Страница:
Яванская литература того времени, уже впитавшая основные течения индийской культуры, свидетельствует о слиянии индонезийских и мусульманских тенденций. Литературные произведения в ту эпоху выходили в виде небольших рукописных тетрадей — «сулук». Традиция сохранила множество имён авторов сулуков, но историческая достоверность их существования тонет под грузом легенд: апостолам новой религии — «вали» — приписывают конкретные вероучения, а также изобретение многих элементов культуры: театра ваянг, гамелана, криса… Эти герои-цивилизаторы в количестве восьми-девяти человек стали объектами поклонения, их могилы чтут, как усыпальницы святых. Туда приходят толпы паломников, ожидающих чуда от прикосновения к реликвиям. Вали проповедовали учение для избранных, имевшее целью выявить истину в чистом виде.
Ислам, как мы видим, с самого начала распространялся в Индонезии в своей наиболее мистической форме. Но постепенно он приобретал все больше индо-яванских черт. К примеру, для обозначения всевышнего яванцы кроме арабского термина употребляют шиваистские понятия, такие, как «союз» и «ничто». Следуя этим путём, многочисленные школы толкователей ислама доходили до прямой ереси, приспосабливая к мусульманским догматам индуистские и даже доиндуистские понятия.
Самой еретической, без сомнения, была секта бирахи, которая отвергала мораль и занималась исключительно метафизикой. Делала она это весьма оригинальным способом: её члены, мужчины и женщины, собирались на священные оргии, проходившие под аккомпанемент тамбуринов, и постепенно владели в экстаз[37].
Индонезийская мистика отражает одну из главных, если не главную, тенденций мышления этого народа — сугубо конкретную религиозность.
Обряд обрезания существовал здесь у многих племён ещё до ислама, и приход новой религии лишь способствовал повсеместному распространению этой практики. Тем не менее обряд имеет несколько иной смысл, чем у арабов… Он означает инициацию, возведение в полноправные члены общества, переход от обезличенного, почти животного состояния детства к определённому положению мужчины. В Сунде мальчика, обрезают, когда он об этом просит сам. Церемонию устраивают обычно в мае перед жатвой. Поутру, когда восходит солнце, мулла из мечети делает ребёнку обрезание. Но семейный праздник, следующий затем, уводит нас далеко от мусульманства.
Обрезанный мальчик садится в повозку, запряжённую «золотым конём» в шорах; мужчина одной рукой правит экипажем, другой держит громадный зонт, раскрашенный золотой краской. Вся деревня идёт следом к реке, где ребёнку устраивают торжественное омовение. По возвращении процессии, под гром барабанов и звуки теромпета начинается праздник. Один из подростков четырнадцати-пятнадцати лет, но только не виновник торжества, садится верхом на лошадь-палку, которую мы видели уже во время церемонии бенджанг. Деревянный конь зовётся «кудалумпинг», что означает «конь-попрыгунчик». Мальчик начинает подпрыгивать верхом на палочке, а односельчане, выстроившись по обеим сторонам главной улицы, бьют его с размаху по спине, бросают камни, осыпают бранью и плюют в него: все злые силы должны сойти на этого подростка, оставив чистым виновника торжества. Ярость участников церемонии не знает границ, дело иногда доходит до увечья, а то и убийства подростка. Но сунданцы уверены, что он не может умереть: учитель-наставник, весь в белом, рядом, он призван защитить юношу. Жестокая церемония длится около трех часов. Несчастный всадник впадает в транс и наконец под тяжестью ударов падает в изнеможении без сознания наземь, но никто не бросается ему на помощь. Следует подчеркнуть, что юноша добровольно выступает в этой роли. Для него это очень важно: сунданцы необыкновенно ценят силу духа и физическую выносливость.
Если спросить у участников, что символизирует деревянный конь, они как добрые мусульмане ответят, что это тот самый конь, который нёс Мухаммеда в момент озарения. Однако, вне всяких сомнений, церемония кудалумпинг существовала задолго до прихода ислама, поскольку она встречается и у батаков на Суматре, так и не принявших мусульманства.
В Сунде практикуется кое-где обрезание девочек. Эту церемонию держат в глубокой тайне и обычно приурочивают к другому большому ритуальному празднику — подпиливанию зубов. В былые времена женщинам особым камнем стачивали зубы, чтобы те были ровными, один к одному. Сегодня подпиливание, как таковое, уже не сохранилось, остались лишь символические жесты.
Ещё одно наложение мусульманской и индонезийской традиций можно наблюдать во время пиров-сламетанов. Эти пышные пиршества устраивают не только по случаю свадьбы. Они ещё и повод привлечь благосклонность богов к данному дому или, наоборот, отвести от него дурной глаз. Сламетан — пир во славу защитников-предков и во славу Аллаха. В принципе каждое значительное событие в жизни семьи отмечается сламетаном. В начале праздника мулла именем Аллаха благословляет в мечети собравшихся, на что те отвечают: «Амин». Затем все возвращаются в деревню, чтобы отведать яств, приготовленных к сламетану. Остатки пиршества будут принесены в жертву предкам и богам.
Праздники устраиваются по оригинальному календарю, в котором смешаны местные верования с мусульманскими требованиями: гостей на сламетан зовут на седьмом месяце беременности женщины, по случаю обрезания, свадьбы и похорон (умерших чтут также погребальным обедом на третий, седьмой, сороковой, сотый и тысячный день после смерти). Сламетан устраивают и для того, чтобы отвести тяжёлую хворь или если кто-то из членов семьи желает сменить имя, по случаю переезда либо когда владелец криса решает продать своё оружие: кинжал должен «согласиться» покинуть своего владельца, иначе он может закапризничать в чужих руках и стать опасным; в этом случае приходится устроить ещё один обед, дабы его успокоить. Постройка дома, ежегодное очищение деревни, различные фазы созревания риса также отмечают сламетаном. Получается, что у индонезийцев почти постоянный праздник. В любом индонезийском селении можно увидеть танцы и ваянг, послушать певцов-сказителей древних эпопей.
