Олег Рой. Ловушка для вершителя судьбы

   – Но ты же чистый гуманитарий! – недоумевал Алеша. – Зачем тебе в Автомеханический, что там делать? Там же сплошные математика и физика, как ты их сдашь?
   – Так я же говорю – папин друг поможет. Мне уже репетиторов наняли…
   Боря отвечал как-то неохотно и при этом не смотрел на приятеля, а не отрывал взгляда от незашторенного окна, за которым сыпалась мелкая снежная крупа. И Алеше, давно и хорошо знавшему друга, несложно было догадаться: тут что-то не так. Похоже, Борька совсем не в восторге от подобного варианта развития событий. Почему же он смирился? Может, родители надавили?
   – Все равно не успеешь подготовиться, – стал прощупывать почву Алексей. – Всего несколько месяцев осталось. Завалишь экзамены.
   – Ну, положим, в Литературный я бы тоже экзамены завалил… – вяло парировал Боря.
   – Почему? У тебя всегда одни пятерки за сочинения!
   – За сочинения у меня всегда пять/три, не забывай. В лучшем случае – пять/четыре. Грамотность хромает… А в гуманитарных вузах русский язык надо знать о-го-го как!
   Но Алешу все эти аргументы не убеждали.
   – Все равно надо попробовать! Пошли что-нибудь из своих произведений на творческий конкурс в Литературный.
   Друг снова пожал плечами. Помолчал и нехотя пробормотал:
   – Да я уже.
   – Что – уже? – не сразу понял Алеша.
   – Уже послал. Три рассказа и повесть. Ту, фантастическую, помнишь, про путешествие в будущее на машине времени?
   – Помню, конечно. Классная! И что же?
   – Что-что… Позавчера прислали отзыв, что, мол, есть интересные моменты и свежие эпитеты, но в целом рассказы сырые и требованиям не удовлетворяют, композиция хромает, все такое… А повесть вообще никуда не годится, потому что вторична.
   – Что значит – вторична?
   – Ну как бы это тебе объяснить… Неоригинальная, что ли. Они считают, что я просто подражаю нашим и зарубежным фантастам, не внося ничего своего. Эх, Лешка! Не быть мне писателем никогда…
   От сочувствия другу, который так глубоко и сильно переживает, у Леши даже заболело сердце. С ним такое бывало от сильных эмоций: понервничаешь, например, на уроке – и вдруг как кольнет в груди. Мама даже врачу его показывала, но врач объяснил все это подростковым возрастом. Мол, бывает такое, еще несколько лет – и все пройдет.
   – Ну прям уж и никогда! – кинулся утешать друга Алексей. – Нельзя так легко сдаваться, Борька! Не получилось в Литературном – попробуй другие варианты.
   – Ну уж нет! Еще раз получить по морде? Увольте! Хватит с меня. Я знаешь как позавчера психовал? Даже были мысли руки на себя наложить.
   Алексей внимательно посмотрел на приятеля, и тут его словно осенило: «Вот в чем дело! Он просто боится. Боится еще одной неудачи. Надо бы поддержать его, но как?»
   – Слушай, Борька, а давай поступать вместе? – Он сам не знал, как слетела с его языка эта фраза.
   – Куда это? В МАМИ? – не понял тот.
   На миг – всего лишь на миг! – Алеша задумался. Вообще-то Автомеханический – это чертовски интересно, тут Борька прав. Как здорово было бы самому делать красивые современные машины, такие, как показывают в зарубежном кино!.. Автомобили всегда очень привлекали обоих друзей, они могли часами говорить об этом, особенно в последнее время, когда уже выучили на УПК основы автомеханики и вождения и отец Алексея стал иногда разрешать им поездить на его «Жигулях». Но в тот момент, решил Алеша, машины были не главным. Самым важным казалось спасти друга, не дать пропасть его таланту.
   – Нет, не в МАМИ, – возразил он, – а… Где там еще, кроме Литературного, учат на писателей? На журфак МГУ, к примеру.
   Борис только присвистнул:
   – Скажешь тоже… Туда без блата ни за что не попасть. И потом, я узнавал, чтобы на журфак поступить, обязательно надо печатные работы иметь.
   – Какие еще печатные работы?
   – Ну, публикации. Статьи какие-нибудь в газетах, в журналах… А кто меня печатать будет, кому я нужен?
   – Придумаем что-нибудь. Другие абитуриенты ведь откуда-то берут их, эти печатные работы? Значит, и мы с тобой можем.
