Страница:
Маменьки больше нет, папа – распутник, дед, веселясь, душу загубил, руки на себя наложил. Ни словечка бабушка про это никогда не молвила.
И вот теперь все ужаснейшие новости и подробности упали, придавили, как тяжелая скала.
Света нет, дышать больно.
К чему все это?
– Ах, хоть бы мне и вовсе не жить, – прошептал Мишель, укрываясь с головой теплым пуховым одеялом. – Никого-то у меня нет. Никому я решительно не нужен. А что бабушка? Я ей забава, я ей утешение. Не меня она любить изволит, а себя во мне...
Рыжая – это я. Но только для друзей, остальные пусть по имени-отчеству обращаются: Наталия Александровна. Почему Рыжая – объяснять, думаю, не надо, и так все ясно. Яркий тициановский пожар полыхает до плеч. Этот огненный колер – химического, если кто дотошен в деталях, происхождения. Мне нравится. Люблю теплые насыщенные краски.
А вот опаздывать – ненавижу! Лучше на час раньше приду, чем на десять минут задержусь. Однако же вот какому-то уроду на черном джипе было совершенно наплевать на мою пунктуальность. Подпер боком моего верного автомобильного друга Филечку, у которого под носом оказался высокий поребрик[7], не дернуться никуда. Пока лупила по громадным колесам, возбуждая сигнализацию, пока мой «Фольксваген» (он же Филя) мужественно объезжал вечные московские пробки... И вот итог! Безнадежно опоздала на утреннюю пятиминутку, где наш начотдела Валера обычно расписывает поступившие на вскрытие в морг трупы конкретным экспертам.
Это дело – распределение – на самотек пускать нельзя. Иначе будут доставаться, предположим, одному эксперту исключительно нашинкованные в капусту трупы, а работать со множественными ножевыми ранениями, их измерять, осматривать, описывать – тот еще геморрой. Кроме элементарного порядка (позволяющего узнать, кто из экспертов в какой секционной и с какими телами работает) мне в этом расписывании элемент справедливости видится, что ли...
Гнильем слегка тянуло еще у проходной, и молодые ребята-охранники, всегда такие улыбчивые, пропустили меня через вертушку без ехидных шуточек и ремарок.
В крыле, где находились кабинеты экспертов, запах чувствовался еще сильнее – и это было необычно, секционные располагаются в противоположной части здания этажом ниже. Как правило, пахнет в нашем коридоре исключительно цветами. Маринка (как эксперт руки из задницы, но цветы растут у нее, словно бешеные; думаю, если она веник в горшок воткнет, то он обязательно вырастет в какой-нибудь симпатичный бамбук) постаралась, оранжерею устроила. Любой ботанический сад нашим розам обзавидуется. Только вот если внизу находится уж очень «лежалый» труп – тогда, действительно, чуть попахивает. Как сегодня.
– Мужчина-то симпатичный? Ой, Валер, ну вот никогда бы не подумала, что ты такой нежный. Дышать нечем, надо же! Слушай, дай денег!
Я вру и издеваюсь. Конечно же, никакой мой начальник не нежный. Все в порядке у него с принципами восприятия. Вот честно – меня аж трясти начинает, когда к нам кто-нибудь из ментов или следаков забежит, а потом нос воротит. «Страшно, противно, пахнет плохо». Родные вы мои! Не обижайтесь, но вы в этой жизни ничего не соображаете! Это по улицам сегодня ходить страшно. Наркоман за пятьдесят рублей ножиком как пырнет – и плевать он хотел на детей ваших малолетних и прочие жизненные обстоятельства. В морге, я вас уверяю, намного безопаснее, приличнее и спокойнее. Только вот не пугайтесь, если встретите странного парня, гуляющего по коридорам с головой женского манекена. Это мой сосед по кабинету Витя. Когда от него ушла жена, он приволок к нам эту страшную пластмассовую бабу и сказал, что отныне она – его любовь навек. Спорить я не решилась: все-таки развод, как ни крути, серьезный стресс. В праздники, слегка подшофе, Витя выносит свою любимую на прогулку. В наших тускло освещенных коридорах вид шкафообразного парня, с умильной мордой лица прижимающего к груди блондинистую голову – зрелище, действительно, не для слабонервных. В общем не пугайтесь, если что, это Витя. И у него теперь такая любовь.
Но я вообще про Валеру начинала рассказывать. Он – уникум, таких больше нет. Когда особо упертый следователь захотел что-то уточнить по вскрытию бомжа, а эксперт, работавший с тем телом, по закону бутерброда ушел в отпуск, начальник сам в подвал полез, поковырялся в полуразложившемся гнилье. И ничего, корона с головы не упала. Кстати, ему с его высоким ростом в наших катакомбах было действительно очень неудобно, мог и послать кого-нибудь из подчиненных для выполнения столь «приятного» поручения.
Что-что? Почему в подвале морга гниют трупы? Понятия не имею. Холодильники не резиновые, к тому же «свежий урожай» каждый божий день подвозят. Не знаю, что за служба ведает захоронением за госсчет, но работу свою она выполняет хреново. В подвале скапливаются сотни тел, их просто не забирают из морга. Перед тем как спуститься вниз, мы заматываем обувь полиэтиленовыми пакетами. А что делать – весь пол залит вытекающей из трупов жидкостью, при прямом соприкосновении с которой туфли можно выбрасывать, запах смерти сильнее любых моющих средств. Валерка как-то построил этих козлов из службы захоронения – они увезли часть трупов, теперь тела лежат по крайней мере в один слой. Наверное, надо постоянно теребить эту контору на предмет похорон – бомжей осталось все равно много, у них часто случается туберкулез, а от этой инфекции маска не защищает. Ну что за дела, а?! Никому ни до чего нет дела! Убила бы – если бы только знала кого. Единственный плюс всего этого инфекционного рассадника – можно без проблем разыскать «своего» бомжа, если следователь решит, что эксперт что-то пропустил.
Почему эксперт может что-то пропустить? Как бы это помягче сказать. Уж не знаю, кем рассчитана годовая норма вскрытий на одного эксперта – 100 трупов. Считается, что это много – вроде бы в ближайшее время утвердят показатель 85 вскрытий в год. А реально у меня лично только в прошлом месяце было 89. Граждане, не убивайте друг друга с таким энтузиазмом, пожалейте судебных медиков! Что ж это такое творится – годовая норма работы в месяц?!
– Не знаю, симпатичный ли мужчина, – Валера взял стоящую на столе табличку, завертел ее в тонких длинных пальцах. «У всех заботы, у меня – забавы. У всех работа – у меня игра. У все проблемы – у меня задачки на сообразительность». Что-то есть в этой фразе, которую шеф распечатал на принтере, заламинировал и иногда перечитывает. Я собираюсь завести себе такую же табличку, но все время забываю. – От него осталось... Мало что от него осталось, в общем. Только ясно, что мужчина. А денег я дам потом, после зарплаты, хорошо?