Приглашённые на сламетан устраиваются как бог на душу положит вокруг дома, а женщины обносят гостей кушаньями, завёрнутыми в большие банановые листья, — всевозможными сладостями и печеньями. Царит атмосфера безыскусного веселья: парни и девушки перекидываются шуточками, звенит смех, обстановка та же, что на деревенском празднике в Европе. После трапезы, которая затягивается иногда на несколько часов, следует непременный священный ритуал, имеющий отношение к теме праздника.
Если праздник отмечается по мусульманскому календарю, то следует чтение Корана; к примеру, в двенадцатый день третьего месяца исламского календаря, когда отмечается рождение пророка, под аккомпанемент тамбуринов рассказывают историю его жизни. Запевалы произносят несколько слов по-арабски, присутствующие, как правило не знающие языка, механически повторяют их хором. Повторы чередуются в заданном ритме, который в конце концов может заставить гостей впасть в транс. Часто юноши разыгрывают мимические сцены из жизни пророка. 27 числа раджаба (седьмого месяца) празднуется вознесение пророка. А восьмой месяц посвящён культу предков; индонезийцы, как мы это делаем в день всех святых, приносят подарки на могилы родственников. Но главный праздник года — это саввал (десятый месяц): в последний день поста делаются пожелания на будущий год. Раньше в этот день перед народом появлялся правитель; сейчас султан довольствуется тем, что выставляет дворцовый гамелан, о котором мы уже упоминали. Традиционный вынос королевских регалий, которые молва наделяет чудодейственной силой, и раздача толпе риса постепенно исчезают в наши дни.
В заключение отметим, что индонезийцы любят веселье, любят жизнь и наслаждаются ею. Им чуждо пуританство в любой форме. Во все времена это был один из самых веротерпимых народов на земле.
Глава X
Часть вторая
ГЛАВА XI
Ислам, как мы видим, с самого начала распространялся в Индонезии в своей наиболее мистической форме. Но постепенно он приобретал все больше индо-яванских черт. К примеру, для обозначения всевышнего яванцы кроме арабского термина употребляют шиваистские понятия, такие, как «союз» и «ничто». Следуя этим путём, многочисленные школы толкователей ислама доходили до прямой ереси, приспосабливая к мусульманским догматам индуистские и даже доиндуистские понятия.
Самой еретической, без сомнения, была секта бирахи, которая отвергала мораль и занималась исключительно метафизикой. Делала она это весьма оригинальным способом: её члены, мужчины и женщины, собирались на священные оргии, проходившие под аккомпанемент тамбуринов, и постепенно владели в экстаз[37].
Индонезийская мистика отражает одну из главных, если не главную, тенденций мышления этого народа — сугубо конкретную религиозность.
Обряд обрезания существовал здесь у многих племён ещё до ислама, и приход новой религии лишь способствовал повсеместному распространению этой практики. Тем не менее обряд имеет несколько иной смысл, чем у арабов… Он означает инициацию, возведение в полноправные члены общества, переход от обезличенного, почти животного состояния детства к определённому положению мужчины. В Сунде мальчика, обрезают, когда он об этом просит сам. Церемонию устраивают обычно в мае перед жатвой. Поутру, когда восходит солнце, мулла из мечети делает ребёнку обрезание. Но семейный праздник, следующий затем, уводит нас далеко от мусульманства.
Обрезанный мальчик садится в повозку, запряжённую «золотым конём» в шорах; мужчина одной рукой правит экипажем, другой держит громадный зонт, раскрашенный золотой краской. Вся деревня идёт следом к реке, где ребёнку устраивают торжественное омовение. По возвращении процессии, под гром барабанов и звуки теромпета начинается праздник. Один из подростков четырнадцати-пятнадцати лет, но только не виновник торжества, садится верхом на лошадь-палку, которую мы видели уже во время церемонии бенджанг. Деревянный конь зовётся «кудалумпинг», что означает «конь-попрыгунчик». Мальчик начинает подпрыгивать верхом на палочке, а односельчане, выстроившись по обеим сторонам главной улицы, бьют его с размаху по спине, бросают камни, осыпают бранью и плюют в него: все злые силы должны сойти на этого подростка, оставив чистым виновника торжества. Ярость участников церемонии не знает границ, дело иногда доходит до увечья, а то и убийства подростка. Но сунданцы уверены, что он не может умереть: учитель-наставник, весь в белом, рядом, он призван защитить юношу. Жестокая церемония длится около трех часов. Несчастный всадник впадает в транс и наконец под тяжестью ударов падает в изнеможении без сознания наземь, но никто не бросается ему на помощь. Следует подчеркнуть, что юноша добровольно выступает в этой роли. Для него это очень важно: сунданцы необыкновенно ценят силу духа и физическую выносливость.
Если спросить у участников, что символизирует деревянный конь, они как добрые мусульмане ответят, что это тот самый конь, который нёс Мухаммеда в момент озарения. Однако, вне всяких сомнений, церемония кудалумпинг существовала задолго до прихода ислама, поскольку она встречается и у батаков на Суматре, так и не принявших мусульманства.
В Сунде практикуется кое-где обрезание девочек. Эту церемонию держат в глубокой тайне и обычно приурочивают к другому большому ритуальному празднику — подпиливанию зубов. В былые времена женщинам особым камнем стачивали зубы, чтобы те были ровными, один к одному. Сегодня подпиливание, как таковое, уже не сохранилось, остались лишь символические жесты.