   Боря вперил в него удивленный взгляд:
   – Лешка, но тебе-то зачем это надо? Ты ведь к сочинительству ни сном ни духом…
   – А просто так. За компанию. Я ведь так и не решил, куда буду поступать, а вдвоем намного веселее.
   – Ну-у… Я не знаю… – заколебался Борис, но Алеша, хорошо знавший друга, уже понял по его глазам, что тот согласен. Более того, очень рад такому предложению.
   Вопрос с публикациями решился на удивление легко. Не прошло и нескольких дней, как друзей вызвала к себе завуч по учебно-воспитательной работе. Выяснилось, что ей позвонили из редакции многотиражки завода, который шефствовал над школой, и попросили прислать кого-нибудь из толковых ребят, кто может быстро сделать репортаж о новогодних елках в заводском клубе.
   – Справишься, Звягинцев? – строго спросила завуч. – Ну а ты, Ранцов, поможешь товарищу?
   Друзья молча и абсолютно синхронно, точно слаженный дуэт мимов, кивнули головами. Ходить на елки, наблюдая за веселящейся малышней, и с самым серьезным видом, как настоящие корреспонденты, брать интервью у их родителей и артистов, развлекающих детвору, ребятам очень понравилось. Сначала они немного смущались, было неловко подойти и заговорить с незнакомыми людьми, но потом ничего – вошли во вкус. И даже получили от исполнителя роли Деда Мороза по подарку – красной пластмассовой коробке в виде кремлевской башни, полной конфет. Ребята для приличия поотнекивались, но потом все-таки подарки взяли.
   А в первые же дни после каникул Алексей увидел свою и Борькину фамилии на листе пахнущей свежей типографской краской настоящей газеты. И ошалел от счастья.
   – Молодцы, ребята! – Высоченный и тощий, как жердь, редактор многотиражки пожал приятелям руки. – С почином вас, так сказать! Знаете, для первого раза очень неплохо! Слушайте, а может, вы мне и спортивный репортаж сделаете? У нас в следующие выходные лыжная гонка намечается.
   После лыжной гонки был День Советской Армии, потом Международный женский день, потом Всесоюзный коммунистический субботник, потом 9 Мая… Таким образом, к концу учебного года у ребят уже собралась целая подборка – три совместных статьи и по четыре самостоятельных на каждого. Более чем достаточно для творческого конкурса на факультете журналистики.
   Во втором полугодии друзья приналегли, как тогда говорилось, на учебу – и результаты превзошли все ожидания. У Борьки средний балл аттестата вышел четыре с половиной, Алексей и вовсе окончил школу практически с одними пятерками, еще чуть-чуть – и была бы медаль.
   Борис воспрял духом и, похоже, уже не сомневался в успехе. Алеша, напротив, был практически уверен, что у него ничего не получится. Куда уж ему, сыну простого рабочего и бухгалтерши, тягаться с этими нагловатыми мальчиками и девочками в заграничных фирменных шмотках, заполнявшими коридоры старого здания университета на проспекте Маркса! У него ведь нет ни блата, ни таланта, как у Борьки. Конечно, он не поступит, тут и надеяться нечего.
   Однако результаты сочинения оказались более чем неожиданны: Ранцов – «хорошо», Звягинцев – «неудовлетворительно». Именно так, и никак не наоборот. Чтобы разобраться, в чем дело, потрясенным абитуриентам пришлось отстоять немалую очередь из собратьев по несчастью.
   – У вас, Звягинцев, неплохое сочинение, – сказала представитель апелляционной комиссии. – Интересный взгляд на проблему, полностью раскрыта тема, приведены сравнения с другими произведениями, используются цитаты из критиков. Но вот русский язык никуда не годится! Три орфографические ошибки и пять синтаксических. А мы, согласно правилам, за одну ошибку снижаем оценку на балл. Чего же вы хотите?
   У Алексея, как выяснилось, ни единой ошибки в тексте не было. И содержание сочинения также «соответствовало всем стандартам».
   – Почему же тогда «четыре», а не «пять»? – удивился Борька.
   – Потому что это Московский университет, – объяснили им. – Да к тому же факультет журналистики. Чтобы получить здесь «пять» за сочинение, нужно представить, по меньшей мере, «Войну и мир».
   На обратном пути приятели еще раз зашли взглянуть на вывешенные в фойе оценки за сочинение. Судя по ним, в этом году на журфак поступало как минимум три Льва Толстых.
