Страница:
Валерий почувствовал, что утреннее раздражение сходит на нет, уступая место предчувствию грядущих удач. Он не ожидал, что в первый же день в этой старой школе ему встретится девчонка, которая понравится с первого взгляда.
– Скоро мы с тобой узнаем друг друга лучше, ведь мы будем учиться в одном классе, – ответил он, тоже не отводя глаз.
– Отпусти мою руку.
Она была явно чем-то рассержена.
Что же он сделал не так? Валерий покорно шел чуть поодаль, наблюдая за ее грациозной походкой. «Красивая, но вредная. Тоже мне, принцесса на горошине», – думал он, разглядывая узкую спину удаляющейся девчонки. Они вышли к площадке, где их сразу же окружила толпа разгоряченных одноклассников.
– Ты новенький? А тебя Зойка уже обыскалась, нужно в журнале отметиться, – сказал сквозь общий гул глухим басом невысокий веснушчатый парень. – Меня зовут Коля Балабанов.
Толпа увлекла Валеру в сторону спортплощадки. Оглядываясь, он видел, как Ольга Русанова уходила с остальными девчонками в раздевалку и, к удивлению новичка, смеялась с девушкой, которая ее толкнула. Восточная красавица, как про себя назвал ее Валерка, несколько раз заинтересованно обернулась, разглядывая его. «Тоже симпатичная», – успел подумать он, прежде чем его подвели к Зое Денисовне. Та обстоятельно и очень доброжелательно расспросила о спортивных пристрастиях и, окинув взглядом его атлетически сложенную фигуру, осталась довольна новым учеником.
Первый школьный день прошел незаметно. Идя в класс, Валерий решил, что, если рядом со своенравной царевной-лебедь будет свободное место, он обязательно его займет. Однако с Ольгой сидел высокий широкоплечий ясноглазый блондин с пышной шевелюрой. Про себя Немировский окрестил его «красавчиком».
Пробежав глазами по притихшему классу, который тоже откровенно изучал новенького, Валерий с сожалением отметил, что рядом с восточной красавицей, названной им «Шехерезадой», сидит улыбающийся рыжий Коля Балабанов и показывает ему на свободное место сзади, на «камчатке». Валерка согласно кивнул и прошествовал за последнюю парту.
Урок проходил за уроком, раз за разом приходилось называть себя, свои оценки, объяснять, где и как учился раньше. Из конца класса он мог наблюдать за всеми ребятами и искренне радовался, что они ему показались симпатичными.
Домой шли целой толпой. Оказалось, что почти все одноклассники живут в военном городке. Его приняли и охотно втягивали в гущу школьных событий – вместе обсуждали злобную химичку и то безумно огромное задание, которое она дала на дом.
– Оля, ты начни делать уроки с химии, общество настаивает, – убеждал жалобным голосом Русанову Колька. – Если ты будешь делать ее после репетиции, нам всем придется полночи переписывать.
Ольга шла чуть поодаль от всех и о чем-то живо беседовала с Костей Потаниным, так звали ее соседа по парте.
– Хорошо-хорошо, Балабанчик, начну с химии, – смеясь, пообещала она.
– Я первый списываю, после Кости, – тут же забил очередь Колька.
Остальные вслед за ним стали разбирать очередность.
Валерка спросил Балабанова:
– Они что? Пара? – И показал глазами на Костю с Ольгой.
– И да и нет, – ухмыльнулся Колька.
– Как это? – не понял Немировский.
– Они танцуют в паре чуть ли не с детского сада, сидят с первого класса за одной партой, живут на одной площадке, кучу времени проводят в своей танцевальной студии, но амуров каких-нибудь за ними не замечено. Да и Ольга, она не такая. У нее на первом месте комсомол, общественная работа, на втором – учеба, на третьем – танцы. Для любви ступенек не осталось, – неожиданно довольным голосом закончил Колька.
Валерка искоса посмотрел на него: «Влюблен он в нее, что ли?»
Подошли к городку и рассыпались в разные стороны. Валерке оказалось по пути с Балабановым и Шехерезадой. Девушка подхватила его под руку и, призывно заглядывая в глаза, смеясь спросила:
– А почему ты, Валерий Немировский, со мной не знакомишься? Я все жду, жду, когда ты соизволишь узнать мое имя, а ты молчишь.
– Как же тебя зовут? – спросил он, улыбаясь и ощущая тепло ее прижимающегося сильного тела.
– Эльвира Караева. Рада наконец-то состоявшемуся знакомству.
– Ох, Валерка, держись от Эльки подальше. Она тебе вмиг голову заморочит. У этой все разговоры только про любовь, – предостерег Колька, идущий рядом.
– Да я и сам не против поговорить о любви, – рассмеялся Валерка, чувствуя, что напряжение, связанное с переездом в этот провинциальный городок, покинуло его окончательно. В эту минуту он осознал: ему здесь нравится.
Дальше время не пошло, а полетело. Дни сменяли друг друга, и каждый приносил что-то новое. Жизнь в маленькой старой школе кипела. Постоянно проходили какие-то собрания, диспуты, вечера, концерты, соревнования, а всему этому предшествовали репетиции и тренировки. Валерка возвращался домой не раньше пяти вечера, и к этому моменту желудок уже забывал о съеденных восьми школьных котлетах по семь копеек за штуку, поэтому он со зверским аппетитом набрасывался на мамин обед. Мама все еще не могла найти работу, сидела дома и баловала своих мужчин кулинарными изысками. Затем Валерка спешно делал уроки и к семи часам спешил на секцию вольной борьбы, которая располагалась рядом, в доме офицеров. Там он сдружился с Колькой Балабановым и Костей Потаниным. С Костей, как ни странно, у них оказалось много общего, и дружба крепла с каждым днем.
Тот период времени у Валерки слился в один яркий незабываемый миг. А отдельные моменты врезались в память особенно отчетливо.
Это был вечер, посвященный дню рождения комсомола. За праздничным концертом – школьная дискотека. Валерка сидел в зале и веселился вместе с одноклассниками, слушая веселый каламбур Балабанова по поводу каждого выступающего. Концерт вела Эльвира. Вот она сделала многозначительную паузу и объявила:
– А сейчас наш заключительный номер. На сцене любимцы публики! «Танго» в исполнении Русановой Ольги и Потанина Константина.
– О, я умолкаю и предаюсь эстетическому наслаждению, – прошептал Колька.
Зал взорвался аплодисментам, кто-то даже свистнул, чем вызвал явное неудовольствие зашикавших учителей.
На сцене появились Ольга и Костя. Валерка затаил дыхание, пораженный магнетизмом, который исходил от этих двоих. Его удивило все: вызывающе смелое платье Ольги, чистота исполнения, взгляды, которые танцоры бросали друг на друга. Казалось, время растворилось в музыке и танце. Валерка не сводил глаз с обнаженной спины девушки. Красно-черное платье обтягивало ее тонкий стан, словно вторая кожа. «Даже если бы она была абсолютно голой, вряд ли было бы лучше», – прошептал рядом Колька. Валерка дернулся, ему захотелось придушить чересчур разговорчивого друга. Но Колька был прав. Казалось, платье ничего не скрывало, оно выставляло напоказ все: удивительно-красивую спину, обнаженные изящные руки, длинные стройные ноги, мелькавшие в разрезах юбки. Валерка не мог не смотреть, как по-хозяйски уверенно лежала на талии девушки рука партнера, как смотрели эти двое друг на друга, словно в зале, кроме них, никого не было.
