственных им задач.
Как уже упоминалось, в казармах установился уголовный по своей сути режим. Его мягко именовали «неуставными взаимоотношениями», а на деле это были негласно поощряемые командованием, во всяком случае покрываемые им, садистские издевательства старослужащих солдат над молодыми. В год они уносили тысячи жизней; десятки тысяч молодых людей становились в армии и на флоте физическими и нравственными калеками. Каждый день дежурные по штабам и управлениям военных округов получали десятки сообщений о травмах, убийствах и самоубийствах, вызванных такими «неуставными» отношениями. А сколько таких инцидентов было скрыто от командования!
Некоторые офицеры пытались вскрывать подобные факты, предавать их огласке, доводить ЧП до предписанного законом завершения. Но кто-то всегда прятал такие дела подальше от посторонних глаз. Опять личные интересы командиров и политработников превалировали над потребностями общества. В результате у народа выработался стойкий иммунитет к военной службе, люди пытались сделать все, чтобы уберечь сына от возможной расправы в ставшей бандитской казарме. В ход шли подлоги, взятки, процветало дезертирство. И людей можно было понять.
Как это сказывалось на боевой готовности армии, пояснять не нужно. Количество уклонистов от воинской службы исчислялось сотнями тысяч. Тот, кто попадал в казарму, превращался не в доблестного защитника Родины, а в забитого раба, ждущего подходящего случая, чтобы дезертировать или рассчитаться с обидчиками. Позже у одного из первых лиц Главного политического управления армии и флота спросили, каким образом проглядели столь опасные явления, почему не принималось адекватных мер для их пресечения? Ответ был простой: «Недооценили». Мы не называем фамилию этого военачальника, потому что считаем его одним из самых честных и справедливых политработников высшего звена в то время. Но до сих пор непонятно, как можно было недооценить очевидное, известное всем. Или критерии оценки были другие?
К месту будет сказать несколько слов о военных политработниках времен разложения страны и армии. Они, видимо, были нужны, когда должности первых командиров и начальников штабов Красной Армии занимали буржуазные военспецы, за которыми требовалось осуществлять надзор от имени новой власти. Но уже во время Великой Отечественной. Каждый из нас без труда назовет десятки фамилий прославленных летчиков, моряков, танкистов, командиров всех родов войск, рядовых бойцов-пехотинцев, партизан и подпольщиков, проявивших мужество, героизм и воинское мастерство на полях сражений. А попробуйте назвать десяток комиссаров и политработников. Политрук Клочков? Скандально прославившиеся начальники политорганов Хрущев и Брежнев? Все? Не мало ли?
Отечественную войну большинство ныне живущих знают только по книгам. Но те политработники, которых пришлось видеть, с которыми довелось служить, вызывали чаще всего издевательские усмешки. Почему-то эти люди присвоили себе право говорить и оценивать все с позиций партии, хотя командиры, инженеры, работники штабов были такими же коммунистами, как они. Между тем политработники не вносили заметного вклада ни в учебно-боевой процесс, ни в подготовку кадров, ни в испытательскую работу, ни в повседневную деятельность войск.
Достаточно вспомнить последних политработников крупного ранга. Один из них – Дмитрий Антонович Волкогонов. Сначала он был хорошо известен как автор страстных антиимпериалистических, антизападных книг. А потом, когда Дмитрий Антонович стал генерал-полковником и претендовал на звание главного идеолога Вооруженных Сил, его антикоммунистические книги оказались не менее страстными. Такой вот коммунист-антикоммунист, сын некогда репрессированного «борца со сталинизмом».
Другой крупный политработник, один из последних представителей этой «почетной» профессии – Николай Андреевич Моисеев, тоже генерал-полковник. Он приехал в ГСВГ как член военного совета – начальник политуправления вместо убывшего на должность начальника Главного политического управления Алексея Дмитриевича Лизичева. После обходительного Алексея Дмитриевича он поражал всех грубостью, граничившей с хамством.
Моисеев не стесняясь матерился при женщинах, «тыкал» всем подряд, невзирая на возраст и пол, а оскорбить человека было для него удовольствием. Он ставил перед подчиненными невыполнимые задачи, а потом сурово спрашивал за их невыполнение.
Наблюдая столь неадекватные действия старшего политического руководителя, люди успокаивали себя: мол, зато делу предан – ради защиты страны и коммунистического строя ни перед чем не постоит. А как все вышло на самом деле? В августе 1991 года Моисеев был уже начальником политуправления сухопутных войск. Но пока главнокомандующий Варенников метался по стране, пытаясь спасти положение, член его военного совета будто куда-то пропал, зато позже объявился в коммерческих структурах. Как тут не вспомнить обязательную запись в личном деле каждого политработника: «Делу Коммунистической партии предан»?!
