Страница:
Шепотом:
— Ты кровью написала… милая… кому же ты врешь?
Поскуливание рядом — настойчивее, громче. Пальцы вплетаются во взлохмаченные волосы того, что давно перестало быть человеком.
— Дай ручку, радость моя… ну, вот так…
Поскуливание переходит в вой, вой — в писк и снова в поскуливание. Как было. Всё так и было. Наш милорд…
Острый кончик пера капает кровью на белый… белый пергамент.
«Дражайшая леди Аттена… Простите мою дерзость, но я не верю Вам, моя дорогая девочка…»
Они были поразительно бледными, белокожими, с волосами песочного цвета — ярко-песочного, ближе к желтому, чем к серому цвету пустыни. Мужчины и женщины походили друг на друга, как близнецы: узкие лица без малейшей растительности — даже без бровей и ресниц, прямые длинные волосы, щуплые вытянутые фигуры. Хотя больше всего поражала именно их кожа. Они сбрасывали ее трижды в год, как змеи — ободранные красные лохмотья сползали, обнажая молочно-белое, мягкое мясо. Наверное, это было безумно больно, но они не чувствовали боли. Оазис, неподалеку от которого нас выбросило из портала, большей частью состоял из зарослей дерева, которое они называли эйдерелла, — его корни по вкусу напоминали кроличье мясо, из одного небольшого листа можно было выжать чашку сладкого зеленого сока, а семена содержали сильнейший дурман, который они курили или жевали.
Я и раньше слышал про снежников, хоть и не верил в них. Белые люди-змеи посреди раскаленных песков — сказки, да и только. В некоторых округах ими пугали непослушных детей.
Я очнулся среди них и долго не мог понять, как себя вести. Они молчали, даже не пытаясь заговорить; потом я узнал, что от частого употребления семян эйдереллы ссыхается и мертвеет язык. Я пытался объясниться с ними знаками, но они — два существа, ухаживавших за мной в сшитой из листьев палатке, — только смотрели на меня светло-карими глазами без ресниц, моргали и уходили. Я не чувствовал в них враждебности, но почему-то мне было жутко. Вспоминались нереальные женщины из храма Безымянного Демона, их настойчивые теплые губы, безвкусная дрянь в глотке… Здесь было не то, что-то другое, но мне то и дело приходилось одергивать себя, напоминая, что тот сон уже закончился и теперь мне снятся совсем другие кошмары.
Когда я набрался сил выйти из палатки, никто не попытался мне помешать. И, как ни глупо, у меня возникло чувство, будто это неправильно.
Они жили странно. Я никак не мог понять, что они делают, чем занимаются. Некоторые обрабатывали эйдереллу, выжимали сок, собирали и просеивали семена, но таких работников были единицы. Остальные чаще всего лежали на берегу маленького озера в центре оазиса, жевали блеклую траву и изредка касались друг друга прозрачными пальцами.
Каданара была одной из них. Но она была и другой, совсем другой.
Я не знал, что случилось с Дарлой и Куэйдом. Меня это интересовало — не волновало, но интересовало. Корда я попытался выяснить это, меня отвели к ней. По-моему, это была просто реакция на мою попытку задавать вопросы — на все вопросы отвечала Каданара.
Когда я вошел в ее палатку, она сидела на низеньком помосте из тонких палочек и курила трубку, набитую семенами эйдереллы. На вид я дал бы ей около пятидесяти, она была довольно полной и совсем некрасивой, и, наверное, именно поэтому в ней ощущалось что-то материнское. Волосы, в отличие от остальных снежников, она заплетала в тугую короткую косу.
Увидев меня, она вытащила трубку изо рта и внушительно сказала:
— О!
Я мог только догадываться, что она имела в виду, и приготовился к долгой и утомительной беседе с помощью пальцев и рисунков веточкой на песчаном полу палатки, когда она ткнула в меня трубкой и сказала:
— Ну на, покури.
Я не рискнул отказаться, пока еще не понимая, как она расположена ко мне.
Когда я втянул в легкие сладковатый дым, она сказала:
— Услышал меня, да? Хороший мальчик.
Они были ненормальными. Все. Впрочем, чего еще ожидать от людей, ежедневно принимавших лошадиную дозу самой убойной дури?
Каданара не была их вождем, как я ошибочно решил. У них вообще не было вождя, и она сообщила об этом несколько напряженно, странно на меня поглядывая. Сразу бы мне почуять неладное, но я тогда был слишком одурманен эйдереллой, и гораздо больше способа самоуправления снежников меня заботила фиолетовая курочка, яростно терзавшая рыжую рыбешку в дальнем углу палатки. Мне всё казалось, что у нее (у рыбешки, а не у курочки!) какие-то нехорошие намерения, и это серьезно меня беспокоило. Курочка не подозревала подвоха, и ее беспечность в итоге довела меня до слез, так я за нее испереживался.
Если бы снежники захотели, они могли бы продержать меня на эйдерелле до конца моих дней, а я об этом даже не подозревал бы. Но им это было ни к чему.
Когда меня наконец немного поотпустило, Каданара сказала, что больно теперь не будет, а потом сообщила, что Куэйд и Дарла живы и отходят от долгой дороги.
— Ты оказался сильнее их, — добавила она с уважением. — Я сразу это почуяла: ты сильнее их, сильнее всех, кто был, да. А тут так редко появляются, да. Умирают совсем скоро. На первой десятой пути. Так.
— А далеко отсюда до…
— До моря? — переспросила она и блаженно затянулась трубкой. — Нет, совсем близко.
Можно было и догадаться — будь оазис снежников недалеко от цивилизации, его давно бы обнаружили и оккупировали — дурман, подобный эйдерелле, вряд ли остался бы без пристального внимания королевских алхимиков. Но сюда практически невозможно добраться, не умерев в пути. Мы были первыми чужеземцами, появившимися здесь за последние две сотни лет. Я почему-то поежился, когда это услышал. А может, меня еще коробила недальновидность фиолетовой курочки. Как говорится, осадок остался.
— А тут я почуяла: идешь, — со значением сказала Каданара. — Идешь, идешь… хороший мальчик. А потом сел — на тебе! Сел — и помирать. Куда так? Куда спешить? Нельзя. Потянулась, позвала — пошел, хороший мальчик. Так.
Я не сразу понял, что понимаю ее речь столь же легко, как она — мою, а когда изумленно спросил ее об этом, она хлопнула ладонью по лбу и сказала: «Вот ведь как!» Не знаю, обладал ли я раньше телепатическими способностями, и она их только пробудила или просто одарила ими меня, но в ту минуту я был ей за них благодарен. Оказалось, так удобно говорить, не раскрывая рта.
Каданара пыталась рассказывать мне о снежниках, но я не понял и половины, хотя говорила она по-прежнему внятно и разборчиво. Хотя кое-что всё-таки уяснил. Она сказала, что как раз недавно прошел сезон смены кожи и снежники сейчас восстанавливаются у озера. Из ее путаных объяснений я узнал, что озеро они считали одушевленным существом, но вроде бы не поклонялись ему, просто чтили как старейшину племени.