Валерка отчего-то возненавидел их обоих. Он не смог дождаться окончания выступления и выскочил из зала. Не оставалось душевных сил даже зайти в раздевалку. Его душили слезы, и он испугался, что окружающие могут заметить его состояние. Если бы ему в эту минуту попался Потанин, наверное, он убил бы его. Костя не смел прикасаться к Ольге, словно это была его собственность. Не смел! Валерка выбежал из школы в одном свитере, слыша, как за спиной восторженно ревет зрительный зал.
Шел дождь. За пятнадцать минут, которые потребовалось на дорогу до дома, он вымок и остыл. Когда, прячась от мамы, проскочил в свою комнату, на ходу стаскивая мокрый свитер, почувствовал, что сил не осталось даже на злость и слезы. Он упал в мокрых джинсах на кровать, уткнулся в подушку и с ужасом подумал: «Я влюбился. И кажется, без малейшей надежды на взаимность».
Через неделю Евдокия Васильевна, учительница литературы, восторженная до экзальтированности, влюбленная в свой предмет, сообщила им на последнем уроке:
– Ребята, я решила, что к Новому году мы должны подарить школе спектакль, и хочу, чтобы это был мой любимый Островский. «Снегурочка»!
Класс заволновался, загудел, а учительница, сверкая счастливыми глазами, продолжила:
– Действующих лиц много, ролей хватит всем. Правда, главным героям придется много учить. Но я бы хотела, чтобы это было не наказанием, а удовольствием. Итак, Снегурочка – Оля Русанова. Думаю, вы со мной согласитесь. Коса, внешность – все соответствует. Лель – Костя Потанин, Мизгирь – Немировский Валера, а Купава – Эльвира Караева. Возражений нет? Вечером прошу на первую читку.
По дороге домой обсуждали предложение учительницы. Колька как всегда разглагольствовал.
– Евдокия – тетка, конечно, ничего, но о чем она сейчас думала? Заканчивается полугодие, у всех полный завал, нужно исправлять, а она со своими репетициями… Смешная!
Костя с Валеркой его поддержали, Эльвира была с ними не согласна, доказывая, что школьный театр – это здорово, а времени, его всегда не хватает.
– Оль, а ты чего не высказываешь своего мнения? – дернул ее за рукав куртки Колька.
– А мне как-то все равно. Нужно, значит, будем репетировать, – пожала она плечами.
– Ты какая-то в последнее время странная, – изумился Колька. – Настоящая Снегурочка, равнодушная ко всему.
Девушка грустно улыбнулась и ничего не ответила.
Начались репетиции. Роли были подобраны соответственно характерам ребят, да и отношения героев напоминали сложившуюся ситуацию. Валерке все время казалось, что он играет самого себя. Это немного пугало. Ему нравилась Эльвира, простая, очень естественная в своих желаниях и стремлениях, но неумолимо тянуло к Ольге, загадочной и холодной. В сказке Островского происходило фактически то же самое.
Репетировали охотно, с азартом. Поэтому, когда однажды репетицию отменили по каким-то причинам, артисты даже расстроились. Парни втроем, не торопясь, брели домой. Ольга осталась в школе на собрании комсомольского актива, Эльвира убежала в музыкальную школу. Стояла ясная, морозная погода середины декабря. Снега выпало мало, его уже примяли на тротуарах, а дороги и вовсе были сухими.
– Зимы хочется нормальной, – вздыхал Николай, – чтоб мороз трещал, снега по колено, вьюга завывала. Как в Сибири. Вот когда мы служили в Забайкалье…
– Не начинай, – осадил его Костя. – То ты плакался, что тебя там комары живьем съедали, а теперь зимы сибирской просишь. Достал.
– Нет, но Новый год без снега – это же ненормально, – продолжал возмущаться Колька, словно не слыша друга.
– Пацаны, а мы успеем к тридцать первому со спектаклем? – заволновался вдруг Немировский, который первый раз участвовал в подобном мероприятии.
– Конечно. Не дрейфь. У Евдокии все рассчитано. Вот когда мы ставили в прошлом году «Недоросля»…
Колька углубился в воспоминания, но друзья молчали и, казалось, думали каждый о своем.
– Эй, народ, вы где? Я кому рассказываю, Немировский? Делюсь, можно сказать, сокровенным, а он идет, мечтает о чем-то. Ты не влюбился, часом, друг мой?
Валерка неожиданно для себя почувствовал, что краснеет. Он попытался возмущаться:
– Хватит выдумывать, сам мечтатель! – говорил и чувствовал внимательный взгляд Кости, который упорно молчал.
– О, все ясно, спекся. Еще одна жертва Олькиного очарования. Все, Мизгирь, ты погиб. Красавица-Снегурочка околдовала и тебя, – тарахтел, посмеиваясь, Колька. – Да ты не смущайся. Мы все через это прошли. Все пацаны в классе. Да и в школе, наверное. Ее не любить невозможно. Правильно я говорю, Костян?
– Правильно, Колян. Он прав, Валерка, этим просто нужно переболеть, как ветрянкой.
Костя был абсолютно серьезен.
– А как же ты? – не понимал Валерка. – Ведь вы же… – Он не знал, как лучше выразить свою мысль. – Я же видел, как вы танцевали… И вообще, вы всегда вместе.
– Вместе, – как-то грустно согласился Костя. – Потому что мы друзья. С самого детского сада, даже раньше. Мы родились в одной палате, в один день, нас катали иногда в одной коляске. Так что мы почти брат и сестра. А танцуем… Это называется артистизмом. Когда танцуем вальс, изображаем нежность, когда минуэт – возвышенные чувства. Ты видел в нашем исполнении танго. Танго – это страсть.
– Вот это сказал! – восхитился Колька. – Поэт. Я тоже в Ольгу был влюблен в восьмом классе, – без перехода продолжал он. – Костяна даже убить хотел. Думал, что она его любит. Потом разобрался: никого она не любит. Ждет прекрасного принца на белом коне. Читает свои книжки и мечтает о чуде. Знаешь, сколько она читает! Нормальный человек столько за всю жизнь не прочтет, сколько она за год глотает. Правда, Кость? – горячился он.
– Правда. Читает много. О любви мечтает, как и все девчонки. Считает, что полюбить можно только один раз и навсегда. И только с первого взгляда. Так что нам, парни, не повезло. Нас она уже видела много раз и не влюбилась, – констатировал Потанин и взглянул на Валерку. – Справишься с болезнью, как думаешь?
Тот лишь пожал плечами.
