Страница:
...Не знаю, кто он грузчик или слесарь?
Но я в одном с ним городе живу,
Он не дрожал - он в руки брал железо,
Железом, рвами окружал Москву.
Он тем же шагом мерил мостовые
И в тьме октябрьских памятных ночей.
В те ночи, может быть, Москва впервые
Узнала настоящих москвичей.
Впервые выступила в газете и Мариэтта Шагинян. Статья называлась "На военном заводе". Она посвящена уральским девушкам, работавшим на эвакуированном заводе. С большим теплом рассказывает о них писательница:
"Люди, приехавшие с заводом, вначале недоверчиво относились к девушкам... Но прошло три дня. И то, что было за суровыми, замкнутыми лицами уральских девчат, стало постепенно проясняться. Длинный ряд предков, сидевших над кропотливой ручной работой; мастерство, передаваемое с молоком матери; большой наследственный дар внимания и терпения; гибкая и умная рабочая рука, редчайшая выносливость, ясный, рабочий здравый смысл! "Ай да уральские девчата", - стали говорить друг другу опытные мастера".
* * *
Сенсацией, если позволительно употребить такое слово, сегодняшнего номера является статья доктора медицинских наук военврача 3-го ранга И. Липковича "Редчайший случай в хирургии". Теперь я эту статью назвал бы более точно: "Два героя - солдат и врач".
История эта такова. Красноармеец Николай Быстриков во время наступления одной из наших частей Ленинградского фронта был ранен немецкой пятидесятимиллиметровой миной. Мина, пробив насквозь правое плечо и раздробив правую плечевую кость, не взорвалась, она застряла в плече. Мужественный солдат подумал в те минуты не о себе. Он боялся, что, спасая его, может подорваться кто-нибудь из его товарищей. Санитары не испугались, не оставили раненого. Привезли на пункт первой помощи, а затем в медсанбат. Дежурный хирург военврач 3-го ранга Пахман, прежде чем приступить к операции, собрал свою бригаду:
- Операция сложная и очень опасная. Никому не приказываю мне помогать. Только - добровольно...
Все остались на своих местах. Действуя с величайшей осторожностью, ибо в этот момент он был и хирургом, и минером, Пахман приступил к операции. Можно представить себе, в какой тревоге был весь медсанбат. Доктор спокойно извлек мину и передал ее приглашенному для консультации артиллеристу. Тот осмотрел ее и сказал:
- Счастливцы вы...
Быстриков хорошо перенес операцию и скоро стал поправляться.
К статье дано фото: на госпитальной кровати лежит могучий мужчина, прямо-таки атлет, и у него в правом плече - мина. Так сказать, "вещественное доказательство" происшествия.
Уже под самое утро, когда принесли сигнальный экземпляр "Красной звезды" и можно было пойти поспать, мне положили на стол набранную и сверстанную подвалом для следующего номера газеты статью военкома дивизии В. Шевченко "Точка опоры". Я бегло глянул на текст и, как ни слипались глаза, стал внимательно читать.
В отличие от многих статей о доблести и мужестве, эта повествовала о тех, кто споткнулся, у кого боевая жизнь пошла вкось и вкривь.
Вот история, случившаяся с одним из младших командиров. При неудачном обращении с оружием он сам себя ранил. Храбрый, не раз проверенный в бою человек, соврал, что его ранила немецкая пуля. Другой случай - с лейтенантом. Он не был трусом и паникером, но во время бомбежки и артобстрела проявлял излишнюю нервозность, что вызывало насмешки окружающих. Это, понятно, не "работало" на его авторитет.
Рассказывая подобные случаи, комиссар дивизии размышляет об искусстве партийной и политической работы. Главное - знать человека, его способности, его мысли, его душу, взвешивать все сильные и слабые стороны его характера, выбрать правильный, нестандартный подход к нему, в самом человеке находить точку опоры, чтобы помочь ему преодолеть слабости. Дело как будто ясное. Но в боевых условиях все приобретает особое значение.
Военком догадывался, как был в действительности ранен младший командир. Он хорошо знал его и понял, что человек, не раз смотревший в глаза смерти, солгал, стыдясь своего нелепого ранения. Младший командир сам разберется в совершенном поступке. Так оно и случилось. Он сам пришел к комиссару и повинился. Его не стали наказывать за вранье, рассудили, что для этого человека достаточно осознания своей вины.
В истории с лейтенантом комиссар действовал по-иному. Нервы на войне укрепляют не бромом и не валерьяновыми каплями. Лейтенанта стали посылать на операции, где он мог рассчитывать только на собственные силы. В одной из операций он во главе с небольшой группой бойцов сумел удержать очень важную коммуникацию и окончательно восстановил веру в себя как командира.
Эти и другие примеры свидетельствовали, что арсенал партийной и политической работы с людьми на фронте неисчерпаем...
* * *
Только что вернулся с Западного фронта Петр Павленко. Зашел ко мне. В руках у него несколько листиков, плотно исписанных сверху донизу. Спросил его, о чем он написал.
- О ничейном поле. Ты знаешь, что такое ничейное поле? Что там бывает?
И вручил мне свои листики, на первом наверху название "Благородный подвиг".
Ничейное поле! Немало и я сам их за войну перевидал. По-разному их можно было назвать. И полем битвы. И полем тишины. И полем солдатской судьбы. И полем трагедий. На этом поле не ходили, а ползли. Оно просматривалось. Оно простреливалось. Ползли, чтобы вынести оттуда оставленное оружие. Это был подвиг. Ползли, чтобы вынести оставшихся на поле раненых. Это был еще больший подвиг.
А вот то, о чем с обжигающей силой рассказал Павленко. На этом поле погиб храбрейший из храбрых - командир полка полковник Комаров. Три бойца под густым минометным и пулеметным огнем врага, пренебрегая опасностью, отправились туда, чтобы вынести его тело и предать его земле с почестями.
"Окончатся сражения, и каждый могильный холм станет вехой героизма и самоотверженности. Историк отметит его как деталь сражения, географ - как часть ландшафта, поэт - как холм славы, и возникнет имя Комарова в памяти народной, чтобы вечно жить в ней. Слава осенит храбрецов, спасших от поругания прах доблестного командира".
Очень животрепещущую и благородную тему поставил Петр Андреевич.
* * *
В номере небольшая заметка Эренбурга с интригующим заголовком "Дело табак". Язвительная заметка. Вот она:
"На войне всякое случается: бывает, что есть табак, нет бумаги, бывает, есть бумага, нет табаку. Но немцы решили всех перехитрить: они курят бумагу и говорят, что это - табак.