Отбросив все эмоции по поводу самовлюбленных, не выполнивших своей главной задачи политработников, можно констатировать: такое их поведение в критической для страны и армии ситуации было предопределено системно. Они не вписывались в структуру системы управления таким специфическим организмом, как Вооруженные Силы. Кем политработники были при принятом единоначалии? Если заместителями командиров, то какое право они имели контролировать действия своего прямого начальника и докладывать о них в вышестоящие политорганы? Если выполняли функции контроля, то как могли подчиняться контролируемому субъекту? Короче говоря, когда эти отделы распустили и превратили в службы по воспитательной работе, никто о них не сожалел.
Убогое зрелище представляли собой кадровые органы в эпоху разложения страны. О коррупции и семейственности в них ходили легенды, и не без основания. Вся их деятельность, планы по выдвижению кадров и формированию кадрового резерва были тайной за семью печатями. Допускались чудовищные диспропорции в начислении должностных окладов, обеспечении квартирами и присвоении званий офицерам разных категорий. К примеру, офицеры-испытатели Военно-воздушных сил обладали высочайшим профессиональным уровнем, образованием и специальной подготовкой, имели ученые степени, ордена и другие награды, многие из них рисковали жизнью во имя спасения других. Они ждали квартир годами, иногда десятилетиями, нередко уходили в запас майорами и получали ордена Красной Звезды посмертно. А места их службы располагались от Балхаша до Подмосковья.
Служившие в центре Москвы корреспонденты «Красной звезды» получали квартиру, как правило, через полгода после прибытия. Проблем с присвоением звания полковника тоже не возникало. А главный редактор Николай Иванович Макеев, давно забывший, как выглядит боевой самолет или танк, имевший всего 135 подчиненных в Москве и 22 – в округах и на флотах, был генерал-лейтенантом, увешанным орденами, его заместители – генерал-майорами. Гражданскому читателю напомню: в войсках генерал-лейтенант – командующий армией с личным составом в десятки тысяч человек, за жизнь, здоровье и боевую выучку которых он отвечает головой.
Что делали армейские командиры, как они воевали, знают все. Результаты нашей испытательской работы и сегодня летают по всему свету. Но кто назовет хоть одного послевоенного журналиста «Красной звезды», равного, скажем, Константину Симонову? Кто вспомнит хоть одну важную тему, поднятую газетой за послевоенные полвека? Между тем обеспечение столичных журналистов и многих их коллег из других служб было куда лучше, чем военных «из провинции», – то есть обратно пропорционально вкладу в дела страны и армии.
И такое наблюдалось повсеместно: столичные «паркетные» генералы и полковники получали квартиры, звания и высокие оклады, а офицеры на местах – бесконечные заботы, связанные с личным составом, боевой подготовкой, тыловым обеспечением, службой войск и многим другим. Естественно, кадровые органы стремились устроить «своих» и тех, кто дает взятки, поближе к центру, а всех остальных услать куда-нибудь в Читу.
Карикатурная обстановка, которая утвердилась в кадровой службе министерства обороны, была на руку тем, кто жаждал разрушить иммунную систему страны, ее главную силовую структуру. Это в некоторой степени объясняет, почему столь позорно повела себя часть вооруженных сил в 1991 и 1993 годах.
Однако были и более серьезные причины. Со времен Горбачева руководство страны решило, что армию следует использовать не по прямому ее назначению – для отражения внешних угроз, а в качестве неуклюжей замены профессионального полицейско-карательного аппарата. Во второй половине 80-х годов войска спешно вывели из всех районов, где они занимались своим делом, – от Афганистана до Центральной Европы. Зато повсеместно стали привлекать молодых, необученных солдат к выполнению обязанностей, к которым их не готовили.
Впервые Горбачев продемонстрировал танки на улицах Москвы во время съезда народных депутатов. Зачем они там появились, так и осталось неведомым. Чуть позже, в 1991 году, танки понадобились уже якобы для поддержки ГКЧП. Как-то мы спросили о смысле их ввода в город у человека, прошедшего через перипетии гражданского противостояния еще в Тбилиси, – у бывшего министра обороны России Игоря Николаевича Родионова. В 1991-м он был отстранен от командования войсками и возглавлял Академию генерального штаба. Вот что он ответил: «Смотрю я из окон своего кабинета на движущиеся к центру города танки Таманской дивизии и не могу понять, что они намерены здесь делать, в кого стрелять, что штурмовать? Я танкист по военной специальности, но не могу представить: что делать танку в городе в такой ситуации? Только быть объектом для провокации? Во всяком случае, будь я уже тогда министром обороны, танки в город вводить определенно не стал бы».
