…Распустились берёзы; ещё больше приукрасились луга на отроге горы, но снежники по северным склонам и в цирках держались; у самой их кромки смело пробивались к солнцу кандыки, желтели лютики, пёстрым ковром устилали влажную каменистую землю разноцветные коротконогие колокольчики.
Пленные туры привыкали к новым условиям. Проголодавшись, совали нос в кормушку, прибитую у решётчатой стенки клеток, и с охотой хрустели свежей травой, которую ловцы загодя сбрызгивали солёной водой. С жадностью поедали овёс, привезённый запасливыми лесниками.
Несколько раз Саша усаживался на берёзовый коротыш прямо перёд клетками и подолгу разглядывал зверей. Он впервые видел их так близко. Очень похожи на домашних козликов, только ноги толще и крепче, а во всей фигуре собранность, сила, особенная какая-то вольнолюбивость. Мордочка тонкая, аскетическая, но лоб ширококостный и рога в красивой кольцевой нарезке, ещё не завившиеся назад, но крепенькие.
Глаза у них большущие, навыкате и очень прозрачные, только продолговатый зрачок потемнее. Они широко расставлены, и Саша подумал, что обзор у туров, как у широкоформатного фотоаппарата: видят более чем пол-окружности и даже чуть назад.
Планки в решётке — на ладонь шириной, с расстоянием между ними тоже в ладонь, — наверное, мешали турам смотреть, разделяли близко сидящего человека на две части, а разглядеть хотелось. Тур отходил, подходил, но планка все равно чернела перед глазами, мешала цельности впечатления. Тогда тур клонил голову набок, ниже, ниже, чтобы оба глаза оказались на одной вертикали, и так стоял до тех пор, пока, видно, не начинала болеть шея.
Вели себя туры более или менее одинаково. Только туриха, пойманная третьей, не притронулась к пище ни в первый день, ни во второй. Лежала, поджав ноги, безучастная ко всему и какая-то отрешённая. Шерсть на ней взлохматилась, она не била по клетке, не реагировала на подходивших.
На третий день, ослабев ещё больше, забилась в угол и даже закрыла глаза. Что угодно, пусть смерть, но не это…
— Неладно, — задумчиво сказал Лысенко.
— Давайте отпустим, — предложил Саша.
Решили подождать до вечера. Кидали хлеб, овёс, лучшие травинки, но она даже взглядом не удостаивала.
С общего согласия Саша открыл дверцу.
— Вставай, непримиримая, — сказал он.
Туриха как-то рассеянно оглядела людей, перевела взгляд на горы, луга. Глаза чуть-чуть оживились, сухой нос шевельнулся. Шатаясь, пошла она по густой траве, раз десять оглянулась, и уже на подъёме Саша увидел в бинокль, как она, лёжа, ущипнула траву раз, другой, третий. Утолила первый голод и, поднявшись, прошла сквозь кусты. Достигнув вершины увала, вдруг оглянулась, увидела балаган, дымок, людей, испугалась и побежала.
— Будет жива, — сказал Лысенко. — Ничего мы ей не повредили. Характерная очень. У них, у зверей, тоже разные бывают. Такая скорей подохнет, чем смирится.
— Ишь, философ, — не без усмешки сказал старший лесник. — А как же ты сам ещё недавно…
Саша сделал ему знак: ну зачем?
Иван сдвинул брови. Но промолчал.
Вскоре ловцы посадили в клетки ещё трех туров, а ночью у балагана началось смятение. Лошади, сбившиеся поближе к людям, тревожно захрапели и сорвались с места. Лесники проснулись, но лежали тихо, стараясь понять, кто это нарушил ночной покой. Потом послышалось движение в клетках, топот туриных копыт, беспокойство.
— Не медведь ли шастает? — тихо сказал старшой.
Взялись за карабины. Саша быстрее других обулся и первым открыл дверь.
Звёздная, холодная ночь стояла вокруг. Темнота полная. Лишь приглядевшись, в пяти метрах от порога он увидел белое пятно. Автоматически вскинул ружьё. Белое пятно шевельнулось, поднялся хвост и вяло ударил по земле раз и другой.
Ещё не веря глазам своим, Саша шагнул ближе.
— Архыз?
Овчар лениво повалился на бок. Бей меня, режь меня, но я тут и в твоей власти…
Маленький двор Молчановых, с точки зрения Архыза, напоминал тюрьму. Окружённый штакетом, через который из огорода заползала разросшаяся малина, двор служил одновременно и птичником. Архыз, давно приученный равнодушно взирать на куриную мелочь, томясь заползал в конуру.
Елена Кузьминична хорошо кормила овчара, по вечерам даже сидела с ним на крылечке, гладила холёную шерсть и что-нибудь рассказывала, а он вслушивался в её журчащий ровный голос, понимал всю меру доброты этой седой женщины, даже испытывал к ней нежность. Но в то же время думал своё: когда придёт хозяин и он вместе с ним начнёт настоящую жизнь в лесу, полную неожиданностей и от одного этого несказанно интересную.
Однажды у дома остановилась не видная со двора машина. Архыз прислушался и тотчас догадался, что в дом вошли чужие. Впрочем, не совсем чужие. Женский голосок с милым придыханием он уже слышал. А мужской был действительно чужим.
Он все-таки поднялся, стал ходить вдоль проволоки, гремел цепью, чтобы обратили на него внимание. И в самом деле, открылась дверь, на крыльцо выпорхнула девушка в брючках, в зеленой курточке, отвела тыльной стороной ладони светлую, прямо золотую, прядку волос от лица и сказала:
— Здравствуй, Архыз! Тебе скучно, бедненький ты мой!
И бесстрашно подошла.
— Ждёшь не дождёшься своего хозяина, да? — спросила Таня. — Когда вы-то его ожидаете, тётя Лена?
— Обещал через полторы недели. Поживи у нас, отдохни, Танюша, как раз и Саша подойдёт.
— Ой, что вы, работа! Надо тропу проверить, скоро поведём туристов. Сначала Виталик, потом я…
Елена Кузьминична внимательно присматривалась к хлопцу. Кажется, все неприятности из-за него.
— Он у нас первопроходец, — со смехом добавила Таня и легко тронула Виталика за руку. И жест этот, тёплый, доверчивый, тоже заметила старая женщина.
В смехе девушки Архыз не уловил особенного веселья. Какой-то нервный смешок. Да и сама она выглядела беспокойной, неловкой. Даже себе сказать не могла, зачем заехала.
Лицо её вдруг дрогнуло, глаза беспокойно забегали.
— Ты подожди меня у машины, — сказала она Виталику. — Я скоро…
Елена Кузьминична стояла в дверях, прислонившись плечом к косяку.
— Не осуждайте меня, тётя Лена, — сказала Таня, не глядя на неё и краснея. — Так все получилось…
Говорить дальше не могла: комок в горле. Елена Кузьминична беззвучно заплакала, сказала сквозь слезы:
— Эх, Таня, Таня… А я-то ждала, радовалась.