Нашими бойцами захвачен следующий приказ командующего 17-й германской пехотной дивизией от 13 февраля 1942 г.:
"Трудность импорта табака вызвала необходимость применения в сигарах специально обработанной бумаги. При выдаче таких сигар в частях нужно указывать, что это не брак и что такие сигары не являются результатом саботажа. На основании произведенных опытов можно не опасаться вредного действия на здоровье курящих".
Конечно, немцы - специалисты на эрзацы. Они выдают опилки за мед, войлок на деревянной подошве за валенки и Геббельса за человека. Неудивительно, что они могут курить "специально обработанную бумагу" и думать, что курят табак.
Пусть курят. Бумага им ни к чему. Могут не печатать речей фюрера. Могут и не записывать, сколько свиней они украли. Обойдутся и без письменности. Но обидно, что такие обезьяны наводят в Европе "новый порядок"... Впрочем, скоро их "порядку" конец. Когда приходится уговаривать фрицев, что сигары из бумаги - не саботаж, но государственная мудрость - плохи дела. Даже, пожалуй, фриц, затянувшись, скажет: "Дело табак".
К этому я могу добавить, что эти немецкие сигареты я сам потом видел. Это было на 4-м Украинском фронте, где я служил под конец войны начальником политотдела 38-й армии. Зашел ко мне мой адъютант капитан Петров, показывает пачку трофейных сигар и говорит:
- Товарищ генерал, сейчас вы увидите один фокус...
Взял стакан, воду, раскрошил одну сигару и опустил ее в этот стакан. Вода окрасилась в какой-то коричневый цвет, в ней поплыли тонкие полоски бумаги. В эти минуты я и вспомнил фельетон "Дело табак"...
17 марта
Совинформбюро опубликовало материалы "По поводу очередной брехни берлинского радио". К этой публикации мы имели прямое отношение. Третьего дня я был у А. С. Щербакова. После беседы по текущим делам он показал мне перехват берлинского радио о якобы крупных успехах гитлеровских войск в районе Старой Руссы. Согласно этому сообщению, не мы окружили немецкую группировку, а гитлеровцы окружили и уничтожили наши войска, в том числе и 7-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Александр Сергеевич и попросил меня поручить нашему корреспонденту по Северо-Западному фронту прислать материал для Информбюро: "Через нас он пойдет по всему свету".
Немедленно ушла телеграмма спецкору Ефиму Гехману, а через день мы уже получили статью командира 7-й гвардейской дивизии Ведина, которая сегодня опубликована в газете с комментариями Совинформбюро. Словом, корреспондент сработал оперативно и точно. Но это было связано с приключением.
В штабе 11-й армии спецкор выяснил, что 7-я дивизия находится в 100 километрах. Надежных дорог нет. Тогда Гехман решил полететь туда на самолете "У-2". Взлетели. Пилот взял курс на юг, чтобы обойти Старую Руссу. Казалось, опасное место уже позади, как вдруг откуда ни возьмись в небе показался "мессершмитт". Обнаружив наш самолет, он быстро догнал его и полоснул пулеметной очередью. Гехман заметил, что летчик как-то обмяк, спина его бессильно склонилась к борту, самолет начал терять высоту. Но, к счастью, земля уже близко. Вот лыжи скользнули по снегу, и машина уткнулась в сугроб. Видно, ремни были плохо пристегнуты, и спецкора выбросило метров на десять из самолета. Прибежавшие наши солдаты помогли вытащить летчика из кабины. Вскоре появились деревенские сани - в них уложили раненого летчика. Сдав его на попечение медиков, Гехман на санях отбыл в дивизию.
Командир дивизии Е. В. Бедин радушно встретил нашего корреспондента. Комдиву, видимо, было приятно, что его соединение, затерявшееся в северной глухомани, отыскал московский журналист, специально прилетевший сюда с валдайских высот. Узнав о брехне фашистского командования, Бедин сказал:
- На бумаге они кого хочешь уничтожат, но 7-я гвардейская била, бьет и будет бить немецких захватчиков...
Статья написана. Но как ее передать? У дивизии есть только радиосвязь со штабом фронта. Тогда Бедин посоветовал спецкору пробиться обратно к штабу армии, но не по воздуху - самолетов в дивизии нет, - а по земле. "Через час, примерно, будут готовы аэросани", - сообщил комдив.
Бесконечных пять часов шли сквозь снежную пургу и заносы аэросани. Фанерную кабину продувало насквозь, лыжи прыгали по окаменелым кочкам. Уже в сумерки добрались они до деревни, где разместился штаб армии. Не отогревшись, Гехман прежде всего направился на узел связи и продиктовал по Бодо статью Бедина. Лишь после этого он пошел к корреспондентской избе. Открыв двери, он застал печальное застолье. У всех были грустные лица видно, неожиданное горе пришло только что. Оказалось, что Гехман попал на... собственные поминки. В полк связи сообщили, что вылетевший в 7-ю дивизию самолет сбит немецким истребителем, тяжело раненный пилот вывезен в медсанбат, а труп погибшего пассажира не обнаружен. Вот почему друзья Гехмана, спецкоры других газет, а также кинооператор Роман Кармен и писатель Александр Розен, оказавшиеся в этой избе, решили почтить память погибшего товарища. Нетрудно представить себе выражение их лиц, когда в дверях появился живой и невредимый, даже румяный с мороза Ефим Гехман. Пришлось "покойнику" выпить штрафную.
На войне такое бывало; не часто, но все же бывало...
* * *
Напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза летчику-истребителю Тимуру Михайловичу Фрунзе. В газете - большой, на две колонки, портрет молодого человека с ясным мужественным лицом и пронзительными глазами. Опубликован и рассказ о его геройстве в бою с вражескими летчиками. В паре с лейтенантом И. Шутовым они прикрывали наши наземные войска в районе Старой Руссы. Вдруг в небе появились 30 фашистских бомбардировщиков, которых сопровождали 8 истребителей. Наши летчики смело бросились в атаку и сбили ведущий самолет противника. Это вызвало замешательство в строю немцев. Бомбардировщики рассыпались в разные стороны и стали сбрасывать бомбы на свои войска. Однако силы были неравные. Сбили самолет Шутова. Тимур Фрунзе остался один и продолжал бой.
В сообщении спецкора было сказано, что Тимур вел бой до последней минуты жизни и его награждение - посмертно. Но эти строки мы не напечатали. Читатель может спросить: почему? Об этом я еще расскажу...