— Оно всё знает, — со значением сказала Каданара. — Всё понимает. Видит всё, всё. Насквозь тебя видит, увидит. Так. Хочешь искупаться?
Не очень мне хотелось, если честно. Она, кажется, не огорчилась и не обиделась.
— Усталое племя, — вздохнула Каданара, вытряхивая из трубки пепел. Я почувствовал, что сейчас начнутся жалобы на жизнь, и несмело покосился в сторону фиолетовой курочки. Она, кажется, наконец насторожилась, и я немного успокоился. Уж очень хитрая рожа была у этой рыжей рыбешки, смотреть противно.
— Устало, устало, силы надо, вождя. Надо племени вождя.
— А ты кто? — поинтересовался я. — Разве не вождь?
Она захохотала, снова шлепнула себя ладонью по лбу.
— Гляди-ка! — сказала. — Я — аркх'я.
Очень информативно, ну да ладно. Из вежливости я спросил, как же она намерена решать проблему.
— Ай, проблема! — сказала Каданара и принялась энергично набивать трубку. — Нет проблемы.
Ну, нет так нет.
Я ушел от нее странно успокоенным, хотя так и не понял, какова будет моя и Аннервилей дальнейшая судьба. Нас никто не держал, но и уйти мы не могли — за пределами оазиса ждала верная смерть. Здесь уютно, прохладно, а у озера и вовсе казалось, что не посреди пустыни находишься, а во влажном густом лесу. Корни эйдереллы были вкусными, сок из листьев отлично утолял жажду, а употреблять семена (жевать в том числе, как это делало большинство снежников) меня никто не заставлял. Однако оставаться в этом райском уголке на всю оставшуюся жизнь мне не особо хотелось.
Прошло еще два дня, прежде чем я увидел Дарлу.
— Здравствуй, — сказала она. Я сидел у своей палатки и задумчиво чертил на песке зигзаги, а она подошла и встала надо мной.
Она все еще была страшно худа и бледна, почти как снежники, но щеки немного округлились, а волдыри на ногах начали заживать. Ее переодели: дали короткое платье, сшитое из все тех же листьев, очень крупных, и выглядело оно, как обычный лен. Дарла смотрела на меня мутным взглядом и всё время крайне глупо улыбалась одной половиной рта. Очевидно, ей досталось куда больше эйдереллы, чем мне.
Я сказал:
— Привет. Ты как?
— Неплохо, — ответила Дарла и улыбнулась шире. Ее лицо походило на маску актера из бродячего театра: половина лица смеется, половина плачет, и выглядело это довольно жутко. — Я думала, что умру.
Совсем она не напоминала ту Дарлу, которую мы с Ларсом и Флейм везли из даллантского леса, ту Дарлу, которая совала руку мне в штаны, Дарлу, кричавшую в полутемном зале, что Йевелин хотела ее убить. Только с Дарлой, цеплявшейся за мой рукав во дворе замка, возле конюшни, у нее еще оставалось что-то общее. Наверное, глаза.
— А Куэйд? — спросил я.
— Там, — она вяло махнула рукой куда-то за плечо. Я помялся, потом спросил, чувствуя себя хрен знает кем:
— С тобой… нормально обращаются?
В ее взгляде мелькнуло удивление. Я смутился. Сам не знаю, с чего мне вдруг взбрело задать ей этот вопрос. Снежники не казались опасными… а Дарла была мне безразлична. Разве не так?
— Да, — помолчав, ответила она. — А… с тобой?
Я вспомнил, как она смотрела на меня, когда Куэйд обвинил нас с Йевелин в связи. Помотал головой, прогоняя видение. В конце концов, это же было в другой жизни.
— Всё хорошо, — сказал я, не решаясь поделиться с ней своими опасениями. Она неуверенно улыбнулась и отошла.
Куэйда я увидел вечером того же дня. Он заметил меня, кивнул и тут же отвернулся. Выглядел он гораздо лучше, чем в своем родовом поместье. Заметно похудел, из глаз исчезло затравленно-дикое выражение. Я подумал: «Может, всё не так уж плохо…»
А затем я вспомнил о Ржавом Рыцаре.
Он уже трижды находил меня. Мог ли я теперь считать себя в безопасности? Сомнительно, что Снежные Пески станут для него серьезной преградой. Они могут лишь задержать его на какое-то время. Но рано или поздно он придет и сюда. Убьет всех снежников, а они будут только хлопать белыми веками без ресниц и удивленно смотреть на вываливающиеся из животов кишки, не чувствуя боли и не понимая, что умирают. А потом он заберет меня в дом своих хозяев. Йевелин, должно быть, уже там.
Если она не сможет отговорить Стальную Деву еще раз.
Боги, от чего отговорить?
Как бы то ни было, мне нельзя засиживаться на одном месте. Этот урок я уже выучил.
Когда на следующий день за мной пришел один из снежников, я сразу понял, что он — от Каданары — от кого же еще? Очень кстати, я как раз собирался посоветоваться с ней — возможно, она знала, как добраться отсюда до внешнего мира. Однако когда я вошел, она не дала мне сказать ни слова, только опять сунула в руки трубку. Я затянулся, не так сильно, как в прошлый раз, но Каданара снова опередила меня, сказав:
— Пошли, искупаешься?
Я хотел было вновь отказаться, но тут из угла послушалось настойчивое кудахтанье фиолетовой курочки. Эта дура успела меня достать.
— Пошли, — резко сказал я.
На берегу озера собралось больше снежников, чем я видел прежде. Они уже не лежали — сидели, сбившись плотными кучками. Тут же я увидел Дарлу и Куэйда — они стояли чуть поодаль. Дарла улыбнулась Каданаре — уже всем ртом, а не одной его стороной, что меня почему-то успокоило, — а Куэйд взглянул на нее с подозрением. Похоже, он видел ее впервые.
При моем появлении снежники сразу сбились плотнее, стали переглядываться, некоторые, еще сохранившие языки, зашушукались. Я не мог понять их речи — телепатический контакт я имел только с Каданарой. Я обернулся на нее, чувствуя зарождающееся беспокойство. Мне казалось, будто здесь должно разыграться какое-то действо с моим участием, о чем я не был уведомлен, а я никогда не приветствовал подобные сюрпризы.
Каданара широко ухмыльнулась в ответ на мой вопросительный взгляд, непринужденно хлопнула меня мясистой ладонью по спине.
— Жарко! — со значением сказала она. — Жарко-о!.. Иди? А ты, деточка? Иди?
Последние слова адресовывались Дарле. Та просияла и с готовностью подошла ближе.
— Как замечательно, да? — тихонько сказала она мне; ее глаза сияли. — Когда я увидела это озеро, сразу так захотелось окунуться!.. А сказали — нельзя.
— Нельзя? — такого я еще не слышал. Я снова посмотрел на Каданару — мое беспокойство усиливалось. Я вдруг понял, что не хочу касаться этой воды.