– Плохо! Так что за труп? Значительные гнилостные изменения или расчлененка?
– Гнилая расчлененка. Пока только туловище у нас.
– Ладно, побежала работать.
Я тороплюсь в свой кабинет и провожу аутотренинг: надо просить у коллег деньги хотя бы через день.
Мне нужна уйма денег! Нет, не буду скромнее, слышать ничего не хочу! Я же не для себя стараюсь! Для собачек, шавочек ненаглядных, дворян моих мохнатых-усатых-хвостатых. В городе так много бездомных собак... А я помогаю одному из приютов, в котором содержатся животные. Нет сил видеть песиков, которых тьма-тьмущая ошивается возле помоек. Больные, хромающие после аварий, плешивые, недоверчивые. И это ведь люди сделали их такими. Предали и забыли, равнодушно оставив в каменных джунглях наедине с голодом, чумкой, клещами, лишаем и бесконтрольным размножением, увеличивающим собачьи страдания в геометрической прогрессии. В приюте собакам лучше: сыты, здоровы, не мерзнут. Но сколько средств требуется на этих бедолаг! Бюджетного финансирования никакого: все строится на частных взносах и энтузиазме сотрудников. У меня давно сформировалась такая привычка: сначала здороваюсь с человеком, потом сразу прошу денег. Раньше еще пыталась прощупать на предмет пристраивания собак: «Вам нужен щеночек! Собака – счастье!» Отучаюсь, отучаюсь. То, что легко дается, не ценится. К доставшемуся на халяву – никакого снисхождения. Погрызла собака диван, написала на пол – хорошо, если в приют перезвонят, мол, заберите. А ведь очень часто – просто за дверь. Ох, ну если медведя можно плясать заставить – что, нельзя пса приучить пипи на улице делать?! Нет необучаемых собак, есть тупые хозяева, люди-звери! Не могу больше узнавать, что шавочку, взятую вроде бы хорошей семьей, выбросили на улицу. Средства собирать могу, пристраивать собак – уже нет, что-то там в душе оборвалось, лопнуло, что-то, отвечающее за надежду и веру людям...
Витя в отпуске, так что выгонять мне перед разоблачением из кабинета просто некого. Головы его любимой женщины стесняться глупо. И потом, мы с ней подружки по несчастью, одинаково страдаем от Витиных сигарет, я кашляю, у нее волосы сереют. В общем, все условия для стриптиза, и я быстро раздеваюсь, снимаю с себя все до белья. Одежда мгновенно впитывает запахи, не хочу тащить за собой острый морговский шлейф. Вариант накинуть халатик – не про наше ведомство, приходится полностью переодеваться. Мои рабочие брюки, пижамка – всегда голубые или салатовые. Не люблю белые халаты, скучные они какие-то.
Вдох-выдох, вдох-выдох! Глубже, чаще!
Все в порядке, пока спустилась к секционным, принюхалась наконец.
Санитар негодующе сверкнул глазами. Худенький, в интеллигентных очечках. Но все равно...
Я тебе позыркаю, сейчас как позыркаю! Тебя сюда на работу враги привели, в кандалы заковали? А если сам пришел – то не выпендривайся, эксперт знает, что ему делать, а твое дело – труп на каталке привезти, не философствовать, не сверкать тут гляделками! Вообще, наши санитары – отдельный и не очень веселый разговор...
Заждавшийся меня мужчина уже положен на стол. Не такой уж он и страшный, бледно-зеленовато-серый с облезлой надкожицей. Сам серый – половые органы розовые. По-разному расположены сосуды – и процессы гниения развиваются не одинаково. Руки, ноги и голову мужчины пока не подвезли. Интересно, найдут ли? Туловище на секционном столе выглядит довольно небольшим.
В общем, бывает и хуже – догнивают до грязно-зеленого цвета, с гнилостной эмфиземой и отслаивающейся надкожицей, частью в виде пузырей с мутно-красной жидкостью.
Ссадин и ран (кроме линий отделения конечностей) на туловище моего усеченного парня при визуальном осмотре нет. По башке его шандарахнули, что ли? А потом расчленили. Что ж, меньше работы, пока, во всяком случае, не надо в черепе ковыряться. Не Берлиоз мой парень – край остатков шеи неровный, тут не отрезали, похоже, пилили, никакого трамвая, вероятнее всего ножовка...
– Разденьте его.
– Там блохи!
– Это у животных блохи, а у людей – вши. Не бойтесь, они не прыгают. Разденьте же его, в конце концов, это ваша работа!
– Вам надо, вы и раздевайте. Блохастый, вшивый – мне без разницы, вон, шмотки его аж шевелятся. В постановлении что написано? Нет видимых телесных повреждений. Вы глаза его смотрели? Да он явно паленой водкой траванулся. Разденьте, разденьте! Ребенок у меня дома маленький.
– У меня тоже ребенок. Но, понимаете, я сама не справлюсь...
Прислушиваясь к тихому нерешительному голосу нашей вежливой Лары, работающей за соседним столом, начинаю медленно закипать.
Умные санитары стали. Без фиги в кармане не подходи. Ты ж понимаешь, уже и причину наступления смерти определил, звезда моя незаходящая! По глазам! Ну-ну, сивушные масла и метиловый спирт в сетчатке разглядел, деятель!
Сейчас выдам по полной, все ему скажу. И что на месте происшествия мог быть такой же эксперт-чистюля – вшей испугался, тело не осмотрел. И что указания Лариски надо не обсуждать, а выполнять.
Хотя, строго говоря, Лара действительно может ковыряться и в одетом трупе.
Но что, если этот бомж вшивый на самом деле никакой не бомж, и отыщутся родственники. И вот будет картина: одежды нет, не предъявишь ее всю в кровище – значит, конечно, в морге украли. Причем закусывая бутербродом над освежеванным телом родственника. Убила бы некоторых писателей и сценаристов. Дебилы какие-то! Извращенцы! Придумать же такое – есть в секционных!
Я собираюсь разразиться воспитательной речью, откладываю скальпель, подхожу ближе.
И тут у меня звонит телефон.
«Кто-то из следователей», – мелькает мысль.