* * *
Любопытная заметка пришла от нашего корреспондента с Южного фронта "Меткая стрельба из винтовок по самолету". Спецкор сообщает о таком примечательном эпизоде. По фронтовой дороге шел обоз с боеприпасами. Неожиданно из-за облаков вынырнул немецкий бомбардировщик и стал пикировать на колонну подвод. Красноармеец Кузьмин, сопровождавший обоз, не растерялся. Он дал команду: "По самолету огонь!", бойцы стали стрелять из винтовок. И удачно. Самолет задымился и пошел на снижение. Два бойца - Коваленко и Сертынов - быстро выпрягли лошадей и помчались к месту посадки самолета. Немецкие летчики пытались спастись бегством, но были схвачены бойцами.
В первые месяцы войны огонь из винтовок по вражеским самолетам был делом редким. Разные были причины, но главная, пожалуй, состояла в том, что многие считали, что огонь из винтовок но самолетам - это стрельба "в белый свет, как в копеечку", лишний расход патронов. Опыт показал, что это не так.
В редакции эта тема очень занимала Петра Коломейцева. Он был прямо-таки одержим желанием сбить из винтовки немецкий самолет, стрелял но ним из любого положения - из окопа, кювета и даже просто находясь в поле или на шоссе. Сбить самолет ему не удавалось, но если он узнавал, что в какой-то части из стрелкового оружия подбили вражеский истребитель или бомбардировщик, он немедленно мчался туда, расспрашивал все до мельчайших подробностей и непременно писал об этом. Он настойчиво объяснял, что дает дружный залповый огонь по самолетам противника.
- Прежде всего ограничивает его возможность вести прицельное бомбометание. Очень важна моральная сторона: одно дело - сидеть или лежать в "щели" или кювете, спрятав голову, и ждать, пронесет или не пронесет нелегкая. Другое - когда стреляешь по врагу. Ты в бою, ты боец. А потом, добавлял с улыбкой, - сбитый самолет ведь неплохой трофей.
И под нажимом Коломейцева мы печатали в "Красной звезде" на эту тему корреспонденции, статьи и фото. Вот и сегодня опубликована статья "Пехотное оружие против авиации". А через несколько дней - великолепные снимки Олега Кнорринга с Западного фронта. На одном - большая группа бойцов в маскхалатах, они лежат на поляне лицом вверх и из винтовок стреляют по самолету, на другом - красноармейцы, тоже в маскхалатах, высунулись из окопов и ведут огонь по самолету противника из винтовок и ручных пулеметов.
А сегодня Петр Илларионович зашел ко мне и потребовал, чтобы дали передовую статью, заголовок которой он уже определил: "Пехотный огонь по самолетам врага!"
- Хорошо, согласен. Пишите...
Для передовицы он собрал интересный материал. Добыл в ряде дивизий сведения о подбитых винтовочным огнем немецких самолетах. Например, 92-я стрелковая дивизия сбила 62 самолета, 65-я - 25 самолетов, 10-я гвардейская и 259-я стрелковая дивизии - по 21 самолету. Эти данные он и привел в передовой статье. И хотя мы далеко не всегда называли номера дивизий, но на сей раз для вящей убедительности это сделали. Разыскал Коломейцев в трофейных документах любопытный приказ командующего 23-го немецкого армейского корпуса. Признавая потери немецкой авиации от винтовочного огня, он предупреждал: "Атакованные русские всадники соскакивают с лошадей, кладут винтовки на седла и стреляют из такого положения но атакующим самолетам. Пехота ложится на спину и стреляет в воздух..." И это вошло в передовую. Автор безоговорочно требовал вести пехотный огонь по самолетам. Была даже такая фраза, над которой я было занес карандаш: "Тот командир, который не использует полностью свои огневые средства для отражения атак с воздуха, совершает преступление".
- Не будем бросаться словами, - сказал я автору. Коломейцев настаивал. Оставили, как было...
Что же касается того огня по самолетам, который при каждой представившейся возможности вел лично Коломейцев, то это было предметом постоянных редакционных шуток. Но он на это не реагировал, прятал улыбку и отмалчивался...
20 марта
В номере газеты выделяется большая трехколонная статья нашего сотрудника, историка по специальности, дивизионного комиссара Михаила Галактионова "Потеря немецкими войсками преимущества внезапности". Пожалуй, это одно из первых обстоятельных выступлений на столь важную тему, как стратегическая внезапность. Статья рассматривает ее в разных аспектах. Хочу остановиться на одной из формулировок, которая воскресила в моей памяти то, что произошло после опубликования статьи. Вот этот абзац, выделенный полужирным шрифтом:
"Пусть сколько угодно болтают Гитлер и его клика для успокоения взвинченных нервов немецкой армии и населения Германии о готовящемся якобы "весеннем наступлении". Этим он может запугать лишь некоторых перепуганных интеллигентиков, а не Красную Армию, советский народ. Инициатива теперь в наших руках, и потуги разболтанной ржавой машины Гитлера не смогут сдержать и не сдержат напор советских войск. Весной, как и зимой, не немцы, а мы будем наступать".
На второй день я был в Перхушкове, у Жукова. Он встретил меня неожиданной репликой:
- Не знал я, что у вас в редакции завелись такие крупные стратеги...
Я понял, что он посчитал наш прогноз преждевременным и нереальным. Стал оправдываться, опираясь на известную директиву Верховного Главнокомандующего в январе, в которой говорилось о том, что 1942 год должен стать годом полного разгрома гитлеровских войск. Жуков не стал вступать со мной в дискуссию. Но мне сделалось ясно, что мы перехлестнули.
Впрочем, в статье Галактионова была еще одна "заноза", за которую мне попало уже не от Жукова, а от своих, а именно от Эренбурга. Я имею в виду фразу о "некоторых перепуганных интеллигентиках", принимающих всерьез угрозу Гитлера о весеннем наступлении. Она перекочевала в статью Галактионова из речи Сталина на параде войск 7 ноября сорок первого года. Именно тогда Сталин сказал: "Враг не так силен, как изображают его некоторые перепуганные интеллигентики". И тогда еще она многих смутила; совершенно непонятно было, кого имел в виду Сталин. И вот, когда появилась статья Галактионова, зашел ко мне Илья Григорьевич, взволнованный, расстроенный, и едко сказал:
- Опять эти "перепуганные интеллигентики"?! Кто же они?..