– А что ему остается? – усмехнулся Колька. – Тем более что Эльвира всегда рядом. У той кровь бурлит, горячая, восточная, она ему поможет излечиться. Это у тебя, Костян, болезнь перешла в разряд хронической.
Все трое помолчали. Они уже были в военном городке, пора было расходиться.
– Я вот думаю иногда, – вновь заговорил Колька, – что в ней хорошего? Ну коса, как из сказки…
– Глаза какие-то необыкновенные, – улыбнулся Костя.
– И движется грациозно, словно летит, земли не касаясь, – добавил, почти смеясь, Валерка.
– Очень красивая девочка, – подытожил Колька. – Но Снегурочка.
Они рассмеялись, пожали друг другу руки и разошлись. Потом Валерка вспоминал этот разговор, осознавая, что именно тогда они и сдружились по-настоящему, по-мужски. Из-за Ольги.
Спектакль прошел с успехом. Играли на одном дыхании. Зал рукоплескал. Старенькая учительница истории утирала кружевным платочком слезы. И Валерка, глядя на нее, думал отстраненно: «Ей Снегурочку жалко или просто от переизбытка чувств под воздействием искусства?»
Как только занавес закрылся, юные артисты бросились выражать свой восторг. Валерка оказался рядом с Купавой-Эльвирой, и та, завизжав, повисла у него на шее, впившись страстным поцелуем в губы. Стоявшие рядом взвыли, захлопали, заулюлюкали. Немировский растерялся – отталкивать девушку не хотелось, но и целоваться с ней он не собирался. Однако выбора ему не оставили, поцелуй состоялся. Освободившись от горячих объятий одноклассницы, он поискал глазами Ольгу. Ее не было среди ликующих артистов. Убедившись, что Эльвира уже расцеловывает Потанина, Валерка, воспользовавшись суматохой, спустился со сцены и вышел в коридор. Здесь было тихо, шум и гвалт остался позади. Почему-то он знал куда идти. Возле запасной лестницы была маленькая комната, называемая «газетной». Вся заваленная старыми декорациями, она иногда служила местом уединений для тех, кто искал одиночества.
Тихо приоткрыв дверь, Валерка услышал приглушенные рыдания. В комнатке было сумеречно: с улицы падал свет фонаря. За единственным столом, заваленным бумагами, сидела Ольга и, уронив голову на скрещенные руки, безутешно плакала. Валерка знал, что где-то слева на стене есть выключатель, но зажечь свет показалось ему неуместным. Он тихо прошел к столу, досадуя на скрипящие половицы, и остановился. Присев на корточки перед девушкой, спросил:
– Оля, что случилось? Я могу тебе чем-нибудь помочь?
Новый взрыв плача, еще более безутешный, раздался в ответ. Сквозь слезы он расслышал какое-то слово.
– Что? Что ты сказала?
– Уходи-и, – с трудом сумела она произнести, захлебываясь слезами.
Он дотронулся до ее стиснутых пальцев, белевших в темноте.
– Тебе плохо, я хочу только помочь.
Она сбросила его руку:
– Уходи! Видеть тебя не хочу!
– Но почему?! Что я сделал?!
– Ты целовался с ней. При всех, на сцене. Тебе все равно, кто рядом с тобой. Ты обыкновенный бабник и предатель. Все вокруг меня врут – и ты, и отец…
Она разрыдалась с новой силой. Валерка растерялся. Он не ожидал такой бури эмоций.
– Оля, успокойся. Эльвира сама набросилась с поцелуями. Это просто так. Это ничего не значит. Я не собирался с ней целоваться. И потом, когда я пошел искать тебя, она уже обнимала кого-то другого. Не плачь, пожалуйста. Я бы очень хотел, чтобы рядом была только ты. Мне больше никто не нужен. Но ты… ты не подпускаешь к себе…
Он гладил ее по голове, словно маленькую, а она, слушая его, кажется, успокаивалась. Вскоре в темноте комнаты были слышны лишь слабые всхлипывания. Валерка молчал, его запас слов истощился. Он не был готов к столь бурным эмоциям и теперь, чувствуя себя виноватым, не знал, что можно еще сказать, чтобы исправить свою невольную вину.
– Принеси мне, пожалуйста, одежду из гардероба. Там еще пакет с обувью. Я пойду домой, мне нужно. Я подожду внизу возле запасного выхода. – Она говорила охрипшим, низким, каким-то пустым голосом.
Валерка засуетился, помог ей подняться. Они в темноте спустились по запасной лестнице, он держал ее под локоть, идя чуть-чуть впереди. Где-то рядом шумела праздничная толпа: началась новогодняя дискотека, от которой, как и от самого праздника, традиционно ждут чуда.
Когда он был уже в гардеробе, неохотно оставив девушку одну, в актовом зале раздался громогласный призыв: «Дедушка Мороз! Дедушка Мороз!» Старшеклассники, впадая в детство, охотно дурачились. В школе набирал обороты долгожданный праздник. Валерка принес куртки. Ольга удивленно подняла на него заплаканные глаза:
– Зачем ты взял свои вещи? Я вполне могу дойти сама. Еще не поздно.
Он сосредоточенно завязывал шнурки ботинок.
– Расхотелось идти на дискотеку. Мне тоже нужно домой, так что нам по пути.
Они молча прошли мимо вахтерши, которая сонно встрепенулась…
– Чего это вы? Все сюда, а вы отсюда…
Это была вредная бабка, разговаривать с ней совсем не хотелось.
Валерка буркнул: «До свидания» и, открыв дверь, пропустил девушку вперед.
Ветер, который так досаждал днем, бросая в лица прохожих колючую крупу, стих, и теперь воздух, казалось, дрожал в зимней прозрачности и тишине. Черное небо искрило звездами.
– Осторожно, скользко!
Он успел подхватить Ольгу под руку и больше уже не отпускал.
Она молчала, иногда судорожно вздыхая. Проходя под редкими фонарями, Валерка всматривался в ее лицо. Его поразили потухшие, словно вылинявшие глаза.
– У тебя что-то еще случилось? Ты ведь расстроилась не только из-за Эльвиры…
Ольга остановилась, выдернула свою руку и поднесла к лицу. По щеке катилась одинокая слеза.
– Пожалуйста, не плачь! – испугался он.
– Не буду, – пообещала она неуверенно, вытирая слезинку. – У меня столько всего случилось за эти два дня, что не знаю, с чего начать.
– Моя бабушка в таких случаях говорит – начинай с конца. Ну это, как клубок, – заволновался он отчего-то, – берешь за кончик ниточки и начинаешь разматывать.
– У тебя есть бабушка?! – Голосок Ольги ожил, глаза заблестели.
Валерка удивился:
– Целых две. Одна живет в Ярославле, мамина мама. Она преподаватель экономики. С виду суровая, но меня любит и балует. Я хотел к ней поехать, когда родителей сюда перевели, в Армейск, мне не разрешили. А вторая, – с искренним удовольствием рассказывал он, – живет в деревне, под Владимиром. Я к ней раньше на каникулы ездил все время. Она пирожки печет – закачаешься! Корова у нее есть. Проснусь утром, а в доме пирогами пахнет и молоком парным. Говорю сейчас – и к ней хочется. Она такая большая, теплая, уютная, с ней душой отдыхаешь.