— Можно, можно, — закивала женщина и снова похлопала меня по спине, уже гораздо ощутимее. — Тебе можно. Вам.
— А им? — я кивнул на примолкших снежников, не сводивших с нас глаз. На поляне вдруг стало совсем тихо: слышалось только восторженное посапывание Дарлы. Я вдруг понял, что она тоже понимает Каданару, и это меня почему-то испугало.
— Им нельзя, — терпеливо сказала Каданара. — Ему, — кивок на Куэйда, — нельзя. Мне нельзя. Вам можно. Тебе можно. И ей.
— Почему? — ситуация нравилась мне всё меньше и меньше.
И тут она сделала такое, от чего я едва не закричал.
Каданара наморщила лоб, словно подыскивая верное слово, что было странно, учитывая наш с ней способ общения, потом ткнула толстым пальцем в небо и раздельно произнесла:
— Вы про-вод-ни-ки.
Я шарахнулся от нее, споткнулся о выступающий из песка камень и едва не упал. Меня тут же подхватили сзади чьи-то крепкие заботливые руки — подхватили и поволокли к воде, совсем обычной воде, чистой и прозрачной, бело-голубой, слабо поблескивающей в лучах солнца. Я вырывался изо всех сил, в голове у меня перемешались изумленные крики Дарлы, тревожные возгласы Куэйда, тихий гул возмущенных снежников и успокаивающее бормотание Каданары. Перед глазами вился мутный водоворот картинок: Ржавый Рыцарь с окровавленным мечом, бесплотные пальцы на моих плечах, белые волосы вокруг незапомнившегося лица, очень много крови и мое сердце на прохладной ладони Йевелин Аннервиль…
— Тихо, тихо, хороший мальчик, так будет, проводники, ш-ш-ш-ш…
Они таки втолкнули меня в озеро, повалили на колени, чья-то рука надавила мне на затылок, окуная в воду с головой. Я орал как резаный, и теперь не от ужаса, а от дикой, чудовищной боли. Потому что это озеро было таким же, как пустыня — прохладная на вид гладь оказалась кипятком.
Не знаю, как долго я кричал, захлебываясь этим кипятком, прежде чем меня отпустили. Потом кто-то схватил меня за плечи, тряхнул, поволок назад. Я с трудом разлепил веки, отпихнул от себя чьи-то руки и вдруг увидел удивленно распахнутые глаза Куэйда, а рядом — заплаканное, испуганное лицо Дарлы. Прошло еще несколько мгновений, прежде чем я понял, что они, как и я, мокрые.
— Эван… Эван, что с тобой?!
— Кипяток, — прохрипел я и посмотрел на свои руки, уверенный, что они уже покрылись волдырями. Ничего подобного — они просто очень сильно тряслись, но выглядели вполне обычно. Я сжал кулаки.
— Что? — переспросил Куэйд.
— Там… кипяток. Вода в озере — кипяток! — закричал я, взбешенный их тупостью. Куэйд моргнул, Дарла изумленно потрясла головой. Я вдруг увидел, что нахожусь всего в двух шагах от неподвижной кромки воды, и, ругнувшись, пополз в сторону.
Аннервили смотрели на меня, как на помешанного.
А люди-змеи смотрели не на меня, а на них. На мокрых Аннервилей, стоящих между мной и водой, в которой было столько боли.
Я услышал голос Каданары, но не понял ни слова.
— Что она… сказала? — с трудом выдавил я, глядя на Куэйда снизу вверх. Он снова моргнул, взглянул удивленно поверх меня, слегка нахмурился.
— Она сказала — мальчик. Хороший мальчик, — озадаченно проговорил он.
Дарла взяла его за руку. Ее лицо как-то странно исказилось.
— Идем, Куэйд, — нерешительно прошептала она. — Идем?
Он поколебался, потом кивнул. Они развернулись и, по-прежнему держась за руки, вошли в неподвижную прозрачную воду.
Я вскочил. Меня трясло так, как никогда в жизни.
— Идиоты, что же вы! — закричал я, и их спины напряглись. — Там же кипяток! Это эйдерелла! Вы просто не чувствуете боли!
Меня снова схватили, дернули назад. Я замер, не пытаясь вырваться, и смотрел, как Аннервили, держась за руки, медленно входят в воду. По колено, по бедра, по грудь… Куэйду вода дошла до подбородка, когда макушка Дарлы исчезла под набежавшей волной. Потом исчез и он.
Тогда меня отпустили.
Я медленно развернулся к Каданаре. Та попыхивала трубкой, глядя на озеро, и казалась очень довольной.
— Хороший мальчик, — сказала она. — Хорошая девочка. Хорошие. Про-вод-ни-ки.
— Ах ты… старая сука, — медленно проговорил я, не двигаясь с места, — Ты убила их. Накачала эйдереллой, загнала в кипяток и убила.
— Не убила. Нет. Вождя нам дала. Вернула нам. Так.
— Что ты несешь? — бессильно прошептал я, слишком подавленный, чтобы придушить ее на месте. Снежники снова шушукались, поглядывая на нас с интересом. Каданара вытащила трубку изо рта и тоненько присвистнула.
— Аркх'я. Ждущая аркха, вождя. Жду и вижу. Увижу, подожду. Думала, это ты. Она и ты. Ты сильный, дошел. Нет, вел. Просто вел, а они шли. Шли. Вождь, — она ткнула трубкой на озеро, — там. Ушел туда. Никому нельзя войти, всем больно. Эйдерелла нет, не поможет. Больно, горячо. Только вождю войти, новому. И его жене тоже. Так.
— Но они же… они же умерли, — вздохнул я.
— Не умерли, нет. Придут. Вернутся. Сказано: чужеземцы. Тогда — вождя вернуть. Без вождя долго, так. Много-много новых лун. Сказано: чужеземец и женщина войдут. Вернется вождь с женой. Так.
Я покачал головой, всё еще не в силах осмыслить происходящее. Потом устало спросил:
— Ну, и когда они вернутся? — Каданара беспечно пожала плечами.
— Не знаю. Надо ждать.
Она села на песок. Снежники перестали шушукаться, устремили взгляды на ровную, безмятежную гладь озера. Не оставалось ничего иного, как последовать их примеру.
Очень хотелось попросить Каданару дать мне затянуться эйдереллой, но я не смел. А жаль — общество фиолетовой курочки сейчас казалось мне наименее безумным из всего, что тут происходило.
«Галлюцинация? — внезапно подумал я. — Бред? Может, я еще даже не очнулся после перехода через пески? Может, мне всё это… снится?»
А может, я всё еще лежу в комнате с низким красным потолком, с ноздрями и ртом, залепленными склизкими порами гриба. Жду. Три года, пока найдут женщину-Проводника…
Про-вод-ни-ка.
— Почему ты так сказала? — не отрывая глаз от поблескивающей глади озера, хрипло проговорил я.
