Страница:
– А я давно спросить хотел, – вдруг поинтересовался Арт, поправляя кепи, – почему вы с этой штукой ходите? – Он кивнул на «маузер».
– Э… – Верещаев любовно дыхнул на длинное тонкое дуло. – Ну как бы тебе сказать… Я символист. В смысле, для меня «маузер» – символ революционных перемен… Ганза, а мне принесешь?
Крыса проигнорировала просьбу – она уже несла еще один патрон любимому хозяину.
– Спрашивай еще, – предложил Верещаев. Парень, втолкнувший патрон в ребристый барабан семидесятизарядного магазина, помог крысе добраться до цинка (за хвост) и удивился:
– О чем?
– О чем ты сразу хотел спросить.
– Ладно… Мы когда партизанить начнем?
– Мы уже партизаним, – удивился Верещаев, наблюдая, как Никитка с Ильей, появившиеся из-за угла, тащат два ведра с рыбой. – Что тебе не так? Спишь в вещмешке… в смысле, тьфу, черт, в спальном мешке, воздух свежий, в перспективе зима… Э, паразиты, карпа поймали?
– Карасики, окушки, плотва, – коротко отозвался Никитка и крикнул в окно: – Мааааа, рыбу куда?!
– В дом! – решительно отозвались из окна. – А сами – спать!
– Мааааа…
– Мыть руки, ноги, уши и спать! – Из окна высунулась светловолосая голова. Женщина поинтересовалась: – Ольгерд Николаевич, а мой-то где?
– Он пошел с фермерами самогонку пить, – грустно отозвался Верещаев. Мальчишки под шумок смылись за угол, оставив на траве ведра. – Меня не взяли, сказали, что я все испорчу.
Он шумно щелкнул затвором, загнал в ствол патрон из пачки и, поставив оружие на предохранитель, снова полюбовался им.
– Кто у вас с Пашкой спарринг выиграл? – поинтересовался он у Арта. Парень оттопырил нижнюю губу и посадил усталую крысу на плечо.
– Я, конечно. Плохо они у вас подготовлены.
– А на ножах? – Голос Верещаева был равнодушно-коварным. Арт смутился и что-то засвистел в пространство.
– Ну, ножи – это ножи, – неопределенно ответил он и встал, поднимая «РПК». – Пошли, Ганза. Спать пора вообще-то.
Верещаев вредно хохотнул вслед и, вздохнув, открыл какую-то потрепанную книжку, лежавшую на перилах.
Вечерело – медленно, солидно и красиво. В поселке, хорошо видном с пригорка, на котором стоял дом, зажглись редкие огоньки керосинок. Над небольшой луговиной, отделявшей от леса северную окраину, пополз густой туман. Обострились звуки и запахи. В доме два женских голоса напевали песню про капитана.
Верещаев отложил книгу, поправил на бедре деревянную кобуру «маузера».
Он ждал.
– Рыбу-то куда, Ольгерд Николаевич? – спросила из окна женщина.
– А? – Верещаев откликнулся неохотно. – Пустите в таз. Пусть поплавают… на свободе. До завтра.
И хмыкнул.
Опять стало почти совсем тихо, лишь посторонние звуки крались из окончательно почерневшей низины. Верещаев сидел неподвижно, лишь изредка лениво отмахиваясь от комаров или перекладывая ногу на ногу. В конце концов он стал почти невидим. Казалось, даже уснул. И пошевелился, только когда послышались легкие шаги и на тропинке снизу, у калитки, появился плавно движущийся смутный силуэт.
– Димон? – окликнул он.
– Я самый, – отозвался Ярцевский, подходя вплотную. Сгибом пальца расправил короткие усики и улыбнулся – в темноте блеснули зубы.
– Поговорил? – Верещаев поднял глаза. Ярцевский кивнул.
– Мужики согласны… – Он встал поудобнее. – Да там все ясно было, я ж знал, к кому присматриваться… Просто хотел, чтобы к нам попривыкли. Один – бывший вояка, второй – из коренных крестьян. Поговорили, посидели…
– Без самогона обошлось? – уточнил Верещаев. – Не чую.
– Обошлось… чай там у одного хороший. – Ярцевский встал прямее. – Ну что? Можно начинать.
– Значитца, теперь ты, Димон, наш князь, – определил Верещаев. – Димитрий Светоносный. Люцифер, в смысле.
– А что? – Ярцевский поставил одну ногу на ступеньку и оперся на нее локтем. – Так и назовусь.
Верещаев кивнул и поднялся. Кобура «маузера» качнулась у бедра.
– Начинать так начинать, – обыденно произнес он. – Пойду погуляю немного. А ты спать?
– Спать, – кивнул Ярцевский. – Не загуливайся. Утром совет.
Ярослав Найменов. Казахстан
Разные люди. Казахстан
Компания РосДератизация. Российская Федерация
В 10.00 по Москве – через час после начала рабочего дня – мэр Воронежа Василий Григорьевич Шукаев понял, что ему хочется убить своего референта.
Не просто убить, а свалить на пол ударом в ухо и пинать итальянскими туфлями, пока тот не подохнет. Желательно, чтобы это был долгий процесс.
Но убить похожего на хомячка молодого человека не представлялось возможным по ряду причин, главной из которых была дикая головная боль, терзавшая Шукаева после вчерашней глобальной попойки в банях. Смутно вспоминались голые девки, свой собственный кулак, смачно впечатывающийся в морду Паолизи (генерального комиссара ООН в области), и чей-то надрывный крик: «Какую страну просрали, уе…ки!» Гм… похоже, он сам и орал… и, кажется, не один… Но, судя по всему, вчерашняя катавасия так и пойдет на тормозах…
«А что им еще делать, – иронично подумал Шукаев, морщась от попискивающего голоса референта, который вещал что-то о программе реституции… или проституции?.. Нет, с «программой проституции» припрется через час Бэлла Асхатовна Гурбер – что-то насчет полового воспитания в школах…» Василий Григорьевич поморщился и рыгнул.
– Простите? – изогнулся вопросительным знаком хомячок.
– Ничего, продолжай, – махнул рукой мэр.
Хомячок затрындел снова. Чего ж мне так хреново, подумал Шукаев. Раньше и больше пил. А тут как будто кошка в рот нагадила. Или не в рот? А куда? В душу, что ли? За что он Паолизи-то двинул? Либо не за хрен – просто под руку подвернулся… мурло евросоюзное, не в обиду итальянцам…
Да, ничего они не сделают, вернулся он к прежним мыслям. Ну снимут они его. А кого поставят? Шукаев скривил губы. Еще при «независимости» среди чиновников людей, на самом деле умеющих делать дело, не осталось почти совсем. А уж за последние недели… Весь аппарат – либо полные придурки и ворюги, готовые теперь обкрадывать и новую власть с неменьшим рвением (как этот вот хомячок), либо полные придурки, но восторженно и искренне целующие в зад «комиссаров», «инспекторов» и «советников» (вроде той же Гурбер, которая и правда считает, что к десяти годам все девочки должны попробовать секс в целях правильного развития). Неизвестно, кто хуже, но ни те ни другие работать не умеют».