Они уже подошли к военному городку. Из морозной темноты выплывали дома офицерского состава, в народе называемые ДОСами. В окнах мерцал голубой свет телевизоров, откуда-то доносились звуки музыки.
– Не хочу домой, – тихо произнесла Ольга.
– Так что случилось-то? – осторожно спросил Валерка.
– Мне всегда хотелось, чтобы у меня были бабушка и дедушка. Как в детских сказках. Но мама детдомовская, она даже не знает, кто ее родители, а отец говорил, что дед с бабушкой умерли еще до моего рождения. Дед был фронтовик, весь израненный, а у бабушки – больное сердце. Отец не любил говорить о них, когда смотрел фотографии в альбоме, мрачнел. Я думала, переживает.
Ольга вздохнула, грустно посмотрела на Валерку.
– А позавчера ночью я проснулась от звонка в дверь. Перевернулась на другой бок и постаралась снова заснуть. Отца часто поднимают по ночам посыльные из части. Сквозь сон слышала, как зло он с кем-то разговаривает, показалось, что голос женский и, точно, не мамин. Но спать хотелось страшно. Утром родители за завтраком сидели какие-то недовольные, перевернутые. Я спросила, не поругались ли. Отец промолчал, мама сказала, что все в порядке. Потом все ушли, а я осталась одна дома. Ну ты же знаешь, в среду физкультура у мальчиков первым уроком, у нас – шестым. Я сидела книжку читала, ждала, когда Элька за мной зайдет. Кто-то позвонил, я подумала еще, зачем она так рано. Смотрю в глазок, а там Степановна, молочница. Видел, наверное, она по утрам молоко во дворе продает.
Валерка согласно кивнул. Он и сам иногда покупал молоко во дворе с машины. Муж и жена, колхозники, привозили в военный городок домашнее жирное, желтоватое молоко. Их все хорошо знали. Валерка видел, как разволновалась девушка, ее настроение передалось и ему.
– Я, конечно, открыла, сказала еще, что мы молоко берем у нее в пятницу, – продолжала Ольга. – Степановна, смущенная, раз пять извинилась, прежде чем вошла. В руках два ярких пакета. Говорит: «Тут такое дело, Оленька. Странное немного. Я не из-за молока. Я с утра пораньше на вокзал поехала, билет дочке на Москву взять, обратный. Она на Новый год домой приехать решила, перед сессией отдохнуть. Ну, значит, подъехали мы с мужем на машине к кассам. Я встала в очередь, а ко мне подходит пожилая женщина, очень красиво одетая, такая интеллигентная, знаешь, породистая. И совсем несчастная. То есть лицо у нее ужас какое расстроенное. Протягивает мне пятьдесят рублей одной бумажкой и говорит, чтобы я не обижалась и помогла ей. Мол, она проездом и сама ничего не успевает, а у нас машина есть. Спросила, знаю ли я, где здесь военный городок. Я ей – конечно, знаю, молоко там продаю. Она аж лицом посветлела. Потом спросила, а не знаю ли я Русановых. Я ей говорю – знаю. Они у меня молоко и сметану с творогом берут два раза в неделю. Девочки их, говорю, дочки, Оленька и Диночка с бидончиками ходят во двор. Тут она вдруг вся белая-белая стала. Я, говорит, бабушка, хочу им подарки на Новый год передать, но у меня поезд через десять минут. Отвезите, будьте добры. Сунула мне пакеты, деньги и побежала на платформу.
Я Степановне говорю, что у нас нет никакой бабушки, все умерли. Она совсем смутилась, подумала и сказала, что ее дело передать, а бабушка может быть и двоюродной, хотя ей кажется, что я очень похожа на эту женщину. Засуетилась и ушла. Я пакеты принесла в комнату и вытряхнула на постель. Там в каждом оказались свитер, шарфик и шапочка, только цвета разные – зеленый и голубой. Очень красивые. Потом маленькие бархатные коробочки. Я открыла, а в них – красивые серебряные сережки. В одной – с зеленым камешком, в другой – с голубым. И открытка новогодняя: „Дорогие Олечка и Диночка! Я поздравляю вас с Новым годом. Счастья вам, мои девочки. Жду в гости. Ваша бабушка“, а ниже адрес и телефон.» Оля замолчала, словно выдохлась.
– И что? Что ты дальше сделала? – не выдержал Валерка.
– Дальше. Дальше я открыла альбом и нашла фотографии папиных родителей, потому что мама как-то обмолвилась, что я похожа на бабушку с папиной стороны. Посмотрела. Похожа. Потом позвонила маме, рассказала ей обо всем, спросила, что это значит. Мама почти сразу пришла домой, с работы отпросилась.
Ну, в общем, поговорили мы. Она сказала, что это действительно папина мама. Но он с ней очень давно перестал общаться. Мне было два года, я не помню этой ссоры. Дело в том, что у дедушки был инсульт, и он после этого долго лежал парализованный. Совсем как растение. Бабушка ухаживала за ним, а когда он умер, через три месяца вышла замуж за его ученика-аспиранта, который моложе ее на семь лет. Папа ей этого не простил. Он порвал приглашение на свадьбу и сказал, что мать для него тоже умерла. – Ольга вздохнула, помолчала и добавила:
– Представляешь, оказывается, бабушка вынянчила меня. Мама доучивалась в институте, а бабушка уволилась с работы, чтобы за дедом ухаживать. Ну и со мной возилась. А я совсем ее не помню.
Валерка не знал, что и сказать. У него была очень дружная семья, в которой бабушек почти боготворили. Он привык, что они были всегда, и гнал от себя мысли об их возрасте.
– Мама сказала, что отец взбесится. Оказывается, тогда ночью приходила бабушка, и он ее не принял. Она, наверное, ночевала на вокзале. Представляешь, не пустить в дом родную мать! Это каким же надо быть жестоким. Я спросила у мамы, выходит, случись мне оступиться, сделать что-нибудь не по его, меня он тоже выгонит из дома? Мама расплакалась.
Мне ее стало жалко, я предложила ничего не говорить отцу, но она сказала, что, если он вдруг узнает об этом от посторонних, будет беда. Тогда я попросила спрятать сережки, чтобы хоть что-то осталось от бабушкиного подарка, положить их нам под елку, он не узнает, откуда они. Мама с трудом, но согласилась. Я спрятала коробочки и ушла в школу. А вечером был жуткий скандал. Папа сказал, что отправит все обратно, что никогда не позволит этой безнравственной женщине переступить порог его дома. А я сказала, что это его выбор, он может поступать, как хочет, а я хочу познакомиться со своей бабушкой, и он мне не помешает. И еще сказала, что когда я закончу школу, поеду учиться в Ленинград. Я думала, он убьет меня. Потом он закрылся в спальне и больше ни с кем не разговаривал. А сегодня утром забрал пакеты и молча ушел на службу.
