Страница:
камнями, которые и служат ступенями лестницы. Существует предание, что
Пушкин поднимался по ней на ослике, а пионеры наших дней одолевают ее
пешком. Подъем этот настолько популярен, что рейсовые автобусы по просьбе
пассажиров останавливаются у подножия Чертовой лестницы. 9 мая я надумал
развлечься, оригинальности ради, спуском по этой лестнице. Доехал на
автобусе до перевала Байдарские ворота, с него поднялся на Яйлу и пошел в
сторону Ялты по хорошей дорожке, вьющейся опушкой веселого молодого лесочка
по краю плоскогорья над форосскими скальными отвесами. Вид оттуда
великолепный. Горизонт отступает, открывается огромная гладь моря,
разрисованная в тихую погоду широкими светлыми и темными полосами. День был
жарким. На мне - шорты и майка без рукавов. В почти пустом рюкзаке кое-какая
еда, паспорт и деньги. Вдоль дорожки по самому краю обрыва с интервалами
шагов по пятьдесят чьей-то заботливой рукой положены плоские камни с
нарисованными на них белой краской стрелками, указывающими, как я догадался,
путь к Чертовой лестнице. Что подтвердил и встретившийся мне пастух, гнавший
в сторону перевала десятка два овец.
Я шел не спеша, нежась на здесь уже жарком солнышке, любуясь морем и
поглядывая на камни-указатели. До тех пор, пока не дошел до указателя,
повернутого стрелкой в сторону моря. Очевидно, здесь и начинался спуск по
Чертовой лестнице. Действительно, как раз напротив стрелки находилось некое
углубление в скальной стене. Помню, я лениво подумал, что для ослика оно
идет слишком круто. Потом решил, что пионеры вполне могут вскарабкаться и
здесь, а главная расщелина должна быть где-то рядом. Наверное, я к ней выйду
немного ниже. Или переберусь на нее. Будь я в серьезных горах, конечно
прошел бы дальше, разведал другие возможности спуска. Но крымская Яйла не
высокогорье, идти дальше было лень, и я начал спускаться по указанному
стрелкой склону. Метров через пять дошел до большого плоского камня,
зажатого между крутых скальных выступов. Камень был сухой, но очень гладкий
и лежал круто. Под камнем виднелась удобная полочка. Так же лениво подумал,
что спуститься по этому камню, лежа на спине и притормаживая ладонями,
можно. А вот подняться по нему - вряд ли. Но ведь я альпинист, как-нибудь
переберусь на основное русло Чертовой лестницы. Она должна быть рядом.
Спустился. Оглядываюсь. В обозримой окрестности - ровные скалы, никакой
"лестницы" не видно. Но ведь стрелка... А что если какой-то шутник повернул
камень со стрелкой в сторону моря? Хороши шуточки! Я оказался на стене. Без
страховки! Путь обратно отрезан. Надо спускаться. Ближайшие полочки
просматриваются, но что будет ниже? До шоссе метров пятьдесят. Спускаться
надо спиной к скале. Рюкзак сбрасываю вниз. С полочки на полочку. Пробую
одно направление - полочка кончается. Возвращаюсь назад. Пробую другое
направление - удается перебраться на полочку ниже. На иных из них помещается
вся ступня, на других только каблук кроссовки.
Наконец оказываюсь в безвыходном положении, где полочка метра на
полтора прерывается участком гладкой стены. На скалах щель такой ширины
можно перепрыгнуть. Но с полочки на полочку прыгать не станешь! К счастью,
примерно на середине гладкого участка, на полметра выше уровня моей головы
торчит из стены небольшой выступ. Можно попытаться сделать "маятник".
Повернуться лицом к скале, благо, полочка достаточно широкая, подойти к
самому ее концу, вытянуться в струнку и, прижимаясь к стене, начать падать.
В падении схватиться за выступ и оторвать ноги. Качнувшееся тело перенесет
их на вторую полочку. Затем оттолкнуться руками от выступа и таким образом
перебраться через разрыв. Ну а если ноги не достанут до продолжения полочки?
Повиснешь на этом выступе! Долго не провисишь, а помощи ждать неоткуда.
Внизу по шоссе гуляют люди - сегодня праздник. Но какой от них толк? Они
даже видят меня, приветливо машут руками, что-то весело кричат. Для них это
развлечение - человек на стене. Наверное, скалолаз какой-то. Знает, что
делает! А что мне делать? Все другие пути испробованы. Всюду полная
"безнадега". Решаюсь на "маятник". К счастью, все проходит благополучно.
Можно продолжать поиски спуска. Снова начинаю лавировать между полочками.
Постепенно снижаюсь. Начинает смеркаться. Проклятый спуск длится уже четыре
часа (50 метров!). Наконец, живой и невредимый, достигаю уровня шоссе.
Спасен!! Отправляюсь на поиски рюкзака. Он где-то в кустарнике, растущем у
подножья стены. Стало совсем темно. Найти не могу. Черт с ним - доеду на
попутных до Ялты, а завтра утром вернусь сюда. Выхожу на шоссе. Один за
другим проезжают ярко светящиеся автобусы с отдыхающими - возвращаются из
праздничного Севастополя. Голосую. Никто не останавливается. Легковушки -
тоже. Вот сволочи - видят же, что человек в беде! Потом соображаю: на мне
все разодрано о скалы - и майка, и шорты. Наверное, принимают за пьяного.
Делать нечего, пойду пешком. До Ялты километров тридцать. Потихоньку к утру
дойду...
Иду, не оборачиваясь, не обращаю внимания на автобусы. Вдруг - скрип
тормозов, рядом со мной останавливается такси с пассажиром. Водитель
спрашивает: "Что случилось? Вижу, идет человек в разорванной одежде, но не
пьяный, не шатается". Объясняю, что и как. Говорю, что денег у меня нет -
остались в рюкзаке. "Садись, - говорит, - подвезу без денег". И вот я на
турбазе. Переодеваюсь и выхожу на набережную. Праздник! Полно гуляющих.
Справа, в море, украшенные разноцветными огнями корабли. Слева - гирлянды
цветных лампочек и музыка из ресторана. Смотрю то направо, то налево.
Красиво! Любуюсь. Меня переполняет радость, что вырвался прямо-таки из лап
смерти. А поделиться не с кем. Иду на почту и даю жене следующую телеграмму:
"Хожу живой. Верчу головой.
