Отян Анатолий. Редкая монета

Отян Анатолий
 
Редкая монета

   Драматические события, описанные в повести "Редкая монета" проходили в действительности. Имена героев изменены по их же просьбе.
 
   В маленькой комнате, называемой кабинетом отдела снабжения ремстройтреста, сидят двое мужчин. Собственно, третьему там и сидеть негде, поскольку в комнате стоят два стола: один для начальника снабжения, Наума Цезаревича, а другой для его делопроизводителя, числящегося в штатном расписании инженером материально-технического снабжения. Эту должность занимает женщина средних лет Дора
   Томпакова, которую за глаза называют "Бронзакова", потому что томпак
   – это латунно-цинковый сплав, а бронза – сплав меди с оловом.
   Небольшого роста, немногословная, пухленькая, с миловидным лицом, которое портили несколько больших, как горошины, чёрные родинки, держала в памяти всё, чем снабжался трест и в любую минуту могла назвать номера фондовых извещений, сортамент, кому и сколько распределили. В общем, являлась мозговым центром отдела снабжения.
   Дора заменяла нынешние компьютеры, о которых тогда и не слышали.
   Сейчас Доры нет, ушла по каким-то производственным делам в город, из которого вернётся с полными сумками продуктов, купленных в магазинах и на рынке, благо он совсем рядом. Руководство давно перестало обращать внимание на подобные "производственные" отлучки своих сотрудниц, потому что знало о том, как загружены женщины в государстве, декларирующем равенство их с мужчинами, которые после работы идут сначала в пивной бар, а дальше, куда заведёт кривая. В лучшем случае, придя домой, садятся за телевизор. А у женщин работа после работы только начинается. На них и кухня с её подай-прими-подай, стирка, уборка квартиры, работа на приусадебном участке, если таковой имеется, дети и всё остальное. Ложится она обессиленная и, засыпая, принимает претензии мужа.
   Так вот, на месте отсутствующей Доры сидит главный механик треста
   Леонид Борисович Титаренко, мужчина небольшого роста, с такими широченными плечами и узкими бёдрами, что на пляже на него все обращают внимание, а девушки перешёптываются:
   – Смотри, смотри, это об этом парне я тебе говорила, Аполлон да и только.
   – Нашла мне парня. Это наш сосед по дому, дядя Лёня, у него дочка
   Вера в девятом классе.
   В отличие от Титоренко, Наум Цезаревич мужчина сухонький, лицом и статью очень похож на известного французского актёра-комика Луи де
   Фюнесаса. Ему знакомые говорят:
   – Слушай, Нюма, вчера ты классно сыграл полицейского. Но я не понял, почему ты не переспал с той девочкой.
   – Я-то переспал, правда, с другой, и не девочкой, а ты я слышал…
   Наум Цезаревич недавно купил "Жигули" ВАЗ-2104, или по-простому
   "четвёрку", и иногда приезжает на ней на работу. Сейчас его жёлтая
   "четвёрка" стоит во дворе. С неё и начался разговор.
   – Наум Цезаревич, сколько Вы уже за полгода наездили?
   – Двести тридцать километров.
   – А зачем Вам машина в таком случае? До работы четыреста метров, а больше Вы никуда не ездите. Да и на работу Вы в ней приезжаете раз в неделю.
   – Лёня, Лёня! (Наум Цезаревич старше Титоренко на десять лет, должности у них равноценные, знал его ещё мальчиком, поэтому и обращается с ним на ты), – Ты знаешь, что наше правительство может в любой день провести денежную реформу, и от сбережений, которые ты копил много лет, останется один "пшик". А дом, машина – всегда деньги. Тем более, когда на спидометре немного километров.
   – Да кто Вам поверит, что за пять лет Вы наездили три тысячи километров? Спидометр запросто перекручивается.
   – Об этом мне рано думать, а вот с долгами перед моими родственниками, надо рассчитываться.
   Наум Цезаревич посмотрел на свои массивные золотые часы с таким же массивным золотым браслетом:
   – Куда это Дора запропастилась?