– Скоро мы с тобой узнаем друг друга лучше, ведь мы будем учиться в одном классе, – ответил он, тоже не отводя глаз.
– Отпусти мою руку.
Она была явно чем-то рассержена.
Что же он сделал не так? Валерий покорно шел чуть поодаль, наблюдая за ее грациозной походкой. «Красивая, но вредная. Тоже мне, принцесса на горошине», – думал он, разглядывая узкую спину удаляющейся девчонки. Они вышли к площадке, где их сразу же окружила толпа разгоряченных одноклассников.
– Ты новенький? А тебя Зойка уже обыскалась, нужно в журнале отметиться, – сказал сквозь общий гул глухим басом невысокий веснушчатый парень. – Меня зовут Коля Балабанов.
Толпа увлекла Валеру в сторону спортплощадки. Оглядываясь, он видел, как Ольга Русанова уходила с остальными девчонками в раздевалку и, к удивлению новичка, смеялась с девушкой, которая ее толкнула. Восточная красавица, как про себя назвал ее Валерка, несколько раз заинтересованно обернулась, разглядывая его. «Тоже симпатичная», – успел подумать он, прежде чем его подвели к Зое Денисовне. Та обстоятельно и очень доброжелательно расспросила о спортивных пристрастиях и, окинув взглядом его атлетически сложенную фигуру, осталась довольна новым учеником.
Первый школьный день прошел незаметно. Идя в класс, Валерий решил, что, если рядом со своенравной царевной-лебедь будет свободное место, он обязательно его займет. Однако с Ольгой сидел высокий широкоплечий ясноглазый блондин с пышной шевелюрой. Про себя Немировский окрестил его «красавчиком».
Пробежав глазами по притихшему классу, который тоже откровенно изучал новенького, Валерий с сожалением отметил, что рядом с восточной красавицей, названной им «Шехерезадой», сидит улыбающийся рыжий Коля Балабанов и показывает ему на свободное место сзади, на «камчатке». Валерка согласно кивнул и прошествовал за последнюю парту.
Урок проходил за уроком, раз за разом приходилось называть себя, свои оценки, объяснять, где и как учился раньше. Из конца класса он мог наблюдать за всеми ребятами и искренне радовался, что они ему показались симпатичными.
Домой шли целой толпой. Оказалось, что почти все одноклассники живут в военном городке. Его приняли и охотно втягивали в гущу школьных событий – вместе обсуждали злобную химичку и то безумно огромное задание, которое она дала на дом.
– Оля, ты начни делать уроки с химии, общество настаивает, – убеждал жалобным голосом Русанову Колька. – Если ты будешь делать ее после репетиции, нам всем придется полночи переписывать.
Ольга шла чуть поодаль от всех и о чем-то живо беседовала с Костей Потаниным, так звали ее соседа по парте.
– Хорошо-хорошо, Балабанчик, начну с химии, – смеясь, пообещала она.
– Я первый списываю, после Кости, – тут же забил очередь Колька.
Остальные вслед за ним стали разбирать очередность.
Валерка спросил Балабанова:
– Они что? Пара? – И показал глазами на Костю с Ольгой.
– И да и нет, – ухмыльнулся Колька.
– Как это? – не понял Немировский.
– Они танцуют в паре чуть ли не с детского сада, сидят с первого класса за одной партой, живут на одной площадке, кучу времени проводят в своей танцевальной студии, но амуров каких-нибудь за ними не замечено. Да и Ольга, она не такая. У нее на первом месте комсомол, общественная работа, на втором – учеба, на третьем – танцы. Для любви ступенек не осталось, – неожиданно довольным голосом закончил Колька.
Валерка искоса посмотрел на него: «Влюблен он в нее, что ли?»
Подошли к городку и рассыпались в разные стороны. Валерке оказалось по пути с Балабановым и Шехерезадой. Девушка подхватила его под руку и, призывно заглядывая в глаза, смеясь спросила:
– А почему ты, Валерий Немировский, со мной не знакомишься? Я все жду, жду, когда ты соизволишь узнать мое имя, а ты молчишь.
– Как же тебя зовут? – спросил он, улыбаясь и ощущая тепло ее прижимающегося сильного тела.
– Эльвира Караева. Рада наконец-то состоявшемуся знакомству.
– Ох, Валерка, держись от Эльки подальше. Она тебе вмиг голову заморочит. У этой все разговоры только про любовь, – предостерег Колька, идущий рядом.
– Да я и сам не против поговорить о любви, – рассмеялся Валерка, чувствуя, что напряжение, связанное с переездом в этот провинциальный городок, покинуло его окончательно. В эту минуту он осознал: ему здесь нравится.
Дальше время не пошло, а полетело. Дни сменяли друг друга, и каждый приносил что-то новое. Жизнь в маленькой старой школе кипела. Постоянно проходили какие-то собрания, диспуты, вечера, концерты, соревнования, а всему этому предшествовали репетиции и тренировки. Валерка возвращался домой не раньше пяти вечера, и к этому моменту желудок уже забывал о съеденных восьми школьных котлетах по семь копеек за штуку, поэтому он со зверским аппетитом набрасывался на мамин обед. Мама все еще не могла найти работу, сидела дома и баловала своих мужчин кулинарными изысками. Затем Валерка спешно делал уроки и к семи часам спешил на секцию вольной борьбы, которая располагалась рядом, в доме офицеров. Там он сдружился с Колькой Балабановым и Костей Потаниным. С Костей, как ни странно, у них оказалось много общего, и дружба крепла с каждым днем.
Тот период времени у Валерки слился в один яркий незабываемый миг. А отдельные моменты врезались в память особенно отчетливо.
Это был вечер, посвященный дню рождения комсомола. За праздничным концертом – школьная дискотека. Валерка сидел в зале и веселился вместе с одноклассниками, слушая веселый каламбур Балабанова по поводу каждого выступающего. Концерт вела Эльвира. Вот она сделала многозначительную паузу и объявила:
– А сейчас наш заключительный номер. На сцене любимцы публики! «Танго» в исполнении Русановой Ольги и Потанина Константина.
– О, я умолкаю и предаюсь эстетическому наслаждению, – прошептал Колька.
Зал взорвался аплодисментам, кто-то даже свистнул, чем вызвал явное неудовольствие зашикавших учителей.
На сцене появились Ольга и Костя. Валерка затаил дыхание, пораженный магнетизмом, который исходил от этих двоих. Его удивило все: вызывающе смелое платье Ольги, чистота исполнения, взгляды, которые танцоры бросали друг на друга. Казалось, время растворилось в музыке и танце. Валерка не сводил глаз с обнаженной спины девушки. Красно-черное платье обтягивало ее тонкий стан, словно вторая кожа. «Даже если бы она была абсолютно голой, вряд ли было бы лучше», – прошептал рядом Колька. Валерка дернулся, ему захотелось придушить чересчур разговорчивого друга. Но Колька был прав. Казалось, платье ничего не скрывало, оно выставляло напоказ все: удивительно-красивую спину, обнаженные изящные руки, длинные стройные ноги, мелькавшие в разрезах юбки. Валерка не мог не смотреть, как по-хозяйски уверенно лежала на талии девушки рука партнера, как смотрели эти двое друг на друга, словно в зале, кроме них, никого не было.