Василий Григорьевич вздохнул. Ох тошно-о-о-о… А может, и снимут. Ни одна программа ООН в области толком не работает. Деньги – что из Москвы, что целевые – разворовали почти начисто (ну да, ну и он украл… немного, ну и перевел на Мэн – ну и х…й ли?!). Снимут – жену под мышку и туда. На Мэн.
А чего-то не хочется мне на Мэн, угрюмо резюмировал мэр. Хрен знает, чего хочется. Рассолу, что ли? Или правда этого типчика завалить сейчас, а потом сказать, что он на мэра с шилом бросился… Или вообще ничего не говорить, а самому потом взять и на хер застрелиться. То-то будет смеху! Записку оставить… как Маяковский. «Жил грешно – и умер смешно!»
– Ты Маяковского читал? – оборвал мэр доклад референта. Тот поперхнулся словом «идиосинкратический», секунду пялился на шефа выпученными глазами (став похожим на обгадившегося хомяка), потом, очевидно решив, что шеф пошутил, вежливо хихикнул и продолжал:
– Таким образом, план вывоза детей из неблагополучных семей буксует. В первую очередь не разработаны критерии неблагополучия. Госпожа инструктор Шмальц предлагает взять за таковой…
– Пошел на хер! – прервал тошнотный словопонос Шукаев. – Потом свою бздень дочитаешь. Там ждет кто-нибудь, в приемной?
– Господин Ярцевский, – референт на начальство ничуть не обиделся. А Шукаев вдруг подумал: попробовал бы с ним кто-нибудь вот так говорить в этом возрасте – хоть секретарь обкома. С ним, комсомольским вожаком Васькой Шукаевым, целинником…
Стало так гадко, что Шукаев не сразу понял, какую фамилию назвал референт. А когда понял, что имеется в виду известнейший адвокат-консультант, то удивился:
– Димка? Он же вроде куда-то уехал перед всем этим… Давай зови. Срочно зови.
Ярцевский вошел, видимо не дожидаясь официального приглашения, – едва дверь закрылась за референтом. Элегантный, как всегда, с коротко подстриженными светлыми усиками, в костюме от Армани, пахнущий «вежеталем» – словом, совершенно такой же, каким Шукаев привык его видеть. «Да уж, – подумал мэр с отвращением, – это добро, адвокатишки, ни при какой власти не пропадут…»
– У вас ко мне дело? – спросил мэр отрывисто.
– И очень важное, Василий Григорьевич! – сверкнул белейшей улыбкой Ярцевский.
Ну, стал громче и показушней смех молодежных компаний. Появились новые вывески, а многие из старых были заменены на такие же, но на иностранных языках. С гербов на «присутственных местах» исчезли короны, а сам орел стал окончательно напоминать бройлера-мутанта. Ярче и наглей стала реклама, среди которой тут и там попадались плакаты пропаганды контрацепции и «ознакомительных поездок для детей из нуждающихся и социально неблагополучных семей» за рубеж, стикеры гей-клубов и клубов бой– и геллаверов, рейв-пати, адреса аптек, где продаются «легкие» наркотики…
Но в целом это был все тот же Воронеж. Поразительно – на местном здании Союза казаков России сохранились вывески, только прибавилась еще одна: большой красочный плакат с фотографиями и символикой казачества призывал «господ казаков» записываться в ряды Казачьей мобильной дивизии ООН (защита интересов свободного человечества, престижная служба в экзотических районах земного шара, оплата – 2000€ в месяц + надбавки и льготы).
Первое, что Юрка Климин – а он бродил по Воронежу уже час из времени, отпущенного высадившимся в разных местах города, – осознал как полностью выбивающееся из привычного образа, было здание кадетского корпуса. Металлическую ограду демонтировали. На плацу стояла техника, во многих местах шли какие-то работы, а крайний слева подъезд – уже отремонтированный – украшала надпись:
Климин подошел…
…Они и до этого стояли молча, только глядели на ремонт (или разорение?) корпуса. А теперь разом повернулись в сторону приближающегося молодого парня. И не сводили с него глаз. Такое смутило бы и взрослого. Но Юрка спокойно остановился рядом и спросил:
– Закурить есть?
Ему молча протянули две пачки. Юрка затянулся, прикурив от извлеченной зажигалки, предложил огоньку еще двоим. Дымили теперь трое. Юрка кивнул на корпус:
– Учились тут, что ли?
– Угу, – буркнул рыжий. Юрка пыхнул дымом:
– Ясно… Радоваться ходите?
Семь пар глаз скрестились на нем, как взгляды через прицелы. Один из куривших – самый старший – шевельнул углом все еще по-детски пухлых губ и сказал:
– А то ж… Радуемся. В себя прийти от радости не можем.
– Ты чего? – враждебно проронил нерусский, глядя на курящего приятеля. Его пихнули в бок – неясно даже, кто.
– Что, только семеро радуются? – Юрка запулил бычок в урну. Все проследили полет бычка глазами.
– Раньше ввосьмером радовались, – сказал рыжий. – Пока Тимку не забрали.
– За что? – удивился Юрка.
– Бутылек с бензином в ментовозку бросил, когда знамена и портреты вывозили, – ответил самый младший.
Они замолчали. У Юрки от непривычной сигареты першило в горле.
– Куда вывозили? – спросил он наконец.
– Куда, – усмехнулся рыжий. – На свалку. Куда.
– А вас сколько в корпусе училось? – Юрка повел глазами. Все семеро снова посмотрели на него.
– Много, – сказал куривший старший, тоже бросая окурок. – Построили всех и заявили: по домам, ребятки. Офицеры больше государству не нужны. Ну и разошлись все.
– Все? – уточнил Юрка.
– Григорий Павлович в кабинете застрелился, – тихо произнес младший мальчишка. – Наш начальник училища…
Глаза опустились. Все семь пар.
– Во дурак! – засмеялся Юрка.
– А в рыло? – поднял голову нерусский. Юрка сунул руки в карманы.
– Да бей. А только раньше что? Тут-то вы смелые – семеро на одного, чуть постарше вас, оружия нет… А как этому Тимке, слабо? Будущие офицеры плюс воспитатели в погонах… Два мужика на весь корпус оказалось. И оба дураки вдобавок.