Что я мог ему сказать? Девять месяцев идет тяжелая, кровавая война. С первых же дней войны советская интеллигенция в одном строю с рабочими и крестьянами на фронте и в тылу. Хотя бы ополчение, куда добровольцами ушли подчас больные, в годах уже ученые, инженеры, писатели, врачи, артисты; многие из них никогда не держали винтовку в руках. Они беззаветно сражаются за Родину, не жалея своей жизни. Это мы знали, это мы видели, об этом писали. Я понимал справедливость упреков Эренбурга. Мне пришлось выбирать между тем, что говорил тогда Сталин, и тем, что было в действительности. Выбрал то, что было в действительности. Больше на страницах "Красной звезды" "перепуганные интеллигентики" не появлялись...
* * *
Наступление войск Западного и Калининского фронтов продолжалось, но, по сути, общего наступления уже не было, шли бои местного значения. Это было очевидно. Теперь ужо бессмысленны, понимали мы, призывы, которые были так важны в прошлые месяцы: "Гнать врага на запад без передышки", "Окружать и уничтожать немцев" и т. п. Ныне появились репортажи, корреспонденции и статьи на другие темы и под другими названиями. В эти дни мы наполняли газеты материалами, отражающими новую обстановку на фронте, такими, как "Некоторые выводы из опыта боев за населенные пункты", "Умелое отражение вражеской контратаки", "Как организована немецкая оборона"... Хочу подчеркнуть, что это был живой опыт, к которому прислушивались не только в войсках, но и в управлениях Наркомата обороны. Работники управлений не только не оставляли без внимания выступления "Красной звезды", но нередко приглашали в наркомат наших специалистов, советовались с ними. Могу привести хотя бы такой пример.
Как уже говорилось, директива Ставки об артиллерийском наступлении появилась в январе, а принципы наступления совершенствовались в дальнейшем ходе войны. Дело это было новое, естественно, не всюду и не сразу было верно понято и освоено. Как раз в эти дни наш артиллерист майор Виктор Смирнов вернулся с Южного фронта и рассказал мне такую историю. В одной из армий предприняли попытку прорвать линию немецкой обороны без артиллерийской подготовки - внезапной атакой. Первую линию вражеской обороны удалось захватить. Но вскоре гитлеровцы, оправившись от неожиданного удара, остановили наши войска. А дело было в том, что при планировании операции допустили ошибку. Командующий артиллерией понял директиву Ставки как вообще отказ от артподготовки, хотя на данном боевом участке противник имел развитую систему оборонительных сооружений и тщательно организовал систему огня.
Это был не единственный факт. Подобные сведения поступали и начальнику артиллерии Красной Армии Н. Н. Воронову. Все это стало предметом обсуждения на специальном совещании, на которое пригласили и нашего Виктора Смирнова. Там говорили о необходимости послать дополнительную директиву в войска, в которой подробно разъяснить суть артиллерийского наступления. Но Воронов решил по-другому:
- Уже была директива Ставки, - сказал он. - Что же снова писать? Директиву на директиву? Пока напишем, пока дойдет до войск, пока начнут прорабатывать ее в различных инстанциях, уйдет немало времени. Попросим "Красную звезду" опубликовать нужный материал.
Так и решили. Статью поручили подготовить начальнику штаба артиллерии генералу Ф. А. Самсонову и В. Смирнову. Под заголовком "Некоторые вопросы артиллерийского наступления" она была опубликована в газете. Своевременная, нужная статья - так ее всюду оценили.
* * *
Обрадовал нас Борис Галин. Он прислал с Южного фронта документальный рассказ "История одной пушки". Писатель услышал ее на огневых позициях нашей батареи в Донбассе. Комиссар батареи Козлов беседовал с молодыми артиллеристами, не нюхавшими еще пороху, и рассказывал историю той самой пушки.
Случилось так, что пушка оказалась без пехотного прикрытия. Ее атаковали немецкие танки. Но пушкари не дрогнули и вступили с ними в единоборство. Пали один за другим бойцы орудийного расчета. Наводчик продолжал бой. Вдруг он почувствовал толчок и удар в голову. Теплая кровь заливала слипшиеся волосы. Оставалось десять осколочных и два бронебойных снаряда. Выстрелил в последний раз наводчик, вынул из пушки стреляющие приспособления - боек с пружиной ударника - и пополз с бугорка. Его подобрали у копны соломы. Словно в бреду, он настойчиво просил:
- Братцы, выручайте пушку...
Вот какую историю об одной пушке узнал и записал Галин. Корреспондент спросил комиссара о судьбе наводчика, жив ли он? Комиссар ответил с какой-то странной интонацией:
- Жив... Это я точно знаю...
"Было тихо, - далее повествует писатель. - Ветер разметал облака, и небо стало светлее и выше. Ко мне наклонился командир батареи и тихонько шепнул:
- Наш комиссар Козлов награжден орденом Ленина. Он-то и был тогда наводчиком этой самой пушки".
22 марта
По-прежнему наши корреспонденты в своих репортажах пишут об усиливающемся сопротивлении врага, о контратаках, о переброске противником свежих сил. Это объясняет читателю, почему мы не двигаемся вперед. Но были и другие причины писать так. Силы и средства наших войск истощились. Недоставало боеприпасов. С удивлением я узнал в свою последнюю поездку в Перхушково, что здесь вынуждены были установить норму расхода боеприпасов: один-два выстрела на орудие в сутки. Ряды войск поредели. Сказалось и переутомление.
Конечно, об этом мы не писали. Нам было известно, как тщательно немецкая разведка изучала нашу газету, пытаясь даже между строк найти нужные для себя сведения. "Красная звезда" попадала к противнику разными путями. Содержание каждого номера газеты передавалось в эфир по нашему радиовещанию, о некоторых материалах сообщала печать нейтральных стран. Геббельсовские пропагандисты старались использовать наши выступления. Недавно "Красная звезда" напечатала материал о подготовке для фронта командных кадров, и вот, ссылаясь на нашу газету, немецкое информбюро объявило, что в "Красной Армии нехватка офицеров и унтер-офицеров" и что это будто бы ставит перед советским командованием "неразрешимую проблему". Ответил им на страницах нашей газеты Давид Заславский фельетоном "Немецкие нервы и фашистское вранье".
Продолжается публикация материалов о боях в районе Старой Руссы. Около месяца назад, как помнит читатель, было опубликовано сообщение об окружении 16-й немецкой армии. Как обстоит там дело ныне? Ответ на вопрос дал наш корреспондент по Северо-Западному фронту Дерман. Он в какой-то мере восполнил отсутствие сообщений Информбюро.