Вошедшие в столицу армейские части и сами не знали, что им делать. Нерешительно постояли они в оцеплении у Кремля, на Манежной площади, с удовольствием показывая «активистам демократии» пустые автоматные рожки – мол, у нас и патронов нет. Случайно раздавили трех ретивых поджигателей танков. В это время «политически продвинутые» коммунисты Грачев и Лебедь искали контакты с новой антикоммунистической властью. На этом и закончилась роль армии в защите конституционных основ государства.
Зато через два года Ельцин и тот же Грачев уже знали, зачем направили «по дорогам знакомым» танки к Белому дому. На этот раз нашлись выродки и среди офицеров, которые ничтоже сумняшеся шарахнули из танковых орудий по законно избранным народным депутатам, покрыв позором весь офицерский корпус страны.
Надо сказать, не вся армия повела себя так. Не только капитан Остапенко с десятком курсантов политического училища попытался прийти на помощь осажденному Верховному Совету. Были войсковые соединения, командные органы которых предложили депутатам выступить в их поддержку всей силой вверенных частей. Сперва Руслан Имранович Хасбулатов категорически отказался от военного пути разрешения ситуации, на что Сергей Николаевич Бабурин резонно заметил: если сейчас отказываешься, забудь навсегда о возможности применения силовых методов. Хасбулатов согласился привлечь войска, но только на неделю. А 2–4 октября, когда поддерживающих войск уже не было, обитатели Дома Советов все же прибегли к силовым методам – вспомним события на Смоленской площади, призыв Руцкого штурмовать «Останкино». (Без разведки, без охранения, без каких-либо средств обеспечения? И это делал военный, бывший командир полка, хотя бы и авиационного?!)
Эти события всем хорошо известны. Однако здесь было уместно напомнить о них, поскольку с того момента сокращенная в несколько раз, разоруженная и необученная армия стала постоянно использоваться в несвойственных ей полицейских карательных целях, к чему личный состав, конечно, не был готов. Отсюда неоправданные потери в двух чеченских войнах, для удобства юристов названных антитеррористическими операциями. Но если они антитеррористические, то при чем здесь армия с присущими ей методами и способами ведения боевых действий?
Столь подробный рассказ о российской армии второй половины XX века помещен для того, чтобы дать информацию к следующему выводу.
ВЫВОД СЕДЬМОЙИтак, иммунной системы у России не осталось. Страна все глубже погружается в структурный хаос. Кто в этом заинтересован? Здесь нет смысла называть конкретные имена. К чему рассуждать, кто больше виноват: Горбачев, Ельцин, Путин, Медведев, Буш или Обама? Фамилии могут меняться, но неизменным остается одно: главный системный фактор разрушения – власть денег над человеком как существом биологическим.
После смерти Сталина одновременно с демонтажом коммунизма начался целенаправленный развал иммунной системы государства в лице армии и флота, КГБ и МВД. Армия перестала быть рабоче-крестьянской, народной не только по названию, но и по сути.
В развитии Вооруженных Сил еще при Хрущеве были допущены чудовищные диспропорции. Личный состав срочной службы столкнулся с казарменной уголовщиной, методы которой граничили с фашистскими. Офицеры оказались поражены теми же пороками, что и все общество, – торжеством личных интересов над общественными, карьеризмом, лицемерием, угодничеством перед старшими и жестокостью к подчиненным. Отрицательную роль в армии и на флоте сыграли партийно-политические органы, сковывавшие действия командиров и нарушавшие принципы единоначалия. Армию все чаще стали привлекать к выполнению несвойственных ей полицейских функций.
С началом 1990-х годов все эти негативные процессы многократно усилились. В результате современная российская армия не представляет серьезной угрозы внешним разрушителям нашего государства. Без системных радикальных мер положение выправлено быть не может. Не считать же, в самом деле, реформой шутовские преобразования, которые проводит абсолютно некомпетентная в военных вопросах группа Сердюкова!
Что же это за зловещая сила, присущая обыкновенным бумажкам?
Парадокс восьмой: из формулы «деньги – товар – деньги'» выпал «товар», или От золотого тельца к бумажному идолу
Примерно полтора столетия назад марксизм попытался объяснить все беды мира частной собственностью на средства производства. Мол, именно она является источником эксплуатации человека человеком, зла и несправедливости. Казалось, отмени эту злосчастную собственность – и наступит рай на земле, именуемый коммунизмом. Соответственно, все люди на планете классифицировались именно по отношению к частной собственности. Если ты ею обладаешь – ты эксплуататор, паразит и кровопивец. Если же у тебя ее нет – ты угнетенный пролетарий, труженик, который непременно уже завтра отберет частную собственность у «паразитов», установит диктатуру пролетариата и начнет ускоренными темпами строить коммунизм, призрак которого бродит по Европе.