Кипение возмущенного разума сразу же становится еще активнее. Хуже писателей – только следователи. Или следователи все же лучше? Писатели – извращенцы и дебилы, следователи – просто дебилы. Итак, саму себя убедила: следователи будут все же получше пишущей братии. Но как они при таком микроформатном мозге преступников ловят – для меня большая загадка. Вчера вскрывала тельце удушенного нелюдью-мамашей новорожденного младенца. В вопросах на разрешение эксперту следователь пишет: «Могли ли нанесенные повреждения быть причинены при падении с высоты собственного роста?» Рост новорожденного младенца! Ага, упал! Упал-отжался! Там такой четкий был след странгуляционной борозды на шее! Но нет – у следователя мало того, что следы механической асфиксии образуются при падении с высоты собственного роста, так еще падают с этой самой высоты новорожденные детки! Блин, нет слов!
Пока я стянула перчатки, санитар шустро испарился, оставив бедную Лару наедине с одетым трупом.
– Ничего по телефону не скажу, некогда мне, приезжайте, поговорим. Тоже мне, моду завели: Писаренко, скажи то, объясни это! – заорала я, невольно наблюдая за шевелящимся от вшей воротником куртенки Лариного «клиента». Не люблю вшей, а опарышей вообще ненавижу. Они, когда жрут, тепло выделяют, и извиваются в мясе, гады, как-то весело и довольно. – Вы по расчлененке? Я только ее взяла, толком еще ничего не посмотрела.
– Наталия Александровна, я по соединенке. Хочу пригласить вас на свою свадьбу.
Андрюша Соколов! Андрей!
Я его узнала. Не со всеми интернами сохраняются хорошие отношения. Но иногда вот получается же. С ним мне очень интересно общаться. Наверное, ему тоже – профессиональной необходимости друг в друге давно нет, но Андрей всегда поздравляет меня с праздниками, звонит.
Однако же свадьба... Я вряд ли ошибаюсь, у меня безразмерная голова, вмещающая вагон и маленькую тележку информации. И мне четко помнится: в интернатуре Андрей был женат, кольцо обручальное вместе с перчатками все стягивал, и я ему советовала его не носить, потеряет, жалко же будет.
– Что, дорогой, вздумал отыскать себе девочку посвежее?
– А что делать, прежняя нашла себе лучшего парня. И, поскольку ваше сердце, а также печень, почки, легкие и все такое отданы другому...
Люблю Андрея. У него все в порядке с чувством юмора. И он прощает мне иногда не самые тактичные выражения. Я пыталась раньше научиться сначала думать, потом говорить. Не получилось. Сейчас уже даже не пытаюсь, я такая, и это не лечится.
– Вы приедете?
– Неа, нет, конечно.
Ему можно не объяснять причины отказа. Он давно работает, и в Санкт – Петербурге то же самое, что и в Москве. Вал, снежный ком. Стоит пару дней не позаниматься оформлением экспертиз – потом такая лавина, голову от компьютера не поднять.
Нет, я не смогу поехать. Хотя очень приятно, что Андрей меня пригласил.
Как я соскучилась по родному городу! Угораздило же меня замуж выйти за москвича. Ну и что – ни Невского, ни белых ночей, ни разлетающихся мостов. Что за жизнь у меня, а?..
– Наталия Александровна, мы будем отмечать свадьбу в старинном замке. Там лес, озеро. Вы можете взять с собой ваш мольберт.
Вот же змей-искуситель! Как я люблю рисовать! Красота природы, лиц, жизни меня переполняет, я хочу делиться тем светом, который вижу. А еще я убегаю в свои картины, когда мне плохо. Невозможно не реагировать на работу, полностью абстрагироваться. Эксперт – существо не очень-то эмоциональное и со специфическим чувством юмора. Но мы ведь тоже живые, мы люди, и нам больно видеть чужую боль. Все равно всегда больно. Молодого на стол положат – а он красивый. Красивый, Господи, ему бы девчонок целовать, а у него живот огнестрелом разворочен. Родители такого в коридоре воют – мимо них пробегаешь, а в глазах темно, Господи, Господи, пережить свое дитя, дай им сил через все это пройти. Вот и рисую, чтобы забыть все это, рисую, когда плохо; зиму, ночь, осеннюю серую слякоть...
– Наталия Александровна, какое нам оборудование сейчас для гистологии закупили. В Москве такого нет!
Все-таки не зря я симпатизирую Андрею. Умный мальчик, вот уже сколько целей поездки обозначил. Без цели мне скучно. Не люблю отдыхать, ходить в гости, шашлык-машлык вообще терпеть ненавижу. Скучно, не интересно. Но цель, с целью все по-другому! В любом вроде бы напрасном времяпрепровождении появляется смысл. Кажется, Андрей все про эту мою особенность понял. Хотя, что там понимать! Я прямолинейна, как столб, разобраться, что к чему совершенно не сложно...
Дробь? В таком количестве – горстями?
Стало любопытно, я понеслась на экспертизу, девочки определили минимальное содержание металла.
Похоже, декоративная отделка, бисер. Но почему его так много? Расшитые платья? Сценические костюмы? Погибли актрисы? Однако же – мужские черепа. Может, покойные были нестандартной сексуальной ориентации и напяливали на себя бабские шмотки?
В нашей работе часто возникает множество вопросов, важна каждая мелочь. Как я люблю, когда пазл складывается в четкую, как будто бы своими глазами увиденную картину. И как цепляет, если что-то не понятно.
Строго говоря, кости достались другому эксперту. Но все равно – плакал мой обед, пробегала, любопытство кошку сгубило. Хотя по мне, так те минуты, когда ждешь результата работы коллег, а в голове сверкают молнии предположений, стоят любого антрекота или борща.
«Рыжая, ты сумасшедшая, – твердят все вокруг. – Своих экспертиз мало?»
Мне – мало. Ну вот уродилась такая – жадненькая. Все интересно, всегда больше всех нужно.
Не понимаю уставших от жизни сонных людей. Или, может, мы с ними живем в разных мирах? Мне каждый день несет множество открытий и счастья. А как здорово – нестандартные ситуации, необычные приключения...
Намотав пару километров по коридорам, я, наконец, обосновалась в своем кабинете с твердым намерением напечатать экспертизу по расчлененке. Самое муторное из сегодняшних вскрытий, и много писанины. Пока голова свежая – надо работать, а на ночь себе оставлю экспертизы попроще. Да, именно на ночь, все эксперты делают это. Мой рабочий день длится минимум до часа-двух. А в десять уже начинаются вскрытия. Выходных, как правило, нет, если хвосты не подчистишь – на следующей неделе утонешь в работе, забудешь какие-то детали...
«А может, стоит взять неделю отпуска и съездить в Петербург? – мелькнула коварная мысль. И сразу же наплодила себе подобных: – Кстати, надо проверить, как там наша квартира, давно не была. И порисовать можно – у петербургской осени другие, чем у московской, краски. По Андрею тоже соскучилась, и любопытно посмотреть на его жену, и...»