Каданара помолчала, глубоко затянулась, потом бросила:
— Слов не знаю. Понятий нет таких у тебя. Увидела в твоей голове то, что похоже. Так. Больше всего похоже.
Прошло, должно быть, несколько часов. Никто из снежников не шевелился, и я не шевелился тоже, на всякий случай — мне не хотелось вновь опробовать на себе их хватку. Поэтому я просто сидел и смотрел на прозрачную воду, мирно поблескивавшую в лучах вечного солнца. При этом в голове у меня не было ни одной мысли. Правда же, ни одной.
Потом, много времени спустя, Каданара за моей спиной вдруг сказала:
— Я думала, ты. Чужеземец. Не всё ли равно? Надеялась. Ты же сильнее. Сильный. Но не ты.
Она сказала это так странно, с таким искренним, огорченным удивлением, что мой следующий вопрос был совершенно естественным:
— Почему же не я?
— Ты принадлежишь другому богу, — ответила она. В тот же миг невозмутимая водная гладь в центре озера начала дрожать.
А через минуту Куэйд и Дарла вышли из воды.
ГЛАВА 23
— Ты кровью написала… милая… кому же ты врешь?
Поскуливание рядом — настойчивее, громче. Пальцы вплетаются во взлохмаченные волосы того, что давно перестало быть человеком.
— Дай ручку, радость моя… ну, вот так…
Поскуливание переходит в вой, вой — в писк и снова в поскуливание. Как было. Всё так и было. Наш милорд…
Острый кончик пера капает кровью на белый… белый пергамент.
«Дражайшая леди Аттена… Простите мою дерзость, но я не верю Вам, моя дорогая девочка…»
Они были поразительно бледными, белокожими, с волосами песочного цвета — ярко-песочного, ближе к желтому, чем к серому цвету пустыни. Мужчины и женщины походили друг на друга, как близнецы: узкие лица без малейшей растительности — даже без бровей и ресниц, прямые длинные волосы, щуплые вытянутые фигуры. Хотя больше всего поражала именно их кожа. Они сбрасывали ее трижды в год, как змеи — ободранные красные лохмотья сползали, обнажая молочно-белое, мягкое мясо. Наверное, это было безумно больно, но они не чувствовали боли. Оазис, неподалеку от которого нас выбросило из портала, большей частью состоял из зарослей дерева, которое они называли эйдерелла, — его корни по вкусу напоминали кроличье мясо, из одного небольшого листа можно было выжать чашку сладкого зеленого сока, а семена содержали сильнейший дурман, который они курили или жевали.
Я и раньше слышал про снежников, хоть и не верил в них. Белые люди-змеи посреди раскаленных песков — сказки, да и только. В некоторых округах ими пугали непослушных детей.
Я очнулся среди них и долго не мог понять, как себя вести. Они молчали, даже не пытаясь заговорить; потом я узнал, что от частого употребления семян эйдереллы ссыхается и мертвеет язык. Я пытался объясниться с ними знаками, но они — два существа, ухаживавших за мной в сшитой из листьев палатке, — только смотрели на меня светло-карими глазами без ресниц, моргали и уходили. Я не чувствовал в них враждебности, но почему-то мне было жутко. Вспоминались нереальные женщины из храма Безымянного Демона, их настойчивые теплые губы, безвкусная дрянь в глотке… Здесь было не то, что-то другое, но мне то и дело приходилось одергивать себя, напоминая, что тот сон уже закончился и теперь мне снятся совсем другие кошмары.
Когда я набрался сил выйти из палатки, никто не попытался мне помешать. И, как ни глупо, у меня возникло чувство, будто это неправильно.
Они жили странно. Я никак не мог понять, что они делают, чем занимаются. Некоторые обрабатывали эйдереллу, выжимали сок, собирали и просеивали семена, но таких работников были единицы. Остальные чаще всего лежали на берегу маленького озера в центре оазиса, жевали блеклую траву и изредка касались друг друга прозрачными пальцами.
Каданара была одной из них. Но она была и другой, совсем другой.
Я не знал, что случилось с Дарлой и Куэйдом. Меня это интересовало — не волновало, но интересовало. Корда я попытался выяснить это, меня отвели к ней. По-моему, это была просто реакция на мою попытку задавать вопросы — на все вопросы отвечала Каданара.
Когда я вошел в ее палатку, она сидела на низеньком помосте из тонких палочек и курила трубку, набитую семенами эйдереллы. На вид я дал бы ей около пятидесяти, она была довольно полной и совсем некрасивой, и, наверное, именно поэтому в ней ощущалось что-то материнское. Волосы, в отличие от остальных снежников, она заплетала в тугую короткую косу.
Увидев меня, она вытащила трубку изо рта и внушительно сказала:
— О!
Я мог только догадываться, что она имела в виду, и приготовился к долгой и утомительной беседе с помощью пальцев и рисунков веточкой на песчаном полу палатки, когда она ткнула в меня трубкой и сказала:
— Ну на, покури.
Я не рискнул отказаться, пока еще не понимая, как она расположена ко мне.
Когда я втянул в легкие сладковатый дым, она сказала:
— Услышал меня, да? Хороший мальчик.
Они были ненормальными. Все. Впрочем, чего еще ожидать от людей, ежедневно принимавших лошадиную дозу самой убойной дури?
Каданара не была их вождем, как я ошибочно решил. У них вообще не было вождя, и она сообщила об этом несколько напряженно, странно на меня поглядывая. Сразу бы мне почуять неладное, но я тогда был слишком одурманен эйдереллой, и гораздо больше способа самоуправления снежников меня заботила фиолетовая курочка, яростно терзавшая рыжую рыбешку в дальнем углу палатки. Мне всё казалось, что у нее (у рыбешки, а не у курочки!) какие-то нехорошие намерения, и это серьезно меня беспокоило. Курочка не подозревала подвоха, и ее беспечность в итоге довела меня до слез, так я за нее испереживался.
Если бы снежники захотели, они могли бы продержать меня на эйдерелле до конца моих дней, а я об этом даже не подозревал бы. Но им это было ни к чему.
Когда меня наконец немного поотпустило, Каданара сказала, что больно теперь не будет, а потом сообщила, что Куэйд и Дарла живы и отходят от долгой дороги.
— Ты оказался сильнее их, — добавила она с уважением. — Я сразу это почуяла: ты сильнее их, сильнее всех, кто был, да. А тут так редко появляются, да. Умирают совсем скоро. На первой десятой пути. Так.
— А далеко отсюда до…
— До моря? — переспросила она и блаженно затянулась трубкой. — Нет, совсем близко.
Можно было и догадаться — будь оазис снежников недалеко от цивилизации, его давно бы обнаружили и оккупировали — дурман, подобный эйдерелле, вряд ли остался бы без пристального внимания королевских алхимиков. Но сюда практически невозможно добраться, не умерев в пути. Мы были первыми чужеземцами, появившимися здесь за последние две сотни лет. Я почему-то поежился, когда это услышал. А может, меня еще коробила недальновидность фиолетовой курочки. Как говорится, осадок остался.