   – А то Вы не знаете – по базару бегает. Это Вы и на работе и дома снабженец, а у неё муж интеллигент и не будет на базаре от бабок выслушивать: "А ты очи видкрый, що, не бачыш?" И, кстати, насчёт денег: Вот у Вас золотые часы с браслетом. Они стоят кучу денег.
   Продайте и рассчитаетесь с долгами.
   Наум Цезаревич хихикнул:
   – Ну, Леонид Борисович, Вам уже пора знать, что в советском государстве торговля золотом и драгоценностями запрещена, это уголовщина.
   – Сдайте в скупку в ювелирторге.
   – Мне в ювелирторге дадут столько, что не хватит денег на простые часы, а эти стоят бо-о-ольших денег. Во первых, они старинные. Моя бабка, сохранила их для меня, даже в войну не продала, а во вторых,
   _даже дурной еврей_ не понесёт часы в скупку, а я себя таковым не считаю.
   – Вон идёт ваша Дора. Она под тяжестью сумок даже ниже стала.
   – Здравствуйте, Леонид Борисович!
   – Здравствуйте, Дора!
   – У нас на днях техосмотр, так что, я пошёл, – сказал Титоренко, показывая Доре, что у них был деловой разговор.
 
   Прошло пару лет. "Социалистическая экономика", которой так гордились советские правители, тихо умирала.
   Стоя на автобусной остановке, Наум Цезаревич услышал разговор двух прилично одетых мужчин, "при галстуках"
   – Если экономика наука, то как она может быть социалистической или капиталистической? Разве математика, физика, химия бывают социалистическими или капиталистическим?
   – Мозги у нас стали социалистическими, и видим мы всё в перевёрнутом виде, как через линзу.
   – А мне кажется, что мы вообще потеряли зрение, а пользуемся слухом, которое нам привило радио.
   – Знаешь, у меня осталось обоняние и я слышу, как всё провонялось.
   – Тише, не трепись. Хоть сейчас и не сталинские времена, но загреметь за такие слова можешь.
   – Ну и что? Поменяю одну зону на другую.
   – Ты знаешь, есть постановление Совмина, чтобы увеличить услуги населению. Ведь на книжках и в чулках населения лежат миллиарды, за которые нельзя ничего купить и это при нашей нынешней мизерной зарплате.
   – Да, конечно. Мы страна воров. Воруем всё: бумагу, инструмент, краску, стройматериалы и всё, что не попадётся под-руку.
   – Мы не воруем, а берём своё.
   Подошёл автобус, мужчины и Наум Цезаревич сели в него. Вернее не сели, а запрессовались так, что дышать было трудно.
   Пожилая женщина, с болью в голосе, обратилась к парню, прижавшему её к стойке:
   – Мальчик, подвинься чуть-чуть.
   Тот обиделся:
   – Усатых мальчиков не бывает, – и попытался отдвинуться от неё.
   – Мужчина! – послышалось рядом, – что вы легли на меня?
   – На вас? Только под наркозом.
   – Ха, ха раздался смех.
   – Чего ты ха-хакаешь?
   – Закрой своё хлебало, нажрался с утра, водярой и перегаром всех травишь.
   – Я за свои пью, и не твоё дело, понял? А хочешь получить, по сусалам – получишь.
   – Ладно, выйдем, разберёмся.
   Наум Цезаревич вышел на воздух, с облегчением вздохнул и подумал, что надоели эти автобусно-троллейбусные концерты. И вспомнил, что один из мужчин говорил о постановлении правительства об увеличении услуг населению.
   – Надо разузнать, что за постановление, – решил он про себя.
   Дело в том, что Польский раньше работал в системе бытового обслуживания населения, но ушёл из-за конфликта с начальством, хотя по своему характеру старался не конфликтовать.
   На следующий день он пошёл в Областное управления бытового обслуживания населения и узнал, что в постановлении правительства говорилось о том, чтобы "для удовлетворения нужд населения" Госплан выделил значительное количество стройматериалов, а министерства, ведомства, Республики, руководство краёв и областей приняли меры для их реализации посредством оказания строительных услуг.