– Молчать! Труд облагораживает человека! – рявкнула я сама на себя. Чего не сделаешь в воспитательных целях.
Затем, включив кряхтящий от старости компьютер, прилежно застрочила: «Труп доставлен на вскрытие в виде одной части – туловища. Кожные покровы неравномерной окраски: преимущественно бледно-зеленовато-сероватые осклизлые, с полями подсохшей желтоватой, буро-желтоватой кожи на передней поверхности туловища, с подсохшей темно-красновато-бурой кожей на спине. Трупные пятна не различимы. Линия отделения головы проходит справа и сзади в верхней трети шеи, слева и спереди – в средней трети шеи. Спереди на уровне хрящей гортани линия отделения углообразная, вершиной обращенная вниз, с двумя линейными надрезами, направленными на нижнем крае отделения вправо...»
Открылась дверь, и я, не отрывая глаз от монитора, пробормотала:
– Привет! Слушай, денег дай!
Мне показалось, в кабинет забежал Сергей, наш эксперт. Он часто приходит, отсыпает в свою чашку чай или кофе из стоящих рядом с чайником жестянок. Денег на собак не дает принципиально. Говорит, для меня ему ничего не жалко, а помощь приюту – глупость. Сам он глупый, хотя и не жадный: с зарплаты покупает мне пачку чая и банку кофе, а еще вкуснющие крекеры.
– Когда уже ты, наконец, денег дашь?
– А много вам нужно? Здравствуйте, Наталия Александровна. Знаете, мне вообще-то коллеги говорили, что к вам с молоком надо приходить. Но если нужны деньги...
Следователь. Растерянный, молодой, лет двадцати пяти. Покраснел, поставил на стол сине-белый пакет, вытащил из пиджака портмоне. А затертое, а тощее (как и владелец). Пора прекращать этот цирк. Какая же я все-таки стерва!
– Извините, перепутала вас со своим коллегой. За молоко большое спасибо, хотя это лишнее.
Не знаю, насколько у меня вредная работа. Люблю ее, получаю удовольствие, когда все понимаю. И потом, я фартовая. Туберкулез – слава богу – минует. Когда вскрываю наркоманов и случайно режусь сама – анализы на ВИЧ отрицательные. Но молоко... Молоко! Ням-ням. Люблю, как будто бы тружусь на самом вредном производстве. Мне нужен литр в день, или я за себя не отвечаю. «Ты бы еще памперсами мзду брала. Или это следующий этап – после молочка?» – издеваются наши девушки, предпочитающие получать в качестве презентов шоколад. Да и парни, которые по коньяку, ехидничают. Впрочем, мне все их подколки – до лампады. Ну не люблю я ни коньяка, ни шоколада. Чего мучиться-то?
Паренек славный. Примчался за экспертизой, руки дрожат от нетерпения, читает тут же, запоем.
Выронил свои листки из папки; поднять, что ли, а то он так увлечен.
Ага... Не то, чтобы я Шерлок Холмс. Просто кроме Витьки с блондинистой головой его любимой женщины, у нас есть еще одна константа. Такая же привычная, как мешок с пластиковыми баночками для гистологии, о который все вечно спотыкаются. И такая же, на мой взгляд, бесполезная, как ручная пила для вскрытия черепной коробки. Ни разу не видела, чтобы ей, ручной, пользовалась. Санитары работают с электрической фрезой, у нее круглое зубчатое лезвие. Но ручная всегда лежит на столике с инструментами, рядом с большим и малым скальпелями.
Так вот, эта константа – публицистика нашего завбюро Алексея Антоновича. Он, наверное, решил, что журналистика – тоже его призвание, и бодро строчит статьи на темы морали и нравственности. Не уверена, что их печатают. Но любому забежавшему в гости к начбюро человеку секретарь распечатывает публицистический труд шефа.
Да уж, знай наших, читай про высокие материи!
Когда меня удостоили чести ознакомиться с одной из сих концептуальных статьей, я про себя подумала: «Сначала заставил бы кого надо трупы из подвала убрать, это было бы очень нравственно». А потом, наверное, заинтересовалась очередным нетипичным покойником и статейку ту где-то посеяла.
Интересно, этот следователь перепугался? Наверное, первый раз зашел, познакомиться – а тут ему бац-бац и статью о нравственности. Заволновался, небось, бедняга, что именно в его внешности могло натолкнуть на мысль о необходимости такого чтения...
– Я так и думал! – парень отложил экспертизу, расстегнул черную папку, спрятал документ. – Никакое это не самоубийство!
Нетипично счастливое для следователя лицо. А ведь в таких ситуациях они обычно из кожи вон лезут, чтобы дело не возбуждать. Этот же радуется. Молодо, зелено, просто еще не разобрался, что к чему. Впрочем, хотелось бы ошибиться. Буду думать, что паренек вырастет в матерого профессионала, горящего на работе. Мечтать, говорят, полезно. А вдруг сила моей мысли наведет порядок во всех следственных отделах, вместе взятых.
Мальчик тем временем бормочет:
– Подозреваемых нет, но ничего, я справлюсь... Наталия Александровна, а... А в этом здании есть кафе, где можно посидеть? Я бы хотел вас пригласить выпить кофе. Если вы не заняты, конечно же...
Ну вот, еще один. Не скажу, сколько мне лет, а выгляжу я на тридцать. «Генетика. И маму твою за твою старшую сестру принимали», – говорит мой муж Леня. Я с ним спорю, доказывая, что во мне сокрыты неиссякаемые запасы добра. А к хорошим людям время, как известно, лояльно. Тогда Ленька прикидывает, когда я последний раз варила суп, и, не вспомнив, начинает отрицать наличие во мне позитива.
Со внешностью мне повезло. Большие голубые глаза, длинные ресницы, и мне нравится улыбаться. Фигура до сих пор позволяет не ограничивать себя в плане еды и не истязать спортом. 90-60-90 – мой размерчик. Ну и толку от этого? Времени кокетничать все равно нет. Впрочем, а смысл флирта? Замечательный супруг счастливо найден. Пожалуй, я – за приключения во всех сферах, кроме личной. От добра добра не ищут; мне хочется, чтобы в моей семье было тепло, уютно, чисто...
Если ко мне клеится не очень вежливый мужик, я люблю демонстрировать фото со взрослым сыном и внучкой. Не все, правда, верят, принимая сына за мужа, а внучку за дочь.
И вот теперь все ужаснейшие новости и подробности упали, придавили, как тяжелая скала.
Света нет, дышать больно.
К чему все это?
– Ах, хоть бы мне и вовсе не жить, – прошептал Мишель, укрываясь с головой теплым пуховым одеялом. – Никого-то у меня нет. Никому я решительно не нужен. А что бабушка? Я ей забава, я ей утешение. Не меня она любить изволит, а себя во мне...