— А тут я почуяла: идешь, — со значением сказала Каданара. — Идешь, идешь… хороший мальчик. А потом сел — на тебе! Сел — и помирать. Куда так? Куда спешить? Нельзя. Потянулась, позвала — пошел, хороший мальчик. Так.
Я не сразу понял, что понимаю ее речь столь же легко, как она — мою, а когда изумленно спросил ее об этом, она хлопнула ладонью по лбу и сказала: «Вот ведь как!» Не знаю, обладал ли я раньше телепатическими способностями, и она их только пробудила или просто одарила ими меня, но в ту минуту я был ей за них благодарен. Оказалось, так удобно говорить, не раскрывая рта.
Каданара пыталась рассказывать мне о снежниках, но я не понял и половины, хотя говорила она по-прежнему внятно и разборчиво. Хотя кое-что всё-таки уяснил. Она сказала, что как раз недавно прошел сезон смены кожи и снежники сейчас восстанавливаются у озера. Из ее путаных объяснений я узнал, что озеро они считали одушевленным существом, но вроде бы не поклонялись ему, просто чтили как старейшину племени.
— Оно всё знает, — со значением сказала Каданара. — Всё понимает. Видит всё, всё. Насквозь тебя видит, увидит. Так. Хочешь искупаться?
Не очень мне хотелось, если честно. Она, кажется, не огорчилась и не обиделась.
— Усталое племя, — вздохнула Каданара, вытряхивая из трубки пепел. Я почувствовал, что сейчас начнутся жалобы на жизнь, и несмело покосился в сторону фиолетовой курочки. Она, кажется, наконец насторожилась, и я немного успокоился. Уж очень хитрая рожа была у этой рыжей рыбешки, смотреть противно.
— Устало, устало, силы надо, вождя. Надо племени вождя.
— А ты кто? — поинтересовался я. — Разве не вождь?
Она захохотала, снова шлепнула себя ладонью по лбу.
— Гляди-ка! — сказала. — Я — аркх'я.
Очень информативно, ну да ладно. Из вежливости я спросил, как же она намерена решать проблему.
— Ай, проблема! — сказала Каданара и принялась энергично набивать трубку. — Нет проблемы.
Ну, нет так нет.
Я ушел от нее странно успокоенным, хотя так и не понял, какова будет моя и Аннервилей дальнейшая судьба. Нас никто не держал, но и уйти мы не могли — за пределами оазиса ждала верная смерть. Здесь уютно, прохладно, а у озера и вовсе казалось, что не посреди пустыни находишься, а во влажном густом лесу. Корни эйдереллы были вкусными, сок из листьев отлично утолял жажду, а употреблять семена (жевать в том числе, как это делало большинство снежников) меня никто не заставлял. Однако оставаться в этом райском уголке на всю оставшуюся жизнь мне не особо хотелось.
Прошло еще два дня, прежде чем я увидел Дарлу.
— Здравствуй, — сказала она. Я сидел у своей палатки и задумчиво чертил на песке зигзаги, а она подошла и встала надо мной.
Она все еще была страшно худа и бледна, почти как снежники, но щеки немного округлились, а волдыри на ногах начали заживать. Ее переодели: дали короткое платье, сшитое из все тех же листьев, очень крупных, и выглядело оно, как обычный лен. Дарла смотрела на меня мутным взглядом и всё время крайне глупо улыбалась одной половиной рта. Очевидно, ей досталось куда больше эйдереллы, чем мне.
Я сказал:
— Привет. Ты как?
— Неплохо, — ответила Дарла и улыбнулась шире. Ее лицо походило на маску актера из бродячего театра: половина лица смеется, половина плачет, и выглядело это довольно жутко. — Я думала, что умру.
Совсем она не напоминала ту Дарлу, которую мы с Ларсом и Флейм везли из даллантского леса, ту Дарлу, которая совала руку мне в штаны, Дарлу, кричавшую в полутемном зале, что Йевелин хотела ее убить. Только с Дарлой, цеплявшейся за мой рукав во дворе замка, возле конюшни, у нее еще оставалось что-то общее. Наверное, глаза.
— А Куэйд? — спросил я.
— Там, — она вяло махнула рукой куда-то за плечо. Я помялся, потом спросил, чувствуя себя хрен знает кем:
— С тобой… нормально обращаются?
В ее взгляде мелькнуло удивление. Я смутился. Сам не знаю, с чего мне вдруг взбрело задать ей этот вопрос. Снежники не казались опасными… а Дарла была мне безразлична. Разве не так?
— Да, — помолчав, ответила она. — А… с тобой?
Я вспомнил, как она смотрела на меня, когда Куэйд обвинил нас с Йевелин в связи. Помотал головой, прогоняя видение. В конце концов, это же было в другой жизни.
— Всё хорошо, — сказал я, не решаясь поделиться с ней своими опасениями. Она неуверенно улыбнулась и отошла.
Куэйда я увидел вечером того же дня. Он заметил меня, кивнул и тут же отвернулся. Выглядел он гораздо лучше, чем в своем родовом поместье. Заметно похудел, из глаз исчезло затравленно-дикое выражение. Я подумал: «Может, всё не так уж плохо…»
А затем я вспомнил о Ржавом Рыцаре.
Он уже трижды находил меня. Мог ли я теперь считать себя в безопасности? Сомнительно, что Снежные Пески станут для него серьезной преградой. Они могут лишь задержать его на какое-то время. Но рано или поздно он придет и сюда. Убьет всех снежников, а они будут только хлопать белыми веками без ресниц и удивленно смотреть на вываливающиеся из животов кишки, не чувствуя боли и не понимая, что умирают. А потом он заберет меня в дом своих хозяев. Йевелин, должно быть, уже там.
Если она не сможет отговорить Стальную Деву еще раз.
Боги, от чего отговорить?
Как бы то ни было, мне нельзя засиживаться на одном месте. Этот урок я уже выучил.
Когда на следующий день за мной пришел один из снежников, я сразу понял, что он — от Каданары — от кого же еще? Очень кстати, я как раз собирался посоветоваться с ней — возможно, она знала, как добраться отсюда до внешнего мира. Однако когда я вошел, она не дала мне сказать ни слова, только опять сунула в руки трубку. Я затянулся, не так сильно, как в прошлый раз, но Каданара снова опередила меня, сказав:
— Пошли, искупаешься?
Я хотел было вновь отказаться, но тут из угла послушалось настойчивое кудахтанье фиолетовой курочки. Эта дура успела меня достать.
— Пошли, — резко сказал я.
На берегу озера собралось больше снежников, чем я видел прежде. Они уже не лежали — сидели, сбившись плотными кучками. Тут же я увидел Дарлу и Куэйда — они стояли чуть поодаль. Дарла улыбнулась Каданаре — уже всем ртом, а не одной его стороной, что меня почему-то успокоило, — а Куэйд взглянул на нее с подозрением. Похоже, он видел ее впервые.