Они молчали. И опять все смотрели на асфальт под ногами.
– Форму-то куда дели? – с насмешкой спросил Юрка. – Тоже… на помойку?
– Мы потом знамена и портреты… – начал младший. Его опять толкнули.
– Подобрали и спрятали до лучших времен? – голос Юрки был издевательским. – Вон оно, ваше лучшее время, – он кивнул на вывеску. – Там ваших девчонок как – в трусиках фоткают или без? Или вы сами туда ходите?
– А что мы… можем… – еле слышно прошептал старший. Совсем детским голосом.
А потом Юрка увидел, что на светло-сером асфальте у ног двоих – младшего и еще одного, постарше, который тоже курил, – черными звездочками разбиваются капли. Еще и еще…
– А автоматы из оружейки расхватать слабо было? – не щадил их Юрка, понимая, что нашел тех, кого нужно. – Что, это не на плацу сапогами бухать и песенки про Россию орать?
– Э… – Верещаев любовно дыхнул на длинное тонкое дуло. – Ну как бы тебе сказать… Я символист. В смысле, для меня «маузер» – символ революционных перемен… Ганза, а мне принесешь?
Крыса проигнорировала просьбу – она уже несла еще один патрон любимому хозяину.
– Спрашивай еще, – предложил Верещаев. Парень, втолкнувший патрон в ребристый барабан семидесятизарядного магазина, помог крысе добраться до цинка (за хвост) и удивился:
– О чем?
– О чем ты сразу хотел спросить.
– Ладно… Мы когда партизанить начнем?
– Мы уже партизаним, – удивился Верещаев, наблюдая, как Никитка с Ильей, появившиеся из-за угла, тащат два ведра с рыбой. – Что тебе не так? Спишь в вещмешке… в смысле, тьфу, черт, в спальном мешке, воздух свежий, в перспективе зима… Э, паразиты, карпа поймали?
– Карасики, окушки, плотва, – коротко отозвался Никитка и крикнул в окно: – Мааааа, рыбу куда?!
– В дом! – решительно отозвались из окна. – А сами – спать!
– Мааааа…
– Мыть руки, ноги, уши и спать! – Из окна высунулась светловолосая голова. Женщина поинтересовалась: – Ольгерд Николаевич, а мой-то где?
– Он пошел с фермерами самогонку пить, – грустно отозвался Верещаев. Мальчишки под шумок смылись за угол, оставив на траве ведра. – Меня не взяли, сказали, что я все испорчу.
Он шумно щелкнул затвором, загнал в ствол патрон из пачки и, поставив оружие на предохранитель, снова полюбовался им.
– Кто у вас с Пашкой спарринг выиграл? – поинтересовался он у Арта. Парень оттопырил нижнюю губу и посадил усталую крысу на плечо.
– Я, конечно. Плохо они у вас подготовлены.
– А на ножах? – Голос Верещаева был равнодушно-коварным. Арт смутился и что-то засвистел в пространство.
– Ну, ножи – это ножи, – неопределенно ответил он и встал, поднимая «РПК». – Пошли, Ганза. Спать пора вообще-то.
Верещаев вредно хохотнул вслед и, вздохнув, открыл какую-то потрепанную книжку, лежавшую на перилах.
Вечерело – медленно, солидно и красиво. В поселке, хорошо видном с пригорка, на котором стоял дом, зажглись редкие огоньки керосинок. Над небольшой луговиной, отделявшей от леса северную окраину, пополз густой туман. Обострились звуки и запахи. В доме два женских голоса напевали песню про капитана.
Верещаев отложил книгу, поправил на бедре деревянную кобуру «маузера».
Он ждал.
– Рыбу-то куда, Ольгерд Николаевич? – спросила из окна женщина.
– А? – Верещаев откликнулся неохотно. – Пустите в таз. Пусть поплавают… на свободе. До завтра.
И хмыкнул.
Опять стало почти совсем тихо, лишь посторонние звуки крались из окончательно почерневшей низины. Верещаев сидел неподвижно, лишь изредка лениво отмахиваясь от комаров или перекладывая ногу на ногу. В конце концов он стал почти невидим. Казалось, даже уснул. И пошевелился, только когда послышались легкие шаги и на тропинке снизу, у калитки, появился плавно движущийся смутный силуэт.
– Димон? – окликнул он.
– Я самый, – отозвался Ярцевский, подходя вплотную. Сгибом пальца расправил короткие усики и улыбнулся – в темноте блеснули зубы.
– Поговорил? – Верещаев поднял глаза. Ярцевский кивнул.
– Мужики согласны… – Он встал поудобнее. – Да там все ясно было, я ж знал, к кому присматриваться… Просто хотел, чтобы к нам попривыкли. Один – бывший вояка, второй – из коренных крестьян. Поговорили, посидели…
– Без самогона обошлось? – уточнил Верещаев. – Не чую.
– Обошлось… чай там у одного хороший. – Ярцевский встал прямее. – Ну что? Можно начинать.
– Значитца, теперь ты, Димон, наш князь, – определил Верещаев. – Димитрий Светоносный. Люцифер, в смысле.
– А что? – Ярцевский поставил одну ногу на ступеньку и оперся на нее локтем. – Так и назовусь.
Верещаев кивнул и поднялся. Кобура «маузера» качнулась у бедра.
– Начинать так начинать, – обыденно произнес он. – Пойду погуляю немного. А ты спать?
– Спать, – кивнул Ярцевский. – Не загуливайся. Утром совет.
Ярослав Найменов. Казахстан
По правде говоря, о том случае я стараюсь больше не вспоминать. И смешно, и противно. Хотя польза от него была – я пригрозил этим двум не в меру озабоченным товарищам, что если по их вине из моего дома пропадет хоть ржавая копейка – фотоаппарат будет подарен небезызвестному Чанигу. Они испугались… еще как! Хотя, честно говоря, я не мог понять, как можно было… Но хватит об этом. «В мирное время легко быть злым» – как писал Верещаев. Вот и они были злыми лишь в мирное время. К военному оказались не готовы. Ну в самом деле, легко осадить зарвавшегося гопника, если ты знаешь, что сила больше не на его стороне.
Утро следующего дня я посвятил копанию в сарае. Искал разобранную садовую тачку, благо еще помнил, как ее следует собирать.