Но я в одном с ним городе живу,
Он не дрожал - он в руки брал железо,
Железом, рвами окружал Москву.
Он тем же шагом мерил мостовые
И в тьме октябрьских памятных ночей.
В те ночи, может быть, Москва впервые
Узнала настоящих москвичей.
Впервые выступила в газете и Мариэтта Шагинян. Статья называлась "На военном заводе". Она посвящена уральским девушкам, работавшим на эвакуированном заводе. С большим теплом рассказывает о них писательница:
"Люди, приехавшие с заводом, вначале недоверчиво относились к девушкам... Но прошло три дня. И то, что было за суровыми, замкнутыми лицами уральских девчат, стало постепенно проясняться. Длинный ряд предков, сидевших над кропотливой ручной работой; мастерство, передаваемое с молоком матери; большой наследственный дар внимания и терпения; гибкая и умная рабочая рука, редчайшая выносливость, ясный, рабочий здравый смысл! "Ай да уральские девчата", - стали говорить друг другу опытные мастера".
* * *
Сенсацией, если позволительно употребить такое слово, сегодняшнего номера является статья доктора медицинских наук военврача 3-го ранга И. Липковича "Редчайший случай в хирургии". Теперь я эту статью назвал бы более точно: "Два героя - солдат и врач".
История эта такова. Красноармеец Николай Быстриков во время наступления одной из наших частей Ленинградского фронта был ранен немецкой пятидесятимиллиметровой миной. Мина, пробив насквозь правое плечо и раздробив правую плечевую кость, не взорвалась, она застряла в плече. Мужественный солдат подумал в те минуты не о себе. Он боялся, что, спасая его, может подорваться кто-нибудь из его товарищей. Санитары не испугались, не оставили раненого. Привезли на пункт первой помощи, а затем в медсанбат. Дежурный хирург военврач 3-го ранга Пахман, прежде чем приступить к операции, собрал свою бригаду:
- Операция сложная и очень опасная. Никому не приказываю мне помогать. Только - добровольно...
Все остались на своих местах. Действуя с величайшей осторожностью, ибо в этот момент он был и хирургом, и минером, Пахман приступил к операции. Можно представить себе, в какой тревоге был весь медсанбат. Доктор спокойно извлек мину и передал ее приглашенному для консультации артиллеристу. Тот осмотрел ее и сказал:
- Счастливцы вы...
Быстриков хорошо перенес операцию и скоро стал поправляться.
К статье дано фото: на госпитальной кровати лежит могучий мужчина, прямо-таки атлет, и у него в правом плече - мина. Так сказать, "вещественное доказательство" происшествия.
Уже под самое утро, когда принесли сигнальный экземпляр "Красной звезды" и можно было пойти поспать, мне положили на стол набранную и сверстанную подвалом для следующего номера газеты статью военкома дивизии В. Шевченко "Точка опоры". Я бегло глянул на текст и, как ни слипались глаза, стал внимательно читать.
В отличие от многих статей о доблести и мужестве, эта повествовала о тех, кто споткнулся, у кого боевая жизнь пошла вкось и вкривь.
Вот история, случившаяся с одним из младших командиров. При неудачном обращении с оружием он сам себя ранил. Храбрый, не раз проверенный в бою человек, соврал, что его ранила немецкая пуля. Другой случай - с лейтенантом. Он не был трусом и паникером, но во время бомбежки и артобстрела проявлял излишнюю нервозность, что вызывало насмешки окружающих. Это, понятно, не "работало" на его авторитет.
Рассказывая подобные случаи, комиссар дивизии размышляет об искусстве партийной и политической работы. Главное - знать человека, его способности, его мысли, его душу, взвешивать все сильные и слабые стороны его характера, выбрать правильный, нестандартный подход к нему, в самом человеке находить точку опоры, чтобы помочь ему преодолеть слабости. Дело как будто ясное. Но в боевых условиях все приобретает особое значение.
Военком догадывался, как был в действительности ранен младший командир. Он хорошо знал его и понял, что человек, не раз смотревший в глаза смерти, солгал, стыдясь своего нелепого ранения. Младший командир сам разберется в совершенном поступке. Так оно и случилось. Он сам пришел к комиссару и повинился. Его не стали наказывать за вранье, рассудили, что для этого человека достаточно осознания своей вины.
В истории с лейтенантом комиссар действовал по-иному. Нервы на войне укрепляют не бромом и не валерьяновыми каплями. Лейтенанта стали посылать на операции, где он мог рассчитывать только на собственные силы. В одной из операций он во главе с небольшой группой бойцов сумел удержать очень важную коммуникацию и окончательно восстановил веру в себя как командира.
Эти и другие примеры свидетельствовали, что арсенал партийной и политической работы с людьми на фронте неисчерпаем...
* * *
Только что вернулся с Западного фронта Петр Павленко. Зашел ко мне. В руках у него несколько листиков, плотно исписанных сверху донизу. Спросил его, о чем он написал.
- О ничейном поле. Ты знаешь, что такое ничейное поле? Что там бывает?
И вручил мне свои листики, на первом наверху название "Благородный подвиг".
Ничейное поле! Немало и я сам их за войну перевидал. По-разному их можно было назвать. И полем битвы. И полем тишины. И полем солдатской судьбы. И полем трагедий. На этом поле не ходили, а ползли. Оно просматривалось. Оно простреливалось. Ползли, чтобы вынести оттуда оставленное оружие. Это был подвиг. Ползли, чтобы вынести оставшихся на поле раненых. Это был еще больший подвиг.
А вот то, о чем с обжигающей силой рассказал Павленко. На этом поле погиб храбрейший из храбрых - командир полка полковник Комаров. Три бойца под густым минометным и пулеметным огнем врага, пренебрегая опасностью, отправились туда, чтобы вынести его тело и предать его земле с почестями.
"Окончатся сражения, и каждый могильный холм станет вехой героизма и самоотверженности. Историк отметит его как деталь сражения, географ - как часть ландшафта, поэт - как холм славы, и возникнет имя Комарова в памяти народной, чтобы вечно жить в ней. Слава осенит храбрецов, спасших от поругания прах доблестного командира".
Очень животрепещущую и благородную тему поставил Петр Андреевич.
* * *
В номере небольшая заметка Эренбурга с интригующим заголовком "Дело табак". Язвительная заметка. Вот она:
"На войне всякое случается: бывает, что есть табак, нет бумаги, бывает, есть бумага, нет табаку. Но немцы решили всех перехитрить: они курят бумагу и говорят, что это - табак.