При моем появлении снежники сразу сбились плотнее, стали переглядываться, некоторые, еще сохранившие языки, зашушукались. Я не мог понять их речи — телепатический контакт я имел только с Каданарой. Я обернулся на нее, чувствуя зарождающееся беспокойство. Мне казалось, будто здесь должно разыграться какое-то действо с моим участием, о чем я не был уведомлен, а я никогда не приветствовал подобные сюрпризы.
Каданара широко ухмыльнулась в ответ на мой вопросительный взгляд, непринужденно хлопнула меня мясистой ладонью по спине.
— Жарко! — со значением сказала она. — Жарко-о!.. Иди? А ты, деточка? Иди?
Последние слова адресовывались Дарле. Та просияла и с готовностью подошла ближе.
— Как замечательно, да? — тихонько сказала она мне; ее глаза сияли. — Когда я увидела это озеро, сразу так захотелось окунуться!.. А сказали — нельзя.
— Нельзя? — такого я еще не слышал. Я снова посмотрел на Каданару — мое беспокойство усиливалось. Я вдруг понял, что не хочу касаться этой воды.
— Можно, можно, — закивала женщина и снова похлопала меня по спине, уже гораздо ощутимее. — Тебе можно. Вам.
— А им? — я кивнул на примолкших снежников, не сводивших с нас глаз. На поляне вдруг стало совсем тихо: слышалось только восторженное посапывание Дарлы. Я вдруг понял, что она тоже понимает Каданару, и это меня почему-то испугало.
— Им нельзя, — терпеливо сказала Каданара. — Ему, — кивок на Куэйда, — нельзя. Мне нельзя. Вам можно. Тебе можно. И ей.
— Почему? — ситуация нравилась мне всё меньше и меньше.
И тут она сделала такое, от чего я едва не закричал.
Каданара наморщила лоб, словно подыскивая верное слово, что было странно, учитывая наш с ней способ общения, потом ткнула толстым пальцем в небо и раздельно произнесла:
— Вы про-вод-ни-ки.
Я шарахнулся от нее, споткнулся о выступающий из песка камень и едва не упал. Меня тут же подхватили сзади чьи-то крепкие заботливые руки — подхватили и поволокли к воде, совсем обычной воде, чистой и прозрачной, бело-голубой, слабо поблескивающей в лучах солнца. Я вырывался изо всех сил, в голове у меня перемешались изумленные крики Дарлы, тревожные возгласы Куэйда, тихий гул возмущенных снежников и успокаивающее бормотание Каданары. Перед глазами вился мутный водоворот картинок: Ржавый Рыцарь с окровавленным мечом, бесплотные пальцы на моих плечах, белые волосы вокруг незапомнившегося лица, очень много крови и мое сердце на прохладной ладони Йевелин Аннервиль…
— Тихо, тихо, хороший мальчик, так будет, проводники, ш-ш-ш-ш…
Они таки втолкнули меня в озеро, повалили на колени, чья-то рука надавила мне на затылок, окуная в воду с головой. Я орал как резаный, и теперь не от ужаса, а от дикой, чудовищной боли. Потому что это озеро было таким же, как пустыня — прохладная на вид гладь оказалась кипятком.
Не знаю, как долго я кричал, захлебываясь этим кипятком, прежде чем меня отпустили. Потом кто-то схватил меня за плечи, тряхнул, поволок назад. Я с трудом разлепил веки, отпихнул от себя чьи-то руки и вдруг увидел удивленно распахнутые глаза Куэйда, а рядом — заплаканное, испуганное лицо Дарлы. Прошло еще несколько мгновений, прежде чем я понял, что они, как и я, мокрые.
— Эван… Эван, что с тобой?!
— Кипяток, — прохрипел я и посмотрел на свои руки, уверенный, что они уже покрылись волдырями. Ничего подобного — они просто очень сильно тряслись, но выглядели вполне обычно. Я сжал кулаки.
— Что? — переспросил Куэйд.
— Там… кипяток. Вода в озере — кипяток! — закричал я, взбешенный их тупостью. Куэйд моргнул, Дарла изумленно потрясла головой. Я вдруг увидел, что нахожусь всего в двух шагах от неподвижной кромки воды, и, ругнувшись, пополз в сторону.
Аннервили смотрели на меня, как на помешанного.
А люди-змеи смотрели не на меня, а на них. На мокрых Аннервилей, стоящих между мной и водой, в которой было столько боли.
Я услышал голос Каданары, но не понял ни слова.
— Что она… сказала? — с трудом выдавил я, глядя на Куэйда снизу вверх. Он снова моргнул, взглянул удивленно поверх меня, слегка нахмурился.
— Она сказала — мальчик. Хороший мальчик, — озадаченно проговорил он.
Дарла взяла его за руку. Ее лицо как-то странно исказилось.
— Идем, Куэйд, — нерешительно прошептала она. — Идем?
Он поколебался, потом кивнул. Они развернулись и, по-прежнему держась за руки, вошли в неподвижную прозрачную воду.
Я вскочил. Меня трясло так, как никогда в жизни.
— Идиоты, что же вы! — закричал я, и их спины напряглись. — Там же кипяток! Это эйдерелла! Вы просто не чувствуете боли!
Меня снова схватили, дернули назад. Я замер, не пытаясь вырваться, и смотрел, как Аннервили, держась за руки, медленно входят в воду. По колено, по бедра, по грудь… Куэйду вода дошла до подбородка, когда макушка Дарлы исчезла под набежавшей волной. Потом исчез и он.
Тогда меня отпустили.
Я медленно развернулся к Каданаре. Та попыхивала трубкой, глядя на озеро, и казалась очень довольной.
— Хороший мальчик, — сказала она. — Хорошая девочка. Хорошие. Про-вод-ни-ки.
— Ах ты… старая сука, — медленно проговорил я, не двигаясь с места, — Ты убила их. Накачала эйдереллой, загнала в кипяток и убила.
— Не убила. Нет. Вождя нам дала. Вернула нам. Так.
— Что ты несешь? — бессильно прошептал я, слишком подавленный, чтобы придушить ее на месте. Снежники снова шушукались, поглядывая на нас с интересом. Каданара вытащила трубку изо рта и тоненько присвистнула.
— Аркх'я. Ждущая аркха, вождя. Жду и вижу. Увижу, подожду. Думала, это ты. Она и ты. Ты сильный, дошел. Нет, вел. Просто вел, а они шли. Шли. Вождь, — она ткнула трубкой на озеро, — там. Ушел туда. Никому нельзя войти, всем больно. Эйдерелла нет, не поможет. Больно, горячо. Только вождю войти, новому. И его жене тоже. Так.
— Но они же… они же умерли, — вздохнул я.
— Не умерли, нет. Придут. Вернутся. Сказано: чужеземцы. Тогда — вождя вернуть. Без вождя долго, так. Много-много новых лун. Сказано: чужеземец и женщина войдут. Вернется вождь с женой. Так.
Я покачал головой, всё еще не в силах осмыслить происходящее. Потом устало спросил:
— Ну, и когда они вернутся? — Каданара беспечно пожала плечами.