   – Блатные! – махнул рукой Алеша. – Ты не расстраивайся, Борьк, на будущий год…
   – Нет! – покачал головой приятель. – Никакого будущего года! Иду забирать документы. Хорошо, что в универе экзамены в июле, а не в августе, как в других вузах. Еще успею в МАМИ.
   – Да погоди ты! – Алексей еще раз попытался уговорить друга. – Может, все-таки попробуешь еще раз? Ты ведь родился в сентябре, у тебя есть еще в запасе год до армии…
   Но Борис был непреклонен. И в то же лето поступил, хоть и с трудом, в Автомеханический, видимо, помог знакомый отца. А Алексей продолжал сдавать вступительные экзамены, и они давались ему необыкновенно легко. И по русскому, и по английскому, и по истории он получил твердые пятерки. Конечно, он готовился, но успех зависел не только от этого. В тот год Алеша на собственном опыте понял, насколько справедлива поговорка «экзамен – это лотерея». Все три раза ему ну просто поразительно везло с билетами. Все три раза доставалось именно то, что он лучше всего знал, просто чудеса какие-то! В итоге общая сумма баллов – двадцать четыре, включая аттестат, – была стопроцентно проходной даже для МГУ. Никто из знакомых не верил в подобное стечение обстоятельств, подозревали, что родители Алексея дали взятку кому-то в приемной комиссии. Но факт оставался фактом: в 1983 году Алеша Ранцов стал студентом факультета журналистики МГУ.
   Учиться было нелегко, ведь по большому счету он никогда не занимался литературой и языками настолько серьезно и глубоко, как этого требовал университет. Читал он, конечно, много, но в основном это была познавательная, развлекательная и приключенческая литература. Алеше всегда казалось, что представления о классиках в рамках школьной программы достаточно. И если ты, не жульничая и не пропуская страницы, прочел «Преступление и наказание» и «Поднятую целину», то ты уже знаешь литературу. Оказалось – ничего подобного. Вдруг выяснилось, что в разные эпохи и в разных странах творило еще несметное количество писателей и поэтов, даже имена которых были ему незнакомы. В придачу к ним существовали критики и литературоведы, чьи труды тоже надо было изучать. И все это сочеталось с теорией журналистики и историей КПСС, иностранными языками и физкультурой, официальной общественной жизнью и веселыми неформальными посиделками.
   Словом, университет занимал все время. Но, несмотря на это, Алексей еще целых полтора года поддерживал отношения со школьным другом. Наверное, так продолжалось бы и дальше, если бы жизнь не подкинула банальную проблему – между давними приятелями произошла размолвка из-за девушки.
   Девушку звали Галина. Она тоже училась на журфаке, только на курс старше Алексея. Он влюбился в нее далеко не сразу, хотя встречал в университетских коридорах почти каждый день и давно уже оценил ее стройную фигурку и хорошенькое личико. Так бывает довольно часто, почему – никто не знает, как говорится, «тайна сия велика есть». Возможно, у него так бы никогда и не возникло желания узнать ее ближе, если бы не тот сон. Однажды Алеше приснилось, как они качаются на больших деревянных качелях в цветущем саду. Вверх – вниз, вверх – вниз. К облакам – к цветам – снова к облакам. А как она смеялась в том сне! Как прижималась к его плечу… И ведь странно, объективно, при оценке на трезвую, бодрствующую голову, в этом сне не было ровным счетом ничего сексуального, ничего даже отдаленно напоминающего чувственные сцены, которые регулярно снятся всем здоровым молодым людям. Но в то же время ощущение от сна было настолько эротичным, волнующим и буквально волшебным, что, проснувшись, Алеша долго не мог унять сердцебиение. Ему казалось просто нереальным, что до этого момента он как-то существовал, не думая о том, что на свете есть она. Любовь, мгновенно переполнившая его, была так велика, так стремительно росла где-то внутри, что вскоре он чувствовал себя слишком ничтожным для хранения такого большого чувства. Хотелось кричать об этом, поведать о своих чувствах всему человечеству. И он начал писать. Это вышло как-то само собой, неожиданно даже для него. Хотя, с другой стороны, кто не марал бумагу, встретив свою первую любовь?
   Алексей выплескивал свои чувства на тетрадные листы в клетку и затем наслаждался, перечитывая раз за разом, описаниями ее внешности и одежды, того, как она повернулась, что сказала, что сделала, как улыбнулась, столкнувшись с ним в столовой.