Нашими бойцами захвачен следующий приказ командующего 17-й германской пехотной дивизией от 13 февраля 1942 г.:
"Трудность импорта табака вызвала необходимость применения в сигарах специально обработанной бумаги. При выдаче таких сигар в частях нужно указывать, что это не брак и что такие сигары не являются результатом саботажа. На основании произведенных опытов можно не опасаться вредного действия на здоровье курящих".
Конечно, немцы - специалисты на эрзацы. Они выдают опилки за мед, войлок на деревянной подошве за валенки и Геббельса за человека. Неудивительно, что они могут курить "специально обработанную бумагу" и думать, что курят табак.
Пусть курят. Бумага им ни к чему. Могут не печатать речей фюрера. Могут и не записывать, сколько свиней они украли. Обойдутся и без письменности. Но обидно, что такие обезьяны наводят в Европе "новый порядок"... Впрочем, скоро их "порядку" конец. Когда приходится уговаривать фрицев, что сигары из бумаги - не саботаж, но государственная мудрость - плохи дела. Даже, пожалуй, фриц, затянувшись, скажет: "Дело табак".
К этому я могу добавить, что эти немецкие сигареты я сам потом видел. Это было на 4-м Украинском фронте, где я служил под конец войны начальником политотдела 38-й армии. Зашел ко мне мой адъютант капитан Петров, показывает пачку трофейных сигар и говорит:
- Товарищ генерал, сейчас вы увидите один фокус...
Взял стакан, воду, раскрошил одну сигару и опустил ее в этот стакан. Вода окрасилась в какой-то коричневый цвет, в ней поплыли тонкие полоски бумаги. В эти минуты я и вспомнил фельетон "Дело табак"...
17 марта
Совинформбюро опубликовало материалы "По поводу очередной брехни берлинского радио". К этой публикации мы имели прямое отношение. Третьего дня я был у А. С. Щербакова. После беседы по текущим делам он показал мне перехват берлинского радио о якобы крупных успехах гитлеровских войск в районе Старой Руссы. Согласно этому сообщению, не мы окружили немецкую группировку, а гитлеровцы окружили и уничтожили наши войска, в том числе и 7-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Александр Сергеевич и попросил меня поручить нашему корреспонденту по Северо-Западному фронту прислать материал для Информбюро: "Через нас он пойдет по всему свету".
Немедленно ушла телеграмма спецкору Ефиму Гехману, а через день мы уже получили статью командира 7-й гвардейской дивизии Ведина, которая сегодня опубликована в газете с комментариями Совинформбюро. Словом, корреспондент сработал оперативно и точно. Но это было связано с приключением.
В штабе 11-й армии спецкор выяснил, что 7-я дивизия находится в 100 километрах. Надежных дорог нет. Тогда Гехман решил полететь туда на самолете "У-2". Взлетели. Пилот взял курс на юг, чтобы обойти Старую Руссу. Казалось, опасное место уже позади, как вдруг откуда ни возьмись в небе показался "мессершмитт". Обнаружив наш самолет, он быстро догнал его и полоснул пулеметной очередью. Гехман заметил, что летчик как-то обмяк, спина его бессильно склонилась к борту, самолет начал терять высоту. Но, к счастью, земля уже близко. Вот лыжи скользнули по снегу, и машина уткнулась в сугроб. Видно, ремни были плохо пристегнуты, и спецкора выбросило метров на десять из самолета. Прибежавшие наши солдаты помогли вытащить летчика из кабины. Вскоре появились деревенские сани - в них уложили раненого летчика. Сдав его на попечение медиков, Гехман на санях отбыл в дивизию.
Командир дивизии Е. В. Бедин радушно встретил нашего корреспондента. Комдиву, видимо, было приятно, что его соединение, затерявшееся в северной глухомани, отыскал московский журналист, специально прилетевший сюда с валдайских высот. Узнав о брехне фашистского командования, Бедин сказал:
- На бумаге они кого хочешь уничтожат, но 7-я гвардейская била, бьет и будет бить немецких захватчиков...
Статья написана. Но как ее передать? У дивизии есть только радиосвязь со штабом фронта. Тогда Бедин посоветовал спецкору пробиться обратно к штабу армии, но не по воздуху - самолетов в дивизии нет, - а по земле. "Через час, примерно, будут готовы аэросани", - сообщил комдив.
Бесконечных пять часов шли сквозь снежную пургу и заносы аэросани. Фанерную кабину продувало насквозь, лыжи прыгали по окаменелым кочкам. Уже в сумерки добрались они до деревни, где разместился штаб армии. Не отогревшись, Гехман прежде всего направился на узел связи и продиктовал по Бодо статью Бедина. Лишь после этого он пошел к корреспондентской избе. Открыв двери, он застал печальное застолье. У всех были грустные лица видно, неожиданное горе пришло только что. Оказалось, что Гехман попал на... собственные поминки. В полк связи сообщили, что вылетевший в 7-ю дивизию самолет сбит немецким истребителем, тяжело раненный пилот вывезен в медсанбат, а труп погибшего пассажира не обнаружен. Вот почему друзья Гехмана, спецкоры других газет, а также кинооператор Роман Кармен и писатель Александр Розен, оказавшиеся в этой избе, решили почтить память погибшего товарища. Нетрудно представить себе выражение их лиц, когда в дверях появился живой и невредимый, даже румяный с мороза Ефим Гехман. Пришлось "покойнику" выпить штрафную.
На войне такое бывало; не часто, но все же бывало...
* * *
Напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза летчику-истребителю Тимуру Михайловичу Фрунзе. В газете - большой, на две колонки, портрет молодого человека с ясным мужественным лицом и пронзительными глазами. Опубликован и рассказ о его геройстве в бою с вражескими летчиками. В паре с лейтенантом И. Шутовым они прикрывали наши наземные войска в районе Старой Руссы. Вдруг в небе появились 30 фашистских бомбардировщиков, которых сопровождали 8 истребителей. Наши летчики смело бросились в атаку и сбили ведущий самолет противника. Это вызвало замешательство в строю немцев. Бомбардировщики рассыпались в разные стороны и стали сбрасывать бомбы на свои войска. Однако силы были неравные. Сбили самолет Шутова. Тимур Фрунзе остался один и продолжал бой.
В сообщении спецкора было сказано, что Тимур вел бой до последней минуты жизни и его награждение - посмертно. Но эти строки мы не напечатали. Читатель может спросить: почему? Об этом я еще расскажу...