М-да… думаю, моя мама не заметила, как на место главы семьи понемногу заехал я. А что? В принципе все верно – женщина должна беречь детей и следить за домом. Обеспечивать жар домашнего очага, да. Она может быть мозговым центром, и, надо сказать, довольно хорошим – все-таки в чем-то они умнее нас. Но во времена войны женщина должна закрыть рот на замок и все феминистические идеи (если они есть) засунуть глубоко и надолго. Советовать и помогать – да. Управлять по-своему – только если нет иного выбора. Голливудские «Солдаты Джейн» – неприемлемы. Хотя бы потому, что это неправильно и противоестественно, уж по крайней мере, с моей точки зрения.
Так получилось и у меня. Моя мама, будучи человеком умным, стала просто слушать, что я ей говорю, поправляя меня, указывая неправоту и глупости – оставаясь пресловутым мозговым центром. Но только мозговым. Все остальное делал я.
Собрать тачку удалось за полчаса. На остальное, увы, времени у меня не оставалось. Новостей не было – и, решив не откладывать задуманное, я начал собираться.
– Значит так, мам, пожалуйста, проверь тачку. У меня будут дела…. Сейчас я уйду. Постараюсь кое-что узнать. Быть может, тачка и не пригодится, но все же.
Она не стала спорить, лишь вздохнула и напоследок прижалась ко мне.
– Будь осторожнее…
Все-таки у меня не мать, а золото….
И все как обычно: дорога в школу – через окно. Только теперь я прошел ко входу в эвакуационный тоннель. К чести директора школы, он был в прекрасном состоянии. Чего нельзя сказать о двери бомбоубежища – хорошенько подумав, я решил до ночи ее не закрывать. Ну кто сюда войдет, кроме меня?
Признаюсь, войдя в это построенное на века сооружение, мне захотелось как минимум хорошенько избить того, кто забил его товарами. Подумайте – сколько людей могло спастись, если бы двери бомбоубежища были открыты? Сделать это я не мог… жаль… Хотя – что уже теперь изменишь? Будущее – закрыто, прошлое – забыто. Настоящее надо делать самому. Иначе и его просрешь… Я начал искать консервы и вообще еду, которую можно хранить как можно дольше. Тушенку, сгущенку, консервированные фрукты, лапшу быстрого приготовления… Кстати – о ней.
– Ну-ка! – я с размахом разорвал коробку с надписью «Биг-Бон», из которой на твердый пол посыпались квадратные пачки красного и синего цвета. Я любил иногда схарчить парочку таких пакетиков. Вкусно. Но на организм действует не самым лучшим образом. Хотя куда мне уж выбирать?
Эту коробку я оттащил ко входу. Чего зря ходить потом? А потом снова пошел искать….
Долго описывать мои хождения по бомбоубежищу я не буду, приведу лишь небольшой списочек найденных мною харчей. Точнее, нашел-то я много чего, но взял лишь толику:
1. Консервы «Свинина тушеная» ГОСТ 697-84 – 5 коробок.
2. Консервы «Говядина тушеная» ГОСТ 5284-84 – тоже 5 коробок.
Потом были два ящика консервов мясных «Гречневая каша гуляш» и одна коробка «Мяса в белом соусе». По правде говоря, насчет тушенки, я наткнулся еще и на «Оленину тушеную» производства какой-то фабрики «Тажай». Ее было больше всего, но брать я ее не стал. ГОСТа не было. А что такое тушенка без ГОСТа, я знаю не понаслышке, купил как-то вот «Курятину по-деревенски»…. Оказалась соей по-китайски, приправленной более чем качественным ботулизмом….
Упомяну о сгущенке, концентрированном молоке и ананасах в сиропе (из фруктов были только они), их было маловато. А жаль.
Таская все это к выходу и аккуратно складывая, я думал об одном: неужели никто больше не ищет «приключений», подобно мне? Или не понимают, что для того, чтобы выжить, надо не сидеть на месте, а приспосабливаться. Ведь выживают лишь такие. Хотя, наверное, таких, как я, много. Просто светиться не хотят. Меньше знаешь – лучше спишь; эту старинную мудрость очень легко приспособить под наше время – «Чем меньше знают о тебе, тем больше покоя твоей голове». Это мне один умный человек сказал. Очень умный и смелый человек. Но это было позже. И об этом – не сейчас.
Провозился на складе я примерно час-два. Вышел из школы в самую парилку и, пройдя несколько десятков метров, наткнулся на парочку гопников, что были вчера с Сергеем и Андрюхой. Моча опять ударила в голову, и рука сама метнулась к воздушке – направить ствол на этих двоих.
– Куда топаем?
– А те какое дело? – угрожающе огрызнулся смуглокожий казах с давно не мытым лицом.
– Да мне-то все до жопы, но скажу сразу, если в школу – то дуйте отсюда куда подальше. Нельзя.
– Да ты охренел, паря? Ты че тут, типа землевладелец типа стал?
– А типа да! – Рука была твердой, как никогда. Такие события меняют людей. Вот и меня изменили. – Захочу – жить тут буду! Захочу – вообще окна заколочу! Раз никого нет, значит, мое! А ты что, мне предъяву бросаешь? Так давай обосновывай!
Тяжело дыша, смуглокожий мотнул головой своему русского вида другу:
– Слышь, Коррик, это чмо будет нам указывать….
И резко махнул кулаком….
Я, если честно, выглядел не очень внушительно, но явно достойно. Хорошо разработанные руки, плотное телосложение… К тому же я долгое время ходил на греко-римскую борьбу. А потому реакция у меня была.
– Пид*р!!! – заверещал казах после того, как воздушка тихо хлопнула и мягкая свинцовая пулька попала ему в глаз. К такому он явно готов не был – а потому скорчился и упал на землю.
Его товарищ ринулся ко мне и выкинул, целя мне в голову, вперед руку, которую я резво перехватил и на автомате перекинул его через себя, со всей силы швыряя врага спиной на асфальт.
Тот уже начал было подниматься, но, получив удар ногой по лбу (я метился в подбородок, но промазал) и ударившись затылком об землю, передумал совершать столь необдуманное действие. Тяжело дыша (дыхалка у меня была не очень, грешен), я обратился к казаху:
– Еще раз тут увижу, накажу. Если хочешь знать как, спроси у Лешика своего. А сейчас, калбитня, вали отсюда со своим подсиралой, пока не прибил к хреновой матушке!
Хе! В мирное время за «калбитню» можно было нехило схлопотать по мордасам от любого казаха. В данный момент единственный представитель этого хорошего (и самое главное, несмотря на кажущуюся простоту, хитрого почище знаменитых «таки да») народа валялся и глухо постанывал, держа в руках уже вытекшую из, а точнее – вместе с глазом пульку. Кстати, о них, родимых… Я поспешно зарядил воздушку.