* * *
– Рыжая! Наконец-то! Все в порядке? О, не обольщайся... Да что я, с ума сошел – о тебе волноваться?! Ну что, Рыжая, ты попала. Сама понимаешь: штрафные санкции у нас такие же специфические, как и работа. Опоздала на раздачу – получай самого ароматного мужчину. Он тебя уже заждался. И давай быстрее, не возись там с ним. Дышать нечем.Рыжая – это я. Но только для друзей, остальные пусть по имени-отчеству обращаются: Наталия Александровна. Почему Рыжая – объяснять, думаю, не надо, и так все ясно. Яркий тициановский пожар полыхает до плеч. Этот огненный колер – химического, если кто дотошен в деталях, происхождения. Мне нравится. Люблю теплые насыщенные краски.
А вот опаздывать – ненавижу! Лучше на час раньше приду, чем на десять минут задержусь. Однако же вот какому-то уроду на черном джипе было совершенно наплевать на мою пунктуальность. Подпер боком моего верного автомобильного друга Филечку, у которого под носом оказался высокий поребрик[7], не дернуться никуда. Пока лупила по громадным колесам, возбуждая сигнализацию, пока мой «Фольксваген» (он же Филя) мужественно объезжал вечные московские пробки... И вот итог! Безнадежно опоздала на утреннюю пятиминутку, где наш начотдела Валера обычно расписывает поступившие на вскрытие в морг трупы конкретным экспертам.
Это дело – распределение – на самотек пускать нельзя. Иначе будут доставаться, предположим, одному эксперту исключительно нашинкованные в капусту трупы, а работать со множественными ножевыми ранениями, их измерять, осматривать, описывать – тот еще геморрой. Кроме элементарного порядка (позволяющего узнать, кто из экспертов в какой секционной и с какими телами работает) мне в этом расписывании элемент справедливости видится, что ли...
Гнильем слегка тянуло еще у проходной, и молодые ребята-охранники, всегда такие улыбчивые, пропустили меня через вертушку без ехидных шуточек и ремарок.
В крыле, где находились кабинеты экспертов, запах чувствовался еще сильнее – и это было необычно, секционные располагаются в противоположной части здания этажом ниже. Как правило, пахнет в нашем коридоре исключительно цветами. Маринка (как эксперт руки из задницы, но цветы растут у нее, словно бешеные; думаю, если она веник в горшок воткнет, то он обязательно вырастет в какой-нибудь симпатичный бамбук) постаралась, оранжерею устроила. Любой ботанический сад нашим розам обзавидуется. Только вот если внизу находится уж очень «лежалый» труп – тогда, действительно, чуть попахивает. Как сегодня.
– Мужчина-то симпатичный? Ой, Валер, ну вот никогда бы не подумала, что ты такой нежный. Дышать нечем, надо же! Слушай, дай денег!
Я вру и издеваюсь. Конечно же, никакой мой начальник не нежный. Все в порядке у него с принципами восприятия. Вот честно – меня аж трясти начинает, когда к нам кто-нибудь из ментов или следаков забежит, а потом нос воротит. «Страшно, противно, пахнет плохо». Родные вы мои! Не обижайтесь, но вы в этой жизни ничего не соображаете! Это по улицам сегодня ходить страшно. Наркоман за пятьдесят рублей ножиком как пырнет – и плевать он хотел на детей ваших малолетних и прочие жизненные обстоятельства. В морге, я вас уверяю, намного безопаснее, приличнее и спокойнее. Только вот не пугайтесь, если встретите странного парня, гуляющего по коридорам с головой женского манекена. Это мой сосед по кабинету Витя. Когда от него ушла жена, он приволок к нам эту страшную пластмассовую бабу и сказал, что отныне она – его любовь навек. Спорить я не решилась: все-таки развод, как ни крути, серьезный стресс. В праздники, слегка подшофе, Витя выносит свою любимую на прогулку. В наших тускло освещенных коридорах вид шкафообразного парня, с умильной мордой лица прижимающего к груди блондинистую голову – зрелище, действительно, не для слабонервных. В общем не пугайтесь, если что, это Витя. И у него теперь такая любовь.
Но я вообще про Валеру начинала рассказывать. Он – уникум, таких больше нет. Когда особо упертый следователь захотел что-то уточнить по вскрытию бомжа, а эксперт, работавший с тем телом, по закону бутерброда ушел в отпуск, начальник сам в подвал полез, поковырялся в полуразложившемся гнилье. И ничего, корона с головы не упала. Кстати, ему с его высоким ростом в наших катакомбах было действительно очень неудобно, мог и послать кого-нибудь из подчиненных для выполнения столь «приятного» поручения.
Что-что? Почему в подвале морга гниют трупы? Понятия не имею. Холодильники не резиновые, к тому же «свежий урожай» каждый божий день подвозят. Не знаю, что за служба ведает захоронением за госсчет, но работу свою она выполняет хреново. В подвале скапливаются сотни тел, их просто не забирают из морга. Перед тем как спуститься вниз, мы заматываем обувь полиэтиленовыми пакетами. А что делать – весь пол залит вытекающей из трупов жидкостью, при прямом соприкосновении с которой туфли можно выбрасывать, запах смерти сильнее любых моющих средств. Валерка как-то построил этих козлов из службы захоронения – они увезли часть трупов, теперь тела лежат по крайней мере в один слой. Наверное, надо постоянно теребить эту контору на предмет похорон – бомжей осталось все равно много, у них часто случается туберкулез, а от этой инфекции маска не защищает. Ну что за дела, а?! Никому ни до чего нет дела! Убила бы – если бы только знала кого. Единственный плюс всего этого инфекционного рассадника – можно без проблем разыскать «своего» бомжа, если следователь решит, что эксперт что-то пропустил.
Почему эксперт может что-то пропустить? Как бы это помягче сказать. Уж не знаю, кем рассчитана годовая норма вскрытий на одного эксперта – 100 трупов. Считается, что это много – вроде бы в ближайшее время утвердят показатель 85 вскрытий в год. А реально у меня лично только в прошлом месяце было 89. Граждане, не убивайте друг друга с таким энтузиазмом, пожалейте судебных медиков! Что ж это такое творится – годовая норма работы в месяц?!
– Не знаю, симпатичный ли мужчина, – Валера взял стоящую на столе табличку, завертел ее в тонких длинных пальцах. «У всех заботы, у меня – забавы. У всех работа – у меня игра. У все проблемы – у меня задачки на сообразительность». Что-то есть в этой фразе, которую шеф распечатал на принтере, заламинировал и иногда перечитывает. Я собираюсь завести себе такую же табличку, но все время забываю. – От него осталось... Мало что от него осталось, в общем. Только ясно, что мужчина. А денег я дам потом, после зарплаты, хорошо?