— Не знаю. Надо ждать.
Она села на песок. Снежники перестали шушукаться, устремили взгляды на ровную, безмятежную гладь озера. Не оставалось ничего иного, как последовать их примеру.
Очень хотелось попросить Каданару дать мне затянуться эйдереллой, но я не смел. А жаль — общество фиолетовой курочки сейчас казалось мне наименее безумным из всего, что тут происходило.
«Галлюцинация? — внезапно подумал я. — Бред? Может, я еще даже не очнулся после перехода через пески? Может, мне всё это… снится?»
А может, я всё еще лежу в комнате с низким красным потолком, с ноздрями и ртом, залепленными склизкими порами гриба. Жду. Три года, пока найдут женщину-Проводника…
Про-вод-ни-ка.
— Почему ты так сказала? — не отрывая глаз от поблескивающей глади озера, хрипло проговорил я.
Каданара помолчала, глубоко затянулась, потом бросила:
— Слов не знаю. Понятий нет таких у тебя. Увидела в твоей голове то, что похоже. Так. Больше всего похоже.
Прошло, должно быть, несколько часов. Никто из снежников не шевелился, и я не шевелился тоже, на всякий случай — мне не хотелось вновь опробовать на себе их хватку. Поэтому я просто сидел и смотрел на прозрачную воду, мирно поблескивавшую в лучах вечного солнца. При этом в голове у меня не было ни одной мысли. Правда же, ни одной.
Потом, много времени спустя, Каданара за моей спиной вдруг сказала:
— Я думала, ты. Чужеземец. Не всё ли равно? Надеялась. Ты же сильнее. Сильный. Но не ты.
Она сказала это так странно, с таким искренним, огорченным удивлением, что мой следующий вопрос был совершенно естественным:
— Почему же не я?
— Ты принадлежишь другому богу, — ответила она. В тот же миг невозмутимая водная гладь в центре озера начала дрожать.
А через минуту Куэйд и Дарла вышли из воды.
ГЛАВА 23
— Оставь меня.
Нет ни ветра, ни звука, ни взгляда, ни даже попытки понять, сказать, прохрипеть, прошептать одними только губами… Нет. Для этого слишком поздно.
— Послушай… Я понимаю, всё это… ужасно. И я… Да, я был не прав.
— Оставь меня.
— Ты думаешь, мне сейчас легко? Я потерял своих детей. Это больше чем…
— ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ!
Ничего нет, нечего заметить, нечего описать: только глухо пульсирует черная тишина.
— ОСТАВЬ! МЕНЯ! В ПОКОЕ!
— Послушай…
Было бы хоть дуновение ветра: но нет. Слишком сильна память о крови во рту, на руках, на губах, в черноте. О крови, которой пыталась откупиться, отдать, забыть. Последняя. Это было… ТАК, но это было последнее? Правда же?! Я не хочу так больше! Я так больше не могу!!!
— Если это из-за Марлены… Ты… ты же знаешь, я тебя не виню… Я и сам был близок… хотел… Ведь Дарла…
— Оставь меня.
Слабый вздох врывается в черную тишину и тает, не долетев до губ. Несмело скрипит прикрываемая дверь.
— Оставь меня.
Только черная тишина и запах, и привкус крови кормилицы Дарлы на карминовых губах…
Холодный белый пергамент под оледеневшими пальцами.
Сизые слезы на белом лице.
— Оставь меня.
Холодный, мертвенно белый пергамент… который тоже выпил чью-то кровь. Который будет пить и дальше чью-то кровь… мою?..
— Оставь меня.
Черная тишина взрывается треском разрываемого пергамента, белого, холодного, раскалывается на куски.
— Оставь меня! Оставь! Меня! ОСТАВЬ ЖЕ ТЫ МЕНЯ В ПОКОЕ!
Просто холодно и сладко во рту.
Просто пергамент.
— Как ты… — начал я и проглотил конец фразы, проклиная бессмысленность ситуации.
Дарла слегка улыбнулась, протянула ко мне кончики пальцев. Я невольно содрогнулся — непривычно видеть тело без кожи, да еще и живое при этом…
— Хорошо, — звонко сказала Дарла и рассмеялась. Она казалась по-настоящему счастливой. Никогда прежде я не видел такой искренней, незамутненной радости на лицах людей благородного происхождения. Впрочем, это ведь была уже не Дарла Аннервиль.
— Это так… жутко, — беспомощно вздохнул я, и ее смех стал громче.
Когда они с Куэйдом вышли из воды, по-прежнему держась за руки, с облезающей лохмотьями кроваво-красной кожей, я решил, что всё происходящее почти наверняка — вызванный дурманом бред. Смех Дарлы лишь укрепил меня в этой мысли: люди так не смеются.
Следующие несколько дней меня к озеру не подпускали, как, впрочем, и большинство снежников — новообретенный вождь и его жена принимали свою истинную форму. Когда я увидел Дарлу в следующий раз, она в самом деле стала белая, словно снег, ее мягкие каштановые волосы, почему-то всё еще влажные, были заплетены в тугую косу, и я отчетливо осознавал, что это уже не та женщина, не тот человек, которого я знал — если, конечно, она вообще осталась человеком.
Когда она коснулась меня кончиками ослепительно белых пальцев, я не смог сдержать дрожи, а она лишь рассмеялась и мягко сказала:
— Это совсем не страшно, Эван. И не больно. Всё правильно. Хорошо. Так.
Она ничего не помнила. Она называла меня по имени, она улыбалась, но она не помнила, что была Дарлой Аннервиль. Другие имена ей ничего не говорили — она только смеялась, когда я упоминал ее отца или Йевелин, смеялась легко и немного снисходительно, словно говорила с маленьким ребенком или помешанным.
Понемногу мне стало казаться, что она ведет себя совершенно правильно.
А когда я увидел Куэйда, убедился в этом окончательно.
Они заняли жилище Каданары, которая, сияя от счастья, заявила, что выполнила предназначение всей своей жизни. Если бы кто-нибудь сказал мне неделю назад, что у Куэйда Аннервиля есть задатки руководителя, я бы высказал свое мнение о его умении разбираться в людях. Но это уже был другой Куэйд. По большому счету, и не Куэйд даже.