Тогда и Таня, всхлипнув, вдруг подбежала к ней и уткнулась головой в плечо. Архыз сидел строгий, недоуменный. Что случилось? А Таня плакала и говорила, что Саша для неё дорог по-прежнему, что знает она, какую боль причиняет, что все это неожиданно, неотвратимо…
— Люблю Виталика, очень люблю, — вдруг окрепшим голосом произнесла она. — Ничего не могу с собой сделать!..
— Значит, не судьба нам. — Елена Кузьминична вздохнула и вытерла глаза. — Пусть будет жизнь твоя счастлива, Танюша. А Саша… Ты не говори ему ничего, не терзай. И не встречайся. Слышишь? Считай, что простилась. И спасибо тебе за честное признание. — Елена Кузьминична поцеловала её. — Иди. Он заждался.
Таня потрепала Архыза за уши и ушла. Он услышал шум машины, в доме утихло. Елена Кузьминична вышла во двор, села на крылечко и, подперев подбородок ладонью, задумалась.
То ли хозяйка так уж была занята своими невесёлыми мыслями, то ли пожелала сделать овчару облегчение, но только когда принесла ужин, то отстегнула цепь. Он и виду не подал, как обрадовался, лишь глаза сверкнули. Сунул нос в миску, ел, а сам косил на неё: уйдёт или опять прицепит? Наверное, она думала прицепить, но забыла. А когда ушла в дом, Архыз перемахнул через штакет и прямиком сквозь заросли сада к реке, там напился холодной воды, прыгнул на камень, другой и очутился в лесу.
Задохнулся от счастья и свободы. И побежал…
Усталость заставила овчара поискать ночлега. Архыз побродил в темноте вокруг избранного места, убедился в безопасности и тогда забрался под кизил, свернулся клубком и уснул.
Первое чувство, которое он испытал, проснувшись на заре, был голод. Приученный к регулярному кормлению, организм требовал пищи. Архыз потянулся, глубоко вдохнул свежего и чистого воздуха и прежде всего отыскал тропу, где следы лошадей. Свою дорогу. А затем уж отвалил влево и начал поиск съестного.
Он разжился тетеревиным гнездом. Сама тетёрка удачно избежала его зубов, выпала из гнёзда и улетела. Остались яйца, полдюжины светло-жёлтеньких яиц.
Больше, сколько Архыз ни рыскал, поживы не нашлось.
А скоро очень слабый, едва заметный запах напомнил о Лобике и ещё о чем-то домашнем.
Сбежав с высоты, Архыз пошёл на этот запах, отыскивая его среди усилившихся испарений. Душно и сильно пахли цветы, целые колонии ландышей мешали ему, он кружил, кружил по лесу, пока не увидел белые ленточки разодранной человеческой одежды. Шаловливый ветер развесил их по колючим веткам калины.
За калиной, на каменном взлобке, он отыскал ещё более удивительные вещи: разорванный рюкзак, пустую флягу и тяжёлые стеклянные банки, запотевшие от ночного холода. Банки чуть-чуть попахивали мясом. И Лобиком, но каким-то непривычным Лобиком.
Банка, которую Архыз облюбовал, не поддавалась ни лапам, ни зубам. Крепко закатанная, она несомненно хранила в себе съестное Архыз изучил её со всех сторон, покатал по земле и заскучал. Полежал в грустном расположении духа, потом снова стал катать находку туда-сюда, пока судьба не сжалилась над ним. Когда Архыз в сотый раз толкнул банку носом, она чуть подскочила над плоским камнем, покрытым мхом, и упала с этого камня на другой.
Овчар ещё не видел, как она распалась надвое, но каким же прекрасным запахом повеяло на голодную собаку! Ещё секунда — и Архыз быстро, но без жадности, остерегаясь острых краёв побитого стекла, стал хватать чуть обжаренное и залитое жиром мясо.
Чудо-завтрак! В банке, пожалуй, находилось не меньше восьмисот граммов превосходного мяса. Архыз старательно вылизал все до капельки и отяжелел.
Но побежал дальше.
Огибая травянистый холм с несколькими сосенками на каменном склоне, Архыз внезапно затормозил и по природной осторожности юркнул за куст рододы. Впереди, в том же направлении, шагал человек с палкой в руке. Сутулая спина его, осёдланная рюкзаком, серый от старости плащ с подоткнутыми за ремень полами, чтобы не мешали идти, — все это показалось Архызу знакомым, но ветер дул от овчара, а без запаха он не мог вспомнить, кто это такой.
Небольшой манёвр, сделанный с ловкостью волка, вынес Архыза вперёд. Он свернул в березняк, обогнал путника, и когда на него накинуло запах, то, умей Архыз улыбаться, непременно улыбнулся бы во всю клыкастую пасть.
Шевельнув хвостом, Архыз вышел из-за кустов и остановился. Сразу замер на месте и человек, правая рука его потянулась к топору.
— Фу, черт! — пробормотал он, явно посчитав Архыза за волка. И обернулся — нет ли ещё одного сзади.
Архыз лениво помахал хвостом. Жест, означающий дружелюбие и приглашение к знакомству.
— Дак это ты, Архыз! Ну, напугал… — Александр Сергеевич взмахнул руками. — Как же так… Раз ты появился, само собой, и твой хозяин должон находиться поблизости. Или ты один?
Овчар дал себя погладить, грубая ладонь Сергеича не была неприятна, однако он вывернулся и озабоченно побежал вперёд. Смотритель приюта отстал.
— Эй, кобелина, ты меня загонишь, убавь рысцу, вместе пойдём…
Но Архыз только оглянулся. И тогда Александр Сергеевич сбавил шаг. Значит, Молчанов на Тыбге.
В тот долгий и ясный день ни собака, ни путник до балагана не успели дойти.
Архыз при переходе через речку потерял след, долго выбирался из ущелья; лишь к вечеру вновь отыскал тропу, а тут упала росистая ночь; он основательно вымок и, как мы уже знаем, явился в лагерь ловцов только глубокой ночью.
Саша лишь в первое мгновение обрадовался своему овчару. Но уж через минуту посерьёзнел. Мать не могла отпустить его нарочно. Самовольная отлучка?
Он оглядел ошейник. Цел и невредим. Без лишних слов завёл Архыза в узенькие сенцы, где лежали седла, привязал его, поставил перед обиженной мордой овчара консервную банку с остатками супа и пошёл досыпать.
Не тот, конечно, приём, на какой рассчитывал благородный овчар. Он всей душой, а его сразу на поводок. Ах, люди, люди…
Все на Тыбге успокоилось. Только Саша не сразу заснул. Думал: а не случилось ли что с матерью, если она отпустила овчара? Может быть, таким способом давала знать, чтобы вернулся?