Валерка отчего-то возненавидел их обоих. Он не смог дождаться окончания выступления и выскочил из зала. Не оставалось душевных сил даже зайти в раздевалку. Его душили слезы, и он испугался, что окружающие могут заметить его состояние. Если бы ему в эту минуту попался Потанин, наверное, он убил бы его. Костя не смел прикасаться к Ольге, словно это была его собственность. Не смел! Валерка выбежал из школы в одном свитере, слыша, как за спиной восторженно ревет зрительный зал.
Шел дождь. За пятнадцать минут, которые потребовалось на дорогу до дома, он вымок и остыл. Когда, прячась от мамы, проскочил в свою комнату, на ходу стаскивая мокрый свитер, почувствовал, что сил не осталось даже на злость и слезы. Он упал в мокрых джинсах на кровать, уткнулся в подушку и с ужасом подумал: «Я влюбился. И кажется, без малейшей надежды на взаимность».
Через неделю Евдокия Васильевна, учительница литературы, восторженная до экзальтированности, влюбленная в свой предмет, сообщила им на последнем уроке:
– Ребята, я решила, что к Новому году мы должны подарить школе спектакль, и хочу, чтобы это был мой любимый Островский. «Снегурочка»!
Класс заволновался, загудел, а учительница, сверкая счастливыми глазами, продолжила:
– Действующих лиц много, ролей хватит всем. Правда, главным героям придется много учить. Но я бы хотела, чтобы это было не наказанием, а удовольствием. Итак, Снегурочка – Оля Русанова. Думаю, вы со мной согласитесь. Коса, внешность – все соответствует. Лель – Костя Потанин, Мизгирь – Немировский Валера, а Купава – Эльвира Караева. Возражений нет? Вечером прошу на первую читку.
По дороге домой обсуждали предложение учительницы. Колька как всегда разглагольствовал.
– Евдокия – тетка, конечно, ничего, но о чем она сейчас думала? Заканчивается полугодие, у всех полный завал, нужно исправлять, а она со своими репетициями… Смешная!
Костя с Валеркой его поддержали, Эльвира была с ними не согласна, доказывая, что школьный театр – это здорово, а времени, его всегда не хватает.
– Оль, а ты чего не высказываешь своего мнения? – дернул ее за рукав куртки Колька.
– А мне как-то все равно. Нужно, значит, будем репетировать, – пожала она плечами.
– Ты какая-то в последнее время странная, – изумился Колька. – Настоящая Снегурочка, равнодушная ко всему.
Девушка грустно улыбнулась и ничего не ответила.
Начались репетиции. Роли были подобраны соответственно характерам ребят, да и отношения героев напоминали сложившуюся ситуацию. Валерке все время казалось, что он играет самого себя. Это немного пугало. Ему нравилась Эльвира, простая, очень естественная в своих желаниях и стремлениях, но неумолимо тянуло к Ольге, загадочной и холодной. В сказке Островского происходило фактически то же самое.
Репетировали охотно, с азартом. Поэтому, когда однажды репетицию отменили по каким-то причинам, артисты даже расстроились. Парни втроем, не торопясь, брели домой. Ольга осталась в школе на собрании комсомольского актива, Эльвира убежала в музыкальную школу. Стояла ясная, морозная погода середины декабря. Снега выпало мало, его уже примяли на тротуарах, а дороги и вовсе были сухими.
– Зимы хочется нормальной, – вздыхал Николай, – чтоб мороз трещал, снега по колено, вьюга завывала. Как в Сибири. Вот когда мы служили в Забайкалье…
– Не начинай, – осадил его Костя. – То ты плакался, что тебя там комары живьем съедали, а теперь зимы сибирской просишь. Достал.
– Нет, но Новый год без снега – это же ненормально, – продолжал возмущаться Колька, словно не слыша друга.
– Пацаны, а мы успеем к тридцать первому со спектаклем? – заволновался вдруг Немировский, который первый раз участвовал в подобном мероприятии.
– Конечно. Не дрейфь. У Евдокии все рассчитано. Вот когда мы ставили в прошлом году «Недоросля»…
Колька углубился в воспоминания, но друзья молчали и, казалось, думали каждый о своем.
– Эй, народ, вы где? Я кому рассказываю, Немировский? Делюсь, можно сказать, сокровенным, а он идет, мечтает о чем-то. Ты не влюбился, часом, друг мой?
Валерка неожиданно для себя почувствовал, что краснеет. Он попытался возмущаться:
– Хватит выдумывать, сам мечтатель! – говорил и чувствовал внимательный взгляд Кости, который упорно молчал.
– О, все ясно, спекся. Еще одна жертва Олькиного очарования. Все, Мизгирь, ты погиб. Красавица-Снегурочка околдовала и тебя, – тарахтел, посмеиваясь, Колька. – Да ты не смущайся. Мы все через это прошли. Все пацаны в классе. Да и в школе, наверное. Ее не любить невозможно. Правильно я говорю, Костян?
– Правильно, Колян. Он прав, Валерка, этим просто нужно переболеть, как ветрянкой.
Костя был абсолютно серьезен.
– А как же ты? – не понимал Валерка. – Ведь вы же… – Он не знал, как лучше выразить свою мысль. – Я же видел, как вы танцевали… И вообще, вы всегда вместе.
– Вместе, – как-то грустно согласился Костя. – Потому что мы друзья. С самого детского сада, даже раньше. Мы родились в одной палате, в один день, нас катали иногда в одной коляске. Так что мы почти брат и сестра. А танцуем… Это называется артистизмом. Когда танцуем вальс, изображаем нежность, когда минуэт – возвышенные чувства. Ты видел в нашем исполнении танго. Танго – это страсть.
– Вот это сказал! – восхитился Колька. – Поэт. Я тоже в Ольгу был влюблен в восьмом классе, – без перехода продолжал он. – Костяна даже убить хотел. Думал, что она его любит. Потом разобрался: никого она не любит. Ждет прекрасного принца на белом коне. Читает свои книжки и мечтает о чуде. Знаешь, сколько она читает! Нормальный человек столько за всю жизнь не прочтет, сколько она за год глотает. Правда, Кость? – горячился он.
– Правда. Читает много. О любви мечтает, как и все девчонки. Считает, что полюбить можно только один раз и навсегда. И только с первого взгляда. Так что нам, парни, не повезло. Нас она уже видела много раз и не влюбилась, – констатировал Потанин и взглянул на Валерку. – Справишься с болезнью, как думаешь?
Тот лишь пожал плечами.
– А что ему остается? – усмехнулся Колька. – Тем более что Эльвира всегда рядом. У той кровь бурлит, горячая, восточная, она ему поможет излечиться. Это у тебя, Костян, болезнь перешла в разряд хронической.