* * *
Любопытная заметка пришла от нашего корреспондента с Южного фронта "Меткая стрельба из винтовок по самолету". Спецкор сообщает о таком примечательном эпизоде. По фронтовой дороге шел обоз с боеприпасами. Неожиданно из-за облаков вынырнул немецкий бомбардировщик и стал пикировать на колонну подвод. Красноармеец Кузьмин, сопровождавший обоз, не растерялся. Он дал команду: "По самолету огонь!", бойцы стали стрелять из винтовок. И удачно. Самолет задымился и пошел на снижение. Два бойца - Коваленко и Сертынов - быстро выпрягли лошадей и помчались к месту посадки самолета. Немецкие летчики пытались спастись бегством, но были схвачены бойцами.
В первые месяцы войны огонь из винтовок по вражеским самолетам был делом редким. Разные были причины, но главная, пожалуй, состояла в том, что многие считали, что огонь из винтовок но самолетам - это стрельба "в белый свет, как в копеечку", лишний расход патронов. Опыт показал, что это не так.
В редакции эта тема очень занимала Петра Коломейцева. Он был прямо-таки одержим желанием сбить из винтовки немецкий самолет, стрелял но ним из любого положения - из окопа, кювета и даже просто находясь в поле или на шоссе. Сбить самолет ему не удавалось, но если он узнавал, что в какой-то части из стрелкового оружия подбили вражеский истребитель или бомбардировщик, он немедленно мчался туда, расспрашивал все до мельчайших подробностей и непременно писал об этом. Он настойчиво объяснял, что дает дружный залповый огонь по самолетам противника.
- Прежде всего ограничивает его возможность вести прицельное бомбометание. Очень важна моральная сторона: одно дело - сидеть или лежать в "щели" или кювете, спрятав голову, и ждать, пронесет или не пронесет нелегкая. Другое - когда стреляешь по врагу. Ты в бою, ты боец. А потом, добавлял с улыбкой, - сбитый самолет ведь неплохой трофей.
И под нажимом Коломейцева мы печатали в "Красной звезде" на эту тему корреспонденции, статьи и фото. Вот и сегодня опубликована статья "Пехотное оружие против авиации". А через несколько дней - великолепные снимки Олега Кнорринга с Западного фронта. На одном - большая группа бойцов в маскхалатах, они лежат на поляне лицом вверх и из винтовок стреляют по самолету, на другом - красноармейцы, тоже в маскхалатах, высунулись из окопов и ведут огонь по самолету противника из винтовок и ручных пулеметов.
А сегодня Петр Илларионович зашел ко мне и потребовал, чтобы дали передовую статью, заголовок которой он уже определил: "Пехотный огонь по самолетам врага!"
- Хорошо, согласен. Пишите...
Для передовицы он собрал интересный материал. Добыл в ряде дивизий сведения о подбитых винтовочным огнем немецких самолетах. Например, 92-я стрелковая дивизия сбила 62 самолета, 65-я - 25 самолетов, 10-я гвардейская и 259-я стрелковая дивизии - по 21 самолету. Эти данные он и привел в передовой статье. И хотя мы далеко не всегда называли номера дивизий, но на сей раз для вящей убедительности это сделали. Разыскал Коломейцев в трофейных документах любопытный приказ командующего 23-го немецкого армейского корпуса. Признавая потери немецкой авиации от винтовочного огня, он предупреждал: "Атакованные русские всадники соскакивают с лошадей, кладут винтовки на седла и стреляют из такого положения но атакующим самолетам. Пехота ложится на спину и стреляет в воздух..." И это вошло в передовую. Автор безоговорочно требовал вести пехотный огонь по самолетам. Была даже такая фраза, над которой я было занес карандаш: "Тот командир, который не использует полностью свои огневые средства для отражения атак с воздуха, совершает преступление".
- Не будем бросаться словами, - сказал я автору. Коломейцев настаивал. Оставили, как было...
Что же касается того огня по самолетам, который при каждой представившейся возможности вел лично Коломейцев, то это было предметом постоянных редакционных шуток. Но он на это не реагировал, прятал улыбку и отмалчивался...
20 марта
В номере газеты выделяется большая трехколонная статья нашего сотрудника, историка по специальности, дивизионного комиссара Михаила Галактионова "Потеря немецкими войсками преимущества внезапности". Пожалуй, это одно из первых обстоятельных выступлений на столь важную тему, как стратегическая внезапность. Статья рассматривает ее в разных аспектах. Хочу остановиться на одной из формулировок, которая воскресила в моей памяти то, что произошло после опубликования статьи. Вот этот абзац, выделенный полужирным шрифтом:
"Пусть сколько угодно болтают Гитлер и его клика для успокоения взвинченных нервов немецкой армии и населения Германии о готовящемся якобы "весеннем наступлении". Этим он может запугать лишь некоторых перепуганных интеллигентиков, а не Красную Армию, советский народ. Инициатива теперь в наших руках, и потуги разболтанной ржавой машины Гитлера не смогут сдержать и не сдержат напор советских войск. Весной, как и зимой, не немцы, а мы будем наступать".
На второй день я был в Перхушкове, у Жукова. Он встретил меня неожиданной репликой:
- Не знал я, что у вас в редакции завелись такие крупные стратеги...
Я понял, что он посчитал наш прогноз преждевременным и нереальным. Стал оправдываться, опираясь на известную директиву Верховного Главнокомандующего в январе, в которой говорилось о том, что 1942 год должен стать годом полного разгрома гитлеровских войск. Жуков не стал вступать со мной в дискуссию. Но мне сделалось ясно, что мы перехлестнули.
Впрочем, в статье Галактионова была еще одна "заноза", за которую мне попало уже не от Жукова, а от своих, а именно от Эренбурга. Я имею в виду фразу о "некоторых перепуганных интеллигентиках", принимающих всерьез угрозу Гитлера о весеннем наступлении. Она перекочевала в статью Галактионова из речи Сталина на параде войск 7 ноября сорок первого года. Именно тогда Сталин сказал: "Враг не так силен, как изображают его некоторые перепуганные интеллигентики". И тогда еще она многих смутила; совершенно непонятно было, кого имел в виду Сталин. И вот, когда появилась статья Галактионова, зашел ко мне Илья Григорьевич, взволнованный, расстроенный, и едко сказал:
- Опять эти "перепуганные интеллигентики"?! Кто же они?..