Очень приятно, хоть вам непонятно".
Через день возвращаюсь в Москву. Встревоженным голосом Лина еще с
порога спрашивает: "Что там с тобой стряслось?" Приходится во всем
признаться. Выслушав мой рассказ, жена говорит:
- Ты же столько раз твердил, что с горами не шутят!
- Но какие это горы?
- Сорвался бы со стены, узнал какие!
Она права. С горами легкомысленно шутить нельзя. Ни с какими!
После смерти Сталина и избрания Хрущева Председателем Президиума ЦК
КПСС (1953 г.) в стране наступил период некоторого оживления неофициальной
общественной активности, названный "оттепелью". Он длился недолго - примерно
до конца 50-х годов. Толчком к освобождению от обязательной коммунистической
идеологии и постоянного подспудного страха, на котором базировался
тоталитарный режим, послужил доклад Хрущева на XX съезде КПСС (февраль 56-го
года) о преступлениях Сталина. За ним последовало массовое освобождение
политзаключенных из сталинских концлагерей.
Наименование этого периода связано с опубликованием в 54-м году
небольшой повести Ильи Эренбурга "Оттепель". В ней нет никаких политических
мотивов, кроме одного "небольшого" умолчания. В начале повести упоминается
только что начавшееся "Дело врачей-отравителей". А буквально через несколько
страниц один из персонажей с удовлетворением, но тоже вскользь, упоминает,
что обвинения врачей были ложными. Между этими двумя упоминаниями лежит
смерть Сталина. Но об этом в повести нет ни слова!
Основной ее сюжет строится на обычных трудностях зарождающейся любви
(сомнения, робость) трех пар: технолог и жена директора завода
(учительница), инженер и дочь старого учителя, главный конструктор и
женщина-врач заводской поликлиники (еврейка). Впрочем, их злоключения в
конце концов оканчиваются счастливо. Все персонажи повести - люди хорошие,
хотя и со своими слабостями и недостатками. Даже директор завода, которого в
конце повести снимают за то, что он отложил на год строительство жилья для
рабочих ради того, чтобы пустить новый, необходимый заводу цех. Все события
разворачиваются в стареньком поселке некоего провинциального
машиностроительного завода. На сам завод автор читателя не приводит. Нет и
никакой традиционной фигуры передовика-рабочего. Все коллизии чисто личного
плана происходят в среде заводской и околозаводской интеллигенции. Не
случись сильная буря, разрушившая ветхие хибарки рабочих - директор завода
остался бы на своем месте.
Но почему "Оттепель"? Отступление зимы! По-видимому, "зимой" в
советской литературе сталинской эпохи Эренбург считает обязательность образа
героя - строителя социализма, свободного от простых человеческих чувств и
слабостей. Вот это освобождение от казенного героизма, от непременного
"служения делу партии", обращение к человечности взаимоотношений либеральная
часть советского общества и поспешила назвать оттепелью. Недаром в это же
время вспыхнуло увлечение песнями Булата Окуджавы. Они еще не тиражировались
в большом количестве - их научились переписывать на рентгеновские пленки.
"Мы - люди, а не винтики государственной машины" - вот какую дотоле
неслыханную новость сообщил нам Окуджава в своих песнях. Утверждение личной
свободы и достоинства, ценности простых радостей жизни и любви в 59-м году
создали необыкновенную популярность в России Хемингуэю. Глубоко волновали
зрителей фильм "Летят журавли" и спектакль "Вечно живые" в театре
"Современник". В толстых журналах появились смелые для того времени повести
и рассказы: "Районные будни" Овечкина, " Не хлебом единым" Дудинцева, "Жизнь
Бережкова" Бека, "Рычаги" Яшина. В эти же годы советские граждане увидели
фильмы итальянского "неореализма", услышали песни группы "Битлз". Начал
выходить на русском языке журнал "Америка".
Впрочем, далеко не все было столь обнадеживающим. В 54-м году
Твардовский был снят с поста главного редактора журнала "Новый мир", который
был сочтен чересчур уже либеральным. В 53-55-х годах произошел ряд восстаний
в лагерях ГУЛАГа. Они были жестоко подавлены. В 55-м году, в ответ на
вступление Западной Германии в НАТО, Советский союз организовал "Варшавский
Договор" - военный союз со странами Восточной Европы. В октябре-ноябре 56-го
года произошло безжалостное подавление Венгерского восстания.
Западному миру стало ясно, что, если даже новые руководители СССР в тот
момент не готовы были следовать сталинским планам оккупации всей Европы, они
не собираются выводить свои войска из Восточной Германии и стран-сателлитов
Восточной Европы. А значит, рано или поздно подобные планы могут
возродиться. Началось противостояние двух систем, названное "холодной
войной". Производство атомных бомб в СССР было уже налажено. А в 57-м году
запуском спутника на околоземную орбиту Советский Союз продемонстрировал
неожиданные успехи в создании ракет, способных доставить атомную бомбу в
любую точку земного шара. Затем были продемонстрированы достаточно точные
попадания баллистических ракет в отдаленные и заранее указанные акватории
Мирового океана. Началась гонка вооружений. Во внутренней политике она
проявилась отказом от дальнейшей либерализации общественной жизни. 30 ноября
1956 года в Московском Университете состоялось комсомольское собрание, в
негативном ключе обсудившее венгерские события. Соответствующие вопросы
задавались на ближайшей после этого лекции по марксизму-ленинизму.
Специальное заседание МК ВЛКСМ исключило из комсомола 150 "зачинщиков"
этой акции. Естественно, они были отчислены из МГУ.
В Ленинграде по тому же поводу было отчислено две тысячи студентов. В
декабре ЦК КПСС разослал парторганизациям закрытое письмо "О пресечении
вылазок антисоветских элементов". Началась травля Бориса Пастернака в связи
с опубликованием за рубежом его романа "Доктор Живаго" и присуждением
Нобелевской премии. Эта травля закончилась гибелью поэта (в 60-м году).
Состоявшийся в 57-м году в Москве Всемирный фестиваль молодежи (давно
готовившийся) уже ничего не изменял по существу. Оттепель закончилась!
Впрочем. для восстановления либерального "имиджа" СССР после трагедии
Пастернака на пост главного редактора "Нового мира" в 58-м году был
возвращен Твардовский. В 59-м году были реабилитированы названные ранее
"буржуазными лженауками" кибернетика и генетика.