   Наум Цезаревич в своём тресте начал "работать" со своим руководством и через три месяца организовал "Участок по заказам населения" при облремстройтресте, который и возглавил.
   Услуги населению выполнялись в незначительном количестве, в зависимости от наличия рабочей силы и стройматериалов. Это кирпичная кладка, устройство крыш и отопления, некоторые отделочные работы, кроме штукатурки, которая была очень трудоёмкой. План участок выполнял и Польский числился на хорошем счету у начальства.
   Утром на разнарядке Польский распорядился звену Николая Дзюбы в составе трёх человек, поехать на ремонт стропильной системы и по устройству кровли из шифера в район Ново-Николаевки, по указанному адресу на ул. Варшавской.
   – Большая там работа? – спросил Дзюба.
   – Не очень. В одном месте нужно заменить подгнивший мауэрлат: Там подтекала кровля и он сгнил, и посмотреть стропила. Естественно, сорвать старую кровлю и настелить шифер. Наряд получите у Симы
   Израилевны и грузите материалы. Я постараюсь к вам в течении дня подъехать.
   В то утро не знал Польский и никто из его окружения, что эта незначительная, рядовая работа сыграет с ним и другими людьми такую шутку, что она останется в их памяти и памяти многих людей навсегда, а кое-кому и изменит жизнь.
   В звене, кроме сорокадвухлетнего, плотного, или, как говорят на
   Украине, "крэмэзного" Дзюбы, работал худой, высокий, вертлявый как ртуть, балагур Пётр Алисов и молодой, чернявый, ещё не служивший в армии, Федька Чернов, сосед Алисова. Федькина мать попросила Петра взять его в ученики.
   – Возьми, Петя, его к себе в бригаду, может человеком станет. А то, знаешь, учиться не хочет, целый день на улице. Уже несколько раз возвращался домой выпивши. Где деньги на водку берёт – не знаю.
   Дружки его до тюрьмы доведут.
   – Хорошо, Глаша, я потолкую с бригадиром, он мужик деловой, поговорит с начальством и всё устроим. С тебя магарыч.
   – За мной дело не станет. С первой Федькиной получки поставлю.
   Петрова жена Екатерина работала на чулочной фабрике, её фото постоянно украшало Доску почёта, и недавно её выдвинули", а затем избрали депутатом городского Совета. Петя по этому поводу с гордостью говорил, опуская плечи и вытягивая вверх голову, своим коллегам по работе, а вернее, собутыльникам
   – У меня жинка депутат Горсовета! Я теперь не просто Петя Алисов, а муж депутатки.
   Мужики смеялись и прозвали Алисова "Муж депутатки". Сначала Петро обижался, а потом привык и даже отзывался на это прозвище с комментарием:
   – Хоть она и депутат Горсовета, но я же её е amp;у.
   – Рассказывай басни. Каждый вечер шатаешься как маятник, в ворота не попадёшь.
   – Я как маятник, а он у меня стоит, как солдат на посту у
   Мавзолея, и попадает, куда ему положено. Ты бы так попадал. Наливай, давай, только не мимо рюмки.
   – А я стар стал, попадать не стал, больше туда, чем мимо. Дёрнули!
   Екатерина, узнав, что Федька стал работать вместе с Петром, выговаривала его матери:
   – Ты бы, Глашка, со мной посоветовалась, когда Федьку ему поручила. Ничему хорошему в этой шарашке он не научится.
   – Почему это? Петро же работает, и говорит, что неплохо зарабатывает.
   – Ага, неплохо. Там левые гроши, и он не просыхает. Я последнее время его и близко к себе не подпускаю. Спит на кушетке, воняет от него за версту. Куда ихнее начальство только смотрит? Устроила бы сына на завод, там левых денег нет, и пьют только в получку и аванс.
   – Что ж теперь, Катя, сделаешь? Пусть работает, а там видно будет. Всё таки свой человек рядом.