Ещё одно наложение мусульманской и индонезийской традиций можно наблюдать во время пиров-сламетанов. Эти пышные пиршества устраивают не только по случаю свадьбы. Они ещё и повод привлечь благосклонность богов к данному дому или, наоборот, отвести от него дурной глаз. Сламетан — пир во славу защитников-предков и во славу Аллаха. В принципе каждое значительное событие в жизни семьи отмечается сламетаном. В начале праздника мулла именем Аллаха благословляет в мечети собравшихся, на что те отвечают: «Амин». Затем все возвращаются в деревню, чтобы отведать яств, приготовленных к сламетану. Остатки пиршества будут принесены в жертву предкам и богам.
Праздники устраиваются по оригинальному календарю, в котором смешаны местные верования с мусульманскими требованиями: гостей на сламетан зовут на седьмом месяце беременности женщины, по случаю обрезания, свадьбы и похорон (умерших чтут также погребальным обедом на третий, седьмой, сороковой, сотый и тысячный день после смерти). Сламетан устраивают и для того, чтобы отвести тяжёлую хворь или если кто-то из членов семьи желает сменить имя, по случаю переезда либо когда владелец криса решает продать своё оружие: кинжал должен «согласиться» покинуть своего владельца, иначе он может закапризничать в чужих руках и стать опасным; в этом случае приходится устроить ещё один обед, дабы его успокоить. Постройка дома, ежегодное очищение деревни, различные фазы созревания риса также отмечают сламетаном. Получается, что у индонезийцев почти постоянный праздник. В любом индонезийском селении можно увидеть танцы и ваянг, послушать певцов-сказителей древних эпопей.
Приглашённые на сламетан устраиваются как бог на душу положит вокруг дома, а женщины обносят гостей кушаньями, завёрнутыми в большие банановые листья, — всевозможными сладостями и печеньями. Царит атмосфера безыскусного веселья: парни и девушки перекидываются шуточками, звенит смех, обстановка та же, что на деревенском празднике в Европе. После трапезы, которая затягивается иногда на несколько часов, следует непременный священный ритуал, имеющий отношение к теме праздника.
Если праздник отмечается по мусульманскому календарю, то следует чтение Корана; к примеру, в двенадцатый день третьего месяца исламского календаря, когда отмечается рождение пророка, под аккомпанемент тамбуринов рассказывают историю его жизни. Запевалы произносят несколько слов по-арабски, присутствующие, как правило не знающие языка, механически повторяют их хором. Повторы чередуются в заданном ритме, который в конце концов может заставить гостей впасть в транс. Часто юноши разыгрывают мимические сцены из жизни пророка. 27 числа раджаба (седьмого месяца) празднуется вознесение пророка. А восьмой месяц посвящён культу предков; индонезийцы, как мы это делаем в день всех святых, приносят подарки на могилы родственников. Но главный праздник года — это саввал (десятый месяц): в последний день поста делаются пожелания на будущий год. Раньше в этот день перед народом появлялся правитель; сейчас султан довольствуется тем, что выставляет дворцовый гамелан, о котором мы уже упоминали. Традиционный вынос королевских регалий, которые молва наделяет чудодейственной силой, и раздача толпе риса постепенно исчезают в наши дни.
В заключение отметим, что индонезийцы любят веселье, любят жизнь и наслаждаются ею. Им чуждо пуританство в любой форме. Во все времена это был один из самых веротерпимых народов на земле.
Глава X
БЫТ
Полдень. Детишки выходят из школы, водрузив тетрадки на голову. Школьников узнаешь издали по бело-голубой форме: государство из демократических соображений ввело единую одежду для всех учащихся, вне зависимости от возраста. Обучение в стране остаётся добровольным.
Семейные обязательства выражаются не в форме материальной повинности, а в сыновней почтительности, вежливости со старшими и поддержании традиционной семейной структуры. Родители не требуют, чтобы дети непременно присутствовали за столом.
Рано утром женщины готовят пищу и кладут её в большие кастрюли, откуда каждый член семейства в течение дня берет, сколько захочет. Если надо подать на стол тарелку риса с сате, кто-нибудь из женщин разогревает еду на кухне.
Было бы ошибкой думать, что индонезийская женщина пребывает в домашнем рабстве. Наоборот, её роль хозяйки дома даёт ей решающий голос в семейных делах. Нередко матроны любящей, но строгой рукой заправляют семейством. В яванках нет застенчивости или робости, они ведут себя очень естественно, отвечают смехом на шутку, хотя и выказывают мужу внешние знаки уважения. Так, проходя мимо мужа, жена слегка пригибается и опускает руку к земле, но на лице её не заметно ни страха, ни подобострастия. Индонезийки простотой манер и лёгкостью походки отличаются от большинства женщин Запада, напускающих на себя «светский» вид. Хлопчатобумажные одежды живой расцветки выгодно подчёркивают их фигуры. Бронзовые лица не нуждаются в косметике, разве что в праздники женщины пользуются яркой губной помадой и европейскими духами. Традиционный костюм сохранился не только в деревне. Правда, мужчины в городе редко надевают саронг: на работу они ходят в брюках и пиджаках, зато вечером дома с удовольствием переодеваются в батик.
Индонезия, по-видимому, не испытывает тяжёлых сексуальных проблем мусульманского Среднего Востока. Добрачные отношения юношей и девушек довольно свободны — в этом, как и во многом другом, страна придерживается мудрой терпимости. В результате мужчины относительно поздно вступают в брак, в отношениях между мужчинами и женщинами сохраняется равенство. У каждого — своя роль, и, если эта роль выполняется хорошо, конфликтов не возникает. К слову сказать, индонезийцы терпеть не могут семейных неурядиц.
Вернувшись с работы, мужчины усаживаются на веранде или прямо на земле перед домом, курят сигареты с гвоздикой, пьют чай с сушёными бананами и прочими сладостями, которые приносит жена. Жена ест не с мужем, а в отдельной комнате, оставляя открытой дверь в мужскую половину дома. После ужина все члены семьи собираются вместе, отдыхают, беседуют, часто поют, слушают музыку или просто обсуждают меню на завтра. Иногда отец берет флейту и аккомпанирует дочерям; те поют, чуточку в нос, современные или старинные мелодии. Индонезийцы любят поздно засиживаться, и ночь, звучащая музыкой и песнями, заволакивает улицу, заставляя забыть все дневные заботы.