Уважаемый читатель, я счел целесообразным рассказу о наиболее
интересных эпизодах своей биографии, случившихся в 50-е годы, предпослать
это краткое напоминание о некоторых фактах нашей внутриполитической истории
того времени. Они должны играть роль немаловажного фона для моего рассказа.
Ведь именно после смерти Сталина эта история благодаря активности либерально
настроенной части общества приобрела на добрые тридцать лет весьма
динамичный характер. Думаю, что такие напоминания будут полезны и далее,
хотя бы в форме перечисления наиболее ярких фактов.
Теперь я хочу коснуться еще одной темы, уже общемирового значения,
актуальной именно для начального периода правления Хрущева. Говорят, что
История не терпит сослагательного наклонения: "Что было бы если бы?.."
Исторический опыт невозможно повторить в другом варианте. Тем не менее
полный отказ от сослагательного наклонения, на мой взгляд, ошибочен. Иногда
реальное течение последующей истории позволяет с достаточным основанием
ответить на вопрос: "Что было бы?.." А осознание правомерности этого ответа
может повлиять на выбор дальнейшего пути развития того или иного государства
или даже всего мирового сообщества.
Итак, попробуем спросить себя: могли бы в принципе (отвлекаясь от
конкретных фигур, выступивших тогда на мировой арене) после смерти Сталина
международные отношения, а значит, и вся мировая история пойти по другому
пути - коренным образом отличному от реализовавшегося в действительности? Но
сначала попытаемся ответить на другой, предшествующий по времени вопрос.
Почему после капитуляции Германии и Японии США не развязали войну против
СССР, воспользовавшись своей временной монополией на владение атомным
оружием? Ведь и американским, и западноевропейским лидерам были хорошо
известны дальнейшие агрессивные планы Сталина. (Черчилль о них говорил еще в
46-м году в своей речи в Фултоне). Казалось бы, к тому был и достаточно
серьезный повод. В июне 48-го года, в нарушение Потсдамского соглашения,
СССР толкнул Восточную Германию на перекрытие дороги в Западный Берлин,
проходившей по территории ГДР. Военный министр США Форрестол настаивал тогда
на атомном ударе по Советскому союзу. Для этой цели по его указанию было
переброшено в Англию 90 бомбардировщиков дальнего радиуса действия. (СССР
испытал свою первую атомную бомбу лишь в 49-м году.) Но президент Трумэн
отверг предложение своего военного министра. Вместо этого был создан
знаменитый воздушный мост. Ежедневно несколько сотен транспортных самолетов
доставляли двухмиллионному населению блокированного города продовольствие и
товары, необходимые для его жизнеобеспечения. Самолеты садились с
интервалами в 3-4 минуты. Это продолжалось десять месяцев и, по неполным
данным, обошлось США в 252 миллиона долларов. И все же роковой приказ об
атомной бомбардировке СССР отдан не был. Почему?
Ответ на этот вопрос представляется очевидным. Общественное мнение
всего мира, включая и подавляющее большинство населения США, осудило бы
такую неоправданную жестокость в отношении недавнего союзника по
антигитлеровской коалиции. А это означало бы отставку президента и всех
причастных к этому делу генералов. Ведь даже атомные бомбардировки Хиросимы
и Нагасаки, произведенные в 45-м году по приказу того же президента Трумэна,
вызвали в США волну осуждения. Хотя эта акция была предпринята против
военного противника и, кроме того, носила характер возмездия за коварное
нападение Японии на Пирл-Харбор. А импичмент президента Никсона был
обусловлен вообще пустяковой по сравнению с обсуждаемым вопросом причиной -
всего лишь дезинформацией американского народа относительно осведомленности
президента о злополучном "Уотергейтском деле".
Вот теперь другой вопрос из серии "Что было бы, если...?", относящийся
уже к рассматриваемому в этой главе периоду времени. Что было бы, если на
месте Хрущева оказался разумный и независимый политический деятель,
свободный от предубеждений и намерений сталинской эпохи? Если бы этот
деятель в 56-м году предоставил венграм право самим решать судьбу своего
государства? А вслед за этим, к примеру, в следующем году, когда он
освободился от сопротивления "старой гвардии" в Политбюро, денонсировал бы
"Варшавский договор"? Затем отозвал бы советские войска из Восточной
Германии и других стран Восточной Европы? И, наконец, объявил бы о намерении
СССР принять статус невмешательства в мировые конфликты наподобие
швейцарского? Более того, если бы Советский Союз согласился в одностороннем
порядке, под международным контролем ликвидировать свои запасы атомных бомб
и средств их производства, равно как и ракеты дальнего радиуса действия и
атомные подводные лодки? (Сохранив при этом оборонную мощь, способную
защитить границы СССР от возможной агрессии его ближайших соседей на Ближнем
и Дальнем Востоке).
Воспользовались бы США и страны Западной Европы этим ослаблением
ударной силы Советской армии для нападения на СССР? Я уверен, что нет!
Во-первых, в силу безусловного осуждения такой акции общественностью
всего цивилизованного мира с названными выше последствиями для инициаторов
нападения.
Во-вторых, ввиду неизбежного возникновения после поражения Советского
Союза необходимости восстанавливать и кормить эту экономически отсталую
страну. (Об оккупации такой огромной территории, очевидно, не могло быть и
речи. Так же как о создании на ней сколь-нибудь эффективного
"марионеточного" правительства).
В-третьих, развитие партнерских торговых отношений с миролюбивым
Советским Союзом, ввиду его необъятного потребительского рынка, огромных
запасов полезных ископаемых, нефти, газа и дешевизны рабочей силы, открыло
бы для США и Западной Европы великолепные перспективы развития собственной
промышленности, обеспечивающей экспорт. А следовательно, и колоссальный рост
числа рабочих мест, занятости населении этих стран.
Что же касается СССР, то многократное снижение неэффективных расходов
на содержание и развитие военной промышленности в сочетании с весьма и
весьма значительным ростом экономического сотрудничества с Западом вывело
бы, наверное, нашу страну к настоящему времени на уровень наиболее развитых
стран мира. Ведь это сотрудничество включало бы в себя как импорт передовых
технологий, так и прямые инвестиции западного капитала в производство
товаров народного потребления и сельское хозяйство СССР.