Все трое помолчали. Они уже были в военном городке, пора было расходиться.
– Я вот думаю иногда, – вновь заговорил Колька, – что в ней хорошего? Ну коса, как из сказки…
– Глаза какие-то необыкновенные, – улыбнулся Костя.
– И движется грациозно, словно летит, земли не касаясь, – добавил, почти смеясь, Валерка.
– Очень красивая девочка, – подытожил Колька. – Но Снегурочка.
Они рассмеялись, пожали друг другу руки и разошлись. Потом Валерка вспоминал этот разговор, осознавая, что именно тогда они и сдружились по-настоящему, по-мужски. Из-за Ольги.
Спектакль прошел с успехом. Играли на одном дыхании. Зал рукоплескал. Старенькая учительница истории утирала кружевным платочком слезы. И Валерка, глядя на нее, думал отстраненно: «Ей Снегурочку жалко или просто от переизбытка чувств под воздействием искусства?»
Как только занавес закрылся, юные артисты бросились выражать свой восторг. Валерка оказался рядом с Купавой-Эльвирой, и та, завизжав, повисла у него на шее, впившись страстным поцелуем в губы. Стоявшие рядом взвыли, захлопали, заулюлюкали. Немировский растерялся – отталкивать девушку не хотелось, но и целоваться с ней он не собирался. Однако выбора ему не оставили, поцелуй состоялся. Освободившись от горячих объятий одноклассницы, он поискал глазами Ольгу. Ее не было среди ликующих артистов. Убедившись, что Эльвира уже расцеловывает Потанина, Валерка, воспользовавшись суматохой, спустился со сцены и вышел в коридор. Здесь было тихо, шум и гвалт остался позади. Почему-то он знал куда идти. Возле запасной лестницы была маленькая комната, называемая «газетной». Вся заваленная старыми декорациями, она иногда служила местом уединений для тех, кто искал одиночества.
Тихо приоткрыв дверь, Валерка услышал приглушенные рыдания. В комнатке было сумеречно: с улицы падал свет фонаря. За единственным столом, заваленным бумагами, сидела Ольга и, уронив голову на скрещенные руки, безутешно плакала. Валерка знал, что где-то слева на стене есть выключатель, но зажечь свет показалось ему неуместным. Он тихо прошел к столу, досадуя на скрипящие половицы, и остановился. Присев на корточки перед девушкой, спросил:
– Оля, что случилось? Я могу тебе чем-нибудь помочь?
Новый взрыв плача, еще более безутешный, раздался в ответ. Сквозь слезы он расслышал какое-то слово.
– Что? Что ты сказала?
– Уходи-и, – с трудом сумела она произнести, захлебываясь слезами.
Он дотронулся до ее стиснутых пальцев, белевших в темноте.
– Тебе плохо, я хочу только помочь.
Она сбросила его руку:
– Уходи! Видеть тебя не хочу!
– Но почему?! Что я сделал?!
– Ты целовался с ней. При всех, на сцене. Тебе все равно, кто рядом с тобой. Ты обыкновенный бабник и предатель. Все вокруг меня врут – и ты, и отец…
Она разрыдалась с новой силой. Валерка растерялся. Он не ожидал такой бури эмоций.
– Оля, успокойся. Эльвира сама набросилась с поцелуями. Это просто так. Это ничего не значит. Я не собирался с ней целоваться. И потом, когда я пошел искать тебя, она уже обнимала кого-то другого. Не плачь, пожалуйста. Я бы очень хотел, чтобы рядом была только ты. Мне больше никто не нужен. Но ты… ты не подпускаешь к себе…
Он гладил ее по голове, словно маленькую, а она, слушая его, кажется, успокаивалась. Вскоре в темноте комнаты были слышны лишь слабые всхлипывания. Валерка молчал, его запас слов истощился. Он не был готов к столь бурным эмоциям и теперь, чувствуя себя виноватым, не знал, что можно еще сказать, чтобы исправить свою невольную вину.
– Принеси мне, пожалуйста, одежду из гардероба. Там еще пакет с обувью. Я пойду домой, мне нужно. Я подожду внизу возле запасного выхода. – Она говорила охрипшим, низким, каким-то пустым голосом.
Валерка засуетился, помог ей подняться. Они в темноте спустились по запасной лестнице, он держал ее под локоть, идя чуть-чуть впереди. Где-то рядом шумела праздничная толпа: началась новогодняя дискотека, от которой, как и от самого праздника, традиционно ждут чуда.
Когда он был уже в гардеробе, неохотно оставив девушку одну, в актовом зале раздался громогласный призыв: «Дедушка Мороз! Дедушка Мороз!» Старшеклассники, впадая в детство, охотно дурачились. В школе набирал обороты долгожданный праздник. Валерка принес куртки. Ольга удивленно подняла на него заплаканные глаза:
– Зачем ты взял свои вещи? Я вполне могу дойти сама. Еще не поздно.
Он сосредоточенно завязывал шнурки ботинок.
– Расхотелось идти на дискотеку. Мне тоже нужно домой, так что нам по пути.
Они молча прошли мимо вахтерши, которая сонно встрепенулась…
– Чего это вы? Все сюда, а вы отсюда…
Это была вредная бабка, разговаривать с ней совсем не хотелось.
Валерка буркнул: «До свидания» и, открыв дверь, пропустил девушку вперед.
Ветер, который так досаждал днем, бросая в лица прохожих колючую крупу, стих, и теперь воздух, казалось, дрожал в зимней прозрачности и тишине. Черное небо искрило звездами.
– Осторожно, скользко!
Он успел подхватить Ольгу под руку и больше уже не отпускал.
Она молчала, иногда судорожно вздыхая. Проходя под редкими фонарями, Валерка всматривался в ее лицо. Его поразили потухшие, словно вылинявшие глаза.
– У тебя что-то еще случилось? Ты ведь расстроилась не только из-за Эльвиры…
Ольга остановилась, выдернула свою руку и поднесла к лицу. По щеке катилась одинокая слеза.
– Пожалуйста, не плачь! – испугался он.
– Не буду, – пообещала она неуверенно, вытирая слезинку. – У меня столько всего случилось за эти два дня, что не знаю, с чего начать.
– Моя бабушка в таких случаях говорит – начинай с конца. Ну это, как клубок, – заволновался он отчего-то, – берешь за кончик ниточки и начинаешь разматывать.
– У тебя есть бабушка?! – Голосок Ольги ожил, глаза заблестели.
Валерка удивился:
– Целых две. Одна живет в Ярославле, мамина мама. Она преподаватель экономики. С виду суровая, но меня любит и балует. Я хотел к ней поехать, когда родителей сюда перевели, в Армейск, мне не разрешили. А вторая, – с искренним удовольствием рассказывал он, – живет в деревне, под Владимиром. Я к ней раньше на каникулы ездил все время. Она пирожки печет – закачаешься! Корова у нее есть. Проснусь утром, а в доме пирогами пахнет и молоком парным. Говорю сейчас – и к ней хочется. Она такая большая, теплая, уютная, с ней душой отдыхаешь.