   – Ну да! За водкой его гонять будут и пить научат.
   – Он и без них уже прикладывается.
   Члены маленького рабочего коллектива для солидности называли себя бригадой, а Николая Дзюбу бригадиром. Петру разрешалось его называть бугром, чем тот, отсидевший уже два срока – четыре и шесть лет за кражу государственного имущества и разбой, был доволен. Федька вначале обратился к нему по имени-отчеству, которое узнал от
   Алисова, но Дзюба посмотрел на него тяжёлым взглядом, и у Федьки
   ёкнуло под сердцем.
   – Зови меня просто -дядя Коля, ты мне в сыновья годишься.
   У Дзюбы был ребёнок от первого брака, но после первой судимости, жена сбежала от него, а куда он не знал. Боясь его преследований, она и на алименты не подавала. После освобождения из колонии он женился вторично, но и эта жена быстро от него ушла из-за постоянной пьянки и рукоприкладства А так как пьянки случались часто, то на её лице, почти ежедневно под слоем дешёвой пудры цвели синяки.
   Николай жил один в отцовском доме, и почти каждый день на квартире у него собиралась компания, состоящая из бывших и потенциальных уголовников. Иногда в компании бывали и женщины, которыми мужики пользовались по очереди, устанавливаемой хозяином квартиры.
   На утро, если оно приходилось на субботу или воскресенье,
   "девушки", как он их называл, убирали в квартире: перемывали посуду, мыли полы, стирали, сдавали в соседнем магазине бутылки, и квартира на один-два дня приобретала почти приличный вид.
   Сейчас бригада грузила на старенький, с обшарпанными бортами грузовик Газ-51, несколько брёвен, шестьдесят пять листов шифера, гвозди, несколько скоб, инструмент. Рядом стоял водитель Гришка по прозвищу Молдаван. Был он смугляв, горбонос, всегда в засаленном грязном пиджаке и имел вид БОМЖА. Так именовали в милицейских протоколах людей без определённого места жительства. Гришкиной отличительной чертой от других работяг участка являлась его трезвость, что всегда вызывало с их стороны насмешки.
   – Молдаван, – с казал Дзюба, – чего это машина твоя так воняет?
   – Та я вчера подкалымил вечером, отвёз одному жлобу навоз на дачу.
   – А чего жлобу?
   – Обещал пятёру, а дал трояк. Сказал, что мало привёз.
   – Начистил бы ему рыло.
   – Так он такой здоровенный, что таких как я, против него и троих не хватит.
   – Монтировкой бы по кумполу. Против лома нет приёма.
   – Сесть из-за мудака? А детей моих ты кормить будешь?
   – Я и своих не кормлю, а на твоих…
   – Настрогал пятерых, жена шестым беременна, нахрена нищету плодить? – вмешался в разговор Алисов.
   – А это не твоё дело, Муж депутатки. За своим носом смотри.
   – Так нос отвалится от такой вони. Ты бы хоть кузов помыл.
   – Ладно, следующий раз помою, – примирительно согласился Гришка.
   Наконец всё погрузили.
   – Садитесь, поехали, сказал Гришка Молдаван.
   – Куда садитесь? В твою вонючку? Вот тебе адрес, поезжай, а мы приедем автобусом,- возразил Петро.
   – Я сам не поеду, скажите потом, что я что-то продал. Да и ехать вы будете до обеда, а мне ещё Нюма дал задание развести другие бригады.
   – Сделаем так, – вмешался бригадир – Федька сядет в кабину и там разгрузит.
   – Дядя Коля! Как же я сам разгружу?
   – А Молдаван для чего? Поможет.
   – Нашли помощника. Я вам не грузчик.
   – Не хочешь, пусть Польский твою машину понюхает, а потом скажет тебе, грузчик ты или нет.
   Гришка имел уже не раз разговор с начальником и механиком по поводу плохого содержания машины, и они его предупреждали, что переведут в грузчики, а этого он, ой, как не хотел.
   – Ну чёрт с вами, поехали Федька.