Для конверсии военной промышленности в подобных благоприятных условиях
мы могли бы предоставить ненужным военным заводам 2-3 года на
переоборудование и освоение производства конкурентоспособной мирной
продукции с сохранением на это время заработной платы рабочих и
специалистов. Они же сами, нередко проживающие в закрытых военных городках,
осуществляли бы и перепрофилирование своих заводов и свою собственную
переквалификацию. В таких условиях было бы возможно осуществить постепенный
переход к рыночным отношениям. Наконец, демобилизация большей части армии
возвратила бы массу солдат на производство и в сельское хозяйство. Она же
позволила бы из числа уволенных в запас офицеров укомплектовать дееспособную
и некоррумпированную милицию.
Все это, конечно, фантазии, прикрываемые пресловутым "если бы". Но не
исключено, что и сегодня некоторые аспекты этих фантазий могли бы стать
реальностью с учетом ситуации, сложившейся в мире к началу XXI века.
Однако пора вернуться к основному руслу моей повести.
В начале июля 54-го года я получил диплом физика по специальности
электроника, а в феврале 55-го года расстался с лабораторией Обреимова. Надо
было искать выход в биологию, имея в виду перспективу обнаружения
биологического поля. "Роман" с институтом биофизики Франка не состоялся,
надежда работать в избранном направлении у Капицы обманула. Поступать в
исследовательские учреждения чисто биологического профиля представлялось
нецелесообразным: там, за отсутствием соответствующей аппаратуры, я не
получил бы возможности проводить исследования физического плана. Поиски
подходящего места для таких исследований в течение двух месяцев не дали
результата. Надо было ждать! Недаром и Иоффе, и Капица высказали
уверенность, что ближайшие перспективы развития физики связаны с изучением
физической природы жизнедеятельности. А пока имело смысл приобрести
практический опыт в постановке экспериментов с использованием современной
электроники.
Эти соображения привели меня во Всесоюзный научно-исследовательский
институт физико-технических и радиотехнических измерений (ВНИИФТРИ). По
рекомендации отца одной из моих учениц я пришел к профессору Виктору
Наумовичу Мильштейну, заведовавшему лабораторией в этом Институте. Как
вскоре выяснилось, это было совсем не то, что мне нужно. Лаборатория
занималась методами проверки слаботочных измерительных приборов -
микроамперметров и микровольтметров. В большой комнате стоял десяток столов,
за которыми сидели по большей части пожилые люди. К ним от
заводов-изготовителей в обязательном порядке поступали новые образцы таких
измерительных приборов. С помощью специальных эталонов эти люди оценивали
достоверность производимых измерений, присваивали приборам соответствующий
класс точности и давали разрешение на их серийное производство. Это,
конечно, была не та техника, что меня интересовала. В Институте, наверное,
были и другие лаборатории - исследовательского типа, быть может, занятые не
проверкой, а созданием новых электронных измерительных приборов. Возможно -
закрытые. Но с чего-то надо было начинать, чтобы "оглядеться". Забегая
вперед, скажу, что через год мне было поручено создать отдел
полупроводников, которые только-только начинали свое вторжение в
радиотехнику.
Но в этой главе я хочу рассказать не о работе, а о трех запомнившихся
на всю жизнь событиях, случившихся во время моего пребывания во ВНИИФТРИ.
Первое из них связано с личностью моего "шефа" В.Н. Мильштейна. Это был еще
довольно молодой - лет сорока, не более - но, по-видимому, очень талантливый
человек. Докторскую диссертацию он защитил в тридцать лет. Комплекции был
крупной, но какой-то рыхлой. Большая голова и бледное, мучнистое лицо со
всегда приветливым, но как будто немного робким выражением. Очень вежлив,
интеллигентен, но как-то не уверен в себе. По первому впечатлению - человек
мягкий, быть может, слабый и мнительный. Его большой стол стоял у окна в той
же комнате. Занят он был преимущественно какими-то бумагами и разговорами по
телефону. По меньшей мере трижды в день звонил своей молодой, пухленькой и
белокурой женушке (я вскоре с ней познакомился). Не стеснялся называть ее
"лапонькой", подробно расспрашивал, как спала, гуляла, что делала. Она не
работала, детей у них не было. Эти публичные нежности по телефону вызывали у
меня чувство иронического, чуть-чуть высокомерного неодобрения. Мужчине, на
мой взгляд, не подобало быть такой "тряпкой". Мысленно и в рассказах жене я
называл его "Нюма". Тем не менее мы подружились. Мне импонировала его
неизменная доброжелательность...
Однажды Нюма попросил меня прощупать какую-то железку у него за ухом,
которая, как ему казалось, припухла. Я этой припухлости не обнаружил. А он
вдруг сказал, что так начинается смертельная (в те годы) болезнь -
лимфогранулематоз (рак лимфатической системы). Он это вычитал в медицинской
энциклопедии. Я про себя презрительно чертыхнулся и заверил, что он
ошибается. Такая припухлость, если она и есть, может быть результатом
обычной простуды. Однако он оказался прав! Страшный диагноз подтвердился.
Вскоре начались обычные в этих случаях, как правило бесплодные, хождения по
мукам: рентгенотерапия, химиотерапия. Нюма стал худеть, лицо посерело. Был,
по-прежнему, приветлив, но в его больших карих глазах явно читался страх.
Потом он перестал появляться в Институте.
Как-то раз, спустя, наверное, месяц мы с Линой встретили его под руку
со своей "лапонькой" во время прогулки. Выглядел он прескверно. В какой-то
момент, когда мы немного отстали от наших жен, Виктор Наумович мне сказал:
"Знаете, Лев Абрамович, я начал писать книгу по теории погрешностей
измерений. Думаю, что будет листов двадцать... Надо, чтобы у лапушки на
первых порах были какие-то деньги, пока она устроит свою жизнь. Никаких
сбережений у нас нет..."
И он успел-таки дописать эту свою последнюю книгу до конца.
Редактировали и издавали ее уже без него.
Я знал (мама рассказывала) как умирают раковые больные. Какие это боли!
Какой ужас неизбежного близкого конца. Сколько же сил и мужества оказалось у
слабого, как мне казалось, человека, чтобы в таком состоянии завершить эту
работу! Воистину любовь сильнее смерти! Мне было ужасно стыдно за мою
первоначальную полупрезрительную оценку его характера. Стыдно до сих пор...