Когда тебе за полёта лет, по горам не больно разбежишься. Александр Сергеевич к вечеру устал, спустился с лугов пониже, где пихтарник, и ночь провёл под лесной крышей у маленького костра.
Утром, ополоснув лицо холодной водой из родничка, он попил чаю, закусил хлебом-маслом и, дивясь только что взошедшему солнцу, ясности, зелени, искристым росам на лугу, ощущая силёнку и приподнятость духа, пошёл дальше, надеясь сегодня-то встретить Сашу и передать ему важное сообщение.
Охотники как раз вернулись от ловушки с пустыми руками и сидели около балагана, когда снизу, из березняка, показалась фигура человека.
Все встали, пошли навстречу.
— Это же форменное убивство — на такой косогор забираться, — сказал вместо приветствия Александр Сергеевич. — А вы, хлопцы, нет чтобы пособить старику, лошадку, само собой, подать на ту сторону, расселись и сидите, как петухи на насесте… Ну, здорово, что ли, охотнички! И ты, Саша, в их компанию затесался?
Он сунул всем по очереди руку, похлопал Сашу по спине и, нарочно охнув, сел на лавку. Перед ним тотчас появился горячий чай, мясо, хлеб.
— Да я ж сытый. Во-он за тем бугорчиком поспал и, само собой, позавтракал.
Но за чай все же взялся. Чай — он не вредный.
Выпил кружку, послушал рассказы ловцов, огляделся.
— А кобель твой где? — спросил у Саши с плохо скрытым беспокойством.
— Он у него пятнадцать суток схлопотал, — засмеялись хлопцы. — За самоволку, значит.
— Вы не знаете, что дома у нас?
Саша спросил на всякий случай. Где Сергеичу знать, он же на Эштене.
— Дома-то? Дак все в порядке. Когда я туда спустился, дай бог память? Третьего дня. Ну, само собой, Елене Кузьминичне визит нанёс, чаи погоняли, а потом дождался милиции и опять же наверх подался.
— Милиции? — повторил Саша.
Мог ли смотритель приюта оставаться безучастным после того, как словил Хобика? Рана у оленя свежая, пулевая. Стрелян близко, где-нибудь на Скалистом. Уж если сюда браконьер забрался, то, видно, отчаянная головушка. Такой и в балаганы явится. А там туристы вот-вот придут. Чёрный человек вокруг бродит. Сегодня ему олень попался, завтра — кто другой на мушке окажется.
Александр Сергеевич добрался до кордона, и менее чем через полчаса уголовному розыску стало ясно, что смотритель напал на след преступника, которого ищут вот уже несколько недель.
Александра Сергеевича попросили обождать в посёлке, пока приедет наряд милиции. Вот тогда он и зашёл к Молчановым на чаек, то есть до приезда Тани с приятелем и до бегства Архыза.
Вскоре понаехали из города вооружённые люди. Снова выспросили насчёт оленя и, как сказал Сергеич, «шибко посумневались, как это я голой рукой оленя добыл». Доказал он, в общем, — ведь зоолог тоже кое-что знал про меченого Хобика и подтвердил: да, бегает такой в горах, Молчанов даже кормил его с рук. И про пещеру рассказал, где находится; по-видимому, большая пещера со многими входами-выходами, раз олени пользуются ею.
— Ну и все. — Александр Сергеевич стал сворачивать самокрутку. — Только вот насчёт приказа я под конец оставил, потому как, скажи вам об этом сначала, вы заторопитесь и слушать старика всякая охота пропадёт.
Сергеич снял шапку, вынул из подкладки конверт и передал старшому. Тот прочёл про себя, отдал Саше. От Саши — к остальным двум.
— Понятно, — сказал старшой. — Значит, так: сейчас собираемся, на вечерней заре сходим к ловушке, если что будет — возьмём, закроем её от греха, а завтра чем свет в путь-дорогу.
— А если я вперёд пойду, с собакой? — спросил Саша.
— Не велено, — быстро сказал смотритель приюта. — Не велено тебя одного пущать — и точка.
Больше не заводили о том разговора. Любому человеку встреча с беглым преступником удовольствия не принесёт, а уж Молчанову такая встреча просто ни к чему.
Саша спросил:
— Где та пещера, в которой Хобик?
— Да рядом же… Никто не знал. Если взять левей от тропы на юг, там стенка, ну, она, само собой, дальше поспокойней делается, версты не будет, тут и смотри плоский камень, а над ним кусты.
— Хобик ночевал в пещере?
— Убей меня, Александр, но они пришли с другого конца! Я бы след увидел. А то — чисто. И вдруг из темноты прямо на меня. Видать, скрывались от охотника, залезли в лаз. А вышли с другого конца. Ты уж займись, походи в том лабиринте.
Он посмотрел на часы и стал собираться.
— Кто знает, цела ли тропа на Прохладный? — спросил всех сразу, упреждая лишние расспросы.
Выяснилось, что осенью ещё была, даже мостики сохранились, но посоветовали осторожней с мостиками, давно их никто не поправлял.
— Вы там долго пробудете? — Саше очень не хотелось расставаться с Сергеичем.
— Как начальство моё прикажет. Если нового человека пришлют, само собой, сразу вернусь на Эштенский приют. Ты заглядывай, Саша. И того… веселей смотри.
Сергеич засунул топор за пояс, набросил рюкзак, всем руку подал, Архызу ласковое слово сказал и пошёл от балагана на пригорок, потом вниз, к урочищу Джемарука, и скрылся там в зазеленевшем березняке.
У ловцов начались сборы.
Шесть клеток с турами разделили попарно, примерили к вьюкам. Уложили вещички. Вышло не только на всех лошадей, но и каждому добрый тючок.
На вечерней заре туры не показывались. Хлопцы не грустили, напротив, облегчённо вздохнули. Ладно, и шести довольно.
Ловцы поднялись ещё по серому рассвету, чуть только звезды на востоке затухать начали. Привели коней, стали ладить вьюки. Наскоро поели, закрыли балаган и потянулись по тропе. Архыз шёл на поводке. Ни побегать, ни поискать своих.
И никто из лесников даже думать не мог, что все они под контролем, что один человек внимательно следит за группой ловцов.
Он устроился ещё с вечера на скалистой высотке километрах в двух от балагана и все видел: как ушёл Александр Сергеевич, как ходили к ловушке и как, наконец, покинули обжитое место. Довольная улыбка появилась на исхудавшем лице Козинского.
Когда лесники и лошади скрылись за травяными холмами Абаго, он направился к балагану, полежал немного на покинутых нарах, приготовил дров, а потом налегке пошёл к ловушке. Настроил её и вернулся.
Теперь сюда люди не скоро заявятся. Стрелять он не будет. Ловушка доставит ему пищу. Все отлично.