– Плохо! Так что за труп? Значительные гнилостные изменения или расчлененка?
– Гнилая расчлененка. Пока только туловище у нас.
– Ладно, побежала работать.
Я тороплюсь в свой кабинет и провожу аутотренинг: надо просить у коллег деньги хотя бы через день.
Мне нужна уйма денег! Нет, не буду скромнее, слышать ничего не хочу! Я же не для себя стараюсь! Для собачек, шавочек ненаглядных, дворян моих мохнатых-усатых-хвостатых. В городе так много бездомных собак... А я помогаю одному из приютов, в котором содержатся животные. Нет сил видеть песиков, которых тьма-тьмущая ошивается возле помоек. Больные, хромающие после аварий, плешивые, недоверчивые. И это ведь люди сделали их такими. Предали и забыли, равнодушно оставив в каменных джунглях наедине с голодом, чумкой, клещами, лишаем и бесконтрольным размножением, увеличивающим собачьи страдания в геометрической прогрессии. В приюте собакам лучше: сыты, здоровы, не мерзнут. Но сколько средств требуется на этих бедолаг! Бюджетного финансирования никакого: все строится на частных взносах и энтузиазме сотрудников. У меня давно сформировалась такая привычка: сначала здороваюсь с человеком, потом сразу прошу денег. Раньше еще пыталась прощупать на предмет пристраивания собак: «Вам нужен щеночек! Собака – счастье!» Отучаюсь, отучаюсь. То, что легко дается, не ценится. К доставшемуся на халяву – никакого снисхождения. Погрызла собака диван, написала на пол – хорошо, если в приют перезвонят, мол, заберите. А ведь очень часто – просто за дверь. Ох, ну если медведя можно плясать заставить – что, нельзя пса приучить пипи на улице делать?! Нет необучаемых собак, есть тупые хозяева, люди-звери! Не могу больше узнавать, что шавочку, взятую вроде бы хорошей семьей, выбросили на улицу. Средства собирать могу, пристраивать собак – уже нет, что-то там в душе оборвалось, лопнуло, что-то, отвечающее за надежду и веру людям...
Витя в отпуске, так что выгонять мне перед разоблачением из кабинета просто некого. Головы его любимой женщины стесняться глупо. И потом, мы с ней подружки по несчастью, одинаково страдаем от Витиных сигарет, я кашляю, у нее волосы сереют. В общем, все условия для стриптиза, и я быстро раздеваюсь, снимаю с себя все до белья. Одежда мгновенно впитывает запахи, не хочу тащить за собой острый морговский шлейф. Вариант накинуть халатик – не про наше ведомство, приходится полностью переодеваться. Мои рабочие брюки, пижамка – всегда голубые или салатовые. Не люблю белые халаты, скучные они какие-то.
Вдох-выдох, вдох-выдох! Глубже, чаще!
Все в порядке, пока спустилась к секционным, принюхалась наконец.
Санитар негодующе сверкнул глазами. Худенький, в интеллигентных очечках. Но все равно...
Я тебе позыркаю, сейчас как позыркаю! Тебя сюда на работу враги привели, в кандалы заковали? А если сам пришел – то не выпендривайся, эксперт знает, что ему делать, а твое дело – труп на каталке привезти, не философствовать, не сверкать тут гляделками! Вообще, наши санитары – отдельный и не очень веселый разговор...
Заждавшийся меня мужчина уже положен на стол. Не такой уж он и страшный, бледно-зеленовато-серый с облезлой надкожицей. Сам серый – половые органы розовые. По-разному расположены сосуды – и процессы гниения развиваются не одинаково. Руки, ноги и голову мужчины пока не подвезли. Интересно, найдут ли? Туловище на секционном столе выглядит довольно небольшим.
В общем, бывает и хуже – догнивают до грязно-зеленого цвета, с гнилостной эмфиземой и отслаивающейся надкожицей, частью в виде пузырей с мутно-красной жидкостью.
Ссадин и ран (кроме линий отделения конечностей) на туловище моего усеченного парня при визуальном осмотре нет. По башке его шандарахнули, что ли? А потом расчленили. Что ж, меньше работы, пока, во всяком случае, не надо в черепе ковыряться. Не Берлиоз мой парень – край остатков шеи неровный, тут не отрезали, похоже, пилили, никакого трамвая, вероятнее всего ножовка...
– Разденьте его.
– Там блохи!
– Это у животных блохи, а у людей – вши. Не бойтесь, они не прыгают. Разденьте же его, в конце концов, это ваша работа!
– Вам надо, вы и раздевайте. Блохастый, вшивый – мне без разницы, вон, шмотки его аж шевелятся. В постановлении что написано? Нет видимых телесных повреждений. Вы глаза его смотрели? Да он явно паленой водкой траванулся. Разденьте, разденьте! Ребенок у меня дома маленький.
– У меня тоже ребенок. Но, понимаете, я сама не справлюсь...
Прислушиваясь к тихому нерешительному голосу нашей вежливой Лары, работающей за соседним столом, начинаю медленно закипать.
Умные санитары стали. Без фиги в кармане не подходи. Ты ж понимаешь, уже и причину наступления смерти определил, звезда моя незаходящая! По глазам! Ну-ну, сивушные масла и метиловый спирт в сетчатке разглядел, деятель!
Сейчас выдам по полной, все ему скажу. И что на месте происшествия мог быть такой же эксперт-чистюля – вшей испугался, тело не осмотрел. И что указания Лариски надо не обсуждать, а выполнять.
Хотя, строго говоря, Лара действительно может ковыряться и в одетом трупе.
Но что, если этот бомж вшивый на самом деле никакой не бомж, и отыщутся родственники. И вот будет картина: одежды нет, не предъявишь ее всю в кровище – значит, конечно, в морге украли. Причем закусывая бутербродом над освежеванным телом родственника. Убила бы некоторых писателей и сценаристов. Дебилы какие-то! Извращенцы! Придумать же такое – есть в секционных!
Я собираюсь разразиться воспитательной речью, откладываю скальпель, подхожу ближе.
И тут у меня звонит телефон.
«Кто-то из следователей», – мелькает мысль.