Они уже подошли к военному городку. Из морозной темноты выплывали дома офицерского состава, в народе называемые ДОСами. В окнах мерцал голубой свет телевизоров, откуда-то доносились звуки музыки.
– Не хочу домой, – тихо произнесла Ольга.
– Так что случилось-то? – осторожно спросил Валерка.
– Мне всегда хотелось, чтобы у меня были бабушка и дедушка. Как в детских сказках. Но мама детдомовская, она даже не знает, кто ее родители, а отец говорил, что дед с бабушкой умерли еще до моего рождения. Дед был фронтовик, весь израненный, а у бабушки – больное сердце. Отец не любил говорить о них, когда смотрел фотографии в альбоме, мрачнел. Я думала, переживает.
Ольга вздохнула, грустно посмотрела на Валерку.
– А позавчера ночью я проснулась от звонка в дверь. Перевернулась на другой бок и постаралась снова заснуть. Отца часто поднимают по ночам посыльные из части. Сквозь сон слышала, как зло он с кем-то разговаривает, показалось, что голос женский и, точно, не мамин. Но спать хотелось страшно. Утром родители за завтраком сидели какие-то недовольные, перевернутые. Я спросила, не поругались ли. Отец промолчал, мама сказала, что все в порядке. Потом все ушли, а я осталась одна дома. Ну ты же знаешь, в среду физкультура у мальчиков первым уроком, у нас – шестым. Я сидела книжку читала, ждала, когда Элька за мной зайдет. Кто-то позвонил, я подумала еще, зачем она так рано. Смотрю в глазок, а там Степановна, молочница. Видел, наверное, она по утрам молоко во дворе продает.
Валерка согласно кивнул. Он и сам иногда покупал молоко во дворе с машины. Муж и жена, колхозники, привозили в военный городок домашнее жирное, желтоватое молоко. Их все хорошо знали. Валерка видел, как разволновалась девушка, ее настроение передалось и ему.
– Я, конечно, открыла, сказала еще, что мы молоко берем у нее в пятницу, – продолжала Ольга. – Степановна, смущенная, раз пять извинилась, прежде чем вошла. В руках два ярких пакета. Говорит: «Тут такое дело, Оленька. Странное немного. Я не из-за молока. Я с утра пораньше на вокзал поехала, билет дочке на Москву взять, обратный. Она на Новый год домой приехать решила, перед сессией отдохнуть. Ну, значит, подъехали мы с мужем на машине к кассам. Я встала в очередь, а ко мне подходит пожилая женщина, очень красиво одетая, такая интеллигентная, знаешь, породистая. И совсем несчастная. То есть лицо у нее ужас какое расстроенное. Протягивает мне пятьдесят рублей одной бумажкой и говорит, чтобы я не обижалась и помогла ей. Мол, она проездом и сама ничего не успевает, а у нас машина есть. Спросила, знаю ли я, где здесь военный городок. Я ей – конечно, знаю, молоко там продаю. Она аж лицом посветлела. Потом спросила, а не знаю ли я Русановых. Я ей говорю – знаю. Они у меня молоко и сметану с творогом берут два раза в неделю. Девочки их, говорю, дочки, Оленька и Диночка с бидончиками ходят во двор. Тут она вдруг вся белая-белая стала. Я, говорит, бабушка, хочу им подарки на Новый год передать, но у меня поезд через десять минут. Отвезите, будьте добры. Сунула мне пакеты, деньги и побежала на платформу.
Я Степановне говорю, что у нас нет никакой бабушки, все умерли. Она совсем смутилась, подумала и сказала, что ее дело передать, а бабушка может быть и двоюродной, хотя ей кажется, что я очень похожа на эту женщину. Засуетилась и ушла. Я пакеты принесла в комнату и вытряхнула на постель. Там в каждом оказались свитер, шарфик и шапочка, только цвета разные – зеленый и голубой. Очень красивые. Потом маленькие бархатные коробочки. Я открыла, а в них – красивые серебряные сережки. В одной – с зеленым камешком, в другой – с голубым. И открытка новогодняя: „Дорогие Олечка и Диночка! Я поздравляю вас с Новым годом. Счастья вам, мои девочки. Жду в гости. Ваша бабушка“, а ниже адрес и телефон.» Оля замолчала, словно выдохлась.
– И что? Что ты дальше сделала? – не выдержал Валерка.
– Дальше. Дальше я открыла альбом и нашла фотографии папиных родителей, потому что мама как-то обмолвилась, что я похожа на бабушку с папиной стороны. Посмотрела. Похожа. Потом позвонила маме, рассказала ей обо всем, спросила, что это значит. Мама почти сразу пришла домой, с работы отпросилась.
Ну, в общем, поговорили мы. Она сказала, что это действительно папина мама. Но он с ней очень давно перестал общаться. Мне было два года, я не помню этой ссоры. Дело в том, что у дедушки был инсульт, и он после этого долго лежал парализованный. Совсем как растение. Бабушка ухаживала за ним, а когда он умер, через три месяца вышла замуж за его ученика-аспиранта, который моложе ее на семь лет. Папа ей этого не простил. Он порвал приглашение на свадьбу и сказал, что мать для него тоже умерла. – Ольга вздохнула, помолчала и добавила:
– Представляешь, оказывается, бабушка вынянчила меня. Мама доучивалась в институте, а бабушка уволилась с работы, чтобы за дедом ухаживать. Ну и со мной возилась. А я совсем ее не помню.
Валерка не знал, что и сказать. У него была очень дружная семья, в которой бабушек почти боготворили. Он привык, что они были всегда, и гнал от себя мысли об их возрасте.
– Мама сказала, что отец взбесится. Оказывается, тогда ночью приходила бабушка, и он ее не принял. Она, наверное, ночевала на вокзале. Представляешь, не пустить в дом родную мать! Это каким же надо быть жестоким. Я спросила у мамы, выходит, случись мне оступиться, сделать что-нибудь не по его, меня он тоже выгонит из дома? Мама расплакалась.
Мне ее стало жалко, я предложила ничего не говорить отцу, но она сказала, что, если он вдруг узнает об этом от посторонних, будет беда. Тогда я попросила спрятать сережки, чтобы хоть что-то осталось от бабушкиного подарка, положить их нам под елку, он не узнает, откуда они. Мама с трудом, но согласилась. Я спрятала коробочки и ушла в школу. А вечером был жуткий скандал. Папа сказал, что отправит все обратно, что никогда не позволит этой безнравственной женщине переступить порог его дома. А я сказала, что это его выбор, он может поступать, как хочет, а я хочу познакомиться со своей бабушкой, и он мне не помешает. И еще сказала, что когда я закончу школу, поеду учиться в Ленинград. Я думала, он убьет меня. Потом он закрылся в спальне и больше ни с кем не разговаривал. А сегодня утром забрал пакеты и молча ушел на службу.