   Свою повесть он назвал по-бунински просто и трогательно: «Галя». Выпросил у родителей на день рождения сто рублей, купил в комиссионке старую пишущую машинку «Москва» и кое-как напечатал свое творение в пяти экземплярах через копирку. Последний вышел совсем «слепой». Ни на что особо не надеясь, отнес рукопись в издательство молодежного журнала и даже не расстроился, услышав сухое: «Мы вам позвоним».
   Не позвонили. Ни через неделю, ни через месяц, ни через два. Но Алексею это было безразлично. Он наконец решился пригласить Галю в кино и теперь был целиком поглощен развивающимися отношениями со своей избранницей, удивляясь тому, как не похожа получается реальная жизнь на его фантазии. С Галей – героиней его повести – было легко и просто. С настоящей Галиной оказалось невероятно сложно. Она была умна, очень самолюбива и не в меру капризна. Сколько же она нашла у влюбленного Алеши изъянов, сколько предъявила ему обвинений! Все, что он делал, было ненужно, неправильно и нелепо. Зато все, чего он не делал, оказывалось просто необходимым.
   Он постоянно путался и сбивался, пытаясь ей угодить. Страшно обижался, когда она его унижала. А когда снисходила до примирения, любил ее еще больше. А Галя вела себя по весьма распространенной схеме, которую девушки называют «пойди сюда – пошел отсюда». Ей, очевидно, не очень-то дорог был Алеша, поэтому она не церемонилась с ним. Но и терять поклонника тоже не хотела: стоило ему немного отдалиться, меняла гнев на милость и снова приближала к себе, чтобы вскоре опять оттолкнуть. Через несколько месяцев такого общения Алексей закомплексовал, стал чувствовать себя скованным, тупым и неуклюжим. Давно было ясно, что ни к чему хорошему подобные отношения не приведут, однако он никак не мог найти в себе силы прервать их. И все тянулось, тянулось… Вплоть до его дня рождения, откуда Галина ушла под руку с его лучшим другом Борькой.
   Конечно, потом у обоих нашлось какое-то объяснение. Возлюбленная клялась, что ее обольщали весь вечер и она уступила, потому что Алексей никогда так красиво не ухаживал. Борис так вообще утверждал, что он тут ни при чем. Ну, читал девушке свои стихи, ну отправился ее провожать, раз она сама об этом просила. Он же не знал, что у них что-то с Алешей, Лешка же ему ничего не говорил! И вообще она совсем ему не нравится, друг может быть спокоен.
   Алексей хорошо знал обоих и оттого поверил Борьке. Но отношения с Галиной не восстановились. Впрочем, их никогда особенно и не было, этих отношений. Ну, держались за ручку, ходили в кино и кафе, ну, целовались. Подумаешь, делов-то!
   Умом Алексей понимал, что нет ничего глупее, чем ссориться с лучшим другом из-за несбывшейся любви. Тем более что Борька вообще ни в чем не виноват. Но ум – это одно, а чувства – совершенно другое. Целый месяц Алеша не общался ни с ним, ни с ней и только после этого кое-как пришел в себя.
   С Галиной он периодически встречался в университетских коридорах. Она бросала сухое «привет», а чаще просто кивала и проходила мимо с таким видом, словно он ее чем-то ужасно обидел. А вот с Борей они больше не виделись.
   Возможно, все было бы иначе, если бы ему снова не приснился сон. Такой же яркий и реальный, как тот, предвестник его любви. Алексей увидел обоих – бывшую возлюбленную и школьного друга – в лабиринтах какого-то большого темного здания, где он заблудился и откуда никак не мог выбраться. Эти двое вышли ему навстречу из-за угла, держась за руки. В первую минуту Алеша обрадовался – его нашли! Сейчас они все вместе выберутся из этого жутковатого места. Но ни Галина, ни Борис словно не замечали его. Друг читал стихи, девушка слушала внимательно, но чуть насмешливо. Такая уж у нее была манера. Она всегда так слушала. Всех. От этого Алексею постоянно казалось: все, что он говорит, – ужасная глупость. Еще ему всегда было непонятно, как ее терпят, например, профессора на своих лекциях? Не очень-то, наверное, приятно иметь на первых рядах (а на другие она не садилась) такую слушательницу! Он уже стал забывать эту ироничную улыбку-усмешку, а сейчас, во сне, вспомнил.