Пушкин поднимался по ней на ослике, а пионеры наших дней одолевают ее
пешком. Подъем этот настолько популярен, что рейсовые автобусы по просьбе
пассажиров останавливаются у подножия Чертовой лестницы. 9 мая я надумал
развлечься, оригинальности ради, спуском по этой лестнице. Доехал на
автобусе до перевала Байдарские ворота, с него поднялся на Яйлу и пошел в
сторону Ялты по хорошей дорожке, вьющейся опушкой веселого молодого лесочка
по краю плоскогорья над форосскими скальными отвесами. Вид оттуда
великолепный. Горизонт отступает, открывается огромная гладь моря,
разрисованная в тихую погоду широкими светлыми и темными полосами. День был
жарким. На мне - шорты и майка без рукавов. В почти пустом рюкзаке кое-какая
еда, паспорт и деньги. Вдоль дорожки по самому краю обрыва с интервалами
шагов по пятьдесят чьей-то заботливой рукой положены плоские камни с
нарисованными на них белой краской стрелками, указывающими, как я догадался,
путь к Чертовой лестнице. Что подтвердил и встретившийся мне пастух, гнавший
в сторону перевала десятка два овец.
Я шел не спеша, нежась на здесь уже жарком солнышке, любуясь морем и
поглядывая на камни-указатели. До тех пор, пока не дошел до указателя,
повернутого стрелкой в сторону моря. Очевидно, здесь и начинался спуск по
Чертовой лестнице. Действительно, как раз напротив стрелки находилось некое
углубление в скальной стене. Помню, я лениво подумал, что для ослика оно
идет слишком круто. Потом решил, что пионеры вполне могут вскарабкаться и
здесь, а главная расщелина должна быть где-то рядом. Наверное, я к ней выйду
немного ниже. Или переберусь на нее. Будь я в серьезных горах, конечно
прошел бы дальше, разведал другие возможности спуска. Но крымская Яйла не
высокогорье, идти дальше было лень, и я начал спускаться по указанному
стрелкой склону. Метров через пять дошел до большого плоского камня,
зажатого между крутых скальных выступов. Камень был сухой, но очень гладкий
и лежал круто. Под камнем виднелась удобная полочка. Так же лениво подумал,
что спуститься по этому камню, лежа на спине и притормаживая ладонями,
можно. А вот подняться по нему - вряд ли. Но ведь я альпинист, как-нибудь
переберусь на основное русло Чертовой лестницы. Она должна быть рядом.
Спустился. Оглядываюсь. В обозримой окрестности - ровные скалы, никакой
"лестницы" не видно. Но ведь стрелка... А что если какой-то шутник повернул
камень со стрелкой в сторону моря? Хороши шуточки! Я оказался на стене. Без
страховки! Путь обратно отрезан. Надо спускаться. Ближайшие полочки
просматриваются, но что будет ниже? До шоссе метров пятьдесят. Спускаться
надо спиной к скале. Рюкзак сбрасываю вниз. С полочки на полочку. Пробую
одно направление - полочка кончается. Возвращаюсь назад. Пробую другое
направление - удается перебраться на полочку ниже. На иных из них помещается
вся ступня, на других только каблук кроссовки.
Наконец оказываюсь в безвыходном положении, где полочка метра на
полтора прерывается участком гладкой стены. На скалах щель такой ширины
можно перепрыгнуть. Но с полочки на полочку прыгать не станешь! К счастью,
примерно на середине гладкого участка, на полметра выше уровня моей головы
торчит из стены небольшой выступ. Можно попытаться сделать "маятник".
Повернуться лицом к скале, благо, полочка достаточно широкая, подойти к
самому ее концу, вытянуться в струнку и, прижимаясь к стене, начать падать.
В падении схватиться за выступ и оторвать ноги. Качнувшееся тело перенесет
их на вторую полочку. Затем оттолкнуться руками от выступа и таким образом
перебраться через разрыв. Ну а если ноги не достанут до продолжения полочки?
Повиснешь на этом выступе! Долго не провисишь, а помощи ждать неоткуда.
Внизу по шоссе гуляют люди - сегодня праздник. Но какой от них толк? Они
даже видят меня, приветливо машут руками, что-то весело кричат. Для них это
развлечение - человек на стене. Наверное, скалолаз какой-то. Знает, что
делает! А что мне делать? Все другие пути испробованы. Всюду полная
"безнадега". Решаюсь на "маятник". К счастью, все проходит благополучно.
Можно продолжать поиски спуска. Снова начинаю лавировать между полочками.
Постепенно снижаюсь. Начинает смеркаться. Проклятый спуск длится уже четыре
часа (50 метров!). Наконец, живой и невредимый, достигаю уровня шоссе.
Спасен!! Отправляюсь на поиски рюкзака. Он где-то в кустарнике, растущем у
подножья стены. Стало совсем темно. Найти не могу. Черт с ним - доеду на
попутных до Ялты, а завтра утром вернусь сюда. Выхожу на шоссе. Один за
другим проезжают ярко светящиеся автобусы с отдыхающими - возвращаются из
праздничного Севастополя. Голосую. Никто не останавливается. Легковушки -
тоже. Вот сволочи - видят же, что человек в беде! Потом соображаю: на мне
все разодрано о скалы - и майка, и шорты. Наверное, принимают за пьяного.
Делать нечего, пойду пешком. До Ялты километров тридцать. Потихоньку к утру
дойду...
Иду, не оборачиваясь, не обращаю внимания на автобусы. Вдруг - скрип
тормозов, рядом со мной останавливается такси с пассажиром. Водитель
спрашивает: "Что случилось? Вижу, идет человек в разорванной одежде, но не
пьяный, не шатается". Объясняю, что и как. Говорю, что денег у меня нет -
остались в рюкзаке. "Садись, - говорит, - подвезу без денег". И вот я на
турбазе. Переодеваюсь и выхожу на набережную. Праздник! Полно гуляющих.
Справа, в море, украшенные разноцветными огнями корабли. Слева - гирлянды
цветных лампочек и музыка из ресторана. Смотрю то направо, то налево.
Красиво! Любуюсь. Меня переполняет радость, что вырвался прямо-таки из лап
смерти. А поделиться не с кем. Иду на почту и даю жене следующую телеграмму:
"Хожу живой. Верчу головой.