   Через минут двадцать машина была на месте. Из калитки вышла старушка лет семидесяти.
   – Вы к нам?
   – А как ваша фамилия? – спросил Гришка.
   – Назаренко.
   – Значит к вам. Открывайте ворота.
   – Я сама не смогу, видишь они в землю упёрлись.
   – Позовите кого-нибудь.
   – Да сын и невестка на работе.
   – Я, бабушка, открою, – вызвался Федька.
   – Спасибо, сыночек, уважил старую.
   – Уважил, уважил, – пробурчал Гришка.
   Когда заехали во двор и стали разгружаться, он выговаривал Федьке:
   – А ты. пацан, не лезь поперед батька в пекло. Я б с неё рубль за ворота эти содрал. Понял?
   Федька молчал.
   – Я тебя спрашиваю, понял?
   – А ты мне, дядя Гриша, не начальник. Понял?
   – Смотри, сопля китайская, по жопе получить хочешь?
   – Своих у тебя пятеро, вот их и лупи почём хочешь. А меня тронешь, вот топор в инструменте.
   – Смотри какой умный стал, – только и мог возразить Гришка.
   – Да, умный, а что, это плохо.
   – Хорошо, хорошо, только работай быстрее.
   Федька и так уже взмок. За каждой шифериной он залазил на кузов, один край подавал Гришке, а потом спрыгивал на землю, брался за второй и они вместе клали его в стопку.
   Минут через тридцать появились Дзюба и Алисов.
   – Мы думали, что вы уже разгрузили, а вы ещё и половины дела не сделали, – ехидно заявил Алисов.
   – Вот и заканчивай быстро, если ты такой шустрый, – ответил
   Гришка с такой же интонацией и отошёл в сторону.
   Втроём быстро разгрузили машину и, когда она уехала, притупили к осмотру объекта.
   Все трое по приставной лестнице полезли на чердак и стали осматривать стропильную систему. В одном месте нужно было заменить мауэрлат – брус, лежащий на стене, на который упираются стропила. В этом месте прохудилось кровельное железо, дерево подмокало и сгнило.
   Сгнили также три стропильных конца и несколько досок настила. Работа была рядовая, всего дня на два с половиной – три, но слезши на землю, Алисов стал выговаривать хозяйке:
   – Ну, бабуля, и влопались мы в работёнку!
   – А что?
   – Там столько работы, что и за неделю не управимся, а нам всего три дня дали, за них и заплатят.
   – Я отблагодарю вас, сынки. Вы же постарайтесь.
   – Постараемся, бабуля, постараемся. Нам только, чтоб обед был, а вечером магарыч.
   – Обед я уже вам приготовила, а магарыч будет по окончанию.
   – Чего так? -удивился Петро.
   – У нас дома ни белую ни красное не пьют. И ваш начальник нас предупредил, чтобы никакой водки.
   – Пусть тот начальник помахает целый день топором и молотком, да потягает шифер на крышу, да на холоде помёрзнет.
   – Сейчас лето, сынок, квасок холодный у меня есть.
   – Эх, бабуля…,- хотел ещё что-то сказать Алисов, но его оборвал
   Дзюба:
   – Ладно базарить. Пошли работать..
   На чердаке стоял затхлый запах, а солнце нагрело кровлю до такой степени, что, казалось, что они попали в духовку.
   – Надо скорее сорвать кровлю, хотя бы местами, чтоб продувало, а то мы поджаримся, предложил Алисов.
   – А если дождь пойдёт? Помнишь, какой скандал был, когда Крячко оставил на ночь раскрытой кровлю, и у хозяев даже мебель намокла.
   Сдерём железо в том месте, где будем менять стропила, и то полегчает. Федька, бери гвоздодёр и сдирай железо вот отсюда до сюда. А мы займёмся стропилами.
   Федька полез за инструментом, взял его и вылез на крышу. Раздался противный скрежет от выдираемых гвоздей и сразу же Федькин крик:
   – Ой, я жопу об горячее железо обжог!