Индивидуализм и любовь к одиночеству считаются здесь ненормальными явлениями, простые люди чувствуют себя хорошо только в группе.
В Индонезии никогда не собираются только для того, чтобы выпить и закусить, целью всегда остаётся дружеское общение.
Деревни на Яве вытягиваются вдоль дороги, так что подчас трудно найти границу между ними. Каждый домик окружён чистеньким садиком, где растут кокосовые пальмы, несколько банановых деревьев; иногда его окружает бамбуковый палисадник с узенькой калиткой. Дорожки тщательно подметены, вообще, все в доме подчёркивает любовь индонезийцев к порядку. Не валяются брошенные инструменты, ни снаружи, ни внутри дома не видно грязи.
Маленький домик на сваях напоминает размерами кукольное жилище. Стены — плетёные, крыша покоится на столбах. Её кроют чёрной соломой либо темно-красной черепицей — массивные двускатные кровли напоминают тогда голландскую деревню. Глины на Яве сколько угодно, и черепицу изготавливают несколько заводиков. Внутри домик выглядит так: за верандой следует общая комната — гостиная, за ней — жилые покои. В комнатах на натёртых до блеска паркетных полах лежат матрасы. В глубине — низкий кухонный очаг. На соседней стене висит кухонная утварь; большие медные кастрюли в точности напоминают те, какими пользуются у нас в деревне. Здесь в полумраке — окна в индонезийских домах, как правило, очень маленькие — работают женщины. Приготовление пищи отнимает у них большую часть времени, и если женщинам ещё надо участвовать в полевых работах, им приходится вставать до зари.
Основная еда — рис, пища тяжёлая, но не сытная. Монотонность стола скрашивают соусы, приготовление которых стало подлинным искусством. Мясо, за исключением сате из барашка, редко попадает на стол в свежем виде; обычно его сушат, разрезав на маленькие палочки, чтобы оно всегда было готово к употреблению. Часто его расщепляют на отдельные волокна и потом долго-долго жуют. Вообще, индонезийцы целый день что-то жуют, дополняя ежедневный основной рацион из трех чашек риса.
Овощи и фрукты на архипелаге растут крайне быстро, и жители получают в пище много витаминов: им приходится количеством компенсировать недостаток качества питания. К счастью, индонезийцы не потребляют алкоголя[38], пьют только чай, ставший подлинно национальным напитком. Металлические подстаканники долго сохраняют тепло. Чай помогает переносить тяжёлый изнуряющий климат — в Индонезии почти беспрерывно потеешь, и, чтобы не обезводить организм, нужно много пить, но только не ледяные напитки! Горячее или тёплое питьё поднимает температуру тела, но в сравнении с температурой воздуха оно остаётся прохладным и свежим. На экваторе действие алкогольных напитков усиливается, поскольку ослабленный жарой организм оказывает меньше сопротивления. Те европейцы, которые в Индонезии продолжают злоупотреблять виски или вином, быстро слабеют.
На стенах комнаты в золочёных рамках висят семейные фотографии, иногда календарь, варьирующийся в зависимости от района; ведь у яванцев, сунданцев и балийцев различные системы отсчёта времени. Календари могут быть мусульманскими и индуистскими, а иногда вообще местного изобретения, так что заезжий иностранец оказывается сбитым с толку. Праздник, назначенный в Джакарте на май, может вполне состояться на два месяца раньше. Заграничные бюро путешествий не в силах пробиться сквозь лабиринт индонезийских дат.
Аналогичный вывод можно сделать и относительно внутридеревенской структуры. Вариации в пределах одной только Явы столь сильны, что составить полное и исчерпывающее описание индонезийской общины невозможно. Можно лишь выделить общие для всех мест элементы социальной организации.
Для индонезийцев очень характерно чувство солидарности. В каждой «деса» (деревенской округе) существует система взаимопомощи, «готонг-ройонг». Это система общественных повинностей, в которых участвует все население. К ним относятся: тяжёлые работы на рисовых полях, строительство домов, помощь безработным, ремонт общественных зданий, сбор средств нуждающимся семьям, сиротам и старикам. Система играет важную роль в жизни общины и подчинена определённым правилам, обусловливающим обязанности в зависимости от социального положения.
Деса, административная и географическая единица, представляет собой иерархическую структуру. На вершине её находится буржуа, владеющий собственным домом и земельным наделом. На него приходится наибольшая доля обязательств в готонг-ройонге. Этажом ниже идут те, у кого есть дом, но нет земли. Они выполняют некоторые общинные повинности. И, наконец, в самом низу — бедняки, не имеющие ни дома, ни земли. Они освобождены от повинностей и пользуются благами готонг-ройонга.
Подобная система в какой-то мере компенсирует социальное неравенство и помогает выжить неимущим, которых всегда большинство. Основная часть крестьян арендует землю у ростовщиков-китайцев. Однако некотоpыe деса с общего согласия жителей предоставляют безземельным небольшой надел, достаточный, чтобы прокормить семью. Такая система распространена главным образом на Восточной Яве; в остальных районах земля находится в руках крупных землевладельцев, и на них работают испольщики. Помещики часто живут не в деревне, а в городе, в собственных домах. Деревенские буржуа, таким образом, остаются на месте посредниками между массой неимущих крестьян и землевладельцами. В таких условиях община способна выжить только благодаря готонг-ройонгу.
Тот же дух солидарности позволил индонезийцам сохранить за время голландской колонизации свои обычаи, традиции и социальную структуру, что не удалось многим развивающимся странам. Когда разразился экономический кризис 1930 года, рабочие, уволенные с плантаций Суматры, не погибли только благодаря готонг-ройонгу. В наши дни поддержка общины не позволила экономическому маразму в стране принять трагические формы, как это случилось в других странах мира. Деревня живёт замкнутым натуральным хозяйством, почти без денег: долги платят рисом после сбора урожая.