Он позвал меня к себе следующим вечером. Они с Дарлой сидели в палатке на помосте, где меня впервые встретила Каданара, взявшись за руки (они теперь всё время так ходили). Куэйда невозможно было узнать, но больше всего изменились его глаза. Я думал, глаза людей, ставших жертвами религиозных ритуалов, становятся ясными и пустыми, как глаза мертвецов, но здесь не случилось ничего подобного. Кажется, совсем наоборот — он словно очнулся от долгого и мучительного сна. Я помнил, как он смотрел на меня в оружейной, сжимая в обеих руках по мечу, как пламя плясало в его зрачках, когда он говорил о Йевелин — тогда его глаза были пустыми. Они были мертвыми, а речь, пусть и не в меру эмоциональная, сбивчивая, оставалась бездушной. Я не знаю, виновна ли Йевелин в той его одержимости, стремилась ли она к ней — но теперь наваждение исчезло… Уступив место еще большей одержимости — сказал бы я, если бы не эти глаза. В глазах одержимых нет такой усталости. Усталости и чего-то еще…
Это было и в глазах Дарлы, когда она смотрела на меня, слабо улыбаясь. В ее взгляде не было прежней гаденькой злобы, ее прикосновения не казались жаркими и нервными. Хотя она осталась маленькой, осталась слабой и беспомощной, ее всё еще невольно хотелось пожалеть, утешить — но теперь появилось в ней что-то, велевшее держать такие порывы при себе. Я никогда раньше не понимал, как слабость может становиться силой — теперь понял. Увидел.
Куэйд посмотрел на меня, и Дарла посмотрела на меня — спокойно, нежно, снисходительно. И, глядя на их молочно-белые, девственные тела снежников, я подумал, что так, наверное, и смотрят на нас боги.
Нет ни ветра, ни звука, ни взгляда, ни даже попытки понять, сказать, прохрипеть, прошептать одними только губами… Нет. Для этого слишком поздно.
— Послушай… Я понимаю, всё это… ужасно. И я… Да, я был не прав.
— Оставь меня.
— Ты думаешь, мне сейчас легко? Я потерял своих детей. Это больше чем…
— ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ!
Ничего нет, нечего заметить, нечего описать: только глухо пульсирует черная тишина.
— ОСТАВЬ! МЕНЯ! В ПОКОЕ!
— Послушай…
Было бы хоть дуновение ветра: но нет. Слишком сильна память о крови во рту, на руках, на губах, в черноте. О крови, которой пыталась откупиться, отдать, забыть. Последняя. Это было… ТАК, но это было последнее? Правда же?! Я не хочу так больше! Я так больше не могу!!!
— Если это из-за Марлены… Ты… ты же знаешь, я тебя не виню… Я и сам был близок… хотел… Ведь Дарла…
— Оставь меня.
Слабый вздох врывается в черную тишину и тает, не долетев до губ. Несмело скрипит прикрываемая дверь.
— Оставь меня.
Только черная тишина и запах, и привкус крови кормилицы Дарлы на карминовых губах…
Холодный белый пергамент под оледеневшими пальцами.
Сизые слезы на белом лице.
— Оставь меня.
Холодный, мертвенно белый пергамент… который тоже выпил чью-то кровь. Который будет пить и дальше чью-то кровь… мою?..
— Оставь меня.
Черная тишина взрывается треском разрываемого пергамента, белого, холодного, раскалывается на куски.
— Оставь меня! Оставь! Меня! ОСТАВЬ ЖЕ ТЫ МЕНЯ В ПОКОЕ!
Просто холодно и сладко во рту.
Просто пергамент.
— Как ты… — начал я и проглотил конец фразы, проклиная бессмысленность ситуации.
Дарла слегка улыбнулась, протянула ко мне кончики пальцев. Я невольно содрогнулся — непривычно видеть тело без кожи, да еще и живое при этом…
— Хорошо, — звонко сказала Дарла и рассмеялась. Она казалась по-настоящему счастливой. Никогда прежде я не видел такой искренней, незамутненной радости на лицах людей благородного происхождения. Впрочем, это ведь была уже не Дарла Аннервиль.
— Это так… жутко, — беспомощно вздохнул я, и ее смех стал громче.
Когда они с Куэйдом вышли из воды, по-прежнему держась за руки, с облезающей лохмотьями кроваво-красной кожей, я решил, что всё происходящее почти наверняка — вызванный дурманом бред. Смех Дарлы лишь укрепил меня в этой мысли: люди так не смеются.
Следующие несколько дней меня к озеру не подпускали, как, впрочем, и большинство снежников — новообретенный вождь и его жена принимали свою истинную форму. Когда я увидел Дарлу в следующий раз, она в самом деле стала белая, словно снег, ее мягкие каштановые волосы, почему-то всё еще влажные, были заплетены в тугую косу, и я отчетливо осознавал, что это уже не та женщина, не тот человек, которого я знал — если, конечно, она вообще осталась человеком.
Когда она коснулась меня кончиками ослепительно белых пальцев, я не смог сдержать дрожи, а она лишь рассмеялась и мягко сказала:
— Это совсем не страшно, Эван. И не больно. Всё правильно. Хорошо. Так.
Она ничего не помнила. Она называла меня по имени, она улыбалась, но она не помнила, что была Дарлой Аннервиль. Другие имена ей ничего не говорили — она только смеялась, когда я упоминал ее отца или Йевелин, смеялась легко и немного снисходительно, словно говорила с маленьким ребенком или помешанным.
Понемногу мне стало казаться, что она ведет себя совершенно правильно.
А когда я увидел Куэйда, убедился в этом окончательно.
Они заняли жилище Каданары, которая, сияя от счастья, заявила, что выполнила предназначение всей своей жизни. Если бы кто-нибудь сказал мне неделю назад, что у Куэйда Аннервиля есть задатки руководителя, я бы высказал свое мнение о его умении разбираться в людях. Но это уже был другой Куэйд. По большому счету, и не Куэйд даже.
Он позвал меня к себе следующим вечером. Они с Дарлой сидели в палатке на помосте, где меня впервые встретила Каданара, взявшись за руки (они теперь всё время так ходили). Куэйда невозможно было узнать, но больше всего изменились его глаза. Я думал, глаза людей, ставших жертвами религиозных ритуалов, становятся ясными и пустыми, как глаза мертвецов, но здесь не случилось ничего подобного. Кажется, совсем наоборот — он словно очнулся от долгого и мучительного сна. Я помнил, как он смотрел на меня в оружейной, сжимая в обеих руках по мечу, как пламя плясало в его зрачках, когда он говорил о Йевелин — тогда его глаза были пустыми. Они были мертвыми, а речь, пусть и не в меру эмоциональная, сбивчивая, оставалась бездушной. Я не знаю, виновна ли Йевелин в той его одержимости, стремилась ли она к ней — но теперь наваждение исчезло… Уступив место еще большей одержимости — сказал бы я, если бы не эти глаза. В глазах одержимых нет такой усталости. Усталости и чего-то еще…
Это было и в глазах Дарлы, когда она смотрела на меня, слабо улыбаясь. В ее взгляде не было прежней гаденькой злобы, ее прикосновения не казались жаркими и нервными. Хотя она осталась маленькой, осталась слабой и беспомощной, ее всё еще невольно хотелось пожалеть, утешить — но теперь появилось в ней что-то, велевшее держать такие порывы при себе. Я никогда раньше не понимал, как слабость может становиться силой — теперь понял. Увидел.
Куэйд посмотрел на меня, и Дарла посмотрела на меня — спокойно, нежно, снисходительно. И, глядя на их молочно-белые, девственные тела снежников, я подумал, что так, наверное, и смотрят на нас боги.