Очень приятно, хоть вам непонятно".
Через день возвращаюсь в Москву. Встревоженным голосом Лина еще с
порога спрашивает: "Что там с тобой стряслось?" Приходится во всем
признаться. Выслушав мой рассказ, жена говорит:
- Ты же столько раз твердил, что с горами не шутят!
- Но какие это горы?
- Сорвался бы со стены, узнал какие!
Она права. С горами легкомысленно шутить нельзя. Ни с какими!
После смерти Сталина и избрания Хрущева Председателем Президиума ЦК
КПСС (1953 г.) в стране наступил период некоторого оживления неофициальной
общественной активности, названный "оттепелью". Он длился недолго - примерно
до конца 50-х годов. Толчком к освобождению от обязательной коммунистической
идеологии и постоянного подспудного страха, на котором базировался
тоталитарный режим, послужил доклад Хрущева на XX съезде КПСС (февраль 56-го
года) о преступлениях Сталина. За ним последовало массовое освобождение
политзаключенных из сталинских концлагерей.
Наименование этого периода связано с опубликованием в 54-м году
небольшой повести Ильи Эренбурга "Оттепель". В ней нет никаких политических
мотивов, кроме одного "небольшого" умолчания. В начале повести упоминается
только что начавшееся "Дело врачей-отравителей". А буквально через несколько
страниц один из персонажей с удовлетворением, но тоже вскользь, упоминает,
что обвинения врачей были ложными. Между этими двумя упоминаниями лежит
смерть Сталина. Но об этом в повести нет ни слова!
Основной ее сюжет строится на обычных трудностях зарождающейся любви
(сомнения, робость) трех пар: технолог и жена директора завода
(учительница), инженер и дочь старого учителя, главный конструктор и
женщина-врач заводской поликлиники (еврейка). Впрочем, их злоключения в
конце концов оканчиваются счастливо. Все персонажи повести - люди хорошие,
хотя и со своими слабостями и недостатками. Даже директор завода, которого в
конце повести снимают за то, что он отложил на год строительство жилья для
рабочих ради того, чтобы пустить новый, необходимый заводу цех. Все события
разворачиваются в стареньком поселке некоего провинциального
машиностроительного завода. На сам завод автор читателя не приводит. Нет и
никакой традиционной фигуры передовика-рабочего. Все коллизии чисто личного
плана происходят в среде заводской и околозаводской интеллигенции. Не
случись сильная буря, разрушившая ветхие хибарки рабочих - директор завода
остался бы на своем месте.
Но почему "Оттепель"? Отступление зимы! По-видимому, "зимой" в
советской литературе сталинской эпохи Эренбург считает обязательность образа
героя - строителя социализма, свободного от простых человеческих чувств и
слабостей. Вот это освобождение от казенного героизма, от непременного
"служения делу партии", обращение к человечности взаимоотношений либеральная
часть советского общества и поспешила назвать оттепелью. Недаром в это же
время вспыхнуло увлечение песнями Булата Окуджавы. Они еще не тиражировались
в большом количестве - их научились переписывать на рентгеновские пленки.
"Мы - люди, а не винтики государственной машины" - вот какую дотоле
неслыханную новость сообщил нам Окуджава в своих песнях. Утверждение личной
свободы и достоинства, ценности простых радостей жизни и любви в 59-м году
создали необыкновенную популярность в России Хемингуэю. Глубоко волновали
зрителей фильм "Летят журавли" и спектакль "Вечно живые" в театре
"Современник". В толстых журналах появились смелые для того времени повести
и рассказы: "Районные будни" Овечкина, " Не хлебом единым" Дудинцева, "Жизнь
Бережкова" Бека, "Рычаги" Яшина. В эти же годы советские граждане увидели
фильмы итальянского "неореализма", услышали песни группы "Битлз". Начал
выходить на русском языке журнал "Америка".
Впрочем, далеко не все было столь обнадеживающим. В 54-м году
Твардовский был снят с поста главного редактора журнала "Новый мир", который
был сочтен чересчур уже либеральным. В 53-55-х годах произошел ряд восстаний
в лагерях ГУЛАГа. Они были жестоко подавлены. В 55-м году, в ответ на
вступление Западной Германии в НАТО, Советский союз организовал "Варшавский
Договор" - военный союз со странами Восточной Европы. В октябре-ноябре 56-го
года произошло безжалостное подавление Венгерского восстания.
Западному миру стало ясно, что, если даже новые руководители СССР в тот
момент не готовы были следовать сталинским планам оккупации всей Европы, они
не собираются выводить свои войска из Восточной Германии и стран-сателлитов
Восточной Европы. А значит, рано или поздно подобные планы могут
возродиться. Началось противостояние двух систем, названное "холодной
войной". Производство атомных бомб в СССР было уже налажено. А в 57-м году
запуском спутника на околоземную орбиту Советский Союз продемонстрировал
неожиданные успехи в создании ракет, способных доставить атомную бомбу в
любую точку земного шара. Затем были продемонстрированы достаточно точные
попадания баллистических ракет в отдаленные и заранее указанные акватории
Мирового океана. Началась гонка вооружений. Во внутренней политике она
проявилась отказом от дальнейшей либерализации общественной жизни. 30 ноября
1956 года в Московском Университете состоялось комсомольское собрание, в
негативном ключе обсудившее венгерские события. Соответствующие вопросы
задавались на ближайшей после этого лекции по марксизму-ленинизму.
Специальное заседание МК ВЛКСМ исключило из комсомола 150 "зачинщиков"
этой акции. Естественно, они были отчислены из МГУ.
В Ленинграде по тому же поводу было отчислено две тысячи студентов. В
декабре ЦК КПСС разослал парторганизациям закрытое письмо "О пресечении
вылазок антисоветских элементов". Началась травля Бориса Пастернака в связи
с опубликованием за рубежом его романа "Доктор Живаго" и присуждением
Нобелевской премии. Эта травля закончилась гибелью поэта (в 60-м году).
Состоявшийся в 57-м году в Москве Всемирный фестиваль молодежи (давно
готовившийся) уже ничего не изменял по существу. Оттепель закончилась!
Впрочем. для восстановления либерального "имиджа" СССР после трагедии
Пастернака на пост главного редактора "Нового мира" в 58-м году был
возвращен Твардовский. В 59-м году были реабилитированы названные ранее
"буржуазными лженауками" кибернетика и генетика.