Взаимопомощь позволяет также разрешить проблему перенаселённости. Нам это решение может показаться неудовлетворительным, однако оно по крайней мере не даёт множеству индонезийцев умереть с голоду. Помощь безработным поддерживает целый класс бродячего пролетариата, который кормится сезонными работами или живёт милостынью. При других обстоятельствах они были бы обречены. Способность народа противостоять нищете не может не вызывать восхищения. Перед лицом победно шествующего модернизма отдалить его засилье позволила только традиционная структура, основанная на духе терпимости и великодушия. Она остаётся живой силой в деревне. В этой связи возникает вопрос: не покончит ли с ней растущая индустриализация? Ведь модернизм — это прежде всего индивидуализм, и без традиционного общинного духа, до некоторой степени стирающего различие между классами или хотя бы уменьшающего их антагонизм, общество неизбежно разделится на прослойки, как это случилось на Западе.
Семейные обязательства выражаются не в форме материальной повинности, а в сыновней почтительности, вежливости со старшими и поддержании традиционной семейной структуры. Родители не требуют, чтобы дети непременно присутствовали за столом.
Рано утром женщины готовят пищу и кладут её в большие кастрюли, откуда каждый член семейства в течение дня берет, сколько захочет. Если надо подать на стол тарелку риса с сате, кто-нибудь из женщин разогревает еду на кухне.
Было бы ошибкой думать, что индонезийская женщина пребывает в домашнем рабстве. Наоборот, её роль хозяйки дома даёт ей решающий голос в семейных делах. Нередко матроны любящей, но строгой рукой заправляют семейством. В яванках нет застенчивости или робости, они ведут себя очень естественно, отвечают смехом на шутку, хотя и выказывают мужу внешние знаки уважения. Так, проходя мимо мужа, жена слегка пригибается и опускает руку к земле, но на лице её не заметно ни страха, ни подобострастия. Индонезийки простотой манер и лёгкостью походки отличаются от большинства женщин Запада, напускающих на себя «светский» вид. Хлопчатобумажные одежды живой расцветки выгодно подчёркивают их фигуры. Бронзовые лица не нуждаются в косметике, разве что в праздники женщины пользуются яркой губной помадой и европейскими духами. Традиционный костюм сохранился не только в деревне. Правда, мужчины в городе редко надевают саронг: на работу они ходят в брюках и пиджаках, зато вечером дома с удовольствием переодеваются в батик.
Индонезия, по-видимому, не испытывает тяжёлых сексуальных проблем мусульманского Среднего Востока. Добрачные отношения юношей и девушек довольно свободны — в этом, как и во многом другом, страна придерживается мудрой терпимости. В результате мужчины относительно поздно вступают в брак, в отношениях между мужчинами и женщинами сохраняется равенство. У каждого — своя роль, и, если эта роль выполняется хорошо, конфликтов не возникает. К слову сказать, индонезийцы терпеть не могут семейных неурядиц.
Вернувшись с работы, мужчины усаживаются на веранде или прямо на земле перед домом, курят сигареты с гвоздикой, пьют чай с сушёными бананами и прочими сладостями, которые приносит жена. Жена ест не с мужем, а в отдельной комнате, оставляя открытой дверь в мужскую половину дома. После ужина все члены семьи собираются вместе, отдыхают, беседуют, часто поют, слушают музыку или просто обсуждают меню на завтра. Иногда отец берет флейту и аккомпанирует дочерям; те поют, чуточку в нос, современные или старинные мелодии. Индонезийцы любят поздно засиживаться, и ночь, звучащая музыкой и песнями, заволакивает улицу, заставляя забыть все дневные заботы.
Индивидуализм и любовь к одиночеству считаются здесь ненормальными явлениями, простые люди чувствуют себя хорошо только в группе.
В Индонезии никогда не собираются только для того, чтобы выпить и закусить, целью всегда остаётся дружеское общение.
Деревни на Яве вытягиваются вдоль дороги, так что подчас трудно найти границу между ними. Каждый домик окружён чистеньким садиком, где растут кокосовые пальмы, несколько банановых деревьев; иногда его окружает бамбуковый палисадник с узенькой калиткой. Дорожки тщательно подметены, вообще, все в доме подчёркивает любовь индонезийцев к порядку. Не валяются брошенные инструменты, ни снаружи, ни внутри дома не видно грязи.
Маленький домик на сваях напоминает размерами кукольное жилище. Стены — плетёные, крыша покоится на столбах. Её кроют чёрной соломой либо темно-красной черепицей — массивные двускатные кровли напоминают тогда голландскую деревню. Глины на Яве сколько угодно, и черепицу изготавливают несколько заводиков. Внутри домик выглядит так: за верандой следует общая комната — гостиная, за ней — жилые покои. В комнатах на натёртых до блеска паркетных полах лежат матрасы. В глубине — низкий кухонный очаг. На соседней стене висит кухонная утварь; большие медные кастрюли в точности напоминают те, какими пользуются у нас в деревне. Здесь в полумраке — окна в индонезийских домах, как правило, очень маленькие — работают женщины. Приготовление пищи отнимает у них большую часть времени, и если женщинам ещё надо участвовать в полевых работах, им приходится вставать до зари.
Основная еда — рис, пища тяжёлая, но не сытная. Монотонность стола скрашивают соусы, приготовление которых стало подлинным искусством. Мясо, за исключением сате из барашка, редко попадает на стол в свежем виде; обычно его сушат, разрезав на маленькие палочки, чтобы оно всегда было готово к употреблению. Часто его расщепляют на отдельные волокна и потом долго-долго жуют. Вообще, индонезийцы целый день что-то жуют, дополняя ежедневный основной рацион из трех чашек риса.