Примерно к тому же времени окончательно определились границы его владений. Лобик не раз обходил склоны гор между двумя речками и нигде не встретил следов другого медведя. А чтобы ни у кого не оставалось сомнения, чьи здесь угодья, он много раз, испытывая при этом скорее потребность почесать живот, чем сделать отметину, все же вытягивался во весь рост около какого-нибудь заметного граба или бука, даже на цыпочки становился, и, пока чесал брюхо, цепкими когтями своими делал глубокие царапины на коре — по четыре, пять шрамов с каждой стороны дерева. Они приходились на уровне среднего человеческого роста. Отходя в сторону, Лобик не без уважения к себе оглядывал эти царапины.
Так он предупреждал пришельцев, что здесь не бесхозные леса, а его, Лобика, охотничьи угодья.
Правда, медвежьи отметины мало кому попадались на глаза, но однажды их увидел зоолог Котенко и сделал приятную для себя запись; до сих пор в этих местах медведь не встречался. С новосельем вас, Топтыгин!
Когда у Скалистого люди прочёсывали леса в надежде отыскать Козинского, Лобик забеспокоился. Он ощущал не страх, а неудобство, какое бывает, если попадёшь после привычного одиночества в большое общежитие. Раздосадованный вторжением, Лобик долго колесил с увала на увал и в конце концов снова заявился на то памятное место, где попробовал вкусное мясо и ужасную жидкость.
Тут были новости: разбитая банка и отчётливый запах Архыза.
Лобик изучил осколки, покатал уцелевшие банки, но так и не догадался их открыть. Пробовал лапой, пробовал на зуб. Твёрдо и скользко. Неудачно. Можно бы и бросить бесполезное занятие, но уходить ему тоже не хотелось. Он провёл среди банок ночь и ещё почти день — тот самый день, когда с пастбища Абаго пошёл вниз караван лошадей с турами.
Стояли последние дни июня, золотое время самых долгих дней и очень коротких ночей. На лугах трава вымахала выше колен, и от ярких цветов рябило в глазах.
Когда вьючные лошади лесников миновали луга и начали спуск через лес на границе заповедника, Саша сжалился над Архызом и спустил его. Здесь уже не запретная зона.
Овчар ещё некоторое время шёл сзади, как бы привыкнув к неволе, но, когда Саша сказал: «Порезвись», ожил, обогнал караван и умчался в лес.
Бестолковая беготня ему быстро надоела; он вспомнил, что где-то поблизости недавно отыскал лакомую банку. Архыз постоял, ориентируясь, потом сделал круг и вскоре почуял не запах банок, а запах Лобика. Тогда он пошёл прямо на этот запах.
Лобик мирно дремал, когда овчар подкрался против ветра и прыгнул через него. Как ни внезапна была дружеская атака, Лобик все же успел огрызнуться и клацнуть зубами вслед Архызу. Он вскочил, и минуту или две они гонялись друг за другом, одинаково обрадованные встречей. Затем Архыз остановился перед банкой, Лобик заворчал: моё… Архыз покатил банку, подталкивая её носом. Лобик с интересом следил, что будет дальше. Не желая оставаться в роли наблюдателя, он тоже поддал лапой другую банку, она покатилась немного, и тут у Архыза произошло то самое, что и в первый раз. Банка разбилась. Запах мяса просто свёл медведя с ума. Он бросился к лакомой поживе, но Архыз заворчал куда более грозно, чем когда-то у детского корыта, и Лобик благоразумно отступил.
Наконец и ему повезло. Обеими лапами он поднял другую банку, встал на дыбы и выпустил её. Раздался глухой стук, запахло мясом. Лобик повёл жёлтыми глазами на Архыза, но тот лишь коротко оглянулся и от своей банки не отошёл. Теперь, значит, кто скорей…
На мшистых камнях лежали ещё две банки. Лобик подошёл к ним уже со знанием дела. Поднял, даже подшвырнул, зазвенели осколки. Подбежал Архыз. Почти сытый медведь спокойно уступил ему место, а сам повторил операцию с последней банкой и принялся за неё.
Покончив с едой, подобревшие, ленивые, они легли так близко, что могли достать друг друга носами, подремали самую малость, потом овчар поднялся и пошёл. Лобик за ним. Когда Архыз побежал, вспомнив, как далеко ушли теперь лошади, медведь не отстал.
Ловцы туров сделали привал, чтобы дать коням передышку. Сняли клетки, нарвали турам травы. Кони с отпущенными подпругами разошлись по поляне.
Архыз выскочил из кустов, отряхнулся и лёг рядом с Сашей. Лошади только глаза скосили на овчара. Уже привыкли. Но в следующее мгновение они захрапели и шарахнулись в сторону. И туры перестали жевать, беспокойно забили копытцами по тесным клеткам.
Старшой снял винтовку.
— Никак, медведь близко, — сказал он и встал, но Саша уже догадался, кого мог привести за собой Архыз.
— Положи ружьё, — тихо произнёс он. — Если и медведь, то мой.
— Какой ещё твой?
— Потом, потом, ребята. Я сейчас…
Он взял Архыза за ошейник и вошёл в кусты. Ну конечно! Отступая задом, перед ним возник Лобик. Он с интересом следил за Сашей. Ушки его торчали упруго и стойко, вырез отчётливо просвечивал.
Саша прошёл в пяти шагах от него, словно и не заметил. А потом сел, не отпуская Архыза. И тогда Лобик, успокоенный позой Саши, отсутствием ружья, видом своего друга-овчара, сделал шаг, другой, подошёл совсем близко. Чёрные ноздри его тревожно трепетали. Но стоило Саше протянуть руку, как он отскочил.
— Держи! — К морде Лобика полетела конфета.
Он нашёл её в траве и стал жевать вместе с бумажкой. Облизнувшись, потянулся ещё. Саша держал вторую «Коровку» в протянутой ладони до тех пор, пока Лобик не осмелился взять её прямо с руки. Медведь скусил половину, зачавкал, довольный, а когда брал вторую половинку, почувствовал на своей шее ладонь человека. Но не отпрянул, а лёг на живот, мордой к Саше, и стал слушать, что он такое говорит.
Вот так их и увидел старший лесник, выглянув из-за кустов: овчара, медведя, Сашу с рукой на медвежьей шее. Рот у лесника раскрылся от удивления.
Наверное, он все-таки неудачно шевельнулся в кустах; Лобик живо скосил в сторону жёлтые глаза, поднялся, боком ушёл в сторону.
— Иди и ты. Погуляйте. — Саша похлопал Архыза по спине.
— Колдун ты, что ли? — спросил лесник у Саши, оглядывая его с каким-то смешанным чувством удивления и почтительности.
— Просто к дикарям надо подходить без камня за пазухой, — смеясь сказал Саша. — Они понимают не хуже нас. И помнят добро. Никакого колдовства.
Пленные туры привыкали к новым условиям. Проголодавшись, совали нос в кормушку, прибитую у решётчатой стенки клеток, и с охотой хрустели свежей травой, которую ловцы загодя сбрызгивали солёной водой. С жадностью поедали овёс, привезённый запасливыми лесниками.