Уважаемый читатель, я счел целесообразным рассказу о наиболее
интересных эпизодах своей биографии, случившихся в 50-е годы, предпослать
это краткое напоминание о некоторых фактах нашей внутриполитической истории
того времени. Они должны играть роль немаловажного фона для моего рассказа.
Ведь именно после смерти Сталина эта история благодаря активности либерально
настроенной части общества приобрела на добрые тридцать лет весьма
динамичный характер. Думаю, что такие напоминания будут полезны и далее,
хотя бы в форме перечисления наиболее ярких фактов.
Теперь я хочу коснуться еще одной темы, уже общемирового значения,
актуальной именно для начального периода правления Хрущева. Говорят, что
История не терпит сослагательного наклонения: "Что было бы если бы?.."
Исторический опыт невозможно повторить в другом варианте. Тем не менее
полный отказ от сослагательного наклонения, на мой взгляд, ошибочен. Иногда
реальное течение последующей истории позволяет с достаточным основанием
ответить на вопрос: "Что было бы?.." А осознание правомерности этого ответа
может повлиять на выбор дальнейшего пути развития того или иного государства
или даже всего мирового сообщества.
Итак, попробуем спросить себя: могли бы в принципе (отвлекаясь от
конкретных фигур, выступивших тогда на мировой арене) после смерти Сталина
международные отношения, а значит, и вся мировая история пойти по другому
пути - коренным образом отличному от реализовавшегося в действительности? Но
сначала попытаемся ответить на другой, предшествующий по времени вопрос.
Почему после капитуляции Германии и Японии США не развязали войну против
СССР, воспользовавшись своей временной монополией на владение атомным
оружием? Ведь и американским, и западноевропейским лидерам были хорошо
известны дальнейшие агрессивные планы Сталина. (Черчилль о них говорил еще в
46-м году в своей речи в Фултоне). Казалось бы, к тому был и достаточно
серьезный повод. В июне 48-го года, в нарушение Потсдамского соглашения,
СССР толкнул Восточную Германию на перекрытие дороги в Западный Берлин,
проходившей по территории ГДР. Военный министр США Форрестол настаивал тогда
на атомном ударе по Советскому союзу. Для этой цели по его указанию было
переброшено в Англию 90 бомбардировщиков дальнего радиуса действия. (СССР
испытал свою первую атомную бомбу лишь в 49-м году.) Но президент Трумэн
отверг предложение своего военного министра. Вместо этого был создан
знаменитый воздушный мост. Ежедневно несколько сотен транспортных самолетов
доставляли двухмиллионному населению блокированного города продовольствие и
товары, необходимые для его жизнеобеспечения. Самолеты садились с
интервалами в 3-4 минуты. Это продолжалось десять месяцев и, по неполным
данным, обошлось США в 252 миллиона долларов. И все же роковой приказ об
атомной бомбардировке СССР отдан не был. Почему?
Ответ на этот вопрос представляется очевидным. Общественное мнение
всего мира, включая и подавляющее большинство населения США, осудило бы
такую неоправданную жестокость в отношении недавнего союзника по
антигитлеровской коалиции. А это означало бы отставку президента и всех
причастных к этому делу генералов. Ведь даже атомные бомбардировки Хиросимы
и Нагасаки, произведенные в 45-м году по приказу того же президента Трумэна,
вызвали в США волну осуждения. Хотя эта акция была предпринята против
военного противника и, кроме того, носила характер возмездия за коварное
нападение Японии на Пирл-Харбор. А импичмент президента Никсона был
обусловлен вообще пустяковой по сравнению с обсуждаемым вопросом причиной -
всего лишь дезинформацией американского народа относительно осведомленности
президента о злополучном "Уотергейтском деле".
Вот теперь другой вопрос из серии "Что было бы, если...?", относящийся
уже к рассматриваемому в этой главе периоду времени. Что было бы, если на
месте Хрущева оказался разумный и независимый политический деятель,
свободный от предубеждений и намерений сталинской эпохи? Если бы этот
деятель в 56-м году предоставил венграм право самим решать судьбу своего
государства? А вслед за этим, к примеру, в следующем году, когда он
освободился от сопротивления "старой гвардии" в Политбюро, денонсировал бы
"Варшавский договор"? Затем отозвал бы советские войска из Восточной
Германии и других стран Восточной Европы? И, наконец, объявил бы о намерении
СССР принять статус невмешательства в мировые конфликты наподобие
швейцарского? Более того, если бы Советский Союз согласился в одностороннем
порядке, под международным контролем ликвидировать свои запасы атомных бомб
и средств их производства, равно как и ракеты дальнего радиуса действия и
атомные подводные лодки? (Сохранив при этом оборонную мощь, способную
защитить границы СССР от возможной агрессии его ближайших соседей на Ближнем
и Дальнем Востоке).
Воспользовались бы США и страны Западной Европы этим ослаблением
ударной силы Советской армии для нападения на СССР? Я уверен, что нет!
Во-первых, в силу безусловного осуждения такой акции общественностью
всего цивилизованного мира с названными выше последствиями для инициаторов
нападения.
Во-вторых, ввиду неизбежного возникновения после поражения Советского
Союза необходимости восстанавливать и кормить эту экономически отсталую
страну. (Об оккупации такой огромной территории, очевидно, не могло быть и
речи. Так же как о создании на ней сколь-нибудь эффективного
"марионеточного" правительства).
В-третьих, развитие партнерских торговых отношений с миролюбивым
Советским Союзом, ввиду его необъятного потребительского рынка, огромных
запасов полезных ископаемых, нефти, газа и дешевизны рабочей силы, открыло
бы для США и Западной Европы великолепные перспективы развития собственной
промышленности, обеспечивающей экспорт. А следовательно, и колоссальный рост
числа рабочих мест, занятости населении этих стран.
Что же касается СССР, то многократное снижение неэффективных расходов
на содержание и развитие военной промышленности в сочетании с весьма и
весьма значительным ростом экономического сотрудничества с Западом вывело
бы, наверное, нашу страну к настоящему времени на уровень наиболее развитых
стран мира. Ведь это сотрудничество включало бы в себя как импорт передовых
технологий, так и прямые инвестиции западного капитала в производство
товаров народного потребления и сельское хозяйство СССР.