Овощи и фрукты на архипелаге растут крайне быстро, и жители получают в пище много витаминов: им приходится количеством компенсировать недостаток качества питания. К счастью, индонезийцы не потребляют алкоголя[38], пьют только чай, ставший подлинно национальным напитком. Металлические подстаканники долго сохраняют тепло. Чай помогает переносить тяжёлый изнуряющий климат — в Индонезии почти беспрерывно потеешь, и, чтобы не обезводить организм, нужно много пить, но только не ледяные напитки! Горячее или тёплое питьё поднимает температуру тела, но в сравнении с температурой воздуха оно остаётся прохладным и свежим. На экваторе действие алкогольных напитков усиливается, поскольку ослабленный жарой организм оказывает меньше сопротивления. Те европейцы, которые в Индонезии продолжают злоупотреблять виски или вином, быстро слабеют.
На стенах комнаты в золочёных рамках висят семейные фотографии, иногда календарь, варьирующийся в зависимости от района; ведь у яванцев, сунданцев и балийцев различные системы отсчёта времени. Календари могут быть мусульманскими и индуистскими, а иногда вообще местного изобретения, так что заезжий иностранец оказывается сбитым с толку. Праздник, назначенный в Джакарте на май, может вполне состояться на два месяца раньше. Заграничные бюро путешествий не в силах пробиться сквозь лабиринт индонезийских дат.
Аналогичный вывод можно сделать и относительно внутридеревенской структуры. Вариации в пределах одной только Явы столь сильны, что составить полное и исчерпывающее описание индонезийской общины невозможно. Можно лишь выделить общие для всех мест элементы социальной организации.
Для индонезийцев очень характерно чувство солидарности. В каждой «деса» (деревенской округе) существует система взаимопомощи, «готонг-ройонг». Это система общественных повинностей, в которых участвует все население. К ним относятся: тяжёлые работы на рисовых полях, строительство домов, помощь безработным, ремонт общественных зданий, сбор средств нуждающимся семьям, сиротам и старикам. Система играет важную роль в жизни общины и подчинена определённым правилам, обусловливающим обязанности в зависимости от социального положения.
Деса, административная и географическая единица, представляет собой иерархическую структуру. На вершине её находится буржуа, владеющий собственным домом и земельным наделом. На него приходится наибольшая доля обязательств в готонг-ройонге. Этажом ниже идут те, у кого есть дом, но нет земли. Они выполняют некоторые общинные повинности. И, наконец, в самом низу — бедняки, не имеющие ни дома, ни земли. Они освобождены от повинностей и пользуются благами готонг-ройонга.
Подобная система в какой-то мере компенсирует социальное неравенство и помогает выжить неимущим, которых всегда большинство. Основная часть крестьян арендует землю у ростовщиков-китайцев. Однако некотоpыe деса с общего согласия жителей предоставляют безземельным небольшой надел, достаточный, чтобы прокормить семью. Такая система распространена главным образом на Восточной Яве; в остальных районах земля находится в руках крупных землевладельцев, и на них работают испольщики. Помещики часто живут не в деревне, а в городе, в собственных домах. Деревенские буржуа, таким образом, остаются на месте посредниками между массой неимущих крестьян и землевладельцами. В таких условиях община способна выжить только благодаря готонг-ройонгу.
Тот же дух солидарности позволил индонезийцам сохранить за время голландской колонизации свои обычаи, традиции и социальную структуру, что не удалось многим развивающимся странам. Когда разразился экономический кризис 1930 года, рабочие, уволенные с плантаций Суматры, не погибли только благодаря готонг-ройонгу. В наши дни поддержка общины не позволила экономическому маразму в стране принять трагические формы, как это случилось в других странах мира. Деревня живёт замкнутым натуральным хозяйством, почти без денег: долги платят рисом после сбора урожая.
Взаимопомощь позволяет также разрешить проблему перенаселённости. Нам это решение может показаться неудовлетворительным, однако оно по крайней мере не даёт множеству индонезийцев умереть с голоду. Помощь безработным поддерживает целый класс бродячего пролетариата, который кормится сезонными работами или живёт милостынью. При других обстоятельствах они были бы обречены. Способность народа противостоять нищете не может не вызывать восхищения. Перед лицом победно шествующего модернизма отдалить его засилье позволила только традиционная структура, основанная на духе терпимости и великодушия. Она остаётся живой силой в деревне. В этой связи возникает вопрос: не покончит ли с ней растущая индустриализация? Ведь модернизм — это прежде всего индивидуализм, и без традиционного общинного духа, до некоторой степени стирающего различие между классами или хотя бы уменьшающего их антагонизм, общество неизбежно разделится на прослойки, как это случилось на Западе.
Часть вторая
БАЛИ
ГЛАВА XI
ЗНАКОМСТВО С ИСТОРИЕЙ И ГЕОГРАФИЕЙ ОСТРОВА
В отличие от Явы, Суматры, Сулавеси и Молуккских островов, принявших ислам, Бали, как это ни парадоксально, остался верен индо-яванской культуре. В XVI веке, после крушения королевства Маджапахит, индуизм и буддизм сохранились только на восточной оконечности острова Ява, в княжестве Баламбанган, а потом на Бали. Там же сохранилась до наших дней традиционная культура Явы, процветавшая за много веков до прихода мусульманства. С течением времени индо-яванская культура претерпела некоторые изменения и превратилась в оригинальную балийскую традицию.
Истоки индуизма на Бали остаются невыясненными— привился ли он в результате прямого контакта с индийскими брахманами, или индуистская культура проникла вначале на Яву, а уж затем на Бали? Древнейшие следы индуизма, похоже, не связаны с яванским влиянием: обнаруженные королевские эдикты и первые религиозные тексты написаны на старобалий-ском языке с вкраплениями санскритских терминов, в них нет ни одного яванского слова. Яванский язык появляется только с IX века, постепенно вытесняя старобалийский, по крайней мере в письменной речи, и прежде всего в дипломатическом языке. Так, одна грамота, датированная 962 годом, объявляет о создании на Бали курорта для яванцев. Как видим, туризм на Бали не в новинку!