Кипение возмущенного разума сразу же становится еще активнее. Хуже писателей – только следователи. Или следователи все же лучше? Писатели – извращенцы и дебилы, следователи – просто дебилы. Итак, саму себя убедила: следователи будут все же получше пишущей братии. Но как они при таком микроформатном мозге преступников ловят – для меня большая загадка. Вчера вскрывала тельце удушенного нелюдью-мамашей новорожденного младенца. В вопросах на разрешение эксперту следователь пишет: «Могли ли нанесенные повреждения быть причинены при падении с высоты собственного роста?» Рост новорожденного младенца! Ага, упал! Упал-отжался! Там такой четкий был след странгуляционной борозды на шее! Но нет – у следователя мало того, что следы механической асфиксии образуются при падении с высоты собственного роста, так еще падают с этой самой высоты новорожденные детки! Блин, нет слов!
Пока я стянула перчатки, санитар шустро испарился, оставив бедную Лару наедине с одетым трупом.
– Ничего по телефону не скажу, некогда мне, приезжайте, поговорим. Тоже мне, моду завели: Писаренко, скажи то, объясни это! – заорала я, невольно наблюдая за шевелящимся от вшей воротником куртенки Лариного «клиента». Не люблю вшей, а опарышей вообще ненавижу. Они, когда жрут, тепло выделяют, и извиваются в мясе, гады, как-то весело и довольно. – Вы по расчлененке? Я только ее взяла, толком еще ничего не посмотрела.
– Наталия Александровна, я по соединенке. Хочу пригласить вас на свою свадьбу.
Андрюша Соколов! Андрей!
Я его узнала. Не со всеми интернами сохраняются хорошие отношения. Но иногда вот получается же. С ним мне очень интересно общаться. Наверное, ему тоже – профессиональной необходимости друг в друге давно нет, но Андрей всегда поздравляет меня с праздниками, звонит.
Однако же свадьба... Я вряд ли ошибаюсь, у меня безразмерная голова, вмещающая вагон и маленькую тележку информации. И мне четко помнится: в интернатуре Андрей был женат, кольцо обручальное вместе с перчатками все стягивал, и я ему советовала его не носить, потеряет, жалко же будет.
– Что, дорогой, вздумал отыскать себе девочку посвежее?
– А что делать, прежняя нашла себе лучшего парня. И, поскольку ваше сердце, а также печень, почки, легкие и все такое отданы другому...
Люблю Андрея. У него все в порядке с чувством юмора. И он прощает мне иногда не самые тактичные выражения. Я пыталась раньше научиться сначала думать, потом говорить. Не получилось. Сейчас уже даже не пытаюсь, я такая, и это не лечится.
– Вы приедете?
– Неа, нет, конечно.
Ему можно не объяснять причины отказа. Он давно работает, и в Санкт – Петербурге то же самое, что и в Москве. Вал, снежный ком. Стоит пару дней не позаниматься оформлением экспертиз – потом такая лавина, голову от компьютера не поднять.
Нет, я не смогу поехать. Хотя очень приятно, что Андрей меня пригласил.
Как я соскучилась по родному городу! Угораздило же меня замуж выйти за москвича. Ну и что – ни Невского, ни белых ночей, ни разлетающихся мостов. Что за жизнь у меня, а?..
– Наталия Александровна, мы будем отмечать свадьбу в старинном замке. Там лес, озеро. Вы можете взять с собой ваш мольберт.
Вот же змей-искуситель! Как я люблю рисовать! Красота природы, лиц, жизни меня переполняет, я хочу делиться тем светом, который вижу. А еще я убегаю в свои картины, когда мне плохо. Невозможно не реагировать на работу, полностью абстрагироваться. Эксперт – существо не очень-то эмоциональное и со специфическим чувством юмора. Но мы ведь тоже живые, мы люди, и нам больно видеть чужую боль. Все равно всегда больно. Молодого на стол положат – а он красивый. Красивый, Господи, ему бы девчонок целовать, а у него живот огнестрелом разворочен. Родители такого в коридоре воют – мимо них пробегаешь, а в глазах темно, Господи, Господи, пережить свое дитя, дай им сил через все это пройти. Вот и рисую, чтобы забыть все это, рисую, когда плохо; зиму, ночь, осеннюю серую слякоть...
– Наталия Александровна, какое нам оборудование сейчас для гистологии закупили. В Москве такого нет!
Все-таки не зря я симпатизирую Андрею. Умный мальчик, вот уже сколько целей поездки обозначил. Без цели мне скучно. Не люблю отдыхать, ходить в гости, шашлык-машлык вообще терпеть ненавижу. Скучно, не интересно. Но цель, с целью все по-другому! В любом вроде бы напрасном времяпрепровождении появляется смысл. Кажется, Андрей все про эту мою особенность понял. Хотя, что там понимать! Я прямолинейна, как столб, разобраться, что к чему совершенно не сложно...
* * *
Про обед забыла совершенно. К нам принесли чемодан обгорелых костей. По мелочи там уцелело, фрагменты одежды, немного мягких тканей, части внутренних органов. Похоже, это – останки двух человек, в чемодане явственно угадывалась пара черепов, визуально, оба мужские. Все кости были обсыпаны оплавившимися закопченными шариками.Дробь? В таком количестве – горстями?
Стало любопытно, я понеслась на экспертизу, девочки определили минимальное содержание металла.
Похоже, декоративная отделка, бисер. Но почему его так много? Расшитые платья? Сценические костюмы? Погибли актрисы? Однако же – мужские черепа. Может, покойные были нестандартной сексуальной ориентации и напяливали на себя бабские шмотки?
В нашей работе часто возникает множество вопросов, важна каждая мелочь. Как я люблю, когда пазл складывается в четкую, как будто бы своими глазами увиденную картину. И как цепляет, если что-то не понятно.
Строго говоря, кости достались другому эксперту. Но все равно – плакал мой обед, пробегала, любопытство кошку сгубило. Хотя по мне, так те минуты, когда ждешь результата работы коллег, а в голове сверкают молнии предположений, стоят любого антрекота или борща.
«Рыжая, ты сумасшедшая, – твердят все вокруг. – Своих экспертиз мало?»
Мне – мало. Ну вот уродилась такая – жадненькая. Все интересно, всегда больше всех нужно.
Не понимаю уставших от жизни сонных людей. Или, может, мы с ними живем в разных мирах? Мне каждый день несет множество открытий и счастья. А как здорово – нестандартные ситуации, необычные приключения...
Намотав пару километров по коридорам, я, наконец, обосновалась в своем кабинете с твердым намерением напечатать экспертизу по расчлененке. Самое муторное из сегодняшних вскрытий, и много писанины. Пока голова свежая – надо работать, а на ночь себе оставлю экспертизы попроще. Да, именно на ночь, все эксперты делают это. Мой рабочий день длится минимум до часа-двух. А в десять уже начинаются вскрытия. Выходных, как правило, нет, если хвосты не подчистишь – на следующей неделе утонешь в работе, забудешь какие-то детали...