Для конверсии военной промышленности в подобных благоприятных условиях
мы могли бы предоставить ненужным военным заводам 2-3 года на
переоборудование и освоение производства конкурентоспособной мирной
продукции с сохранением на это время заработной платы рабочих и
специалистов. Они же сами, нередко проживающие в закрытых военных городках,
осуществляли бы и перепрофилирование своих заводов и свою собственную
переквалификацию. В таких условиях было бы возможно осуществить постепенный
переход к рыночным отношениям. Наконец, демобилизация большей части армии
возвратила бы массу солдат на производство и в сельское хозяйство. Она же
позволила бы из числа уволенных в запас офицеров укомплектовать дееспособную
и некоррумпированную милицию.
Все это, конечно, фантазии, прикрываемые пресловутым "если бы". Но не
исключено, что и сегодня некоторые аспекты этих фантазий могли бы стать
реальностью с учетом ситуации, сложившейся в мире к началу XXI века.
Однако пора вернуться к основному руслу моей повести.
В начале июля 54-го года я получил диплом физика по специальности
электроника, а в феврале 55-го года расстался с лабораторией Обреимова. Надо
было искать выход в биологию, имея в виду перспективу обнаружения
биологического поля. "Роман" с институтом биофизики Франка не состоялся,
надежда работать в избранном направлении у Капицы обманула. Поступать в
исследовательские учреждения чисто биологического профиля представлялось
нецелесообразным: там, за отсутствием соответствующей аппаратуры, я не
получил бы возможности проводить исследования физического плана. Поиски
подходящего места для таких исследований в течение двух месяцев не дали
результата. Надо было ждать! Недаром и Иоффе, и Капица высказали
уверенность, что ближайшие перспективы развития физики связаны с изучением
физической природы жизнедеятельности. А пока имело смысл приобрести
практический опыт в постановке экспериментов с использованием современной
электроники.
Эти соображения привели меня во Всесоюзный научно-исследовательский
институт физико-технических и радиотехнических измерений (ВНИИФТРИ). По
рекомендации отца одной из моих учениц я пришел к профессору Виктору
Наумовичу Мильштейну, заведовавшему лабораторией в этом Институте. Как
вскоре выяснилось, это было совсем не то, что мне нужно. Лаборатория
занималась методами проверки слаботочных измерительных приборов -
микроамперметров и микровольтметров. В большой комнате стоял десяток столов,
за которыми сидели по большей части пожилые люди. К ним от
заводов-изготовителей в обязательном порядке поступали новые образцы таких
измерительных приборов. С помощью специальных эталонов эти люди оценивали
достоверность производимых измерений, присваивали приборам соответствующий
класс точности и давали разрешение на их серийное производство. Это,
конечно, была не та техника, что меня интересовала. В Институте, наверное,
были и другие лаборатории - исследовательского типа, быть может, занятые не
проверкой, а созданием новых электронных измерительных приборов. Возможно -
закрытые. Но с чего-то надо было начинать, чтобы "оглядеться". Забегая
вперед, скажу, что через год мне было поручено создать отдел
полупроводников, которые только-только начинали свое вторжение в
радиотехнику.
Но в этой главе я хочу рассказать не о работе, а о трех запомнившихся
на всю жизнь событиях, случившихся во время моего пребывания во ВНИИФТРИ.
Первое из них связано с личностью моего "шефа" В.Н. Мильштейна. Это был еще
довольно молодой - лет сорока, не более - но, по-видимому, очень талантливый
человек. Докторскую диссертацию он защитил в тридцать лет. Комплекции был
крупной, но какой-то рыхлой. Большая голова и бледное, мучнистое лицо со
всегда приветливым, но как будто немного робким выражением. Очень вежлив,
интеллигентен, но как-то не уверен в себе. По первому впечатлению - человек
мягкий, быть может, слабый и мнительный. Его большой стол стоял у окна в той
же комнате. Занят он был преимущественно какими-то бумагами и разговорами по
телефону. По меньшей мере трижды в день звонил своей молодой, пухленькой и
белокурой женушке (я вскоре с ней познакомился). Не стеснялся называть ее
"лапонькой", подробно расспрашивал, как спала, гуляла, что делала. Она не
работала, детей у них не было. Эти публичные нежности по телефону вызывали у
меня чувство иронического, чуть-чуть высокомерного неодобрения. Мужчине, на
мой взгляд, не подобало быть такой "тряпкой". Мысленно и в рассказах жене я
называл его "Нюма". Тем не менее мы подружились. Мне импонировала его
неизменная доброжелательность...
Однажды Нюма попросил меня прощупать какую-то железку у него за ухом,
которая, как ему казалось, припухла. Я этой припухлости не обнаружил. А он
вдруг сказал, что так начинается смертельная (в те годы) болезнь -
лимфогранулематоз (рак лимфатической системы). Он это вычитал в медицинской
энциклопедии. Я про себя презрительно чертыхнулся и заверил, что он
ошибается. Такая припухлость, если она и есть, может быть результатом
обычной простуды. Однако он оказался прав! Страшный диагноз подтвердился.
Вскоре начались обычные в этих случаях, как правило бесплодные, хождения по
мукам: рентгенотерапия, химиотерапия. Нюма стал худеть, лицо посерело. Был,
по-прежнему, приветлив, но в его больших карих глазах явно читался страх.
Потом он перестал появляться в Институте.
Как-то раз, спустя, наверное, месяц мы с Линой встретили его под руку
со своей "лапонькой" во время прогулки. Выглядел он прескверно. В какой-то
момент, когда мы немного отстали от наших жен, Виктор Наумович мне сказал:
"Знаете, Лев Абрамович, я начал писать книгу по теории погрешностей
измерений. Думаю, что будет листов двадцать... Надо, чтобы у лапушки на
первых порах были какие-то деньги, пока она устроит свою жизнь. Никаких
сбережений у нас нет..."
И он успел-таки дописать эту свою последнюю книгу до конца.
Редактировали и издавали ее уже без него.
Я знал (мама рассказывала) как умирают раковые больные. Какие это боли!
Какой ужас неизбежного близкого конца. Сколько же сил и мужества оказалось у
слабого, как мне казалось, человека, чтобы в таком состоянии завершить эту
работу! Воистину любовь сильнее смерти! Мне было ужасно стыдно за мою
первоначальную полупрезрительную оценку его характера. Стыдно до сих пор...