В 989 году балийский князь Удаяна женился на явaнке Махендрата. Один из его сыновей, Эрланга, стал королём. В 1019году его власть распространилась кроме Бали на Центральную и Восточную Яву. С этого времени начинается интенсивное проникновение яванской культуры и религии на Бали. В XIV веке король Маджапахита завоевал Бали, и на востоке острова, в Гелгеле, обосновалась яванская династия. Княжества, на которые и поныне разделён остров, — их насчитывалось восемь до событий 1965 года — возникли во времена первых беженцев из Маджапахита.
Когда султан Матарама распространил ислам по всей Яве, Бали остался верен индуизму. Придворные поэты передавали из поколения в поколение изысканный стиль яванской поэзии. Простонародье же Бали привносило в индо-яванизм элементы родной культуры. Ява оставалась идеалом совершенства для дворянства, но не для простолюдинов-крестьян. Что касается собственно балийской религии, то она подвергалась постепенной яванизации. Этот процесс ощущался слабее по мере удаления от княжеских дворов к заброшенным деревням острова. Влияние было столь неоднородным, что ещё сегодня от одной деревни к другой в балийской религии встречаются различия. А кое-где в горах сохранились традиции, существовавшие ещё до маджапахитского завоевания. Например, по берегам озера, возникшего на месте кратера вулкана Батура, живут бали-ага (истинные балийцы): они не сжигают мертвецов, а оставляют их на поверхности земли. О бали-ага среди горожан Бали ходят самые невероятные слухи и легенды. Со страхом, смешанным с восхищением, рассказывают о тамошних колдунах, способных якобы заставлять маленьких девочек летать по воздуху.
Голландцы завоевали Бали довольно поздно и проявили при этом необыкновенную жестокость. В 1906 году, когда армия Нидерландов вторглась на остров, князья Денпасара и Памечутана в сопровождении жён и детей пошли против голландских пушек и винтовок, вооружённые одними крисами. Произошло побоище. Это коллективное самоубийство даёт представление о гордости балийцев, об их обострённом чувстве чести и достоинства, о верности традициям предков, грудью вставших на защиту своего острова и религии. Сегодня Бали удивляет путешественников гармоничностью своего жизненного уклада, пышностью природы и порождённой ею религией.
Когда, покинув восточное побережье Явы, прибываешь на Бали, вовсе не ожидаешь увидеть по другую сторону пролива продолжение оставленного за спиной города, ту же дорогу на прибрежной полосе, зажатой между морем и вулканами, тот же иссушенный пейзаж. Между тем Бали воспроизводит в миниатюре ландшафт и климат Восточной Явы: на севере засушливая зона с хилыми деревцами, рассеянными вокруг редких колодцев, а на юге, по другую сторону вулканического барьера, являющегося как бы спинным хребтом острова, — террасы рисовых полей. К счастью для островитян, южная часть Бали значительно больше северной.
Население острова насчитывает миллион семьсот тысяч человек на площади около шести тысяч квадратных километров. Однако плотность населения, составляющая в среднем около трехсот жителей на квадратный километр, неодинакова: по мере удаления к востоку деревни становятся все многолюднее. Дело в том, что на западном побережье Бали, в низинах между вулканами, раскинулись обширные болота с чахлыми кокосовыми пальмами, торчащими кое-где среди зелёных ползучих кустарников. Там свирепствует малярия. В наши дни, правда, жителей перенаселённой, восточной части острова пытаются переселять на запад, но это наталкивается на непреодолимые трудности: как все индонезийцы, балийцы очень привязаны к земле своих предков, к родной деревне. Покинуть её означает совершить измену, святотатство.
Смещённый к северу вулканический барьер значительно повышает рельеф Бали: знаменитый Гунунг-Агунг возносится на три тысячи сто сорок два метра, а Гунунг-Батур — на тысячу семьсот семнадцать. Грозные вулканы частыми извержениями выжгли и обуглили окрест всю растительность. Чем выше, тем чернее почва, а с перевала, окутанного экваториальной «изморозью» (температура там примерно плюс восемнадцать градусов), открывается грандиозная картина разрушений…
Наши отрывочные географические заметки останутся чистой абстракцией, если мы не совершим прогулки через весь остров Бали.
Бали — большое зелёное сердце на карте — остров щедрый и великодушный. Наше судно, нёсшее в своём чреве несколько грузовиков и автомобилей, отчалило от маленького яванского порта Баньюванги и прибыло в Гилиманук, на крайнем западе Бали.
Из Гилиманука в Денпасар дорога идёт вдоль моря. На северо-востоке острова вырисовывается цепь вулканов, а в нескольких сотнях метров от нас плещется лазурный Индийский океан. Вокруг тихо и пусто: кокосовые рощицы качают своими растрёпанными головами, море закручивает клубки волн на белом песке пляжа, террасы рисовых полей спускаются чуть не к самому берегу. Вот мелькнул на склоне сложенный из камня алтарь, крытый чёрной соломой. Вход в святилище закрывают изукрашенные резьбой деревянные двери, в нише — принесённые в дар цветы и фрукты.
По мере приближения к Денпасару дорога отходит все дальше от берега, врезаясь зигзагами в густую растительность между холмами. Речки, несущиеся по склонам вулканов, прорыли глубокие узкие долины, так что приходится пересекать ряд металлических мостов, делать резкие повороты и виражи, карабкаться вверх.