   – А яйца не сварил? -засмеялись мужики.
   – Та вроде нет, – чуть не плача ответил Федька..
   – Пойди попроси у бабки старое рядно, подстелишь и сядешь на него.
   Федька принёс самодельный, плетёный круглый половик и приступил отрывать кровельное железо. Время приближалось к обеду, хозяйка вынесла из дому кастрюлю с борщом и поставила её на столик под развесистой шелковицей, закрывающей своей кроной полдвора. Запах поджаренного сала, положенного в борщ достал и до крыши. У мужиков потекли слюни, заурчало в животе, и Алисов предложил:
   – Всё, Бугор, кончай ночевать, пошли руки мыть.
   – Да вроде рановато, – сказал Дзюба.
   Но запах борща так наркотически кружил голову, что ждать ещё пятнадцать минут не хватало сил. Алисов увидел, что маятник желания бригадира качнулся в сторону его предложения и крикнул:
   – Федька, слазь с крыши и пошли руки мыть.
   Но Федька и сам понял, что надо заканчивать работу.
   – Иду, иду! – отозвался он.
   Борщ обжигал рот, но оказался настолько вкусен, что невозможно было остановиться и подождать пока он остынет. На столе лежал чеснок и хлеб с неповторимым вкусом – "Украинская паляница", который пекли по специальному рецепту только на одном хлебозаводе, и все командировочные везли его домой, как лучший подарок семье, издавал сильный аромат, имел хрустящую корочку. Ели шумно чавкая, а когда немного насытились, хозяйка спросила:
   – Ну и як, хлопци, борщ?
   – Ой, не пытайте, – перешёл в тон бабке, на украинский, Алисов, – выщий смак, сто грамив бы до нёго.
   – А це вже, хлопци, пробачтэ. Що пыты будете, квас, чи чай.
   – Какой, бабуля чай, в такую жару? – заявил Алисов.
   – А мне чай, и погорячее и погуще, – сказал Дзюба, – внутренний жар выгоняет наружный.
   Он за время своих отсидок, так приобщился к чаю, а вернее к чефиру, густому напитку в пропорции один к одному – пачка чая на стакан кипятка, что никаких других напитков, кроме спиртных, конечно, не пил.
   Едоки разморились от горячей пиши, поблагодарили бабку и закурили. Воздух запах дешёвой "Примой". Федька, вчера допоздна гулявший, лёг на землю под соседней грушей и сразу уснул. Ему приснился сон с голубями, кошками и ещё с чем-то интересным. Но досмотреть ему не дали.
   – Вставай – просыпайся рабочий народ, штаны одевай и ступай на завод, – услышал Федька, такой противный голос Алисова, что хотелось послать его, но вспомнив о его старшинстве, открыл глаза.
   – Сейчас, сейчас.
   – Иди заканчивай свою работу, а мы будем стропила тесать.
   Работать не хотелось, Федька сладко потянулся и полез на крышу.
   Мауэрлат уже сняли и обнажилась кирпичная кладка стены. Федька наступил на ближайший кирпич, но он выпал из стены, нога провалилась на чердак, и Федька упал бы, но успел ухватиться за ближайшую доску.
   – Фу ты, чёрт, – и оглянулся, чтобы увидеть, что послужило его неустойчивости.
   Он увидел выпавший кирпич, а на стене, в выемке, какую-то грязную, когда-то промасленную тряпку а в ней, наверное, что-то завёрнутое.. Он потянул за неё, но она не поддавалась. Федька взял гвоздодёр и подковырнул свёрток снизу. Он почувствовал, что внутри находится твёрдый предмет. Развернув тряпку, Федька увидел квадратную жестяную коробочку, на которой изображалась сине – белая сетка и две большие, наложенные друг на друга буквы ТЖ. Федька тряхнул коробочку и в ней что-то глухо стукнуло. Рассмотрев как лучше открыть коробочку, которая была на петле, он потянул с противоположной стороны. Скрипнув, коробочка открылась и Федька увидел бархатку. Развернув её и увидел там четыре монеты. На верхней он успел разглядеть герб с двуглавым орлом и услышал окрик:
   – Федька, ты уснул там, что ли? Почему не работаешь?