Несколько раз Саша усаживался на берёзовый коротыш прямо перёд клетками и подолгу разглядывал зверей. Он впервые видел их так близко. Очень похожи на домашних козликов, только ноги толще и крепче, а во всей фигуре собранность, сила, особенная какая-то вольнолюбивость. Мордочка тонкая, аскетическая, но лоб ширококостный и рога в красивой кольцевой нарезке, ещё не завившиеся назад, но крепенькие.
Глаза у них большущие, навыкате и очень прозрачные, только продолговатый зрачок потемнее. Они широко расставлены, и Саша подумал, что обзор у туров, как у широкоформатного фотоаппарата: видят более чем пол-окружности и даже чуть назад.
Планки в решётке — на ладонь шириной, с расстоянием между ними тоже в ладонь, — наверное, мешали турам смотреть, разделяли близко сидящего человека на две части, а разглядеть хотелось. Тур отходил, подходил, но планка все равно чернела перед глазами, мешала цельности впечатления. Тогда тур клонил голову набок, ниже, ниже, чтобы оба глаза оказались на одной вертикали, и так стоял до тех пор, пока, видно, не начинала болеть шея.
Вели себя туры более или менее одинаково. Только туриха, пойманная третьей, не притронулась к пище ни в первый день, ни во второй. Лежала, поджав ноги, безучастная ко всему и какая-то отрешённая. Шерсть на ней взлохматилась, она не била по клетке, не реагировала на подходивших.
На третий день, ослабев ещё больше, забилась в угол и даже закрыла глаза. Что угодно, пусть смерть, но не это…
— Неладно, — задумчиво сказал Лысенко.
— Давайте отпустим, — предложил Саша.
Решили подождать до вечера. Кидали хлеб, овёс, лучшие травинки, но она даже взглядом не удостаивала.
С общего согласия Саша открыл дверцу.
— Вставай, непримиримая, — сказал он.
Туриха как-то рассеянно оглядела людей, перевела взгляд на горы, луга. Глаза чуть-чуть оживились, сухой нос шевельнулся. Шатаясь, пошла она по густой траве, раз десять оглянулась, и уже на подъёме Саша увидел в бинокль, как она, лёжа, ущипнула траву раз, другой, третий. Утолила первый голод и, поднявшись, прошла сквозь кусты. Достигнув вершины увала, вдруг оглянулась, увидела балаган, дымок, людей, испугалась и побежала.
— Будет жива, — сказал Лысенко. — Ничего мы ей не повредили. Характерная очень. У них, у зверей, тоже разные бывают. Такая скорей подохнет, чем смирится.
— Ишь, философ, — не без усмешки сказал старший лесник. — А как же ты сам ещё недавно…
Саша сделал ему знак: ну зачем?
Иван сдвинул брови. Но промолчал.
Вскоре ловцы посадили в клетки ещё трех туров, а ночью у балагана началось смятение. Лошади, сбившиеся поближе к людям, тревожно захрапели и сорвались с места. Лесники проснулись, но лежали тихо, стараясь понять, кто это нарушил ночной покой. Потом послышалось движение в клетках, топот туриных копыт, беспокойство.
— Не медведь ли шастает? — тихо сказал старшой.
Взялись за карабины. Саша быстрее других обулся и первым открыл дверь.
Звёздная, холодная ночь стояла вокруг. Темнота полная. Лишь приглядевшись, в пяти метрах от порога он увидел белое пятно. Автоматически вскинул ружьё. Белое пятно шевельнулось, поднялся хвост и вяло ударил по земле раз и другой.
Ещё не веря глазам своим, Саша шагнул ближе.
— Архыз?
Овчар лениво повалился на бок. Бей меня, режь меня, но я тут и в твоей власти…
3
Требовалась железная выдержка, чтобы усидеть на цепи в эти тёплые летние дни.Маленький двор Молчановых, с точки зрения Архыза, напоминал тюрьму. Окружённый штакетом, через который из огорода заползала разросшаяся малина, двор служил одновременно и птичником. Архыз, давно приученный равнодушно взирать на куриную мелочь, томясь заползал в конуру.
Елена Кузьминична хорошо кормила овчара, по вечерам даже сидела с ним на крылечке, гладила холёную шерсть и что-нибудь рассказывала, а он вслушивался в её журчащий ровный голос, понимал всю меру доброты этой седой женщины, даже испытывал к ней нежность. Но в то же время думал своё: когда придёт хозяин и он вместе с ним начнёт настоящую жизнь в лесу, полную неожиданностей и от одного этого несказанно интересную.
Однажды у дома остановилась не видная со двора машина. Архыз прислушался и тотчас догадался, что в дом вошли чужие. Впрочем, не совсем чужие. Женский голосок с милым придыханием он уже слышал. А мужской был действительно чужим.
Он все-таки поднялся, стал ходить вдоль проволоки, гремел цепью, чтобы обратили на него внимание. И в самом деле, открылась дверь, на крыльцо выпорхнула девушка в брючках, в зеленой курточке, отвела тыльной стороной ладони светлую, прямо золотую, прядку волос от лица и сказала:
— Здравствуй, Архыз! Тебе скучно, бедненький ты мой!
И бесстрашно подошла.
— Ждёшь не дождёшься своего хозяина, да? — спросила Таня. — Когда вы-то его ожидаете, тётя Лена?
— Обещал через полторы недели. Поживи у нас, отдохни, Танюша, как раз и Саша подойдёт.
— Ой, что вы, работа! Надо тропу проверить, скоро поведём туристов. Сначала Виталик, потом я…
Елена Кузьминична внимательно присматривалась к хлопцу. Кажется, все неприятности из-за него.
— Он у нас первопроходец, — со смехом добавила Таня и легко тронула Виталика за руку. И жест этот, тёплый, доверчивый, тоже заметила старая женщина.
В смехе девушки Архыз не уловил особенного веселья. Какой-то нервный смешок. Да и сама она выглядела беспокойной, неловкой. Даже себе сказать не могла, зачем заехала.
Лицо её вдруг дрогнуло, глаза беспокойно забегали.
— Ты подожди меня у машины, — сказала она Виталику. — Я скоро…
Елена Кузьминична стояла в дверях, прислонившись плечом к косяку.
— Не осуждайте меня, тётя Лена, — сказала Таня, не глядя на неё и краснея. — Так все получилось…
Говорить дальше не могла: комок в горле. Елена Кузьминична беззвучно заплакала, сказала сквозь слезы:
— Эх, Таня, Таня… А я-то ждала, радовалась.
Тогда и Таня, всхлипнув, вдруг подбежала к ней и уткнулась головой в плечо. Архыз сидел строгий, недоуменный. Что случилось? А Таня плакала и говорила, что Саша для неё дорог по-прежнему, что знает она, какую боль причиняет, что все это неожиданно, неотвратимо…
— Люблю Виталика, очень люблю, — вдруг окрепшим голосом произнесла она. — Ничего не могу с собой сделать!..