Что я мог ему сказать? Девять месяцев идет тяжелая, кровавая война. С первых же дней войны советская интеллигенция в одном строю с рабочими и крестьянами на фронте и в тылу. Хотя бы ополчение, куда добровольцами ушли подчас больные, в годах уже ученые, инженеры, писатели, врачи, артисты; многие из них никогда не держали винтовку в руках. Они беззаветно сражаются за Родину, не жалея своей жизни. Это мы знали, это мы видели, об этом писали. Я понимал справедливость упреков Эренбурга. Мне пришлось выбирать между тем, что говорил тогда Сталин, и тем, что было в действительности. Выбрал то, что было в действительности. Больше на страницах "Красной звезды" "перепуганные интеллигентики" не появлялись...
* * *
Наступление войск Западного и Калининского фронтов продолжалось, но, по сути, общего наступления уже не было, шли бои местного значения. Это было очевидно. Теперь ужо бессмысленны, понимали мы, призывы, которые были так важны в прошлые месяцы: "Гнать врага на запад без передышки", "Окружать и уничтожать немцев" и т. п. Ныне появились репортажи, корреспонденции и статьи на другие темы и под другими названиями. В эти дни мы наполняли газеты материалами, отражающими новую обстановку на фронте, такими, как "Некоторые выводы из опыта боев за населенные пункты", "Умелое отражение вражеской контратаки", "Как организована немецкая оборона"... Хочу подчеркнуть, что это был живой опыт, к которому прислушивались не только в войсках, но и в управлениях Наркомата обороны. Работники управлений не только не оставляли без внимания выступления "Красной звезды", но нередко приглашали в наркомат наших специалистов, советовались с ними. Могу привести хотя бы такой пример.
Как уже говорилось, директива Ставки об артиллерийском наступлении появилась в январе, а принципы наступления совершенствовались в дальнейшем ходе войны. Дело это было новое, естественно, не всюду и не сразу было верно понято и освоено. Как раз в эти дни наш артиллерист майор Виктор Смирнов вернулся с Южного фронта и рассказал мне такую историю. В одной из армий предприняли попытку прорвать линию немецкой обороны без артиллерийской подготовки - внезапной атакой. Первую линию вражеской обороны удалось захватить. Но вскоре гитлеровцы, оправившись от неожиданного удара, остановили наши войска. А дело было в том, что при планировании операции допустили ошибку. Командующий артиллерией понял директиву Ставки как вообще отказ от артподготовки, хотя на данном боевом участке противник имел развитую систему оборонительных сооружений и тщательно организовал систему огня.
Это был не единственный факт. Подобные сведения поступали и начальнику артиллерии Красной Армии Н. Н. Воронову. Все это стало предметом обсуждения на специальном совещании, на которое пригласили и нашего Виктора Смирнова. Там говорили о необходимости послать дополнительную директиву в войска, в которой подробно разъяснить суть артиллерийского наступления. Но Воронов решил по-другому:
- Уже была директива Ставки, - сказал он. - Что же снова писать? Директиву на директиву? Пока напишем, пока дойдет до войск, пока начнут прорабатывать ее в различных инстанциях, уйдет немало времени. Попросим "Красную звезду" опубликовать нужный материал.
Так и решили. Статью поручили подготовить начальнику штаба артиллерии генералу Ф. А. Самсонову и В. Смирнову. Под заголовком "Некоторые вопросы артиллерийского наступления" она была опубликована в газете. Своевременная, нужная статья - так ее всюду оценили.
* * *
Обрадовал нас Борис Галин. Он прислал с Южного фронта документальный рассказ "История одной пушки". Писатель услышал ее на огневых позициях нашей батареи в Донбассе. Комиссар батареи Козлов беседовал с молодыми артиллеристами, не нюхавшими еще пороху, и рассказывал историю той самой пушки.
Случилось так, что пушка оказалась без пехотного прикрытия. Ее атаковали немецкие танки. Но пушкари не дрогнули и вступили с ними в единоборство. Пали один за другим бойцы орудийного расчета. Наводчик продолжал бой. Вдруг он почувствовал толчок и удар в голову. Теплая кровь заливала слипшиеся волосы. Оставалось десять осколочных и два бронебойных снаряда. Выстрелил в последний раз наводчик, вынул из пушки стреляющие приспособления - боек с пружиной ударника - и пополз с бугорка. Его подобрали у копны соломы. Словно в бреду, он настойчиво просил:
- Братцы, выручайте пушку...
Вот какую историю об одной пушке узнал и записал Галин. Корреспондент спросил комиссара о судьбе наводчика, жив ли он? Комиссар ответил с какой-то странной интонацией:
- Жив... Это я точно знаю...
"Было тихо, - далее повествует писатель. - Ветер разметал облака, и небо стало светлее и выше. Ко мне наклонился командир батареи и тихонько шепнул:
- Наш комиссар Козлов награжден орденом Ленина. Он-то и был тогда наводчиком этой самой пушки".
22 марта
По-прежнему наши корреспонденты в своих репортажах пишут об усиливающемся сопротивлении врага, о контратаках, о переброске противником свежих сил. Это объясняет читателю, почему мы не двигаемся вперед. Но были и другие причины писать так. Силы и средства наших войск истощились. Недоставало боеприпасов. С удивлением я узнал в свою последнюю поездку в Перхушково, что здесь вынуждены были установить норму расхода боеприпасов: один-два выстрела на орудие в сутки. Ряды войск поредели. Сказалось и переутомление.
Конечно, об этом мы не писали. Нам было известно, как тщательно немецкая разведка изучала нашу газету, пытаясь даже между строк найти нужные для себя сведения. "Красная звезда" попадала к противнику разными путями. Содержание каждого номера газеты передавалось в эфир по нашему радиовещанию, о некоторых материалах сообщала печать нейтральных стран. Геббельсовские пропагандисты старались использовать наши выступления. Недавно "Красная звезда" напечатала материал о подготовке для фронта командных кадров, и вот, ссылаясь на нашу газету, немецкое информбюро объявило, что в "Красной Армии нехватка офицеров и унтер-офицеров" и что это будто бы ставит перед советским командованием "неразрешимую проблему". Ответил им на страницах нашей газеты Давид Заславский фельетоном "Немецкие нервы и фашистское вранье".
Продолжается публикация материалов о боях в районе Старой Руссы. Около месяца назад, как помнит читатель, было опубликовано сообщение об окружении 16-й немецкой армии. Как обстоит там дело ныне? Ответ на вопрос дал наш корреспондент по Северо-Западному фронту Дерман. Он в какой-то мере восполнил отсутствие сообщений Информбюро.