   Алеша стоял у них на пути, но они прошли мимо, вернее, сквозь, словно он был создан из воздуха. Друг продолжал читать стихи, а Галина… Она вдруг привстала на носки, притянула к себе его голову и поцеловала. Да как! Алексею никогда не доставалось таких поцелуев.
   – Но я ведь тоже пишу! – закричал он им вслед, не помня себя от обиды и отчаяния. – Я написал о тебе целую повесть! Хорошую, удивительную повесть. Я напишу еще!
   Они даже не оглянулись на его крик и скрылись за поворотом лабиринта.
   Если утро после того, первого, сна стало для Алексея началом новой жизни, то, проснувшись теперь, он захотел навсегда распрощаться со старой. «Я не хочу их видеть, – решил он. – Обоих». Так единственный друг исчез из его жизни на несколько лет. Тогда ему казалось – навсегда.
   Алексей чувствовал себя так, словно за месяц стал старше на несколько лет.
   «Вот теперь-то я окончательно все понял в этой жизни, теперь я знаю цену всему. И все могу объяснить», – думал он.
   Примерно в то же время в его жизни произошло событие, о котором он хотел бы никогда больше не вспоминать – и никак не мог заставить себя выбросить его из памяти. Незадолго до Нового года – дело было на третьем курсе – приятели уговорили его поехать на зимнюю рыбалку. Почему он, никогда не понимавший прелести этого занятия, вдруг согласился отправиться с ними, Алеша и сам не знал. Но так или иначе в то воскресное утро он оказался на льду Истринского водохранилища, где, правда, почти не ловил рыбу, а играл от скуки с дочкой одного из рыбаков, Женей, девочкой лет девяти, со смешно торчащими из-под капюшона короткими белобрысыми косичками. Сначала они просто возились, потом Женя затеяла беготню и умчалась очень уж далеко, в опасное место, где, по утверждениям знатоков, лед был недостаточно крепким. Встревоженный Алеша бросился за девочкой и с ужасом понял, что оправдались худшие прогнозы. Под их тяжестью лед треснул, и оба упали в пролом.
   Алексею повезло – он оказался у самого края и довольно быстро сумел ценой неимоверных усилий выбраться из воды, цепляясь за обломанные края, на твердое место. А вот с Женей вышло намного хуже. Несчастная девочка барахталась в черной воде на расстоянии не меньше двух метров от Леши и в безмолвной отчаянной мольбе тянула к нему руку в мокрой розовой варежке. А он… Он просто растерялся, не зная, что делать. Ни палки, ни веревки, ничего другого, что можно было бы протянуть ребенку, поблизости не было, а прыгать опять в ледяную воду уже просто не было сил.
   У Леши было странное чувство дежавю – точно случившееся уже когда-то происходило с ним или, по крайней мере, что-то напоминало… Он силился вспомнить, что, но никак не мог.
   Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем подбежали люди, хотя в действительности вся трагедия заняла лишь несколько минут.
   – Женька!.. Что с Женей?! – страшно кричал отец.
   – Не знаю, – ответил Леша. В сознании вдруг всплыла, как озарение, сцена из недавно прочитанного романа Горького «Жизнь Клима Самгина» – «А был ли мальчик-то? Может, мальчика-то и не было?». Алексей вздохнул и потерял сознание. В себя он пришел уже в больнице, где узнал, что тело девочки вытащили, но помочь ей было уже невозможно.
   Никому, ни единому человеку, не рассказал Алексей об этом происшествии и сам мечтал бы о нем забыть – но мокрые косички, полный ужаса и мольбы взгляд голубых глаз и эта проклятая розовая варежка вечно стояли перед глазами…
   Необходимо было отвлечься от навязчивых воспоминаний, на что-то переключиться. И Леша вновь вернулся к литературе. Второе произведение создавалось не так легко, как первое, проблема была не в том, чтобы подбирать слова – они по-прежнему лились рекой, а в том, что он сначала не знал, о чем именно писать, и долго мучился в поисках сюжета.
   Впрочем, идеи подсказывала сама жизнь. На дворе была середина восьмидесятых – время перемен, крушения казавшихся незыблемыми устоев. И Леша просто стал записывать в свое новое произведение все то, что происходило – с ним самим, с его друзьями, со страной… Рукопись получилась солидной, страниц в триста пятьдесят. Знакомой дорогой двадцатилетний Алеша Ранцов снова отправился в издательство молодежного журнала.
   Едва он назвал свою фамилию, как редактор по работе с авторами, немолодая уже женщина с массивной прической из рыжеватых, явно крашенных хной, волос, дородная и величественная, точно актриса Малого или Художественного театра, наморщила лоб, явно пытаясь что-то вспомнить.