Истоки индуизма на Бали остаются невыясненными— привился ли он в результате прямого контакта с индийскими брахманами, или индуистская культура проникла вначале на Яву, а уж затем на Бали? Древнейшие следы индуизма, похоже, не связаны с яванским влиянием: обнаруженные королевские эдикты и первые религиозные тексты написаны на старобалий-ском языке с вкраплениями санскритских терминов, в них нет ни одного яванского слова. Яванский язык появляется только с IX века, постепенно вытесняя старобалийский, по крайней мере в письменной речи, и прежде всего в дипломатическом языке. Так, одна грамота, датированная 962 годом, объявляет о создании на Бали курорта для яванцев. Как видим, туризм на Бали не в новинку!
В 989 году балийский князь Удаяна женился на явaнке Махендрата. Один из его сыновей, Эрланга, стал королём. В 1019году его власть распространилась кроме Бали на Центральную и Восточную Яву. С этого времени начинается интенсивное проникновение яванской культуры и религии на Бали. В XIV веке король Маджапахита завоевал Бали, и на востоке острова, в Гелгеле, обосновалась яванская династия. Княжества, на которые и поныне разделён остров, — их насчитывалось восемь до событий 1965 года — возникли во времена первых беженцев из Маджапахита.
Когда султан Матарама распространил ислам по всей Яве, Бали остался верен индуизму. Придворные поэты передавали из поколения в поколение изысканный стиль яванской поэзии. Простонародье же Бали привносило в индо-яванизм элементы родной культуры. Ява оставалась идеалом совершенства для дворянства, но не для простолюдинов-крестьян. Что касается собственно балийской религии, то она подвергалась постепенной яванизации. Этот процесс ощущался слабее по мере удаления от княжеских дворов к заброшенным деревням острова. Влияние было столь неоднородным, что ещё сегодня от одной деревни к другой в балийской религии встречаются различия. А кое-где в горах сохранились традиции, существовавшие ещё до маджапахитского завоевания. Например, по берегам озера, возникшего на месте кратера вулкана Батура, живут бали-ага (истинные балийцы): они не сжигают мертвецов, а оставляют их на поверхности земли. О бали-ага среди горожан Бали ходят самые невероятные слухи и легенды. Со страхом, смешанным с восхищением, рассказывают о тамошних колдунах, способных якобы заставлять маленьких девочек летать по воздуху.
Голландцы завоевали Бали довольно поздно и проявили при этом необыкновенную жестокость. В 1906 году, когда армия Нидерландов вторглась на остров, князья Денпасара и Памечутана в сопровождении жён и детей пошли против голландских пушек и винтовок, вооружённые одними крисами. Произошло побоище. Это коллективное самоубийство даёт представление о гордости балийцев, об их обострённом чувстве чести и достоинства, о верности традициям предков, грудью вставших на защиту своего острова и религии. Сегодня Бали удивляет путешественников гармоничностью своего жизненного уклада, пышностью природы и порождённой ею религией.
Когда, покинув восточное побережье Явы, прибываешь на Бали, вовсе не ожидаешь увидеть по другую сторону пролива продолжение оставленного за спиной города, ту же дорогу на прибрежной полосе, зажатой между морем и вулканами, тот же иссушенный пейзаж. Между тем Бали воспроизводит в миниатюре ландшафт и климат Восточной Явы: на севере засушливая зона с хилыми деревцами, рассеянными вокруг редких колодцев, а на юге, по другую сторону вулканического барьера, являющегося как бы спинным хребтом острова, — террасы рисовых полей. К счастью для островитян, южная часть Бали значительно больше северной.
Население острова насчитывает миллион семьсот тысяч человек на площади около шести тысяч квадратных километров. Однако плотность населения, составляющая в среднем около трехсот жителей на квадратный километр, неодинакова: по мере удаления к востоку деревни становятся все многолюднее. Дело в том, что на западном побережье Бали, в низинах между вулканами, раскинулись обширные болота с чахлыми кокосовыми пальмами, торчащими кое-где среди зелёных ползучих кустарников. Там свирепствует малярия. В наши дни, правда, жителей перенаселённой, восточной части острова пытаются переселять на запад, но это наталкивается на непреодолимые трудности: как все индонезийцы, балийцы очень привязаны к земле своих предков, к родной деревне. Покинуть её означает совершить измену, святотатство.
Смещённый к северу вулканический барьер значительно повышает рельеф Бали: знаменитый Гунунг-Агунг возносится на три тысячи сто сорок два метра, а Гунунг-Батур — на тысячу семьсот семнадцать. Грозные вулканы частыми извержениями выжгли и обуглили окрест всю растительность. Чем выше, тем чернее почва, а с перевала, окутанного экваториальной «изморозью» (температура там примерно плюс восемнадцать градусов), открывается грандиозная картина разрушений…
Наши отрывочные географические заметки останутся чистой абстракцией, если мы не совершим прогулки через весь остров Бали.
Бали — большое зелёное сердце на карте — остров щедрый и великодушный. Наше судно, нёсшее в своём чреве несколько грузовиков и автомобилей, отчалило от маленького яванского порта Баньюванги и прибыло в Гилиманук, на крайнем западе Бали.
Из Гилиманука в Денпасар дорога идёт вдоль моря. На северо-востоке острова вырисовывается цепь вулканов, а в нескольких сотнях метров от нас плещется лазурный Индийский океан. Вокруг тихо и пусто: кокосовые рощицы качают своими растрёпанными головами, море закручивает клубки волн на белом песке пляжа, террасы рисовых полей спускаются чуть не к самому берегу. Вот мелькнул на склоне сложенный из камня алтарь, крытый чёрной соломой. Вход в святилище закрывают изукрашенные резьбой деревянные двери, в нише — принесённые в дар цветы и фрукты.
По мере приближения к Денпасару дорога отходит все дальше от берега, врезаясь зигзагами в густую растительность между холмами. Речки, несущиеся по склонам вулканов, прорыли глубокие узкие долины, так что приходится пересекать ряд металлических мостов, делать резкие повороты и виражи, карабкаться вверх.