— Значит, не судьба нам. — Елена Кузьминична вздохнула и вытерла глаза. — Пусть будет жизнь твоя счастлива, Танюша. А Саша… Ты не говори ему ничего, не терзай. И не встречайся. Слышишь? Считай, что простилась. И спасибо тебе за честное признание. — Елена Кузьминична поцеловала её. — Иди. Он заждался.
Таня потрепала Архыза за уши и ушла. Он услышал шум машины, в доме утихло. Елена Кузьминична вышла во двор, села на крылечко и, подперев подбородок ладонью, задумалась.
То ли хозяйка так уж была занята своими невесёлыми мыслями, то ли пожелала сделать овчару облегчение, но только когда принесла ужин, то отстегнула цепь. Он и виду не подал, как обрадовался, лишь глаза сверкнули. Сунул нос в миску, ел, а сам косил на неё: уйдёт или опять прицепит? Наверное, она думала прицепить, но забыла. А когда ушла в дом, Архыз перемахнул через штакет и прямиком сквозь заросли сада к реке, там напился холодной воды, прыгнул на камень, другой и очутился в лесу.
Задохнулся от счастья и свободы. И побежал…
Усталость заставила овчара поискать ночлега. Архыз побродил в темноте вокруг избранного места, убедился в безопасности и тогда забрался под кизил, свернулся клубком и уснул.
Первое чувство, которое он испытал, проснувшись на заре, был голод. Приученный к регулярному кормлению, организм требовал пищи. Архыз потянулся, глубоко вдохнул свежего и чистого воздуха и прежде всего отыскал тропу, где следы лошадей. Свою дорогу. А затем уж отвалил влево и начал поиск съестного.
Он разжился тетеревиным гнездом. Сама тетёрка удачно избежала его зубов, выпала из гнёзда и улетела. Остались яйца, полдюжины светло-жёлтеньких яиц.
Больше, сколько Архыз ни рыскал, поживы не нашлось.
А скоро очень слабый, едва заметный запах напомнил о Лобике и ещё о чем-то домашнем.
Сбежав с высоты, Архыз пошёл на этот запах, отыскивая его среди усилившихся испарений. Душно и сильно пахли цветы, целые колонии ландышей мешали ему, он кружил, кружил по лесу, пока не увидел белые ленточки разодранной человеческой одежды. Шаловливый ветер развесил их по колючим веткам калины.
За калиной, на каменном взлобке, он отыскал ещё более удивительные вещи: разорванный рюкзак, пустую флягу и тяжёлые стеклянные банки, запотевшие от ночного холода. Банки чуть-чуть попахивали мясом. И Лобиком, но каким-то непривычным Лобиком.
Банка, которую Архыз облюбовал, не поддавалась ни лапам, ни зубам. Крепко закатанная, она несомненно хранила в себе съестное Архыз изучил её со всех сторон, покатал по земле и заскучал. Полежал в грустном расположении духа, потом снова стал катать находку туда-сюда, пока судьба не сжалилась над ним. Когда Архыз в сотый раз толкнул банку носом, она чуть подскочила над плоским камнем, покрытым мхом, и упала с этого камня на другой.
Овчар ещё не видел, как она распалась надвое, но каким же прекрасным запахом повеяло на голодную собаку! Ещё секунда — и Архыз быстро, но без жадности, остерегаясь острых краёв побитого стекла, стал хватать чуть обжаренное и залитое жиром мясо.
Чудо-завтрак! В банке, пожалуй, находилось не меньше восьмисот граммов превосходного мяса. Архыз старательно вылизал все до капельки и отяжелел.
Но побежал дальше.
Огибая травянистый холм с несколькими сосенками на каменном склоне, Архыз внезапно затормозил и по природной осторожности юркнул за куст рододы. Впереди, в том же направлении, шагал человек с палкой в руке. Сутулая спина его, осёдланная рюкзаком, серый от старости плащ с подоткнутыми за ремень полами, чтобы не мешали идти, — все это показалось Архызу знакомым, но ветер дул от овчара, а без запаха он не мог вспомнить, кто это такой.
Небольшой манёвр, сделанный с ловкостью волка, вынес Архыза вперёд. Он свернул в березняк, обогнал путника, и когда на него накинуло запах, то, умей Архыз улыбаться, непременно улыбнулся бы во всю клыкастую пасть.
Шевельнув хвостом, Архыз вышел из-за кустов и остановился. Сразу замер на месте и человек, правая рука его потянулась к топору.
— Фу, черт! — пробормотал он, явно посчитав Архыза за волка. И обернулся — нет ли ещё одного сзади.
Архыз лениво помахал хвостом. Жест, означающий дружелюбие и приглашение к знакомству.
— Дак это ты, Архыз! Ну, напугал… — Александр Сергеевич взмахнул руками. — Как же так… Раз ты появился, само собой, и твой хозяин должон находиться поблизости. Или ты один?
Овчар дал себя погладить, грубая ладонь Сергеича не была неприятна, однако он вывернулся и озабоченно побежал вперёд. Смотритель приюта отстал.
— Эй, кобелина, ты меня загонишь, убавь рысцу, вместе пойдём…
Но Архыз только оглянулся. И тогда Александр Сергеевич сбавил шаг. Значит, Молчанов на Тыбге.
В тот долгий и ясный день ни собака, ни путник до балагана не успели дойти.
Архыз при переходе через речку потерял след, долго выбирался из ущелья; лишь к вечеру вновь отыскал тропу, а тут упала росистая ночь; он основательно вымок и, как мы уже знаем, явился в лагерь ловцов только глубокой ночью.
Саша лишь в первое мгновение обрадовался своему овчару. Но уж через минуту посерьёзнел. Мать не могла отпустить его нарочно. Самовольная отлучка?
Он оглядел ошейник. Цел и невредим. Без лишних слов завёл Архыза в узенькие сенцы, где лежали седла, привязал его, поставил перед обиженной мордой овчара консервную банку с остатками супа и пошёл досыпать.
Не тот, конечно, приём, на какой рассчитывал благородный овчар. Он всей душой, а его сразу на поводок. Ах, люди, люди…
Все на Тыбге успокоилось. Только Саша не сразу заснул. Думал: а не случилось ли что с матерью, если она отпустила овчара? Может быть, таким способом давала знать, чтобы вернулся?
4
Недоумение разрешилось утром.Когда тебе за полёта лет, по горам не больно разбежишься. Александр Сергеевич к вечеру устал, спустился с лугов пониже, где пихтарник, и ночь провёл под лесной крышей у маленького костра.