   Федька высунул голову из чердака. Алисов, раздетый до пояса, стоял с топором в руках и тыльной стороной ладони вытирал со лба пот, а Дзюба, нагнувшись, обтёсывал бревно.
   – Дядя Петя, лезьте сюда
   – Чего это вдруг?
   – Я Вам что-то покажу, – приглушённым голосом не то крича, не то громко шепча, сказал Федька и заговорчески поманил пальцем.
   – Кино, что ли? – лениво спросил Алисов.
   – Ага, кино.
   – Вот Бог послал мороку на мою голову, – пробурчал Петро и нехотя стал подниматься на чердак.
   – Ну, чего тебе?, – спросил Петро, стоя на лестнице и заглядывая внутрь чердака.
   – А вот посмотрите, – Федька показал Алисову монету.
   Алисов быстро поднялся по лестнице, залез на чердак и взял монету из Федькиных рук и стал её рассматривать.
   – Чего вы там затихли? – крикнул снизу Дзюба.
   – Гуляй сюда, Николай, – ответил Петро.
   Дзюба стал подниматься по лестнице, залез на чердак и принялся рассматривать монеты.
   – Написано – чистая уральская платина, двенадцать рублей. А где ты их нашёл?
   Федька показал коробочку, бархатку, тряпку и указал пальцем то место, откуда он их достал. Дзюба неопределённо хмыкнул, положил монеты в карман.
   – Всё, давайте работать.
   – А монеты ты что, себе забрал? – удивился Петро.
   – После работы разделим. Бабке ни слова. А это вот, – Дзюба указал на коробочку с бархоткой и тряпку, – запрячьте, потом где-то выбросим.
   Заскрипели выдираемые Федькой гвозди и застучали внизу топоры.
   Дзюба тюкал топором, обтёсывая бревно, и думал о том, что не похожи эти монеты на платиновые, отдают желтизной и чернотой, как серебряные, и вид у них какой-то простенький, вот, правда более-менее герб белый. Сидя по колониям он много слышал выдуманных, похожих на правду и правдивых, похожих на выдумку, историй с кладами, но ничего подобного, тем более о двенадцатирублёвых платиновых монетах не слышал. Не так давно видел в каком-то журнале, в листы из которого был завёрнут чей-то бутерброд, изображение платиновых монет, посвящённым какому-то событию, но те монеты блестели и не имели никакого оттенка. Слышал он и то, что найденные клады нужно сдавать в милицию, а этот получается не найденный а украденный и если его сдать, то за него ничего не получишь и нужно от него избавиться, конечно, с выгодой для себя. Решения он никакого не принял, но дал команду работу прекратить немного раньше. Они переоделись и пошли на автобус.
   – Едем в контору, – сказал он своим напарникам.
   – Зачем? – спросил Петро.
   – Там видно будет. Попробуем сплавить одну монету какому-то жиду, они знают в них толк. Во вторых, надо выписать на завтра рулон рубероида и ещё несколько досок. Выпить, сегодня не мешает, а денег нет, – заключил Дзюба.
   Во время пересадки на другой автобус, Дзюба распорядился выбросить в урну коробочку с бархаткой и тряпку.
   – Зачем коробочку? – спросил Федька. – она хорошая, я её себе оставлю.
   – Тебе сказали выбрось! – разозлился Дзюба и после того, как
   Федька всё выбросил в урну, добавил – Мы нашли на этой остановке только одну монету. Нашёл Федька. Вы меня поняли?
   – Поняли, – враз произнесли оба.
   – И никому ни слова больше, ты, Петро, трепаться любишь. Смотри, а то я тебе язык укорочу.
   Алисов хотел сначала возразить и возмутиться, но зная характер и прошлое своего бригадира, только и сказал:
   – Ну что ты, Коля, ты же меня знаешь.
   – Знаю, знаю.