– Чего разлегся? Не в юрте лежишь, давай вали отсюда!
Ну вот. От дома гопоту отвадил, от источника продовольствия тоже отвадил… на короткое время, конечно. То, что они здесь появятся, – факт. Но все же отвадил.
Хотя, хорошенько подумав, я вернулся назад и закрыл дверь прохода в бомбоубежище, после чего для пущей безопасности заставил ее коробками и ящиками.
Потопал домой. В холодильнике кое-что появилось. Мама сумела получить какой-то паек – сгущенка, тушенка, хлеб, молоко… также были и деньги, аж пятнадцать тысяч тенге. Вот только купить на них чего-то было фактически нереально, цены взлетели почти до небес, да и продуктов в магазинах было не так уж и много.
– Кстати, о магазинах! – излагавшая новости мама подняла вверх палец. – Знаешь, что с Жансыровым случилось?
– Жансыровым? – Я недоуменно пожал плечами. – Я не знаю даже, кто это такой.
– Ну владелец сети магазинов… Марат Жансыров!
В памяти всплыла опечатанная дверь бомбоубежища.
– Что-то такое припоминаю. А что с ним?
– Погиб. Бомбами накрыло. Я точно не скажу, однако говорят, – на этот раз мама подняла вверх всю ладонь, – говорят, что прямо по его коттеджу попало. Выживших нет…. Вообще никого. Весь дом выгорел, страшно…
В моей голове солнечными зайчиками прыгали мысли. Только сейчас я понял, что моя наглая задумка по обворовыванию склада в бомбоубежище… именно что наглая! Я сумел осознать, что могло бы случиться со мной и с мамой, если бы об этом стало известно кому-то, кроме меня и еще одного человека. Мне снова невероятно, феерически повезло.
Сытный обед, а если уж придираться ко времени, то полдник, я завершил хорошей кружкой чая с молоком. Немного посидев у компьютера, я совсем уже отчаялся найти что-нибудь в Интернете. Ну и ладно. В списке моих дел пробелов пока что не было. Снова немного попререкавшись с мамой, я оделся и ушел. Ведь, слава богу, есть друзья и, слава богу, у друзей есть шпаги….
За что я уважал Влада, так это за его бесшабашный характер и возможность помочь абсолютно в любое время. Что меня в нем коробило – так это любовь к языку «падонкафф» и прочее покорствование интернет-моде… Но на вкус и цвет, как говорится….
Я зашел в широкий подъезд и, поднявшись, подошел к двери, из-за которой явственно доносились звуки индастриала. Вроде NIN. Тем лучше. Значит, он в хорошем настроении.
Звонить пришлось долго, и я уже начал злиться, когда послышались тяжелые шаги, дверь глухо щелкнула, и в дверном проеме появилась туша…. Я серьезно! Вес Влада 120 кг. Неправильный обмен веществ у парня.
– О, Ярик, превед!
– Да и тебе не кашлять! – Я пожал протянутую руку.
– Заваливай!
Утро следующего дня я посвятил копанию в сарае. Искал разобранную садовую тачку, благо еще помнил, как ее следует собирать.
М-да… думаю, моя мама не заметила, как на место главы семьи понемногу заехал я. А что? В принципе все верно – женщина должна беречь детей и следить за домом. Обеспечивать жар домашнего очага, да. Она может быть мозговым центром, и, надо сказать, довольно хорошим – все-таки в чем-то они умнее нас. Но во времена войны женщина должна закрыть рот на замок и все феминистические идеи (если они есть) засунуть глубоко и надолго. Советовать и помогать – да. Управлять по-своему – только если нет иного выбора. Голливудские «Солдаты Джейн» – неприемлемы. Хотя бы потому, что это неправильно и противоестественно, уж по крайней мере, с моей точки зрения.
Так получилось и у меня. Моя мама, будучи человеком умным, стала просто слушать, что я ей говорю, поправляя меня, указывая неправоту и глупости – оставаясь пресловутым мозговым центром. Но только мозговым. Все остальное делал я.
Собрать тачку удалось за полчаса. На остальное, увы, времени у меня не оставалось. Новостей не было – и, решив не откладывать задуманное, я начал собираться.
– Значит так, мам, пожалуйста, проверь тачку. У меня будут дела…. Сейчас я уйду. Постараюсь кое-что узнать. Быть может, тачка и не пригодится, но все же.
Она не стала спорить, лишь вздохнула и напоследок прижалась ко мне.
– Будь осторожнее…
Все-таки у меня не мать, а золото….
И все как обычно: дорога в школу – через окно. Только теперь я прошел ко входу в эвакуационный тоннель. К чести директора школы, он был в прекрасном состоянии. Чего нельзя сказать о двери бомбоубежища – хорошенько подумав, я решил до ночи ее не закрывать. Ну кто сюда войдет, кроме меня?
Признаюсь, войдя в это построенное на века сооружение, мне захотелось как минимум хорошенько избить того, кто забил его товарами. Подумайте – сколько людей могло спастись, если бы двери бомбоубежища были открыты? Сделать это я не мог… жаль… Хотя – что уже теперь изменишь? Будущее – закрыто, прошлое – забыто. Настоящее надо делать самому. Иначе и его просрешь… Я начал искать консервы и вообще еду, которую можно хранить как можно дольше. Тушенку, сгущенку, консервированные фрукты, лапшу быстрого приготовления… Кстати – о ней.
– Ну-ка! – я с размахом разорвал коробку с надписью «Биг-Бон», из которой на твердый пол посыпались квадратные пачки красного и синего цвета. Я любил иногда схарчить парочку таких пакетиков. Вкусно. Но на организм действует не самым лучшим образом. Хотя куда мне уж выбирать?
Эту коробку я оттащил ко входу. Чего зря ходить потом? А потом снова пошел искать….
Долго описывать мои хождения по бомбоубежищу я не буду, приведу лишь небольшой списочек найденных мною харчей. Точнее, нашел-то я много чего, но взял лишь толику:
1. Консервы «Свинина тушеная» ГОСТ 697-84 – 5 коробок.
2. Консервы «Говядина тушеная» ГОСТ 5284-84 – тоже 5 коробок.
Потом были два ящика консервов мясных «Гречневая каша гуляш» и одна коробка «Мяса в белом соусе». По правде говоря, насчет тушенки, я наткнулся еще и на «Оленину тушеную» производства какой-то фабрики «Тажай». Ее было больше всего, но брать я ее не стал. ГОСТа не было. А что такое тушенка без ГОСТа, я знаю не понаслышке, купил как-то вот «Курятину по-деревенски»…. Оказалась соей по-китайски, приправленной более чем качественным ботулизмом….