«А может, стоит взять неделю отпуска и съездить в Петербург? – мелькнула коварная мысль. И сразу же наплодила себе подобных: – Кстати, надо проверить, как там наша квартира, давно не была. И порисовать можно – у петербургской осени другие, чем у московской, краски. По Андрею тоже соскучилась, и любопытно посмотреть на его жену, и...»
– Молчать! Труд облагораживает человека! – рявкнула я сама на себя. Чего не сделаешь в воспитательных целях.
Затем, включив кряхтящий от старости компьютер, прилежно застрочила: «Труп доставлен на вскрытие в виде одной части – туловища. Кожные покровы неравномерной окраски: преимущественно бледно-зеленовато-сероватые осклизлые, с полями подсохшей желтоватой, буро-желтоватой кожи на передней поверхности туловища, с подсохшей темно-красновато-бурой кожей на спине. Трупные пятна не различимы. Линия отделения головы проходит справа и сзади в верхней трети шеи, слева и спереди – в средней трети шеи. Спереди на уровне хрящей гортани линия отделения углообразная, вершиной обращенная вниз, с двумя линейными надрезами, направленными на нижнем крае отделения вправо...»
Открылась дверь, и я, не отрывая глаз от монитора, пробормотала:
– Привет! Слушай, денег дай!
Мне показалось, в кабинет забежал Сергей, наш эксперт. Он часто приходит, отсыпает в свою чашку чай или кофе из стоящих рядом с чайником жестянок. Денег на собак не дает принципиально. Говорит, для меня ему ничего не жалко, а помощь приюту – глупость. Сам он глупый, хотя и не жадный: с зарплаты покупает мне пачку чая и банку кофе, а еще вкуснющие крекеры.
– Когда уже ты, наконец, денег дашь?
– А много вам нужно? Здравствуйте, Наталия Александровна. Знаете, мне вообще-то коллеги говорили, что к вам с молоком надо приходить. Но если нужны деньги...
Следователь. Растерянный, молодой, лет двадцати пяти. Покраснел, поставил на стол сине-белый пакет, вытащил из пиджака портмоне. А затертое, а тощее (как и владелец). Пора прекращать этот цирк. Какая же я все-таки стерва!
– Извините, перепутала вас со своим коллегой. За молоко большое спасибо, хотя это лишнее.
Не знаю, насколько у меня вредная работа. Люблю ее, получаю удовольствие, когда все понимаю. И потом, я фартовая. Туберкулез – слава богу – минует. Когда вскрываю наркоманов и случайно режусь сама – анализы на ВИЧ отрицательные. Но молоко... Молоко! Ням-ням. Люблю, как будто бы тружусь на самом вредном производстве. Мне нужен литр в день, или я за себя не отвечаю. «Ты бы еще памперсами мзду брала. Или это следующий этап – после молочка?» – издеваются наши девушки, предпочитающие получать в качестве презентов шоколад. Да и парни, которые по коньяку, ехидничают. Впрочем, мне все их подколки – до лампады. Ну не люблю я ни коньяка, ни шоколада. Чего мучиться-то?
Паренек славный. Примчался за экспертизой, руки дрожат от нетерпения, читает тут же, запоем.
Выронил свои листки из папки; поднять, что ли, а то он так увлечен.
Ага... Не то, чтобы я Шерлок Холмс. Просто кроме Витьки с блондинистой головой его любимой женщины, у нас есть еще одна константа. Такая же привычная, как мешок с пластиковыми баночками для гистологии, о который все вечно спотыкаются. И такая же, на мой взгляд, бесполезная, как ручная пила для вскрытия черепной коробки. Ни разу не видела, чтобы ей, ручной, пользовалась. Санитары работают с электрической фрезой, у нее круглое зубчатое лезвие. Но ручная всегда лежит на столике с инструментами, рядом с большим и малым скальпелями.
Так вот, эта константа – публицистика нашего завбюро Алексея Антоновича. Он, наверное, решил, что журналистика – тоже его призвание, и бодро строчит статьи на темы морали и нравственности. Не уверена, что их печатают. Но любому забежавшему в гости к начбюро человеку секретарь распечатывает публицистический труд шефа.
Да уж, знай наших, читай про высокие материи!
Когда меня удостоили чести ознакомиться с одной из сих концептуальных статьей, я про себя подумала: «Сначала заставил бы кого надо трупы из подвала убрать, это было бы очень нравственно». А потом, наверное, заинтересовалась очередным нетипичным покойником и статейку ту где-то посеяла.
Интересно, этот следователь перепугался? Наверное, первый раз зашел, познакомиться – а тут ему бац-бац и статью о нравственности. Заволновался, небось, бедняга, что именно в его внешности могло натолкнуть на мысль о необходимости такого чтения...
– Я так и думал! – парень отложил экспертизу, расстегнул черную папку, спрятал документ. – Никакое это не самоубийство!
Нетипично счастливое для следователя лицо. А ведь в таких ситуациях они обычно из кожи вон лезут, чтобы дело не возбуждать. Этот же радуется. Молодо, зелено, просто еще не разобрался, что к чему. Впрочем, хотелось бы ошибиться. Буду думать, что паренек вырастет в матерого профессионала, горящего на работе. Мечтать, говорят, полезно. А вдруг сила моей мысли наведет порядок во всех следственных отделах, вместе взятых.
Мальчик тем временем бормочет:
– Подозреваемых нет, но ничего, я справлюсь... Наталия Александровна, а... А в этом здании есть кафе, где можно посидеть? Я бы хотел вас пригласить выпить кофе. Если вы не заняты, конечно же...
Ну вот, еще один. Не скажу, сколько мне лет, а выгляжу я на тридцать. «Генетика. И маму твою за твою старшую сестру принимали», – говорит мой муж Леня. Я с ним спорю, доказывая, что во мне сокрыты неиссякаемые запасы добра. А к хорошим людям время, как известно, лояльно. Тогда Ленька прикидывает, когда я последний раз варила суп, и, не вспомнив, начинает отрицать наличие во мне позитива.
Со внешностью мне повезло. Большие голубые глаза, длинные ресницы, и мне нравится улыбаться. Фигура до сих пор позволяет не ограничивать себя в плане еды и не истязать спортом. 90-60-90 – мой размерчик. Ну и толку от этого? Времени кокетничать все равно нет. Впрочем, а смысл флирта? Замечательный супруг счастливо найден. Пожалуй, я – за приключения во всех сферах, кроме личной. От добра добра не ищут; мне хочется, чтобы в моей семье было тепло, уютно, чисто...
Если ко мне клеится не очень вежливый мужик, я люблю демонстрировать фото со взрослым сыном и внучкой. Не все, правда, верят, принимая сына за мужа, а внучку за дочь.