   – Ранцов, Ранцов… Почему мне так знакома ваша фамилия? Вы ведь еще не печатались у нас? Постойте-постойте! А не ваша ли это повесть, – она порылась в многочисленных бумажках на столе и наконец нашла нужную, – «Галя»?
   – Моя… – растерялся Алеша. – А что?
   – Милый вы мой! – всплеснула руками женщина. – Так мы вас уже несколько месяцев ищем и найти не можем! Вы же забыли оставить свои координаты – ни адреса, ни телефона. А повестушка у вас вышла премилая, и мне понравилась, и главному редактору…
   – Неужели напечатаете? – Алеша не верил своим ушам.
   – Обязательно! Она у нас уже стоит в плане на апрель – такая светлая, весенняя вещица. А вы, я вижу, что-то новенькое принесли?
   – Да, – Алексей неловко пристроил папку на ее стол.
   – Почитаем, обязательно почитаем! Только на этот раз вы уж не исчезайте бесследно. Давайте я ваши данные прямо сейчас в книжку запишу. Имя, фамилия, отчество, год рождения, где работаете или учитесь, телефон, домашний адрес с индексом…
   На этот раз фраза «Я вам обязательно позвоню, как только прочту!» уже не была вежливым отказом. Не прошло и двух недель, как Алеша вновь пришел в редакцию. Рыжая дама – теперь он знал, что ее зовут Зоей Владимировной, – пригласила его сесть напротив.
   – Ну, что я могу вам сказать, Алексей Григорьевич… В вашей второй повести больше пятнадцати авторских листов, это великовато для журнала…
   Алеша опустил голову и уже приготовился услышать отказ.
   – …поэтому мы сможем напечатать ее только в сокращенном варианте, – продолжала редактор. – Но я показала ее в одном из издательств, с которыми мы сотрудничаем, и там согласны со мной – эту вещь обязательно нужно опубликовать полностью. Хочу вас поздравить, Алексей, вы растете просто на глазах. Вторая ваша повесть не просто история о любви, дружбе и предательстве, это глубокое социальное произведение, раскрывающее особенности формирования личности нашего современника в эпоху перестройки и гласности, что особенно важно в свете последних решений партии и правительства, озвученных в апрельском докладе Михаила Сергеевича Горбачева…
   Алеша, как во сне, слушал ее монолог. Этого просто не могло быть! Неужели эта опытная и явно знающая толк в литературе женщина так говорит о его творчестве?! Неужели его повести будут опубликованы в известном молодежном журнале, более того, даже выйдет книга, автором которой будет он, Алексей Ранцов? Впрочем, поверить в такое было трудно не только ему. Родители, знакомые, приятели, однокурсники – все с сомнением качали головой в ответ на его восторженный рассказ, криво улыбались и выдавали что-то вроде: «Ну-ну. Посмотрим». Но тем приятнее было потом наблюдать за выражением их лиц, когда Алеша небрежным жестом протягивал им красочные номера журналов, а чуть позже и красиво оформленную книгу с собственным именем на обложке. Книга вышла толстой – в издательстве решили включить в нее не только обе повести, но и несколько рассказов, которые Алексей на скорую руку переделал из учебных этюдов и упражнений.
   Вскоре после выхода книги в печати появилось несколько критических отзывов. Были и хвалебные, отмечавшие достоинства сюжета, языка и стиля автора, были и негативные, но главную роль сыграла статья в «Литературной газете», написанная известным публицистом. Рассуждая о кризисе современного общества, он вскользь упомянул произведения Алексея Ранцова, в которых «с почти документальной точностью отражена проблема бездуховности и прозападнических настроений современной молодежи». Лучшей рекламы в середине 1980-х годов нельзя было и придумать. Тираж книги разошелся с невероятной быстротой.
   Жизнь Алексея изменилась. Конечно, он продолжал ходить в университет на занятия, но теперь отношение и сокурсников, и педагогов к нему стало совсем другим. Кто-то радовался его успеху, кто-то проникся уважением, но большинство плохо скрывали или вообще не считали нужным скрывать зависть и ревность. Многие преподаватели начали относиться к Ранцову значительно строже, не упуская ни малейшей возможности кольнуть: «Что же вы, уважаемый, в писатели подались, а сами ни одного памфлета Свифта вспомнить не можете. Стыдно должно быть!»