Упомяну о сгущенке, концентрированном молоке и ананасах в сиропе (из фруктов были только они), их было маловато. А жаль.
Таская все это к выходу и аккуратно складывая, я думал об одном: неужели никто больше не ищет «приключений», подобно мне? Или не понимают, что для того, чтобы выжить, надо не сидеть на месте, а приспосабливаться. Ведь выживают лишь такие. Хотя, наверное, таких, как я, много. Просто светиться не хотят. Меньше знаешь – лучше спишь; эту старинную мудрость очень легко приспособить под наше время – «Чем меньше знают о тебе, тем больше покоя твоей голове». Это мне один умный человек сказал. Очень умный и смелый человек. Но это было позже. И об этом – не сейчас.
Провозился на складе я примерно час-два. Вышел из школы в самую парилку и, пройдя несколько десятков метров, наткнулся на парочку гопников, что были вчера с Сергеем и Андрюхой. Моча опять ударила в голову, и рука сама метнулась к воздушке – направить ствол на этих двоих.
– Куда топаем?
– А те какое дело? – угрожающе огрызнулся смуглокожий казах с давно не мытым лицом.
– Да мне-то все до жопы, но скажу сразу, если в школу – то дуйте отсюда куда подальше. Нельзя.
– Да ты охренел, паря? Ты че тут, типа землевладелец типа стал?
– А типа да! – Рука была твердой, как никогда. Такие события меняют людей. Вот и меня изменили. – Захочу – жить тут буду! Захочу – вообще окна заколочу! Раз никого нет, значит, мое! А ты что, мне предъяву бросаешь? Так давай обосновывай!
Тяжело дыша, смуглокожий мотнул головой своему русского вида другу:
– Слышь, Коррик, это чмо будет нам указывать….
И резко махнул кулаком….
Я, если честно, выглядел не очень внушительно, но явно достойно. Хорошо разработанные руки, плотное телосложение… К тому же я долгое время ходил на греко-римскую борьбу. А потому реакция у меня была.
– Пид*р!!! – заверещал казах после того, как воздушка тихо хлопнула и мягкая свинцовая пулька попала ему в глаз. К такому он явно готов не был – а потому скорчился и упал на землю.
Его товарищ ринулся ко мне и выкинул, целя мне в голову, вперед руку, которую я резво перехватил и на автомате перекинул его через себя, со всей силы швыряя врага спиной на асфальт.
Тот уже начал было подниматься, но, получив удар ногой по лбу (я метился в подбородок, но промазал) и ударившись затылком об землю, передумал совершать столь необдуманное действие. Тяжело дыша (дыхалка у меня была не очень, грешен), я обратился к казаху:
– Еще раз тут увижу, накажу. Если хочешь знать как, спроси у Лешика своего. А сейчас, калбитня, вали отсюда со своим подсиралой, пока не прибил к хреновой матушке!
Хе! В мирное время за «калбитню» можно было нехило схлопотать по мордасам от любого казаха. В данный момент единственный представитель этого хорошего (и самое главное, несмотря на кажущуюся простоту, хитрого почище знаменитых «таки да») народа валялся и глухо постанывал, держа в руках уже вытекшую из, а точнее – вместе с глазом пульку. Кстати, о них, родимых… Я поспешно зарядил воздушку.
– Чего разлегся? Не в юрте лежишь, давай вали отсюда!
Ну вот. От дома гопоту отвадил, от источника продовольствия тоже отвадил… на короткое время, конечно. То, что они здесь появятся, – факт. Но все же отвадил.
Хотя, хорошенько подумав, я вернулся назад и закрыл дверь прохода в бомбоубежище, после чего для пущей безопасности заставил ее коробками и ящиками.
Потопал домой. В холодильнике кое-что появилось. Мама сумела получить какой-то паек – сгущенка, тушенка, хлеб, молоко… также были и деньги, аж пятнадцать тысяч тенге. Вот только купить на них чего-то было фактически нереально, цены взлетели почти до небес, да и продуктов в магазинах было не так уж и много.
– Кстати, о магазинах! – излагавшая новости мама подняла вверх палец. – Знаешь, что с Жансыровым случилось?
– Жансыровым? – Я недоуменно пожал плечами. – Я не знаю даже, кто это такой.
– Ну владелец сети магазинов… Марат Жансыров!
В памяти всплыла опечатанная дверь бомбоубежища.
– Что-то такое припоминаю. А что с ним?
– Погиб. Бомбами накрыло. Я точно не скажу, однако говорят, – на этот раз мама подняла вверх всю ладонь, – говорят, что прямо по его коттеджу попало. Выживших нет…. Вообще никого. Весь дом выгорел, страшно…
В моей голове солнечными зайчиками прыгали мысли. Только сейчас я понял, что моя наглая задумка по обворовыванию склада в бомбоубежище… именно что наглая! Я сумел осознать, что могло бы случиться со мной и с мамой, если бы об этом стало известно кому-то, кроме меня и еще одного человека. Мне снова невероятно, феерически повезло.
Сытный обед, а если уж придираться ко времени, то полдник, я завершил хорошей кружкой чая с молоком. Немного посидев у компьютера, я совсем уже отчаялся найти что-нибудь в Интернете. Ну и ладно. В списке моих дел пробелов пока что не было. Снова немного попререкавшись с мамой, я оделся и ушел. Ведь, слава богу, есть друзья и, слава богу, у друзей есть шпаги….
За что я уважал Влада, так это за его бесшабашный характер и возможность помочь абсолютно в любое время. Что меня в нем коробило – так это любовь к языку «падонкафф» и прочее покорствование интернет-моде… Но на вкус и цвет, как говорится….
Я зашел в широкий подъезд и, поднявшись, подошел к двери, из-за которой явственно доносились звуки индастриала. Вроде NIN. Тем лучше. Значит, он в хорошем настроении.
Звонить пришлось долго, и я уже начал злиться, когда послышались тяжелые шаги, дверь глухо щелкнула, и в дверном проеме появилась туша…. Я серьезно! Вес Влада 120 кг. Неправильный обмен веществ у парня.
– О, Ярик, превед!
– Да и тебе не кашлять! – Я пожал протянутую руку.
– Заваливай!
Разные люди. Казахстан
– Нурсултан Абишулы….
– Говорите по-русски, пожалуйста. – Седой человек с обмякшим лицом, тяжело вздохнув, опустил голову на ладони. В своем кабинете, за этим самым столом, он просидел больше двух дней, поправ суры Корана… Да будет Аллах милостив….
– Войска США приближаются к Алматы. И Астане. Вам передана депеша от сообщества ООН. – Худой усатый казах в полковничьей форме передал президенту лист бумаги с гербом Объединенных Наций на нем.