Утром, ополоснув лицо холодной водой из родничка, он попил чаю, закусил хлебом-маслом и, дивясь только что взошедшему солнцу, ясности, зелени, искристым росам на лугу, ощущая силёнку и приподнятость духа, пошёл дальше, надеясь сегодня-то встретить Сашу и передать ему важное сообщение.
Охотники как раз вернулись от ловушки с пустыми руками и сидели около балагана, когда снизу, из березняка, показалась фигура человека.
Все встали, пошли навстречу.
— Это же форменное убивство — на такой косогор забираться, — сказал вместо приветствия Александр Сергеевич. — А вы, хлопцы, нет чтобы пособить старику, лошадку, само собой, подать на ту сторону, расселись и сидите, как петухи на насесте… Ну, здорово, что ли, охотнички! И ты, Саша, в их компанию затесался?
Он сунул всем по очереди руку, похлопал Сашу по спине и, нарочно охнув, сел на лавку. Перед ним тотчас появился горячий чай, мясо, хлеб.
— Да я ж сытый. Во-он за тем бугорчиком поспал и, само собой, позавтракал.
Но за чай все же взялся. Чай — он не вредный.
Выпил кружку, послушал рассказы ловцов, огляделся.
— А кобель твой где? — спросил у Саши с плохо скрытым беспокойством.
— Он у него пятнадцать суток схлопотал, — засмеялись хлопцы. — За самоволку, значит.
— Вы не знаете, что дома у нас?
Саша спросил на всякий случай. Где Сергеичу знать, он же на Эштене.
— Дома-то? Дак все в порядке. Когда я туда спустился, дай бог память? Третьего дня. Ну, само собой, Елене Кузьминичне визит нанёс, чаи погоняли, а потом дождался милиции и опять же наверх подался.
— Милиции? — повторил Саша.
Мог ли смотритель приюта оставаться безучастным после того, как словил Хобика? Рана у оленя свежая, пулевая. Стрелян близко, где-нибудь на Скалистом. Уж если сюда браконьер забрался, то, видно, отчаянная головушка. Такой и в балаганы явится. А там туристы вот-вот придут. Чёрный человек вокруг бродит. Сегодня ему олень попался, завтра — кто другой на мушке окажется.
Александр Сергеевич добрался до кордона, и менее чем через полчаса уголовному розыску стало ясно, что смотритель напал на след преступника, которого ищут вот уже несколько недель.
Александра Сергеевича попросили обождать в посёлке, пока приедет наряд милиции. Вот тогда он и зашёл к Молчановым на чаек, то есть до приезда Тани с приятелем и до бегства Архыза.
Вскоре понаехали из города вооружённые люди. Снова выспросили насчёт оленя и, как сказал Сергеич, «шибко посумневались, как это я голой рукой оленя добыл». Доказал он, в общем, — ведь зоолог тоже кое-что знал про меченого Хобика и подтвердил: да, бегает такой в горах, Молчанов даже кормил его с рук. И про пещеру рассказал, где находится; по-видимому, большая пещера со многими входами-выходами, раз олени пользуются ею.
— Ну и все. — Александр Сергеевич стал сворачивать самокрутку. — Только вот насчёт приказа я под конец оставил, потому как, скажи вам об этом сначала, вы заторопитесь и слушать старика всякая охота пропадёт.
Сергеич снял шапку, вынул из подкладки конверт и передал старшому. Тот прочёл про себя, отдал Саше. От Саши — к остальным двум.
— Понятно, — сказал старшой. — Значит, так: сейчас собираемся, на вечерней заре сходим к ловушке, если что будет — возьмём, закроем её от греха, а завтра чем свет в путь-дорогу.
— А если я вперёд пойду, с собакой? — спросил Саша.
— Не велено, — быстро сказал смотритель приюта. — Не велено тебя одного пущать — и точка.
Больше не заводили о том разговора. Любому человеку встреча с беглым преступником удовольствия не принесёт, а уж Молчанову такая встреча просто ни к чему.
Саша спросил:
— Где та пещера, в которой Хобик?
— Да рядом же… Никто не знал. Если взять левей от тропы на юг, там стенка, ну, она, само собой, дальше поспокойней делается, версты не будет, тут и смотри плоский камень, а над ним кусты.
— Хобик ночевал в пещере?
— Убей меня, Александр, но они пришли с другого конца! Я бы след увидел. А то — чисто. И вдруг из темноты прямо на меня. Видать, скрывались от охотника, залезли в лаз. А вышли с другого конца. Ты уж займись, походи в том лабиринте.
Он посмотрел на часы и стал собираться.
— Кто знает, цела ли тропа на Прохладный? — спросил всех сразу, упреждая лишние расспросы.
Выяснилось, что осенью ещё была, даже мостики сохранились, но посоветовали осторожней с мостиками, давно их никто не поправлял.
— Вы там долго пробудете? — Саше очень не хотелось расставаться с Сергеичем.
— Как начальство моё прикажет. Если нового человека пришлют, само собой, сразу вернусь на Эштенский приют. Ты заглядывай, Саша. И того… веселей смотри.
Сергеич засунул топор за пояс, набросил рюкзак, всем руку подал, Архызу ласковое слово сказал и пошёл от балагана на пригорок, потом вниз, к урочищу Джемарука, и скрылся там в зазеленевшем березняке.
У ловцов начались сборы.
Шесть клеток с турами разделили попарно, примерили к вьюкам. Уложили вещички. Вышло не только на всех лошадей, но и каждому добрый тючок.
На вечерней заре туры не показывались. Хлопцы не грустили, напротив, облегчённо вздохнули. Ладно, и шести довольно.
Ловцы поднялись ещё по серому рассвету, чуть только звезды на востоке затухать начали. Привели коней, стали ладить вьюки. Наскоро поели, закрыли балаган и потянулись по тропе. Архыз шёл на поводке. Ни побегать, ни поискать своих.
И никто из лесников даже думать не мог, что все они под контролем, что один человек внимательно следит за группой ловцов.
Он устроился ещё с вечера на скалистой высотке километрах в двух от балагана и все видел: как ушёл Александр Сергеевич, как ходили к ловушке и как, наконец, покинули обжитое место. Довольная улыбка появилась на исхудавшем лице Козинского.
Когда лесники и лошади скрылись за травяными холмами Абаго, он направился к балагану, полежал немного на покинутых нарах, приготовил дров, а потом налегке пошёл к ловушке. Настроил её и вернулся.
Теперь сюда люди не скоро заявятся. Стрелять он не будет. Ловушка доставит ему пищу. Все отлично.