– Спасибо, Абылай. – Надев очки, президент поднес лист к глазам и вчитался в текст.
«От лица цивилизованного сообщества ООН.
Мы требуем отставки правительства Казахстана, обнародования материалов о водородном ОМП и выдаче данного ОМП ООН…»
Нурсултан Абишевич устало усмехнулся и обтер с лица липкий пот. Дождался… и ведь догадывался, что в ближайшие годы что-то будет. Ведь знал, что это докатится и до Казахстана… Хотя… что можно было сделать?
«При попрании нашего заявления Казахстан будет подвергнут режиму «политической изоляции» до момента захвата его миротворческими силами США. Страны…»
Дальше шли подпись лидеров стран, состоящих в ООН. Проведя по ним взглядом, Нурсултан Абишевич зацепился за строчку, относящуюся к России: «Кабинет Правления Российской Федерации…»
Значит – все. Значит, больше ничего нет. Значит, просто дальнейшая борьба бесполезна. Президент взял именной «Паркер», листок бумаги, вывел строчку: «Приказ о капитуляции войск….» Потом последовал «Отказ от президентства…», а потом Нурсултан Абишевич достал из ящика стола пистолет.
Блицкриг США завершился успешно.
– Говорите по-русски, пожалуйста. – Седой человек с обмякшим лицом, тяжело вздохнув, опустил голову на ладони. В своем кабинете, за этим самым столом, он просидел больше двух дней, поправ суры Корана… Да будет Аллах милостив….
– Войска США приближаются к Алматы. И Астане. Вам передана депеша от сообщества ООН. – Худой усатый казах в полковничьей форме передал президенту лист бумаги с гербом Объединенных Наций на нем.
– Спасибо, Абылай. – Надев очки, президент поднес лист к глазам и вчитался в текст.
«От лица цивилизованного сообщества ООН.
Мы требуем отставки правительства Казахстана, обнародования материалов о водородном ОМП и выдаче данного ОМП ООН…»
Нурсултан Абишевич устало усмехнулся и обтер с лица липкий пот. Дождался… и ведь догадывался, что в ближайшие годы что-то будет. Ведь знал, что это докатится и до Казахстана… Хотя… что можно было сделать?
«При попрании нашего заявления Казахстан будет подвергнут режиму «политической изоляции» до момента захвата его миротворческими силами США. Страны…»
Дальше шли подпись лидеров стран, состоящих в ООН. Проведя по ним взглядом, Нурсултан Абишевич зацепился за строчку, относящуюся к России: «Кабинет Правления Российской Федерации…»
Значит – все. Значит, больше ничего нет. Значит, просто дальнейшая борьба бесполезна. Президент взял именной «Паркер», листок бумаги, вывел строчку: «Приказ о капитуляции войск….» Потом последовал «Отказ от президентства…», а потом Нурсултан Абишевич достал из ящика стола пистолет.
Блицкриг США завершился успешно.
Компания РосДератизация. Российская Федерация
Так что – сам выдавай решения,
А не то, что тебе твердят…
А будешь спрашивать разрешения —
Обязательно запретят!
В. Третьяков
В 10.00 по Москве – через час после начала рабочего дня – мэр Воронежа Василий Григорьевич Шукаев понял, что ему хочется убить своего референта.
Не просто убить, а свалить на пол ударом в ухо и пинать итальянскими туфлями, пока тот не подохнет. Желательно, чтобы это был долгий процесс.
Но убить похожего на хомячка молодого человека не представлялось возможным по ряду причин, главной из которых была дикая головная боль, терзавшая Шукаева после вчерашней глобальной попойки в банях. Смутно вспоминались голые девки, свой собственный кулак, смачно впечатывающийся в морду Паолизи (генерального комиссара ООН в области), и чей-то надрывный крик: «Какую страну просрали, уе…ки!» Гм… похоже, он сам и орал… и, кажется, не один… Но, судя по всему, вчерашняя катавасия так и пойдет на тормозах…
«А что им еще делать, – иронично подумал Шукаев, морщась от попискивающего голоса референта, который вещал что-то о программе реституции… или проституции?.. Нет, с «программой проституции» припрется через час Бэлла Асхатовна Гурбер – что-то насчет полового воспитания в школах…» Василий Григорьевич поморщился и рыгнул.
– Простите? – изогнулся вопросительным знаком хомячок.
– Ничего, продолжай, – махнул рукой мэр.
Хомячок затрындел снова. Чего ж мне так хреново, подумал Шукаев. Раньше и больше пил. А тут как будто кошка в рот нагадила. Или не в рот? А куда? В душу, что ли? За что он Паолизи-то двинул? Либо не за хрен – просто под руку подвернулся… мурло евросоюзное, не в обиду итальянцам…
Да, ничего они не сделают, вернулся он к прежним мыслям. Ну снимут они его. А кого поставят? Шукаев скривил губы. Еще при «независимости» среди чиновников людей, на самом деле умеющих делать дело, не осталось почти совсем. А уж за последние недели… Весь аппарат – либо полные придурки и ворюги, готовые теперь обкрадывать и новую власть с неменьшим рвением (как этот вот хомячок), либо полные придурки, но восторженно и искренне целующие в зад «комиссаров», «инспекторов» и «советников» (вроде той же Гурбер, которая и правда считает, что к десяти годам все девочки должны попробовать секс в целях правильного развития). Неизвестно, кто хуже, но ни те ни другие работать не умеют».
Василий Григорьевич вздохнул. Ох тошно-о-о-о… А может, и снимут. Ни одна программа ООН в области толком не работает. Деньги – что из Москвы, что целевые – разворовали почти начисто (ну да, ну и он украл… немного, ну и перевел на Мэн – ну и х…й ли?!). Снимут – жену под мышку и туда. На Мэн.
А чего-то не хочется мне на Мэн, угрюмо резюмировал мэр. Хрен знает, чего хочется. Рассолу, что ли? Или правда этого типчика завалить сейчас, а потом сказать, что он на мэра с шилом бросился… Или вообще ничего не говорить, а самому потом взять и на хер застрелиться. То-то будет смеху! Записку оставить… как Маяковский. «Жил грешно – и умер смешно!»
– Ты Маяковского читал? – оборвал мэр доклад референта. Тот поперхнулся словом «идиосинкратический», секунду пялился на шефа выпученными глазами (став похожим на обгадившегося хомяка), потом, очевидно решив, что шеф пошутил, вежливо хихикнул и продолжал:
– Таким образом, план вывоза детей из неблагополучных семей буксует. В первую очередь не разработаны критерии неблагополучия. Госпожа инструктор Шмальц предлагает взять за таковой…
– Пошел на хер! – прервал тошнотный словопонос Шукаев. – Потом свою бздень дочитаешь. Там ждет кто-нибудь, в приемной?
– Господин Ярцевский, – референт на начальство ничуть не обиделся. А Шукаев вдруг подумал: попробовал бы с ним кто-нибудь вот так говорить в этом возрасте – хоть секретарь обкома. С ним, комсомольским вожаком Васькой Шукаевым, целинником…
Стало так гадко, что Шукаев не сразу понял, какую фамилию назвал референт. А когда понял, что имеется в виду известнейший адвокат-консультант, то удивился:
– Димка? Он же вроде куда-то уехал перед всем этим… Давай зови. Срочно зови.
Ярцевский вошел, видимо не дожидаясь официального приглашения, – едва дверь закрылась за референтом. Элегантный, как всегда, с коротко подстриженными светлыми усиками, в костюме от Армани, пахнущий «вежеталем» – словом, совершенно такой же, каким Шукаев привык его видеть. «Да уж, – подумал мэр с отвращением, – это добро, адвокатишки, ни при какой власти не пропадут…»
– У вас ко мне дело? – спросил мэр отрывисто.
– И очень важное, Василий Григорьевич! – сверкнул белейшей улыбкой Ярцевский.
* * *
Странно, но город мало изменился. Это было даже поразительно.Ну, стал громче и показушней смех молодежных компаний. Появились новые вывески, а многие из старых были заменены на такие же, но на иностранных языках. С гербов на «присутственных местах» исчезли короны, а сам орел стал окончательно напоминать бройлера-мутанта. Ярче и наглей стала реклама, среди которой тут и там попадались плакаты пропаганды контрацепции и «ознакомительных поездок для детей из нуждающихся и социально неблагополучных семей» за рубеж, стикеры гей-клубов и клубов бой– и геллаверов, рейв-пати, адреса аптек, где продаются «легкие» наркотики…
Но в целом это был все тот же Воронеж. Поразительно – на местном здании Союза казаков России сохранились вывески, только прибавилась еще одна: большой красочный плакат с фотографиями и символикой казачества призывал «господ казаков» записываться в ряды Казачьей мобильной дивизии ООН (защита интересов свободного человечества, престижная служба в экзотических районах земного шара, оплата – 2000€ в месяц + надбавки и льготы).
Первое, что Юрка Климин – а он бродил по Воронежу уже час из времени, отпущенного высадившимся в разных местах города, – осознал как полностью выбивающееся из привычного образа, было здание кадетского корпуса. Металлическую ограду демонтировали. На плацу стояла техника, во многих местах шли какие-то работы, а крайний слева подъезд – уже отремонтированный – украшала надпись:
Юрка не задержался бы. Но на другой стороне улицы под тополями стояли кучкой семеро мальчишек. Они были разного возраста – от 12–13 до 15–16 лет, и непохожие. Один рыжий и веснушчатый, бледнокожий. Один – явно нерусский, с косоватой прорезью глаз. Еще один – просто темноволосый, коренастый. Четверо других – русые, гибкие. В общем, непохожие… и похожие чем-то неясным.ДЕТСКОЕ
МОДЕЛЬНОЕ АГЕНСТВО
«ПАРАДИЗ ЭКСТРА»
Климин подошел…
…Они и до этого стояли молча, только глядели на ремонт (или разорение?) корпуса. А теперь разом повернулись в сторону приближающегося молодого парня. И не сводили с него глаз. Такое смутило бы и взрослого. Но Юрка спокойно остановился рядом и спросил:
– Закурить есть?
Ему молча протянули две пачки. Юрка затянулся, прикурив от извлеченной зажигалки, предложил огоньку еще двоим. Дымили теперь трое. Юрка кивнул на корпус:
– Учились тут, что ли?
– Угу, – буркнул рыжий. Юрка пыхнул дымом:
– Ясно… Радоваться ходите?
Семь пар глаз скрестились на нем, как взгляды через прицелы. Один из куривших – самый старший – шевельнул углом все еще по-детски пухлых губ и сказал:
– А то ж… Радуемся. В себя прийти от радости не можем.
– Ты чего? – враждебно проронил нерусский, глядя на курящего приятеля. Его пихнули в бок – неясно даже, кто.
– Что, только семеро радуются? – Юрка запулил бычок в урну. Все проследили полет бычка глазами.
– Раньше ввосьмером радовались, – сказал рыжий. – Пока Тимку не забрали.
– За что? – удивился Юрка.
– Бутылек с бензином в ментовозку бросил, когда знамена и портреты вывозили, – ответил самый младший.
Они замолчали. У Юрки от непривычной сигареты першило в горле.
– Куда вывозили? – спросил он наконец.
– Куда, – усмехнулся рыжий. – На свалку. Куда.
– А вас сколько в корпусе училось? – Юрка повел глазами. Все семеро снова посмотрели на него.
– Много, – сказал куривший старший, тоже бросая окурок. – Построили всех и заявили: по домам, ребятки. Офицеры больше государству не нужны. Ну и разошлись все.
– Все? – уточнил Юрка.
– Григорий Павлович в кабинете застрелился, – тихо произнес младший мальчишка. – Наш начальник училища…
Глаза опустились. Все семь пар.
– Во дурак! – засмеялся Юрка.
– А в рыло? – поднял голову нерусский. Юрка сунул руки в карманы.
– Да бей. А только раньше что? Тут-то вы смелые – семеро на одного, чуть постарше вас, оружия нет… А как этому Тимке, слабо? Будущие офицеры плюс воспитатели в погонах… Два мужика на весь корпус оказалось. И оба дураки вдобавок.
Они молчали. И опять все смотрели на асфальт под ногами.
– Форму-то куда дели? – с насмешкой спросил Юрка. – Тоже… на помойку?
– Мы потом знамена и портреты… – начал младший. Его опять толкнули.
– Подобрали и спрятали до лучших времен? – голос Юрки был издевательским. – Вон оно, ваше лучшее время, – он кивнул на вывеску. – Там ваших девчонок как – в трусиках фоткают или без? Или вы сами туда ходите?
– А что мы… можем… – еле слышно прошептал старший. Совсем детским голосом.
А потом Юрка увидел, что на светло-сером асфальте у ног двоих – младшего и еще одного, постарше, который тоже курил, – черными звездочками разбиваются капли. Еще и еще…
– А автоматы из оружейки расхватать слабо было? – не щадил их Юрка, понимая, что нашел тех, кого нужно. – Что, это не на плацу сапогами бухать и песенки про Россию орать?