Глава десятая
ДОЛИНА РЕЧНОГО КРЕСТА
1
Из куцего подростка к началу лета Лобик превратился в порядочного медведя. Но выглядел несколько худоватым. Это и понятно: какая такая пища зимой и весной. Ни ягод, ни орехов, так, корешки, личинки, трава да изредка мелкая пожива вроде браконьерского рюкзака или хлебных сухарей. Бока у него запали. Охотиться за более слабыми животными он не умел и не мог. В этом было повинно его воспитание.Примерно к тому же времени окончательно определились границы его владений. Лобик не раз обходил склоны гор между двумя речками и нигде не встретил следов другого медведя. А чтобы ни у кого не оставалось сомнения, чьи здесь угодья, он много раз, испытывая при этом скорее потребность почесать живот, чем сделать отметину, все же вытягивался во весь рост около какого-нибудь заметного граба или бука, даже на цыпочки становился, и, пока чесал брюхо, цепкими когтями своими делал глубокие царапины на коре — по четыре, пять шрамов с каждой стороны дерева. Они приходились на уровне среднего человеческого роста. Отходя в сторону, Лобик не без уважения к себе оглядывал эти царапины.
Так он предупреждал пришельцев, что здесь не бесхозные леса, а его, Лобика, охотничьи угодья.
Правда, медвежьи отметины мало кому попадались на глаза, но однажды их увидел зоолог Котенко и сделал приятную для себя запись; до сих пор в этих местах медведь не встречался. С новосельем вас, Топтыгин!
Когда у Скалистого люди прочёсывали леса в надежде отыскать Козинского, Лобик забеспокоился. Он ощущал не страх, а неудобство, какое бывает, если попадёшь после привычного одиночества в большое общежитие. Раздосадованный вторжением, Лобик долго колесил с увала на увал и в конце концов снова заявился на то памятное место, где попробовал вкусное мясо и ужасную жидкость.
Тут были новости: разбитая банка и отчётливый запах Архыза.
Лобик изучил осколки, покатал уцелевшие банки, но так и не догадался их открыть. Пробовал лапой, пробовал на зуб. Твёрдо и скользко. Неудачно. Можно бы и бросить бесполезное занятие, но уходить ему тоже не хотелось. Он провёл среди банок ночь и ещё почти день — тот самый день, когда с пастбища Абаго пошёл вниз караван лошадей с турами.
Стояли последние дни июня, золотое время самых долгих дней и очень коротких ночей. На лугах трава вымахала выше колен, и от ярких цветов рябило в глазах.
Когда вьючные лошади лесников миновали луга и начали спуск через лес на границе заповедника, Саша сжалился над Архызом и спустил его. Здесь уже не запретная зона.
Овчар ещё некоторое время шёл сзади, как бы привыкнув к неволе, но, когда Саша сказал: «Порезвись», ожил, обогнал караван и умчался в лес.
Бестолковая беготня ему быстро надоела; он вспомнил, что где-то поблизости недавно отыскал лакомую банку. Архыз постоял, ориентируясь, потом сделал круг и вскоре почуял не запах банок, а запах Лобика. Тогда он пошёл прямо на этот запах.
Лобик мирно дремал, когда овчар подкрался против ветра и прыгнул через него. Как ни внезапна была дружеская атака, Лобик все же успел огрызнуться и клацнуть зубами вслед Архызу. Он вскочил, и минуту или две они гонялись друг за другом, одинаково обрадованные встречей. Затем Архыз остановился перед банкой, Лобик заворчал: моё… Архыз покатил банку, подталкивая её носом. Лобик с интересом следил, что будет дальше. Не желая оставаться в роли наблюдателя, он тоже поддал лапой другую банку, она покатилась немного, и тут у Архыза произошло то самое, что и в первый раз. Банка разбилась. Запах мяса просто свёл медведя с ума. Он бросился к лакомой поживе, но Архыз заворчал куда более грозно, чем когда-то у детского корыта, и Лобик благоразумно отступил.
Наконец и ему повезло. Обеими лапами он поднял другую банку, встал на дыбы и выпустил её. Раздался глухой стук, запахло мясом. Лобик повёл жёлтыми глазами на Архыза, но тот лишь коротко оглянулся и от своей банки не отошёл. Теперь, значит, кто скорей…
На мшистых камнях лежали ещё две банки. Лобик подошёл к ним уже со знанием дела. Поднял, даже подшвырнул, зазвенели осколки. Подбежал Архыз. Почти сытый медведь спокойно уступил ему место, а сам повторил операцию с последней банкой и принялся за неё.
Покончив с едой, подобревшие, ленивые, они легли так близко, что могли достать друг друга носами, подремали самую малость, потом овчар поднялся и пошёл. Лобик за ним. Когда Архыз побежал, вспомнив, как далеко ушли теперь лошади, медведь не отстал.
Ловцы туров сделали привал, чтобы дать коням передышку. Сняли клетки, нарвали турам травы. Кони с отпущенными подпругами разошлись по поляне.
Архыз выскочил из кустов, отряхнулся и лёг рядом с Сашей. Лошади только глаза скосили на овчара. Уже привыкли. Но в следующее мгновение они захрапели и шарахнулись в сторону. И туры перестали жевать, беспокойно забили копытцами по тесным клеткам.
Старшой снял винтовку.
— Никак, медведь близко, — сказал он и встал, но Саша уже догадался, кого мог привести за собой Архыз.
— Положи ружьё, — тихо произнёс он. — Если и медведь, то мой.
— Какой ещё твой?
— Потом, потом, ребята. Я сейчас…
Он взял Архыза за ошейник и вошёл в кусты. Ну конечно! Отступая задом, перед ним возник Лобик. Он с интересом следил за Сашей. Ушки его торчали упруго и стойко, вырез отчётливо просвечивал.
Саша прошёл в пяти шагах от него, словно и не заметил. А потом сел, не отпуская Архыза. И тогда Лобик, успокоенный позой Саши, отсутствием ружья, видом своего друга-овчара, сделал шаг, другой, подошёл совсем близко. Чёрные ноздри его тревожно трепетали. Но стоило Саше протянуть руку, как он отскочил.
— Держи! — К морде Лобика полетела конфета.
Он нашёл её в траве и стал жевать вместе с бумажкой. Облизнувшись, потянулся ещё. Саша держал вторую «Коровку» в протянутой ладони до тех пор, пока Лобик не осмелился взять её прямо с руки. Медведь скусил половину, зачавкал, довольный, а когда брал вторую половинку, почувствовал на своей шее ладонь человека. Но не отпрянул, а лёг на живот, мордой к Саше, и стал слушать, что он такое говорит.
Вот так их и увидел старший лесник, выглянув из-за кустов: овчара, медведя, Сашу с рукой на медвежьей шее. Рот у лесника раскрылся от удивления.
Наверное, он все-таки неудачно шевельнулся в кустах; Лобик живо скосил в сторону жёлтые глаза, поднялся, боком ушёл в сторону.
— Иди и ты. Погуляйте. — Саша похлопал Архыза по спине.
— Колдун ты, что ли? — спросил лесник у Саши, оглядывая его с каким-то смешанным чувством удивления и почтительности.
— Просто к дикарям надо подходить без камня за пазухой, — смеясь сказал Саша. — Они понимают не хуже нас. И помнят добро. Никакого колдовства.